И снова…

 

- …Эй, Васька, поддай-ка парку. Да пивка плесни…

Невысокий, тщедушный мужичок, весь какой-то пупырчато красный (словно ощипанный цыпленок, ей Богу), нескладный, в широких, так называемых «семейных» трусах, засуетился, подмешал в ковше с ледяной водой «Жигулевского» и с силой, резко плеснул на раскаленный камень. Плотный, белый пар, обжигающий легкие распаренным хлебом, заполнил обшитую темными, горячими досками парную.

- Ох, хорошо, бляха муха!

Откуда-то сверху раздался довольный мужской голос.

- Я к тебе в следующую субботу со своим дружком, начальником главка приду. Он хотя и большой начальник, а все равно дурак: все по Сандунам ходит… Да какие Сандуны с твоей-то парной сравняться…

- Ничего не получится, Федор Матвеевич, - прокричал в туманный полумрак банщик, смахивая ладонью пот с лица.

- Я в субботу в отпуск ухожу… Отдохнуть хочется.

-В отпуск?- недовольно пробурчал невидимый Федор Матвеевич, и, помолчав снисходительно решил:

- Ладно, Василий, сходи, отдохни. В отпуск это можно… КЗоТ нарушать нельзя. Сходи…

- Спасибочки, Федор Матвеевич изогнулся мужичок и, выйдя из парной, плотно прикрыл за собой дощатую дверь.

 

Была у Василия Ивановича Журавеля, банщика мужского отделения Вятских бань в Москве, странная привычка, если не сказать страсть: один раз в год, он, подчиняясь своему внутреннему импульсу, ехал на любой из вокзалов и покупал билеты в оба конца в самый непредсказуемый угол России. И не то, что бы он, этот самый Василий Иванович Журавель очень любил путешествия, осмотр достопримечательностей и красот, выбранных для поездки мест, отнюдь нет – да и то сказать, что можно осмотреть за один день, ведь билет на обратную дорогу он брал всегда на день приезда.

А вот любил он дорогу, стук колес, запах кокса из раскаленного титана, жареную курицу и варенные вкрутую яйца, мятые, в патине белой скорлупы, разложенные на газетке, коей непременно застилался небольшой, откидной столик. Но, пожалуй, больше всего, любил Василий Иванович разговоры со случайными попутчиками, откровенные и не очень, а главное ни к чему не обязывающие…. И, наверное, именно из-за этих разговоров, в которых голос Журавеля, как это ни странно звучал громче и убедительнее других, и совершал он свои ежегодные, невесть куда и зачем, свои железнодорожные поездки.

Всю свою жизнь, Василий Иванович прожил в маленькой служебной комнатушке, при бане, расположенной позади котельной, с маленькой кухонькой в два метра квадратных и наглухо вмазанной, кособокой, оконной рамой.

Днем и летом из кухонного окошка, взору Василия открывался один и тот же довольно однообразный вид: куча угля, корявый тополь с коротко отпиленными сучьями, да угол стены знаменитого Бутырского замка - красный кирпич, выбеленные временем швы, да колючка поверх…

Вот и в этот раз, он купил билет именно туда, куда упал его коричневый от никотина палец, при крепко зажмуренных глазах: в темный кружок, нарисованный на разложенной прямо на полу истертой и залапанной карте, обозначающий город Новосибирск…

… Через несколько часов после отправления поезда, когда пассажиры купе, в котором ехал Василий, уже перекусили и с сытным равнодушием отдуваясь, посматривали сквозь залапанное стекло на чахлую (вдоль железнодорожного полотна), прокопченную природу, дебелая бабища, в кокетливом цветастом сарафане, удивительным образом выпячивающем все погрешности ее фигуры, ковыряясь спичкой в зубах, спросила, посмеиваясь молчаливого пока еще Журавеля:

- Ну а вы, уважаемый Василий Иванович, что ж так, все молчите и молчите. Тезка ваш, который Чапаев, небось, посмелее был.

Она захохотала, утробно и громко, колыхаясь в такт смеху всеми своими выпуклостями, и в этот момент стала еще более похожа на торгашку из винно-водочного отдела затрапезного, замызганного магазина, одного из многих, расположенных обычно вблизи колхозных рынков.

Журавель вздохнул, посмотрел на торгашку снисходительно (и откуда только все это взялось), как-то даже сверху вниз, и ни к кому особенно не обращаясь, бросил, многозначительно и как бы даже таинственно:

- Это вы, мадамы и господа в поездах отдыхаете да отсыпаетесь, а у меня, вот только Миасс проедем, самая работа начнется, там дай Бог, хотя бы до туалета добежать успеть, а то иной раз и сутками терпеть приходится… Так-то вот…

Василий Иванович замолчал, словно прислушиваясь к однообразному стуку колес…

«Так-тики-так. Так-тики-так. Так-тики-так. Так-тики-так».

Вслушались и остальные соседи Василия по купе, и несколько помявшись, гражданин в подраспущенном галстуке в крупный ромбик на светлом фоне и пиджаке с круглыми кожаными нашивками на локтях, лежащий на животе, на верхней полке спросил Журавеля:

- А в чем, если не секрет заключается ваша работа?

Тот выдержал довольно долгу паузу, а потом с грохотом задвинув дверь в купе, проговорил мрачно, явно вслушиваясь в самого себя.

- Рассказать что ли? Ладно. Только просьба к вам, ко всем: о том, что услышите от меня, больше никому. Ни слова! А то и мне, да главное и себе на голову лишние проблемы найдете.

В купе установилась напряженная тишина, прерываемая лишь

извечным «Так-тики-так. Так-тики-так. Так-тики-так. Так-тики-так».

Василий Иванович, молча и торжественно, нацедил полный одноразовый стаканчик коньяка, из чьей-то (но совершенно точно не из его) бутылки, не торопясь выпил и, промокнув губы носовым платочком начал:

- Все вы, наверное, слышали про золото Колчака?

На верхних полках завозились, и лишь баба в сарафане скорчила недоуменную гримасу.

- Так вот,- продолжал слегка захмелевший банщик. – Колчак во время своего «Ледяного похода», вез в Сибирь состав с золотом. Несколько вагонов груженных червонцами, банковскими слитками и ювелирными украшениями. Две трети всего золотого запаса дореволюционной России. Вез под бешеной охраной в запломбированных, бронированных вагонах… –

Василий Иванович говорил гладко и уверенно, живо жестикулируя зажатой в пальцах незажженной сигаретой, и в этот момент был необыкновенно хорош и значителен, словно дирижер камерного оркестра. Глаза его блестели, и на впалых щечках обозначился даже, как бы и румянец.

- Но как вы понимаете, где большие деньги, там и большие хищения, одним словом, первую пропажу золота обнаружили уже на Урале. Чехи, которые охраняли вагон, пожимали плечиками, но тем ни менее пломбы были вскрыты, а более трехсот пятидесяти золотых червонцев не досчитались…

Василий Иванович приподнялся, по-хозяйски открыл окно в купе и закурил.

Все молчали, надо полагать, переваривая услышанное.

- Василий Иванович выдохнул дым и продолжил:

Короче говоря, ценности до Харбина не дошли, и все последующие годы, золото Колчака ищут все кому ни лень…

Банщик вернулся на свое место и уставился в окно, а там давно уже вовсю царствовала ночь…

- Ну, допустим,- прокашлялся интеллигент в галстуке, с кряхтеньем повернувшись на бок.

-Только я так и не понял, какое отношение к этому золоту имеете лично вы?

Я? Василий Иванович даже как бы несколько и обиделся.

- А вы уважаемый, что-нибудь, о экстрасенсорике слышали? Ну, проще сказать, слово экстрасенс вам, что- либо говорит?

- А то!- возмутился, было, интеллигент, но на него зашипели, и баба и сосед, что также как и он крутился на верхней полке, и тот был вынужден замолчать, тем более, что Журавель вновь продолжил свой рассказ.

- Недавно меня вызывают на Лубянку… Это только для газет и телевидения у нас страной президент управляет, а в действительности конечно контора всему голова. Так вот, вызывают меня в контору и вежливо так намекают: мол, уважаемый вы наш господин Журавель, Василий Иванович, а нет ли у вас желания, за счет государства на поезде прокатиться. До Новосибирска и обратно. Естественно и суточные и командировочные мы вам оплатим… Ну я, конечно, понимаю, что они от меня хотят, но отхожу дуриком, цену так сказать поднимаю, и молчу, жду, когда они сами все озвучат.

Тогда подсаживается ко мне генерал-майор ФСБ, Анато…- нет, имя я вам, к сожалению, сказать не могу… Сами понимать должны, тут интересы государства замешаны. Так о чем бишь я? А, так вот, подсаживается, значит, он ко мне, брючки свои с лампасами поправляет и говорит: «Дорогой Василий Иванович, страна находится на краю пропасти, и без финансовых вливаний, вот-вот окажется в глубокой заднице, а в долг брать у заграницы, уже более не можем… Отдавать нечем будет. Но вот если бы вы, с вашими невероятными способностями смогли нам помочь, отыскать утерянный золотой запас России, глядишь и выкарабкались, как-нибудь с Божьей, вернее с вашей помощью… Возьметесь»?

- А вы? – проговорила баба, со страхом вжимаясь в угол возле стола…

- Я?- Василий Иванович поднялся во весь рост, и, отразившись в черном оконном стекле, громко, с надрывом, почти прокричал:

- Да разве ж мог, я, русский человек, один из лучших экстрасенсов умеющий находить сокрытые клады и сокровища, отказать своей Родине, своей Богом избранной России в такой безделице!?

Конечно, я согласился…

…Купе взорвалось криками и дружными овациями, а торгашка, даже поцеловала банщика в небритую его щеку, и вылила ему в стаканчик остаток коньяка…

…Всю остальную дорогу, Журавель промолчал, многозначительно поглядывая в окно и делая какие-то, непонятные для окружающих заметки в потрепанном блокнотике.

С расспросами соседи к нему больше не приставали, да и между собой старались лишний раз, без поводу не болтать. Как можно мешать работе такого человека, как Василий Иванович Журавель!?

А тот, проводив последнего пассажира из своего купе где-то под Омском, новым своим попутчикам рассказывал уже другую, не менее невероятную байку о секретном оружии третьего Рейха – летающей тарелке, одна из которых самым странным образом, упала где-то в сибирской тайге, и естественно на него, Василия Ивановича, министерство обороны возложило обязанность в поисках данного артефакта.

…В дождливое воскресное утро, поезд наконец-то прибыл в Новосибирск, и Журавель, простившись с проводниками, пошел искать свой вагон в этом же составе, что бы в этот же день выехать в Москву.

Сентябрь 23-24. (Анапа).