Мы сидели в заброшенном здании. Его стены уже давно осыпались, а то, что осталось, держалось, быть может, только на крепком слове строителей, которое стены запомнили еще с тех времен, когда были новыми и свежими. И крыша у дома осталась, время пощадило её и даже не поранило, не оставило дыр и трещин, через которые вода могла проникнуть в наше убежище.

- Сейчас на улицах много народу, - хихикнув, сказала она. – Люди любят дождь.

Я нежно обнял её, но ничего не ответил, слушая шум дождя.

- Я скучаю по грозам, - добавила моя любимая, уютно устроившись у меня на груди. Я взглянул на её лицо – она плакала. Ни одной грозы не было с тех пор, как умерла её сестра. Прошло уже десять месяцев с того дня, как мы увидели Седовласую Рыжую, растерзанную Охотничьими Собаками. С тех пор мы бежим и прячемся от всего мира в таких домах.

Моя любимая – тоже Рыжая. Люди боятся их, потому что Рыжие владеют Божьим Даром… В тот день, когда был создан мир и первые люди открыли глаза свои, Бог дал мужчинам Руки, а женщинам Сердце, желая, чтобы дети его правильно пользовались дарами. Мужчины стали сильными воинами, а женщины – прекрасными колдуньями, и в те дни мир был счастлив… Но потом мужчины решили забрать у женщин Сердце, чтобы ни одна из них не могла превзойти воина.

Моя Рыжая уже уснула на моей груди. Я пригладил её волосы и улыбнулся. Когда мужчины решили отобрать у женщин Сердце, они сами лишились Рук… Бог отвернулся от людей, но частица Сердца сохранилась в некоторых женщинах, и они стали называться Рыжими – те, кто еще мог пользоваться им. Они хотели помочь людям своей силой, но получили лишь плевок в лицо… Много столетий прошло с тех пор, а люди все еще боятся и ненавидят Рыжих, и потому убивают их.

Последняя Рыжая, что сейчас спала у меня на груди, улыбнулась во сне. Быть может, она сейчас видит былые времена, когда все женщины владели Сердцем, а все мужчины – Руками… Дождь, который шел за стенами дома, понемногу стихал. Скоро небо расчистится, а через четыре часа на небе появится полоска света, предвещающая рассвет. Тогда моя Рыжая начнет возвращаться из мира грез, и с восходом солнца откроет глаза, чтобы улыбаться новому дню. И тогда мы пойдем дальше в нашем бесконечном странствии, в нашем беге от всего мира в поисках дома… Я тоже закрыл глаза. Сегодня я даже могу поспать.

 

Когда она пришла к нам, тоже был рассвет. Она не спала в ту ночь, а шла вперед, чтобы найти нас. Она – Рыжая, а из меня растили Охотничью Собаку, человека, который должен будет её убить. Мне было тогда всего шестнадцать – а Рыжие не считают годы, сохраняя свою вечную молодость, и моя Рыжая помнит еще те времена, когда не надо было убегать и прятаться… Если бы тогда, много столетий назад, не поднялась бы зависть в сердцах мужчин, то моя любимая прожила бы свою жизнь, не тяготясь грузом времен.

В тот день она сказала:

- Я хочу, чтобы этот ребенок стал моим защитником.

- Я не ребенок! – как истинный ребенок, воскликнул я.

- Никто не сможет защитить Рыжую от Собак, кроме такой же Собаки? – спросил мой отец. Рыжая кинула и ответила:

- А разве не для этого существуют Собаки?

Отец легонько толкнул меня в спину, и я невольно шагнул вперед. Рыжая взяла меня за руку и повела прочь от моей семьи, от моих друзей…

- А как тебя зовут, Рыжая? – окликнул её мой отец.

- Я – Серебристая Рыжая, – ответила она. И в лучах восходящего солнца белые волосы её блестели.

 

Я проснулся раньше своей любимой. Сквозь заросли плюща, закрывавшие окно, виднелась алая полоска, предвещающая рассвет. Когда моя Рыжая проснется, мы отправимся туда, откуда восходит солнце.

- Как же тебя все-таки зовут? – шепнул я, зная, что не получу ответ. Быть может, когда-то у Рыжих были имена, но сейчас они отличают себя друг от друга по таким кличкам… Серебристая, Седовласая… Кареглазая. Я вспомнил наш разговор, в похожем доме, далеко на севере отсюда, пять лет назад… Два года прошло с тех пор, как я покинул семью и отправился в странствие вместе с ней, чтобы защищать её.

- Кареглазая была очень красивая, - сказала мне тогда моя Серебристая. – И она не очень любила пользоваться Сердцем, потому что не хотела полагаться на магию в мире, который от нее отказался… Она и меня этому научила.

- Вы были так близко знакомы… С мамой?

- Все Рыжие знакомы друг с другом, - ответила она, а за окном пустого дома шел дождь, который никто не хотел останавливать. – И мы чувствуем, когда одна из нас погибает от руки Собаки.

Тогда я не придал этому большого значения, но это было задолго до того, как однажды моя Серебристая проснулась посреди ночи, со слезами в глазах, и потом мы неслись вперед, по любым дорогам, лишь бы быстрее добежать до убежища Седовласой… Тогда моя Рыжая не говорила ничего, но губы её беспрестанно шевелились. И когда я в тот день отлучился ненадолго – мы вновь укрылись в развалинах, прячась от непогоды – я попробовал дождь на вкус. Той ночью он был соленым.

Быть может, когда я убивал свою Рыжую, был такой же дождь.

 

Я рос как Собака, меня учили убивать владеющих Сердцем женщин. Уже тогда их было совсем мало, но они существовали, и их надо было уничтожить. У меня было два старших брата, мы тренировались втроем, и ни один из нас особо не хотел убивать Рыжих. Но люди, мир нуждался в нас, и потому мы не задавали вопросов, мы оттачивали свои навыки, которые однажды помогут нам принести смерть еще одной женщине, прожившей уже слишком много столетий.

Когда мне исполнилось четырнадцать, нас втроем послали вперед, ослабили нам поводки – и мы кинулись в мир, мы искали Рыжую, и мы нашли. Это была Чернильная Рыжая, и мы напали на нее втроем. В тот день мы победили, и снова пошел дождь. Я сам, своей рукой нанес тот удар, который забрал жизнь Чернильной. Быть может, моя Серебристая узнала об этом, и потому через два года пришла и забрала меня с собой.

Но Чернильная в тот день сама попросила меня убить её. Она сказала мне: ты должен. Я знал это. Я сделал это. Сейчас я уже не помню даже, чем пахло в тот день, я почти забыл, где мы нашли Рыжую, но голос её я помню. Он был слишком низкий для женщины, так казалось тогда мне, ведь я не знал еще Серебристую, с её таким же низким, но более мягким голосом. Хотя сейчас это уже не важно. Но тот низкий голос Чернильной Рыжей сказал мне:

- Наш мир таков, каким мы его видим. Если ты встретишь еще одного мальчика, который будет бояться, глядя в глаза Рыжей, скажи ему, что мы сами хотим этого. Если он не сможет убить – убей его сам.

Мне повезло не встретить больше детей, которых при мне послали бы на Охоту. Серебристая забрала меня до того, как я дорос бы до взрослого Пса, она взяла меня с собой в бесконечное странствие по заброшенным развалинам мира, в стороне от людей, которым мы были нужны – и не нужны. И когда настал рассвет нового дня, моя Рыжая наконец проснулась, под старой крышей среди осыпавшихся стен, и мы отправились дальше, в никуда.

 

Когда мы потеряли цель нашего пути? Быть может, спустя год пути, со смертью Старой Рыжей, к которой мы шли, не зная, куда идти. В тот день, в который я впервые встретил Серебристую, я спросил её:

- А куда мы пойдем?

- К Старой Рыжей.

- А где Старая Рыжая живет?

И Серебристая ответила мне:

- Я не знаю.

И мы целый год шли неведомо куда, пережидая ночи в старых, пустых домах, к которым я тогда еще не привык. Но в тот день, когда Серебристая проснулась куда позже рассвета, я понял, что, если бы я мог, я бы провел всю свою жизнь в этих пустых, уже никого не ждущих домах, оставленных их хозяевами. Ведь в тот день Серебристая очень долго спала – это уже потом я понял, что она просто не хотела просыпаться, - и уже утром, тем пасмурным утром, спустя год после начала нашего бесцельного путешествия, она сказала мне:

- Старой Рыжей больше нет.

Я не понял тогда, откуда она это узнала. Я спросил об этом только через год, когда Серебристая рассказывала мне о Кареглазой, и ощутил всю верность тех слов много позже, со смертью Седовласой. Не знал я тогда и того, что мои братья убили Старую, избавились от нее ценой собственных жизней. Но даже если бы знал – меня это уже не волновало. Не знал я, что еще шесть лет проведу с ней в пути, скитаясь по никому не нужным домам, идя из ниоткуда в никуда.

 

Снова светило солнце. Впрочем, оно всегда светило, если мы куда-то шли. Если мы не хотели никуда идти, шел дождь. Начался уже восьмой год нашего странствия, и все время ничего не менялось, солнечные дни и дождливые ночи, пустые дома и безымянные города… Было ли когда-нибудь у этих мест название? Может и было. Я не спрашивал мою Серебристую об этом никогда, хотя она знала все имена, какие этим городам давали люди. Но Рыжая никогда не называла их, я даже не знал, как звали её когда-то. Раньше мне было интересно, но я боялся спросить, а потом уже не стал спрашивать. Мне казалось, что ни одно из имен не подошло бы ей. Да и зачем мне как-то её называть, если она не знает, как зовут меня? За семь лет она так ни разу не спросила меня об этом, но и я её Серебристой никогда не звал – разве что в мыслях. Нам было не нужно это. Я существовал, и она существовала. Этого хватало – быть рядом означает куда больше, чем кажется, просто улыбаясь можно сказать куда больше, чем словами, и мы научились так разговаривать, ничего не говоря.

Мы искали новый дом, в котором проведем ночь – мы вообще не любили оставаться на одном месте несколько раз подряд, все время шли вперед, неизвестно куда, но ни меня, ни её направление не волновало. Тот дом, в котором мы провели последнюю ночь, уже дважды становился нам приютом, именно там Серебристая сказала мне, что Старой больше нет, и именно там нас навестила третья Рыжая из тех, кто остался после смерти Старой.

 

Когда путешествуешь с кем-то долго, невольно привязываешься к нему. Я до сих пор не знаю, почему моя Рыжая выбрала меня тогда, семь лет назад, но с тех пор мы не расставались, несмотря ни на что. Я был еще маленьким мальчиком, когда Серебристая впервые взяла меня за руку, и сначала она напоминала мне мать, которую я не знал, напоминала мне Кареглазую Рыжую, которую я не помнил. Мой отец, опытный Пес, убил её, когда мне было три года, ведь так велел ему его долг, долг человека, поклявшегося убивать Рыжих. Мы с братьями росли, чтобы продолжить его работу, и мы, возможно, были бы последними из Собак – со смертью Кареглазой в мире осталось всего шесть Рыжих. Одну из них, Спокойную, убили мои братья, когда им исполнилось по четырнадцать и они отправились на свою первую Охоту, а потом я расправился с Чернильной.

Так в мире осталось четыре Рыжих, и одна из них сейчас была со мной, и уже семь лет мы не расстаемся. Серебристая, сначала заменявшая мне мать, стала мне словно сестрой, которой у меня никогда не было, а затем, даже не знаю как, но я полюбил её как женщину, вот только я до сих пор не знаю, кем я являюсь для Серебристой… Сыном, братом? Или кем-то большим? Мне кажется, что моя Рыжая всегда любила только одного человека, и человек этот – женщина.

Три года назад, когда мы остановились в том самом доме, который сегодня покинули, чтобы, быть может, уже никогда в него не вернуться, Серебристая сказала мне, что Рыжих осталось всего три. Я знал, что у нее есть сестра, Седовласая, но о третей я не знал.

- Это Кровавая Рыжая, - ответила мне Серебристая, глядя сквозь заросшее плющом окно на заходящее солнце. – Собаки убивают Рыжих. А Кровавая Рыжая убивает Собак.

Моя любимая ничего больше не сказала о ней, но мне и не нужно было это, потому что на рассвете, когда Серебристая открыла глаза, и я проснулся вместе с ней, рядом с нами сидела удивительно красивая женщина с красными, словно кровь, волосами. И тогда, увидев, какими глазами моя Рыжая смотрит на нашу гостью, я оставил их наедине, и я так и не узнал – а может, и не узнаю – о чем они говорили в тот день, в тех развалинах.

Я даже не спрашивал, как зовут ту, что пришла к нам. Это была Кровавая Рыжая, я не сомневался в этом. И когда они вышли, Серебристая сказала мне:

- Давай сегодня никуда не пойдем. Она просила, чтобы днем пошел дождь.

Моя Рыжая улыбалась, но я видел слезы в её глазах. Но я не стал возражать, и мы укрылись на день в том же доме, а Кровавая ушла, так и не сказав мне ни слова. И на следующий день мы снова отправились в путь, столь же бесцельный, что и раньше, но я все гадал – а жива ли еще Кровавая, или она тоже покинула этот мир, поддавшись Собакам? Может, она приходила сказать Серебристой, что решила умереть, и просила её не плакать?

Но мне до сих пор кажется, что Кровавая еще ходит по этому уставшему от жизни миру, как и мы, и Серебристая Рыжая выбирает такие дороги, которые никогда не сведут их вместе – но страстно желает увидеть её еще раз. Я и сам до сих пор, просыпаясь, жду, что снова увижу эти красные как кровь волосы, и тогда я снова уйду, чтобы Серебристая могла быть счастлива хотя бы то недолгое время, которое Кровавая с ней проведет. Я очень хочу, чтобы Серебристая улыбалась.

 

Когда-то давно, быть может пять, быть может, шесть лет назад, моя Рыжая сказала мне:

- Если хочешь, убей меня. Тебе я позволю это сделать.

Но я не хотел её убивать. И потому не стал. А когда нас нашли Охотничьи Собаки, я защищал Серебристую, словно не Собака и не Пес, а настоящий дикий Волк, я сражался так, будто ко мне вернулись навсегда утраченные мужчинами Руки. И в тот день я все же выполнил наказ Чернильной Рыжей, отняв жизнь у четырнадцатилетнего мальчика, который боялся убить мою Серебристую, глядя ей прямо в глаза. И хоть она говорила ему: ты должен, он не смог. Тогда я подошел и подарил ему смерть, и Серебристая ничего не сказала. Она знала, как я убивал Чернильную – я сам рассказал ей это – и не стала говорить мне, прав я был или нет.

И сейчас, глядя на последних из Собак, окруживших нас, я вспоминал тот день, когда убивал таких же, как я, чтобы защитить ту, которая заслуживала смерти больше чем они.

- Попроси, и я убью их всех, - сказал я Серебристой.

- Нет, - мотнула она головой. – Я уже давно должна была умереть. Пусть они живут.

И я опустил руки, услышав это. Я не оборачивался, я очень долго стоял на безымянной площади в безымянном городе, я не хотел видеть, как мою Рыжую связывают и уводят, чтобы в этом же безымянном городе, и, быть может, на этой же безымянной площади, казнить её как последнюю Рыжую.

Улицы были пусты, как дома, в которых мы жили уже семь лет, как дороги, по которым мы странствовали все это время, и солнце, освещавшее одиноко стоящего меня в месте, из которого уже давно ушла жизнь, все так же безучастно ползло по небу к своему закату, чтобы переждать ночь перед смертью последней из тех, кто еще владел Божьим Даром.

Мы пришли в этот город потому, что хотели есть. Мы научились жить почти без еды, но голод все равно властвовал над нами, и в безымянных городах мы находили себе пищу, чтобы прожить еще хоть немного. А этот город, наполненный лишь пустотой, скоро подарит нам вечную разлуку.

Я помнил, что среди тех, кто отнял у меня мою Серебристую, был и мой отец, которого я не видел уже семь лет. Я и до сих пор не хотел встречаться с ним, ведь я оставил его однажды, отказавшись убивать Серебристую тогда, когда она попросила об этом. Но отец сам нашел меня в этом пустом и безымянном городе. Он стоял рядом со мной, чуть позади, и ничего не говорил, чтобы я мог ничего не говорить в ответ. Прошло семь лет с нашей последней встречи, а я даже не знал, что ему сказать. Я уже собрался уйти прочь, подальше от этого города, продолжить одинокое скитание по заброшенным домам, но он наконец сказал мне:

- Я отведу тебя к ней. Пойдем.

И он привел меня к темнице, в которую посадили мою Серебристую, и оставил нас одних. Но ни я, ни она, никто из нас не хотел ничего говорить, и я уснул, прислонившись к разделившей нас решетке, и она уснула вместе со мной. Той ночью уже не шел дождь.

 

Я стоял возле лестницы, по которой моя Рыжая поднимется на плаху, чтобы встретить свою смерть, а вокруг этого последнего эшафота стояли невесть откуда взявшиеся в этом пустом городе люди, жаждавшие смерти последней Рыжей. И она пришла, она прошла сквозь толпу к своему эшафоту, и за ней следовали Псы, без боя схватившие её вчера.

- Я никогда не рассказывала тебе, - сказала она, поравнявшись со мной. – Старая Рыжая была моей матерью… Моей матерью и матерью Седовласой. С нас и началось все. Когда-то людям было все равно, кого рожает женщина, потом людям стало важно, чтобы она рождала столько же девочек, сколько рожает мальчиков, потом – столько же мальчиков, сколько рожает девочек… А потом женщина должна была рожать мальчиков, чем больше, тем лучше. А у Старой было две девочки. Мы уже выросли, когда мужчины ополчились на нас и на тех женщин, которые не рожали мальчиков. После этого нам достались частицы Сердца, а мужчины лишились Рук.

- Зачем ты мне все это рассказываешь сейчас? – спросил я.

- Если не сейчас, то когда я уже смогу это тебе рассказать? Прости, что не говорила этого раньше.

- Тебе не надо просить у меня прощения.

- Я все равно буду. Так меня учила Старая, - ответила Серебристая. В спину её подтолкнул один из Псов – я не знал его – но моя Рыжая не сдвинулась с места, лишь мотнула головой, и её белые волосы блеснули в последних лучах солнца, решившего спрятаться за облаками, чтобы не видеть более забывший о нем мир.

- Старую убили твои братья, - вдруг сказала последняя Рыжая. – Кровавая сказала мне это в тот день. Она не успела спасти мою мать, но она отомстила за нее. Ты сможешь простить её за это?

- Она тоже не обязана просить моего прощения. Благодаря ей, ты улыбаешься.

И Серебристая улыбнулась, услышав это. А затем она преодолела те три ступени, которые отделяли её от того места, где у нее отнимут жизнь, повернулась к Псам и спросила:

- А кто из вас подарил смерть Кровавой?

- А разве это был не он? – спросил отец, указав на меня.

- Так значит она еще может быть жива, - закрыла глаза Серебристая, и в тот миг последний луч солнца скрылся за тучами, решившими подарить миру последний дождь.

- Рыжая не должна касаться того, что воплощает, - эти слова сказала мне моя Серебристая уже очень давно, а я не понял тогда. Но я понял сейчас, когда она повторила их.

- Спасибо тебе, Рыжая. За то, что ты была, - сказал мой отец, улыбаясь, и на лицо его падали капли дождя, как падали они на лица всех стоявших там Псов, которые благодарно улыбались моей Рыжей, которая, попав под свой дождь, открывала свое Сердце, чтобы убить их всех.

И этот дождь, накрывший весь свет, подарил ему конец, в центре которого, невредимая, но усталая, стояла моя Серебристая, отказавшаяся принять смерть вместе с миром.

А потом она упала на сооруженный для нее некогда существовавшими людьми эшафот, чтобы принять соленые капли дождя, который, мы оба верили, будет уже вечным. Я сел на лестницу и подставил свое лицо слезам неба, чтобы они смешались с моими, и чтобы вне этих слез мы не существовали, только здесь и сейчас, только вместе с ними… Чтобы мы существовали только пока идет этот, быть может, вечный дождь, смывающий с нас все радости и печали, стирающий наше прошлое и будущее, и мы хотели - я знал, что она просит дождь об этом - чтобы нашим настоящим стал этот плач небес, потому что вне него уже ничто не может существовать. Мы хотели раствориться в нем, стать частью его – чтобы уже никогда не стать собой.

- Пойдем, - сказала она мне, улыбаясь каплям на своих щеках.

- Куда? – спросил я, и дождь смешивался с моими слезами. – Мы пойдем к Кровавой?

- Нет, – ответила мне Серебристая, - я не хочу встретиться с ней на одной из оставшихся в мире дорог.

- Тогда пойдем просто так, как шли всегда. Будущего больше нет…

- Больше нет… - эхом отозвалась моя Рыжая.

- И прошлого больше нет. Но… давай просто пойдем куда-нибудь.

- Пойдем, - шепнула она небу, на котором уже не будет солнца.

И мы встали и пошли.