3. Инопланетахин* Саагун

Из цикла «Деревенские инопланетяне»

*Балда-балдахин.

 

На конце глухой, притопленной лесной дороги, в самом центре Шурочкиного леса, из груди широкого луга выпирает высокий холм, похожий на женскую грудь с окаменевшим острым соском. А вокруг соска прилепились по склонам мокрыми берёзовыми листьями позеленевшие крыши домов деревушки по имени Шабала. Из окон домов открываются виды дальние на зелёное море, волнами убегающее к горизонту, кругами на воде осенней. А в конце лета бывают здесь такие высокие туманы, что море становится белым. Туманы эти приползают по лесному ручью от Елипсового озера, затопляют и луг, и лес, поднимаются по склонам Шабаловского холма так высоко, что один каменный сосок торчит над белой мутью. За окнами белым-бело, будто зима, и кажется, что кто-то скребётся в окна, и петлями дверными скрипит, и кричит что-то сдавленным криком. Люди говорят: это не туман. Кто же это? Крикнешь в окно: кто там? А в ответ эхом: здесь я, Саагун. Люди говорят: это инопланетахин Саагун в дом просится: здесь я, Саагун. А его не пускают, говорят, пустишь, а потом не выгонишь, так и будет жить в доме, и придётся хозяевам искать другой дом.

 

А зимой, когда за окнами белым-бело не от тумана, а от снега, Саагун плачет под окнами: здесь я, Саагун, здесь я, Саагун, в метель слова вплетаются. И некоторые не выдерживают плача его, да и не страшно зимой, пускают инопланетахина погреться. Тот приваливается к печке старым валенком, греется и приглушённо напевает себе под нос, заунывную, тягучую поёт песню, только слов не разобрать, вроде как «здесь я, Саагун, здесь я, Саагун», а может и не так, только мелодия странная, тоскливая мелодия, как из печки слышится, из трубы дымовой. А погревшись, уходит внезапно: ни здравствуйте, ни до свидания.

 

Ещё Саагун любит в дождь приходить. В окна стучит костяшками пальцев, зовёт хозяев по именам их. Кто там? Здесь я, Саагун, здесь я, Саагун. Но это он не в дом просится, а, наоборот, людей во двор зовёт, уговаривает под дождём купаться. Если кто выходит, не видит инопланетахина, только слышит, как зовут: здесь я, Саагун. И всё время будто за спиной, обернёшься, а его там нет, и опять зовёт, с другой стороны: здесь я, Саагун. Ищут Саагуна, ищут, не находят и домой возвращаются насквозь промокшие.

 

И когда ветер воет, Саагун в деревне появляется. В окна не стучит, только носится по улицам Шабалы вместе с ветром и хохочет: здесь я, Саагун, здесь я, Саагун. Чего ему в ветре том смешного, не понимают люди и думают: наверное, у них, у инопланетахинов, юмор такой, на человеческий не похожий.

 

Только в ясную, тихую погоду, весной или осенью, когда дали особенно дальние, и воздух звенит от прозрачности, Саагун не приходит. Но вглядываясь в синюю даль, можно увидеть, как где-то там, почти у горизонта, будто тень скользит. Крикнешь вдаль: кто там? И через долгие секунды доносится издалека эхо многократное, затихающее: здесь я, Саагун, здесь я, Саагун, здесь я, Саагун… Это инопланетахин летает. Говорят, у него крылья есть, прямые, как у журавля, только прячет он их под плащом, когда приходит в Шабалу.

 

И в звёздные ночи Саагун летает. Над самым Шабаловским холмом кружит ночным облаком. Только видно, как звёзды мигают, когда проносится под ними инопланетахин. И слышится шорох далёкого мотора. А то крик протяжный, печальный: здесь я, Саагун, здесь я, Саагун. Это он тоскует по своей далёкой Саагунской инопланете.

 

Наслышался я историй про Саагуна, пока мы с напарником ветряную электростанцию монтировали на соске каменном. По вечерам напарник мой, молодой ещё, в клуб уходил, где парни с девками танцы-шманцы устраивали. А я спускался с Шабаловского холма и шёл в лес, под ели, к ручью рыбу ловить и так посидеть, ручей послушать. Ручей журчит, по камням прыгает, в омутах под нависшими корнями еловыми шепчет что-то. Что шепчет? И слышалось: здесь я, Саагун, здесь я, Саагун. И по лесу бродил я с ружьишком, тетеревов и глухарей выслеживал, а больше так прогуливался, ноги разминал. А всё же пару раз вскинул ружьецо-то, пальнул наугад почти в кроны еловые. И оба раза эхо отвечало, густое, недовольное: здесь я, Саагун, здесь я, Саагун.

 

Надоело мне это, сел я на пенёк, сигарету закурил, и спокойно так говорю, не повышая голоса: Саагун, ты по-человечски-то можешь разговаривать? Что ты всё одно твердишь «здесь я, Саагун, здесь я, Саагун». Да знаем уж мы, что ты здесь. А вот что ты тут делаешь? Зачем ты здесь? И слышу в ответ голос, тоже спокойный, неторопливый: а чего говорить-то? Вот закончишь ветряк ставить, я и укачу. Без электричества моя космическая повозка не хочет по космосу катиться. Наше-то, инопланетахинское, топливо давно вытекло, когда я в землю врезался. Ну, Саагун, говорю я, ветряк мы поставим, не сомневайся. А вот если бы мы не приехали, чтоб ты делал, чего ждал? Да вот того и ждал бы, отвечает голос, будто откуда-то сзади и сверху, из еловых ветвей доносится: что кто-нибудь приедет и ветряк ставить будет. Это ты мог очень долго ждать. А я и ждал долго, раздался голос из-под коряги, так долго, что скучно стало, вылезать начал, с деревенскими жителями общался. Ты их больше пугал, говорю, какое же это общение: «здесь я, Саагун, здесь я, Саагун», как попка заладил. Ишь какой умный, послышалось от ручья, тебя бы на моё место. И тихо стало, даже ручей перестал журчать, обиделся Саагун, удалился.

 

Дело наше с ветряным двигателем продвигалось, но медленно. То комплектация оказывалась неполной, и приходилось ждать, пока подвезут недостающие детали из города. То дожди зарядили на три дня, и наружные работы пришлось отложить. То напарник мой заболел, злоупотребив ночным купанием с девками и парнями. Погода стояла не по-осеннему тёплая и ясная, если не считать трёх дождевых дней. Вглядываясь в синюю даль, я углядел пару раз скользящую тень почти у горизонта. Люди кричали по привычке: кто там? Но и через долгие секунды не слышно было никакого эха, ни многократного, ни затихающего. Вроде здесь был Саагун, но не хотел отвечать.

 

Тогда отправился я опять в лес, к ручью журчащему. Сел на пенёк, закурил сигарету и говорю: ладно, Саагун, извини, если обидел. Может, поговорим всё же? Хотелось бы знать, как ты тут оказался, давно ли здесь? Долго слушал я, как ручей журчит, шепчет в омутах, как ветер шуршит в еловых ветвях. Наконец из-за кустов шиповника послышался знакомый голос: говорил я уже, повозка космическая в землю врезалась. Я на другую планету катился, совсем в другой звёздной системе, а повозка моя заболела вдруг. То ли вирус какой проник, то ли от старости, только что-то у неё с мозгами случилось: с курса мы сбились, траекторию приземления рассчитали неправильно, и вот результат. Давно это было, спрашиваю. Да считай уже лет триста прошло. Ого, говорю я, а сколько ж лет тебе тогда было? Ручей будто запнулся в своём монотонном журчании, в дальнем омуте что-то всхлипнуло: сто лет уже исполнилось, я последнее десятилетие в школу ходил. Из школы и повозку угнал, просто покататься хотел. Думал, покатаюсь и верну повозку. А тут вот что получилось. Даа, Саагун, протянул я, потому что не знал, что сказать. Мы, инопланетахины, раздалось из елового дупла, живём четыреста лет. Так что, считай, я уже глубокий старик и помру скоро. А очень хочется на родную инопланету вернуться, воздухом её звенящим хотя бы лет десять ещё подышать. Вы уж ветряк сделайте побыстрее, пожалуйста. Постараемся, отвечаю, тут вопрос нескольких дней.

 

Только я ошибся: какая-то маленькая деталь возьми, да сломайся. И хоть деталь пустяковая, а без неё нельзя было двигатель запускать. Опять пришлось ждать, пока новую деталь привезут со склада. И снова ясными осенними ночами летал Саагун. Над самым каменным соском кружил тёмным облаком. Опять звёзды мигали, когда проносился под ними инопланетахин с шорохом далёкого мотора. И кричал протяжно и печально: здесь я, Саагун, здесь я, Саагун, тоскуя по далёкой Саагунской инопланете. А когда днём опустились тучи и пошёл дождь, раздался стук в окно. Я вышел на крыльцо и стал слушать, как капли, падая с крыши, шлёпаются на мокрую скамейку и булькают в лужах. Здесь я, Саагун, послышалось с крыши. Потерпи ещё пару дней, сказал я, скоро закончим. Да я просто поговорить хотел, ответил Саагун из дождевой бочки. Боюсь я на родную инопланету возвращаться. Хочется очень, а всё равно боюсь. Чего же боишься ты, спрашиваю. Во-первых, наказания боюсь за угнанную повозку. Вдруг крылья подрежут, а я ведь старый уже, долго крылья отрастать будут, боюсь не доживу, чтобы в небе инопланетахинском полетать, в море инопланетахинском поплавать. Ну, говорю, может быть, учтут всё же твой преклонный возраст, не станут наказывать. А во-вторых?

 

Утих уже дождь, туман с лугов подниматься начал, по улицам Шабаловским пополз, во дворы затягивался. Наконец Саагун ответил из тумана, в котором почти уже скрылся забор покосившийся: привык я здесь жить, пообжился в Шурочкином лесу, вокруг Шабаловского холма. Больно густы здесь туманы августовские, дожди мокрые непредсказуемые, в елях теней много плотных, в небе простор необычный, в ручье омуты глубокие, весною ветры смешные, а зимой снежность невиданная, и ночью все звёзды светятся, будто по космосу катишься. И люди здесь, в Шабале, привыкли ко мне. Когда я улечу, кто ответит им из тумана «здесь я, Саагун»? Кто в окошко зимнее поскребётся, у печки греться будет? Кто под дождь позовёт купаться «здесь я, Саагун»? Кто тенью далёкой пронесётся в ясную осень? Кто звёзды ночные мигать заставит? Кто крикнет с ночной высоты «здесь я, Саагун»? Ничего не ответил я инопланетахину, вернулся в избу.

 

А через пару дней отправил я напарника в клуб на танцы-шманцы, а сам поднялся на каменный сосок. Покурил там, пожал плечами и крикнул в ночные звёзды: кто там? Мигнули звёзды, и опустилась тень по другую сторону каменного соска: здесь я, Саагун. Вот что, Саагун, сказал я: проверяли мы тебя. Как проверяли, кто проверял, всколыхнулась тень. Мы проверяли, инопланетахины нынешние. Как тебя обнаружили, а обнаружили тебя в общем-то случайно, в ходе штатной проверки планеты Земля, так меня и послали в Шабалу. Во-первых, проверяли, остался ли ты инопланетахиным или мутировал в земную эволюцию? Знаешь ведь, мы, инопланетахины, это можем. Во-вторых, проверяли, не навредил ли ты чем людям Шабаловским? Случайно ли или, не дай Бог Космический, по злому умыслу. А в третьих, проверяли, сохранил ти ты верность и любовь к родной инопланете, хочешь ли домой вернуться? Или окончательно тебя засосала Шабаловская вольница.

 

Здесь я, Саагун, вздохнула тень. Не бойся, Саагун, продолжил я, проверку ты выдержал. По всем трём статьям. А что по Шабаловским туманам да дождям скучать будешь на инопланете, так это ничего, это только на пользу пойдёт. И вот ещё что: долго тебя не было, а инопланетахинская наука и медицина на месте не стояли всё это время. Так что мы теперь не четыреста, а пятьсот лет живём. И получается, что у тебя ещё полноценная сотня лет впереди, на родной инопланете. А наказывать тебя никто не собирается. Во-первых крылья давно уже никто не подрезает, варварство это средневековое, отсталый ты инопланетахин. А во-вторых, ты уже сам себя наказал тремя сотнями лет ссылки без права переписки.

 

Здесь я, Саагун, вздохнула тень. Дара речи лишился, сыронизировал я. Ничего, оклемаешься. И вот тебе ещё мой подарок за то, что честно на вопросы отвечал и ничего не утаил. И я бросил в тень маленькую деталь. Это такая деталь, которую каждый инопланетахин с детства знает: без неё космические повозки по космосу не катятся. А что Саагун мечтал на электричестве покатиться, так это у него, наверное, старческая болезнь началась. У нас, инопланетахинов, к старости наивность сильно возрастает, совсем как дети становимся, во всякую чушь верим. Только теперь уже, конечно, не к четырём, а к пяти сотням лет. Давай, говорю, Саагун, садись в свою космическую повозку и катись отсюда по космосу на родную инопланету.

 

Тень опустилась, будто всосалась в каменный сосок, да так, в сущности, и было. Сосок подрожал немного, а потом плавно раскрылся, как цветок раскрывается, и изнутри пестиком вытянулась космическая повозка. Старой, ещё дореформенной, конструкции, но, знал я, надёжная как телега. Здесь я, Саагун, последний раз разнёсся над Шабаловским холмом протяжный крик. Пестик подпрыгнул вверх, на мгновение замер в воздухе и, звёздным лучом устремившись в небо, исчез среди звёзд. Лепестки каменные снова плавно закрылись. Я проверил крепление ветряка, выдержит ли здешние ветра смешные, Шабаловские, и немного постоял, выкуривая последнюю сигарету. Из глубокого космоса вновь донеслось еле слышное «здесь я, Саагун». А может, послышалось. Тогда я скинул плащ и расправил крылья, поднялся под нижнюю звезду и сделал свой первый круг над Шабаловским холмом, шурша мотором и крича протяжно и печально: здесь я, Саагун, здесь я, Саагун. Ибо все мы, инопланетахины, носим одно имя: Саагун.

 

9 июля 2009