ИНСТРУКЦИЯ

1. Телефон ВСЕГДА должен находиться в зоне слышимости сигнала.

2. Аккумулятор должен заряжаться раз в три дня. Каждый год необходимо заменять аккумулятор на новый.

3. Запрещается совершать звонки, отсылать сообщения.

4. В случае неисправности телефона, немедленно заменить телефон на другой.

5. Телефоном не должен использоваться посторонними людьми.

6. В случае неисправности сим-карты, немедленно сообщить об этом своему куратору. Новая сим-карта должна быть установлена в течении шести часов.

7. Телефон должен визуально проверяться каждые два часа на наличие связи и устойчивости соединения.

8. При получении звонка, беспрекословно следовать инструкциям, которые вам будут даны по телефону.

9. Несоблюдение хотя бы одного из пунктов инструкции карается смертью.

 

На столе лежит телефон “Нокиа”, старый, с чёрно-белым экраном, никакой полифонии, игрушек и карт памяти. Без фотоаппарата и видеокамеры, без блютуза, инфракрасного порта, без наушников и гарнитуры. Древняя модель - массивная, угловатая и надёжная. Коннектин пипл.

Телефону больше десяти лет, но на него ещё никто, никогда не звонил. Но счёт пополняется вовремя, аккумулятор постоянно заряжен. Телефон этот существует ради одного-единственного звонка.

Не только телефон ждёт. Молодой человек, сидящий в старом ротанговом кресле-качалке, тоже живёт ради этого самого звонка.

Его зовут Павел. Ему двадцать восемь лет, судя по паспорту. Хотя, на самом деле точный возраст он и сам не знает. Он вообще мало что помнит о своей прошлой жизни. Иногда ему снятся сны, после которых воспоминания пытаются пробиться сквозь стену амнезии, и это так болезненно и неприятно, когда неуловимая мысль кружит в голове, словно мотылёк, и каждый раз, когда почти поймал её, она ускользает, и порхает, дразня и маня за собой, но в руки так и не даётся.

Павел раскачивается в кресле, не сводя глаз с телефона. Он устал ждать, когда раздастся звонок. Звонок, который изменит его жизнь. Который придаст смысл всем тем годам, проведённым в этом доме. Но телефон молчит. Нет, он не мёртв, он словно в засаде, как охотничий пёс, готовый немедленно отозваться на малейший шорох в камышах. Словно тетива лука, натянутая до предела. Нужно только отпустить её. Нужен только звонок.

Завтра четверг. Завтра явится монах. Как всегда, гладко выбритый, пахнущий одеколоном, в строгом костюме, накрахмаленной рубашке и до блеска начищенных туфлях. Даже в такую жару он не снимает галстук. В портфеле у него Библия, чётки и начатая бутылка виски. Монах не признаёт ничего, кроме “Джонни Уокера ”. Даже в такую жару. Опять будет рассматривать содержимое холодильника, как бы невзначай заглянет в мусорное ведро, проведёт пальцем по подоконнику, проверив наличие пыли. Задаст несколько дежурных вопросов.

Затем они разберут очередную главу из Священного Писания. Павел не будет спорить, не будет переспрашивать. Он молча выслушает комментарии монаха, согласно кивая головой. В Библии ему понятно всё, у него нет вопросов к авторам. Главное, слепо верить написанному и не вдаваться в детали. Пусть умники разбираются в том, что же всё-таки подразумевается в витиеватых фразах. Павел читал эту книгу сердцем, а не умом.

Монах обязательно похвалит новую куклу, сшитую Павлом.

Монах уйдёт, оставив после себя парфюмерный аромат и конверт с деньгами на неделю. Выйдя из дома, откроет портфель, озираясь, сделает несколько глотков из бутылки, и исчезнет до следующего четверга.

Монаха звали Астафий, Павел боялся, ненавидел и боготворил его, и ждал визита с таким же трепетом, с каким желал, чтобы он скорее ушёл. Астафий был единственным звеном, хрупким мостиком, связывающим Павла с остальными людьми.

Людей Павел не любил. Не понимал их постоянного движения, возни, шума и суетливости. Женщины будоражили его, вызывая странные ощущения, похожие на тоску о чём-то утраченном навеки, и зудящее желание найти, вернуть эту утрату. Мужчины настораживали, заставляли группироваться, как перед прыжком, всегда быть наготове. Дети смущали своей чистотой и непосредственностью, и Павел чувствовал перед ними вину, стыд за что-то, закрытое в его памяти, в тайнике забытого прошлого. Поэтому, Павел старался выходить из дома вечером, когда стемнеет. Словно провинившийся пёс, он старался не смотреть людям в глаза. Но муки одиночества не беспокоили Павла. Даже наоборот, ему казалось, что стоит связаться с людьми, заразишься от них, и превратишься в такое же бестолковое существо.

Что ещё можно сказать Павле?

 

Гаврилов М.Н. пенсионер, сосед Павла:

- А что о нём рассказывать? Никто о нём ничего не знал. Он ведь скрытный был, на людях почти не появлялся. Забор у него высокий. Не видно ни черта. Слышно, что возится – что-то пилит там, молотком стучит. А что стучит – не понятно. Может он по голове себя стучал. Он въехал сюда года три назад. Тут раньше Софья Митрофановна жила. Богу душу отдала, и дом стоял долго без жильцов. Сын у неё где-то за границей живёт, ему эта лачуга сто лет не нужна, только геморрой заработаешь с продажей. Документов сколько нужно – просто жуть. Мы с бабкой продавали дачу, так.…Всё, всё, простите, ближе к теме…да-да. На чём я остановился? Так вот – понаехало вдруг строителей, месяц копошились, шумные такие. Быстро домик слепили, забором обнесли, газончики разбили. И сразу этот вселился. Улица у нас тихая, почти как в деревне – все друг друга знают, здороваются, о погоде поговорить, спросить как дела – это у нас завсегда запросто. Я не считаю этого из шестнадцатого дома, жлоба-бизнесмена. Представляете, он за год три машины поменял, сейчас взял Джип, здоровый такой, как танк… извините, опять меня понесло не туда.

Так вот, вселился этот. И тишина – ни слуху, ни духу. Носа не суёт, даже в магазин не ходит. Потом только увидел я, что он поздно вечером выбирается, и часа два где-то гуляет. Мне ж не спится, то покурить за калитку выйду, то…, ну сами понимаете. Нет, вы не подумайте, конечно, что я нарочно. Нет, но бдительность терять нельзя. Я, знаете, где работал? Я же в органах работал. Да. Так что, насмотрелся всяких шпионов, маньяков и террористов. А этот мне сразу подозрительным показался – даже не кивнёт, когда встречает. Глаза в землю упрёт и проскакивает мимо. Мужики выходят вечером к ларьку, пива попить, про футбол поговорить, в домино партеечку сыграть. Принято у нас – дружим домами, даже этот из шестнадцатого, на джипе, и тот здоровается, а этот - шмыг мимо, в калитку и будь здоров. Я участковому сколько раз говорил, даже писал пару раз – посмотри, мол, кто да что. Потом же неприятностей меньше будет. Главное – вовремя выявить и провести профилактику.

Наш участковый вообще – ни рыба, ни мясо. Таких нельзя на ответственное место назначать. Ты же, получается, главный на своём участке, так наведи порядок. А он даже не знает, кто где живёт. На соседней улице вообще наркоманский притон развели. И что? Я пять раз сигнализировал, и ничего…, да что меня всё в сторону уводит? Ага, а про этого я потом сразу понял – сектант он, баптист какой-то, мормон, короче. И рубашка у него на все пуговицы застёгнута, и причёска, знаете, такая короткая, с чёлкой, так стригут всяких умственноотсталых. А эти свидетели и пятидесятники, как по мне, все сумасшедшие. Нет, я сам человек верующий, но вера-то должна быть одна. Вот живёшь ты здесь, например, вот и верь, как все. В церковь ходи, Пасху отмечай, Рождество, иконку в уголке повесь. А то понапридумывают себе религий – чёрт ногу сломит. А парень этот точно сектант. Не пьёт, девки к нему не ходят. Только по четвергам к нему мужик приходит. Холёный такой, с портфельчиком всегда. Солидный мужчина. Придёт, час посидит и на выход. Выйдет за ворота, из бутылки хлебнёт и уходит. Связной какой-то, не иначе.

***

 

Четверг.

 

Монах открыл калитку своим ключом, прошёл к дому по гравиевой дорожке, любуясь клумбой с розами. Возле двери тщательно вытер ноги о коврик и вошёл внутрь, не постучавшись. В прихожей из мебели - только шкаф-купе, вмонтированный в стену. Ни тумбочек, ни полочек с вазочками, ни дорожки на полу - стерильность и минимализм. Только на стене зеркало в строгой рамке. Астафий остановился, кокетливо рассмотрел себя, поправив сбившуюся прядь волос, смахнул несуществующую пылинку с плеча, провёл пальцем по бровям. Оставшись довольным собой, направился дальше.

Зал обставлен почти так же скромно – софа, кресло, журнальный столик. Практически пустая комната – без телевизора и компьютера, без мебельной стенки, книжных шкафов, без картин на стенах и фотографий в рамках. Звук шагов гулко отражался от пустых стен со светлыми обоями.

- Павел! – позвал монах. Сел в кресло, открыл портфель, выложил на столик Библию и конверт с деньгами. Павел не отзывался, монах посидел минуту, затем встал и снова позвал:

- Павел, где ты? Это я - Астафий!!! Ты не забыл, что сегодня четверг? Да куда же он делся? Павел!!!

Астафий заглянул в спальню, в которой стояли только тумбочка и аккуратно застеленная кровать. Затем пошёл на кухню, увидел на столе телефон, тот самый. Такого не случалось за три года, сколько Астафий курировал Павла. Он приходил всегда по четвергам, в одно и тоже время и его всегда ждали. На кухне заваривался чай, на блюде лежали свежие блины или оладьи, стояла розетка с ароматным вареньем. А чтобы телефон оставался без присмотра – даже подумать страшно. Одно слово отцам и от апостола мокрого места не останется. Но монах не особо распространялся о своих наблюдениях. Совсем необязательно знать им о куклах, которые делает Павел, о том, что по вечерам гуляет дольше позволенного. О том, что иногда в холодильнике бывают нежелательные блюда. Не рассказывал он об этом, не потому что жалел своего подопечного, а потому, что искоренять все эти слабости пришлось бы самому Астафию. Да и должны быть у человека свои отдушины. Закрывают же отцы глаза на постоянную бутылку виски в портфеле монаха. Но сейчас случай - выходящий за рамки.

Астафий выудил из кармана пиджака ”Дерринжер”, миниатюрный, двуствольный, всего с двумя патронами, но удобный, лёгкий и незаметный. С оружием в руке он сразу изменился – вольготная походка превратилась в кошачью поступь, тело напряглось, ожидая первой же команды. Только не это, если Павел мёртв, Астафию не сносить головы.

Монах осторожно, не опуская пистолет, вышел из дома– пусто. Стараясь прижиматься к стене, он проскользнул во внутренний двор, и тут он увидел Павла, лежащего лицом вниз на лужайке за двором.

- Вот, дерьмо! Неужели опять началось? – Монах бросился к Павлу, подхватил обмякшее тело под мышки и потащил в дом. Крови не было, видимых ран тоже Астафий не заметил. Павел был без сознания, но жив. Жив, чёрт побери!!! Если бы он умер, проблем появилось бы тьма, всю схему пришлось бы менять. Искать замену, а на это ушёл бы не один год. Монах дотащил безвольное тело до дивана, уложил, стал расстёгивать ворот рубашки. Приложил палец к шее, чтобы прощупать пульс.

Пульс ровный, дыхание спокойное, казалось, что Павел спит.

- Эй, парень, проснись!!! – закричал монах и отвесил звонкую оплеуху, затем ещё и ещё. Веки Павла дрогнули, и он открыл глаза, непонимающе озираясь вокруг.

- Паша, это я. Что случилось?

- Не знаю, я только что вышел во двор. Что, я отключился? Который час? – вдруг вскрикнул Павел и бросился из комнаты. Вернулся он через несколько секунд, нажимая кнопки телефона.

- Фух, пронесло, - пробормотал он, - никто не звонил.

- И часто у тебя такое?

- Первый раз, клянусь. Может, солнце напекло. Я и не помню уже, зачем на улицу вышел. И вот – опять в доме. Понятия не имею, что произошло.

Астафий почувствовал, как напряжение проходит. Захотелось открутить пробочку с заветной бутылки в портфеле, и сделать несколько глотков, которые вернули бы ему прежнее равновесие. Но, не здесь. Отцы понимали всю ответственность и тяжесть его работы, и закрывали глаза на эту маленькую слабость. Но пить при апостоле – это было бы сверх наглости. Монах достал чётки и стал нервно перебирать пальцами затёртые костяшки. По инструкции, он должен всё рассказать отцам, но это повлечёт за собой проблемы, много серьёзных проблем и неудобств. Ну, случился у человека обморок, с кем не бывает. Монах решил промолчать о случившемся. Если ещё такое повторится, то можно уже говорить о том, что это неспроста. А пока…

- Как ты себя чувствуешь? Угостишь чаем? – Монах встал и, не дожидаясь приглашения, пошёл на кухню. – Напугал ты меня. Я думал, тебя опять нашли, как три года назад. Помнишь?

- Смутно. Помню только, что-то случилось, и я переехал в этот дом. Мне здесь нравится. Здесь хорошо, дом хороший, и тихо, машины почти не ездят. У меня к чаю ничего нет. А что было три года назад? Ничего не помню.

- Да ничего особенного…

 

Три года назад.

 

Команда рвалась в бой. Четверо бойцов только ждали сигнала. Несколько лет кропотливого, тщательного поиска наконец, дали результат. Они нашли этого “апостола”. Он жил в рабочем общежитии, среди пьяных пролетариев, уставших, и снимающих груз рабочего дня стаканом водки. Среди ободранных стен, вони в общем туалете, ржавых рукомойников и запахов жареной рыбы на кухне. Кто бы мог подумать, что они будут прятать парня в такой дыре, кишащей людьми. Проверив ещё раз, и убедившись, что это именно тот человек, который нужен, старейшины дали добро на ликвидацию.

План был по-дилетантски прост – явиться днём, когда основная масса жильцов на работе, и просто в упор расстрелять апостола. Сотни лет держалось перемирие. Апостолы появлялись, чтобы без всякой пользы прожить свою ненужную жизнь. И умирали, невостребованные, от старости. Их место занимали новые апостолы, и ни кому в голову не приходило открывать на них охоту. И никому в голову не приходило окружать их телохранителями. Но времена сдвинулись, пророчества сбывались, и перемен ждали обе стороны. Убийство Павла должно стало бы первой ласточкой нового раздора, новых смертей, новой истории.

Но всё пошло наперекосяк.

- Я пойду один, - заявил Стас. – Минутное дело. Ждите в машине.

Азель понимал, что Стас прав, чем меньше людей пойдёт внутрь, тем меньше следов останется, тем быстрее можно будет ретироваться. Но в то же время, страховка не помешала бы. Стас настаивал на своём, выдвигая различные аргументы в пользу своего предложения, и Азель сдался. В машине остались трое, Стас пошёл внутрь, а Азель решил стать возле входа в подъезд, прикрыть отступление, если понадобится. Это его и спасло. В памяти осталась всего одна картинка – граната, упавшая на крышу Жигулей, скатившаяся на землю, и … Азеля вмяло в стену, ослепило, оглушило, один осколок, словно лезвие, срезал три пальца на левой руке, другой - врезался в бедро.

 

Аудиозапись допроса Гармаша Л.М., свидетеля по делу подрыва автомобиля на улице Семенюковской.

 

- Начальник, я же говорю – я после ночной пришёл. Спал я. Ну, мы с ребятами после работы зашли в магазин. Знаете, на остановке автобуса, в доме, где арка? Так вот, взяли бутылку, сырок, огурец, и в парк свернули, там пенёчки. Ну, расслабиться после трудовой ночи нужно? Обязательно. Дома меня никто не ждёт – не женат я, никто ругать не будет. Так я же и рассказываю – вы у ребят спросите, пусть подтвердят. Мы потом ещё, как всегда, догоняться бегали - продавщица, Светка, подтвердить может, да. Посидели, и по домам. Спать-то охота, а ну-ка, ночь простой у станка.

Так я пришёл, и прямо вот, не раздеваясь, спать и завалился. Снилось что – не помню. Я когда пьяный, ничего не снится, а когда трезвый, так в кино не ходи, такого наснится! Вот вчера снилось мне, что мы с пацанами поймали Хусейна и в карты с ним играли, на раздевание. Кошмар! Ну, сплю, короче, слышу – шум в коридоре. Коридор у нас общий, сквозной – дети на велосипедах катаются. Не коридор, а проспект. Слышу – стучат в дверь. Не в мою, нет. В чью-то стучат, и так, как дятлы прямо, настойчиво. Ну я ругнулся, на другой бок повернулся, но сон перебили. Лежу, слушаю, что это за козёл там дверь бодает. Потом слышу, Серёга вышел из сто четвёртой, и на дятла этого – мол, иди отсюда, нет никого дома, зачем стучать? Ну, не так, конечно, сказал, это я для протокола перевёл.

А тот стучит всё сильнее. Серёга ему – рогами, мол, постучи. Я встал, думаю, пойду Серёге помогу, пока тапки нашёл – тихо в коридоре стало. Выглядываю – Серёга с каким-то кренделем машется, да не так, как на улице алкаши дерутся, нет. Эти будто танцуют – руками, ногами машут, но попасть в противника не могут. Брюсы Ли, не иначе. Того другого я не знаю, а Серёга – в жизни бы не подумал, что он на такое способен. Да, так вот, танцуют они, молча так, только сопят и хекают. Ну, думаю, моя помощь там точно не понадобится. Стою, выглядываю из двери. Недолго они руками махали. Пашка нырнул этому под удар, оказался сзади, одной рукой - за шею, а другой – с размаху нож ему в грудину - на, по самую рукоятку. В охапку покойничка, и к себе в комнату поволок. И мне так подморгнул, мол, всё в порядке.

Я опешил от такого расклада. Серёга вообще был мужик спокойный, даже тормознутый немного. Не из заводских, нет. Снимал комнату в общаге. Полно таких сейчас, а заводу что? Платят и пусть живут. Вот и Пашка-идиот так же. У них даже комнаты рядом с Серёгой. Пашка тот совсем плохой был. На всю башку парализованный, его и не трогал никто, поначалу жалели, помочь хотели, а он зыркнет так, что мурашки по коже и к себе. Его и оставили в покое. Даун, или как их там называют. А этот дятел к Пашке в двери ломился., я ещё подумал – из дурдома приехали забирать.

На чём я там, так вот, Серёга труп к себе в комнату затащил, я стою, не знаю что делать, и тут как еб…, простите, как бахнет. Повезло мне, что я в коридор вышел, а то бы стёклами всего исполосовало, вон как Машку Ковалёву с первого этажа. Страшное дело, я даже приглох слегка. Заглядываю в комнату, а у меня в окнах стёкол нет, с полки всё попадало, и крики слышу с улицы. Я к окну, выглядываю на улицу – а там машина на крыше лежит, горит, как факел. Говорили, что подбросило взрывом метра на полтора в воздух. Дым столбом, люди бегают вокруг, тётка какая-то визжит, как свинья – конец света. Я тоже на улицу выбежал, пока туда-сюда, уже и менты, простите, милиция явилась, скорая помощь. Ну, вот вроде бы и всё. Ну что, Серёгу нашли? А Пашку?

 

Павел.

 

Что со мной случилось? Я ничего не помню. Этот монах мешает мне вспомнить. Мешает. Он приходит, чтобы мешать мне. Как я мог забыть телефон? Я не мог его забыть, нет. Значит, что-то случилось до того, как я вышел на улицу. Я не мог не взять телефон. Это всё равно, что забыть дышать. Что он смотрит? Я боюсь его. Лучше бы он не приходил. Четверг. Он всегда приходит по четвергам. Ещё не было ни одного четверга, чтобы он не пришёл. Какой он напыщенный, как индюк. Золотой браслет на руке, костюм красивый. Хочу, чтобы он ушёл. Деньги уже оставил, пусть уйдёт. Но, нет, будет читать Библию, читать и рассказывать, что к чему. Я не хочу знать, нет, мне это не нужно. Я боюсь знать. Всё, что мне нужно знать, я знаю. Хочу, чтобы он ушёл и унёс свою Библию. Хочу сделать кошку. Я даже знаю, как я буду её делать. У меня есть серая ткань, фланель. Того лоскута мне хватит. Глаза я сделаю из зелёных пуговиц. Интересно, есть у меня зелёные? Усы из лески, даже когти пришью, только мягкие, не колючие. Чтобы не царапалась. Не царапалась. Что это у меня на руке? Кровь? Царапины. Странно. Откуда?

Чай. Он принёс чай. Мне нравится чай, я люблю чай. Нужно будет испечь лепёшек, давно не пёк. С мёдом и тёртыми орехами. С чаем очень вкусно.

Почему я ничего не помню? Где я был целых два часа? Лежал без сознания? Чушь. Если такое повторится и я забуду телефон, и будет звонок, и я не услышу, и всё пойдёт на смарку из-за того, что я не помню, что произошло.

Я сидел в кресле, ждал монаха. Просто сидел. Просто ждал. И потом – провал. Как вспомнить? Если я вспомню, я смогу это побороть. Если вспомню. Чай горячий. Я люблю горячий, чтобы тёрпли десны, и пощипывал потом кончик языка. Жаль, нет лепёшек.

Интересно, это его работа? Монах. Он совсем не похож на монаха. Почему монах? Монах. Не задавай себе вопросов, говорил он, всё равно, ответы не у тебя. Он говорил, что я получу ответы. По телефону, нужно только ждать. Я жду. Я терпелив. Я дождусь. Я вот только не могу дождаться, когда он уйдёт и я смогу шить кошку. Серую, с зелёными глазами.

 

Гаврилов М.Н. пенсионер, сосед Павла

 

- Да, кошка у соседки пропала. Серая такая, полосатенькая. Ну, пропала и пропала, мало ли, кто куда пропадает. Невелика утрата. Тут кошек этих бегает – и с лишаями и с блохами, и вообще, заразу всякую разносят. Крыс они не ловят, цыплят – пожалуйста. Я бы вообще всех животных, кроме съедобных, уничтожил бы. Так вот, пропала кошка у соседки. А соседка-то, Елена Борисовна, одинокая пенсионерка. Ей эта кошечка была, как ребёнок. У всех кошки как кошки – лазят по заборам, да цыплят душат, а эта вся ручная. Ну, вот ищет хозяйка кошку свою – нет нигде. Ходит, расстроенная вся – может собаки загрызли, может соседи отравили, может машина сбила. Мне такие эмоции неведомы. За человека я могу пострадать, а вот за кошкой или за собакой – не болит у меня душа. Я бы их сам передушил. Помню, иду я вечером домой. Темно, у нас тут, в частном секторе, фонари давно уже перебиты, и никому и дела нет. Я уже и к депутату ходил, и в райсовет, и куда я только не писал – никому это не интересно. Ну вот, забыл уже, что хотел рассказать. А! Точно, про кошек, вернее про собак. Иду, значит вдоль забора, слышу звук какой-то странный, еле уловимый, будто кто ключами звенит. Я внимания не обратил – шагаю себе дальше. Уже ближе – дзынь, тихонько так. И какой-то шорох. А луны не было, и как назло, в окнах света нет. Спят все. Оно и не сильно поздно, но погода такая – осень, слякоть. Все как мухи сонные днём ходят, а вечером раненько поукладывались. Вот, я насторожился слегка, но не понял, может, показалось…. А! Про кошку ту? Ну что - нашли её с оторванной головой. Вернее, сначала голову, а потом всё остальное. Ведь я насколько этих тварей не люблю, а и то жалко стало. Хозяйку на две недели в больницу – с сердцем что-то. Это же надо быть таким зверьём, чтоб живой кошке башку оторвать. Вот я и подумал – а кто у нас на улице способен на такое? Больше некому. Только это полоумный. Не иначе – сатанист. Но доказательств нет, что ты ему скажешь – зачем котейку замордовал? А он тебе скажет, что не виноват, а ночью самого тебя прикончит. Сейчас закона нет совсем, не то, что раньше.

 

Раньше. Елизаветинская пустынь. Схиигумен Сергий.

 

Весна пришла рано. Снег сошёл за неделю, обнажив жирный чернозём на монастырском поле. Лес вдалеке посветлел под мартовским робким солнцем, березы зазвенели белизной, трава пробилась на кочках и возбуждённо защебетали синички, радуясь теплу и свету. Схиигумен Сергий вышел на монастырский двор, подставил лицо свежему ветерку, прищурившись посмотрел на слепящие облачка в ярко-синем небе. Весна каждый год возрождала в нём веру в его предзнаменование, но каждый раз наступало лето, переходило в осень, заметало зимой, и ничего не происходило. Утренние молитвы сменялись вечерними, колокола отбивали часы, дни, праздники и службы. И ничего не менялось, жизнь застыла в этих выбеленных монастырских стенах, только иноки в чёрных рясам двигались по двору, словно мухи по картине.

Мимо прошли два монаха, учтиво склонив головы. Один нёс вёдра с водой, другой – охапку поленьев. Сергию не положено по его чину заниматься хозяйством, его забота теперь – молитвы. Молитвы и ожидание. Ожидание томило, иногда невыносимым зудом требовало действия, разминки для занемевших от безделия души и тела.

Вот и сейчас Сергий чувствовал, как мышцы его требуют действия, предчувствие перемен стало ярким и тревожным. Да, понял он, время пришло. Господь соблаговолил даровать ему свою милость.

Словно в подтверждение этому вдалеке в прозрачной тишине раннего утра послышался шум мотора. Сергий скорее почувствовал его, чем услышал. Бросился к лестнице, ведущей на колокольню, задел проходящего мимо монаха, но даже не оглянулся. Прыгая через ступеньку, взлетел в звонарню. Спугнул голубей, которые, недовольно хлопая крыльями, закружились над куполом.

К монастырю вела всего одна дорога, грунтовая, размытая оттепелью, она выползала из леса и петляла вдоль чёрного поля, мимо берёзовой рощицы. На дороге чёрной точкой двигался автомобиль. Он приближался быстро, и вот уже стало понятно, что это ГАЗик председателя колхоза “Заря Ильича”, самого ближнего от монастыря поселения. Сергий дрожа от нетерпения бросился вниз, к воротам. Сам не понимая как, но он знал, что весть, которая прибудет с этим ГАЗиком, предназначена ему и будет началом его миссии. Всё теперь станет на свои места, Бог услышал молитвы и воздал за терпение, смирение и аскету. Сколько дней, месяцев и лет всматривался Сергий в ленту дороги в ожидании чуда, и вот это случилось. Иначе и быть не могло. Затворы на воротах поддались легко, створки разошлись без скрипа, приглашая заляпанный грязью “Бобик” в своё чрево.

Из машины вылез водитель, достал портсигар, вынул папиросу, смял гильзу в гармошку и пошёл курить за ворота. Следом за ним появился мужчина в телогрейке, мятых брюках и резиновых сапогах. Увидев Сергия, он снял ратиновый картуз, смяв его в руке, и кивнул схиигумену. Сергий повернулся и пошёл к себе в келью, мужчина побрёл следом.

- Где? – спросил Сергий гостя, когда они уединились.

- В Курской области.

- Вы уверены, что это он?

- Никаких сомнений, все приметы сходятся.

- Хвала Господу, а то я уже почти отчаялся. – Схиигумен достал ножницы и стал обрезать бороду. Волосы клочьями падали на пол. – Сколько лет ему?

Гость устало сел на табурет.

- Полтора года. В детсад ходит. Родители – мать доярка, отец – механизатор. Знаете, как зовут его? Это знак. Зовут его Паша. Павел.

- Сходи вниз, попроси воды горячей, мне побриться нужно. – Покрамсав бороду, Сергий взялся за причёску. Действовал ловко и умело. Когда гость принёс кувшин с водой, у монаха была короткая причёска. Лицо сразу помолодело, а после бритья Сергий стал выглядеть лет на тридцать, особенно, когда монашескую одежду сменили джинсы, ковбойская клетчатая рубашка, кожаная куртка и высокие армейские ботинки. Новый наряд долгие годы лежал в чемодане, аккуратно сложенный и ни разу за все эти годы не примерянный. Из того же чемодана извлёк пистолет, документы, завёрнутые в целлофан, пачка четвертаков в банковской упаковке. Спрятав в карманах свой скарб, Сергий хлопнул по плечу задремавшего гостя.

- Поехали, пора. Время не ждёт.

Они вышли во двор. Монахи удивлённо рассматривали щеголеватого незнакомца, невесть откуда взявшегося на территории монастыря. Сергий подошёл к одному из монахов.

- Передайте игумену, что мой час настал. Я вернусь скоро, пусть освободят для меня пристройку за монастырской стеной и поставят там две койки. С Богом.

- Отец Сергий, это вы? – Удивлённо спросил монах, узнав собеседника скорее по голосу, чем в лицо.

- Храни вас Господь.

Сергий и его спутник сели в машину, махнув водителю. Тот не спеша погасил очередную папиросу, втоптав её в грязь, залез в кабину. “Бобик”, сделав круг по монастырскому двору, выехал за ворота, оставив лишь сизое облачко выхлопных газов и спугнув греющуюся на утреннем солнышке кошку.

 

Кошка.

 

Чтобы сшить кошку, нужна ткань, выкройка, нитки с иголкой и немного умения. В ящике комода нашёлся кусок серой фланели, мягкой, податливой, приятной на ощупь. Хорошо прогладив ткань утюгом, Павел стал набрасывать выкройку. Проблема в том, что это должна быть конкретная кошка, а не просто кошка. Павел не был уверен, что он видел когда-либо ту самую кошку, которую он собирался шить, но он знал о ней всё. Он даже знал её кличку – Зося, он знал, что она очень любила свою хозяйку и до истерики боялась мышей. Он знал, что на холке у неё шрам от зубов соседского пса. И от левого клыка отбит кусочек сапогом пьяного прохожего. Что самое любимое место для сна – это подоконник на застеклённой веранде. И у нее зелёные глаза. И то, что у неё оторвана голова.

Павел всегда старался делать цельную выкройку, одним куском, чтобы не пришивать отдельно части тела. Чертил он обмылком, оставлявшим едва заметный след, который совсем не виден на готовом изделии. Большими портновскими ножницами вырезал заготовку.

Шить нужно очень аккуратно, частыми мелкими стежками. Павлу нравилось орудовать иголкой, в этом действе было что-то завораживающее, когда на глазах из простого лоскута получалось изделие, обретало форму и объём. И вот, это уже почти живое существо. Осталось только набить его соломой, и казалось, что можно вдохнуть жизнь, и оно заживёт своей жизнью. Возможно, Бог так же любил заниматься рукоделием и, увлёкшись, создал животных, растения и людей.

Павел не любил поролон, предпочитая ему сено, душистое, хрустящее, живое. Оставив лишь тонкие травинки, отсеяв всё твёрдое и колючее, Павел стал набивать игрушку. Она сразу стала походить на кошку, лапки стали упругими, хвост уже не висел безвольно, а казалось, сейчас будет нервно подрагивать кончиком. Уши поднялись, мордочка округлилась и затопорщились усы из лески. Остался самый ответственный момент – зашить живот. Сделать это нужно очень аккуратно, чтобы шов был не заметен, чтобы не выглядывали нитки, и не торчала наружу набивка. Вот и эта ответственная операция успешно завершена. Павел порылся в огромной жестяной коробке и нашёл-таки две одинаковых, ярко-бирюзовых пуговицы.

Павел заглядывал в пуговичные глаза, гладил спинку игрушечной кошке, щекотал за ушком, нежно проводил по хвосту, даже поцеловал её в мордочку. Но он знал, что игрушка не завершена. Жаль, она почти как живая. Живая. Была. Павел потянул игрушку за голову. Ткань сопротивлялась, но в итоге затрещала и расползлась. На пол посыпалась трава. Наконец, голова оторвалась, уставившись на своего палача невинными зелёными глазами. Павел заплакав, прижав к себе изуродованную куклу.

- Всё, всё, уже не больно, - причитал он, размазывая по щекам слёзы.- Не обижайся на меня, это же не я. Честно, не я. Ты мне веришь? Пойдём к друзьям, пойдём. Я познакомлю тебя с новыми друзьями.

Павел понёс своё творение в чулан. Загоревшаяся лампа осветила полки, заваленные куклами. Там были звери – курица, собаки, кошки, медведь, даже крысы. И были люди – девочка в розовом платьице с бантиками, пупс в пелёнках, солдат в военной форме, старуха, похожая на Бабу Ягу. Много игрушек. У некоторых вспорот живот, у некоторых оторваны руки, ноги. Но большинство – обезглавлены. Оторванные головы лежали рядом, с вечно открытыми пуговичными глазами. Новый жилец чулана занял своё место на полке, оставшись в полной темноте после того, как создатель выключил свет и ушёл, смахнув последнюю слезу. Павел добрёл до дивана, лёг, укрылся пледом и уснул, свернувшись калачиком.

 

Утро. Азель.

 

Азель проснулся от того, что ему приснились пальцы. Те треклятые пальцы, отрезанные осколком гранаты. Мизинец, безымянный и средний. Они все были на месте, ими можно было пошевелить. От остальных пальцев отличались только оттенком. Если пальцы обычные были загорелыми, то фантомы отдавали синеватой бледностью. Но это же мелочи. Главное, что они на месте. Азель проснулся и с удивлением посмотрел на кисть.

Ещё на границе сна и бодрствования он видел пальцы – все пять на левой руке, целые и невредимые. Но проснувшись окончательно, лишний раз убедился, что чудеса могут присниться, не более. Он разочаровано рассмотрел изуродованную руку. Культяшки с рубцами швов, шрам через всю ладонь, впадину на месте удалённой кости.

За окном только начинало светать, можно было ещё пару часов поспать, но сон развеялся окончательно. Пришлось встать и отправиться на кухню пить кофе. Не лежать же, глядя в потолок и размышляя о потерянных пальцах. Тем более, поразмышлять есть о чём.

После неудачного покушения на апостола, Азель воспринял провал, как личные неприятности и теперь поиск ускользнувшей мишени стал делом номер один в его жизни. Роль апостолов в предстоящих событиях была ключевой, и это знали обе стороны. Провал операции, разнос на совете старейшин, потеря пальцев и осколочная рана в ноге, трёхмесячная депрессия почти поставили крест на судьбе Азеля, но он нашёл в себе силы вернуться в строй. И не просто вернуться, а возродиться из пепла птицей Феникс, совсем не таким каким был раньше. Он стал жёстче, спокойнее и главное – целеустремлённое. То, что воспринималось раньше, как работа, теперь стало навязчивой идеей. Азелю казалось, что расправившись с апостолом, он решит все свои душевные проблемы. Цель определена, и больше не будет ошибок, случайностей и недоразумений. Он собрал команду, которой могла позавидовать не одна спецслужба. Никаких аматоров – фанатиков. Только профессионалы. Знатоки своего дела, работающие за деньги. За большие деньги, но это того стоит. На преданности идее и вере далеко не уедешь. Боевики пока ждали своего часа, основная задача сейчас – разыскать апостола. Он словно сквозь землю провалился - никаких следов. Три года ежедневной работы значительно уменьшили диапазон поиска. Районы возможного нахождения цели были обозначены наличием частных самолётов в аэропортах.

Апостол обязан быть мобильным. В течение суток он должен оказаться в любой точке мира. И надеяться на рейсы авиалиний просто глупо, тем более в такой стране, как наша. Да и найти частные самолёты здесь намного сложнее, что значительно облегчало задачу. На сегодня круг поиска сузился до двух районов, радиусом километров десять каждый. Совсем маленькие точки на карте. Азель не сомневался в успехе. Он не мог себе даже позволить сомнения. Осталось только прочесать территорию, попавшую в зону его внимания.