За окном была ночь. Темная, непроглядная, безжизненная, теплая, летняя ночь. Воздух недвижим, словно остановившееся время. А в этом неосязаемом коконе ты, как мошка в янтаре, в самом времени, сначала подвижно-стремительном, затем вязко-текучем, а теперь навсегда монолитно-застывшем.

Ночью все иначе. Предметы приобретают нереальные очертания, выставляя напоказ свою истинную сущность. Звуки становятся приглушенно-причудливыми, словно голоса из других миров. Мысли, подобно странникам, случайно забредшим в одиноко стоящую на краю леса таверну, опасливо косятся друг на друга, ожидая подвоха, и изредка бросают недоверчивые взгляды на стоящего за стойкой хозяина с отрешенным лицом мертвеца, серым, как предрассветные сумерки. Их сутулые спины, резкие нервные движения, впалые щеки, мрачные улыбки, кривящие потрескавшиеся губы, испещренные белыми шрамами от старых ран или бурыми пятнами новых, само их обреченно-вынужденное присутствие заставляет робкие тени ютиться по углам переполненной, но такой пустой комнаты. Здесь каждый одинок, также как и случаен.

Вот одна мысль резко вскидывается, заставляя вздрагивать и идти мелкой рябью темную жидкость с едким запахом, наполняющую грубые деревянные сосуды на грязных столах. Остальные вскакивают со своих мест. Тени испуганно вспархивают под самый потолок, убегая от растревоженного огня еле чадящей свечи.

Извините, господа, — нервы.

И снова воцаряется всепоглощающая тишина.

Ночью не думается о хорошем.

В дальнем, самом темном углу комнаты неестественно прямая мысль с бледным лицом некогда резвого юноши безразлично выстукивает худыми длинными пальцами замысловатый ритм, вторя неровным ударам сердца хозяина таверны. От этой мысли пахнет не перебродившим вином, как от остальных, а свежестью моря, овеянного вечерней прохладой. Все остальные мысли брезгливо отстраняются от нее, ибо у нее есть будущее. Губы юноши двигаются. На их поверхности, подобно каплям крови, выступают слова.

«Вечерний сумрак лениво, словно через силу наползал на светлый прибрежный песок».

Испытывая странную потребность взять в руки ручку, ты записываешь эту мысль и любуешься на свои раздерганные каракули. Ты совсем разучился писать от руки. В угоду веку ты впал в зависимость от техногенных колонизаторов: клавиатура вместо ручки, экран монитора, вместо белого листа, факты вместо эмоций. Очередная подмена реальности. Есть в этом что-то неправильное. Писать ручкой — почти пытка, истязание плоти и сознания. Ощущаешь себя брахманом, копящим жар-тапас и расшатывающим равновесие мира, множа свои страдания.

Ты проводишь подушечкой большого пальца по краю внушительной стопки чистых листов. Интересно, изменится ли почерк к последней странице?

Ты плотнее обхватываешь непослушными пальцами ручку и возобновляешь свои словесные упражнения.

«Мимоходом вытянул в сторону реки тень высохшего одинокого дерева, точно аккуратно разложил шлейф чьей-то причудливой мантии, тронул теплой ладошкой кромку воды и в задумчивости замер, давая застенчиво раскрасневшемуся солнцу вволю наиграться с красками: запестрить еще светлое небо фиолетово-рыжими разводами, разбрызгать по холмам розовато-серую дымку, замостить желтой рябью важно колышущуюся дорожку на реке».

Написав это витиеватое, трудночитаемое предложение, ты останавливаешься, словно споткнувшись о камень на перепутье. Мысль раздваивается лукавой дорогой, надпись на камне гласит: «направо пойдешь — станешь богом, налево пойдешь — бог станет тобой». Прямо дороги не было.

Нужно делать выбор…

 

…Ночные тени, притаившиеся по углам, тяжелой, но бесшумной походкой подкрадывались к робкому источнику света, отвоевывая пядь за пядью у измученного летней духотой вечернего полумрака. Со всех сторон стекались сердитые шорохи, сетуя друг дружке на канувший в прошлое беззаботный дневной гомон. Тревожно потрескивала почти догоревшая свеча, расплескивая по столу последние остатки бронзово-алых отблесков тонущего в оплавившемся воске пламени. Вот уже распростерлась над ним широкая ладонь сгустившейся темноты. Вот уже истончились неровные очертания подрагивающих крыльев живого тепла. Вот уже заструился призрачно-черный дымок — последний выдох умирающего огня.

Взволнованно скрипнуло не притворенное окно, и старик приподнял воспаленные набрякшие веки. Шаркнул по полу неверной ногой, ища опору, кряхтя, приподнялся с видавшего виды кресла с обшарпанными подлокотниками, всколыхнув вязкие ароматы развешанных под потолком сушеных трав, и запалил новую свечу.

Неверен стариковский сон. Лукав и своенравен, как соседская кошка: приходит, когда вздумается непрошеным, по-хозяйски запрыгивая на колени, полностью завладевая вниманием, так что тронуться с места и думать не моги, а станешь кликать по имени, зазывать да приманивать — одарит презрительным взглядом и пойдет себе дальше по своим неведомым потусторонним делам. Вот и теперь, сморив старика на закате за чтением, коварный предатель покинул свой пост, оставив несчастного один на один с невеселыми думами, с наступлением ночи обретшими новую силу.

С явным усилием согнувшись, старик поднял с пола оброненную книгу, бережно, словно проверяя, все ли цело, провел высушенной морщинистой ладонью по обтрепанному кожаному переплету и положил увесистый фолиант на край стола на почтительном расстоянии от заискивающе подмигивающего огня. Затем неторопливо развернул недовольно скрипнувшее кресло к окну и снова уселся, уставившись сухим, чуть замутненным усталостью взглядом на едва освещенную слабым светом луны пыльную тропинку.

Думы и впрямь были невеселые. О том, что все тяжелее стало выбираться из дома на длительные прогулки по окрестным лесам за различными травами. Особенно по весне, когда многие из них только-только проклевываются из-под зябкой земли, окрашивая нежной зеленью черные кляксы проталин. Молодые, набирающие силу, весной они наиболее полезны, а старые ноги уже с трудом справляются с мартовской вязкой жижей, напитанной талыми снегами. О том, что служившие многие годы верой и правдой глаза все чаще стали изменять своему хозяину, но, слава Богу, можно пока искать травы по запаху, а вот смешивать различные компоненты целебных снадобий в нужных пропорциях уже сложно. О том, чем поддерживать свою одинокую бренную старость, когда неумолимая немощность заставит отойти от дел.

Богатства старик не скопил, своего хозяйства тоже не было, да и кому ухаживать за капризной скотиной? Видать, придется довольствоваться сухой коркой, размоченной в теплой воде? Но больше прочего угнетало то, что некому передать накопленный опыт и знания. Кому доверить бесценные книги, купленные еще в молодости на сэкономленные на не съеденном ужине заработанные тяжким трудом гроши?

Не было у него учеников.

Ветер, гнавший по дороге призрачное облачко пыли, словно озорной мальчишка сломанное колесо от телеги, бросил свою игрушку и присел на подоконник раскрытого окна. Подергал за края серую рогожку, охранявшую комнату от дневной жары, подул на свечу, распугав осмелевшие тени, смахнул со стола недописанный свиток… скучно!

Веки старика отяжелили, словно на них вдруг свалился весь груз прожитых лет, нижняя губа чуть дрогнула, оттопырилась, будто старик пытался что-то возразить подкрадывавшемуся на своих мягких кошачьих лапах младшему брату смерти — сну. Но лишь тихий вздох сорвался с чуть синеватых губ, да глубже стала морщинка, бегущая от их угла к подбородку. Старик покорно склонил голову, так и не увидев, как за окном вслед за ветром протопал босыми пятками по пыльной тропинке черноволосый мальчишка. Заметив отблеск свечи, на секунду остановился, словно раздумывая, не заглянуть ли на огонек, да и пошел себе дальше.

Ночная прохлада свернулась уютным клубком возле ног задремавшего старика. Ветер, осмелев, взмыл вверх. Запустил шаловливую пятерню в крону дерева, распростершего в сторону одиноко стоящего на краю леса дома густо поросшие глянцевой зеленью крепкие ветки. Сгреб в охапку сизые от ночной прохлады облака, беззастенчиво обнажив округлые формы полной луны. Заглянул в дымоход и, не найдя ничего интересного, кинулся догонять босоногого мальчишку в смешных вытертых штанишках, едва доходящих до тонких щиколоток…

 

…Ручка, вычертив причудливый зигзаг на исписанном листе, со свистом рассекла воздух и вылетела в открытую форточку. Словно посланный ночью в ответ на эту агрессию с улицы ворвался разгоряченный ветер и разметал сложенные ровной стопкой листы.

Ночью надо спать!

А внешний мир за окном так неоправданно нейтрален. Забавно было бы, если бы его не было. Или если бы его можно было выключить на время, как настольную лампу…

Выключаешь настольную лампу, и мир вокруг гаснет.

Спокойной ночи…