Моя трудовая биография насчитывает сорок лет. Большая часть жизни прожита под знаком работы на благо государства. В этой жизни интересного и значимого было, конечно, много и есть что вспомнить. Однако, как ни странно, оглядываясь назад, вижу, что первый мой рабочий день оказался самым ярким и незабываемым в чреде тысяч последующих. Возможно, так произошло потому, что этот день пришелся на удивительное время в истории нашего государства, время какого-то естественного, неповторимого энтузиазма и веры в светлое будущее.

Начало шестидесятых годов. Власть в Советском Союзе – в руках Н. С. Хрущева. И, пожалуй, не случайно. После прожитых тяжелых, ужасных десятилетий стране ох как нужна была хоть какая-то разрядка. Наверное, для этого он и был нам послан. Маленький толстенький энергичный человечек на удивление быстро вывел нашу громадную Россию из мрачной темени, а ее население и из-под топора.

Многим сегодня кажется, что Хрущев был самым интересным правителем за все время существования СССР. Своим неумеренным энтузиазмом, суетой, желанием сделать что-то хорошее и сделать это быстро был он очень похож на Буратино из известной сказки. Сколько же успел переделать дел этот человек за свое недолгое правление! Это и развенчание культа личности, и освоение целины, это и победы в космосе и на олимпиадах. Уговорил всех стать дружинниками и обещал при этом через пару лет показать по телевизору последнего хулигана. Апофеозом же его авантюризма было объявление программы построения коммунизма в нашей стране к 1980 году. Забавно, что программу эту сделали самым главным предметом изучения в школе, но при этом объяснить, что такое коммунизм никто толком не мог. Лучшее объяснение дал, пожалуй, сам Хрущев, будучи с визитом в США. Американцам он сказал:

– «Коммунизм – это такой борщ, что если вам его дать, то потом за уши не оттащишь».

Этим определением, да еще обещанием показать американцам «кузькину мать» вогнал Никита Сергеевич уже не только нас, но теперь уже и тамошних переводчиков и всю Америку в полный ступор.

Действительно, как и Буратино был он деловит, энергичен, порой остроумен и как Буратино не имел достаточно культуры и интеллекта. И человек, и государство представлялись ему в чересчур упрощенном виде. В его идеях и действиях, конечно, было рациональное зерно, но, посеянное, оно, в конце концов, не взошло. Грандиозные планы Хрущева потерпели фиаско, потому что брали в расчет не людей, а каких-то марионеток.

Однако мы в то время верили ему и, как и он, думали, что нужно еще чуть-чуть поднапрячься – и наступит всеобщее счастье. Ведь впервые у нас что-то строилось не на насилии, а на вере и энтузиазме. Вера эта подкреплялась победами и в космосе и на олимпиадах. Интересно, что в СССР была выпущена книга с миллионными тиражами, содержавшая «научное» изложение программы построения коммунизма. Книга невольно, но гениально описывает это сумасбродное фантастическое десятилетие и, пожалуй, не менее интересна, чем романы Оруэлла. Слегка заинтриговал? Так вот, эта книга – учебник «Обществоведение» для 11 класса, отпечатанный, например, в 1963 году.

Не последнее место в ряду энергичных начинаний Хрущева занимала реформа средней школы. Никита Сергеевич не сомневался, что духовно оплодотворить человека будущего (строителя коммунизма) может только рабочий и только труд рабочего. Поэтому стержень реформы был в следующем: не можешь учиться – после 8-го класса милости просим в ПТУ. (Государство начало выделять на профессионально-техническое образование средств больше, чем на высшую школу). А если можешь? Да еще хочешь стать гуманитарием?

А как же духовное оплодотворение трудом рабочего? Нет, так дело не пойдет, решил Никита Сергеевич, и тут же организовал «ПТУ» для всех толковых и пытающихся учиться дальше. И вот уже десятилетка превращается в одиннадцатилетку, то есть целый год школьник должен отработать на производстве и получить рабочую профессию.

Поступив в девятый класс, я получил направление на обучение слесарем в механический цех электростанции. Четыре дня мы учились в школе и два дня работали на производстве. И так на протяжении целых трех лет.

Вот он мой первый рабочий день. Начало сентября, раннее утро. Мы – восемь учеников кировской средней школы идем по территории электростанции вместе с учителем. Идем гордые и довольные собой: как же, нам всего по пятнадцать, а мы уже рабочие, в карманах – настоящие пропуска, и идем мы по территории важного охраняемого предприятия. Учитель приводит нас в кабинет начальника механического цеха. В кабинете два человека, начальник Павел Павлович и старший мастер. Нас усаживают на стулья, размещаемся довольно свободно, кабинет просторный. Первым слово берет учитель и рассказывает что все мы лучшие ученики, трудолюбивые и дисциплинированные, и что школьный учитель труда ко всему прочему обратил внимание на нашу тягу к работе с металлами, и школа уверена, что мы будем производству не обузой, а подспорьем.

Я в это время внимательно рассматриваю начальника цеха. Первое впечатление – приятное лицо, доброе, наверное, потому что имеет добродушный вид и все какое-то круглое и мягкое, как у резиновой игрушки. Пал Палыч слушает с улыбкой, не выпуская папиросу изо рта, на его рабочем столе почетное место занимает пепельница, размерами с хорошую супницу, наполовину наполненная окурками. После того, как учитель закончил говорить, короткую речь произнес Пал Палыч.

Из речи нам стало ясно, как горячо он разделяет политику партии, правительства и лично Никиты Сергеевича Хрущева, и как он ждал этих действий и как заранее был готов к ним. Дальше он сказал, что только рабочий коллектив может воспитать из нас настоящих строителей коммунизма, и самые лучшие рабочие цеха будут нашими воспитателями. В конце выступления Пал Палыч поздравил нас с вступлением в самый передовой и прогрессивный класс в мире – рабочий класс.

Вся эта процедура заняла не больше двадцати минут. Далее в кабинете появился завхоз – женщина, по нашим тогдашним понятиям пожилая. Она отвела нас в кладовку, подобрала комбинезоны, а потом в раздевалке закрепила за каждым шкафчик. Мы переоделись и вышли в цех. Вышли в очень хорошем настроении, роба преобразила нас, и казались мы друг другу уж больно смешными. В цеху строгой фигурой и холодным взглядом нас встречал старший мастер. Смех и веселье оборвались на полуслове. И пошли мы к слесарному участку, где каждому слесарю, старший мастер начал выдавать нас поштучно, сопровождая это действие стандартной речевкой:

- «Вот тебе, Иван Петрович, ученик, сделай из него человека и научи мастерству».

Попал я в ученики к Алексею Филипповичу, высокому сутулому слесарю, внешне напоминающему артиста Никулина. Алексей Филиппович был немногословен, выяснил, как меня звать, подвел к тискам, зажал в них стальной лист миллиметров шесть толщиной и сказал:

- «Вот твои тиски, вот тебе драчевый напильник. Будешь сегодня учиться пилить и правильно держать напильник».

Где-то с час я шуровал по железке, высунув от старания язык, постоянно получая замечания от своего наставника, что напильник держу не так. Наконец, когда я уже прилично взмок, Алексей Филиппович произнес:

- «Ну что ж, на три с плюсом ты уже тянешь. Пошли на перекур».

Только сейчас обратил внимание на то, что в цеху тишина, все оставили свои станки и идут в один конец цеха, туда, где большие въездные ворота. Пошли и мы с Алексеем Филипповичем. Я иду и внимательно наблюдаю за впереди идущими. Все отработанными движениями достают из карманов папиросы, слегка их мнут, дуют в мундштук. Кончик мундштука крестообразно сминают пальцами и прикуривают. Подходим. В углу цеха два стола, на каждом разбросано домино, вокруг столов лавки и по большой жестяной урне для окурков. Рабочие, рассаживаются, разбившись на группы по два-три человека, и оживленно разговаривают, у каждой группы своя тема. Темы стандартные: работа, футбол, женщины и, конечно, анекдоты. В рабочей среде я был впервые, и очень странной показалась речь, представленная могучим русским языком, где буквально после каждого нормального слова шло слово матерное.

Перекур так перекур. Вместе со всеми сел и я, в жизни никогда не куривший. Не хотелось выделяться, хотелось быть таким как все. Тут же молодой рабочий, с веселыми глазами протянул мне папиросы, на пачке написано «СЕВЕР». Я заколебался.

– «Бери, бери, не стесняйся. Тот, кто курит северок, не подхватит трипперок».

Все вокруг загоготали. Я взял папиросу и тоже засмеялся. Слово это было мне незнакомо, но по смыслу подумал, что, должно быть, разновидность какой-то простуды. Однако, страстно желая показаться бывалым, подсмотренное начал выполнять в точности, как видел.

Помял, не торопясь, папиросу, и дунул в мундштук. Табак из папиросы вылетел как пуля. На этот раз окружающие меня рабочие почему-то попадали от смеха на лавки. А молодой рабочий с веселыми глазами и говорит соседу:

– «Вот видишь Жора, ты не прав. Говоришь, мать твою, дохляки, дохляки. Глянь, мать твою, как дунул, едрит твою налево, – сущий Соловей разбойник».

Опять взрыв смеха…. Этот же рабочий дал мне вторую папиросу и зажег спичку, я нервно прикурил, несколько растерянный и расстроенный, и первый раз в жизни затянулся. Дыхание перехватило, папиросы оказались очень крепкими, на глазах выступили слезы, еле сдержался, чтобы не заплакать и не закашляться. Поборов слезы и кашель, затянулся второй раз, но не так глубоко, слегка закачались стены цеха, появилось легкое головокружение. После третьей затяжки прорезалась тошнота, стало совсем нехорошо.

Понял, что третьей подряд невольной своей антрепризы я, наверное, не переживу, и чтобы не опозориться, нужно срочно выйти на улицу. Собрав всю свою волю в кулак, максимально небрежной походкой сделал с десяток шагов к дверям цеха и вышел. Здесь зажал горло, приостанавливая приступ кашля, и кинулся в ближайшие кусты. Упал в траву, дав волю кашлю. Мутило, земля качалась как палуба корабля в шторм. Минут через десять все успокоилось, все прошло. Я встал и пошел на рабочее место. После этого перекура целых пять лет у меня держалось стойкое отвращение к курению.

И вот 12 часов, обед. Мы, ученики, собрались в раздевалке, жуем свои бутерброды, которые прихватили из дома и оживленно делимся впечатлениями. Однако слышим, что в конце коридора что-то происходит. Какие-то костяные тяжелые удары, взрывы смеха, и странные возгласы:

– «Саня, мать твою!…. Что ж ты все чужих бьешь! Ты ж кривой со вчерашнего и прямо ничего не видишь. Своего надо бить, своего! Вот же стоит, и ноги свесил. Что! ... не видишь что ли? … И резко бей … с оттягом … упадут сразу два… Второй завалиться в угол».

Мы замерли. Странно, почему же там бьют всех подряд, и своих и чужих. Не сговариваясь, подхватились, и быстро пошли. Заходим в большую комнату под названием «Красный уголок», посередине стоит громадный бильярд. Таких бильярдных столов я никогда не видел и даже не подозревал, что где-то такой можно встретить. Видно, что старинный, на восьми толстых точеных ногах, обшитый красивым зеленым сукном, вокруг суетятся рабочие с киями. Человек десять обступили стол и оживленно болеют. Мы присоединились к болельщикам и до конца обеда с жадностью наблюдали за игрой. Сразу после обеда всей компанией пошли к начальнику цеха с просьбой разрешить нам играть в бильярд.

Пал Палыч внимательно выслушал, и отреагировал мгновенно:

– «Конечно можно. Играйте на здоровье. Заканчиваете работу в 3 часа…. Ну вот, с трех до пяти – время ваше».

Счастливые мы пошли на свои рабочие места.

На часах ровно три. Мой первый рабочий день закончен.

До сегодняшнего дня я был простым пацаном, школьником, а сейчас на мне такой прекрасный комбинезон, который без всяких слов ставит меня в ряды передового рабочего класса. В собственных глазах я вырос до небес и не смог устоять от искушения, не переодеваться, а пойти домой через весь город в комбинезоне. Искушение было таким сильным, что даже пересилило желание поиграть в бильярд. А чтобы было понятно, что я не просто гуляю по городу в такой красивой робе, а иду с работы, вымазал гарью физиономию в нескольких местах и в таком виде пошел, напустив на себя максимально безразличный вид и изо всех сил изображая твердую рабочую походку. К моему великому разочарованию, за всю дорогу, никого из знакомых не встретил и никто не обратил на меня ну никакого внимания.

Захожу в свой двор, и здесь уж отыгрался по полной. Во дворе десяток пацанов с футбольным мячом. Все почтительно замерли. Я прохожу мимо, не обращая на них внимания. Из компании робкий голос:

– «Женя, с работы?»

Выдержав паузу, небрежно отвечаю:

– «Да».

И с деловым видом захожу в свой подъезд.