ПРОЩЕНИЕ

 

- Я ВИЧ-инфицирована, - так она ответила на мой стандартный вопрос о перенесённых венерических заболеваниях, чем повергла меня в замешательство.

Эта фраза совпала с такой спокойной мягкой полуулыбкой, что я на короткое время перестал понимать, что делать дальше, хотя процедура допроса была мне привычна. Согласитесь, не очень-то просто разговаривать с человеком, который знает, что дни его сочтены и конец неотвратим. В принципе, все люди обречены на неминуемую смерть, но обычно у них нет повода осознать это. Пока их тело планомерно движется к смерти, разум занят жизнью. К чему заботиться о том, что наступит само собой неизвестно когда и неизвестно почему? Но всё меняется, если получаешь точную информацию о причине своего конца. Разум уже не сможет оставаться в стороне, не замечая неотвратимого. Он включается в работу тела и начинает двигаться к смерти вместе с ним. Тело способно дарить радость, разум способен всё превратить в муку.

Можно представить себе солдата, которому вдруг сообщили из достоверных источников, что пуля, которой он будет убит, уже отлита на таком-то заводе. И затем еженедельно наш солдат получает надежные сводки: пуля упакована и вместе с другими боеприпасами отгружена по железной дороге; пуля прибыла в г. N, где размещена на военном складе; пуля все ещё лежит на складе; пуля отгружена на склад 133 мотострелковой дивизии; пуля выдана младшему сержанту такому-то… В кого превратится наш солдат за эти недели? Остаться прежним он точно не сможет. Раньше он знал, что, в принципе, его может убить любая пуля. Но это также означало, что, в принципе, никакая пуля может его и не убить. Теперь же всё конкретизировалось и материализовалось для него в одной единственной точке, куске металла, который неотвратимо движется ему навстречу. Его пуля уже в мире, а это всё равно, что она в его теле.

- Давно это? – спросил я.

Она пожала плечами, будто от холода поёжилась:

- Лет шесть.

Шесть лет ожидания. Чего только не передумаешь за этот срок? Самое ужасное в том, что мы полагаем, будто всякая смерть имеет свою причину. Она не наступает просто так, а случается почему-то. И кажется, что всё, имеющее причину, можно предотвратить или можно было бы предотвратить. Сколько раз за шесть лет она думала, что всё случилось бы по-другому, если бы в тот день, в тот час она поступила бы иначе?

- Мой муж меня заразил, - пояснила она. – Если вам интересно, то он уже был болен до свадьбы, до того, как мы начали встречаться, и знал об этом. Он был наркоман, вот где-то и подхватил. Потом бросил наркотики. Когда мы познакомились, он всё боялся сказать мне о болезни. Попросил свою мать, чтобы та мне сообщила. Она мне сказала, что Саша болен, но не сказала, чем. Я рукой махнула: «Не СПИД, да и ладно». Свекровь говорит: «Нет-нет, что ты! Какой СПИД?!». Так и промолчала. Саша, когда наркотики бросил, пить начал сильно. Наверное, свекровь думала, что после свадьбы он умнеть начнет, успокоится. Жаль ей было меня упускать, вот и промолчала. Я потом уже узнала, случайно. Получается, они меня использовали.

Я взглянул в верхнюю часть начатого мной протокола допроса, в анкетные данные.

- Но ведь у вас ребенок есть.

- Да, дочка от Саши. Но ей не передалось. Бывает же такое.

- Повезло.

- Повезло.

Я заставил себя посмотреть на неё. Она сидела на стуле в естественной позе и выглядела вполне мило. Никогда бы не подумал, что ВИЧ-инфицированные способны так мило и обычно выглядеть. На вид ей можно было дать лет двадцать пять. Она выглядела даже несколько моложе своего возраста. Чёрные волосы чуть ниже плеч, смуглая кожа, немного выступающие скулы. На ней была вязаная крючком белая блузка. И сквозь нитяной узор просматривались шрамы на её теле. Они проступали светлыми тонкими полосками на тёмной коже. Такие же шрамы были на шее. Много шрамов. Очень много шрамов. Странно, что она носит такую одежду, не прячет их. Впрочем, шрамы не выглядели уродливо. Они не пугали. Но их количество удивляло.

- Итак, Ольга Ахметовна, давайте поговорим об обстоятельствах совершённого в отношении вас преступления, - выдал я казённую фразу.

- А его поймали? – спросила она очень ровным голосом.

- Ну, я не могу быть полностью уверен в этом, пока мы не провели опознание, но похоже, что да.

- То есть мне его ещё и опознавать придётся?

- По-другому нельзя.

Она вздохнула, облокотилась о стол и подперла рукой подбородок.

- Это было четыре года назад. 17 июля. Я поругалась с мужем. Сильно поскандалила. Он дома не ночевал, потом заявился пьяный. Первое время-то у нас всё в порядке было более-менее. И болезнь даже как-то не пугала. Вдвоём-то болеть легче. А потом дочь родилась. Я как узнала, что беременна, так и не знала, что делать. Врачи говорили: болезнь может передаться ребенку, а может и нет. Как тут угадаешь? Но обошлось всё, слава Богу. Только муж снова пить начал, шататься чёрт знает где. Он если пьёт – это не как у нормальных людей. Это как стихийное бедствие. Скандалы начались. Понимаете, я с ребенком сижу, а он пьяный приходит, воняет, смотрит, как баран. Я ругалась с ним. Даже когда трезвый приходил, всё равно ругалась. Обидно было. Мы умираем, а он… В общем, зря я тогда, наверное, ругалась. Может быть, как-то по-другому надо было. Но обидно очень. Потом уже как-то проще всё стало. Теперь, когда он умер, совсем просто. А тогда было обидно.

Ну вот, поскандалили мы в тот день, и Саша ушёл. На ночь не вернулся. Я подождала, а потом искать его пошла. Дочь свекрови оставила, а сама пошла его искать. Я как-то сразу подумала, что он у Коли. Это друг его. В старом городе живет. Вот я и поехала. Часа два было. В дверь стучу, а оттуда Любка отзывается. Это сожительница Коли. Она сказала, что Коля с Сашей ушли куда-то утром, а её закрыли, и ключа у неё нет. «Ну что ж, - думаю, - зря ехала что ли? Подожду». Просидела я у подъезда часа два, и тут муж мой вместе с этим Колей приходят. Пьяные оба, но не сильно. Еды какой-то принесли с собой, водки, пива. Мы к Коле в квартиру поднялись. Я мужу говорю, что домой надо идти. А он, мол, позже пойдём, посидим немного и пойдём.

Ну, мы посидели. Они водку пили, а я немного пива выпила. Домой собираюсь, а муж не хочет. Говорит: «Ещё посидим. Хорошо сидим». А дома-то ребенок. А муж ни в какую. Пьяный уже. Говорит, мол, давай здесь переночуем, а завтра пойдём. Я уговаривала его, уговаривала. А время-то уж ночь. Потом у Коли с Любкой какая-то ссора началась. Из-за чего – не помню. Коля, по-моему, даже стукнул её. Она орёт. Пьяные все. Так мне тогда противно стало! А муж не уходит. Плюнула я на всё и одна домой пошла.

А время час ночи. Автобусы уже не ходят, на такси у меня денег нет. Я пешком пошла. Из старого города в девятый микрорайон – это не близко.

Иду я потихоньку, и так мне дурно! На мужа злюсь, на себя, на всю жизнь вообще. Дошла до шлюзового моста, до середины. Так мне плакать тогда хотелось, а плакать почему-то не могла. Только немного воды в глазах выступает и заволакивает всё, как туманом. А настоящие слёзы не льются.

Встаю я на перила моста, вниз смотрю. Там вода чёрная такая, далеко. И в глазах вода выступает, ничего толком через неё не разглядишь. Постояла я немного, отдохнула.

Ну, да! Да! Не смотрите на меня так! Понятно всё. Да, прыгнуть хотела. Потому что осточертело всё! Хотела прыгнуть. Даже перелазить через перила начала. Но потом о дочке вспомнила. Подумала: как же она без меня? И передумала. Просто так уже потом постояла немного. И тут он появился.

Неожиданно так. Мимо проезжал и остановился. Из машины вышел и говорит: «Ты чего это надумала?!» А мне не до него совсем. Понимаете, такое состояние… Я говорю: «Ничего. Просто смотрю». А он мне: «Отойди от перил-то! Не стой там! Давай я лучше тебя до дома подброшу». Я подумала – всё лучше, чем пешком-то идти. До девятого микрорайона-то ещё далеко. А я устала так, что ноги не идут. Согласилась. Села в машину к нему. У него «девятка» или «восьмерка» была, вишнёвая. Я села и поехала. Он, скорее всего, таксист. В машине рация была прикреплена. Она шипела что-то, а потом он её выключил. Нет, не помню, какие чехлы, какой салон. Обычная машина.

Он всю дорогу мне рассказывал что-то. Мол, у него тоже проблемы, и жизнь – не сахар. С женой у него какие-то нелады. Говорил, что двое детей есть, что на заводе работает, а по ночам в такси подрабатывает. Много говорил. Только мне не до него было. Вода в глазах высохла, а всё равно, как будто всё в тумане. Мне бы – до дома довёз и ладно. Курил он. «LD» лёгкие. Точно помню. У меня пачка прямо перед глазами на передней панели лежала. Спрашивал про мою жизнь, но я не отвечала ему. Как-то не хотелось. Не до того было.

Как выглядел? Паршиво. Лет тридцать пять ему, или сорок. Невысокий, тощий, жилистый. Волосы обычные. Уши у него оттопыренные и нос такой тонкий, с горбинкой. Губы тонкие, как будто пластмассовые. Да, в очках он был. Обычные очки в железной оправе.

Ну вот, едем мы. Я смотрю – поворот к моему дому пропустили. Подумала, может, объехать хочет. Там дорога получше. Нет, второй поворот тоже пропустил. Я ему говорю об этом, а он мне в ответ: «Молчи, дура! Я знаю, куда ехать!» Вот тут мне страшно стало. Ну, думаю, попала! Вот те раз! И главное, что делать, не знаю. Из машины не выпрыгнешь на ходу. Он быстро ехал – ночью дороги пустые. В лицо ему вцепиться, в глаза? А вдруг врежемся куда-нибудь, разобьёмся? Так глупо. Ну, я со страху давай ему плести всякое. Мол, он не знает, с кем связался. Мол, мой муж его убьёт. А кого мой муж убить может? Я ему такое врала, что и не помню уже всего. Всё, что в голову придёт. А он сидит и ухмыляется только.

Проехали мы мимо завода, из города выехали. Кругом темнота, деревья вдоль дороги, кусты. И главное, ни одной машины вокруг. Никого. Ехали мы минут пятнадцать. Быстро. Потом с большой дороги свернули вправо. Там такая дорога была, поменьше, но тоже асфальтированная. Деревья там росли. Но темно было. Не могу точно сказать, где это. Проехали немного по этой маленькой дороге и остановились. Тут он мне как даст кулаком по лицу! У меня аж вспыхнуло всё перед глазами. Думала, глаза лопнут. И слёзы потекли. Главное, и плакать-то не хочу, а слёзы текут. Я смотрю – он нож достал.

- Какой нож? – задал я чисто рефлекторный вопрос.

Это профессиональная привычка. Наверное, через много лет, уйдя на пенсию, я так и буду, услышав слово «нож», выяснять длину его клинка, цвет рукоятки и прочее.

- Обычный нож. Складной. Но большой. Я его не рассмотрела точно. По-моему, рукоятка чёрная была.

Ну вот, достаёт он нож и мне к лицу его приставляет. Говорит: «Раздевайся!» Я ему говорю: «У меня СПИД». Он не поверил, наверное, но гандон надел. То есть, презерватив. Я думаю: «Хоть бы не бил больше!»

Ну, разделась. То есть не совсем. Юбку только сняла и трусы. И он меня изнасиловал. Спинку у переднего сидения откинул, сверху лег и изнасиловал. Да, в естественной форме. Ну, как мне сопротивляться? Кругом нет никого, у него нож. Потом он сел на своё место и закурил. Презерватив куда дел? Я не знаю. С собой забрал, наверное. Или выбросил. Я не смотрела. Не до того было. У меня тогда в голове вдруг очень ясно всё стало. Я трусы с юбкой надела. «Ладно, - думаю. – Пусть. Главное, чтобы в город обратно отвёз. А то как отсюда выбираться? Потом разберёмся, что к чему».

Решила не злить его. Закурила тоже. Спокойно так ему говорю: «Ты не бросай меня здесь, а то я волков боюсь». Причём тут волки? А он улыбается и спрашивает: «Что будет, если брошу?» Я ничего умнее не придумала. Говорю: «Тогда повешусь». Зачем только это сказала? Впрочем, всё равно, наверное, не изменилось бы ничего. Вот я и говорю: «Повешусь».

А он мне так хитро подмигивает и заявляет: «Я тебе помогу сейчас». И снова как ударит меня по лицу, потом за горло хватает и душит. Я думаю как-то сопротивляться. Но он в шее пережал что-то, и руки слабыми-слабыми стали. Ничего не сделаешь. Потом он из машины меня как-то выволок. Не помню точно, как. Я на землю упала, на бок. А он сверху на меня и начинает ножом бить. В шею, в грудь, в живот. Много раз. Раз пятнадцать, наверное. Больно. Но не так, чтобы до помрачения. Просто больно. А я в сознании. Голова светлая, как никогда. Перестала я шевелиться. Он поднялся, походил вокруг. Потом к машине пошёл, сигарету взял и закурил.

Стоит возле меня, курит. А я замерла и не дышу. Чувствую, кровь течёт по мне. Много. Я же на медсестру училась. Нам говорили, что при проникающих ранениях лёгких нужно меньше дышать – так кровь вытекает медленнее. Я и не дышу совсем. Думаю, примет за мёртвую и оставит. А он всё курит, не уезжает. Я терпела, терпела, а потом, дай, думаю, немного вдохну. Невмоготу стало не дышать. Я только немного вдохнула, но тут такой хрип получился и бульканье! Это кровь в лёгких. А кругом тихо. Он услышал, подходит ко мне и давай снова ножом бить. В грудь, в основном. В сердце, наверное, хотел попасть. Как не попал – не знаю. Ну, думаю, если теперь не вытерплю, он меня точно дорежет.

Раз десять, наверное, ударил, может, больше. А я терплю и не дышу. Потом он меня за ноги взял и потащил от дороги. Там трава такая была, высокая, сухая. А в ней ветки какие-то. Он тащит меня спиной по этим веткам. А у меня спина вся в ранах. Больно. Но я терплю, молчу. На мне сабо были. Это такие толи туфли, толи шлёпанцы, толи сандалии. Без задника. Сабо, короче. Вот, один этот башмак с меня свалился.

Оттащил он меня метров на десять от дороги и обратно к машине пошёл. Вокруг темно. Я подумала: «Дай-ка приподнимусь и номер машины запомню». Высунулась немного из травы. Он как раз отъезжал. Но перед глазами круги уже пошли. Это от кровопотери. Не смогла номер разглядеть. Так он и уехал.

Я полежала немного. Думаю: «Надо выбираться отсюда». О дочке вспомнила. Дочка-то дома осталась со свекровью. А как выбираться, куда идти – не понимаю. В голове мутиться начало понемногу. Думаю: «Надо к дороге большой идти». А где она, эта дорога? Кругом темно, деревья. Тут слышу, как будто мотоцикл проехал неподалёку. Я в ту сторону и пошла. Толком встать не могу. То ползла, то на четвереньках. Там какие-то посадки были. Деревья росли нечасто, рядами. Я через них шла. Потом устала совсем, из сил выбилась. Думаю: «Прилягу немного, отдохну и дальше пойду». Около дерева мешок какой-то валялся, с мусором, наверное. Я на него голову положила и засыпать понемногу начала. Совсем бы, наверное, заснула, навсегда, в этих посадках, но тут мысль в голову пришла. Дурная мысль. Ну, так в голове-то уже помутилось. Думаю: «Вдруг он уже убил кого-то здесь и тело в мешок положил, а я сейчас на этом мешке лежу?!» Как я подскочила! Аж передёрнуло всю! И быстрее дальше поползла, к дороге.

Выбралась на дорогу, а вокруг никого. Никто не едет. Только темнота вокруг и звёзды. Улеглась я на землю около асфальта. Смотрю на звёзды и чувствую, что остывать начинаю, холодеть. Сколько так пролежала, не знаю точно. Но потом вижу – фары, едет кто-то. Сначала подумала, что это он вернулся проверить, умерла я или нет. Спрятаться хотела. А потом решила: пусть уж лучше добьёт, чем так остывать. Встала я кое-как, руками машу. Это мужики какие-то на рыбалку ехали. Остановились, подошли. Сначала, наверное, впотьмах решили, что я пьяная. А как разглядели… В общем, спасибо им – до больницы меня довезли. Сидения я им, наверное, кровищей залила.

Я записывал, записывал, записывал. Никогда ещё не было у меня такого допроса. Всякие бывали, но такого не было.

- Ольга Ахметовна, вы опознать этого человека сможете?

- Смогу, наверное. Думаю, смогу.

- Тогда я вас в другой кабинет пока провожу. Там придётся обождать некоторое время. Потом вас пригласят, когда для опоздания всё будет готово.

Она поднялась со стула и выдохнула:

- Убиваете вы меня. – Потом через паузу. – Хорошо. Только побыстрее. А-то я дочку оставила со свекровью.

Проводив Ольгу в другой кабинет, я позвонил в уголовный розыск, распорядился, чтобы подыскали подходящих статистов и понятых. Потом позвонил в изолятор и попросил привести задержанного. Адвокату позвонил. Потом стал ждать.

Вообще, предъявление для опознания – процедура сложная и тревожная. Вдруг потерпевший перенервничает и не сможет толком указать на человека? Вдруг опера подходящих статистов не найдут? Или будут слишком долго искать, и адвокат начнёт говорить, что ему некогда и надо в судебный процесс идти? Короче, я волновался и курил.

Но на этот раз всё организовалось до странности быстро. Уже через десять минут пришёл оперативник с двумя статистами и двумя понятыми.

- Ну как, Дим, подойдёт? – спросил он.

Я посмотрел на статистов. Вполне подходящие. Все в очках. Один даже слишком похож на моего задержанного. Опасно похож. Я бы, наверное, их спутать смог. Не спутает ли Ольга? Если ошибётся, всё коту под хвост. Уже не переделаешь. Может другого какого-нибудь найти, пока не поздно.

- У нас они уже давно наготове, - хвастался оперативник. Настроение у него, судя по всему, было великолепное. – Ждали только команды. А вот, посмотри на Андрея! Это Андрей. Как похож, да? Он тоже таксист. Вот раньше Андрея подозревали. Мы ведь давно этого таксиста ищем. А Андрюха под описание подходил идеально. Мы его год назад даже задерживали, для опознания предъявляли другой потерпевшей. Она почти опознала, но потом пригляделась. – Оперативник обратился к статисту. – Помнишь, Андрюха, мы тебя опознавали в прошлом году?

Тот улыбнулся и кивнул головой:

- Было дело.

Он был слишком похож. Чрезвычайно похож. Надо было заменить его. Но пока я думал об этом, привели задержанного, и адвокатша – женщина средних лет с бюстом неимоверного размера и серым помятым лицом - пришла вместе с ним. Поздно уже думать. Теперь будь, что будет.

Как только задержанного завели в мой кабинет, я рот открыл от изумления. Ещё вчера у него имелись волосы нормальной длины. Теперь же он был совершенно лыс.

- Ты что же делаешь, Олег Петрович?! – почти закричал я. – Зачем побрился? Где мне теперь, по-твоему, лысых статистов искать?!

А он бурчит:

- Жарко было.

Гнусный тип. Жалкий какой-то, забитый. Даже странно, что его ведут в наручниках три милиционера. Будто он сбежать куда-то может. И статисты, и понятые смотрят на него во все глаза. А он стоит, опустив голову, руки перед собой держит, сутулится. Думаю, он всю жизнь так сутулился. Кроме, конечно, тех четырёх эпизодов, о которых нам известно. Тогда-то он, наверное, распрямлял спину.

А понятые смотрят на него, смотрят с удивлением каким-то и негодованием. Будто необычное что-то увидели. Как же, маньяк! Четырёх женщин изнасиловал и зарезал. Что удивительно, три из них остались живы. Это, несмотря на то, что на каждой было как минимум по двадцать ножевых ран. Не маньяк, а неудачник какой-то.

Действительно, неудачник. Я с ним долго разговаривал. Налаживал с ним психологический контакт. Глупее занятия, наверное, не придумаешь. Но мне так заместитель прокурора сказал. Говорит: «Иди и налаживай с ним психологический контакт». Вот я почти два дня просидел у этого Олега Петровича в изоляторе, сигареты ему таскал, слушал его. Он мне много рассказывал про свою жизнь: про то, какие у него с женой отношения сложные, как он на заводе токарем работает, какие детали вытачивает, как он в детстве подрабатывал на какой-то овощной базе – ящики сколачивал под помидоры. Много всякой ереси. И в первый же день он мне явку с повинной на четыре эпизода написал. Но это, наверное, не от контакта, а со страху. Хорошую явку, подробную. По его версии, правда, выходило, что любовью все с ним добровольно занимались, а потом уже ему всякие обидные слова говорили, вот он всех и ножом. Но это лучше, чем ничего. А на следующий день, как отрезало. «Не было ничего, - говорит. – Я себя оклеветал». Как только я с ним ни бился!

Нам как-то на занятиях в областной прокуратуре какой-то профессор лекции читал по психологии лжи. Так он всё красиво расписывал, научно. Говорил, что когда человек врёт, то он краснеет, потеет как-то по-особенному, другой запах от него, пальцами там что-то такое делает. И надо на него так-то и так-то воздействовать, чтобы он правду говорил. Я как только не воздействовал на этого Олега Петровича. И потерпевшие его опознали, и свидетели, и генетическая экспертиза показала, что его сперма в трупе. Он всё равно не сознавался ни в какую. Да и правильно. Что ему было терять? Потел ли он при этом, краснел ли – я не знаю. Может, и потел. В изоляторе летом жарко – там все потеют. Вот бы я этого профессора отправил к моему Олегу Петровичу. Пусть бы он понюхал, как от того пахнет и убедил правду говорить. Посмотрел бы я, что может наука сделать с человеком, которому терять нечего.

Так вот, маньяк мой был лыс, как колено, что меня не могло не тревожить. Адвокатша стояла рядом и загадочно улыбалась. Не иначе, она подсказала такую гадость сделать. Впрочем, у неё на это, наверное, мозгов бы не хватило.

Что ж делать, сняли с милиционеров форменные кепки, надели на статистов и Олега Петровича. Так его лысой башки не видно. Все прошли в конференц-зал. Опознания обычно там проводили, чтобы все могли свободно разместиться. Я попросил конвоиров снять с задержанного наручники. Но они отказались. Говорят: «Не положено». Как же я его буду для опознания в наручниках предъявлять? Пришлось и на статистов наручники надеть. Хорошо, мужики нормальные попались и не возражали. Им даже интересно было. Я же говорил: предъявление для опознания – муторный процесс, нервный.

После этого я, как положено, всем их права и обязанности разъяснил, чтобы претензий никаких не было. Потом попросил понятого потерпевшую пригласить. Стою сам, волнуюсь. Ведь если не опознает, плохо будет. Второй раз не переделаешь, не скажешь – я ошибся.

Вскоре Ольга зашла в зал. Двигалась она очень осторожно, словно по канату шла над пропастью. И голову никуда не поворачивала, ни вправо, ни влево – только перед собой смотрела. Очень странно видеть, как человек, зайдя в помещение, где находятся другие люди, ни на кого не смотрит, а только прямо. Коже у неё смуглая, иначе видно было бы, наверное, как она бледна.

- Ольга Ахметовна! – позвал я её.

Она резко повернула голову и застыла на мне взглядом, не отводя его ни на градус в сторону.

Я монотонным голосом разъяснил ей её права, обязанности, предупредил об ответственности. Всё это время она мерно кивала головой в такт каждому моему слову.

- Взгляните на этих людей. Знаком ли вам кто-либо из них? – сказал я и замер. Уж очень один статист был похож на моего задержанного.

Она вдохнула глубоко, словно собиралась прыгать в воду, потом перевела взгляд в указанном мной направлении. Я следил за её лицом, ожидая реакции. Что произойдёт, когда она его увидит? Что произойдёт с её лицом?

Но не произошло ничего особенного. Она спокойно указала пальцем на моего задержанного и чётко произнесла: «Он».

Олег Петрович на это тоже, казалось, никак не отреагировал. Как стоял он, глядя в пол, так и продолжал стоять.

- Где, когда и при каких обстоятельствах вы видели этого человека? – задал я шаблонный вопрос.

Она ответила внятно и спокойно:

- Четыре года назад он меня изнасиловал и почти убил.

Я задал все положенные вопросы. Потом заговорила адвокатша, придав своему лицу скептически-пренебрежительное выражение:

- Как же вы можете точно помнить его спустя столько времени?

Ольга посмотрела на адвокатшу удивлённо и ответила очень ясно:

- Он мне снится часто. Почти каждую ночь.

Адвокатша замолкла.

Я не смог сдержать улыбки. Что, села в калошу, сисястая дура?! Дословно такой ответ в протокол запишу!

На этом предъявление для опознания было окончено, и я стал всех выпроваживать из зала в мой кабинет, чтобы там протокол составлять. Понятые и статисты выходили друг за другом, обменивались впечатлениями потихоньку. Да, не каждый день в таком представлении поучаствуешь. Вывели задержанного.

Адвокатша подошла ко мне в дверях и сказала негромко:

- Хорошее опознание. Всё чётко. Не часто такое увидишь. Обычно всё через задницу делают.

Я кивнул ей с многозначительным выражением на лице, подумав при этом, что опять забыл попросить опознанного назвать своё имя. Всё время об этом забываю. Адвокатша взяла меня под руку.

- Дим, у нас ещё что-нибудь на сегодня запланировано? А то я спешу. Мне в магазин надо заехать.

- Очная ставка ещё.

- Может, не сегодня? На завтра отложим? Уже пять часов.

- Елена Ивановна, сами видите, дело большое, сложное. Четыре эпизода. Когда же работать, если всё на завтра откладывать?

Она раздосадовано покачала головой:

- Не хотела я сюда влезать. Как чувствовала. В милиции обманули. Сказали, там только одно ножевое. А тут видишь, сколько всего вылазит! Мороки сколько! Может, на завтра очную ставку, а?

- Ладно, - махнул я рукой. – Пусть на завтра.

По правде сказать, я и сам чертовски устал.

Когда все расселись в моем кабинете, я заметил, что нет потерпевшей. Вернулся в зал. Ольга сидела там на стуле, опустив вниз руки, и ожесточённо грызла свою нижнюю губу.

- Ольга Ахметовна! – позвал я. – Пойдёмте в кабинет! Вас ждём. Протокол надо составлять.

Она устало подняла на меня взгляд и попросила:

- Можно я тут немного посижу? Вы составляйте, а я подпишу потом.

- Хорошо, - кивнул я и замер в дверях, не решаясь почему-то уйти и оставить её одну.

Ольга молчала некоторое время, глядя в окно, потом спросила:

- А что дальше будет?

Я пожал плечами.

- Дальше следствие будет. Очную ставку между вами надо провести. Я планирую это на завтра. Потом другие потерпевшие, экспертизы. Потом суд будет.

- Это долго, - покачала она головой. – Я ведь его уже простила. Всё простила. Я теперь уже ничего не хочу. Только бы не видеть его. Никого бы не видеть.

Повисла пауза. Я подумал, что чем дольше будет тянуться это молчание, тем театральнее и лживее после него прозвучат мои слова. Поэтому я сказал:

- Боюсь, что не смогу вам ничем помочь.

- Да. Это точно, - подтвердила Ольга.

Так я смотрел некоторое время, как она сидит на стуле посреди мира, который убивает её, убивает, да всё никак не может убить.