Сегодня был трудный день. Я пытаюсь заснуть. Верчусь на четырех составленных стульях, укрываясь «тревожным» бушлатом с надписью «Прокуратура России». Он пропах бензином, пороховой гарью, свежей и не очень кровью, трупной вонью, парами криминалистического йода, формалином, алкоголем и чем-то горелым – особой смесью ароматов, что всегда витают рядом со смертью.

Меня не беспокоит это запах – я давно к этому привык. Он уже стал частью меня – замотанного и угрюмого следователя облпрокуратуры, вынужденного коротать ночь на дежурстве прямо в служебном кабинете. И это еще хорошо, что не на топчане в проблеванной дежурке какого-нибудь сельского райотдела милиции. Все таки - «дома». А дома и дерьмо пахнет приятнее.

Три убийства за ночь – это уже слишком. Снова бандиты мочат друг друга. Второй эшелон – первые уже угробили друг друга еще в девяносто пятом.

Мои тренированные нервы и желудок на последнем трупе начинают мелко подрагивать – от психиатрической дерготни, от необходимости командовать уставшими, сонными операми, от тупой процессуальной писанины, от решет из простреленных тел и машин, от свежего запаха крови и вида человеческих мозгов. От необходимости принимать решения, которых не одобряешь, от нудных допросов очевидцев, от своих наездов на перепуганных людей, на собственные пинки и звонки в спящие двери подъездов и квартир.

Хочется жрать, садится голос от криков и споров со штабным ментовским начальством, от бесчисленных сигарет и постоянной сухости во рту. Хочется замолчать и больше никогда и ни с кем не разговаривать. И еще оглохнуть. А еще лучше бы ослепнуть. И уж совсем хорошо – схватиться за бок, повалиться на кровавый бандитский труп и мгновенно сдохнуть от разрыва сердца.

Я - обычный человек в темной несвежей рубашке с тощим галстуком, в потертом пиджаке, из кармана которого торчит погрызенная шариковая ручка. Мне тридцать пять лет и вся жизнь моя - служба. У меня тусклые глаза, профессиональный «ментовский» взгляд. Такой неизменно появляется у нашей братии на третий год работы – холодный и совершенно пустой. В нем ничего невозможно прочесть – ни злобы, ни жалости, ни сострадания. Никаких эмоций. Обычному, нормальному человеку, глядя в такие глаза, становится страшно – перед ним говорящая машина, робот – полицейский, запрограммированный зомби. Глаза, как тусклые фары грузовика. А что можно увидеть в погасших фарах? Ничего.

Нравится мне работать следователем или нет? Наверное, все-таки да. И дело не во власти – я совершенно не умею извлекать из нее хоть какую-нибудь пользу для себя. Нет, здесь другое. Постоянно прикасаясь к смерти – я, вероятно, острее чувствую жизнь. Она очень разная. Никогда не знаешь, что преподнесет тебе день. Сюрпризы за сюрпризом. Отсиживать жопу за столом или за пульманом, завинчивать одну и ту же гайку на конвейере – согласитесь, скучно. А здесь – все реально, все до края, все до последней точки. Без сюсюканий и романтического флера, без чистых манжеток и белых салфеток. Без угодливого вранья и политесов. Это очень похоже на войну. Только что текла размеренная жизнь и вдруг безумной гильотиной падает смерть. Палач пьян и гвоздит своим топором, тупо тяпая по земле без всяческой системы .

Мы знаем, что смерть обязательно наступит, но никогда не бываем к ней готовы.

Человек поужинал в своей шикарной квартире, выпил дорогого коньяку, потискал милых детей и похлопал по попке чуть пополневшую жену: «Я вернусь, дружок, не позже одиннадцати». Отрывая дверь, человек подумал о завтрашнем дне, о том, что скоро день рождения любовницы и Новый год…И вот, выйдя из квартиры, он получил пулю в затылок - киллер. И завтрашний день для него так и не пришел.

Он лежит еще совершенно теплый в дорогом пальто, в отглаженной одежде. Красивый галстук на шее и небрежно расстегнута верхняя пуговка рубашки, начищены до блеска ботинки и в кармане ключи от квартиры. Все вроде нормально, только маленькая-маленькая слепая дырочка в голове, от пистолета системы «Вальтер».

Он уже мертвый, но еще не понимает этого. Смотрит на меня снизу, чуть прищурясь, словно я - Господь бог с солнечным кругом над головой и не верит, что все это уже навсегда. И ему уже не нужны ни ботинки, ни галстук, ни запонки, ни ключи от квартиры и коньяк его более не пьянит. И это холеное, пахнущее лосьоном тело уже не его. Оно безнадежно испорчено, хоть он еще не может понять в каком конкретно месте и насколько серьезна поломка. Он еще верит, что все можно починить, исправить, заменить детальку, вдохнуть жизнь…

Но я не Господь бог и нимба у меня нет. Это просто подъездная лампочка у меня над головой. Если смотреть, как убиенный, с пола – я, наверное, огромен и велик. Громада, человек-гора…Только вот помочь я ему ничем не могу. И вообще никому не могу помочь. Ни его детям, ни жене, ни любовнице. Я могу просто найти убийцу ( и это, кстати, будет большой удачей), но кому это надо-то? Чем это поможет человеческому горю? Ничем, я вам клянусь. Ничем это никому не поможет. Нормальный человек ведь не может испытывать радости или удовлетворения от кровавой мести, от приговора суда «четырнадцать лет лишения свободы с отбыванием наказания к колонии строгого режима». И что? Легче стало? Не смешно?

Тогда зачем я? Что я делаю, чем собственно занимаюсь? Что делает целая армия, в общем-то неплохих людей?

Я – регистратор. Не коллежский, конечно. Регистратор человеческого горя. Я пересчитываю трупы, заношу их в гроссбухи, нахожу убийц и тоже заношу в гроссбухи. Их убивают или надолго убирают с глаз ( убивая медленно) и тоже регистрируют. От количества выловленных убийц ничего не зависит. Сколько бы их не ловили – нарождаются новые. Горя и зла в мире должно быть ровно столько, сколько отмерено богом, чтобы радость и добро не потеряли своей красоты и привлекательности. Иначе, к чему стремиться?

На жестких стульях спать неудобно. Под головой армейская зимняя шапка и комментарий к уголовному кодексу. Старые стулья качаются от каждого моего движения, жалобно скрипят и ноют. Я смотрю в потолок – на нем полоски света от уличного фонаря и длинная змея какого-то вьюна, что растит четвертый год мой сокамерник Серега. Причудливые тени листьев, словно собачьи уши – навострены и чутко слушают тишину осенней ночи. Они делают вид, что охраняют мой сон. Сон, который витает вокруг уставшей головы и никак не хочет приходить. Наверное, он просто не может найти заветную дырочку в моей броне, в защите от мира, в моем лакированном футляре, чтобы впорхнуть туда легкой бабочкой и ласково погладить крылышками мои мозги.

Четыре часа ночи. Вызовов больше не будет. Дело к утру, а утром люди менее агрессивны, они умиротворены надеждами нового дня, им хочется спать. Эмоции притупляются. Статистика преступлений и наука криминология дают точную временную картину греха. Грешат люди, в основном, вечерами и ранними ночами. Может хватит, а? Четвертого убийства мне не пережить.

Зло, хочешь ты этого или нет, впитывается в любого, даже самого крутого броненосца. И когда оно концентрируется, как сегодня, оно способно пробить защитный футляр и тогда этот «гробик» лопается. За ним срыв – выплеск сильнейших эмоций.

Ненависть. На все – на мир, на свою регистрационную сущность, на невозможность изменить этот гребаный людской род. Она с шумом вырывается наружу, оставляя за собой огромную дыру.

И в нее немедленно входит все дерьмо этого мира. Здесь и сейчас - получите! От потерпевших - слезы, нестерпимую боль, животный страх, ощущение одиночества, остроту потери. И еще получите! От убийц – снова мерзкий страх и липкую теплую слизь – это кровь или лимфа, она елозит под пальцами, скрипит, от нее хочется отмыться, но это невозможно – она прирастает к тебе и ты уже грязен, как сливная труба кухонной раковины, по тебе течет жирный, вонючий пот и бешено бьется в горле сердце…И ты ждешь, ждешь, ждешь расплаты за свое ужасное действо, пусть ты даже ни в чем и не виноват. Но ты впустил – теперь молись Господу богу, чтобы все это вынести.

И, как говорится, и ночью, при луне тебе уже нет покоя. Теперь его никогда не будет – ты стал другим – не совсем человеком. Ты походишь на разваливающегося по кускам живого еще мертвеца и тебя постоянно рвет от собственного могильного запаха.

Живи человек. Живи всегда, люби людей, не мешай другим. И не убий! Ибо каждый убитый тобой – это часть тебя самого. И кровь твоя смешана с кровью миллиардов других людей в большом божьем котелке. Он раздал ее по ложечке каждому, он причастил нас не к «великому себе» – друг к другу. Чтобы мы поняли свою одинаковость, свое родство, свою цельность.

Зимняя шапка шершавой мягкостью вжалась в щеку, и я неожиданно заснул. Бабочка сна полетела по просторам моей уставшей головы и тихо запела свою песню. Я видел эту странную планету – желтую, с изрезанными песчаными равнинами, пологими холмами. Красное небо багровело закатом. А бабочка летела и летела, кружась в таинственном танце и пела нежную песню, призывая рассветное утро. Я знал, что это моя планета, это мой дом, это родина, рай…

А это были просто мои мозги. В которые с визгом тысячи истребителей врезалась трель телефонного звонка.

Четвертый. Помоги мне, Господи, не сойти сегодня с ума.

 

***