РОДНОМУ ПЕРЕУЛКУ

Московский переулочек. 1-й Волконский. Булыжная мостовая, по которому весело бежали к Самотёке весенние ручьи, а звуки случайной телеги звали в неведомое. Дома были в основном двухэтажными, привычными, родными. Дворы – замкнутыми. Как я теперь понимаю, безобразно неухоженными, грязными, но даже старая, месяцами не выгребаемая деревянная помойка, облепленная мухами, не нарушала детского восприятие двора, как романтической прелюдии к открывающемуся миру. А какие тайны обещали дворы проходные! Этому переулку посвятила я позже такие стихи:

 

Пологий подъём, переулка миры,

Точильщик призывно кричит,

Ушедшей поры проходные дворы,

Тридцатых годов колорит…

 

Проталинкой в сердце – парадная дверь,

Ступенек наверх череда.

Вот комната наша. Роднее, поверь,

Не будет нигде, никогда.

 

Бабулин диванчик стоит в уголке.

От кафельной печки тепло.

На Троицкой улице блик вдалеке:

С закатом играет стекло…

 

Тот мир от Москвы современной далёк,

Но греет сквозь время его камелёк.

 

Камелёк грел душу, не требуя перемещения в пространстве. Соседи разъехались, интересы изменились. Во времена моей юности, зрелости, проведенных в иных уголках Москвы, я заглядывала в свой 1-й Волконский очень редко. Переулочек остался в памяти, по которой лучше, удобнее путешествовать мысленно.

Но незадолго до переезда в Германию мне захотелось побывать в своём старом, родном доме. Я ехала по Садовому кольцу и натыкалась взглядом на то ли недостроенные, то ли наполовину разобранные здания. Уже у Центрального театра кукол имени Образцова поняла: замкнутого дворика моего детства нет. А дома 1-ого Волконского ещё стояли, пустые, безлюдные, запертые на амбарные замки. Всё это напоминало странную театральную декорацию. Небольшая группа неких уполномоченных средней руки, на моё счастье, осматривала здания. Я попросила их впустить меня хоть минут на пятнадцать в мой изначальный, родной дом. Запомнившаяся мне тяжёлой и торжественной парадная дверь оказалась лёгонькой, хлипкой; крутая лестница с перилами, по которым любили кататься старшие мальчики дома, была дряхлой, пологой. Вся наша коммунальная квартира, в которой жило когда-то 14 человек, после снятия перегородок превратилась в одно убогое, небольшое по размеру помещение. Подоконники, заманчивые, к которым я некогда так тянулась, оказались низкими, узкими, выщербленными. И только вид из окна на запертые дома, отсутствие прохожих своей странностью, иллюзорностью не мешали воспоминаниям. О планах на будущее этих домов в тот раз поговорить с уполномоченными я не сумела.

В Москву я приехала позднее лишь однажды. Год был щедрым на нефтедоллары, для кого-то тучным. Мой взгляд был обострён долгой разлукой с городом. Большинство знакомых, друзей – сверстников, честно, бескорыстно работавших всю жизнь, с трудом сводили концы с концами на мизерные пенсии. Их дети, а больше внуки пытались принять новые правила игры. Запомнился один внук, для которого, кроме барышей, уже ничего не было существенным. Может, в этом отношении мне просто не повезло с окружением? В подавленном настроении я поехала в свой родной переулок. Вышла у одной из ближайших к нему станций метро. Обошла странное, похожее на подарочный торт здание. За углом должна была находиться улица, на которой я заканчивала школу. Улицу я не узнала. Пошла в сторону Самотёчных сквериков мимо безумно дорогих, совершенно нетипичных для Москвы дворцов, отвечающим вкусам и кошелькам амбициозных столичных новосёлов и местных нуворишей. Местные обездоленные шумно конфликтовали из-за какой-то выброшенной одежды. Появился охранник с несмываемым клеймом профессионального бандита в повадках и прищуре глаз. Мимо проносились шикарные иномарки. Я шла по Самотёчным скверикам. Горка за ними была застроена шикарными домам со шпилями, столь полюбившимися новым хозяевам жизни. Но вот и поворот туда, где я ожидала увидеть 1-й Волконский. Его не было! Существовало некое пустое пространство, видимо, подготовленное под очень выгодное строительство. И склон переулка, казавшийся когда-то крутым, был почти пологим, он как будто осел, потеряв своё прошлое, свой культурный слой. Но вдалеке, там, где бывший переулок достигал когда-то середины подъёма, я увидела сдвоенный дом. Неужели? Неужели дом, в шестиметровую клетушку которого меня принесли из родильного дома, и соседний с ним сиамский близнец, в отсек которого нас вскоре подселили, сохранились?! Я шла по бывшему переулку, веря и не веря в такую удачу. «А почему бы и нет?» – думала я, убыстряя шаг. Ведь эти два дома были построены вскоре после бегства войск Наполеона из Москвы. Как-никак, это – История! Может быть, кто-то решил её сохранить. На фасаде сдвоенного дома красовалась пышная вывеска какого-то банка. Из окон торчали короба кондиционеров. Изнутри помещения казённо, холодно освещали люминесцентные трубки. Зато над парадной дверью красовался фонарик восемнадцатого века. Всё это вместе взятое выглядело эклектично, диковато. Желания сфотографировать дом на память у меня не появилось. Хотя в душе я поблагодарила банк, сохранивший эти стены, а значит и теоретическую возможность придать им когда-нибудь более гармоничный вид. Я заглянула за банк. Там оказалась площадка, где беседовало несколько клерков. Представилась. Ребята оказались заинтересованными слушателями. И я под настроение рассказала им о жильцах этого дома времён моего детства. О старой княгине, лишенке, жившей в отсеке комнаты вот за этим окном, смотревшим в ту пору на страшенную помойку; о мальчиках нашей коммуналки Володе Кибрике и Зиме Матыящике, погибших в 1941 году; о крохотной. Зоиньке, по ошибке числившейся дочерью дезертира, и о том, как её поднимали, подкармливали соседи. А со мной поделились воспоминаниями о ремонте здания, о газетах за 1914, которые висели, оказывается, на стенах под толстыми слоями обоев нашей комнаты.

Из Москвы я возвращалась с чувством тягостным. Даже написала тогда стихи, отражавшие тогдашние мои ощущения. Приведу лишь два четверостишья: начальное и заключительное.

 

Но почему же, мой родимый город,

Любимый город, встретившись с тобой,

Не радость ощущаю я, а горечь,

Теряю вдохновения настрой?..

 

Я знаю, всё могло быть много хуже.

Всё это понимает голова,

А сердце всё равно грустит и тужит,

Совсем не греет душу мне Москва.

 

И в Москву я больше не ездила. Но есть Интернет. Из него я узнала, что 1-й Волконский не канул в Лету. В переулке были построены новые, безумно дорогие дома. В них размещались туристические бюро, офисы и даже за невероятные деньги продавались квартиры. А как же мой домик? Зашита банка – дело не такое уж надёжное: банк и прогореть может! Что тогда?

Но домику моему совсем недавно, кажется, повезло. Защитная зона пересекла 1-й Волконский, охватив по его чётной стороне переулка дом 8. Надеюсь, теперь он сохранится. Такой вот своевременный счастливый финал, на который с изумлением будут смотреть владельцы соседних дворцов и их весьма богатые квартиросъёмщики. А я думаю о многих домах исторического центра Москвы, которые помощи не дождались. Они остались в памяти тех, кто их помнит, на фотографиях, в старых адресных книгах, телефонных справочниках, но они уже не возродятся, как не возродятся домики моего 1-ого Волконского…