ЗЕМЛЯ БЕЗ НАДЕЖДЫ

 

Моя смерть никого не обрадовала,

А значит, и жизнь прожита зря.

Горькие размышления по поводу своей незначительности.

 

Гринько Николай Петрович так и не понял, что погиб от скуки.

Застрелился после семидневного запоя. Домашних в квартире не было. Сын ночевал у матери, дочь у тещи, жена, неизвестно где. Самогон в доме еще был, но пить одному уже не хотелось, а немногочисленные приятели как-то не подвернулись. Телевизор забарахлил не кстати. Книги тоже не читались, и газет свежих не принесли. Так и пришлось все к одному.

Тело обнаружила теща и, как натура деятельная, темпераментная и экспрессивная, взяла на себя руководство похоронами. Устроила так ловко, быстро и недорого, будто всю жизнь готовилась зятя закопать.

Я зашел к ним, когда собирались выносить. Лица торжественно-постные:

-- Она зашла, а тут кровища кругом…

-- Жил бы и жил, такой молодой…, -- у соседей появилась тема для беседы, и, значит, самоубийство имело смысл.

В гробу мой приятель смотрелся не очень хорошо. Видны были только левый глаз и почерневшая щека. Все остальное прикрыли салфеткой: искалечено было и обожжено выстрелом, даже двумя: Николай умудрился нажать оба курка. Говорят, сзади черепа не было вовсе.

Жена, теперь уже вдова Лидка, бродила среди пришедших на похороны, тихая, незаметная и молчаливая, как призрак в известной драме. Она переходила из комнаты в комнату, ни с кем не заговаривая. Мучилась похмельем, очевидно. Я сказал, что заберу свою тетрадь, она без эмоций ответила:

-- Бери.

Я снял с полки дневник Николая, он всегда держал его поверх книг, еще глянул на новопреставленного и ушел.

Дома, просматривая записки, отметил примитивный юмор обобщений, несвойственный Николаю ранее. Очевидно, потерпев к сорока годам все возможные фиаско, он решил стать проще: перестал сыпать именами и цитатами «от великих», заменил латынь матюгами, но не смог расстаться с вариациями на тему «все мы немножечко лошади», некогда пролетарского великого поэта. Теперь он с удовольствием отмечал, что «все мы немножечко демократы, мерзавцы, коммунисты, жулики, сукины дети и т.д.».

Но, чем дальше, тем реже, брал Гринько в руки «своего единственного слушателя», -- так он отзывался о дневнике. Последней датой было седьмое ноября. Дальше последовательная деградация уже не находила письменного отражения. Хоть столько, другие вообще ничего не оставляют. То ли был, то ли не был.

На внутренней стороне задней обложки корявая надпись шариковой ручкой: «Существование без цели, душа без веры, жизнь без любви, земля без надежды». Ахинея, но звучит красиво, как слоган в рекламе. Очевидно – это и следовало считать предсмертной запиской.

Очередной путник, с незаконченным жизненным опытом, отправился охотиться в места, богатые дичью, рыбой и грибами, не сумев влиться в стихию рыночных отношений.

Почитал я записки приятеля и загрустил. Отчего так паскудно жизнь переменилась? Никому подвигов не нужно и смерти «на Миру», которая и красна, и желанна. Поставь тысячу амбразур с пулеметами и танков тяжелых, в очередь люди будут становиться, чтоб грудью закрыть или с гранатой броситься – нормально это и естественно, если и не славы ради, то развлечения для, а вот деньги в наволочку складывать да в горло ближнего за кусок вгрызаться – подло и противно. Так нас учили и воспитывали.

А теперь жизнь потеряла смысл, цель, идею. Вопросов стало вдруг больше, чем ответов.

 

ПЕРВЫЙ БЛИН

 

«Вначале было слово. Слово было непечатное»

Рассказ об открытии сезона

 

«Открывать сезон» я отправился на Солянку, небольшую речушку, где, не прилагая больших усилий, можно наловить икряных щук.

День весенний обычный: переменная облачность, и ветер гонит волны с гребешками. На душе блаженство: так приятно после долгой зимы увидеть открытую воду. В этом году ждут паводка, и, действительно, вода на добрый метр выше обычного для ранней весны. Слегка напрягают обширные, кочующие по ветру ледовые поля.

Выбирая места без льда и ветра, поставил сети, и щуки не заставили себя ждать. Все хорошо! Жизнь прекрасна и удивительна. Рыбалка началась. Осталось, следуя теории равновесия, дождаться неприятностей, потому что ничто хорошее не длится вечно.

К одиннадцати дня подкатили два хмыря на синих «Жигулях», заглянули в мою лодку, позавидовали и захотели встать рядом:

-- А мы вот здесь.

-- Занято.

-- А вот тут?

-- Видишь, поплавки?

-- А за поворотом?

Я насочинял о течении, поднимающем сети, о траве, да и рыба уже отходит – «понта нет».

Отбился ненадолго. Рыбаки пошли валом. На машинах, мотоциклах. Подъезжают, отъезжают, спрашивают, сколько поймал. Не речка, а базарная площадь. Всем хочется рыбы. Один притащился пешком с острогой на плече:

-- Братан, я тут пошустрю по камышам?

-- Ребята, вы уже достали!...

-- Я два метра от берега.

-- Шустри.

Понаблюдав за «острожником», я отправился прогуляться по бережку и за поворотом увидел двух мужчин, торопливо разгружающих «Жигули». Один, дотащив лодку до берега, развернул ее и торопливо принялся накачивать. Другой вытащил мешок с сетями, прислонил его к машине и вытащил еще один, потом обошел «Жигуль» сзади, открыл багажник, вытащил третий мешок с сетями и жестяной бак, в котором, опять же, замочены в глиняном растворе сети. Это уже интересно: они, видимо, решили не оставлять рыбе шансов.

-- Серьезно беретесь, -- я кивнул на бак.

-- Хотим попробовать. Первый раз выбрались, -- ответил он неожиданно высоким голосом.

Крутые ребята. Если они так «пробуют», что будет, когда возьмутся за дело всерьез?

После обеда подкатили два «орла» на «Иж-Юпитере». Парень, с меня ростом, одет в ватный костюм — шкаф ходячий. С ним дед, общительный, подвижный, жуликоватый. Странно представился: «Анатолий». Сдается гнусную рожу этого мерзкого деда я встречал где-то.

Эти, уж не знаю, как назвать, достали корочки общественных рыбинспекторов, начали размахивать половным билетом, грозились составить протокол…

И мне пришлось уступить уловистое местечко. Вот и неприятности. Обидно, блин!

 

ВЕСЕННИЕ РАДОСТИ

 

Словосочетание «Любовь к рыбалке» --

нонсенс, масло масляное.

Рыбалка — сама чувство, рыбалка — это и есть Любовь!

Глубоко продуманная мысль.

 

Яркое утреннее солнце, но облака, обычные для такой погоды еще не появились. Высматривая место, где полегче пробраться к реке, я прошел к самому берегу. Плотину в километре выше по течению сорвало только вчера, и река мчится с небывалой скоростью. Льдины, коряги, вмерзший в лед прошлогодний камыш кружатся, вытягиваясь на фарватер, и вода, поднимаясь почти заметно для глаза, не оставляет возможности подступиться с сетями.

Тем не менее, машины рыбаков маячат по всему берегу, и никто не собирается уезжать. Напротив. Не замечая очевидной невозможности рыбалки, плотно одетые мужички вытаскивают из багажников и качают лодки, готовят снасти. Некоторые уже крутятся в водоворотах с надеждой поставить сети и наловить вожделенных икряных щук.

Пройдет месяц, спадет вода, станет тепло, валом пойдет рыба, но две трети из атакующих сейчас берег экстремалов, готов спорить, на пушечный выстрел не приблизятся к реке: трудное для понимания, но реальное свойство сложной человеческой натуры. Сейчас вся суета сводится к постановке и, тут же, снятию забитых льдом и сором, перепутанных сетей.

Правит здесь азарт, чувство начисто затемняющее разум. Мне случалось в период икромета видеть мужичков, целый день просидевших над сетями в овраге, который даже не был соединен с рекой. Оттуда доносились песни и запахи костра и самогона. Наверное, им не нужно было рыбы.

У меня свой секрет и, решительно включив второй мост, я въехал на целину. В зеркальце видно, какие глубокие колеи оставляет машина в напитанном влагой мягком грунте, но останавливаться нельзя: забуксуешь, и, напрягаясь, будто волоку вездеход на себе, держу руль неподвижно, пока колеса, слегка дернувшись, не нащупывают твердую почву.

Выдохнул, переключил скорость на вторую и покатил вдоль берега к усынку, где рыбачил в прошлом году. Хвостик забит от берега до берега льдом, но можно поставить сети вдоль кромки, так как течение проносится в четырех метрах и оставляет неподвижной, своего рода, «мертвую зону».

Я быстро все поставил, покурил и проверил. Три щучки и плотва — для начала хорошо. А вот дальше пошло хуже. Едва я вытянул на берег лодку и оглянулся, эйфория сменилась разочарованием: ледяное поле из усынка двинулось вперед и в центре уже прогнуло сеть, выжимая ее на стремнину. Пришлось восстанавливать нарушенное благополучие. Мной не овладело раскаяние за собственную непредусмотрительность: я знал, что лед непременно тронется; судьба, что это произошло слишком быстро.

Льдина, обтаявшая со всех сторон, очень неконтактная штука из-за острых, иззубренных краев, которыми она вцепляется в ячеи, будто приклеенная сверхлипким клеем, но мне удается отцепить сеть. Нажав веслом на шнур и погрузив руку до плеча в воду, одновременно другим веслом удерживая лодку на месте, притопляю сеть на метр.

Здоровенная льдина тем медленнее и неохотней, чем более костенеет моя рука, прошла над верхним шнуром и, подхваченная течением, начала разгоняться, смещаясь к середине реки. Льдинки поменьше остались дотаивать на месте.

Рыбалку по количеству и качеству эмоций можно сравнить, разве что с любовью. Многое зависит от случайности и удачи: клюнет – не клюнет, любит – не любит. При серьезной постановке дела в обоих случаях требуется неистощимый оптимизм и фатальная надежда на успех.

Страсть, азарт, ожидание – термины, вполне применимые и там, и там. А результат? Как от любви случаются порой дети, так и результатом рыбалки может стать рыба. Чудная и чувственная вещь – рыбалка. Можно рекомендовать выходящим в тираж мужикам… или охота, но это на любителя.

Солнце начинает припекать. Я полеживаю на брезенте, изредка поднимаясь проверить сети, и чувствую себя прекрасно. Сине-зелено-грязная вода, с проплешинками белопенных осколков льдин, отчетливо холодная под лучами солнца и часто наплывающие тени облаков создают ощущение достаточности и гармонии. Время летит незаметно.

Стало меньше машин на берегу. Окончательно посрамленные «слабачки», собрав захламленные снасти, укатили восвояси. Сильные — я — продолжают борьбу. У противоположного берега еще барахтаются двое в темно-голубой лодке. Течение оттуда отжимается к моему берегу, и у них есть шанс.

Когда приходится рыбачить на доступных и открытых местах, не отпускает настороженность, обусловленная некоторой незаконностью моего промысла. Сейчас, при виде сворачивающего с асфальта грузовичка, наработанное годами браконьерства «шестое чувство» предупреждает: «Нехорошие люди едут»!

Не суетясь, я прошел к машине, слегка приоткрыв капот, зарядил и примостил ружье, чтоб незаметно и быстро выдернуть при случае. Прикрыв стволы тряпкой, закурил и стал дожидаться «гостей».

Предчувствие не обмануло: из машины вывалились двое парней, явно ментовского вида:

-- Здорово, командир. Ловится?

-- Ни шатко, ни валко, — на рыбалке не принято хвастать. Тем более, не собираюсь раскрываться перед ментами.

-- А дичь есть? — один ненароком распахнул куртку, сверкнув патронташем.

От сердца отлегло: «орлы» не при исполнении. Выехали развеяться, пострелять, выпить, если получится, на халяву.

-- По бутылкам, ребята. Очень благодарная мишень – промазать трудно, -- я не отошел от машины, а «ребята» по паскудной служебной привычке прошлись взглядом по барахлу в машине, по расставленным сетям, выцеливают у колеса и взвешивают глазами мешок с рыбой.

-- Щука?

-- Мелочевка. Лучше б дома сидел.

-- Ну, удачи.

Газон, буксуя, развернулся. Я вздохнул с облегчением и решил больше не брать на рыбалку оружия – слишком велик соблазн применить.

На душе гадко, как и всегда при встрече с представителями закона. Не скоро, пожалуй, в России наступит время, когда человек перестанет себя чувствовать без вины виноватым перед «любимой» Родиной, которая в качестве «Матери» не выдерживает никакой критики.

Все! Настроение потеряно. Будто любовница импотентом назвала. Теперь не скоро поднимется.

Любовь – рыбалка. Рыбалка – любовь. К чертям собачьим! Пора сниматься и уезжать.

 

БРАЧНЫЙ СЕЗОН У РАКООБРАЗНЫХ

 

«На безрыбье и рак рыба»

Народная мудрость

 

В состоянии сильного раздражения выехал после обеда на Гашон. Что обозначает это название, старожилы, по-обыкновению, не припоминают.

Собирался раньше, да прибежал сосед Витек:

-- Коля, срочно! Жена рожает.

-- Нашел акушера!

-- Нет, транспорт нужен.

-- Другое дело.

-- А я на таком колчедане, -- говорит его благоверная, -- не поеду.

-- А кто тебя спрашивает?

-- А кто, когда лез, не спрашивал?

Едва мы ее уговорили и поплелись черепашьим шагом. Два часа промыкались, а Витька опять:

-- Я от тебя позвоню?

-- Дай хоть разродиться.

-- Да, я не туда.

-- Звони.

Витька ушел, а моя на крыльцо выскакивает, и вид, как у заговорщика:

-- Дает Витек! С кем-то о свидании договаривался.

-- Обиделась, что не с тобой?

-- Больно нужно! Мужики все одинаковы.

-- Кто тебе сказал?

-- Сама знаю.

Был бы помоложе, заревновал. А сейчас ничего – сел в машину и поехал на рыбалку. Начал выбираться из переулка – навстречу машины с лентами. Одурел народ по весне: роды, свидания, свадьбы. А тут день кончается, и добираться двадцать километров, и десяток сетей ставить. Как тут нервы сбережешь? И погода сегодня скверная. То северный ветер, то южный, то закапало с хмурого небушка, то просветило слабенькое солнышко сквозь белесые облака.

Несмотря на раздражение, быстро расставил сети и отправился проверять первую из поставленных. Ее не было. Должно быть, глупо я выглядел, когда выскочил на берег в поисках злоумышленника и вора, но посмеяться было некому: человечество в пределах видимости было представлено только мной.

Поплыл искать и нашел. Привязанный за старый камыш шнур вертикально уходил вниз. Приподнял я сеть, и в глазах потемнело: раки сидели в ячеях и друг на друге в три ряда. Рыба – линь и щука – очень редко. Хотел снять, и домой, но, поразмыслив, решился испытать жребий до конца.

Выбирая незваных гостей, работал до темноты. Набрал три ведра и замерз до бесчувствия. Бросился к машине и в куртке, шапке и валенках забрался в спальник. Высвободил из мешка голову, покурить, уши замерзли моментально.

Раки, при своей членистоногости, легко передвигаются по ячеям сети, ловко добираясь до верхнего шнура, чем вызывают недовольство рыбаков, так как выбирать их, опять же, вследствие членистоногости, тяжкий труд.

Мне уже приходилось наблюдать подобную активность по весне. Не иначе, и тут брачный сезон. Если ракообразные сегодня не уймут свое стремление к воспроизводству, любовная лихорадка здорово подорвет их популяцию в этом пруду.

От холода ночь казалась бесконечной. Я спал урывками, периодически выглядывая, не забелел ли восток. Отшлифовал пол в кабине, крутясь вместе со спальником в поисках теплой позы. Сном это не назовешь, больше подходит слово «кемарить».

Появилось знакомое по Северу чувство, что можешь не дожить до утра. Ничего, дожил, хотя и промерз, «как последний сукин сын», по меткому выражению классика.

На заре, пока курил, серенький рассвет неторопливо переполз в бледный восход, и я сразу поплыл к сетям.

Рачьи свадьбы достигли кульминации, и улов загрузил лодку до бортов. Старался уж не думать, как буду выпутывать шуршащую колючую банду.

Жена встретила сообщением:

-- У Витька дочь. Два раза прибегал звонить. Но, мне кажется, не в роддом.

-- Кажется — крестись! — у Витьки слава ходока, но я не собираюсь обсуждать чужие дела.

-- Мне-то что? А вечером пролетел разряженный, как петух.

-- Сплетничать нехорошо!

-- Я только тебе.

-- Пойдем-ка раков выбирать.

-- Ты начинай, а я сбегаю на базар, сварю щи, приберусь, накормлю детей, курам дам…

Все ясно: сам наловил, сам расхлебывай. Уселся в тени гаража и приступил к нудной работе на целый день. Очень успокаивает нервы. Только и развлекся, когда перед обедом зашел покурить Витек, не протрезвевший, с фиолетовым синяком под глазом:

-- Колян, чуть не влип. Сели, как порядочные. Подруга, ее брат и еще подруга. Думаю, пара на пару, нормалек. А он -- козел голубой. Стыдуха. Я в морду и бежать, а девки, оказывается за него. Клиентов для пидара подбирают. Еле отбился.

-- Честь сберег, значит?

На выборку и реализацию раков ушло двое суток. От души ели сами, раздавали и продавали по бросовым ценам. Витьку отсыпали ведро. Тем не менее, заработали больше ста рублей.

Раки здорово ошиблись, решив заняться любовью в моих сетях.

 

УИК-ЭНД С РОДНЕЙ

 

«Выходные для безработного – понятие абстрактное:

нет работы, нет и выходных».

Мысли по поводу

 

-- Айн, цвай, драй! – свояк поставил в салон звякнувшую сумку и приоткрыл показать. Янтарным блеском отсветили восемь бутылок «Анапы».

-- Сейчас заедем к тестю, и вперед.

-- Есть повод?

-- Нет повода… не выпить! Суббота.

Я должен был сообразить, да потерял счет дням. Игорек работает, у него выходной. Тесть на пенсии – у него все дни выходные. Утром они отличились: починили калитку, что два месяца болталась на одной петле. Теща расщедрилась на пузырек, вторым они раздобылись сами, и рыбалка обещает пройти в мажорном режиме. Свояк плюхнулся на сиденье:

-- Давай к Петровичу! — в его голосе отчетливо прозвучали интонации барина в пролетке: хозяин положения.

Тесть, весело ухмыляясь, поджидал нас в окружении лодки и мешка с сетями у вновь починенной калитки:

-- Два зятя едут. Ни за что дома не останусь! — он еще не перешел в стадию тяжелого опьянения. Оживлен, приветлив и приятен. Я тронул машину в состоянии некоторого душевного подъема. Игорь сразу зашарил рукой в бардачке, отыскивая нож и стакан, тесть начал раскуривать фирменную самокрутку, толщиной в палец.

Опасаясь, что пассажиры выпьют вино раньше, чем доберемся до места, я сказал:

-- Не торопись. Доедем до «высшей точки», и я с вами выпью.

Игорь поморщился, но бутылку спрятал, а в машине вдруг резко запахло горящей кожей или резиной. Я начал тормозить, но свояк толкнул локтем и указал глазами на тестя. Петрович сидит в клубах дыма. Он часто называет свой табак экологически чистым, но в тесном пространстве кабины «чистота» оказалась невыносимой.

-- Петрович, будь человеком, закури сигарету. Игорек, открой окно пошире.

Тесть заулыбался и цигарку выбросил:

-- Американцы подсчитали, кто употребляет натуральный продукт, живет на пять лет дольше.

-- Табака твоего не пробовали, а «козьи ножки курят с фильтром, —съехидничал свояк. Он оглядел дорогу, и его рука непроизвольно потянулась под сиденье. — Ты не забыл?

Мы остановились у кургана с геодезической вышкой, которую между собой называли «высшей точкой». Выпили, выбросили бутылку и поехали дальше.

-- Такие вина шоколадом закусывают, — шамкая, просветил тесть, прожевывая сало редкими зубами.

-- А потом по интеллигентным бабам идут, — подхватил Игорь.

-- Какие проблемы? Сейчас развернусь.

-- Давай прямо.

За трепотней доехали незаметно, шустро разгрузили машину, сгоношили закуску.

-- Коля, ты где ставишь? – свояк у нас самый нетерпеливый. Я показал рукой в «хвост» пруда.

-- Петрович, ты далеко не поплывешь?

-- Я вот здесь. Вода везде одинакова, — тесть свернул несколько раз перья лука и нацелился на коробок с солью. — Прямо отсюда зацеплюсь и к корягам. -- Он стаканом показал направление.

-- Ну, а я за островом. Сети длинные – самый раз, –- Игорь вскочил и, торопливо ударяя по дутику, принялся качать лодку. Поднялись и мы.

В компании всегда невольно включаешься в соревнование: кто быстрее лодку накачает, заплывет, сеть поставит. Можно подумать, от этого улов зависит.

До чистой воды пришлось покрутиться среди коряг и камыша, но дальше пошло хорошо. Лодка скользит, легко управляется, погода идеальная. Только новый камыш еще не поднялся, и приходится привязывать сеть к коряжкам, а это чревато зацепами и порванными краями сетей. Тесть неподалеку «колдовал» что-то на поплавках.

-- Петрович, рыбу подманиваешь?

-- Мелкие сети дробленкой посыпаю. Рыбешка будет крутиться и попадет в сеть.

-- Логично.

Тесть отплыл в сторону и начал посыпать крупную сеть:

-- Мелкая рыбешка будет крутиться и приманит щуку, а щука попадет в сеть.

-- Тоже логично.

Около нашей машины притормозил и остановился желтый Москвич. Приезжие переговорили с Игорем и проехали дальше, став нашими соседями.

Последняя сеть у меня оказалась длинноватой, и я накрыл ее траву вдоль берега, бросив конец непривязанным. Свояк и тесть отработали раньше и покуривали вокруг бутылки.

-- Что там за компания?

-- Свои. Шофер с нашего гаража, а второго не знаю.

-- Рыбинспектор он, общественный, — наябедничал Петрович. — Со мной в Заготскоте работал. Наотбирают сетей, сволочи, а потом продают. Я им говорил, когда выпивали: «Сволочи, вы. Фашисты. Крохоборы.» Живут на чужой счет. — Петрович не собирался, похоже, останавливаться. — Другой всю зиму сеть вяжет, а эти отберут, гады. Я им прямо сказал: «Фашисты…» -- Монолог пошел по второму кругу, и я кивнул Игорю, чтоб не зевал, пока тирада не набрала обороты, а тесть не стал опасным.

Свояк открыл очередную бутылку и перевел разговор к видам на улов. Ему уже посчастливилось выпутать пару линьков, и это, по его мнению, давало надежу, что ночевка будет удачной, если не «вдарит» дождь:

-- Петрович, ночью дождь будет?

-- Закат чистый, ветер южный. По идее, не должно, а там хрен его знает.

Солнце скрылось, и быстро навалились сумерки. Голые ветви тальника неподвижны. Спускается предночная тишина.

-- Проверять поедем?

Тесть подхватывается с телогрейки. Свояку не охота уходить от бутылки, но и он поднимается и начинает подкачивать лодку.

До полнолуния еще два-три дня, и ранняя луна уже высоко, поэтому обычной темноты, характерной для позднего вечера, нет.

Мелькнул белый клубочек внизу под лодкой, я резко отгребся назад и подцепил веслом. Конечно, линь. Только линь и щука за короткое время умеют закрутиться в такой кокон, что не знаешь сразу, как и подступиться. Воздух сырой и прохладный, но дышится легко: чувствуется не столько сырость, сколько свежесть воздуха. Рыба во всех сетях, и даже брошенный на траву непривязанный конец сети забит рыбой – сплошная белая дорожка. Когда закончил выбирать, луна светила уже вовсю. Ночь устоялась.

По берегу бродит Петрович, собирая сухие сучья и коряги. Мигнул и начал разгораться костерок. Подошел свояк:

--У соседей два ведра. Не меньше.

-- И мы не пальцем сделаны.

-- Тогда добиваем, и спать.

Петрович уже все приготовил. Такое блаженство вытянуться возле костра. Игорь откупоривает бутылку. В отличие от меня он легок на подъем и быстр, где требуется действие. В любое время дня и ночи, пьяный или трезвый он готов идти, куда угодно, делать, что угодно, общаться, с кем попало. Преград, пограничных состояний, а заодно и моральных устоев для него не существует. Петрович в этом плане ближе ко мне, и потому мы расслабляемся, а Игорь «банкует». Первому он протягивает стакан тестю по-старшинству.

-- Ну, за открытие сезона. Чего желать? Спасибо, что взяли.

У меня с фантазией никак, и я выдавил:

--За тещу.

Петрович оживился:

-- Порадую. Расскажу, и на рыбалке тебя зятья не забывают.

Загнул тесть, слукавил. Уверен, теща ему и двух слов не даст «рассказать». Предпочитает говорить, советовать, сплетничать, «рассказывать» сама. Тесть отводит душу только в состоянии глубоко мажорном, но и тогда он не «рассказывает», а бормочет себе под нос, что и у него были «замечательные времена».

Игорь поднял стакан:

-- За сто советов в минуту. Как ты ее отвадил?

-- Как? Выполнил советы на все сто.

На пламя костра влетела сова, бесшумно потрепыхала крыльями на одном месте и, свернув под прямым углом, подалась в сторону полей. Тишина, нарушаемая поначалу только потрескиванием костра, теперь проявила новые звуки: визг поросят на ферме, погрохатывание проезжающей в селе машины и долгий шум поезда, хотя железная дорога находится километрах в двадцати.

-- Петрович, вы где собираетесь спать?

-- Вот у костра я лягу. Будет тепло.

Тесть горд и застенчив, как мальчишка. С полупьяна, собираясь на рыбалку, взял одну скромную телогреечку, но решил «держать марку» и не позволить нам проявить жалость. Игорь ушел спать в машину, а я гадал, как затащить туда же тестя или заставить взять что-то из одежды, не обидев.

Затушив «экологически чистую» самокрутку, тесть уложился лицом к костру. Подождав, пока он придремал, я принес свой спальник и, укрыв старика, отправился спать в машину.

Апрель не самый комфортный месяц для ночевок на природе, а ЛУАЗ с брезентовым верхом не самая теплая машина. Закутав голову и плечи фуфайкой и, предоставив все остальное судьбе, я кое-как дожил до утра, пытаясь радоваться отсутствию комаров.

С проблесками рассвета выскочил из машины. Хлопая по карманам, нашел сигареты. Отыскивая позу потеплее, я крутился на сиденье всю ночь, и теперь бодр и свеж. Подхватил огромную корягу и, обламывая с нее ветки, оживил костерок.

Петрович лежал в той же позе, как вечером, накрытый спальником, как я его укрыл. С беспокойством я приподнял край мешка и похолодел: серое с синевой лицо трупа, совершенно не подвижное. Дыхания не слышно.

-- Черт! Только этого не хватало. Игорь! – я потряс тестя за плечо, и он, к моему удивлению, открыл глаза. Подошел свояк:

-- Что случилось?

-- Ничего. Проверять пора. Петрович, не замерз?

-- Я костерок шерудил.

-- А в спальник, почему не залез?

-- Душно.

Тесть принялся раскуривать самокрутку, а я подумал, что, если бы не оставил ему спальный мешок, с удовольствием поспал бы «в духоте».

Заалела полоса на северо-востоке, захлопали дверцы машин, и донеслись отвратные хрюкающие звуки.

-- Пойдем. Игорь уже лодку качает.

Сети, как и ожидалось, полны карася. В кустах я заметил обрывок сети, в котором смешалась живая и дохлая рыба. Свинство! Кто-то бросил его давно, и этот обрывок собирал и убивал рыбу. Отворачивая нос от тошнотворного запаха, я выбрал рыбу, что еще жива, и побросал за борт. Брать ее как добычу совесть не позволяет. Обрывок отвез к берегу и выбросил. Настроение сразу стало минорным, и уже не радует улов.

Пора бы отправляться, но тесть с хитрым видом нарезает круги по стоянке:

-- Вот! – в руках его зазолотилась бутылка. — Я специально с вечера припрятал.

Глядя на счастливые лица тестя и свояка, я скис окончательно. Мне сегодня еще крутить и крутить руль, и вино для меня – запретный плод. Подождав, пока они выпили по стаканчику, я тронул машину.

У безработных выходных не бывает. Продам рыбу, переберу сети, и на рыбалку.

 

НАКАНУНЕ ПРАЗДНИКА

 

«Я с громадной радостью начну отмечать Дни Рождения,

если отсчет пойдет в обратную сторону».

Мимоходом

 

Завтра День Рождения жены. За многолетнюю историю совместных семейных кошмаров и выкрутас мы умудрились отметить эту дату лишь единожды, в самом начале пути. Не будем отмечать и завтра: мои последние рыбалки оказались столь доходными, что едва удалось наскрести денег на бензин, поэтому сегодня необходимо поймать побольше, если в праздник не хотим остаться даже без хлеба.

Веселая жизнь! Свояк сегодня рассказал про соседа, который всю весну питался только вишневыми ветками и самогоном, ежели наливали. Как не поверить? На работу не берут, продавать нечего, побираться стыдно. В страну потоком идут беженцы, а население убывает в год на миллион. Мрут, в основном, сорокалетние, самый рабочий возраст.

У Игоря начался отпуск. Человек он традиционный: считает, что хорошо отдыхать — это потихоньку выпивать весь день дома, вечером плотно наклюкаться на рыбалке, утром опохмелиться, перебирая сети и т.д. При его утренней «зарядке» я присутствовал, и мы договорились посетить Усовку — крупное село, километрах в тридцати от райцентра.

Вокруг села лес — уникальное явление для нашей степной полосы, есть речка. Рыба в ней крупнее и разнообразнее: меньше отлавливается. Хвойный лес, поскольку природный нонсенс, является заказником, иными словами, охотничьей вотчиной для местного и областного начальства. Мы без ружей, и для охоты не сезон, возможно, нас не турнут.

Весь тридцативерстный путь Игорек проспал, утомленный дневной переборкой сетей на пару с бутылочкой. Проснулся только один раз, попросил остановиться и выпил «за удачу». Я воздержался, помня, что сельские участковые отвратительнее городских гаишников.

Пропетляв среди лесополос и хвойных массивов, плавно свернув около коровьей фермы, покатили по разбитой вконец дороге в сторону реки.

-- Отсюда ровно четыре километра, — неожиданно проснулся Игорек и сразу принялся рассказывать, как « в прошлом годе» он с Иван Васильевичем ставили здесь сети и «взяли шесть судаков, пять сазанов», а другой рыбы даже не считали.

Я слушал вполуха, зная прекрасно цену всем рыбацким байкам, но -- внушаемое существо человек -- надежда на хороший улов окрепла. За последнюю неделю я здорово вымотался, и выходной в случае удачи мне не помешает. Рыбаки, как дети, продолжают верить в счастливую звезду, сколько бы раз она не оказывалась тлеющей головешкой.

Местность здесь сильно пересеченная: овраги, низинки, старица — старое русло реки — некоторое время тянется вдоль дороги. После нескольких спуско – подъемов, тревожащих грязными глубокими колеями, включив второй мост, выбираюсь на пригорок, и свояк удовлетворенно тычет пальцем в развесистый дуб:

-- Давай по этой колее. Как раз на наше место выйдем.

Река расположилась в глубоких берегах, сплошь укрытых деревьями и кустарниками. Разбросаны по полянкам небольшие дубки, клены, осинки, сирень — живописное местечко. Деревья мешают разгуляться ветру, и неподвижная вода, затемненная, с мусором на поверхности, похожа на колодезную. Паводок давно прошел, но течение, достаточное, чтобы поднять сеть, заметно, ближе к середине русла.

Загрузив сети и проволочные кольца вместо грузил, мы расплываемся в разные стороны. Шнуры сетей натягиваются течением и дрожат, а потому приходится быть внимательным.

Опускается солнце, и все больше становится комарья. Когда возвращаюсь к машине, набрасываются уже скопом. Я бегом поднялся по откосу и нырнул вглубь машины.

-- Закрывай дверь, а то спать не дадут, — свояк яростно затягивается сигаретой, но зверье снижает активность минут на пять, потом нужно дымить вновь. Такой массированной атаки в этом году я еще не видел. В заказнике осталось не меньше пяти литров моей крови. Ночь тянулась долгим кошмаром.

Совершенно измученные выскочили утром с первыми лучами солнца. Комары поутихли, но не настолько, чтобы отвлекаться, и мы, наскоро закурив, будто ночью не накурились, расплылись по сетям.

Встречать рассвет, сидя в лодке, большое удовольствие. Тут смешивается и ожидание тепла, которое придет на смену утреннему ознобу, и красота теней и полутеней на воде, изредка прорезанных снопами лучей, и отблески плавящегося в воде солнца. Крики птиц в это время мало воспринимаются сознанием, и река кажется погруженной в почти ощутимую тишину.

Донеслись несколько резких всплесков со стороны Игоря, видимо, в сети попалась крупная рыба, и снова тишина. Я медленно отвязываю шнур, пытаясь потянуть время, курю, но романтический настрой уже сменяется азартом, чувством более присущим рыбаку. Собирая шнур в левую руку, вижу солидный бурун метрах в двух: крупный лещ взрывает воду.

В сторону летит недокуренная сигарета. Рыбы не много, но это лещи, буфало, сазан и жерех (на Севере эту рыбу мы называли «язь», но здесь все говорят «жерех», поэтому и я говорю «жерех», и звучит неплохо). Все от килограмма до трех. Если у свояка не хуже, День Рождения еще сможет состояться.

Игорь встречает меня, стоя на берегу. Вид у него скучающий, небрежный и беззаботный. Слепой догадается, что свояк поймал нечто из ряда вон. В свою очередь становлюсь спокойным, незаинтересованным, нелюбопытным.

-- Долго плаваешь.

-- Подлещик в кусты забился, — киваю на полуметрового леща, лежащего на сетях в лодке.

-- Ты лучше посмотри, как машина подпрыгивает, — по лицу Игоря расплывается блаженство, терпения хватило ненадолго. — Иди, глянь на красавцев.

Между колес вездехода развалились два карпа, килограммов по десяти каждый. Лобастые, толстые оковалки. У меня и челюсть отвисла:

-- Нечего сказать, преклоняюсь!

Игорь только кивнул снисходительно: царь и бог.

Сборы домой не заслуживают внимания. Только перед отъездом отломили по веточке от очень красивого бордового куста, похожего на клен. Возможно — это и есть клен, какая-нибудь разновидность.

У жены День Рождения – кусочек лесной красоты будет очень кстати.

 

«ТЕПЛАЯ» КОМАНДА

 

«Лучшая компания для меня – я сам».

Даже не мысль

 

Погода сбесилась. Два дня лило, как из ведра, и всю неделю пронизывающий холодный ветер с Северо-запада. На рыбалку бесполезно: рыба стоит. С тоской смотрю на небо и вижу одни и те же пролетающие темно-синие облака и не верю в лучшее. Читать нечего, во дворе неуютно, настроение минорное.

Зазвонил телефон, и голос свояка вернул жизни динамику:

-- Привет. Ты не хочешь поймать килограммов сорок-пятьдесят карпа?

-- Хороший вопрос!

-- Тогда грузись и подъезжай. Поедем в Ивановку.

-- Сколько километров?

-- Семьдесят.

-- А погода?

-- Мы с Сашкой поставим по ветру. Ты даже из машины не выйдешь.

Ситуация начала проясняться. Сашка – зять Игоря. С утра они, как я догадываюсь, активно выпивали, а к обеду засвербело испытать удачу. Других дураков ехать в чертову даль по хреновой погоде не нашлось, и позвонили мне.

А я давно мечтал побывать в Ивановке, откуда свояк привозил несколько раз фантастические, если можно ему верить, (а верить ему нельзя, но я всегда верю.) уловы. Другого случая могло не представиться, и я посопротивлялся только для приличия:

-- А мы проедем?

-- Михалыч вчера на Волге проезжал, — и я спокойно проглотил очередное вранье:

-- Еду.

Сашка — мой ровесник, но его кудри, как соль, присыпала седина.

-- Привет, рыбаки. Сашок, ты отчего такой седой?

-- Жизнь бьет ключом и все по голове. Полечишься?

-- Не болею. У вас на бензин есть?

Игорь успокаивающе кивнул:

-- Хватай мешок, и этот, и вон тот, потом лодку и мешок, рядом увидишь. Ты какие сети взял?

-- Все мелкие.

-- Нормально. Пока мы будем брать карпа, карасиков погоняешь. Мужики вчера между делом два мешка хапнули.

-- Кто-то обещал, что я из машины не выйду.

-- А что тебе в кабине киснуть?

-- Слушай, а мы правда будем в такую паскудную погоду ловить карася мешками и карпа центнерами?

-- Какие проблемы, брат? Втроем – мы отличная команда.

Сашка заговорил словами политической рекламы, и, значит, я ошибся: пить они начали еще с вечера, а возможно со вчерашнего обеда.

-- Скорее, «Теплая» команда.

Загрузились, и я собрался трогать, но свояк отрицательно замотал головой. В руках у него бутылка.

-- Самогон?

-- Разведенный спирт.

-- Ну, пейте, -- откинувшись в кресле, я достал сигарету. — Давайте шустрей, не ближний свет.

Закусывали уже на ходу. Ветер просушил асфальт, дорога почти пуста. Игорь придремал, а Сашку развезло. Он бесконечно хлопает меня по плечу и пытается завязать разговор:

-- Коля, мы рыбаки, мы поймаем. Втроем, мы отличная команда.

Я напомнил, что в машине запрещена бесплатная реклама. Сашка замолчал, но очухался Игорь:

-- Стой! Трасса федерального значения.

-- И что?

-- Требуется выпить и отлить, — радостно включился Сашка.

Делать нечего. Я свернул на поросшую травой обочину. Сзади приближался Жигуль, и свояк, ругнувшись отступил за капот и нацелил свое «орудие» на фару.

-- Игорь, твою мать…

Пореформенные дороги в России пусты: никто не работает, возить нечего. Клонит в сон однообразный пейзаж. К счастью, вскоре показался знак границы района, мы оживились. Сашка начал чистить плотвичку:

-- Мы отличная команда!

-- Заезжай на ихнюю сторону, -- толкнул под руку Игорь. — «Туда» мы пьем на их стороне.

-- А «обратно» ссым на нашей?

-- Ну, да, — раскрыв дверцу Игорь зацепился ногой за порожек и едва не упал. — «Обратно» нам не хватает пойла.

Промелькнули перила моста через Узень, и в голосе Игоря послышались интонации первого лица в королевстве:

-- Первый поворот на-а-лево!

-- Не пудри мозги — покажи рукой.

Начался вдребезги разъезженный, донельзя грязный сельский асфальт. Я переключился на третью передачу и врубил второй мост:

-- Говоришь, Михалыч на Волге проезжал?

«Не услышав» вопроса свояк указал вперед:

-- Поднажми. Сегодня верблюжатинки попробуем.

Двугорбый лохматый верблюд стоит на обочине в профиль к нам и кажется таким громадным, что машина помимо моей воли отклоняется к другой стороне дороги.

-- Пусть себе стоит. Вам я в селе курочку задавлю.

-- За язык тебя не тянули…

Проехали село, и стало хуже. На второй скорости, с двумя включенными мостами машину носит от обочины к обочине:

-- Говоришь, Волга проходила?

Сашка примирительно ответил:

-- Мы втроем -- отличная команда.

-- Крути на целину. Наше место.

-- Ровным счетом девяносто километров…

На мой упрек никто не прореагировал: приехали.

Пронизывающий ветер гонит на берег крутую волну, повсюду высветляются белые барашки, облака низко нависают, но дождя нет, что не может не радовать.

Припомнив множество случаев удачной рыбалки в подобную погоду, покурили, выпили, еще покурили и начали разгружаться. От берега до берега метров двести, зеленовато-серые волны непрерывно накатывают на берег, и Сашка с Игорем отчаянно гребут против ветра. Я отправился следом, и переплыть сумел очень быстро, благодаря меньшей парусности одноместной лодки. Ветер оказался моим помощником, и я легко расставил сети вдоль камыша.

Игорь и Сашка, широко жестикулируя, идут к машине. Их лодка чернеет метрах в трехстах от стоянки.

-- Лови! — свояк небрежно швырнул мне под ноги полуторакилограммового карпенка. — Я сказал, возьмем!

-- Дыши глубже! — в Сашкином голосе отчетливо просквозили сварливые нотки. — Воткнул, как попало. — В его руках мелькнула бутылка. Мы взглядами выразили согласие. Разбросали фуфайки, прилегли и начали слушать волшебные рассказы Игоря о сказочно-богатых уловах и умопомрачительных рыбалках. Я бываю с ним на рыбалке часто, даже чаще, чем хотелось бы, но,…как-то все не в кон.

К вечеру ветер стал стихать.

-- Проверять поедем?

Оборванный на полуслове Игорь недовольно засопел, полез в машину и вытащил еще одну бутылку. Где уж они их там прячут?

-- По стопарику и вперед.

Закат отразился в воде, которая при полном безветрии волнуется всеми цветами спектра, несколько тускловатого, как замасленное стекло. Берег затягивается густеющей дымкой, и наступающая ночь не помешает проверить сети: вода дает дополнительный свет.

Карасики в ячеях редки и вялы. Я читал, что икра карася может оплодотворяться и карпом, и плотвой, и бог знает, кем еще. Здешнего не мешало бы скрестить со щукой, чтоб стал пошустрее.

Ворохнулось впереди, будто крыло, и оказалось хвостом карпа. Рывком вбросил его в лодку. Трехкилограммовая рыбина попыталась ворочаться, да не на тех напал. Ударяя снизу хвостом по моему заду, бедолага выразил запоздалый протест. Кроме него набралось с ведро карася. Игорь ограничился карпенком.

-- Эй! Катите к столу, — Сашка, видимо, заскучал. — Сейчас сам допью.

-- Не пойму, зачем тебя возим? Только водку жрешь, а ее и так не хватает.

Манера общения у моих родственничков самая зверская. Ругаются по поводу и без повода в широчайшем диапазоне, от неумеренной раздражительности до неподдельной злости. Сашка и теперь отвечает адекватно:

-- А чем бы ты ловил, если не мои сети? Команда, твою мать? — все крупные сети и впрямь Сашкины: достались в наследство от отца.

-- А не заткнуться ли вам обоим, а после поговорим о приятном и красивом.

Сашка разливал, Игорь промолчал, и до ссоры на этот раз не дошло, но люди, конечно, тяжелые. Меня жена частенько обзывает энергетическим вампиром, а рядом с ними я – сизокрылый ангел.

Нервишки мои – вещь донельзя разболтанная, и, едва заспав хмель и усталость, я проснулся. Ребята похрапывают на полу, изредка ворочаются, сопят, всхлипывают, потом храпят с новой силой.

Небо почти очистилось, только запад затянут темно-синей полосой. Светло, хотя месяц мал и тускл. Закурив, я попытался рассмотреть поплавки сетей, но на спокойной глади все смазывается серебристыми отблесками и заметить можно только крупные предметы.

Слабенько плеснуло впереди, и от берега к середине пруда медленно начала продвигаться небольшая волна. Ондатра. Она плывет в двух метрах вдоль берега. Поравнялась со мной, щелчок пальцев, нырнула, оставив бесхозными усы волн.

Рассвет мы проспали. А погода чудная! Куда девались вчерашняя хмарь и холодный ветер? Парням сегодня на работу и, увидев солнце, они вылетают из машины, как ошпаренные.

-- Коля, ты что не разбудил?

-- Сам только встал.

-- Давай быстрей. Ночью проверял?

-- Нет.

-- А где тебя носило?

-- Гулял. Сашок, будь другом, пока мы снимаемся, подкачай запаску на всякий пожарный. Ключи между сиденьями.

-- Сделаю.

Сети снимаются легко. С надеждой посматриваю вперед, но карпа больше не попалось. Только ведерко карасиков. У Игоря полный провал: ни единой головушки. За целую ночь в девяноста верстах от дома два ведра карася и три карпенка. Мы просто поимели самих себя.

-- Не психуй, Колян. Главное, процесс!

Закрутилась в обратном направлении грязь под колесами, на окраине села насмешливо покосился тот же лохматый верблюд. Наконец, асфальт, где и спустило колесо.

-- Коля, ты меня уморить хочешь. Я в восемь должен быть у главы администрации.

-- Тоже забота. Я жене карпа обещал полцентнера и карася мешок.

С колесом управились быстро и дальше поехали без осложнений, если не считать, что Сашка напился воды, раскис и снова завел свою рекламу:

-- Ребята. Втроем, мы — отличная команда

ЗА УДАЧЕЙ

 

Надежда – это ностальгия по будущему.

Мимоходом

 

Говорят, что хороший любовник не ходит к женщинам дальше своей кровати. Боюсь продолжать — назвать меня авторитетом в этой области я даже сам не могу. Но вот о том, что хороший рыбак и в тазике с водой наловит, знаю точно. Знаю и людей, которые не ездят за семь верст киселя хлебать и рыбных мест искать в сумеречной дали, однако всегда с рыбой, и на продажу находят.

Мы к таким не относимся, а потому и возвращались с почти смехотворным уловом из чертовой дали — от самой границы района. Изредка поглядывая на бензомер, я прикидываю расстояние до дома и с тревогой жду, когда стрелка окончательно замрет на нуле. Это значит, что бензина осталось на двадцать километров, а до дома верных тридцать.

Мои спутники — Сашка и Игорь — обсуждают условия, при которых мы могли бы поймать не жалкие сорок килограммов, а, к примеру, сто или даже двести. С их стороны доносится нескончаемое сослагательное наклонение — сплошные «если бы да кабы». Если бы поставили вдоль, если бы не ветер, если бы не забыли сетку с подбором, вот тогда бы мы бы взяли бы.

-- Вы уверены, что в следующий раз мы все сделаем правильно и поймаем целую кучу рыбы?

Сашка отреагировал первым:

-- А почему бы и нет? Если нормально поставим.

-- Если погода будет, -- подключился Игорь, -- можно хапнуть.

Продолжение сказки про белого бычка. Дорога круто повернула, обходя село, и мы лихо проскочили мимо ожидающих попуток сельчанок.

-- Возьмем толстенькую?

-- Колеса от смеха лопнут.

Сразу за селом пруд, и на берегу много машин, что удивительно в шесть утра.

-- Какого они здесь толпятся, что ловят?

-- Вон, мужичок около плотины удочкой машет. Притормози.

Я сбросил газ и плавно скатился на обочину. «Мужичку» лет под сорок. Он в коричневом, прежде, пиджаке, на голове кепка.

От берега распластались две удочки с перьевыми поплавками. Когда хлопая дверцами и болтая, мы вывалились на дорогу, рыбак подсек и, не поднимая высоко, потащил к берегу карася, сразу ответив на наш вопрос. Карась показался мне громадным.

-- Здорово. Давно ловишь?

-- Только пришел.

-- Клюет?

Вместо ответа рыбак приподнял садок. Там плескалось с полведра карася. Если он «только пришел», то рыбу, очевидно, с собой принес.

-- Коля, а почему бы и нам вечерком не подъехать? – Игорь скор на решения, и всякая информация у него мгновенно преобразуется в серию практических предложений. Некоторые из них иногда заслуживают обсуждения. Он сосредоточенно обшаривает глазами пруд и мысленно уже расставляет сети.

-- Тащи! – не ожидавший советов рыбак резко дернул удилище и, описав дугу, шлепнулся у берега и скрылся в глубине карась. Сашка смущенно отступил к машине. Помнится, в детстве я так же посоветовал другу… Мужичок, правда, сделикатничал и смолчал, смерив взглядом наши немелкие лица.

-- Поехали. Не стоит отвлекать.

Колеса докручивали последние перед домом километры, а мы обкатывали план вылова из пруда львиной доли карася. Сашка, едва не плакал, жалея, что не сможет поехать. Мы начали жить предвкушением удачи.

Проверено личным опытом и неоднократно, чем дольше готовишься к рыбалке, тем менее удачной она бывает. Зависимость строгая и не допускает исключений. Увы, не умея делать выводов из личного опыта, я быстренько разделался с маленьким сегодняшним уловом и начал тщательно готовиться к большому завтрашнему.

Перебрал сети и аккуратно сложил в мешок, заклеил небольшую дырку в лодке – она давно меня беспокоила, приготовил удочку, червей, дробленку –прикормить рыбу, сгонял на заправку за бензином. К пяти часам вечера машина стояла у ворот Игоря, а я закуривал, ожидая, когда он их откроет.

-- Так, это, это, это и это. Тащи в машину. Крупные возьмем?

-- Бери, бери. Должна быть щука.

-- Удочку взял?

-- Когда с ней возиться?

-- Поехали.

И мы «поехали» в полной уверенности, что сегодняшняя ночь не оставит карасям шансов на спасение. Возбуждение от предстоящей удачи отрубило начисто критическое мышление.

-- Там трава с двух сторон. Мелкие сети ставим вдоль. Возьмут.

-- Согласен, а на перехлест крупняк для крупной щуки.

От дороги вдоль пруда протянулась неширокая плотинка. Мы поехали по ней, и через сто метров Игорь объявил, что мы на месте.

Пруд – часть Солянки, перегороженной множеством плотин речушки. Она давно превратилась в каскад прудов – обычная картина для степной полосы.

Ветерок еще поднимал слабую волну, затихая в предвечерье, а мы, высматривая рыбные, по нашим понятиям, места, вновь убеждаемся – здесь есть, где развернуться:

-- Я отсюда и вправо. Ты от куста и подряд.

-- Есть, сэр!

Разгребая веслами густую траву на мелководье, Игорь начал пробиваться к чистой воде, ему всегда удается меня опередить, за лодкой остается коричневый взбаламученный след.

Сети распускаются ровно. Попутный ветерок помогает, и работать веслом почти не приходится. Смущает только неожиданная глубина по краю травяного поля: прихваченные с берега колья не достают дна и приходится привязывать шнур к траве – ненадежно и неудобно.

Возвращаясь к стоянке, я выпутал двухкилограммовую щуку из сети Игоря, очень черную, видимо, от обилия темно-зеленых водорослей и грязи в пруду.

-- Как тебе нравится? — щука в руках повела хвостом, и я швырнул ее на берег. — С твоей снял.

-- Я видел, — спокойно ответил Игорь. — Сто грамм будешь?

-- Давай.

Ветер стих, но на Западе отчетливо начинают проявляться перистые облачка, сквозь которые и просвечивает заходящее солнце, воздух становится неприятно белесым, над землей протягивает сыростью. Игорь коротко объясняет:

-- Низина.

Я уверен, что причина в скорой смене погоды, но высказываться не хочу, чтобы не спугнуть удачу.

Асфальтированная дорога всего в сотне метров. Время от времени там проносятся легковушки: из райцентра возвращаются аборигены. Наша машина видна с дороги, как на ладошке, а это непереносимо для человека, чувствующего некоторую незаконность своего промысла. Запрет на ловлю сетями никто не отменял, половных билетов и лицензий у нас отродясь не бывало, поэтому даже на отдаленных и безопасных прудах я стараюсь располагаться так, чтобы не очень бросаться в глаза лицам официальным и не очень. В этом отношении меня восхищает Игорь: неудобных положений для него не существует, а мои комплексы он обрезает коротко:

-- Да, пошли они все!

Ближе к вечеру стихает шелест камыша, и набирает силу лягушачий хор, из травы доносится приглушенное чавканье: или рыба питается, или лучшие из земноводных уже составили пары и приступили непосредственно к размножению.

Беззаботнейшее время между постановкой сетей и проверкой.

-- Мне большой тройник с подбором давно хотелось проверить, специально его взял.

-- Я присматривался. На мой взгляд, он слегка перекошен.

-- Подбор неровно лег, но все равно должен взять.

-- Не взять, а нахапать по самые уши, если удочками так ловят.

-- Кстати, попробуем?

-- Возиться неохота, да скоро уже проверять.

-- Пожалуй.

Солнце скатилось за дорогу, и мы, продравшись через траву, расплылись по сетям. Разочарования начались сразу: самый уловистый тройник ошарашил девственной пустотой, вторая сеть «порадовала» щучкой и линьком. Дальше я просто плыл рядом со шнуром сети, но ничто не дергалось при моем приближении.

Вид Игоря был не довольнее моего, но ответил обнадеживающе:

-- К утру будет. На прошлой неделе у нас с Иваном тоже с вечера пусто, а утром мешок до краев.

Завидую друзьям Игоря: все рыбалки, связанные с именами Ивана, Михалыча, Сашки, отличаются, по его рассказам, фантастическими уловами и массой нестандартных ситуаций. А со мной и связать нечего. И рыбалки обычные, похожие одна на другую, и уловы, более чем средние, и выдающегося ничего не происходит. Лег спать с надеждой, что утро, в смысле удачи, станет для меня переломным.

Рассвет занялся серенький, бессолнечный и мозгловатый, нечто подобное я и предполагал:

-- Боюсь, Игорек, наши радужные надежды окажутся нереализованными.

Лицо Игоря сероватое, нездоровое. Он достал сигарету и, закуривая, спустился к воде:

-- А ты чего хотел?

-- Отличный вопрос, замечательный! Рыбалка – мой основной, он же единственный заработок, если ты не забыл. Останемся сегодня с носом, машину нечем будет заправить.

-- Не психуй. Все будет.

Редкими пятнами в сетях мелькают карасики, пару раз дернулись щурята. Не попасть мне в байки о сказочных уловах и невероятных приключениях. Игорь тоже не сияет от счастья, но надежда – всегдашняя спутница рыбаков, дураков, воров и влюбленных прозвучала в его словах и сейчас:

-- Коля рыба тут есть, — он показал на килограммового буфало. — Сегодня перемена погоды, а то бы мы взяли бы. Надо еще приехать.

Опять сослагательное наклонение, но приедем, конечно: осталась надежда, что грабли не попадут вторично по тому же лбу.

 

ИЮНЬ-ИЮЛЬ

 

«Мы теперь уходим понемногу…»

Чье-то стихотворение

 

Рыбалки отличаются не только уловами, но и впечатлениями. Бывает, поймал много, а вспомнить нечего, но бывает и наоборот.

Свояк объявил пруд, в котором я вылавливал последнюю неделю не меньше ведра ежедневно, «некарасиным», а караси, по его словам, водились километров на пятнадцать дальше в, так называемом, третьем пруду третьей же бригады.

Он привел обычные в подобных случаях сказки о том, как Васильич вчера «взял», а Николай с этим, как его, да не важно, с вечера хапнули и до утра ждать не стали, боялись не вывезут. И Федор сегодня туда собирается на исполкомовских Жигулях: будет ловить для шефа, поскольку у последнего завтра день рождения.

Подобная аргументация для рыбака, как заграничный крем к отечественным лезвиям – чувственно возбуждает, и я согласился сразу и бесповоротно:

-- Заметано! В пять я у тебя.

Мы торопливо загружали в машину свояково барахло, когда, крутившиеся поблизости наши дочери изъявили легкомысленное желание испытать прелести ночной рыбалки. Когда подобные абсурдные идеи возникают и высказываются заранее, мы, как правило, успеваем подготовить тысячу и один аргумент против, так уже не раз бывало, но сегодня девчонки застали нас врасплох:

-- Столько раз обещали…

Пришлось решать дополнительные проблемы. Набор для ухи: лук, перец, соль, кастрюльку. Бутылка воды, если захотят пить. Печенье, если проголодаются в дороге. Пришлось грузить дополнительные одеяла и фуфайки. Взяли бинокль, наблюдать за процессом, фотоаппарат, чтобы запечатлеть «амазонок» на берегу пруда.

В последнюю минуту я вспомнил о лодке Игоря, которую в суматохе едва не оставили висеть на заборе. Машину загрузили под самый верх, и с опозданием на полчаса против обычного тронулись искать пруд, где «Васильич взял, а Николай с этим, как его, да не важно, хапнули».

Все, как обычно, только языки пришлось придержать, чтобы не проскакивали фольклорно-жаргонные выражения, да курить поменьше, дабы не отравлять собственное потомство. Думая, что Игорь сегодня без спиртного, я спокойно держал семьдесят, но на подъезде к геодезической вышке – «Высшей точке», свояк схватил меня за рукав:

-- Ты что – забыл? – откуда-то из-за спины он торжественно извлек литровую бутыль. Я нажал на тормоз.

-- Пап, а почему мы остановились?

-- Дядь Коль, а что это за вышка?

Лица девчат светятся удовольствием. Обе готовы принять на веру самую дикую информацию и, не удержавшись от соблазна подурачиться, живо складываю историйку о, якобы, живших здесь древних людях и ставке Мамая, которую тот расположил аккурат на этом холме, а мы – благодарные потомки – отдаем дань памяти древним.

Девчонки ахают и рассматривают холмик с таким напряжением, словно пытаются увидеть там голову Адама или каменный топор хотя бы. Игорь, уже выпивший свою чарочку, авторитетно подтверждает:

-- Ставка здесь, а войско тянулось вдоль посадок до самого Первомамайска.

Уверенный, что девчата «все проглотят», он ни секунды не беспокоится о том, что во времена Мамая здесь не было ни посадок, ни Первомайска, который он для убедительности перекрестил в Первомамайск, ни самого Мамая.

Поездка становилась все веселее. Дочери оживленно болтают, и свояк стал разговорчивее. Он обратил наше внимание на машины и лодки, которых сегодня явный перебор на погонный метр сельского пруда:

-- Зря только время проведут. Ничего не поймают.

Наш путь дальше. По полевой дороге мы устремились в степные просторы. Впереди замаячила бригада и, предупреждая мое желание повернуть направо, свояк ткнул пальцем влево. Лихо одолев десяток километров, начали догадываться, что в ровной, как стол, степи прудов может и не быть. Впереди замаячили два знакомых силуэта.

-- Дрофы! – выжимаю газ, стремясь подъехать поближе, показать детям редких птиц. Увы, пернатые не хотят принимать мой вездеход за часть равнинного пейзажа. Показав белую изнанку крыльев, птицы тяжело взлетают и, долго не пропадая из глаз, улетают в степь.

Мы наблюдали птиц, пока они не слились с горизонтом, потом вернулись к развилке и поехали вправо. Пруд не заставил себя долго ждать. Приехали.

Девчонки не знают, за что хвататься – полный восторг. Смотрят в бинокль, принимают позы перед фотоаппаратом. Пытаясь как-то упорядочить это «Броуновское движение», строгим голосом даю указание собирать дрова:

-- Будем уху варить. Далеко не убегайте, чтоб мы вас видели.

Наташка ответила: «Ладно». — И обе исчезли в какой-то лощинке. Мы занялись лодками и сетями.

Пруд не казался очень широким, но крутые берега не оставляли сомнений в его глубине. В длину зеркало протянулось на несколько километров. С обеих сторон к руслу выходят несколько оврагов, образуя заливы, «хвосты» по-нашему. Судя по деревьям, растущим в двух-трех метрах от берега, еще в прошлом году пруд был значительно меньше.

Игорь пригласил меня выпить перед работой, и мы, наскоро распределив места, расплылись в разные стороны. Вечер теплый и тихий. Сеть распускается ровно и ложится точно, куда ее направляю. Беспокоит отсутствие всплесков на воде, хотя погода не менялась несколько дней, и карасям следует быть поактивнее.

Увы, сколько не смотрю вопрошающим взглядом на поплавки, они остаются неподвижны, при том, что сети поставлены так хорошо, как если бы были нарисованы в учебнике по браконьерству, если бы его написали. В ячеях не бьется рыба, и это здорово портит картину.

Свояк подвигается в мою сторону. Закурив и бросив весла, я съязвил:

-- Сэр, вы уверены в наличии рыбы в данном конкретном пруду?

-- Константиныч ловил. Говорит: «Мешками брали».

-- Может, в другом пруду?

-- Других здесь нет!

Я насмешливо промолчал: в этих краях можно устроить пруд, полдня поработав бульдозером, и прудовое строительство в годы совсем недавние здесь процветало. Поняв, что хватил лишку, Игорь примирительно добавляет:

-- Помнишь, про бетонную плотину говорил? И переезжать уже поздно.

-- Что-то слишком новая плотина.

Наваливается вечер. На берегу суетится и спрашивает о чем-то моя дочь. Наташка стоит чуть выше, затененная закатным солнцем, и до меня вдруг доходит, что вижу не девчонку, а женщину. Свободные джинсы и свитер теплой вязки не скрывают, а подчеркивают, прилегая местами, бедра и талию.

Я смотрю снизу из лодки, и не хочется отрывать взгляд от расплывчато очерченной солнцем фигуры. На меня падает тень от нависшего берега, и, я надеюсь, мое смущение не очень заметно.

Видимо, в такие моменты и вонзается бес в ребро сорокалетним мужикам. Случайно подсмотренный жест, движение, взгляд – остановленное мгновение, которое позволяет другими глазами взглянуть на обыденность. Лет бы десять назад начал взбрыкивать и глупости творить. Но, к счастью, я уже списался в тираж, сбросил карты, поумнел, черт возьми.

Кое-как успокоившись, я вылез из лодки, поднялся по склону и заглянул Наташке в лицо. Да, к сожалению, я действительно стал умнее – чары развеялись, а на меня смотрит детское лицо, румяное, милое, симпатичное, но вовсе не привлекающее внимания повидавшего и пережившего все и вся, готовящегося стать пожилым мужика.

-- Дядь Коль, мы уху будем варить?

-- Все нормально, -- отвечаю, скорее, себе. — Твой батя посмотрит сети. Сейчас я разведу костер и поставлю воду, а вы покатайтесь на лодке.

Процесс усаживания в рыбацкий челночок двух девчонок не обошелся без потерь: у обеих промокли ноги, Наталья едва не свалилась за борт, а я черпанул сапогом.

-- Только не отплывайте далеко, чтобы успеть вытащить.

Вечер продолжался прекрасный: на небе ни облачка, солнце клонится к чистому горизонту, ни ветерка, ни шороха и очень тепло. Издалека доносятся голоса. Недавно проехал горбатый Запорожец и остановился километрах в двух дальше. Слов разобрать невозможно, только хриплое бормотание да изредка прорывается мат.

Костер разгорелся стремительно: дрова хорошо просохли за день. Выплыл Игорь и бросил на берег трех карасиков и линька.

-- Не густо.

-- К утру будет.

Девчата накатались, и драма повторилась в обратном порядке: качалась лодка, падали весла. Девчонки порывались выпрямиться во весь рост и гордо шагнуть на берег.

-- Давайте, амазонки, картошку чистить, -- я вылил воду из сапог, снял и бросил на траву мокрые носки. — Игорек, не пора ли принять от простуды?

-- Пап, гляди каких рачков я на брала, -- дочь показала на ладони отвратного вида личинок бледно-розового цвета. — В коллекцию возьму.

-- Дядь Коль а вон там рыбки такие толстенькие.

-- Очень интересно! Из тех рыбок, правда, вырастают не караси, а озерные цыплята. И давайте помогу, или уху придется в темноте хлебать. Игорь, расстилайте достархан.

Своим недостатком я считаю стремление командовать при общей работе, но ужин скоро поспевает и оказывается неожиданно сносным. В обычных условиях наша еда соответствует слову «закусь», а сейчас есть, на чем остановиться взгляду: зеленый лук, яички, вареная курочка, уха — в другие дни мы питаемся скромнее.

Дочь задумчиво прихлебывает. У нее мозги исследователя, и вопрос не заставляет себя ждать:

-- Пап, а болотные цыплята – это кто?

-- Озерные. Вон, у воды прыгают.

-- Лягушки? – лицо Натальи в бликах костра кажется женским и притягивает взгляд.

Дети взрослеют медленно, а взрослость замечаешь вдруг. Вспомнился анекдот про старичка, который посетовал:

-- Жалею, когда вижу красивую девушку, что мне не на двадцать лет больше.

-- Вы хотели сказать «меньше»?

-- Именно «больше». Тогда бы меня это не волновало.

Я сегодня в аналогичной ситуации: видит око, да зуб неймет. Уложив девчат, остаюсь у костра. Игорь, помаячив у берега, допивает остатки, и отправляется спать.

В свете костра вода размыто черная, из-за крутых берегов ощущение колодезной глубины. Уходить от костра не хочется, и душе не мешает охолонуть от впечатлений, я подбрасываю хвороста и укладываюсь рядом.

Костер – явление самоценное: ничего не надо, только нежиться в тепле и смотреть на огонь. А вдруг среди моих предков был небезызвестный Обломов? Вряд ли. Когда литературный герой уже полеживал на диване, обсасывая вечные вопросы всеобщей справедливости-несправедливости -- законченный сукин сын, и он же образчик цивилизации, мой предок, не исключено, еще на ветке по-плебейски хвостом от мух и комаров отмахивался. И в моем лице, соответственно, развалился в тепле и неге не Эпикур и не потомок мудрых сибаритов, а обожравшийся бананов шимпанзе или орангутанг. Мозги, вздернутые алкоголем и нестандартной ситуацией, создают иногда причудливые образы.

Стряхнув наваждение, достал новую сигарету и повернулся лицом к машине. Четко доносится храп свояка, девчат не слышно, Спят безгрешные души, у них еще все впереди.

«Будет», «я буду» -- слова, которые обещают надежду, а вот до меня сегодня дошло, что уже «не буду», уже «есть». Добрался, достиг, и все. Серенький человечек без имени, без работы, без денег, без надежды, без будущего. Жил, стремился, планировал и споткнулся о взгляд девчонки, осознав, что «поезд ушел». Перешел в другую весовую категорию. Говорят, в преклонном возрасте есть свои плюсы.

Пока я мостился на передних сиденьях, дочь во сне вскинула руку и произнесла что-то быстро, энергично и совершенно непонятно.

-- Спи, нервный ребенок, -- я провалился в сон.

Утром мы уже складывали сети в мешок, когда дети начали выбираться из машины. Наташка не прочь еще поспать, но я помог ей проснуться, вытащив на травку вместе с матрацем. Погрузились и уехали.

Рыбы наловили едва на жареху. Не стоило и ездить на этот пруд.

 

МАМОНТ

 

«Здравствуй, племя младое, незнакомое!»

Шутливое приветствие деда Васи, пенсионера

союзного значения.

 

У тещи большая радость: намедни приехал «городской» племянник, и все сбились с ног.

Дмитрию чуть больше двадцати, он хорош собой, он недавно из армии, он сын преуспевающих родителей, и его приняли с распростертыми объятиями и по полной программе.

Свояк побежал за бутылкой, тесть зарубил и ощипал гуся, но племяш оказался непьющим вегетарианцем:

-- Как вы можете поедать трупы?

Теща охнула и помчалась к парничку за огурчиками. Свояк заржал на весь двор:

-- Опять дурят!

-- Кого? – смутилась теща.

-- Меня; сказали, что мамонты давно вымерли.

Тесть, пытаясь загладить бестактность свояка, пригласил Диму замесить раствор для строящегося курятника…

Поправил дело сам свояк: открыл, наконец, бутылку, и они с тестем быстро создали во дворе непринужденную атмосферу. Сбегали еще, а Диму отправили, поручив присмотру соседского паренька, на танцы, где он и был поколочен слегка аборигенами; исключительно, из спортивного интереса.

На четвертый, примерно, день прислали бедолагу ко мне со строгим наказом разнообразить досуг племянника рыбалкой. Он явился часам к двум пополудни, когда я, еще не совсем проснувшись, смотрел новости и хлебал чай. Он уселся на диван и отчетливо ругнулся:

-- Хоть вздохну у тебя. Совсем в дурака превратили. Посадят в центре, а говорят между собой. В туалет сбегать некогда.

Я порадовался его наблюдательности. Заметил-таки парень главную особенность родственных приемов: внимание только телу и пренебрежение личностью. Я тогда еще не понимал, что у родственников просто сработал защитный рефлекс, потому что личность оказалась далеко не заурядной.

Мне-то казалось, что юноша не безнадежен, что даже из вегетарианца еще может вырасти нормальный человек, но он тут же опроверг мою догадку, начав доказывать благотворное влияние буддизма, йоги; хатха-йоги как отдельного вида йоги и различных видов самосовершенствования личности в качестве пути к вечному блаженству -- нирване.

Я пока не возражал, но Дмитрий заговорил о самурайских мечах, китайских курительных палочках и смешал в кучу Индию, Китай, Японию и весь Ближний Восток. У меня язык зачесался спросить по-бендеровски: «Из какого класса гимназии тебя выгнали за неуспеваемость?» Воспитание победило – не спросил. А зря!

Он не умолкал, пока я грузил машину, болтал дорогой. Приводил примеры благочестия тибетских лам, когда я на лодке неосторожно приближался к берегу. Сначала я пытался возражать, отыскивал аргументы и доводы, потом начал откровенно насмехаться:

-- Дим, тебе в армии, наверное, здорово доставалось от сослуживцев?

-- Конечно, доставалось. Кстати, веротерпимость индусов, она общеизвестна, она не требует доказательств, вот, к примеру…

Наступала ночь, и мне, волей-неволей, пришлось выбираться на берег. А так как я не отличаюсь «веротерпимостью», то попробовал осадить тещиного племянника:

-- Дима, ты уже давно мог бы разжечь костер. Это гораздо полезнее, чем болтаться по берегу и доставать меня своими идеями. Эти проповеди интересны тебе, а я только упражняюсь в остроумии. Давай займемся костром, и к утру, если всю ночь будешь смотреть на огонь, откроешь для себя одну или несколько вечных истин. Поверь, так всегда бывает.

Короткая эмоциональная речь, я всегда вспоминаю о ней с удовольствием, показывает, насколько завел меня парень своими бреднями. Очень утомительная сегодня рыбалка.

Костер разводил, естественно, я. Светлый момент наступил было, когда Дима развернул «тормозок», снаряженный заботливыми тещиными руками: огурчики, вареная картошечка, зеленый лучок, пирожки, булочки -- глаз не отвести.

-- Пыталась подсунуть колбасы, сала. Я ей сказал, что преступно есть себе подобных, -- он глянул на меня глазами Льва Толстого, а я сглотнул слюну и непроизвольно заскрипел зубами.

Ночью Дмитрий сидел у костра и думал «о вечном», а я вскакивал каждые полчаса, опасаясь, что великомученик по гуманистическим соображениям отпустит наловленную с вечера рыбу; заодно подбрасывал в костер дровишек. Дмитрий, углубленный в свой внутренний мир, сидел истуканом.

Ни свет ни заря я столкнул лодку в воду. Дима изрек:

-- Можно бесконечно долго смотреть на пламя костра и на бегущую воду.

Я только вздохнул и поплыл к сетям. Улов оказался хорошим. Вдоволь насмеялся, вспоминая «вечную истину». Наверное, мальчик думает, что я в жизни ничего не читал, пожилым родился, а молодым никогда не был. Как же? Протестовали! Молодым свойственно протестовать: даже при отсутствии видимых поводов, молодые протестуют против отсутствия видимых поводов.

Мои приятели-студенты свои стихи, не предназначенные для печати (кому бы они были нужны в печати?), буквально, пропитывали святой водой и подавали курящиеся ладаном творения «на ура». Лучше их святейшей стряпни шли только сексуально-романтические творения неофитов. И правильно: церковь была под запретом, а секса в стране и вовсе не было.

С восходом солнца отправились домой. Дмитрий дремал, длинные светлые тени деревьев, пересекающие асфальт, рябили в глазах. Я чувствовал себя свежим и бодрым. Хотелось жить, что-то делать. Наверное, в речах племянника есть некий скрытый жизнеутверждающий смысл.

Около тещиных ворот Дмитрий вылез, а я не отказал себе в удовольствии досказать «истину»:

-- Еще можно бесконечно долго смотреть, как работают другие.

Дмитрий появляется у меня ежедневно после обеда и рассуждает о любви-нелюбви к ближнему в свете последних тибетских решений.

На рыбалку я уезжаю часа на три раньше обычного.

 

ОТ ВЕЛИКОГО ДО СМЕШНОГО

 

«Трагедии склонны повторяться и повторяться,

раз от разу все более превращаясь в фарс».

Банальный резон о вечном

 

«Все смешалось в доме Облонских»… -- умел сказануть классик. Сказал, как припечатал, сразу и на века.

Я отодвинул книгу, перевернулся на спину и закурил. Сети поставлены, до темноты больше часа. Берега пруда чистые, комаров мало. В преддверии ночи можно спокойно, не опасаясь кровососущих тварей, поваляться с книжкой на берегу.

На этот пруд я привадился дней десять назад и вылавливаю каждый раз по ведру-полтора карася и линя. Погода устоялась: в середине дня сильный сухой ветер, одуряющая жара; вечером, ночью и утром тихо, на небе ни облачка.

Получил некоторую передышку семейный бюджет, На столе стало появляться масло. И все бы хорошо, да жена надралась вчера с соседкой: девичник устроила. Утром поднялась едва-едва, весь день томилась, а в мое отсутствие может начать опохмеляться.

Километрах в двух, ближе к плотине, белеет бригадный домик и скотный баз. Вразнобой помыкивая, подтягивается туда стадо. Звуки далеко разносятся над водой, подчеркивая тишину.

Отбросив сигарету, снова берусь за книгу. Безработица добавляет свободного времени, и книги очень выручают. Особенно детективы с их героическими персонажами сводят крышу с головы. Начитаешься, озвереешь, а потом добрее начинаешь относиться к классике.

Каренина делала критический разбор мужниных ушей, когда я вспомнил, что пора бы и сети посмотреть.

Пруд здесь порос камышом несколько необычно: за полосой растений следует полоса воды, снова полоса растений — рай для карася. В сетях его густо. Выбирать приятно, но нудновато: не чувствуется сопротивления и полностью отсутствует разнообразие. Механическая выборка.

Всплыла в памяти остроумная пародия из «Литературки»: «Все смешалось в доме передовой доярки колхоза «Рассвет» Нюры Коровиной». Жизнь изменилась. Нет графов и графинь, были и сгинули колхозы вместе с доярками, а в домах Облонских, Коровиных и Гринько по-прежнему дым коромыслом, и Ромео и Джульетты продолжают портить кровь друг другу, потешая ближних.

Я из тех мужей, кого незадавшаяся сначала семейная жизнь заставила махнуть на себя рукой и жить с надеждой, что дети, может быть, будут счастливее. Жена и ее подвиги не заставляют сердце биться сильнее: привык, перегорело. И сам живу, скорее, по привычке: не столько хочу жить, сколько боюсь умереть.

Можно, конечно, бросить сети и отправиться домой, но какой смысл? Остановить процесс уже не удастся. Если жене под хвост шлея попала, суетиться уже поздно: ровная дорога позади, и в ближайшие дни машина нашей жизни будет кувыркаться по кюветам.

Помимо воли начинают быстрее двигаться руки, снимаю сети, забрасываю в машину снасти, лодку, весла, рыбу.

Полностью стемнело, когда облизав светом фар переулок, остановил машину перед воротами. Не удивился, увидев сидящих на лавочке детей: боятся в пустом доме.

Перешел дорогу, к соседям — гулянка в разгаре.

-- Обрадовалась, что уехал! – схватил за руку благоверную и потащил домой.

Чайник поставил, телевизор включил. Читать нотации, ругаться, устраивать скандал бесполезно: давно все сказано-пересказано. Бродит жена моя по комнатам, тычется из угла в угол, не знает, за что взяться. Принес ей рыбу из машины:

-- Поджарь детям! – задвигалась неловко.

Покурил, наблюдая. В зеркало посмотрелся, вертикальные складки меж бровей закрепились окончательно.

Нервы взвинчены до срыва. Повернулся и пошел за бутылкой. Самое паскудное в такой ситуации – бессилие. Все сделано – ни исправить, ни помочь…

-- Долго возиться будешь?

-- Сейчас первую сковороду сниму, -- увидела бутылку, повеселела.

Запах самогона душу сворачивает. На резине что ли его замешивают? Все смешалось в доме, в голове, в стране, в мире…

Неужели снова Хаос?

 

РАКОТОРГОВЦЫ

(Меланхолия)

 

-- Я профессиональный браконьер

-- И, как доходы?

-- Как от всякого честного труда.

Теневая экономика в России

 

Жена все уши прожужжала:

-- Давай, на раков переходи!

-- Хочешь позу поменять?

-- Дурак, другие на этом машины покупают.

-- Тогда Жигули.

-- Дурак!

-- Знаю… Ты говорила.

-- А знаешь, так лови! Буду на вокзале торговать.

Я погрузил сети и раколовки и поехал вдоль речки. Увидел симпатичный усынок, тормознул. Неподалеку тракторенок тарахтит, и два сельских бугая алюминиевую трубу от поливалки из воды тянут, вытянуть не могут.

-- А трактором?

-- Троса нет.

-- Какие проблемы? — дал трос, вытащили. Бывшие колхозники цветной металл собирают, мечтая сдать по три рубля за кило предприимчивым гастролерам из южных республик.

-- Дешево Родину продаете.

-- И за эти гроши брать не хотят, Напросишься.

Погода ясная, теплая, без ветра, но томит мутью, странной темноватой хмурью. Расставил сети и завалился в машину с книжкой, как на постылой работе.

Усынок дал ноль очков, в русле поймал четыре килограмма рыбы и ведро раков. Жена сварила, разложила в кучки по пять штук и отправилась на вокзал. Вернулась с кучей новостей и новых планов.

В городе ходит-бродит, будоражит, соблазняет браконьеров слух о некоем оборотистом мужичке, который договорился в области с крутейшим мафиозным бардачком о ежедневной поставке туда раков для богатого «нового русского» -- директора городского кладбища. Народ мрет по стране в количествах неимоверных, кому и богатеть, как не похоронному начальнику.

Приезжает зажравшийся хмырь в кабак ровно к шести часам и поглощает деликатесы, не короче одиннадцати сантиметров от хвоста до кончика носа, с укропом и петрушкой. Запивает, само собой, пивом.

Душераздирающий рассказ. В нашей провинции «новых русских» мало, да и те, что есть, не совсем «новые» и не очень «русские». Раков у нас больше, поэтому приходится отдавать ценнейший продукт за бесценок.

А там динамика, почти геометрическая прогрессия: у нас за кило шесть рублей, в области – двадцать пять, а в Москве за одного рака доллар дают. С ума сойти!

«Но система строгая! Мужичок содержит аквалангиста, который сутками не вылезает из воды. Раков возит ровно к трем, и попробуй опоздай: бандиты живо неустойку и на счетчик». Ужас!

Как всегда «под руку» нарисовался свояк, ему в очередной раз надули в уши удивительную историю о сказочном улове:

-- Колян, Михалыч вчера…

-- Попробую угадать: взял, хапнул, хватанул. Сколько мешков?

-- Один. Раков.

-- Ну, поехали.

Русло глубокое, и сети Игоря оказались в самый раз. Небо слегка погромыхивало при западном ветре, но дождь не состоялся.

Свояк вытащил бутылку, но я пить не стал. Ничего не хочется. Отсутствие постоянной работы и стабильного заработка совсем меня доконало. Безнадега в будущем заставляет жить в условиях непреходящего стресса, и напряжение не оставляет даже во хмелю.

Мои упражнения в браконьерстве убедили, что рыбалкой семью не прокормить и запасов на зиму не сделать. В городе работы нет. Устроиться даже простым работягой, можно только по великому блату, но и работяги работают без зарплаты. Осенью вакансии исчезнут окончательно.

Днями промелькнуло объявление в местной газетенке, о наборе строителей на восстановление «инфраструктуры» в «горячих точках», обращаться в военкомат. Сходил. Желающих много, но набор приостановили: слишком велика вероятность летального исхода. У соседнего окошечка вербуются контрактники. Паренек из моего класса – отслужил срочную, помотался без работы и решил ехать на войну:

-- Можно заработать. Не всех же убивают…-- логика дикая, но в нашей стране звучит нормально. Вспоминается анекдот про палача, который на вопрос, не страдает ли его душа от специфики работы, ответил: «Всем надо жить».

Я столкнул лодку на воду и уже не выбирался на берег до темна, проверяя сети и раколовки, а за доставшееся мне утром ведро членистоногих заручился обещанием на канистру бензина, которую получу, очевидно, к морковкину заговенью или сразу после второго пришествия Христа. Как повезет.

И все-таки я занялся раками. Ловил по два-три ведра. Реализация задерживала процесс, и пришлось наладить место хранения: опустил в речку сетяной ящик.

На горизонте с очередной идеей нарисовался свояк:

-- Ловим бреднем. Везу в Область. Пусть по двенадцать. Навар жуткий.

-- Поехали.

Взяли дочерей, ходить с мешком. Набродили три ведра раков и щуку. Не в силах поделить и не желая друг дружке уступать, наши дочери бросили ее в воду. Новое поколение – люди компромисса.

Я добавил три ведра раков из НЗ. Игорь прикупил пару ведер на стороне и собирался обернуться очень круто.

П.С. В ожидании результатов коммерческого предприятия на рыбалку я не поехал. Обошел еще раз организации в поисках работы – никому не нужен.

П.С. Свояк оказался хреновым коммерсантом: раков не взяли ни по пятнадцать, ни по десять, ни даже даром. Требовали сертификат, накладную, разрешение, что-то еще.

Не выдержав целодневного путешествия в багажнике Жигулей, отдали богу душу около тридцати килограммов раков. Около двух ведер я умудрился растолкать в сыром и вареном виде. Остальных съел свояк, оплакивая истраченные деньги.

Бездарненько мы рачьими жизнями распорядились, примерно, как государство нашими. Сначала собиралось куш сорвать, а вот теперь отделывается, только бы распихать: лучших отдает поштучно, некоторых кучками «по двенадцать», кого-то «впаривает» даром, а большинству оставляет возможность задохнуться в собственном дерьме и выбрасывает потом на свалку.

П.С. Последнюю рыбалку попалась шестикилограммовая щука. Пыталась заглотить большого линя в сетях и…попалась.

 

ПОПУТЧИКИ

 

-- Все мы едем к закату.

-- А если попробовать сойти?

-- Закат наступит раньше…

Подслушанный разговор

о вечном

 

Неделю назад я вышел из очередного непланированного запоя и, наверстывая пропитое, каждый вечер уезжаю на Свинарник, так называется пруд, расположенный неподалеку от свинофермы. Карася здесь, как грязи, а грязи непочатый край.

Пруд по краям зарос высоким камышом, и потому ветер, одуряюще-жаркий, выдувающий душу на открытых местах, рыбалке большой помехи не делает.

Карась в подобных прудах обычно вырождается в мелких головастикоподобных монстров, или оплодотворяется другой рыбой и становится похож, скорее, на плотву. Тем не менее, это довольно вкусная рыба и пользуется устойчивым спросом у беднейших слоев населения, благодаря дешевизне. Кто побогаче, берут для кошек.

В мелкую тройниковую сеть карась набивается гроздьями, и вся рыбалка сводится к тому, чтобы протаскивать и выпутывать из ячей золотистые тельца. Количество радует, но однообразие надоедает, а ногти на руках едва не отделяются от пальцев.

Меня держит здесь стабильный заработок, а это важно для скорейшего избавления от долгов за минувший запой. Одна поездка дает до пятидесяти рублей чистого заработка, и мне уже почти удалось свести концы с концами.

На выезде из города голосовали трое парней, но я подвожу только женщин – принцип -- и проехал мимо.

Вспомнился, кстати, случай десяти или более летней давности. Рассказываю, как слышал:

Женщина возвращалась из города на попутке, и шофер то ли с согласия, то ли с полусогласия, то ли по своей инициативе взял с нее плату натурой. Женщина, освободившись наконец, бросилась бежать, вместо того, чтобы доехать на той же машине, если за дорогу, все одно, уже «уплочено». Набежала на пастуха и поведала о своем горе, а пастух оказался человеком впечатлительным и «разрядился», как говорят, не отходя от кассы. Несчастную это так ошеломило, что, добравшись до дома, не смогла она умолчать, пока муж не вернулся с работы, и перед соседом.

Слегка напрягая мотор, машина поднялась на пригорок, украшенный геодезической вышкой. Тесть рассказывал о проводившихся здесь до войны раскопках – искали что-нибудь древнее и, вроде бы, находили. А вдруг правда? Вода рядом, земля хорошая. Почему бы и не жить здесь питекантропам, неандертальцам и австралопитекам? Потомки выживают. Я глянул в зеркальце, и мне навстречу весело ухмыльнулся потом древних туземцев, очень довольный своей шуткой.

Но вот и ферма, а следом пруд, и на моей полянке мотоцикл Урал, принадлежащий моему тезке Стежкину. Тотчас раздался голос хозяина:

-- Николай? Опоздал сегодня.

-- Привет! Ты мне хвост оставь.

-- Плыви, поместимся.

Из-за кустов вышел Толька Бессонов, постоянный напарник Стежкина. Кивнул мне и присел на мотоцикл. Перебрасываясь с ним новостями, я разгрузил машину, накачал лодку и загрузил в нее сети. Стежкина не видно за камышом, но плеск весел слышится неподалеку.

В бытность мою председателем кооператива Коля Стежкин и Толик Бессонов, люди, по сути, не злые, выпили из меня несколько литров крови. Числились работниками два месяца, а наработали едва неделю. Пропивали материалы, прогуливали, клялись слезно и давали обещания под такие залоги, каких я не требовал. И забывали клятвы, стоило на секунду оставить их без внимания.

Я отличаюсь ангельским терпением, особенно, если человек мне симпатичен. А Стежкин, безусловно, обаятельный парень, за это свидетельствуют три его брака, и все три жены изъявляют готовность вернуть и простить легкомысленного супруга.

Кроме того, еще прежде кооператива мне случилось быть классным руководителем у одного из его отпрысков, который также не упустил возможности отведать моей кровушки. Можно сказать, «кровное родство».

Но и мое терпение выплеснулось через край, когда «работнички» пошли купить сигарет, а вернулись через две недели и попросили дать на опохмелку. Я дал… расчет.

С той замечательной поры прошло два года. Толька пил по-прежнему, а Николай остепенился, закодировался от пьянки, женился. По его словам, «взял интеллигентку, в садике поварихой работает». Страстью его стала рыбалка.

Торопясь, чтобы Стежкин не уплыл далеко, я прогребся через камыш:

-- Покажи, где ставил?

-- Около того берега сеть видишь? А дальше чисто. Ставь – не хочу.

Он бросил весла в лодку и закурил:

-- Ездил куда?

-- Неделю здесь пасусь. А ты?

-- На Гашоне был. Килограммов тридцать взял: лини по полкило и плотвы жена чашку засолила, -- он руками показал размеры чашки, более полуметра.

-- Раки были?

-- Ведро навыпутывал, -- он затянулся так, что сигарета затрещала, как бикфордов шнур. — Место хорошее, только ездить далеко. Все кости вытряс на колчках.

Лет двадцать назад пруд был значительно меньше, и по берегам его наросло много деревьев и кустарников, но потом плотину подняли. Вода затопила растения. Они погибли, образовав своеобразный пояс из коряг, много их и в мелких местах, где в «допотопные времена» была суша.

Поэтому рыбачить в «хвостах» -- занятие нервное: всегда можно крепко зацепиться или вытащить с карасями хорошую коряжину. Меня эта проблема мало стесняет, поскольку сети и без того старые и рваные, и уже через час я наставил столько, что караси могут избежать их только при условии полной своей недвижимости.

Вечер на воде – приятнейшее время. Ветер стих, солнце коснулось деревьев. Застыли стрелки камыша, и неподвижные серые облака, протянувшиеся по небу от края до края и отразившиеся в воде, потерявшей прозрачность, начинают краснеть нижним краем.

Конец дня. Не выбрасывая сигарету, потихоньку гребу к берегу, и весла, слегка волнуя воду, волнуют, кажется, и облака. Земной рай, если бы не комары.

Стежкин, по-обыкновению, кипятит чай и уже начал свою интермедию: его хлебом не корми, дай только подшутить над компаньоном:

-- Анатолий, ты, конечно, можешь упираться сколько хочешь, но, чтобы быть рыбаком, сети не нужны. Вот у тебя три сети,

-- Четыре, — Бессонов в очередной раз заглотил наживку.

-- Пусть пять, а ты все равно не рыбак. На рыбалке нужно все возможности использовать. Я сети ставил, а ты, тем временем, должен был не самогонку на берегу кушать, а забираться в камыши и шугать карася на сети.

-- Ты что? Охренел? Иди-ка сам пиявок покорми.

Подтянув лодку повыше на берег я подошел к ним, и Стежкин сразу включил меня в разговор:

-- Николай, я ему говорю, что если на рыбалке только спать и лакать самогон – это не рыбаки.

-- Да, перевелись рыбачки, -- Стежкинскую болтовню я всегда поддерживаю с удовольствием.

-- Вот, перевелись. Нет самого духа рыбацкого. Ты, Толик, зачем на рыбалку ездишь?

Бессонов растерялся:

-- Ну… Рыбу поймать.

-- Рыбу поймать, -- передразнил Стежкин. — А знаешь, что такое меркантильность?

Я удивленно на него уставился: не ожидал подобных словечек. Бессонов, начиная злиться, засопел.

-- Стремление к личной выгоде, понял? Ты едешь на рыбалку нажиться. Тебя не волнует, -- он пошинковал рукой воздух. — Сам процесс. Ухватить побольше, и домой. Это не рыбалка. Николай, подтверди.

Уже невмоготу видеть растерянную физиономию Бессонова, но зная, что Стежкин едва миновал увертюру, и весь спектакль, соответственно, впереди, я выдавил сокрушенно:

-- Перестали быть романтиками.

Стежкин слегка притух, вспоминая полузабытое словечко из пионерской юности, но быстро взял себя в руки:

-- Именно. Перестали получать удовольствие, утратили наслаждение от работы, от красоты, от общения с природой. Дыхание речного воздуха перестали ценить…

Он увлекся и чесал, как по-писанному. Бессонов внимал, пораженный не столько смыслом, сколько красотой слога в речах подельника. Но Стежкин уже зарапортовался, его словарный запас подходил к концу, исчезла с губ ироническая складка. Пора помогать:

-- Но согласись, тезка, рыба тоже нужна.

Стежкин поблагодарил взглядом и достал сигарету. Бессонов расслабился и снова себя подставил:

-- Можно говорить о природе, когда после каждой рыбалки по два ведра рыбы продаешь.

Он и не подозревал, что главный калибр Стежкин еще не выкатил:

-- Скоро можно проверять. Ты, Анатолий, главного не понимаешь. Мы с тезкой на работе, а красота придает нашей работе смысл. Рыба – результат, но не главное. Сейчас поедем проверять. Николай, я уверен, будет с рыбой: он не поленился и шугнул от берега, а ты сачканул, -- Стежкин даже вверх как-то подтянулся, демонстрируя благородное негодование.

-- Сам бы шугал.

-- Николай в хвосте ставил, там берег чистый, а у меня надо с другой стороны камыша заходить. Ты не зашел – мы без рыбы.

Я начал подкачивать лодку, следом оттолкнулся Стежкин, не забыв про заключительный аккорд:

-- Короче, извини, Толя, но до рыбака тебе, как до Москвы этим самым.

Бессонов, кажется, въехал, что на его счет развлеклись, и ответил добродушно:

-- Давай, кати. Если крупный попадется, выкидывай: береги природу, мать твою!

За разговором я забыл попросить у Стежкина мазь от комаров, и «звери» своего не упустили. Едва подняв первый шнур, я охнул и начал торопливо закуривать, пока руки сухие. Комары облепляют, но дым сигареты отпугивает гнус от глаз и носа.

Караси и лини висят в сетях гроздьями, и дно лодки быстро покрывается рыбой. Впереди еще три сети, а накусанные уши уже так распухли, что, кажется, похлопывают по щекам при резких движениях. Давно я не работал так стремительно, и полетел к стоянке на всех парусах, время от времени пожимая плечами, в тщетной попытке стереть с ушей кровососов.

Николай с Толиком, устроившись у куска брезента с разложенной едой, пьют чай при свете костра. Забрав из машины помидоры и хлеб, я присоединился к ним. Стежкин придвинул крупно нарезанное сало и оставшийся зубчик чеснока.

-- Как успехи? – мой вопрос дал Стежкину повод вернуться к прежнему развлечению и опять за счет Бессонова.

-- Килограмм десять снял, -- небрежно отвечает он. — Если б Толька не сачканул, можно б сматывать и домой ехать.

-- Вот п…л! – Бессонова заело. – С десяток выпутал. Сам поставил сети, где рыбы нет.

-- Я, Толя, без рыбы никогда не уезжал, а вот ты… Чай попил? Теперь покури и полезем шугать. Не хотел по-светлому лезть в воду, теперь в темноте придется комаров кормить. Николай, ты сколько привез?

-- Килограмм семь-восемь…

-- Усек, Толя? Человек работал. Он поймал. Это рыбак. Он на природу ездит не у достархана кверху пузом лежать.

-- Ты долго на меня будешь наезжать? Ну, поймал. Ну не поймал. Тебе надо, ты и лезь!

В голосе Бессонова прослушивается обида, но для его приятеля чуткость – явление чужеродное: он недоволен, что поймал меньше меня и «прет по бездорожью». В его иронии начинает угадываться злость. Подозреваю, что он и сам готов забраться в темный камыш, только бы доставить другу пару- тройку неприятных минут.

Типовая ситуация: односторонняя ирония часто переходит в сарказм, ударяя таким образом автора, если он недостаточно умен, чтобы вовремя остановиться. Хорошо начинался вечер, а спать пошли злые.

Я предложил парням место в машине, и Бессонов сразу начал моститься на задних сиденьях, а Стежкин, устраивая постель возле мотоцикла, громко ворчал, что настоящий рыбак должен спать под открытым небом, впитывая природную гармонию.

Я кратко возразил, мол, занимаюсь браконьерством профессионально, и свежее дыхание ночи может сказаться на моем здоровье самым негативным образом. В общем, извините. На свой счет принять не могу.

Он зло ворочается на своем брезенте, потом садится и закуривает. Не дожидаясь продолжения разговора, я нырнул в кабину.

Утром воздух сухой и прозрачный, но каждодневные ночевки «на природе» накопили в теле такую усталость, что из спальника выбираюсь, только взбодрив себя сигаретой. И сразу слышен голос Стежкина. Он ворчит во весь голос, явно рассчитывая на слушателей:

-- Твою мать! Рыбы кучами навалено! — услышал хлопанье дверцы и закричал:

-- Коля, ты? А Толька спит? Зачем на рыбалку ездит?

-- Что за человек? – Бессонов бубнит, но по звуку тоже не уступает коровьему мычанию. Перешагнув порог машины, он выбирается на траву и, начиная оправляться, обращается ко мне. — Всю ночь то ворчал, то храпел, то теперь поднял в чертову рань.

-- Давай, давай, поворачивайся! – обилие карася в сетях дает новый толчок остроумию Стежкина, и он, похоже, готов вернуться к дискуссии на тему: рыбак-не рыбак. Зная, что их не переслушать, я оттолкнулся веслами и подгребся к Николаю.

Сеть, действительно, плотно утыкана карасем, и Стежкин, как бы ненароком ее приподняв, дает мне это увидеть.

-- Хочу повыбирать, чтоб постояла, пока другие сниму. Эх, если бы не на работу!

Сожаление понятно: сети освобожденные на зорьке, быстро набирают до трети ночного улова. Я покивал сочувственно и отправился к своим сетям.

Протаскивая и выпутывая рыбу, я заметил, что тороплюсь: мне не хочется, чтоб парни уехали не попрощавшись. Дожился. Как одинокая дворняжка, стараюсь продлить минуты общения с людьми. Я успел, они еще возились со своим «двухведерным» уловом.

А потом они уехали. Я остался один, как пассажир на обочине.

Солнце поднялось на два десятка метров и тоже остановилось.

Стою на дороге, почти тропинке, отмеченной двумя слабыми колейками. Хочется заорать, заблажить, выругаться погромче или сломать что-нибудь.

Рассказать, как плохо одному, но потихоньку, а если громко, не поверят.

Но ничего не произошло.

Солнце, как светило, так и светит. На месте луг. Камыш никуда не делся. Пруд с прозеленевшей водой. Глупо так заводиться с утра, Прощай природа – пора домой.

Погрузка не заняла много времени. Подвывая непрогретым мотором, выбралась на дорогу машина. С обочины подняла руку русских размеров казашка:

-- В город подвезете?

-- А как же? – постарался я быть улыбчивым и приветливым.

-- Пьяненький что ли, — женщина подалась назад, а я улыбнулся еще шире:

-- Дело хозяйское.

До дома двадцать километров, и все время солнце в глаза. Затемненное, красновато-жуткое, как на закате.

 

НЕПРИЯТНЫЙ СЛУЧАЙ

 

«Капуста в рационе — это не единственный

признак Козла»

По-доброму о ближних

 

Я рулю и пою. Все хорошо. Утро прекрасное. Дело сделано: поймал около двадцати килограммов. Хватит и на бензин, и на долги. Дорога по раннему времени пустынна. Скоро дом.

Радость распирает, и я ору во все горло. Голос у меня отличный, между басом и баритоном, слуха тоже нет, но пою замечательно. Налегаю на романсы, модулирую голосом, аккомпанирую двигателем, сбрасывая и прибавляя газ. В город влетел, громкость сбавил, чтоб прохожие не шарахались. Проезжая мимо своякова дома, увидел в раскрытых воротах Сашкин Москвич и остановился узнать, как сложилась их рыбалка.

Дело в том, что рыбачить вчера мы отправились втроем: Игорь и Сашка в Москвиче, я в своем вездеходе на самый большой и рыбный водоем в районе Океан. Здесь гоняет браконьеров не только местная рыбинспекция, но и областная. А промышляют бригады с официальными разрешениями и шушера, имеющая выход на нужных людей. Я в эти категории не попадаю, а свояк вхож.

Он позвонил мне перед обедом:

-- Николай, на Океане плотва пошла.

-- А я при чем?

-- Ты едешь или нет?

-- Конечно, еду!

-- Подъезжай к трем.

Разговор меня очень удивил, поскольку на рыбалки, обещающие быть хоть сколько-то результативными, свояк обычно ездит не со мной.

Оказалось, у Игоря завелся половной билет, в котором черным по белому было написано, что имярек сотоварищи имеет право ловить во всех водоемах района, имея лодку и две сети. Очень хороший документ, грех его не использовать.

Попали в недобрый час. Едва я закурил, оглядывая необъятное зеркало водохранилища, а Сашка вытащил из багажника лодку и мешок с сетями, около нас тормознула тридцать первая Волга, из которой вылезли мент и некто гражданский в защитном костюме. Оба с пистолетами в кобурах.

-- Документы… И доставайте все из машин.

Вот и рыбалка! Половной билет не сработал. «Начальник» только указал на несоответствие записанного в нем и нашим грузом: три лодки и четыре мешка сетей. Приняв во внимание, что мы не начали ловить, нам «предложили» в виде штрафа по половине минимального оклада каждому.

Сашка с Игорем закружились, вспоминая знакомых официальных лиц и через слово поминая свою принадлежность к налоговой инспекции. А я представил себе сумму и ее отсутствие у меня и устроил скандал.

Сказал, что получая полумиллионную зарплату, очень важно ее отработать, штрафуя безработных. Что, имея на боку «пушку», приятно чувствовать себя крутым, быть с рыбой и деньгами, не замочив конец. Что можно чувствовать себя спокойным, пока есть на что покупать детям «сникерсы» и «марсы».

Безобразная получилась сцена. Я пер напролом по бездорожью и, наверняка, бросился бы в драку и стремился к убийству, но инспектора отошли подальше и речи обо мне больше не заводили.

В повседневных условиях я не назвал бы среднего рыбинспектора сколько-нибудь выдающейся личностью. Ну, может быть, чуть более других хитроват, нагловат и предприимчив, а так человек, как человек, со всевозможными обычными отклонениями и комплексами, не опасными для окружающих.

Настоящий его менталитет его проявляется, когда он, начальственно остановившись у кромки воды, командует:

-- А ну-ка, рыбачок, правь к берегу. Показывай, что поймал. Выгружай, выгружай все. И, лицензию.

Верх лицемерия. Ему ли не знать, что во времена бесплатных путевок получить последнюю можно было только по великому блату, а в нынеших «экономических» условиях она стоит столько, что оправдать ее можно, лишь вылавливая из речушки осетров, которые здесь априори не водятся.

Вспоминается школьная техничка. Обычная, на вид, женщина. Очень к ученикам цепляться любила. Бросил ли тот бумажку, прошел ли в грязных сапогах или не дай бог не дернул ручку унитаза в туалете.

На виновного обрушивался гневный, а главное громкий монолог, изобилующий просторечиями: «посрал», «жопа», «говнюк» и т.п. Техничка «блюла порядок», «исполняла должность». На учителей и директора не нападала – боялась отпора, но детям доставалось.

Старая грымза знала, что делала: школьников нельзя бить — она и не била, в школе не рекомендуется материться – так никакой матерщины и не было. Но ни в каких моральных кодексах строителей коммунизма (а наше воспитание берет начало оттуда) нет ни слова об унижении.

И техничка унижала, растаптывала, уничтожала мальчишек на глазах у всех. Удовлетворяла садистские наклонности, защищенная должностью и правом охранять государственные интересы.

Каждый при желании, может вспомнить вахтера, бухгалтера, милиционера, директора предприятия, в основе поступков которых «комплекс технички».

Возвышаться, унижая. Причинять боль, оставаясь в безопасности, а то и отправить ближнего «к отцам», пользуясь покровительством самой надежной «крыши» -- государства.

Враньем было бы сказать: «Работа такая». Сами себе место выбирают по душевной склонности. Желающие безнаказанно оскорблять идут в технички, избивать – в милицию, грабить водоемы – в рыбинспекцию. А в целом – обычные люди: блюдут государственные интересы, не забывая о своих.

Не хотелось бы стричь всех под одну гребенку. Бывают и бескорыстные, честные, человечные рыбинспекторы. О них я много читал в блаженной памяти литературе социалистического реализма. В жизни встречать не приходилось: наверное, в психушке сидят.

Игорю и Сашке выписали по сорок рублей и рекомендовали сдать пару сетей. Из солидарности я сдал свои похуже, от которых давно мечтал избавиться. После этого нам разрешили ловить, но Игорь стал мурзиться:

-- Ты влез, а мы бы их уговорили.

-- Да пошел ты!

Я сел в свою машину и помчался, аж колеса задымились.

Им проще: у них работа, зарплата и какой-никакой социальный статус. Как им объяснишь, что пришлось занимать деньги на бензин, что живу в долг, что через три месяца, когда кончится рыбалка, детей кормить будет нечем.

Каждому не расскажешь о думах безработного, которому утром некуда идти, который до вечера перекручивает в голове одну и ту же мысль и… не находит ответа.

Безработица — это психическое заболевание, иногда может принимать острую и опасную форму: человечек либо на других бросаться начинает, либо на себя руки накладывает.

Я не хулиган, не бандит, агрессивность для меня понятие абстрактное совершенно, а вот сегодня готов был убивать, зубами бы грыз. Очевидно, это и до ментов дошло, или остатки совести шевельнулись. Нет, просто струсили. Слуги Государства оказались не на высоте.

Проскочив пяток километров, я начал успокаиваться и, прежде всего, сбросил газ: машина не виновата, что у хозяина сдвинулись мозги. Закурил и начал искать выход из ситуации.

Бензин уже потрачен и, следовательно, без рыбы возвращаться нельзя. Свернул к речке. Здесь не очень широко, но рыба должна быть. Рыбаки бывают здесь не часто из-за несильного, но достаточного, чтобы поднять сети течения.

На берегах нет деревьев, обрывы круты, и негде спрятать машину. К тому же недалеко село, и по берегу постоянно «дефилируют туземцы». Подобные обстоятельства у меня называются «работой в условиях дискомфорта».

Несмотря на все неудобства, рыбалка задалась. Сразу и активно пошел лещ. Течение поднимало сети в центре, но края давали достаточную компенсацию. Перед утром воткнулись несколько щучек и судачков, влетел небольшой карпенок. Совсем неплохо для неудачной рыбалки.

Я оставил машину на улице и вошел во двор. Игорь и Сашка выбирали рыбу: судачки, щучки, подлещик — примерно, как у меня.

-- Привет. Как рыбачилось?

Игорь наклонил голову ниже, протаскивая в ячею щуренка, и промолчал. Сашка, более вежливый, выдавил:

-- Сам видишь.

-- Обиделись? Ну и ладно, -- я повернулся и ушел: «Они, видите ли, деньги потеряли! Да я, может быть, веру в людей потерял!... Одни козлы кругом!»

 

БУДНИ

 

«На всякого живущего находится монстр, для

которого данная особь только корм. Для

червяка – курица, для курицы – человек,

для человека – государство -- монстр без лица».

Рядом с природой

 

Рыбалка перестала быть удовольствием, превратилась в утомительную и скучную работу. Я исчерпал отпущенный природой лимит оптимизма и энтузиазма, а мое настоящее называлось безработицей и безнадегой.

Телевизор захлебывается, вещает о героях капиталистического труда, о храме Христа Спасителя, на который удалось наскрести деньжат… Разворовав страну, наскребли денег на пару церквух. Сколько же стоила эта страна? Или страна стоила много, но украли столько, что осталось только-только храм построить?

Наверху «творцы реформ», «люди с новым мышлением». А их особняки, машины, деньги – плата за ум, предприимчивость, деловитость. И они не берут лишнего, а только то, что обеспечивает достойное существование да избавляет от необходимости воровать по мелочам.

Они за народ. Во всей России не найти депутата, который был бы против народа. Не уточняют, правда, кого они считают народом.

Да, их жены, дети, кумовья имеют предприятия, магазины, держат контрольные пакеты акций предприятий от молокозавода до Газпрома, но это личное дело жен, детей и кумовей, и нечего оскорблять честные имена и лица российского истеблишмента…

Из минора снова вытащил свояк. Он прикатил на велосипеде и с порога завел привычную песню:

-- Ты не поверишь!

-- Угадал.

-- Точно, точно! Линь идет. Михалыч наловил. Сети надо ставить вдоль камыша, и тогда будет…

Бензин обеспечил свояк, и это, в конце концов, решило дело.

Мы поставили сети вдоль камыша, поставили поперек русла, поставили в камыше и поставили на чистой воде. Выпили и легли спать, а утром утерлись десятью килограммами линя, очень невзрачного на вид.

-- Коля, ты не психуй. — утешал меня Игорь.-- Сегодня поедем на Директорский. Хапнем капитально.

Пруд, о котором говорил свояк, называется так, потому что находится под опекой, кураторством, является вотчиной директора совхоза. В пруду водится карп, а Игоря туда допускают на рыбалку благодаря его ревизорской должности.

К вечеру стих ненадолго восточный ветерок, а потом сменился на западный. Уже второй день в природе чувствуется тяжесть и напряжение, и большого улова я не жду. Тем не менее, мы быстро расставили сети и расположились на берегу.

Откуда-то тут навалились «гости»: сначала менты прикатили на КАМАЗе – все пьяные — гуляют. Потом бандиты на «Жигулях» -- эти трезвые, но быстро набрали градус, скоренько выпив литровую бутыль водки. Мы пить отказались, сославшись на нездоровье. Правда, когда толпа рассосалась, свояк в одиночку расправился с литром. Все болезни, как рукой сняло.

По нынешним временам и к милиции, и к бандитам приходится относиться почтительно. Да, впрочем, и разница между ними невелика: и те, и другие с незаконченным средним образованием или получили его в СПТУ. Одинаково презирают всех, непринадлежащих к их сословию, клану, группировке, как уж правильнее назвать? Обращаются с людьми соответственно: если уж здорово не навредят, то унизят обязательно – укрепляют свою значимость.

Погода не обманула. Не обещала рыбы и не дала. Карпа собирали всю ночь поштучно и едва наскребли тридцать килограммов.

Отправил жену продавать рыбу, а сам опять к телевизору уселся, новости смотреть. А там все прекрасно понимают. Да, проблемы есть. Никто и не спорит. Предприятия налогами задушили? А с чего тогда пенсии платить?

С задержками, но выплачивают. И пенсионерки взрослых сыновей с их детьми на эти пенсии содержат. Работы нет, и на биржу встать, кроме кучи справок крутой блат нужен. А голодные обмороки у работяг и школьников – так это государства и не касается: самим, ребята, нужно к рынку приобщаться.

Из истории известно, что в голодные годы на Руси люди кору с деревьев толкли и ели, а помещики, которым принадлежали леса, кору рвать не мешали, но с болью глядели, как деревья гибнут. Дураки были те помещики. У нас с голодухи народ бросился рыбу, раков ловить. Так государство не стесняется, тысячными штрафами обкладывает, по лодкам, по людям стреляет. Интересно, какие суммы будут выписывать лесники? Или на месте вешать будут, когда до коры дойдет? А дойдет скоро. Не может не дойти.

Или государство право, сберегая природу для будущего? Только будет ли будущее у моих детей?

 

ТРУДОВЫЕ БУДНИ

 

«Трудовой подвиг – работа выполненная

с героическими усилиями. В лучшем случае,

бесполезная».

Мимоходом

 

Реализация карася идет с трудом: прилавки на базаре завалены рыбой, а покупателей рядом не просматривается.

На прудах масса рыбаков и сетей. В будние дни людям больше нечем заняться, как ловить карасиков. Такие вот грустные шутки шутит с нами родная страна. Народ высвобождается с переходом к «капитализму» стремительно, и рыбалка видимой простотой и выгодой кажется многим спасительной соломинкой, чтобы выжить.

Увы, если бы это было так. Даже при моем напряженном графике едва хватает на хлеб и бензин, а бывают и неудачные дни, и непогода, и отдохнуть надо иногда. Где бог, и кто правит нами? Я бы мог обратиться к вере, но слишком много «Если бы». Если бы яблоко не упало на голову Ньютону, если бы из ванны Архимеда не выплеснулась вода, если бы пуля не вылетела из ствола с заданной скоростью, если бы вор не украл, а растлитель не растлил…

Но яблоко падает, выплескивается вода, пуля попадает в цель, и свободный человек в свободной стране приходит к необходимости убивать, чтобы выжить, шагать к власти по головам, наступать на горло ближнего ради денег… И, следовательно, нет бога, а в области разума, как и в материальной, властвуют строгие физические законы – физика человеческих, читай «дьявольских», отношений.

Все мои усилия кончаются ничем. Денег как не было, так и нет. Нет и перспектив, только усталость: очень утомительно из ночи в ночь спать вполглаза. Вспоминается анекдот про трудолюбивого вора:

Судья:

-- Это правда, что вы за последнюю неделю совершили шесть краж?

Вор:

-- Да, ваша честь, и, если бы все работали, как я, наша страна была бы на пути к процветанию.

Боюсь, что анекдот про меня. Килограмм рыбы стоит три рубля, а литр бензина шесть. Вот и зарабатывай! Безрадостная картинка.

 

УНЫЛАЯ ПОРА

 

«Осенью боюсь зимы: вдруг она навсегда».

Анализ собственных ощущений

 

Даже в добрые времена я встречал осень с тревогой и уже с середины августа начинал с безнадежной обреченностью ждать неизбежных холодов и завидовать африканским аборигенам, считая, что по метеоусловиям мы более негры, чем жители жаркого экватора. Было бы любезно с их стороны предоставлять Климатическое убежище жителям северных провинций.

Шутки шутками, но отсутствие работы и зарплаты, а рыбалка и, соответственно, мой небогатый заработок подходят к концу, рождает мысли очень не радостные. Надежды получить работу, и летом достаточно прозрачные, с наступлением осени тают вместе с теплом.

Машина плавно идет проселком. Позади густым шлейфом вытянулась пыль, что создает ощущение скорости. Колеса катятся мягко, однообразие природы не раздражает, и умиротворение опускается на душу.

Закуривая, я отвлекся, а когда снова глянул на дорогу, метрах в двадцати перед машиной мчался громадный ушастый заяц. Азарт захлестнул, и, придавленная ногой, коснулась полика педаль газа. Одним глазом я посматривал на спидометр, стрелка перевалила за шестьдесят, и только тогда расстояние до зверушки стало сокращаться. Десять метров, пять, три… Заяц присел на задние ноги и нырнул в кусты, а я едва не свернул следом.

Расступилась лесополоса, справа зазеленели озимые, и не далее сотни метров знакомые силуэты – дрофы. Машина менее привычна для птиц, чем трактор или комбайн, они начали отходить в глубь поля, побежали, взмахнули крыльями и полетели. Стоя на обочине, закурил, провожая взглядом, пока полет не превратился в посверкивающую изнанкой крыльев полоску. Удивительно красивое зрелище в степи.

Пруд — бывший овраг, ограниченный плотинами. Русло извивается змеей, как на низменных северных реках, но для наших мест десять поворотов на версту – нонсенс. Но прятаться от посторонних глаз удобно, и я завел машину под берег: привычка не афишировать свою деятельность, ставшая второй натурой.

Спустился к воде по крутому откосу, и на меня бесшумно набросился рой слепней – обратная сторона заветерья. Когда отмахиваясь и убивая десятками летучих вампиров, выбрался на ветерок, белая майка оказалась сплошь в кровавых пятнах.

Серьезная рыбалка и развлечение мало стыкуется, называть ее удовольствием может только очень легкомысленный человек. Ежедневно я провожу в лодке по четыре-пять часов: постановка, проверка, съем сетей, полтора часа переборка, столько же на дорогу, и ночевка в холоде и сырости, и постоянный недосып, и непреходящий стресс от незаконности моей работы.

В пруду много линя, встречаются экземпляры до килограмма весом, однако первой почти у самой лодки взрывает воду щука – мой любимый хищник. Ловить щук на жерлицу, живца или блесну – сплошное удовольствие из-за ее потешно-бестолковой жадности.

Однажды крупная щука ухватила мою плотвичку-живца, и мы добрых десять минут играли в перетяжки, пока она догадалась проглотить наживку, а я смог сделать подсечку. Слегка приподняв шнур, ухватил рыбину за спину и бросил в лодку, выдернув сеть из зубастой пасти.

Характерная примета «бабьего лета»: на смену жаркому дню приходит холодный вечер. Как предвестник наступающей ночи протянулись от камыша широкие усы по воде – навстречу лодке плывет ондатра. Стараясь не зашуметь погреб без плеска, но за пять метров крыса резко сворачивает в камыш и минует лодку, с треском продираясь вдоль берега, потом выбралась на чистое и, как ни в чем не бывало, продолжила путь.

Зверушка совершенно меня не боится – это приятно, и я заботливо проследил, как она минует сеть, готовый помочь, если потребуется. Убивать ондатр в сетях для меня удовольствие из последних, но порой приходится: оставить живой – поставить крест на сети, а выпутывать руками – упаси бог – зубы острее шила.

Пошел линь, встречается плотва, начали наступление на сети грязные и мелкие раки. Неподалеку выращиваются травы на орошении, наличие гербицидов сыграло в облике раков, очевидно, не последнюю роль.

Быстро темнеет. Потягивает сыростью, хотя на воде ни рябинки. «Порою той, что названа, порой меж волка и собаки» -- очень верные слова нашел классик. Поздние сумерки вызывают ощущение озноба и неясной жути, связанной с расплывчатостью всего, что недавно виделось отчетливо. Но кругом никого. Нет и бога на небе, а с сатаной, бог даст, договорюсь. Самая темная пора – начало ночи.

Я спал спокойно, только в сетях неподалеку что-то однажды шумно заполоскало и разбудило. Сразу проверить поленился, пошел посмотреть только утром, но поднимающееся солнце размазало отблесками поверхность, и любопытство пришлось отложить на потом.

В восемь утра начал скопом собирать сети. Там, где ночью слышался плеск, комочками на воде лежат три ондатры. Обычная картинка: попались вместе, а выбраться пытались врозь, кусая и топя друг друга – ситуация характерная не только для крыс. Жаль зверушек. Против воли они становятся частью добычи.

Шкурка идет рублей в тридцать, но мне этот заработок не нравится.

 

ПОСТПОХМЕЛЬНЫЕ МОТИВЫ

 

«Хочешь увидеть бога – посмотрись в зеркало: ты

его образ и подобие.

Хочешь увидеть сатану – всмотрись пристальнее».

Размышления во время бритья

 

У меня в очередной раз поехала крыша. Снова умудрился вляпаться в запой. Самое скверное, я знаю, -- это не в последний раз. Знаю и причину срывов – постоянный давящий стресс, неопределенность, безнадега, злость на себя, что не сумел определиться в рынке, и на государство, которое уже занесло меня в список неизбежного отхода, списало, и теперь даже не интересуется, действительно ли я уже отошел.

Россия, разызнасилованная «новыми русскими» (Не такие уж они «новые» и, чаще всего, не «русские»), катиться в тартарары к чертям собачьим. Выжить в ней становится возможным лишь отказавшись от чести и совести, делая деньги на беде себе подобных.

Лучшего «в Верхах» ждать не приходится: ну сменит Свердловскую группировку Питерская, и новые депутаты снова будут преданы народу и стране, пока не останется ни народа, ни страны.

Этапы запоя известны. Первый день эйфория, второй – веселое похмелье и продолжение, третий – тяжелое похмелье и вырубон, четвертый — еще более тяжелое похмелье и отравление.

Когда новые дозы уже не пьянили, а только вызывали злобу и дурь, я кулаком высадил пару стекол в доме, и жена не упустила возможности сдать меня ментам. Дети были у тещи, а Лидка искала возможность продолжить веселье в другом месте без меня тяжелого.

Я действительно был возбужден, но пьян не был, и держать меня не стали, рассудив, что выбитые стекла – дело семейное. На этом запой и кончился. Лидка прогуляла где-то до утра.

Разборок не было: я не вижу в них смысла, а Лидка боялась разбудить во мне зверя.

Выход из запоя – штука страшная. В ночах без сна, но с кошмарами, выбираются из углов жутковатые хари, всегда готовые утащить к дьяволу душу, чуть только потеряю контроль и шагну из пограничного состояния в «не туда». Опасность тем более велика, что и страна наша склоняется к суициду. Мне ли отставать?

Утром зашел сосед и «кстати» рассказал о двух общих знакомых, «сыгравших в ящик» на неделе. Одному тридцать семь – не выдержало сердце трехмесячного запоя, другому тридцать девять – отравился спиртосодержащей гадостью. Все там будем.

Полусон-полуявь. Я болтался по дому не в силах усидеть на месте, смотреть телевизор, поесть или поспать. В зеркало на меня смотрело странное, распухшее, почерневшее лицо, почему-то нежно-розового оттенка.

Каждая следующая пьянка проходит все тяжелее. Ум заходит за разум при воспоминании о том, где был, что наговорил и что сделал. Даже после двух суток неупотребления не могу сесть за руль.

В конце Брежневского правления называли наше поколение «потерянным». На самом деле мы потерялись сейчас: выросшие в расцвете «застоя», ничему толком не обученные, профессионально очень средние, нынешние сорокалетние оказались бесполезным, скорее, вредным грузом.

При советской власти, когда становилось совсем невмоготу, приходил «Хомо вульгарис» -- человек обыкновенный в высокий кабинет и, отстояв очередь, спрашивал с надрывом: «Как же так?» После чего немедленно получал моральную поддержку и жил дальше с чувством глубокого удовлетворения. В любом случае он знал, что государство на его стороне. А на чьей оно сейчас?

Учиться поздно, на пенсию рано, на работу берут молодых, а не… Пить легче, чем решать проблемы. Водка нас косит, как пулемет солдат в цепи. Пью не только я. Все соседские мужики, даже имеющие работу, каждый день «на рогах». Господи, что с нами будет?

Жизнь без цели, душа без веры, жизнь без любви, земля без надежды.

Я поднял диван, вытащил ружье и застрелился.

Надоело!...