КРАСНЫЙ «МОСКВИЧ»

 

Краткое содержание романа.

 

1999 год. По всей Эстонии проносится целая череда дерзких преступлений: убийства, ограбления… И связывает их только одно общее обстоятельство: красный «Москвич». Что это – очередная «Чёрная кошка», или выход на «тропу войны» местного Джека Потрошителя? И мало кому придёт в голову, что весь этот кровавый, леденящий душу спектакль – всего лишь ширма, за которой идёт настоящая война. Война за раздел влияния, между вором в законе Ферзём, и оборотнем в погонах Генералом. Но и они оба, уже заранее, приговорены к смерти, потому что…

 

Волею судьбы в этот переплёт оказывается втянут главный герой романа – Андрей Попов. И ему приходится идти на постоянные компромиссы с собой, устраивать самые невероятные комбинации – чтобы выжить. Как это уже происходило с ним однажды - в детстве, когда он, спасаясь от побоев пьяного отчима, сделал шаг в безвестность…

 

Другой герой романа - Черногорский – (а это на его совести оказывается более тридцати одних только убийств) – с детства был гонимым и отверженным. Будучи не в состоянии постоять за себя, он лишь безропотно терпел всевозможные посягательства – на свою честь, достоинство, благополучие; позволял всем себя «чмырить», «разводить», издеваться, и вообще - делать всё, что вздумается. Но и мириться с ролью затравленной жертвы и жалкого неудачника, несостоявшегося как личность, он не желал. А потому и изобрёл весьма оригинальный способ мести своим обидчикам – путём расправы над их семьями. Бывало, что и сам с ними расправлялся. А чаще - выждет время, да и натравит целую стаю снедаемых «ломкой» малолетних наркоманов - на мать, жену или ребёнка, своего врага. И неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы не его старый друг – всё тот же Андрей Попов.

Тот и из дерьма вытащил, и новую жизнь помог начать… но ведь бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловке! И не те мучители, садисты и предатели принесли Черногорскому полный крах, личностное вырождение, когда уже смерть стала избавлением и облегчением – а именно тот, кому он доверял больше, чем самому себе. Тот, который сделал его орудием – сначала тайного наркобизнеса, а затем - и заметания следов; убийств, которым он находил мотивы из биографии самого Черногорского. Из его, далеко не безупречного, прошлого.

 

Бывалому сыщику Козлову удаётся «вычислить» Попова, но доказать его вину ему не удастся – слишком уж влиятельные люди замешаны в закулисной драме за ширмой спектакля. Да и самому Козлову есть, чего бояться – он и сам далеко не кристально честен, и его методы, пусть и в «благородных» целях, но тоже, мягко выражаясь, не совсем гуманны. Другими словами – они с Поповым друг друга стоят. Поэтому их противостояние оказывается бессмысленным для них обоих.

 

Черногорский арестован, зло наказано – на первом же допросе он берёт всё на себя, и в ту же ночь в КПЗ сводит счёты с жизнью.

 

Ферзь уходит с арены, единоличным лидером криминального мира в Эстонии становится Генерал. Ему суждено погибнуть последним, но сначала уйдут из жизни все те, кто что-либо знал о деле «Красный Москвич», о роли в нём Попова.

 

Наконец, и Генерал выходит из игры. Попов – без пяти минут парламентарий, на место Генерала метит преданный Попову человек. Впереди – обширные горизонты, неограниченная власть, связи с влиятельными людьми, и не только в бывшем Союзе, но и на Западе. До этого – всего один шаг, но Попов этого шага уже не сделает. За ним захлопнулась ловушка, выстроенная им же самим, ещё задолго до начала. Ставшего началом конца…

 

Глава 1.

Красный «Москвич».

 

Весна 1997 г.

Красный «Москвич» сороковой модели неторопливо, вразвалочку катил по булыжным мостовым старого Таллинна. Ленивое весеннее солнышко озорными зайчиками переливалось в его свежей, глянцевой краске, в намытых до блеска стёклах и фарах, в маленьких грязных лужицах, на которые «Москвич» то и дело накатывал, разгоняя вездесущих воробьёв и голубей по сторонам, и, иже с ними, прохожих. Весёлые, искрящиеся брызги так же лениво выскакивали из-под колёс, и тут же падали на мостовую, ничуть не беспокоя прохожих - поскольку машина ехала медленно, едва ли быстрее самих пешеходов. Солнце хоть и не грело - судя по тёплой, а то даже и зимней одежде снующих туда-сюда пешеходов, но зато светило вовсю. Что уже создавало особенное, приподнятое, весеннее настроение у одних; и свои специфические неудобства у других. Например, у водителя «Москвича», которого - и само солнце, стоявшее уже достаточно низко, и зайчики, нахально сверкавшие в каждой луже - порядком слепили, и заставляли всё время щурить глаза.

-Наконец-то! – буркнул он, свернув в тенистый переулок.

Его спутник, сидевший рядом, лишь пожал плечами в ответ. Уж с ослеплением он был знаком отнюдь не понаслышке, поскольку сам не первый год водил машину.

-Чёрт тебя подери! - опять нервно пробурчал водитель, на сей раз в адрес некоей птички, причём не самых крошечных размеров, умудрившейся смачно нагадить в аккурат на лобовое стекло. Он несколько раз нажал кнопку омывателя, и на стекло хлынули фонтаны пенистой воды, деловито зашуршали «дворники», но птичий сюрприз остался для них вне зоны досягаемости.

-Кхём пянг! - так или как-то в этом роде сквозь зубы проворчал водитель, на что его спутник просто рассмеялся.

-Да что ты напрягаешься? Расслабься ты, в конце-то концов! Вечно сам себе головные боли создаёшь из ничего…

-Да я вообще-то за своё гоню - устало буркнул водитель.

-А ты и не гони! Тебе гнать-то уже и не за что! Или что - тоже успел где-то автограф оставить? - улыбнулся молодой человек, кивнув на лобовое стекло.

-Сам ведь знаешь - смягчился тот.

-Ну так, а если я знаю, то за что тебе вообще переживать? Живи, как живётся, жди добрых вестей. От меня, насколько тебе известно, худые вести не приходят.

-Да мы уже давно вроде как… - замялся водитель.

-Когда ты сам этого хотел – резонно ответил спутник.

-Но всё равно уже не так… - вновь начал водитель, и вновь замялся.

-Значит, ты сам этого хочешь. Или, скажи прямо в глаза: что тебя не устраивает?

-Ну если уж совсем начистоту… Какая-то дистанция между нами появилась. Раньше всё как-то легче было, больше так, по душам…

-И когда же она вдруг появилась, эта дистанция твоя?

-Сам знаешь, когда. Когда вся эта канитель заварилась. Мне эту грязь ворошить в сотый раз… - водитель досадливо сморщился.

-А раз так, то где канитель, там и дистанция. Усёк?

-Но всё равно теперь я вижу…

-В таком случае, обратись к глазному врачу. Время-то на месте не стоит, а дальше сам догоняй свою дистанцию. Только давай-ка, замнём эту тему. Всем разговорам свой черёд. Вот придёт – тогда и поговорим.

-Ты хочешь сказать - я ничего не пойму?

-Я вообще ничего не хочу сказать. Замяли эту тему - и всё. Канители, дистанции, нервы… Живи сегодняшним днём, и не лезь ты в это прошлое. Не пытайся его ни переделывать, ни за него извиняться, ни оправдываться, ни отыгрываться. Закон казино: ты приходишь играть. Тогда ты выигрываешь. А когда ты приходишь отыгрываться за старый проигрыш, ты проигрываешь вдвойне.

-Я не играю в казино.

-А вот поиграй, внеси разнообразия. Вся жизнь - игра: люди играют роли, люди играют в игры. Приехали! - сказал молодой человек, и щёлкнул пальцами.

-Эрик Бёрн! - сказал водитель, припарковывая машину возле живописного старинного здания, на котором, над чёрной аркой двери, ведущей в подвал, красовалась надпись по-эстонски: «Ресторан-бар». – И Станиславский! - добавил он - уже выйдя из машины, достав промеж сидений тряпку, и флакон с какой-то жидкостью, и смочив тряпку. После чего, он принялся старательно драить лобовое стекло.

Водитель «Москвича» был невысокий, субтильный; можно сказать, даже болезненно худой юноша, лет восемнадцати-двадцати на вид. Хотя ему, возможно, могло быть и больше. Светлый джинсовый костюм сидел на нём словно с чужого плеча, о чём броско свидетельствовали - грубо завёрнутые брюки и, не по размеру большая, куртка. Тощая шея, ввиду своей худобы, казалась не в меру длинной, что усугублялось худым заострённым подбородком, и выпирающими скулами. Обращали на себя внимание беспокойные, нездорово блестящие, глаза, с огромными тёмными синяками под ними; и непослушные, взъерошенные волосы. Из-под мешковатой куртки торчала вылезшая скомканная рубашка, а на потёртых брюках бугрилось содержимое карманов. Всё это вместе, делало его похожим на растрёпанного воробья. Выйдя из машины, и покончив с лобовым стеклом, он стал спешно приводить себя в порядок.

Пассажир же производил совсем иное впечатление, будучи, в какой-то мере, антиподом своего товарища. Высокий – но не настолько, чтобы казаться жердяем; тоже худощавый – но не бросающейся в глаза худобой, к нему бы скорее подошёл эпитет «стройный». Он был почти натуральный брюнет – его аккуратно уложенные волосы были тёмно-каштановыми, и, при разном освещении, могли казаться то иссиня-чёрными, то, напротив, с пурпурно-медным отливом. Его черты лица поражали своей правильностью, это был тот классический образец красавца-сердцееда с обложки супермодного журнала, или любовного романа. Но, в отличие от пылких и легкомысленных «мучачо», этот человек был явно умом не обделён, судя по его живым, проницательным, зелёно-карим глазам. Было в его облике что-то притягательное, внушающее доверие - его приятные манеры, умение сразу расположить к себе практически любого собеседника, и какая-то незримая аура, которую он создавал вокруг себя, всегда держась при этом искренно и непринуждённо. Одет он был в дорогой тёмно-фиолетовый костюм от Версаче, кремово-жёлтую сорочку и бордовый галстук-«шнурок», обут в начищенные до блеска лакированные туфли. На шее у него красовалась золотая цепочка – не массивная, но и не сказать, чтобы слишком тонкая, а на левом среднем пальце – изящный перстень с фиолетовым камнем, посреди которого блестели золотые буквы АР. На вид брюнету было, может, немногим меньше тридцати.

Увлекая за собой товарища, брюнет спустился по гранитным ступенькам к чёрной двери с аркой, на которой висела дощечка с надписью: «Резервирован». Не обращая внимания на табличку, брюнет нажал на кнопку звонка рядом с дверью.

За дверью послышался лёгкий шорох, после чего раздалось:

-Кто там? - вопросил взволнованный женский голос.

-Свои, свои – ответил брюнет.

В двери загремели задвижки, ключи и прочие хитроумные приспособления, отгораживающие от внешнего мира сие заведение, предназначавшееся на сегодня лишь особам избранным. Наконец, дверь открылась. В дверях стояла миловидная женщина средних лет, в одежде официантки. Увидев гостей, она растерянно покраснела, словно со стыда или от неловкости. Казалось, будь что в её руках – она бы непременно это выронила.

-Ах, Андрей Андреевич! – извиняющимся, сбивчивым голосом, начала она – мы же Вас ждали к шести…

-Всё в порядке, Любаша! – мягко ответил ей Андрей Андреевич и дружески-одобрительно приобнял за плечо. - И вовсе незачем так волноваться. Я нисколько в вас не сомневаюсь.

-Но ведь ещё не всё готово, Андрей Андреевич! Вы бы хоть предупредили…

-Любочка, девочка моя – ответил брюнет, которого женщина, будучи старше его на добрый десяток лет, называла Андрей Андреевич. – Я же сказал: не надо беспокоиться. Всё идёт так, как надо. Гости придут к шести, как мы и договаривались. А сейчас просто мы с другом зашли немного подкрепиться.

-Ну, слава Богу! – с облегчением вздохнула Любочка и закрыла за вошедшими дверь.

-Что там такое? – выбежала в зал румяная, дородная, краснощёкая женщина лет сорока, одетая совсем иначе, нежели официантка Люба – то была повариха. – Батюшки! – воскликнула она, увидев неожиданных визитёров. – И что же Вам дома-то не сидится, Андрей свет Андреич? Заморочились мы сегодня с Вашими китайцами, да с итальянцами. Особенно, вон, переводчики замучились. Ещё Романа за провизией ихней послали, битый час его черти где-то носят, а чужестранцы ваши никакой замены не признают. Вынь да положь им вот это!

-Значит, вынем да положим. К чему горевать, Тоня? Знаешь ведь, что это всё не просто так, что за труды праведные воздастся каждому с лихвой. Ты лучше сваргань нам с другом подкрепиться.

-А другу какой кухни подавать? А то всё…

-А другу лучше русской кухни ничего не надо! Хохлятский борщ, сибирские пельмени и ржаной квас, поскольку он за рулём. А заодно и мне сообрази чего-нибудь. И позовите шефа – я с Романом вашим вопрос решу.

-Эх, горе вы моё луковое – засмеялась женщина, уходя в подсобное помещение, откуда доносились гром посуды, шум, суета, скупая китайская и зычная итальянская речь, вперемешку с русским чертыханьем. Через минуту оттуда вышел седовласый немолодой мужчина, с аккуратно подстриженной чёрной бородкой. Это и был хозяин заведения.

-Да, Андрей Андреич – подобострастно произнёс он, напряжённо сжимая рукой подбородок.

-У Вас есть трудности? – учтиво спросил Андрей.

-Романа отправили по ресторанам, за специями. Господа повара говорят, что без этих ингредиентов…

-Господа повара знают своё дело. Почему же Вы не позвонили мне?

-Но простите, Вы же клиент…

-Не совсем так. Я не клиент, я организатор. Сегодня я – хозяин. Вы сегодня на меня работаете, и я Вам за это плачу. Или Вас не устраивает размер оплаты? Но это – только сегодня – вздохнул Андрей и вынул портсигар.

-Хорошо – продолжал он, закурив сигарку «Café Crème».- Как мне связаться с Романом?

-Он же приедет… Простите, у Вас не будет закурить? - обратился хозяин заведения к водителю «Москвича», который тем временем достал пачку стомиллиметрового «Кэмела».

-Да, пожалуйста – ответил водитель. Они закурили.

-То есть, Вы хотите сказать, что у вашего Романа нет даже мобильного телефона? - недоуменно заявил Андрей.

-Ну… не у всех же они есть – засмущался пожилой мужчина.

-Хорошо. И куда же Вы его отправили?

-Рестораны, базы… Я могу принести список.

-Список мне не нужен. Лучше напишите, каких… ну этих… короче, чего вам там не хватает, и я приму уже свои меры. А то, что привезёт Роман - если ему это удастся - оставьте себе, на нужды заведения. Да, ещё. Когда товар будет на месте, сколько ещё времени потребуется на приготовления?

-Где-то полчаса, не больше.

-В таком случае, принесите мне перечень товаров.

Мужчина торопливо встал со стула, и удалился. Тут же появилась розовощёкая повариха Тоня с двумя увесистыми дымящимися тарелками в руках.

-Вашему другу и вправду надо подкрепиться! – сказала она. По сравнению с крепкой и дородной поварихой, щуплый парнишка в джинсовой куртке выглядел и впрямь заморышем. – Ешь, ешь, не стесняйся! – сказала она ему. - Если захочешь – ещё наложим! – добавила она, чуть ли не с материнской интонацией в голосе.

-Сейчас прокатишься – сказал ему Андрей. – Надо будет привезти сюда кое-какой провизии, которую ихний охламон-снабженец раздобыть не в состоянии. Придётся мне самому заняться исполнением его обязанностей. Но вы не волнуйтесь – улыбнулся он поварихе. - На ваших гонорарах это нисколько не отразится.

-Арсений Викентьевич, Вас к телефону! – раздался кричащий женский голос.

Через несколько минут в зале вновь появился седовласый хозяин заведения, и деловито произнёс:

-Приятного аппетита.

И когда Андрей вопросительно обернулся на него, добавил:

-Всё в порядке. Роман только что звонил. Он через десять минут будет здесь.

-Прекрасно, Арсений Викентьевич, прекрасно. Теперь такая к Вам просьба. Организуйте Роману мобильный телефон за счёт фирмы. Думаю, недостатка в средствах не будет?

-Ну, раз уж Вы видите в этом необходимость – рассудил Арсений Викентьевич.

-Вижу – резонно ответил Андрей. – Поскольку и в дальнейшем собираюсь пользоваться Вашими услугами. – И в подтверждение своих слов он кивнул головой.

-А ты что, Антонина? – обратился Арсений Викентьевич к поварихе.

-Арсений Викентьевич, она выполняет мой заказ – заступился за неё Андрей.

После чего гости вновь остались за столом одни.

-Куда подашься – спросил Андрей.

-Может, дома буду, а может… - водитель в стеснении замолчал.

-Знаю я твоё «может» - махнул рукой Андрей. – Или Анжелка, или Наташка. Сколько раз тебе повторять одни и те же азбучные истины?

-Да какая Наташка? Какая Анжелка? – ощетинился собеседник.

-Хорошо. Ладно. Валя – улыбнулся тот. – Мне-то что, твоя жизнь, только потом не задавай вопросов… Короче: где тебя найти?

-Мобиры, сам знаешь, у меня нету…

-А её, как я заметил, ни у кого нет, у кого нужно. Зато кому не надо – у тех сплошь и рядом… Ладно, это ни к чему. Отчётов я с тебя не требую – куда ты поедешь, к кому ты поедешь. Езжай, куда хочешь. Телефонная карточка есть?

-Есть, есть – торопливо заверил водитель, при этом размахивая руками.

-Да что ты горячишься? На тебе, вот, сто крон, купишь карточку. Чтобы уж точно хватило. И в семь часов мне позвонишь.

-Лады! – тот спешно погасил сигарету в пепельнице и собрался было бежать, но Андрей его одёрнул:

-Да куда ты опять спешишь? Кнутом, что ли, тебя стегают?

-А что мне здесь светиться? – прогундосил тот, на что Андрей снова рассмеялся:

-Ха – светиться! Было бы, перед кем! Здесь контингент, напротив – самое то! И все почти не замужем. Так что, лови удачу за хвост!

В ответ парень лишь вздохнул. Андрей посмотрел на него сочувствующим взглядом, и вновь непроизвольно засмеялся.

-Ладно, мне пора – пробурчал парень, и заторопился к выходу.

Андрей обернулся в его сторону, хотел было что-то сказать, но тут же передумал, досадливо махнув рукой.

 

… Стрелки часов медленно, но неумолимо, приближались к шести. Уже за считанные минуты до назначенного времени, Андрей Андреевич стоял у двери бара, покуривал сигарку, и рассеянно озирался по сторонам. Вскоре из переулка показалась массивная фигура высокого, широкоплечего мужчины лет сорока. Увидев здоровяка, Андрей удивился, и было чему. Даже для такого искушённого и умудрённого всевозможным опытом человека, каковым он считал себя.

Этот рослый, мускулистый человек, внушающий ужас своим грозным видом, вполне мог сойти за матёрого омоновца, или спецназовца, или… Или бандита, судя по чёрному костюму, под которым белела водолазка, поверх которой золотилась цепь, толщиной в палец. Обут он был в кроссовки, что также говорило о полном пренебрежении ко всякому менталитету. Впрочем, судя по его волевому лицу и глубоко посаженным, слегка прищуренным глазам, в которых таился, хоть и хищный, но всё же умный и осмысленный взгляд – это был отнюдь не «бычара», работающий пугалом для должников. Уже внешность, осанка, манера держаться - выдавали в нём сильного, закалённого, знающего себе цену человека, который привык руководить, подчинять и властвовать. Который завоевал свой статус ценой немалой крови, и в случае любого посягательства, готов пролить ещё и ещё, не затрудняясь ни в выборе средств, ни в моральных принципах. Это был один из приглашённых гостей – Александр Зыкин, главарь одной из крупнейших таллиннских группировок, коронованный вор в законе, по прозвищу Ферзь. Впрочем, его также знали как Графа и Шамана, но эти «погонялы» бытовали уже в более узких, местных кругах…

Андрея удивило то, что Зыкин пришёл пешком, и без сопровождения - что для его ранга было исключением. Хотя, если рассмотреть с другой стороны, не является ли исключением - уже то, что сам Ферзь приходит туда, куда пригласил его человек, который сам по себе есть никто, то есть Андрей? Не логичнее ли было предположить, что Ферзь пошлёт его с ходу подальше, а через час нагрянут эдакие терминаторы и начнут объяснять правила хорошего тона – куда стоит звонить, а куда всё-таки не стоит? Оттуда и подчёркнутая внешняя небрежность – Ферзя, по-видимому, просто забавляло, вот он и решил поразвлекаться, поддержать игру. Ведь, в конце концов, послать он всегда успеет, а то чем чёрт не шутит…

-Привет, Андрей! – сказал Ферзь.

Они поздоровались за руку.

-Заходи – Андрей открыл дверь. – Присаживайся! – он показал на стол, обильно уставленный всевозможными яствами и напитками.

Александр плюхнулся в кресло, стоявшее по самую середину стола, взял в руки бутыль коньяка, повертел её в руках.

-Ну и где же твой протеже? – спросил он.

-Ты угощайся – ответил Андрей. – Сегодня ты у меня в гостях.

Такая смелость и открытость Андрея, Ферзю понравилась. Никакого заискивания, подобострастия, желания выслужиться или подольстить… Это уже в своём роде подкупало Ферзя, привыкшего совсем к другому обращению, и он сказал:

-Ладно, давай, что ли, вздрогнем…

-Вздрогнем – согласился Андрей, открывая бутыль.

-О-о! – повёл ноздрями Александр, учуяв аромат.

-И я того же мнения – парировал Андрей и разлил коньяк по бокалам.

… В две минуты седьмого, к бару бесшумно подкатил белый лимузин. Из лимузина вышел холенный, среднего роста, толстячок лет сорока пяти, чей облик уже успели подпортить лысина и брюшко. За ним вышла роскошная женщина лет тридцати (а впрочем, таким женщинам всегда тридцать), в вечернем платье и меховом манто. Они вошли в приоткрытую дверь.

-Доброго вечера! – сказал толстяк, восхищённо оглядывая богато убранный стол. Он явно ожидал чего-то более скромного, хотя, несомненно, видал и не такую роскошь.

-Какой Вы, однако, непунктуальный! – усмехнулся Ферзь.

-Приношу свои извинения. Отто Юргенс – представился тот.

-Александр.

-Меня, я думаю, никому представлять не надо – вставил реплику Андрей.

-Итак, цель нашей сегодняшней встречи? – нахраписто вопросил Александр. – Ублажать капризы жён? Или любовниц? – при этом он метнул взгляд на Андрея, намекая на возможную связь последнего с юргенсовской женой.

-Это моя жена Эльвира – невозмутимо представил её Юргенс, никак не реагируя на саркастический намёк. В общем-то, смысл вопроса был ясен: если собрались говорить о делах – значит, никаких женщин.

-Очень приятно – та кокетливо улыбнулась.

-Взаимно – ответил Ферзь, поглядывая на часы, и на Андрея одновременно.

Тот вновь принялся разряжать обстановку.

-Очаровательная Эллочка пришла осведомиться, не ждёт ли нас за стенкой джакузи с горячими девочками. Природное женское любопытство.

-И кроме того, в семь часов начинается спектакль – напомнил ей муж.

-Что ж, ладно. Давайте по бокальчику – предложил Андрей.

Женщина кокетливо подмигнула – не то мужу, не то любовнику.

 

-Итак, что за ажиотаж около моих трофеев? – начал Ферзь, когда Эльвиру проводили.

В середине девяностых, когда на Северном Кавказе гремела первая чеченская, в некоторых слоях населения Эстонии, особенно в среде национал-радикалов, ходили продудаевские настроения. То бишь, Дудаев, Басаев и их сторонники – борцы за независимость, а федералы – соответственно оккупанты, и угнетатели малых народов. Этим настроениям способствовал ещё и тот факт, что сам Дудаев, в не столь уж далёком прошлом, был офицером Тартуской лётной дивизии. В Эстонию стали приезжать вербовщики-агитаторы из Чечни, и проводить работу с местным населением, главным образом с безработными, потерявшими всякую надежду как-то устроиться в жизни, парнями-эстонцами. Их убеждали, что во всех их бедах виноваты «русские оккупанты», и предлагали вполне приличные деньги - за «помощь братскому народу» в борьбе с этими самыми «оккупантами». Одну такую группу вербовщиков и захватил Ферзь, чьё отношение к подобным явлениям было крайне отрицательным – если учесть, что он и сам, в своё время, успел повоевать в Афганистане. И вот, уже немногим больше года, эти горе-патриоты находились в рабстве у местных бандитов – Ферзь предпочёл применить к ним их же излюбленный метод. После, их ожидал смертный приговор, но Ферзь пока не торопился его выносить. То ли из соображений, скажем так, экономических, то ли - чтобы дать врагам помучиться, уже, что называется, по полной программе.

-Я предлагаю использовать эти трофеи с максимальной пользой – ответил Андрей. – Какой сейчас от них прок? Да никакого.

-Смелый ты, смотрю, парень – ухмыльнулся Зыкин.

-Я мыслю логически. Если вам, конечно, есть выгода от рабского труда, то смотрите сами… В общем, моя идея такова. У себя на родине они принесут нам гораздо большую пользу, чем здесь. Что такое Чечня? Это нефть. Как раз то, чем занимается Отто. Ребята будут качать из нефтепроводов, доставлять «чёрное ржавьё» к нему в танкеры…

-И как ты это себе представляешь?

-Технологический процесс Отто берёт на себя. Проводы, танкеры, дренажи… Согласишься ли ты на себя взять оперативную сторону дела, вот в чём вопрос. Потери нефти, естественно, будут списываться на войну, но и сам процесс довольно рисковый. Взамен мы будем отправлять им другой товар, то есть – «фен». Он тоже у них в почёте. Укрепляет боевой дух, если вспомнить лётчиков Второй мировой. Вот тебе и колоссальнейший рынок сбыта. А они, за такую радость, будут стараться, я уверен. Вопросы поставки, я полагаю, решать будем вместе. То есть, я предлагаю осуществлять бартер прямо там, «баш на баш». Ихняя радость будет прибывать к ним на этих самых танкерах – они будут их же заливать, соответственно, нефтью. Чем вы между собой рассчитываться будете – решайте уже сами. Я хочу долю – одиннадцать процентов. Мою таксу вы знаете…

-Да, умеешь ты сказки рассказывать – рассмеялся Зыкин.

-Я понимаю, что сами эти ухари ничего для нас не сделают. Это будет разговор с теми, кто стоит уже за ними. Мы сможем их убедить.

-Ты, что ли, будешь с ними говорить?

-Я буду – к удивлению Зыкина, уверенно ответил Андрей. – Но сам понимаешь, мне необходима поддержка. Да и ваша дружба, думаю, обоим будет выгодна.

-Ты очень много думаешь, это вредно. Голова будет болеть.

-По моим предварительным подсчётам, мы будем с этого иметь чистоганом около ста тысяч с рейса. Риск, конечно, велик, но он оправдан. Если ты берёшься за обеспечение безопасности предприятия, Отто уже в ближайшее время сможет начать разворачиваться на Кавказе.

 

…Организатором и устроителем сегодняшнего банкета был Андрей Попов. Он в действительности был еще моложе, чем выглядел – ему едва стукнуло двадцать четыре. Сам по себе он не был ни бизнесменом, не входил ни в одну группировку, но в определённых кругах он был довольно известен под прозвищами Арлекин и Таксист. Помимо всего прочего, за ним закрепилась слава неисправимого донжуана, а успехом у женщин он действительно пользовался, и немалым, и путь в «высший свет» он зачастую прокладывал именно через знакомства с женщинами. Ещё с давних времён, когда юный выпускник профтехучилища случайно познакомился с падчерицей знаменитого Чингисхана. Дальше – больше; вскоре он, неожиданно для всех, (и если верить слухам, то по протекции всё того же Чингисхана), женился на красавице, да не просто красавице, а ещё и с особым приданным. Его новоявленный тесть был полицейским комиссаром, руководил Отделом по особо тяжким преступлениям, а новоиспечённый шурин при этом слыл криминальным авторитетом. Ни много ни мало, сам Коля Питерский. Вот тогда Попов и основал собственную посредническую фирму,

которая продержалась, однако, недолго – как и его брак. Тем не менее, посредничество было его хобби, и он никогда не упускал возможности «провернуть» какое-нибудь «полезное дело». В настоящее же время, Попов был одним из акционеров фирмы, занимающейся всевозможными перевозками, и по совместительству работал в той же фирме таксистом. Он же был одним из соучредителей альтернативного профсоюза – так называемой Независимой Ассоциации работников всех отраслей транспорта, связи и путей сообщения, объединявшей в основном дальнобойщиков и таксистов - из его фирмы, и ряда аналогичных. Поговаривали, что без поддержки влиятельных друзей он ровным счётом ничего бы не добился, его положение в обществе, целиком и полностью, зиждется на его амурных успехах и мужских достоинствах, а профсоюз служил средством для отмывания грязных денег – но это были лишь слухи. Не больше.

-А теперь немного экзотики – закончил Попов. – Вы когда-нибудь ездили на «Москвиче»?

Гости дружно рассмеялись – им обоим «Москвич» был и вправду в диковинку. Поэтому они охотно согласились прокатиться на этом «памятнике советского автомобилестроения», как выразился Ферзь. Отто Юргенс вышел у театра «Эстония», у которого стоял лимузин, поджидавший его жену, Ферзя довезли чуть дальше, до гостиницы «Кунгла».

Оба – и Зыкин, и Юргенс – не отвергли сразу предложения Попова. Они в один голос заявили, что им требуется время, на обдумывание и обсуждение. Всё же, через три дня их соглашение было принято, и уже той же весной, «бартер» заработал на полную катушку.

 

Два года спустя.

 

Дождливым апрельским вечером 99-го, на вилле на окраине Пярну был банкет. Хозяин виллы, известный медиамагнат, владелец одного из крупнейших в Эстонии телеканалов – будем в дальнейшем называть этого человека просто господином К. – отмечал очередную годовщину своей супружеской жизни.

Среди его гостей был и уже знакомый читателю Андрей Попов. Беседам о бизнесе и о политике, которые вели между собой захмелевшие мужчины, Андрей предпочитал непринуждённый флирт с женщинами, ничуть не смущаясь тем, что все они были с мужьями, или, по крайней мере, с кавалерами. Даже наоборот, в обществе роскошных женщин, в таких же роскошных дорогих нарядах, Попов чувствовал себя на удивление свободно и раскованно. Пока сам господин К., уединившись с двумя гостями за бокалами бурбона, вел жаркий спор о том, следует ли Эстонии брать пример с Америки, или лучше предпочесть шведскую модель социал-демократии, Попов всячески ухаживал за хозяйкой. Может быть, для него это была своеобразная игра – ведь сегодня именно она, Алиса, была королевой бала, если сравнить хотя бы её наряд с нарядами приглашённых в гости дам. Ей это тоже доставляло особое удовольствие – дразнить мужа, и в то же время, кокетничать с неотразимым кавалером, уже во взгляде, в манерах, в голосе которого, чувствовался особый, завораживающий магнетизм, непроизвольно заставляющий женские сердца биться с удвоенной силой.

Алиса танцевала с Поповым уже третий танец подряд. Этот танец был медленным. И тут на эту парочку впервые обратил внимание сам виновник торжества, видя, какие откровенные знаки внимания они друг другу оказывают. После танца он подошёл к жене и деликатно молвил:

-Алиса, я, конечно, не ревную, но всё-таки не стоит забывать, по какому вообще поводу здесь все собрались.

Женщина от души расхохоталась – и этот естественный, задорный смех делал её ещё прекраснее.

-Я же не виновата, милый, что ты у меня совершенно не умеешь танцевать! – она капризно вздёрнула носиком. – А тут кавалер скучает. Он здесь один сегодня без барышни.

Попов, глядя на эту супружескую сцену, лишь снисходительно улыбался.

-Я думаю, милая леди, что этот юноша действительно украсил Ваше праздничное настроение. Пикантно и романтично. И всё-таки, теперь вам лучше уделить внимание друг другу. А я на некоторое время займу вашего гостя.

Это были слова пожилого, сухопарого господина в чёрном костюме-«тройке». Ни Попов, ни сами виновники торжества, не заметили, как он появился. Точно подкрался, выжидая удобного момента где-то в засаде.

Попов оглядел этого человека. Высокий, стройный, для своих лет удивительно гибкий, с холодным стальным блеском серых глаз. Это был в прошлом генерал милиции, ныне занимавший один из ключевых постов в действующей правоохранительной системе. Впрочем, и нынешние ключевые посты его были двоякого рода. Как известно, наряду с традиционными бандитскими «крышами», подобные функции осуществляет и полиция, (или же – милиция, в той же России), и у полицейских «крыш» существуют в точности такие же законы, иерархия и своя сфера влияния. «Бригадиром» этой «крыши» - человеком, в чьих руках были сосредоточены бразды правления всем теневым бизнесом правоохранительных органов, этаким Понтием Пилатом оборотней в погонах, был Анатолий Георгиевич Дементьев, заслуженно носивший прозвище Генерал.

Попов и раньше знал его в лицо. Однако интерес Генерала к его персоне вызвал у него, по меньшей мере, лёгкое недоумение.

Алиса с мужем, взявшись за руки, отошли к другим гостям.

-Чем же могу быть Вам полезен? – галантно спросил Попов.

-Дорогой Андрей… - осторожно начал Дементьев. – Я вот уже давно за Вами наблюдаю, и думаю – а не пора ли Вам остепениться?

-То есть – Вы об Алисе? – с лёгкостью передёрнул его Попов. – Я думаю, в праздничный день, любящий муж может позволить своей очаровательной жене маленький каприз и маленькую слабость.

-Бросьте притворяться, Вы прекрасно понимаете, что речь совсем не об этом. Хотя и это не стоило бы уж так афишировать. Вы сейчас поймёте, к чему я.

-Ох уж этот высший свет! Перед публикой – все святые! А между тем, у каждого в отдельности таких капризов и слабостей - на Тихий океан хватит. Только свои, почему-то, никто не замечает, а вот на чужие… - рассуждал Андрей.

-Не надо, Андрей, не устраивайте драмспектакль. Тоже мне, Гамлет нашёлся… Я не сегодня за Вами наблюдал. Сегодня мы встретились, можно сказать, случайно. Но именно от сегодняшнего дня может зависеть вся Ваша дальнейшая судьба. Давайте отойдём в другую комнату и присядем. Меня зовут Анатолий Георгиевич.

-Андрей Андреевич – тот холодно протянул руку, и Генерал с чувством её пожал.

-Очень приятно, Андрей Андреевич. Только так как я старше на добрых тридцать лет, то не обессудь, я буду обращаться к тебе на «ты» - сказал Дементьев, закрывая дверь комнаты, в которую они вошли.

Попов сразу же уселся в глубокое кожаное кресло и закурил сигарку.

-Позвольте с Вами не согласиться – сказал он, выпуская дым к потолку. – Форма обращения «ты», как писал ещё Пушкин, подразумевает единство, духовную близость, в какой-то мере, даже панибратство. А мы с Вами, простите, даже и не знакомы. Мы только знаем друг друга в лицо. Что ж, я и Билла Клинтона знаю в лицо, но это ещё ни о чём не говорит.

-Охота самолюбие потешить? – усмехнулся Генерал.

-Нет. Самолюбие здесь ни при чём. Это всего лишь золотое правило шофёра: на дороге соблюдай дистанцию.

-Ну, в меня-то ты не врежешься, не волнуйся. Я же тебя знаю ещё с тех времён, когда ты под Чингисханом ходил.

-Большинство моих нынешних знакомых знают меня именно с тех времён. Только оговоримся – я никогда под ним не ходил. Я с ним сотрудничал. Меня его система не касалась.

-Ладно, это всё лишние эмоции – повёл бровями Дементьев. – Вернёмся к Чингисхану. Почему он так печально кончил?

-Ему завидовали. Его боялись. А прижать кишка была тонка – развёл руками Попов.

-Это ещё ровным счётом ничего не значит. Тебе тоже многие завидуют, тоже многие боятся. Но, тем не менее, тебе даже и охрана не нужна.

-Потому что моя смерть никому не нужна. Кроме геморроя и головной боли, она никому ничего не принесёт.

-А разве смерть Семёна Ильича была кому-то выгодна? Кто что от этого получил? Ну, а теперь подумай ещё вот о чём. В обозримом будущем, и твоя смерть может кому-то понадобиться. Таков закон. Семён Ильич погиб потому, что не определился. И вашим – и нашим. А так не бывает.

-Ладно, давайте уж играть в открытую – нахмурился Попов. – Ты – Генерал. Или, если угодно – бригадный комиссар. Пахан, иными словами. И Чингисхана вы крыли на пару с Саней. Ясно, наверное, о ком идёт речь.

-Я смотрю, ты удивительно догадливый! И смелый, пальца в рот не клади! Да, Чингисхана мы держали на пару. Оба тыла у него прикрыты были. Но видишь – эта тактика оказалась неверной.

-Ему всё же нужно отдать должное – кивнул головой Попов. – В той сфере никакого порядка не было: ни до него, ни после него. А у него он был. Только не понимаю – зачем я вдруг понадобился? Я уже давно бизнесом не занимаюсь. Я работаю в транспортной фирме, ещё занимаюсь общественной деятельностью…

-Ну, а как же Ваше любимое посредничество – любезно ухмыльнулся Дементьев.

-Посреднический бизнес я давно оставил. Впрочем, у меня с тех пор остались кое-какие старые связи, и я порой помогаю людям, которые ко мне обращаются. И делаю это весьма охотно. Но как основное занятие – для меня это этап пройденный.

-Уж не хочешь ли ты сказать, что решил на всю жизнь записаться в таксисты? - злорадно произнёс Генерал.

-Да, я по совместительству таксист, и не вижу в этом ничего зазорного.

-Оно и понятно: человек из народа. Лучше всех чает тяготы простого люда, и завсегда о них радеет. То же самое и с профсоюзом. Случись в фирме разногласия между руководством – за кого все горой ринутся? – саркастично подметил Дементьев.

-Это, по-моему, уже моё личное дело – отрезал Попов.

-Естественно, личное. То есть, ты отошёл от всяких чингисханов, питерских, бросил бизнес и теперь подготавливаешь себе старт в политику. Административный работник, профсоюзный деятель, и вместе с этим – таксист. Неплохое начало.

-Не надо строить догадок на пустом месте – холодно ответил Попов. – Я делаю свою работу, и делаю её на достаточно хорошем уровне. И меня это вполне удовлетворяет. А о дальнейшей перспективе говорить пока рано.

-Не надо притворяться. О твоей возможной дальнейшей карьере политика, уже поговаривают среди наших общих знакомых – уж слишком твои намерения очевидны. Только помни одну старую поговорку – береги честь смолоду. А ты, смотрю, о своей репутации даже и не думаешь. Как в игре – стремишься пролезть на самый верх, и при этом зарабатываешь в свой актив штрафные очки.

-На что это Вы намекаете? – процедил Попов. – Если что-то связанное с посреднической фирмой, и той грязью, которая полилась на меня после развода с женой – то нам не о чем вовсе говорить. Моя личная жизнь – это моя личная жизнь, а что до бизнеса, то я готов выслушать любые претензии. Хоть какой давности. Уж не скажете ли, что я кого-то обидел, обманул? Или, выражаясь современным лексиконом – развёл! Кинул, опустил – последние слова он говорил уже с усмешкой.

-Нет, Андрей, сплетни здесь ни при чём. Как ты выбрался в это общество – тоже пусть останется при тебе, хотя сам знаешь, шила в мешке не утаишь. Только это меня не интересует. Зато другое настораживает. Твоя дружба с Ферзём – акцентировал Дементьев.

-Ах, вот оно что – рассеянно вздохнул Попов. – Ферзь – крыша фирмы. Как Вы знаете, автомобильный рынок, перевозки, таможня – это всё его вотчина. Фирма без крыши в наше время обречена на голодную смерть. Ну, а впрочем, это уже шефа головная боль, а не моя.

-Мне известно и о других аспектах вашей дружбы с этой шахматной фигурой – непреклонно гнул свою линию Дементьев. – Два года тому назад, Саша начал периодически наведываться на Кавказ, к некоему Руслану. После чего туда стали приходить танкеры под норвежскими флагами, гружённые, скажем так, грузом без маркировки, а оттуда они возвращались, залитые нефтью под завязку. Получателем груза является один из здесь присутствующих. Тоже твой молочный брат.

-Пародия на плохой детектив! Только не понимаю, причём здесь я?

-Притом, что именно два года назад, вдруг резко расширилась ваша фирма, а профсоюз заявил о себе в полный голос. Что ж, профсоюз – замечательная ниша для отмывания денег. Вам определённо везёт.

-Я не понял, Вы что – шантажировать меня решили? – брезгливо сморщился Попов. – Не выйдет. Не надейтесь.

Попов, однако, прекрасно понимал, что здесь дело вовсе не в шантаже. Уж кто-кто, а сам Генерал не позволит себе опускаться до такой банальной низости.

-Ну не притворяйся мне тут деточкой! Шантаж! Ты кому такие предъявы делаешь? – рассердился Генерал.

-Объясните мне, в конце концов, что Вы от меня хотите – подавляя раздражение, ответил Попов.

-Дело в следующем. Мы с Ферзём не одного Сёму на двоих делили. И по сей день. Я, как-никак, законник, а он – единственный коронованный вор в Эстонии. Хоть он и купил свою корону, всё равно она у него есть. А остальные все не в счёт. Это шпана, шушера. Что у них есть? Ничего нет. Что они могут? Ничего не могут. Пасутся каждый по своим загонам, и местных баранов стригут. Да ещё всякая халява. Кайфом нынче все, кому не лень, промышляют; девочками – тоже, как Семёна не стало. А мне такой конкурент просто мешает. Нужно, чтобы он мне не мешал. Ты меня понял? – наставительно вопросил Анатолий Георгиевич.

-Я полагаю, с таким предложением Вам лучше обратиться к кому-нибудь другому – кивнул Попов.

-А я полагаю, что у тебя нет выбора. А то, чего доброго, Саша случайно проведает, почему вдруг в том же 97-м, пропали без вести его бесценные кадры. Талантливые химики, способные из навоза сделать золото, а из ослиной мочи – бензин! И почему кавказцы теперь так охотно берут товар из Финляндии, хотя эстонский амфетамин всегда считался выше качеством. И в чей карман оседает весь невырученный барыш его самого, и вашего общего друга.

-Хватит меня разыгрывать! – Попов встал.

-Сядь! – приказал Дементьев. – Ты меня не понял!

Он встал, подошёл к Попову и погрозил ему пальцем перед самым носом.

-Ты, мелюзга, выскочка, кобель желторотый! Не понял, прощелыга, куда ты влез? Ты между двумя огнями, между молотом и наковальней! Ты поперёк кого суёшься? Я – и Ферзь! Уж я-то с ним договорюсь, а тебя мы в полсекунды в порошок сотрём! Ещё твои дети, внуки и правнуки будут всю жизнь за тебя отдуваться. Ферзя ты уже кинул. Теперь у тебя остался только я. Поэтому ты сделаешь всё так, как положено.

-И что же Вы под этим подразумеваете? – Попов не дрогнул, собрав всю свою волю и самообладание, а уж этого ему было не занимать.

-Ты умный парень. И прекрасно понимаешь, что речь идёт вовсе не о простом заказе. Я осведомлён о твоих способностях, поэтому уверен, что ты справишься. Отойдёт в сторонку Ферзь, может, ещё какой передел грядёт, а на нас никто и не соизволит подумать. А для всех это пройдёт в том качестве, в котором ты им это представишь. Полиции, общественности… Тебе все карты в руки.

-То есть, Вы мне предлагаете устроить шоу вселенского масштаба, эдакий конец света, Армагеддон? Чтоб низвергся недруг Ваш в пучину огненную, вместе со всеми… А Вы знаете, сколько это будет стоить?

-Что именно – насупился Генерал.

-Освобождение Вашего трона – улыбнулся Попов.

-Место в парламенте на следующих выборах. Ну, и деньги. Гораздо большие, чем ты думаешь – тихо, но весомо проговорил Дементьев.

-Что ж, я устрою это шоу… Знаете, я уже тоже об этом думал – сколько верёвочке не виться, а конец будет, долго это не просуществует, рано или поздно придётся всё сворачивать и заметать следы… Поэтому я просто перед ним раскроюсь. Через живца. Это и будет для него западня.

-Ты что, чокнулся? – гаркнул Дементьев.

-Да нет. Как раз наоборот – я сделаю так, что все чокнутся! Все будут заняты серийным убийцей – одни будут от него прятаться, другие – его ловить. А то, что под эту лавочку где-то произойдёт бандитская разборка, и одни замочат других – это уже пройдёт незамеченным, как обыденное явление. Никто этим даже заниматься не будет.

-Ты и вправду рехнулся. Какой ещё серийный убийца? Ты понимаешь хоть, чем ты рискуешь?

-Риск, конечно, есть, а на вопрос, какой это серийный убийца, я отвечу просто: а никакого. Он будет существовать только в головах – полиции и общественности, как Вы этого и хотите. Просто сначала произойдёт какая-нибудь заурядная бытовуха. Потом – ещё что-нибудь, причём между этим ЧП и той бытовухой, будет прослеживаться явная связь. А вдобавок, это ЧП, так или иначе, коснётся Вашего любимого друга. А там и самое время открывать карты. После чего останется только грамотно замести следы, чтобы всем и всё было ясно. Кто, что, почему, и зачем. Тем более, что у нас любят сенсации – и полиция, ну а уж тем более общественность.

-Сенсации… Что до полиции, то я сразу предупреждаю. На нашу помощь даже и не надейся. Вляпаешься в дерьмо – сам его и расхлёбывай.

-А Вы и не обязаны мне помогать – Вы ведь не адвокат.

-Твои шутки, скорее всего, попадут в ведение Отдела по расследованию особо тяжких преступлений. Тебе этот отдел уже знаком. Старшого я ихнего хорошо знаю, с ним ещё можно поладить, но вот Петька Козлов… Ещё при Володьке замом был. Это мужик настырный, дотошный. За каждую букву прихватывает, да и на подлянки он почище тебя мастер. Остальное думай сам.

-Подлянки – это фабрикуха, что ли? Пусть только попробует мне что-нибудь сфабриковать. Шум такой поднимется, что его и в Антарктиду не пустят. Пингвины скажут: а, это этот подлянщик… А что касается прихватов, то мне это с детства знакомо. Слушаешь, слушаешь – раз, одно с другим не сходится. Всё, завалился! Сам себе противоречишь!

-Зачем ты мне толкуешь эти прописные истины? – проворчал Дементьев.

-Я Вас знакомлю с Вашим же планом. А насчёт Козлова мне предельно ясно – с ним не надо бояться за свои слова. Надо, наоборот, самому себе противоречить, причём настолько, чтобы и он тут же начал себе противоречить. И ткнуть ему это в нос: вы что, товарищ, с котелком своим не дружите? Тогда какого, спрашивается, дьявола вы ещё и мне тут мозги парите? Зачем вообще вы меня вызвали? И сразу будет жалоба в соответствующие инстанции. Пусть разбираются.

-Похоже, ты сам не соображаешь, за что берёшься. Для тебя всё как будто игра – мрачно сказал Генерал.

-Это уже моё личное дело, что и как мне воспринимать – холодно ответил Попов. – Только игру эту затеяли Вы, и Вы же назначили меня ведущим. Я принимаю Вашу игру. Время пошло.

Он направился к двери.

-Смотри, пацан! – прошипел Дементьев. – Один неверный ход, и ты…

-Я Вам даже раскрыл свои козыри – с улыбкой обернулся Попов. – Об остальном я позабочусь сам.

«Он блефует» - подумал про себя Дементьев.

То, что на самом деле решился предпринять Попов, было далеко не блефом. Подобное предложение его действительно шокировало. Поэтому он счёл за необходимость подстраховаться, дабы не оказаться меж двумя огнями, как и сказал ему Генерал; да при этом и в самый неподходящий момент. А заодно - чтобы не оказаться сброшенным в отбой раньше времени, в том случае, если один из тузов решит переменить тактику.

Попов нисколько не мог быть уверен, что Дементьев будет держать язык за зубами, и что их разговор, рано или поздно, не станет достоянием Ферзя. И тогда он решил опередить Дементьева, и предупредить Ферзя о генеральских планах - раньше, чем Генерал это сделает сам. В пользу Попова говорила, во-первых, диктофонная запись разговора, которую он мог редактировать по своему усмотрению – хотя он не мог ручаться, что подобной записи нет и у Дементьева. Во-вторых, Попов отлично знал, чем он рискует, отправляясь к Ферзю на встречу с таким материалом, компрометирующим отнюдь не одного Дементьева, но, в первую очередь, и самого Попова. Выражаясь языком мудрого сверчка из «Буратино», за жизнь Попова никто не дал бы и дохлой сухой мухи. Так что, окажись на его месте практически любой другой, тот предпочёл бы хранить подобные разговоры в строжайшем секрете, делая вид, что ничего не видел, ничего не слышал – из страха перед возможными последствиями. Но только не Попов – уж он-то, прекрасно понимая, что он ставит себе на карту, не мог не осознавать, что это так же будет видеть и сам Ферзь. А тот, будучи человеком неглупым, вмиг сообразит, что Попову самому лезть в такое пекло было бы вопиющим безумием, а стало быть, в его поступке есть некий здравый смысл – то есть он говорит правду. Тем более – кому из двоих мешает Ферзь: Попову или Генералу? Таким образом, Ферзь сразу исключит возможность сговора Дементьева с Поповым, как это уже исключил и сам Дементьев. Паны будут драться, у холопов чубы затрещат, а Попов займёт позицию, аналогичную Штатам во Второй мировой. В конце концов, кто ему самому, Попову, нужен – Дементьев или Зыкин? Да сам по себе – никто. Кто победит – тот и пригодится. В их войне, Попов отвёл себе роль стороннего наблюдателя. Роль своеобразного теневого арбитра: какая потом уже будет разница, что, согласно действующей иерархии, Попов, даже в качестве зрителя, не смеет туда соваться. Потом, когда будет другая иерархия, определять которую будет уже он сам…

Сейчас же Попов просто сам удивлялся своей дерзости, и улыбался себе под нос, лелея свои наполеоновские планы, которые пока представлялись лишь безумной мечтой. Арбитр в войне… Что ж, война уже объявлена, и он, Андрей Попов, туда втянулся не по своей воле.

Приехав на следующий день в Таллинн, он позвонил Ферзю из телефонной будки.

-Саня, это Андрей. Ты в городе?

-В чём вопрос?

-Надо передать одну вещь. Можно на ходу, мне всё равно.

-Давай у «Олимпии» в восемь.

В тот же вечер, в без пяти минут восемь, на стоянке перед гостиницей «Олимпия», что в центре Таллинна, остановилось такси – на своей машине ехать на такую встречу было бы излишне рискованно. Увидев подъезжающий джип «Тойота - Ланд Круизер», Попов, сидевший в такси рядом с водителем, вышел из машины.

Он подошёл к джипу, передал в окно кассету, и как ни в чём не бывало, вернулся обратно в такси. Обе машины тут же покинули пределы стоянки, и разъехались в разные стороны.

Ферзь назначил Попову встречу уже на следующий день. Вопреки всем ожиданиям Попова, он пригласил его не в офис, не в гостиничный номер, и тем более не «на природу», что могло означать и возможные приключения, с особо острыми ощущениями.

Они встретились в бильярдной в центре города.

Гневом Ферзь не пылал, оценив по достоинству честность и мужество Попова. Но он был удивлён, и поэтому – хищнически насторожен.

-Вот, скажи мне – вопросил Зыкин, вертя в руках кий. – Почему товарищ генерал, с таким поручением, обратился именно к тебе, а не к кому-нибудь другому?

-Не могу знать – ответил Попов на старинный армейский манер. – Это его лучше спросить, что за розыгрыш ему вдруг понадобился.

-А почему он говорил с тобой о братьях? – прищурился Ферзь.

-Лично мне о них ничего не известно. Я так думаю, может, он сам чего-то и знает, и теперь хочет в это дело и меня подставить. Мент есть мент. Только зачем мне такая левота? У меня своя работа…

Зыкин долго, пристально смотрел Попову в глаза, насквозь пронзая его взглядом, словно детектором лжи, оценивая его искренность.

-Вот и делай свою работу. А я займусь своей. Всё, пока свободен.

Теперь уже Попову пришлось не на шутку удивиться. Свободен… Так какой же вывод сделал Ферзь? Или что – это у них такая проверка?

В любом случае никаких путей к отступлению у Попова уже не было.

«Сперва залягу на дно» - решил он, выходя из бильярдной. – «Где-то месяц вообще виду не подам. Ферзь будет шуршать вокруг и около Генерала, заодно и за мной проследит - насчёт братьев. Ничего не найдя, он решит, что это форменный понт. Провокация, в обычном ментовском стиле. Похоже, Генерал по жизни мастер на такие шуточки, раз Ферзя это ничуть не удивило. Или у них это в порядке вещей, они каждый день кому-то друг друга заказывают, и их же сдают… Ладно, шутки шутками, а что до Генерала, то будет ему спектакль. Пускай полюбуется. Только зря он думает, что его кинуть будет намного сложнее, чем Ферзя. Когда возникнет в этом необходимость, я просто вынужден буду это сделать. Мне совершенно не нравится перспектива - всю жизнь от кого-то зависеть, и под кого-то подстраиваться. И ведь не я пришёл к Генералу, а Генерал ко мне».

 

Глава 1.

Красный «Москвич».

 

Весна 1997 г.

Красный «Москвич» сороковой модели неторопливо, вразвалочку катил по булыжным мостовым старого Таллинна. Ленивое весеннее солнышко озорными зайчиками переливалось в его свежей, глянцевой краске, в намытых до блеска стёклах и фарах, в маленьких грязных лужицах, на которые «Москвич» то и дело накатывал, разгоняя вездесущих воробьёв и голубей по сторонам, и, иже с ними, прохожих. Весёлые, искрящиеся брызги так же лениво выскакивали из-под колёс, и тут же падали на мостовую, ничуть не беспокоя прохожих - поскольку машина ехала медленно, едва ли быстрее самих пешеходов. Солнце хоть и не грело - судя по тёплой, а то даже и зимней одежде снующих туда-сюда пешеходов, но зато светило вовсю. Что уже создавало особенное, приподнятое, весеннее настроение у одних; и свои специфические неудобства у других. Например, у водителя «Москвича», которого - и само солнце, стоявшее уже достаточно низко, и зайчики, нахально сверкавшие в каждой луже - порядком слепили, и заставляли всё время щурить глаза.

-Наконец-то! – буркнул он, свернув в тенистый переулок.

Его спутник, сидевший рядом, лишь пожал плечами в ответ. Уж с ослеплением он был знаком отнюдь не понаслышке, поскольку сам не первый год водил машину.

-Чёрт тебя подери! - опять нервно пробурчал водитель, на сей раз в адрес некоей птички, причём не самых крошечных размеров, умудрившейся смачно нагадить в аккурат на лобовое стекло. Он несколько раз нажал кнопку омывателя, и на стекло хлынули фонтаны пенистой воды, деловито зашуршали «дворники», но птичий сюрприз остался для них вне зоны досягаемости.

-Кхём пянг! - так или как-то в этом роде сквозь зубы проворчал водитель, на что его спутник просто рассмеялся.

-Да что ты напрягаешься? Расслабься ты, в конце-то концов! Вечно сам себе головные боли создаёшь из ничего…

-Да я вообще-то за своё гоню - устало буркнул водитель.

-А ты и не гони! Тебе гнать-то уже и не за что! Или что - тоже успел где-то автограф оставить? - улыбнулся молодой человек, кивнув на лобовое стекло.

-Сам ведь знаешь - смягчился тот.

-Ну так, а если я знаю, то за что тебе вообще переживать? Живи, как живётся, жди добрых вестей. От меня, насколько тебе известно, худые вести не приходят.

-Да мы уже давно вроде как… - замялся водитель.

-Когда ты сам этого хотел – резонно ответил спутник.

-Но всё равно уже не так… - вновь начал водитель, и вновь замялся.

-Значит, ты сам этого хочешь. Или, скажи прямо в глаза: что тебя не устраивает?

-Ну если уж совсем начистоту… Какая-то дистанция между нами появилась. Раньше всё как-то легче было, больше так, по душам…

-И когда же она вдруг появилась, эта дистанция твоя?

-Сам знаешь, когда. Когда вся эта канитель заварилась. Мне эту грязь ворошить в сотый раз… - водитель досадливо сморщился.

-А раз так, то где канитель, там и дистанция. Усёк?

-Но всё равно теперь я вижу…

-В таком случае, обратись к глазному врачу. Время-то на месте не стоит, а дальше сам догоняй свою дистанцию. Только давай-ка, замнём эту тему. Всем разговорам свой черёд. Вот придёт – тогда и поговорим.

-Ты хочешь сказать - я ничего не пойму?

-Я вообще ничего не хочу сказать. Замяли эту тему - и всё. Канители, дистанции, нервы… Живи сегодняшним днём, и не лезь ты в это прошлое. Не пытайся его ни переделывать, ни за него извиняться, ни оправдываться, ни отыгрываться. Закон казино: ты приходишь играть. Тогда ты выигрываешь. А когда ты приходишь отыгрываться за старый проигрыш, ты проигрываешь вдвойне.

-Я не играю в казино.

-А вот поиграй, внеси разнообразия. Вся жизнь - игра: люди играют роли, люди играют в игры. Приехали! - сказал молодой человек, и щёлкнул пальцами.

-Эрик Бёрн! - сказал водитель, припарковывая машину возле живописного старинного здания, на котором, над чёрной аркой двери, ведущей в подвал, красовалась надпись по-эстонски: «Ресторан-бар». – И Станиславский! - добавил он - уже выйдя из машины, достав промеж сидений тряпку, и флакон с какой-то жидкостью, и смочив тряпку. После чего, он принялся старательно драить лобовое стекло.

Водитель «Москвича» был невысокий, субтильный; можно сказать, даже болезненно худой юноша, лет восемнадцати-двадцати на вид. Хотя ему, возможно, могло быть и больше. Светлый джинсовый костюм сидел на нём словно с чужого плеча, о чём броско свидетельствовали - грубо завёрнутые брюки и, не по размеру большая, куртка. Тощая шея, ввиду своей худобы, казалась не в меру длинной, что усугублялось худым заострённым подбородком, и выпирающими скулами. Обращали на себя внимание беспокойные, нездорово блестящие, глаза, с огромными тёмными синяками под ними; и непослушные, взъерошенные волосы. Из-под мешковатой куртки торчала вылезшая скомканная рубашка, а на потёртых брюках бугрилось содержимое карманов. Всё это вместе, делало его похожим на растрёпанного воробья. Выйдя из машины, и покончив с лобовым стеклом, он стал спешно приводить себя в порядок.

Пассажир же производил совсем иное впечатление, будучи, в какой-то мере, антиподом своего товарища. Высокий – но не настолько, чтобы казаться жердяем; тоже худощавый – но не бросающейся в глаза худобой, к нему бы скорее подошёл эпитет «стройный». Он был почти натуральный брюнет – его аккуратно уложенные волосы были тёмно-каштановыми, и, при разном освещении, могли казаться то иссиня-чёрными, то, напротив, с пурпурно-медным отливом. Его черты лица поражали своей правильностью, это был тот классический образец красавца-сердцееда с обложки супермодного журнала, или любовного романа. Но, в отличие от пылких и легкомысленных «мучачо», этот человек был явно умом не обделён, судя по его живым, проницательным, зелёно-карим глазам. Было в его облике что-то притягательное, внушающее доверие - его приятные манеры, умение сразу расположить к себе практически любого собеседника, и какая-то незримая аура, которую он создавал вокруг себя, всегда держась при этом искренно и непринуждённо. Одет он был в дорогой тёмно-фиолетовый костюм от Версаче, кремово-жёлтую сорочку и бордовый галстук-«шнурок», обут в начищенные до блеска лакированные туфли. На шее у него красовалась золотая цепочка – не массивная, но и не сказать, чтобы слишком тонкая, а на левом среднем пальце – изящный перстень с фиолетовым камнем, посреди которого блестели золотые буквы АР. На вид брюнету было, может, немногим меньше тридцати.

Увлекая за собой товарища, брюнет спустился по гранитным ступенькам к чёрной двери с аркой, на которой висела дощечка с надписью: «Резервирован». Не обращая внимания на табличку, брюнет нажал на кнопку звонка рядом с дверью.

За дверью послышался лёгкий шорох, после чего раздалось:

-Кто там? - вопросил взволнованный женский голос.

-Свои, свои – ответил брюнет.

В двери загремели задвижки, ключи и прочие хитроумные приспособления, отгораживающие от внешнего мира сие заведение, предназначавшееся на сегодня лишь особам избранным. Наконец, дверь открылась. В дверях стояла миловидная женщина средних лет, в одежде официантки. Увидев гостей, она растерянно покраснела, словно со стыда или от неловкости. Казалось, будь что в её руках – она бы непременно это выронила.

-Ах, Андрей Андреевич! – извиняющимся, сбивчивым голосом, начала она – мы же Вас ждали к шести…

-Всё в порядке, Любаша! – мягко ответил ей Андрей Андреевич и дружески-одобрительно приобнял за плечо. - И вовсе незачем так волноваться. Я нисколько в вас не сомневаюсь.

-Но ведь ещё не всё готово, Андрей Андреевич! Вы бы хоть предупредили…

-Любочка, девочка моя – ответил брюнет, которого женщина, будучи старше его на добрый десяток лет, называла Андрей Андреевич. – Я же сказал: не надо беспокоиться. Всё идёт так, как надо. Гости придут к шести, как мы и договаривались. А сейчас просто мы с другом зашли немного подкрепиться.

-Ну, слава Богу! – с облегчением вздохнула Любочка и закрыла за вошедшими дверь.

-Что там такое? – выбежала в зал румяная, дородная, краснощёкая женщина лет сорока, одетая совсем иначе, нежели официантка Люба – то была повариха. – Батюшки! – воскликнула она, увидев неожиданных визитёров. – И что же Вам дома-то не сидится, Андрей свет Андреич? Заморочились мы сегодня с Вашими китайцами, да с итальянцами. Особенно, вон, переводчики замучились. Ещё Романа за провизией ихней послали, битый час его черти где-то носят, а чужестранцы ваши никакой замены не признают. Вынь да положь им вот это!

-Значит, вынем да положим. К чему горевать, Тоня? Знаешь ведь, что это всё не просто так, что за труды праведные воздастся каждому с лихвой. Ты лучше сваргань нам с другом подкрепиться.

-А другу какой кухни подавать? А то всё…

-А другу лучше русской кухни ничего не надо! Хохлятский борщ, сибирские пельмени и ржаной квас, поскольку он за рулём. А заодно и мне сообрази чего-нибудь. И позовите шефа – я с Романом вашим вопрос решу.

-Эх, горе вы моё луковое – засмеялась женщина, уходя в подсобное помещение, откуда доносились гром посуды, шум, суета, скупая китайская и зычная итальянская речь, вперемешку с русским чертыханьем. Через минуту оттуда вышел седовласый немолодой мужчина, с аккуратно подстриженной чёрной бородкой. Это и был хозяин заведения.

-Да, Андрей Андреич – подобострастно произнёс он, напряжённо сжимая рукой подбородок.

-У Вас есть трудности? – учтиво спросил Андрей.

-Романа отправили по ресторанам, за специями. Господа повара говорят, что без этих ингредиентов…

-Господа повара знают своё дело. Почему же Вы не позвонили мне?

-Но простите, Вы же клиент…

-Не совсем так. Я не клиент, я организатор. Сегодня я – хозяин. Вы сегодня на меня работаете, и я Вам за это плачу. Или Вас не устраивает размер оплаты? Но это – только сегодня – вздохнул Андрей и вынул портсигар.

-Хорошо – продолжал он, закурив сигарку «Café Crème».- Как мне связаться с Романом?

-Он же приедет… Простите, у Вас не будет закурить? - обратился хозяин заведения к водителю «Москвича», который тем временем достал пачку стомиллиметрового «Кэмела».

-Да, пожалуйста – ответил водитель. Они закурили.

-То есть, Вы хотите сказать, что у вашего Романа нет даже мобильного телефона? - недоуменно заявил Андрей.

-Ну… не у всех же они есть – засмущался пожилой мужчина.

-Хорошо. И куда же Вы его отправили?

-Рестораны, базы… Я могу принести список.

-Список мне не нужен. Лучше напишите, каких… ну этих… короче, чего вам там не хватает, и я приму уже свои меры. А то, что привезёт Роман - если ему это удастся - оставьте себе, на нужды заведения. Да, ещё. Когда товар будет на месте, сколько ещё времени потребуется на приготовления?

-Где-то полчаса, не больше.

-В таком случае, принесите мне перечень товаров.

Мужчина торопливо встал со стула, и удалился. Тут же появилась розовощёкая повариха Тоня с двумя увесистыми дымящимися тарелками в руках.

-Вашему другу и вправду надо подкрепиться! – сказала она. По сравнению с крепкой и дородной поварихой, щуплый парнишка в джинсовой куртке выглядел и впрямь заморышем. – Ешь, ешь, не стесняйся! – сказала она ему. - Если захочешь – ещё наложим! – добавила она, чуть ли не с материнской интонацией в голосе.

-Сейчас прокатишься – сказал ему Андрей. – Надо будет привезти сюда кое-какой провизии, которую ихний охламон-снабженец раздобыть не в состоянии. Придётся мне самому заняться исполнением его обязанностей. Но вы не волнуйтесь – улыбнулся он поварихе. - На ваших гонорарах это нисколько не отразится.

-Арсений Викентьевич, Вас к телефону! – раздался кричащий женский голос.

Через несколько минут в зале вновь появился седовласый хозяин заведения, и деловито произнёс:

-Приятного аппетита.

И когда Андрей вопросительно обернулся на него, добавил:

-Всё в порядке. Роман только что звонил. Он через десять минут будет здесь.

-Прекрасно, Арсений Викентьевич, прекрасно. Теперь такая к Вам просьба. Организуйте Роману мобильный телефон за счёт фирмы. Думаю, недостатка в средствах не будет?

-Ну, раз уж Вы видите в этом необходимость – рассудил Арсений Викентьевич.

-Вижу – резонно ответил Андрей. – Поскольку и в дальнейшем собираюсь пользоваться Вашими услугами. – И в подтверждение своих слов он кивнул головой.

-А ты что, Антонина? – обратился Арсений Викентьевич к поварихе.

-Арсений Викентьевич, она выполняет мой заказ – заступился за неё Андрей.

После чего гости вновь остались за столом одни.

-Куда подашься – спросил Андрей.

-Может, дома буду, а может… - водитель в стеснении замолчал.

-Знаю я твоё «может» - махнул рукой Андрей. – Или Анжелка, или Наташка. Сколько раз тебе повторять одни и те же азбучные истины?

-Да какая Наташка? Какая Анжелка? – ощетинился собеседник.

-Хорошо. Ладно. Валя – улыбнулся тот. – Мне-то что, твоя жизнь, только потом не задавай вопросов… Короче: где тебя найти?

-Мобиры, сам знаешь, у меня нету…

-А её, как я заметил, ни у кого нет, у кого нужно. Зато кому не надо – у тех сплошь и рядом… Ладно, это ни к чему. Отчётов я с тебя не требую – куда ты поедешь, к кому ты поедешь. Езжай, куда хочешь. Телефонная карточка есть?

-Есть, есть – торопливо заверил водитель, при этом размахивая руками.

-Да что ты горячишься? На тебе, вот, сто крон, купишь карточку. Чтобы уж точно хватило. И в семь часов мне позвонишь.

-Лады! – тот спешно погасил сигарету в пепельнице и собрался было бежать, но Андрей его одёрнул:

-Да куда ты опять спешишь? Кнутом, что ли, тебя стегают?

-А что мне здесь светиться? – прогундосил тот, на что Андрей снова рассмеялся:

-Ха – светиться! Было бы, перед кем! Здесь контингент, напротив – самое то! И все почти не замужем. Так что, лови удачу за хвост!

В ответ парень лишь вздохнул. Андрей посмотрел на него сочувствующим взглядом, и вновь непроизвольно засмеялся.

-Ладно, мне пора – пробурчал парень, и заторопился к выходу.

Андрей обернулся в его сторону, хотел было что-то сказать, но тут же передумал, досадливо махнув рукой.

 

… Стрелки часов медленно, но неумолимо, приближались к шести. Уже за считанные минуты до назначенного времени, Андрей Андреевич стоял у двери бара, покуривал сигарку, и рассеянно озирался по сторонам. Вскоре из переулка показалась массивная фигура высокого, широкоплечего мужчины лет сорока. Увидев здоровяка, Андрей удивился, и было чему. Даже для такого искушённого и умудрённого всевозможным опытом человека, каковым он считал себя.

Этот рослый, мускулистый человек, внушающий ужас своим грозным видом, вполне мог сойти за матёрого омоновца, или спецназовца, или… Или бандита, судя по чёрному костюму, под которым белела водолазка, поверх которой золотилась цепь, толщиной в палец. Обут он был в кроссовки, что также говорило о полном пренебрежении ко всякому менталитету. Впрочем, судя по его волевому лицу и глубоко посаженным, слегка прищуренным глазам, в которых таился, хоть и хищный, но всё же умный и осмысленный взгляд – это был отнюдь не «бычара», работающий пугалом для должников. Уже внешность, осанка, манера держаться - выдавали в нём сильного, закалённого, знающего себе цену человека, который привык руководить, подчинять и властвовать. Который завоевал свой статус ценой немалой крови, и в случае любого посягательства, готов пролить ещё и ещё, не затрудняясь ни в выборе средств, ни в моральных принципах. Это был один из приглашённых гостей – Александр Зыкин, главарь одной из крупнейших таллиннских группировок, коронованный вор в законе, по прозвищу Ферзь. Впрочем, его также знали как Графа и Шамана, но эти «погонялы» бытовали уже в более узких, местных кругах…

Андрея удивило то, что Зыкин пришёл пешком, и без сопровождения - что для его ранга было исключением. Хотя, если рассмотреть с другой стороны, не является ли исключением - уже то, что сам Ферзь приходит туда, куда пригласил его человек, который сам по себе есть никто, то есть Андрей? Не логичнее ли было предположить, что Ферзь пошлёт его с ходу подальше, а через час нагрянут эдакие терминаторы и начнут объяснять правила хорошего тона – куда стоит звонить, а куда всё-таки не стоит? Оттуда и подчёркнутая внешняя небрежность – Ферзя, по-видимому, просто забавляло, вот он и решил поразвлекаться, поддержать игру. Ведь, в конце концов, послать он всегда успеет, а то чем чёрт не шутит…

-Привет, Андрей! – сказал Ферзь.

Они поздоровались за руку.

-Заходи – Андрей открыл дверь. – Присаживайся! – он показал на стол, обильно уставленный всевозможными яствами и напитками.

Александр плюхнулся в кресло, стоявшее по самую середину стола, взял в руки бутыль коньяка, повертел её в руках.

-Ну и где же твой протеже? – спросил он.

-Ты угощайся – ответил Андрей. – Сегодня ты у меня в гостях.

Такая смелость и открытость Андрея, Ферзю понравилась. Никакого заискивания, подобострастия, желания выслужиться или подольстить… Это уже в своём роде подкупало Ферзя, привыкшего совсем к другому обращению, и он сказал:

-Ладно, давай, что ли, вздрогнем…

-Вздрогнем – согласился Андрей, открывая бутыль.

-О-о! – повёл ноздрями Александр, учуяв аромат.

-И я того же мнения – парировал Андрей и разлил коньяк по бокалам.

… В две минуты седьмого, к бару бесшумно подкатил белый лимузин. Из лимузина вышел холенный, среднего роста, толстячок лет сорока пяти, чей облик уже успели подпортить лысина и брюшко. За ним вышла роскошная женщина лет тридцати (а впрочем, таким женщинам всегда тридцать), в вечернем платье и меховом манто. Они вошли в приоткрытую дверь.

-Доброго вечера! – сказал толстяк, восхищённо оглядывая богато убранный стол. Он явно ожидал чего-то более скромного, хотя, несомненно, видал и не такую роскошь.

-Какой Вы, однако, непунктуальный! – усмехнулся Ферзь.

-Приношу свои извинения. Отто Юргенс – представился тот.

-Александр.

-Меня, я думаю, никому представлять не надо – вставил реплику Андрей.

-Итак, цель нашей сегодняшней встречи? – нахраписто вопросил Александр. – Ублажать капризы жён? Или любовниц? – при этом он метнул взгляд на Андрея, намекая на возможную связь последнего с юргенсовской женой.

-Это моя жена Эльвира – невозмутимо представил её Юргенс, никак не реагируя на саркастический намёк. В общем-то, смысл вопроса был ясен: если собрались говорить о делах – значит, никаких женщин.

-Очень приятно – та кокетливо улыбнулась.

-Взаимно – ответил Ферзь, поглядывая на часы, и на Андрея одновременно.

Тот вновь принялся разряжать обстановку.

-Очаровательная Эллочка пришла осведомиться, не ждёт ли нас за стенкой джакузи с горячими девочками. Природное женское любопытство.

-И кроме того, в семь часов начинается спектакль – напомнил ей муж.

-Что ж, ладно. Давайте по бокальчику – предложил Андрей.

Женщина кокетливо подмигнула – не то мужу, не то любовнику.

 

-Итак, что за ажиотаж около моих трофеев? – начал Ферзь, когда Эльвиру проводили.

В середине девяностых, когда на Северном Кавказе гремела первая чеченская, в некоторых слоях населения Эстонии, особенно в среде национал-радикалов, ходили продудаевские настроения. То бишь, Дудаев, Басаев и их сторонники – борцы за независимость, а федералы – соответственно оккупанты, и угнетатели малых народов. Этим настроениям способствовал ещё и тот факт, что сам Дудаев, в не столь уж далёком прошлом, был офицером Тартуской лётной дивизии. В Эстонию стали приезжать вербовщики-агитаторы из Чечни, и проводить работу с местным населением, главным образом с безработными, потерявшими всякую надежду как-то устроиться в жизни, парнями-эстонцами. Их убеждали, что во всех их бедах виноваты «русские оккупанты», и предлагали вполне приличные деньги - за «помощь братскому народу» в борьбе с этими самыми «оккупантами». Одну такую группу вербовщиков и захватил Ферзь, чьё отношение к подобным явлениям было крайне отрицательным – если учесть, что он и сам, в своё время, успел повоевать в Афганистане. И вот, уже немногим больше года, эти горе-патриоты находились в рабстве у местных бандитов – Ферзь предпочёл применить к ним их же излюбленный метод. После, их ожидал смертный приговор, но Ферзь пока не торопился его выносить. То ли из соображений, скажем так, экономических, то ли - чтобы дать врагам помучиться, уже, что называется, по полной программе.

-Я предлагаю использовать эти трофеи с максимальной пользой – ответил Андрей. – Какой сейчас от них прок? Да никакого.

-Смелый ты, смотрю, парень – ухмыльнулся Зыкин.

-Я мыслю логически. Если вам, конечно, есть выгода от рабского труда, то смотрите сами… В общем, моя идея такова. У себя на родине они принесут нам гораздо большую пользу, чем здесь. Что такое Чечня? Это нефть. Как раз то, чем занимается Отто. Ребята будут качать из нефтепроводов, доставлять «чёрное ржавьё» к нему в танкеры…

-И как ты это себе представляешь?

-Технологический процесс Отто берёт на себя. Проводы, танкеры, дренажи… Согласишься ли ты на себя взять оперативную сторону дела, вот в чём вопрос. Потери нефти, естественно, будут списываться на войну, но и сам процесс довольно рисковый. Взамен мы будем отправлять им другой товар, то есть – «фен». Он тоже у них в почёте. Укрепляет боевой дух, если вспомнить лётчиков Второй мировой. Вот тебе и колоссальнейший рынок сбыта. А они, за такую радость, будут стараться, я уверен. Вопросы поставки, я полагаю, решать будем вместе. То есть, я предлагаю осуществлять бартер прямо там, «баш на баш». Ихняя радость будет прибывать к ним на этих самых танкерах – они будут их же заливать, соответственно, нефтью. Чем вы между собой рассчитываться будете – решайте уже сами. Я хочу долю – одиннадцать процентов. Мою таксу вы знаете…

-Да, умеешь ты сказки рассказывать – рассмеялся Зыкин.

-Я понимаю, что сами эти ухари ничего для нас не сделают. Это будет разговор с теми, кто стоит уже за ними. Мы сможем их убедить.

-Ты, что ли, будешь с ними говорить?

-Я буду – к удивлению Зыкина, уверенно ответил Андрей. – Но сам понимаешь, мне необходима поддержка. Да и ваша дружба, думаю, обоим будет выгодна.

-Ты очень много думаешь, это вредно. Голова будет болеть.

-По моим предварительным подсчётам, мы будем с этого иметь чистоганом около ста тысяч с рейса. Риск, конечно, велик, но он оправдан. Если ты берёшься за обеспечение безопасности предприятия, Отто уже в ближайшее время сможет начать разворачиваться на Кавказе.

 

…Организатором и устроителем сегодняшнего банкета был Андрей Попов. Он в действительности был еще моложе, чем выглядел – ему едва стукнуло двадцать четыре. Сам по себе он не был ни бизнесменом, не входил ни в одну группировку, но в определённых кругах он был довольно известен под прозвищами Арлекин и Таксист. Помимо всего прочего, за ним закрепилась слава неисправимого донжуана, а успехом у женщин он действительно пользовался, и немалым, и путь в «высший свет» он зачастую прокладывал именно через знакомства с женщинами. Ещё с давних времён, когда юный выпускник профтехучилища случайно познакомился с падчерицей знаменитого Чингисхана. Дальше – больше; вскоре он, неожиданно для всех, (и если верить слухам, то по протекции всё того же Чингисхана), женился на красавице, да не просто красавице, а ещё и с особым приданным. Его новоявленный тесть был полицейским комиссаром, руководил Отделом по особо тяжким преступлениям, а новоиспечённый шурин при этом слыл криминальным авторитетом. Ни много ни мало, сам Коля Питерский. Вот тогда Попов и основал собственную посредническую фирму,

которая продержалась, однако, недолго – как и его брак. Тем не менее, посредничество было его хобби, и он никогда не упускал возможности «провернуть» какое-нибудь «полезное дело». В настоящее же время, Попов был одним из акционеров фирмы, занимающейся всевозможными перевозками, и по совместительству работал в той же фирме таксистом. Он же был одним из соучредителей альтернативного профсоюза – так называемой Независимой Ассоциации работников всех отраслей транспорта, связи и путей сообщения, объединявшей в основном дальнобойщиков и таксистов - из его фирмы, и ряда аналогичных. Поговаривали, что без поддержки влиятельных друзей он ровным счётом ничего бы не добился, его положение в обществе, целиком и полностью, зиждется на его амурных успехах и мужских достоинствах, а профсоюз служил средством для отмывания грязных денег – но это были лишь слухи. Не больше.

-А теперь немного экзотики – закончил Попов. – Вы когда-нибудь ездили на «Москвиче»?

Гости дружно рассмеялись – им обоим «Москвич» был и вправду в диковинку. Поэтому они охотно согласились прокатиться на этом «памятнике советского автомобилестроения», как выразился Ферзь. Отто Юргенс вышел у театра «Эстония», у которого стоял лимузин, поджидавший его жену, Ферзя довезли чуть дальше, до гостиницы «Кунгла».

Оба – и Зыкин, и Юргенс – не отвергли сразу предложения Попова. Они в один голос заявили, что им требуется время, на обдумывание и обсуждение. Всё же, через три дня их соглашение было принято, и уже той же весной, «бартер» заработал на полную катушку.

 

Два года спустя.

 

Дождливым апрельским вечером 99-го, на вилле на окраине Пярну был банкет. Хозяин виллы, известный медиамагнат, владелец одного из крупнейших в Эстонии телеканалов – будем в дальнейшем называть этого человека просто господином К. – отмечал очередную годовщину своей супружеской жизни.

Среди его гостей был и уже знакомый читателю Андрей Попов. Беседам о бизнесе и о политике, которые вели между собой захмелевшие мужчины, Андрей предпочитал непринуждённый флирт с женщинами, ничуть не смущаясь тем, что все они были с мужьями, или, по крайней мере, с кавалерами. Даже наоборот, в обществе роскошных женщин, в таких же роскошных дорогих нарядах, Попов чувствовал себя на удивление свободно и раскованно. Пока сам господин К., уединившись с двумя гостями за бокалами бурбона, вел жаркий спор о том, следует ли Эстонии брать пример с Америки, или лучше предпочесть шведскую модель социал-демократии, Попов всячески ухаживал за хозяйкой. Может быть, для него это была своеобразная игра – ведь сегодня именно она, Алиса, была королевой бала, если сравнить хотя бы её наряд с нарядами приглашённых в гости дам. Ей это тоже доставляло особое удовольствие – дразнить мужа, и в то же время, кокетничать с неотразимым кавалером, уже во взгляде, в манерах, в голосе которого, чувствовался особый, завораживающий магнетизм, непроизвольно заставляющий женские сердца биться с удвоенной силой.

Алиса танцевала с Поповым уже третий танец подряд. Этот танец был медленным. И тут на эту парочку впервые обратил внимание сам виновник торжества, видя, какие откровенные знаки внимания они друг другу оказывают. После танца он подошёл к жене и деликатно молвил:

-Алиса, я, конечно, не ревную, но всё-таки не стоит забывать, по какому вообще поводу здесь все собрались.

Женщина от души расхохоталась – и этот естественный, задорный смех делал её ещё прекраснее.

-Я же не виновата, милый, что ты у меня совершенно не умеешь танцевать! – она капризно вздёрнула носиком. – А тут кавалер скучает. Он здесь один сегодня без барышни.

Попов, глядя на эту супружескую сцену, лишь снисходительно улыбался.

-Я думаю, милая леди, что этот юноша действительно украсил Ваше праздничное настроение. Пикантно и романтично. И всё-таки, теперь вам лучше уделить внимание друг другу. А я на некоторое время займу вашего гостя.

Это были слова пожилого, сухопарого господина в чёрном костюме-«тройке». Ни Попов, ни сами виновники торжества, не заметили, как он появился. Точно подкрался, выжидая удобного момента где-то в засаде.

Попов оглядел этого человека. Высокий, стройный, для своих лет удивительно гибкий, с холодным стальным блеском серых глаз. Это был в прошлом генерал милиции, ныне занимавший один из ключевых постов в действующей правоохранительной системе. Впрочем, и нынешние ключевые посты его были двоякого рода. Как известно, наряду с традиционными бандитскими «крышами», подобные функции осуществляет и полиция, (или же – милиция, в той же России), и у полицейских «крыш» существуют в точности такие же законы, иерархия и своя сфера влияния. «Бригадиром» этой «крыши» - человеком, в чьих руках были сосредоточены бразды правления всем теневым бизнесом правоохранительных органов, этаким Понтием Пилатом оборотней в погонах, был Анатолий Георгиевич Дементьев, заслуженно носивший прозвище Генерал.

Попов и раньше знал его в лицо. Однако интерес Генерала к его персоне вызвал у него, по меньшей мере, лёгкое недоумение.

Алиса с мужем, взявшись за руки, отошли к другим гостям.

-Чем же могу быть Вам полезен? – галантно спросил Попов.

-Дорогой Андрей… - осторожно начал Дементьев. – Я вот уже давно за Вами наблюдаю, и думаю – а не пора ли Вам остепениться?

-То есть – Вы об Алисе? – с лёгкостью передёрнул его Попов. – Я думаю, в праздничный день, любящий муж может позволить своей очаровательной жене маленький каприз и маленькую слабость.

-Бросьте притворяться, Вы прекрасно понимаете, что речь совсем не об этом. Хотя и это не стоило бы уж так афишировать. Вы сейчас поймёте, к чему я.

-Ох уж этот высший свет! Перед публикой – все святые! А между тем, у каждого в отдельности таких капризов и слабостей - на Тихий океан хватит. Только свои, почему-то, никто не замечает, а вот на чужие… - рассуждал Андрей.

-Не надо, Андрей, не устраивайте драмспектакль. Тоже мне, Гамлет нашёлся… Я не сегодня за Вами наблюдал. Сегодня мы встретились, можно сказать, случайно. Но именно от сегодняшнего дня может зависеть вся Ваша дальнейшая судьба. Давайте отойдём в другую комнату и присядем. Меня зовут Анатолий Георгиевич.

-Андрей Андреевич – тот холодно протянул руку, и Генерал с чувством её пожал.

-Очень приятно, Андрей Андреевич. Только так как я старше на добрых тридцать лет, то не обессудь, я буду обращаться к тебе на «ты» - сказал Дементьев, закрывая дверь комнаты, в которую они вошли.

Попов сразу же уселся в глубокое кожаное кресло и закурил сигарку.

-Позвольте с Вами не согласиться – сказал он, выпуская дым к потолку. – Форма обращения «ты», как писал ещё Пушкин, подразумевает единство, духовную близость, в какой-то мере, даже панибратство. А мы с Вами, простите, даже и не знакомы. Мы только знаем друг друга в лицо. Что ж, я и Билла Клинтона знаю в лицо, но это ещё ни о чём не говорит.

-Охота самолюбие потешить? – усмехнулся Генерал.

-Нет. Самолюбие здесь ни при чём. Это всего лишь золотое правило шофёра: на дороге соблюдай дистанцию.

-Ну, в меня-то ты не врежешься, не волнуйся. Я же тебя знаю ещё с тех времён, когда ты под Чингисханом ходил.

-Большинство моих нынешних знакомых знают меня именно с тех времён. Только оговоримся – я никогда под ним не ходил. Я с ним сотрудничал. Меня его система не касалась.

-Ладно, это всё лишние эмоции – повёл бровями Дементьев. – Вернёмся к Чингисхану. Почему он так печально кончил?

-Ему завидовали. Его боялись. А прижать кишка была тонка – развёл руками Попов.

-Это ещё ровным счётом ничего не значит. Тебе тоже многие завидуют, тоже многие боятся. Но, тем не менее, тебе даже и охрана не нужна.

-Потому что моя смерть никому не нужна. Кроме геморроя и головной боли, она никому ничего не принесёт.

-А разве смерть Семёна Ильича была кому-то выгодна? Кто что от этого получил? Ну, а теперь подумай ещё вот о чём. В обозримом будущем, и твоя смерть может кому-то понадобиться. Таков закон. Семён Ильич погиб потому, что не определился. И вашим – и нашим. А так не бывает.

-Ладно, давайте уж играть в открытую – нахмурился Попов. – Ты – Генерал. Или, если угодно – бригадный комиссар. Пахан, иными словами. И Чингисхана вы крыли на пару с Саней. Ясно, наверное, о ком идёт речь.

-Я смотрю, ты удивительно догадливый! И смелый, пальца в рот не клади! Да, Чингисхана мы держали на пару. Оба тыла у него прикрыты были. Но видишь – эта тактика оказалась неверной.

-Ему всё же нужно отдать должное – кивнул головой Попов. – В той сфере никакого порядка не было: ни до него, ни после него. А у него он был. Только не понимаю – зачем я вдруг понадобился? Я уже давно бизнесом не занимаюсь. Я работаю в транспортной фирме, ещё занимаюсь общественной деятельностью…

-Ну, а как же Ваше любимое посредничество – любезно ухмыльнулся Дементьев.

-Посреднический бизнес я давно оставил. Впрочем, у меня с тех пор остались кое-какие старые связи, и я порой помогаю людям, которые ко мне обращаются. И делаю это весьма охотно. Но как основное занятие – для меня это этап пройденный.

-Уж не хочешь ли ты сказать, что решил на всю жизнь записаться в таксисты? - злорадно произнёс Генерал.

-Да, я по совместительству таксист, и не вижу в этом ничего зазорного.

-Оно и понятно: человек из народа. Лучше всех чает тяготы простого люда, и завсегда о них радеет. То же самое и с профсоюзом. Случись в фирме разногласия между руководством – за кого все горой ринутся? – саркастично подметил Дементьев.

-Это, по-моему, уже моё личное дело – отрезал Попов.

-Естественно, личное. То есть, ты отошёл от всяких чингисханов, питерских, бросил бизнес и теперь подготавливаешь себе старт в политику. Административный работник, профсоюзный деятель, и вместе с этим – таксист. Неплохое начало.

-Не надо строить догадок на пустом месте – холодно ответил Попов. – Я делаю свою работу, и делаю её на достаточно хорошем уровне. И меня это вполне удовлетворяет. А о дальнейшей перспективе говорить пока рано.

-Не надо притворяться. О твоей возможной дальнейшей карьере политика, уже поговаривают среди наших общих знакомых – уж слишком твои намерения очевидны. Только помни одну старую поговорку – береги честь смолоду. А ты, смотрю, о своей репутации даже и не думаешь. Как в игре – стремишься пролезть на самый верх, и при этом зарабатываешь в свой актив штрафные очки.

-На что это Вы намекаете? – процедил Попов. – Если что-то связанное с посреднической фирмой, и той грязью, которая полилась на меня после развода с женой – то нам не о чем вовсе говорить. Моя личная жизнь – это моя личная жизнь, а что до бизнеса, то я готов выслушать любые претензии. Хоть какой давности. Уж не скажете ли, что я кого-то обидел, обманул? Или, выражаясь современным лексиконом – развёл! Кинул, опустил – последние слова он говорил уже с усмешкой.

-Нет, Андрей, сплетни здесь ни при чём. Как ты выбрался в это общество – тоже пусть останется при тебе, хотя сам знаешь, шила в мешке не утаишь. Только это меня не интересует. Зато другое настораживает. Твоя дружба с Ферзём – акцентировал Дементьев.

-Ах, вот оно что – рассеянно вздохнул Попов. – Ферзь – крыша фирмы. Как Вы знаете, автомобильный рынок, перевозки, таможня – это всё его вотчина. Фирма без крыши в наше время обречена на голодную смерть. Ну, а впрочем, это уже шефа головная боль, а не моя.

-Мне известно и о других аспектах вашей дружбы с этой шахматной фигурой – непреклонно гнул свою линию Дементьев. – Два года тому назад, Саша начал периодически наведываться на Кавказ, к некоему Руслану. После чего туда стали приходить танкеры под норвежскими флагами, гружённые, скажем так, грузом без маркировки, а оттуда они возвращались, залитые нефтью под завязку. Получателем груза является один из здесь присутствующих. Тоже твой молочный брат.

-Пародия на плохой детектив! Только не понимаю, причём здесь я?

-Притом, что именно два года назад, вдруг резко расширилась ваша фирма, а профсоюз заявил о себе в полный голос. Что ж, профсоюз – замечательная ниша для отмывания денег. Вам определённо везёт.

-Я не понял, Вы что – шантажировать меня решили? – брезгливо сморщился Попов. – Не выйдет. Не надейтесь.

Попов, однако, прекрасно понимал, что здесь дело вовсе не в шантаже. Уж кто-кто, а сам Генерал не позволит себе опускаться до такой банальной низости.

-Ну не притворяйся мне тут деточкой! Шантаж! Ты кому такие предъявы делаешь? – рассердился Генерал.

-Объясните мне, в конце концов, что Вы от меня хотите – подавляя раздражение, ответил Попов.

-Дело в следующем. Мы с Ферзём не одного Сёму на двоих делили. И по сей день. Я, как-никак, законник, а он – единственный коронованный вор в Эстонии. Хоть он и купил свою корону, всё равно она у него есть. А остальные все не в счёт. Это шпана, шушера. Что у них есть? Ничего нет. Что они могут? Ничего не могут. Пасутся каждый по своим загонам, и местных баранов стригут. Да ещё всякая халява. Кайфом нынче все, кому не лень, промышляют; девочками – тоже, как Семёна не стало. А мне такой конкурент просто мешает. Нужно, чтобы он мне не мешал. Ты меня понял? – наставительно вопросил Анатолий Георгиевич.

-Я полагаю, с таким предложением Вам лучше обратиться к кому-нибудь другому – кивнул Попов.

-А я полагаю, что у тебя нет выбора. А то, чего доброго, Саша случайно проведает, почему вдруг в том же 97-м, пропали без вести его бесценные кадры. Талантливые химики, способные из навоза сделать золото, а из ослиной мочи – бензин! И почему кавказцы теперь так охотно берут товар из Финляндии, хотя эстонский амфетамин всегда считался выше качеством. И в чей карман оседает весь невырученный барыш его самого, и вашего общего друга.

-Хватит меня разыгрывать! – Попов встал.

-Сядь! – приказал Дементьев. – Ты меня не понял!

Он встал, подошёл к Попову и погрозил ему пальцем перед самым носом.

-Ты, мелюзга, выскочка, кобель желторотый! Не понял, прощелыга, куда ты влез? Ты между двумя огнями, между молотом и наковальней! Ты поперёк кого суёшься? Я – и Ферзь! Уж я-то с ним договорюсь, а тебя мы в полсекунды в порошок сотрём! Ещё твои дети, внуки и правнуки будут всю жизнь за тебя отдуваться. Ферзя ты уже кинул. Теперь у тебя остался только я. Поэтому ты сделаешь всё так, как положено.

-И что же Вы под этим подразумеваете? – Попов не дрогнул, собрав всю свою волю и самообладание, а уж этого ему было не занимать.

-Ты умный парень. И прекрасно понимаешь, что речь идёт вовсе не о простом заказе. Я осведомлён о твоих способностях, поэтому уверен, что ты справишься. Отойдёт в сторонку Ферзь, может, ещё какой передел грядёт, а на нас никто и не соизволит подумать. А для всех это пройдёт в том качестве, в котором ты им это представишь. Полиции, общественности… Тебе все карты в руки.

-То есть, Вы мне предлагаете устроить шоу вселенского масштаба, эдакий конец света, Армагеддон? Чтоб низвергся недруг Ваш в пучину огненную, вместе со всеми… А Вы знаете, сколько это будет стоить?

-Что именно – насупился Генерал.

-Освобождение Вашего трона – улыбнулся Попов.

-Место в парламенте на следующих выборах. Ну, и деньги. Гораздо большие, чем ты думаешь – тихо, но весомо проговорил Дементьев.

-Что ж, я устрою это шоу… Знаете, я уже тоже об этом думал – сколько верёвочке не виться, а конец будет, долго это не просуществует, рано или поздно придётся всё сворачивать и заметать следы… Поэтому я просто перед ним раскроюсь. Через живца. Это и будет для него западня.

-Ты что, чокнулся? – гаркнул Дементьев.

-Да нет. Как раз наоборот – я сделаю так, что все чокнутся! Все будут заняты серийным убийцей – одни будут от него прятаться, другие – его ловить. А то, что под эту лавочку где-то произойдёт бандитская разборка, и одни замочат других – это уже пройдёт незамеченным, как обыденное явление. Никто этим даже заниматься не будет.

-Ты и вправду рехнулся. Какой ещё серийный убийца? Ты понимаешь хоть, чем ты рискуешь?

-Риск, конечно, есть, а на вопрос, какой это серийный убийца, я отвечу просто: а никакого. Он будет существовать только в головах – полиции и общественности, как Вы этого и хотите. Просто сначала произойдёт какая-нибудь заурядная бытовуха. Потом – ещё что-нибудь, причём между этим ЧП и той бытовухой, будет прослеживаться явная связь. А вдобавок, это ЧП, так или иначе, коснётся Вашего любимого друга. А там и самое время открывать карты. После чего останется только грамотно замести следы, чтобы всем и всё было ясно. Кто, что, почему, и зачем. Тем более, что у нас любят сенсации – и полиция, ну а уж тем более общественность.

-Сенсации… Что до полиции, то я сразу предупреждаю. На нашу помощь даже и не надейся. Вляпаешься в дерьмо – сам его и расхлёбывай.

-А Вы и не обязаны мне помогать – Вы ведь не адвокат.

-Твои шутки, скорее всего, попадут в ведение Отдела по расследованию особо тяжких преступлений. Тебе этот отдел уже знаком. Старшого я ихнего хорошо знаю, с ним ещё можно поладить, но вот Петька Козлов… Ещё при Володьке замом был. Это мужик настырный, дотошный. За каждую букву прихватывает, да и на подлянки он почище тебя мастер. Остальное думай сам.

-Подлянки – это фабрикуха, что ли? Пусть только попробует мне что-нибудь сфабриковать. Шум такой поднимется, что его и в Антарктиду не пустят. Пингвины скажут: а, это этот подлянщик… А что касается прихватов, то мне это с детства знакомо. Слушаешь, слушаешь – раз, одно с другим не сходится. Всё, завалился! Сам себе противоречишь!

-Зачем ты мне толкуешь эти прописные истины? – проворчал Дементьев.

-Я Вас знакомлю с Вашим же планом. А насчёт Козлова мне предельно ясно – с ним не надо бояться за свои слова. Надо, наоборот, самому себе противоречить, причём настолько, чтобы и он тут же начал себе противоречить. И ткнуть ему это в нос: вы что, товарищ, с котелком своим не дружите? Тогда какого, спрашивается, дьявола вы ещё и мне тут мозги парите? Зачем вообще вы меня вызвали? И сразу будет жалоба в соответствующие инстанции. Пусть разбираются.

-Похоже, ты сам не соображаешь, за что берёшься. Для тебя всё как будто игра – мрачно сказал Генерал.

-Это уже моё личное дело, что и как мне воспринимать – холодно ответил Попов. – Только игру эту затеяли Вы, и Вы же назначили меня ведущим. Я принимаю Вашу игру. Время пошло.

Он направился к двери.

-Смотри, пацан! – прошипел Дементьев. – Один неверный ход, и ты…

-Я Вам даже раскрыл свои козыри – с улыбкой обернулся Попов. – Об остальном я позабочусь сам.

«Он блефует» - подумал про себя Дементьев.

То, что на самом деле решился предпринять Попов, было далеко не блефом. Подобное предложение его действительно шокировало. Поэтому он счёл за необходимость подстраховаться, дабы не оказаться меж двумя огнями, как и сказал ему Генерал; да при этом и в самый неподходящий момент. А заодно - чтобы не оказаться сброшенным в отбой раньше времени, в том случае, если один из тузов решит переменить тактику.

Попов нисколько не мог быть уверен, что Дементьев будет держать язык за зубами, и что их разговор, рано или поздно, не станет достоянием Ферзя. И тогда он решил опередить Дементьева, и предупредить Ферзя о генеральских планах - раньше, чем Генерал это сделает сам. В пользу Попова говорила, во-первых, диктофонная запись разговора, которую он мог редактировать по своему усмотрению – хотя он не мог ручаться, что подобной записи нет и у Дементьева. Во-вторых, Попов отлично знал, чем он рискует, отправляясь к Ферзю на встречу с таким материалом, компрометирующим отнюдь не одного Дементьева, но, в первую очередь, и самого Попова. Выражаясь языком мудрого сверчка из «Буратино», за жизнь Попова никто не дал бы и дохлой сухой мухи. Так что, окажись на его месте практически любой другой, тот предпочёл бы хранить подобные разговоры в строжайшем секрете, делая вид, что ничего не видел, ничего не слышал – из страха перед возможными последствиями. Но только не Попов – уж он-то, прекрасно понимая, что он ставит себе на карту, не мог не осознавать, что это так же будет видеть и сам Ферзь. А тот, будучи человеком неглупым, вмиг сообразит, что Попову самому лезть в такое пекло было бы вопиющим безумием, а стало быть, в его поступке есть некий здравый смысл – то есть он говорит правду. Тем более – кому из двоих мешает Ферзь: Попову или Генералу? Таким образом, Ферзь сразу исключит возможность сговора Дементьева с Поповым, как это уже исключил и сам Дементьев. Паны будут драться, у холопов чубы затрещат, а Попов займёт позицию, аналогичную Штатам во Второй мировой. В конце концов, кто ему самому, Попову, нужен – Дементьев или Зыкин? Да сам по себе – никто. Кто победит – тот и пригодится. В их войне, Попов отвёл себе роль стороннего наблюдателя. Роль своеобразного теневого арбитра: какая потом уже будет разница, что, согласно действующей иерархии, Попов, даже в качестве зрителя, не смеет туда соваться. Потом, когда будет другая иерархия, определять которую будет уже он сам…

Сейчас же Попов просто сам удивлялся своей дерзости, и улыбался себе под нос, лелея свои наполеоновские планы, которые пока представлялись лишь безумной мечтой. Арбитр в войне… Что ж, война уже объявлена, и он, Андрей Попов, туда втянулся не по своей воле.

Приехав на следующий день в Таллинн, он позвонил Ферзю из телефонной будки.

-Саня, это Андрей. Ты в городе?

-В чём вопрос?

-Надо передать одну вещь. Можно на ходу, мне всё равно.

-Давай у «Олимпии» в восемь.

В тот же вечер, в без пяти минут восемь, на стоянке перед гостиницей «Олимпия», что в центре Таллинна, остановилось такси – на своей машине ехать на такую встречу было бы излишне рискованно. Увидев подъезжающий джип «Тойота - Ланд Круизер», Попов, сидевший в такси рядом с водителем, вышел из машины.

Он подошёл к джипу, передал в окно кассету, и как ни в чём не бывало, вернулся обратно в такси. Обе машины тут же покинули пределы стоянки, и разъехались в разные стороны.

Ферзь назначил Попову встречу уже на следующий день. Вопреки всем ожиданиям Попова, он пригласил его не в офис, не в гостиничный номер, и тем более не «на природу», что могло означать и возможные приключения, с особо острыми ощущениями.

Они встретились в бильярдной в центре города.

Гневом Ферзь не пылал, оценив по достоинству честность и мужество Попова. Но он был удивлён, и поэтому – хищнически насторожен.

-Вот, скажи мне – вопросил Зыкин, вертя в руках кий. – Почему товарищ генерал, с таким поручением, обратился именно к тебе, а не к кому-нибудь другому?

-Не могу знать – ответил Попов на старинный армейский манер. – Это его лучше спросить, что за розыгрыш ему вдруг понадобился.

-А почему он говорил с тобой о братьях? – прищурился Ферзь.

-Лично мне о них ничего не известно. Я так думаю, может, он сам чего-то и знает, и теперь хочет в это дело и меня подставить. Мент есть мент. Только зачем мне такая левота? У меня своя работа…

Зыкин долго, пристально смотрел Попову в глаза, насквозь пронзая его взглядом, словно детектором лжи, оценивая его искренность.

-Вот и делай свою работу. А я займусь своей. Всё, пока свободен.

Теперь уже Попову пришлось не на шутку удивиться. Свободен… Так какой же вывод сделал Ферзь? Или что – это у них такая проверка?

В любом случае никаких путей к отступлению у Попова уже не было.

«Сперва залягу на дно» - решил он, выходя из бильярдной. – «Где-то месяц вообще виду не подам. Ферзь будет шуршать вокруг и около Генерала, заодно и за мной проследит - насчёт братьев. Ничего не найдя, он решит, что это форменный понт. Провокация, в обычном ментовском стиле. Похоже, Генерал по жизни мастер на такие шуточки, раз Ферзя это ничуть не удивило. Или у них это в порядке вещей, они каждый день кому-то друг друга заказывают, и их же сдают… Ладно, шутки шутками, а что до Генерала, то будет ему спектакль. Пускай полюбуется. Только зря он думает, что его кинуть будет намного сложнее, чем Ферзя. Когда возникнет в этом необходимость, я просто вынужден буду это сделать. Мне совершенно не нравится перспектива - всю жизнь от кого-то зависеть, и под кого-то подстраиваться. И ведь не я пришёл к Генералу, а Генерал ко мне».

 

Глава 1.

Красный «Москвич».

 

Весна 1997 г.

Красный «Москвич» сороковой модели неторопливо, вразвалочку катил по булыжным мостовым старого Таллинна. Ленивое весеннее солнышко озорными зайчиками переливалось в его свежей, глянцевой краске, в намытых до блеска стёклах и фарах, в маленьких грязных лужицах, на которые «Москвич» то и дело накатывал, разгоняя вездесущих воробьёв и голубей по сторонам, и, иже с ними, прохожих. Весёлые, искрящиеся брызги так же лениво выскакивали из-под колёс, и тут же падали на мостовую, ничуть не беспокоя прохожих - поскольку машина ехала медленно, едва ли быстрее самих пешеходов. Солнце хоть и не грело - судя по тёплой, а то даже и зимней одежде снующих туда-сюда пешеходов, но зато светило вовсю. Что уже создавало особенное, приподнятое, весеннее настроение у одних; и свои специфические неудобства у других. Например, у водителя «Москвича», которого - и само солнце, стоявшее уже достаточно низко, и зайчики, нахально сверкавшие в каждой луже - порядком слепили, и заставляли всё время щурить глаза.

-Наконец-то! – буркнул он, свернув в тенистый переулок.

Его спутник, сидевший рядом, лишь пожал плечами в ответ. Уж с ослеплением он был знаком отнюдь не понаслышке, поскольку сам не первый год водил машину.

-Чёрт тебя подери! - опять нервно пробурчал водитель, на сей раз в адрес некоей птички, причём не самых крошечных размеров, умудрившейся смачно нагадить в аккурат на лобовое стекло. Он несколько раз нажал кнопку омывателя, и на стекло хлынули фонтаны пенистой воды, деловито зашуршали «дворники», но птичий сюрприз остался для них вне зоны досягаемости.

-Кхём пянг! - так или как-то в этом роде сквозь зубы проворчал водитель, на что его спутник просто рассмеялся.

-Да что ты напрягаешься? Расслабься ты, в конце-то концов! Вечно сам себе головные боли создаёшь из ничего…

-Да я вообще-то за своё гоню - устало буркнул водитель.

-А ты и не гони! Тебе гнать-то уже и не за что! Или что - тоже успел где-то автограф оставить? - улыбнулся молодой человек, кивнув на лобовое стекло.

-Сам ведь знаешь - смягчился тот.

-Ну так, а если я знаю, то за что тебе вообще переживать? Живи, как живётся, жди добрых вестей. От меня, насколько тебе известно, худые вести не приходят.

-Да мы уже давно вроде как… - замялся водитель.

-Когда ты сам этого хотел – резонно ответил спутник.

-Но всё равно уже не так… - вновь начал водитель, и вновь замялся.

-Значит, ты сам этого хочешь. Или, скажи прямо в глаза: что тебя не устраивает?

-Ну если уж совсем начистоту… Какая-то дистанция между нами появилась. Раньше всё как-то легче было, больше так, по душам…

-И когда же она вдруг появилась, эта дистанция твоя?

-Сам знаешь, когда. Когда вся эта канитель заварилась. Мне эту грязь ворошить в сотый раз… - водитель досадливо сморщился.

-А раз так, то где канитель, там и дистанция. Усёк?

-Но всё равно теперь я вижу…

-В таком случае, обратись к глазному врачу. Время-то на месте не стоит, а дальше сам догоняй свою дистанцию. Только давай-ка, замнём эту тему. Всем разговорам свой черёд. Вот придёт – тогда и поговорим.

-Ты хочешь сказать - я ничего не пойму?

-Я вообще ничего не хочу сказать. Замяли эту тему - и всё. Канители, дистанции, нервы… Живи сегодняшним днём, и не лезь ты в это прошлое. Не пытайся его ни переделывать, ни за него извиняться, ни оправдываться, ни отыгрываться. Закон казино: ты приходишь играть. Тогда ты выигрываешь. А когда ты приходишь отыгрываться за старый проигрыш, ты проигрываешь вдвойне.

-Я не играю в казино.

-А вот поиграй, внеси разнообразия. Вся жизнь - игра: люди играют роли, люди играют в игры. Приехали! - сказал молодой человек, и щёлкнул пальцами.

-Эрик Бёрн! - сказал водитель, припарковывая машину возле живописного старинного здания, на котором, над чёрной аркой двери, ведущей в подвал, красовалась надпись по-эстонски: «Ресторан-бар». – И Станиславский! - добавил он - уже выйдя из машины, достав промеж сидений тряпку, и флакон с какой-то жидкостью, и смочив тряпку. После чего, он принялся старательно драить лобовое стекло.

Водитель «Москвича» был невысокий, субтильный; можно сказать, даже болезненно худой юноша, лет восемнадцати-двадцати на вид. Хотя ему, возможно, могло быть и больше. Светлый джинсовый костюм сидел на нём словно с чужого плеча, о чём броско свидетельствовали - грубо завёрнутые брюки и, не по размеру большая, куртка. Тощая шея, ввиду своей худобы, казалась не в меру длинной, что усугублялось худым заострённым подбородком, и выпирающими скулами. Обращали на себя внимание беспокойные, нездорово блестящие, глаза, с огромными тёмными синяками под ними; и непослушные, взъерошенные волосы. Из-под мешковатой куртки торчала вылезшая скомканная рубашка, а на потёртых брюках бугрилось содержимое карманов. Всё это вместе, делало его похожим на растрёпанного воробья. Выйдя из машины, и покончив с лобовым стеклом, он стал спешно приводить себя в порядок.

Пассажир же производил совсем иное впечатление, будучи, в какой-то мере, антиподом своего товарища. Высокий – но не настолько, чтобы казаться жердяем; тоже худощавый – но не бросающейся в глаза худобой, к нему бы скорее подошёл эпитет «стройный». Он был почти натуральный брюнет – его аккуратно уложенные волосы были тёмно-каштановыми, и, при разном освещении, могли казаться то иссиня-чёрными, то, напротив, с пурпурно-медным отливом. Его черты лица поражали своей правильностью, это был тот классический образец красавца-сердцееда с обложки супермодного журнала, или любовного романа. Но, в отличие от пылких и легкомысленных «мучачо», этот человек был явно умом не обделён, судя по его живым, проницательным, зелёно-карим глазам. Было в его облике что-то притягательное, внушающее доверие - его приятные манеры, умение сразу расположить к себе практически любого собеседника, и какая-то незримая аура, которую он создавал вокруг себя, всегда держась при этом искренно и непринуждённо. Одет он был в дорогой тёмно-фиолетовый костюм от Версаче, кремово-жёлтую сорочку и бордовый галстук-«шнурок», обут в начищенные до блеска лакированные туфли. На шее у него красовалась золотая цепочка – не массивная, но и не сказать, чтобы слишком тонкая, а на левом среднем пальце – изящный перстень с фиолетовым камнем, посреди которого блестели золотые буквы АР. На вид брюнету было, может, немногим меньше тридцати.

Увлекая за собой товарища, брюнет спустился по гранитным ступенькам к чёрной двери с аркой, на которой висела дощечка с надписью: «Резервирован». Не обращая внимания на табличку, брюнет нажал на кнопку звонка рядом с дверью.

За дверью послышался лёгкий шорох, после чего раздалось:

-Кто там? - вопросил взволнованный женский голос.

-Свои, свои – ответил брюнет.

В двери загремели задвижки, ключи и прочие хитроумные приспособления, отгораживающие от внешнего мира сие заведение, предназначавшееся на сегодня лишь особам избранным. Наконец, дверь открылась. В дверях стояла миловидная женщина средних лет, в одежде официантки. Увидев гостей, она растерянно покраснела, словно со стыда или от неловкости. Казалось, будь что в её руках – она бы непременно это выронила.

-Ах, Андрей Андреевич! – извиняющимся, сбивчивым голосом, начала она – мы же Вас ждали к шести…

-Всё в порядке, Любаша! – мягко ответил ей Андрей Андреевич и дружески-одобрительно приобнял за плечо. - И вовсе незачем так волноваться. Я нисколько в вас не сомневаюсь.

-Но ведь ещё не всё готово, Андрей Андреевич! Вы бы хоть предупредили…

-Любочка, девочка моя – ответил брюнет, которого женщина, будучи старше его на добрый десяток лет, называла Андрей Андреевич. – Я же сказал: не надо беспокоиться. Всё идёт так, как надо. Гости придут к шести, как мы и договаривались. А сейчас просто мы с другом зашли немного подкрепиться.

-Ну, слава Богу! – с облегчением вздохнула Любочка и закрыла за вошедшими дверь.

-Что там такое? – выбежала в зал румяная, дородная, краснощёкая женщина лет сорока, одетая совсем иначе, нежели официантка Люба – то была повариха. – Батюшки! – воскликнула она, увидев неожиданных визитёров. – И что же Вам дома-то не сидится, Андрей свет Андреич? Заморочились мы сегодня с Вашими китайцами, да с итальянцами. Особенно, вон, переводчики замучились. Ещё Романа за провизией ихней послали, битый час его черти где-то носят, а чужестранцы ваши никакой замены не признают. Вынь да положь им вот это!

-Значит, вынем да положим. К чему горевать, Тоня? Знаешь ведь, что это всё не просто так, что за труды праведные воздастся каждому с лихвой. Ты лучше сваргань нам с другом подкрепиться.

-А другу какой кухни подавать? А то всё…

-А другу лучше русской кухни ничего не надо! Хохлятский борщ, сибирские пельмени и ржаной квас, поскольку он за рулём. А заодно и мне сообрази чего-нибудь. И позовите шефа – я с Романом вашим вопрос решу.

-Эх, горе вы моё луковое – засмеялась женщина, уходя в подсобное помещение, откуда доносились гром посуды, шум, суета, скупая китайская и зычная итальянская речь, вперемешку с русским чертыханьем. Через минуту оттуда вышел седовласый немолодой мужчина, с аккуратно подстриженной чёрной бородкой. Это и был хозяин заведения.

-Да, Андрей Андреич – подобострастно произнёс он, напряжённо сжимая рукой подбородок.

-У Вас есть трудности? – учтиво спросил Андрей.

-Романа отправили по ресторанам, за специями. Господа повара говорят, что без этих ингредиентов…

-Господа повара знают своё дело. Почему же Вы не позвонили мне?

-Но простите, Вы же клиент…

-Не совсем так. Я не клиент, я организатор. Сегодня я – хозяин. Вы сегодня на меня работаете, и я Вам за это плачу. Или Вас не устраивает размер оплаты? Но это – только сегодня – вздохнул Андрей и вынул портсигар.

-Хорошо – продолжал он, закурив сигарку «Café Crème».- Как мне связаться с Романом?

-Он же приедет… Простите, у Вас не будет закурить? - обратился хозяин заведения к водителю «Москвича», который тем временем достал пачку стомиллиметрового «Кэмела».

-Да, пожалуйста – ответил водитель. Они закурили.

-То есть, Вы хотите сказать, что у вашего Романа нет даже мобильного телефона? - недоуменно заявил Андрей.

-Ну… не у всех же они есть – засмущался пожилой мужчина.

-Хорошо. И куда же Вы его отправили?

-Рестораны, базы… Я могу принести список.

-Список мне не нужен. Лучше напишите, каких… ну этих… короче, чего вам там не хватает, и я приму уже свои меры. А то, что привезёт Роман - если ему это удастся - оставьте себе, на нужды заведения. Да, ещё. Когда товар будет на месте, сколько ещё времени потребуется на приготовления?

-Где-то полчаса, не больше.

-В таком случае, принесите мне перечень товаров.

Мужчина торопливо встал со стула, и удалился. Тут же появилась розовощёкая повариха Тоня с двумя увесистыми дымящимися тарелками в руках.

-Вашему другу и вправду надо подкрепиться! – сказала она. По сравнению с крепкой и дородной поварихой, щуплый парнишка в джинсовой куртке выглядел и впрямь заморышем. – Ешь, ешь, не стесняйся! – сказала она ему. - Если захочешь – ещё наложим! – добавила она, чуть ли не с материнской интонацией в голосе.

-Сейчас прокатишься – сказал ему Андрей. – Надо будет привезти сюда кое-какой провизии, которую ихний охламон-снабженец раздобыть не в состоянии. Придётся мне самому заняться исполнением его обязанностей. Но вы не волнуйтесь – улыбнулся он поварихе. - На ваших гонорарах это нисколько не отразится.

-Арсений Викентьевич, Вас к телефону! – раздался кричащий женский голос.

Через несколько минут в зале вновь появился седовласый хозяин заведения, и деловито произнёс:

-Приятного аппетита.

И когда Андрей вопросительно обернулся на него, добавил:

-Всё в порядке. Роман только что звонил. Он через десять минут будет здесь.

-Прекрасно, Арсений Викентьевич, прекрасно. Теперь такая к Вам просьба. Организуйте Роману мобильный телефон за счёт фирмы. Думаю, недостатка в средствах не будет?

-Ну, раз уж Вы видите в этом необходимость – рассудил Арсений Викентьевич.

-Вижу – резонно ответил Андрей. – Поскольку и в дальнейшем собираюсь пользоваться Вашими услугами. – И в подтверждение своих слов он кивнул головой.

-А ты что, Антонина? – обратился Арсений Викентьевич к поварихе.

-Арсений Викентьевич, она выполняет мой заказ – заступился за неё Андрей.

После чего гости вновь остались за столом одни.

-Куда подашься – спросил Андрей.

-Может, дома буду, а может… - водитель в стеснении замолчал.

-Знаю я твоё «может» - махнул рукой Андрей. – Или Анжелка, или Наташка. Сколько раз тебе повторять одни и те же азбучные истины?

-Да какая Наташка? Какая Анжелка? – ощетинился собеседник.

-Хорошо. Ладно. Валя – улыбнулся тот. – Мне-то что, твоя жизнь, только потом не задавай вопросов… Короче: где тебя найти?

-Мобиры, сам знаешь, у меня нету…

-А её, как я заметил, ни у кого нет, у кого нужно. Зато кому не надо – у тех сплошь и рядом… Ладно, это ни к чему. Отчётов я с тебя не требую – куда ты поедешь, к кому ты поедешь. Езжай, куда хочешь. Телефонная карточка есть?

-Есть, есть – торопливо заверил водитель, при этом размахивая руками.

-Да что ты горячишься? На тебе, вот, сто крон, купишь карточку. Чтобы уж точно хватило. И в семь часов мне позвонишь.

-Лады! – тот спешно погасил сигарету в пепельнице и собрался было бежать, но Андрей его одёрнул:

-Да куда ты опять спешишь? Кнутом, что ли, тебя стегают?

-А что мне здесь светиться? – прогундосил тот, на что Андрей снова рассмеялся:

-Ха – светиться! Было бы, перед кем! Здесь контингент, напротив – самое то! И все почти не замужем. Так что, лови удачу за хвост!

В ответ парень лишь вздохнул. Андрей посмотрел на него сочувствующим взглядом, и вновь непроизвольно засмеялся.

-Ладно, мне пора – пробурчал парень, и заторопился к выходу.

Андрей обернулся в его сторону, хотел было что-то сказать, но тут же передумал, досадливо махнув рукой.

 

… Стрелки часов медленно, но неумолимо, приближались к шести. Уже за считанные минуты до назначенного времени, Андрей Андреевич стоял у двери бара, покуривал сигарку, и рассеянно озирался по сторонам. Вскоре из переулка показалась массивная фигура высокого, широкоплечего мужчины лет сорока. Увидев здоровяка, Андрей удивился, и было чему. Даже для такого искушённого и умудрённого всевозможным опытом человека, каковым он считал себя.

Этот рослый, мускулистый человек, внушающий ужас своим грозным видом, вполне мог сойти за матёрого омоновца, или спецназовца, или… Или бандита, судя по чёрному костюму, под которым белела водолазка, поверх которой золотилась цепь, толщиной в палец. Обут он был в кроссовки, что также говорило о полном пренебрежении ко всякому менталитету. Впрочем, судя по его волевому лицу и глубоко посаженным, слегка прищуренным глазам, в которых таился, хоть и хищный, но всё же умный и осмысленный взгляд – это был отнюдь не «бычара», работающий пугалом для должников. Уже внешность, осанка, манера держаться - выдавали в нём сильного, закалённого, знающего себе цену человека, который привык руководить, подчинять и властвовать. Который завоевал свой статус ценой немалой крови, и в случае любого посягательства, готов пролить ещё и ещё, не затрудняясь ни в выборе средств, ни в моральных принципах. Это был один из приглашённых гостей – Александр Зыкин, главарь одной из крупнейших таллиннских группировок, коронованный вор в законе, по прозвищу Ферзь. Впрочем, его также знали как Графа и Шамана, но эти «погонялы» бытовали уже в более узких, местных кругах…

Андрея удивило то, что Зыкин пришёл пешком, и без сопровождения - что для его ранга было исключением. Хотя, если рассмотреть с другой стороны, не является ли исключением - уже то, что сам Ферзь приходит туда, куда пригласил его человек, который сам по себе есть никто, то есть Андрей? Не логичнее ли было предположить, что Ферзь пошлёт его с ходу подальше, а через час нагрянут эдакие терминаторы и начнут объяснять правила хорошего тона – куда стоит звонить, а куда всё-таки не стоит? Оттуда и подчёркнутая внешняя небрежность – Ферзя, по-видимому, просто забавляло, вот он и решил поразвлекаться, поддержать игру. Ведь, в конце концов, послать он всегда успеет, а то чем чёрт не шутит…

-Привет, Андрей! – сказал Ферзь.

Они поздоровались за руку.

-Заходи – Андрей открыл дверь. – Присаживайся! – он показал на стол, обильно уставленный всевозможными яствами и напитками.

Александр плюхнулся в кресло, стоявшее по самую середину стола, взял в руки бутыль коньяка, повертел её в руках.

-Ну и где же твой протеже? – спросил он.

-Ты угощайся – ответил Андрей. – Сегодня ты у меня в гостях.

Такая смелость и открытость Андрея, Ферзю понравилась. Никакого заискивания, подобострастия, желания выслужиться или подольстить… Это уже в своём роде подкупало Ферзя, привыкшего совсем к другому обращению, и он сказал:

-Ладно, давай, что ли, вздрогнем…

-Вздрогнем – согласился Андрей, открывая бутыль.

-О-о! – повёл ноздрями Александр, учуяв аромат.

-И я того же мнения – парировал Андрей и разлил коньяк по бокалам.

… В две минуты седьмого, к бару бесшумно подкатил белый лимузин. Из лимузина вышел холенный, среднего роста, толстячок лет сорока пяти, чей облик уже успели подпортить лысина и брюшко. За ним вышла роскошная женщина лет тридцати (а впрочем, таким женщинам всегда тридцать), в вечернем платье и меховом манто. Они вошли в приоткрытую дверь.

-Доброго вечера! – сказал толстяк, восхищённо оглядывая богато убранный стол. Он явно ожидал чего-то более скромного, хотя, несомненно, видал и не такую роскошь.

-Какой Вы, однако, непунктуальный! – усмехнулся Ферзь.

-Приношу свои извинения. Отто Юргенс – представился тот.

-Александр.

-Меня, я думаю, никому представлять не надо – вставил реплику Андрей.

-Итак, цель нашей сегодняшней встречи? – нахраписто вопросил Александр. – Ублажать капризы жён? Или любовниц? – при этом он метнул взгляд на Андрея, намекая на возможную связь последнего с юргенсовской женой.

-Это моя жена Эльвира – невозмутимо представил её Юргенс, никак не реагируя на саркастический намёк. В общем-то, смысл вопроса был ясен: если собрались говорить о делах – значит, никаких женщин.

-Очень приятно – та кокетливо улыбнулась.

-Взаимно – ответил Ферзь, поглядывая на часы, и на Андрея одновременно.

Тот вновь принялся разряжать обстановку.

-Очаровательная Эллочка пришла осведомиться, не ждёт ли нас за стенкой джакузи с горячими девочками. Природное женское любопытство.

-И кроме того, в семь часов начинается спектакль – напомнил ей муж.

-Что ж, ладно. Давайте по бокальчику – предложил Андрей.

Женщина кокетливо подмигнула – не то мужу, не то любовнику.

 

-Итак, что за ажиотаж около моих трофеев? – начал Ферзь, когда Эльвиру проводили.

В середине девяностых, когда на Северном Кавказе гремела первая чеченская, в некоторых слоях населения Эстонии, особенно в среде национал-радикалов, ходили продудаевские настроения. То бишь, Дудаев, Басаев и их сторонники – борцы за независимость, а федералы – соответственно оккупанты, и угнетатели малых народов. Этим настроениям способствовал ещё и тот факт, что сам Дудаев, в не столь уж далёком прошлом, был офицером Тартуской лётной дивизии. В Эстонию стали приезжать вербовщики-агитаторы из Чечни, и проводить работу с местным населением, главным образом с безработными, потерявшими всякую надежду как-то устроиться в жизни, парнями-эстонцами. Их убеждали, что во всех их бедах виноваты «русские оккупанты», и предлагали вполне приличные деньги - за «помощь братскому народу» в борьбе с этими самыми «оккупантами». Одну такую группу вербовщиков и захватил Ферзь, чьё отношение к подобным явлениям было крайне отрицательным – если учесть, что он и сам, в своё время, успел повоевать в Афганистане. И вот, уже немногим больше года, эти горе-патриоты находились в рабстве у местных бандитов – Ферзь предпочёл применить к ним их же излюбленный метод. После, их ожидал смертный приговор, но Ферзь пока не торопился его выносить. То ли из соображений, скажем так, экономических, то ли - чтобы дать врагам помучиться, уже, что называется, по полной программе.

-Я предлагаю использовать эти трофеи с максимальной пользой – ответил Андрей. – Какой сейчас от них прок? Да никакого.

-Смелый ты, смотрю, парень – ухмыльнулся Зыкин.

-Я мыслю логически. Если вам, конечно, есть выгода от рабского труда, то смотрите сами… В общем, моя идея такова. У себя на родине они принесут нам гораздо большую пользу, чем здесь. Что такое Чечня? Это нефть. Как раз то, чем занимается Отто. Ребята будут качать из нефтепроводов, доставлять «чёрное ржавьё» к нему в танкеры…

-И как ты это себе представляешь?

-Технологический процесс Отто берёт на себя. Проводы, танкеры, дренажи… Согласишься ли ты на себя взять оперативную сторону дела, вот в чём вопрос. Потери нефти, естественно, будут списываться на войну, но и сам процесс довольно рисковый. Взамен мы будем отправлять им другой товар, то есть – «фен». Он тоже у них в почёте. Укрепляет боевой дух, если вспомнить лётчиков Второй мировой. Вот тебе и колоссальнейший рынок сбыта. А они, за такую радость, будут стараться, я уверен. Вопросы поставки, я полагаю, решать будем вместе. То есть, я предлагаю осуществлять бартер прямо там, «баш на баш». Ихняя радость будет прибывать к ним на этих самых танкерах – они будут их же заливать, соответственно, нефтью. Чем вы между собой рассчитываться будете – решайте уже сами. Я хочу долю – одиннадцать процентов. Мою таксу вы знаете…

-Да, умеешь ты сказки рассказывать – рассмеялся Зыкин.

-Я понимаю, что сами эти ухари ничего для нас не сделают. Это будет разговор с теми, кто стоит уже за ними. Мы сможем их убедить.

-Ты, что ли, будешь с ними говорить?

-Я буду – к удивлению Зыкина, уверенно ответил Андрей. – Но сам понимаешь, мне необходима поддержка. Да и ваша дружба, думаю, обоим будет выгодна.

-Ты очень много думаешь, это вредно. Голова будет болеть.

-По моим предварительным подсчётам, мы будем с этого иметь чистоганом около ста тысяч с рейса. Риск, конечно, велик, но он оправдан. Если ты берёшься за обеспечение безопасности предприятия, Отто уже в ближайшее время сможет начать разворачиваться на Кавказе.

 

…Организатором и устроителем сегодняшнего банкета был Андрей Попов. Он в действительности был еще моложе, чем выглядел – ему едва стукнуло двадцать четыре. Сам по себе он не был ни бизнесменом, не входил ни в одну группировку, но в определённых кругах он был довольно известен под прозвищами Арлекин и Таксист. Помимо всего прочего, за ним закрепилась слава неисправимого донжуана, а успехом у женщин он действительно пользовался, и немалым, и путь в «высший свет» он зачастую прокладывал именно через знакомства с женщинами. Ещё с давних времён, когда юный выпускник профтехучилища случайно познакомился с падчерицей знаменитого Чингисхана. Дальше – больше; вскоре он, неожиданно для всех, (и если верить слухам, то по протекции всё того же Чингисхана), женился на красавице, да не просто красавице, а ещё и с особым приданным. Его новоявленный тесть был полицейским комиссаром, руководил Отделом по особо тяжким преступлениям, а новоиспечённый шурин при этом слыл криминальным авторитетом. Ни много ни мало, сам Коля Питерский. Вот тогда Попов и основал собственную посредническую фирму,

которая продержалась, однако, недолго – как и его брак. Тем не менее, посредничество было его хобби, и он никогда не упускал возможности «провернуть» какое-нибудь «полезное дело». В настоящее же время, Попов был одним из акционеров фирмы, занимающейся всевозможными перевозками, и по совместительству работал в той же фирме таксистом. Он же был одним из соучредителей альтернативного профсоюза – так называемой Независимой Ассоциации работников всех отраслей транспорта, связи и путей сообщения, объединявшей в основном дальнобойщиков и таксистов - из его фирмы, и ряда аналогичных. Поговаривали, что без поддержки влиятельных друзей он ровным счётом ничего бы не добился, его положение в обществе, целиком и полностью, зиждется на его амурных успехах и мужских достоинствах, а профсоюз служил средством для отмывания грязных денег – но это были лишь слухи. Не больше.

-А теперь немного экзотики – закончил Попов. – Вы когда-нибудь ездили на «Москвиче»?

Гости дружно рассмеялись – им обоим «Москвич» был и вправду в диковинку. Поэтому они охотно согласились прокатиться на этом «памятнике советского автомобилестроения», как выразился Ферзь. Отто Юргенс вышел у театра «Эстония», у которого стоял лимузин, поджидавший его жену, Ферзя довезли чуть дальше, до гостиницы «Кунгла».

Оба – и Зыкин, и Юргенс – не отвергли сразу предложения Попова. Они в один голос заявили, что им требуется время, на обдумывание и обсуждение. Всё же, через три дня их соглашение было принято, и уже той же весной, «бартер» заработал на полную катушку.

 

Два года спустя.

 

Дождливым апрельским вечером 99-го, на вилле на окраине Пярну был банкет. Хозяин виллы, известный медиамагнат, владелец одного из крупнейших в Эстонии телеканалов – будем в дальнейшем называть этого человека просто господином К. – отмечал очередную годовщину своей супружеской жизни.

Среди его гостей был и уже знакомый читателю Андрей Попов. Беседам о бизнесе и о политике, которые вели между собой захмелевшие мужчины, Андрей предпочитал непринуждённый флирт с женщинами, ничуть не смущаясь тем, что все они были с мужьями, или, по крайней мере, с кавалерами. Даже наоборот, в обществе роскошных женщин, в таких же роскошных дорогих нарядах, Попов чувствовал себя на удивление свободно и раскованно. Пока сам господин К., уединившись с двумя гостями за бокалами бурбона, вел жаркий спор о том, следует ли Эстонии брать пример с Америки, или лучше предпочесть шведскую модель социал-демократии, Попов всячески ухаживал за хозяйкой. Может быть, для него это была своеобразная игра – ведь сегодня именно она, Алиса, была королевой бала, если сравнить хотя бы её наряд с нарядами приглашённых в гости дам. Ей это тоже доставляло особое удовольствие – дразнить мужа, и в то же время, кокетничать с неотразимым кавалером, уже во взгляде, в манерах, в голосе которого, чувствовался особый, завораживающий магнетизм, непроизвольно заставляющий женские сердца биться с удвоенной силой.

Алиса танцевала с Поповым уже третий танец подряд. Этот танец был медленным. И тут на эту парочку впервые обратил внимание сам виновник торжества, видя, какие откровенные знаки внимания они друг другу оказывают. После танца он подошёл к жене и деликатно молвил:

-Алиса, я, конечно, не ревную, но всё-таки не стоит забывать, по какому вообще поводу здесь все собрались.

Женщина от души расхохоталась – и этот естественный, задорный смех делал её ещё прекраснее.

-Я же не виновата, милый, что ты у меня совершенно не умеешь танцевать! – она капризно вздёрнула носиком. – А тут кавалер скучает. Он здесь один сегодня без барышни.

Попов, глядя на эту супружескую сцену, лишь снисходительно улыбался.

-Я думаю, милая леди, что этот юноша действительно украсил Ваше праздничное настроение. Пикантно и романтично. И всё-таки, теперь вам лучше уделить внимание друг другу. А я на некоторое время займу вашего гостя.

Это были слова пожилого, сухопарого господина в чёрном костюме-«тройке». Ни Попов, ни сами виновники торжества, не заметили, как он появился. Точно подкрался, выжидая удобного момента где-то в засаде.

Попов оглядел этого человека. Высокий, стройный, для своих лет удивительно гибкий, с холодным стальным блеском серых глаз. Это был в прошлом генерал милиции, ныне занимавший один из ключевых постов в действующей правоохранительной системе. Впрочем, и нынешние ключевые посты его были двоякого рода. Как известно, наряду с традиционными бандитскими «крышами», подобные функции осуществляет и полиция, (или же – милиция, в той же России), и у полицейских «крыш» существуют в точности такие же законы, иерархия и своя сфера влияния. «Бригадиром» этой «крыши» - человеком, в чьих руках были сосредоточены бразды правления всем теневым бизнесом правоохранительных органов, этаким Понтием Пилатом оборотней в погонах, был Анатолий Георгиевич Дементьев, заслуженно носивший прозвище Генерал.

Попов и раньше знал его в лицо. Однако интерес Генерала к его персоне вызвал у него, по меньшей мере, лёгкое недоумение.

Алиса с мужем, взявшись за руки, отошли к другим гостям.

-Чем же могу быть Вам полезен? – галантно спросил Попов.

-Дорогой Андрей… - осторожно начал Дементьев. – Я вот уже давно за Вами наблюдаю, и думаю – а не пора ли Вам остепениться?

-То есть – Вы об Алисе? – с лёгкостью передёрнул его Попов. – Я думаю, в праздничный день, любящий муж может позволить своей очаровательной жене маленький каприз и маленькую слабость.

-Бросьте притворяться, Вы прекрасно понимаете, что речь совсем не об этом. Хотя и это не стоило бы уж так афишировать. Вы сейчас поймёте, к чему я.

-Ох уж этот высший свет! Перед публикой – все святые! А между тем, у каждого в отдельности таких капризов и слабостей - на Тихий океан хватит. Только свои, почему-то, никто не замечает, а вот на чужие… - рассуждал Андрей.

-Не надо, Андрей, не устраивайте драмспектакль. Тоже мне, Гамлет нашёлся… Я не сегодня за Вами наблюдал. Сегодня мы встретились, можно сказать, случайно. Но именно от сегодняшнего дня может зависеть вся Ваша дальнейшая судьба. Давайте отойдём в другую комнату и присядем. Меня зовут Анатолий Георгиевич.

-Андрей Андреевич – тот холодно протянул руку, и Генерал с чувством её пожал.

-Очень приятно, Андрей Андреевич. Только так как я старше на добрых тридцать лет, то не обессудь, я буду обращаться к тебе на «ты» - сказал Дементьев, закрывая дверь комнаты, в которую они вошли.

Попов сразу же уселся в глубокое кожаное кресло и закурил сигарку.

-Позвольте с Вами не согласиться – сказал он, выпуская дым к потолку. – Форма обращения «ты», как писал ещё Пушкин, подразумевает единство, духовную близость, в какой-то мере, даже панибратство. А мы с Вами, простите, даже и не знакомы. Мы только знаем друг друга в лицо. Что ж, я и Билла Клинтона знаю в лицо, но это ещё ни о чём не говорит.

-Охота самолюбие потешить? – усмехнулся Генерал.

-Нет. Самолюбие здесь ни при чём. Это всего лишь золотое правило шофёра: на дороге соблюдай дистанцию.

-Ну, в меня-то ты не врежешься, не волнуйся. Я же тебя знаю ещё с тех времён, когда ты под Чингисханом ходил.

-Большинство моих нынешних знакомых знают меня именно с тех времён. Только оговоримся – я никогда под ним не ходил. Я с ним сотрудничал. Меня его система не касалась.

-Ладно, это всё лишние эмоции – повёл бровями Дементьев. – Вернёмся к Чингисхану. Почему он так печально кончил?

-Ему завидовали. Его боялись. А прижать кишка была тонка – развёл руками Попов.

-Это ещё ровным счётом ничего не значит. Тебе тоже многие завидуют, тоже многие боятся. Но, тем не менее, тебе даже и охрана не нужна.

-Потому что моя смерть никому не нужна. Кроме геморроя и головной боли, она никому ничего не принесёт.

-А разве смерть Семёна Ильича была кому-то выгодна? Кто что от этого получил? Ну, а теперь подумай ещё вот о чём. В обозримом будущем, и твоя смерть может кому-то понадобиться. Таков закон. Семён Ильич погиб потому, что не определился. И вашим – и нашим. А так не бывает.

-Ладно, давайте уж играть в открытую – нахмурился Попов. – Ты – Генерал. Или, если угодно – бригадный комиссар. Пахан, иными словами. И Чингисхана вы крыли на пару с Саней. Ясно, наверное, о ком идёт речь.

-Я смотрю, ты удивительно догадливый! И смелый, пальца в рот не клади! Да, Чингисхана мы держали на пару. Оба тыла у него прикрыты были. Но видишь – эта тактика оказалась неверной.

-Ему всё же нужно отдать должное – кивнул головой Попов. – В той сфере никакого порядка не было: ни до него, ни после него. А у него он был. Только не понимаю – зачем я вдруг понадобился? Я уже давно бизнесом не занимаюсь. Я работаю в транспортной фирме, ещё занимаюсь общественной деятельностью…

-Ну, а как же Ваше любимое посредничество – любезно ухмыльнулся Дементьев.

-Посреднический бизнес я давно оставил. Впрочем, у меня с тех пор остались кое-какие старые связи, и я порой помогаю людям, которые ко мне обращаются. И делаю это весьма охотно. Но как основное занятие – для меня это этап пройденный.

-Уж не хочешь ли ты сказать, что решил на всю жизнь записаться в таксисты? - злорадно произнёс Генерал.

-Да, я по совместительству таксист, и не вижу в этом ничего зазорного.

-Оно и понятно: человек из народа. Лучше всех чает тяготы простого люда, и завсегда о них радеет. То же самое и с профсоюзом. Случись в фирме разногласия между руководством – за кого все горой ринутся? – саркастично подметил Дементьев.

-Это, по-моему, уже моё личное дело – отрезал Попов.

-Естественно, личное. То есть, ты отошёл от всяких чингисханов, питерских, бросил бизнес и теперь подготавливаешь себе старт в политику. Административный работник, профсоюзный деятель, и вместе с этим – таксист. Неплохое начало.

-Не надо строить догадок на пустом месте – холодно ответил Попов. – Я делаю свою работу, и делаю её на достаточно хорошем уровне. И меня это вполне удовлетворяет. А о дальнейшей перспективе говорить пока рано.

-Не надо притворяться. О твоей возможной дальнейшей карьере политика, уже поговаривают среди наших общих знакомых – уж слишком твои намерения очевидны. Только помни одну старую поговорку – береги честь смолоду. А ты, смотрю, о своей репутации даже и не думаешь. Как в игре – стремишься пролезть на самый верх, и при этом зарабатываешь в свой актив штрафные очки.

-На что это Вы намекаете? – процедил Попов. – Если что-то связанное с посреднической фирмой, и той грязью, которая полилась на меня после развода с женой – то нам не о чем вовсе говорить. Моя личная жизнь – это моя личная жизнь, а что до бизнеса, то я готов выслушать любые претензии. Хоть какой давности. Уж не скажете ли, что я кого-то обидел, обманул? Или, выражаясь современным лексиконом – развёл! Кинул, опустил – последние слова он говорил уже с усмешкой.

-Нет, Андрей, сплетни здесь ни при чём. Как ты выбрался в это общество – тоже пусть останется при тебе, хотя сам знаешь, шила в мешке не утаишь. Только это меня не интересует. Зато другое настораживает. Твоя дружба с Ферзём – акцентировал Дементьев.

-Ах, вот оно что – рассеянно вздохнул Попов. – Ферзь – крыша фирмы. Как Вы знаете, автомобильный рынок, перевозки, таможня – это всё его вотчина. Фирма без крыши в наше время обречена на голодную смерть. Ну, а впрочем, это уже шефа головная боль, а не моя.

-Мне известно и о других аспектах вашей дружбы с этой шахматной фигурой – непреклонно гнул свою линию Дементьев. – Два года тому назад, Саша начал периодически наведываться на Кавказ, к некоему Руслану. После чего туда стали приходить танкеры под норвежскими флагами, гружённые, скажем так, грузом без маркировки, а оттуда они возвращались, залитые нефтью под завязку. Получателем груза является один из здесь присутствующих. Тоже твой молочный брат.

-Пародия на плохой детектив! Только не понимаю, причём здесь я?

-Притом, что именно два года назад, вдруг резко расширилась ваша фирма, а профсоюз заявил о себе в полный голос. Что ж, профсоюз – замечательная ниша для отмывания денег. Вам определённо везёт.

-Я не понял, Вы что – шантажировать меня решили? – брезгливо сморщился Попов. – Не выйдет. Не надейтесь.

Попов, однако, прекрасно понимал, что здесь дело вовсе не в шантаже. Уж кто-кто, а сам Генерал не позволит себе опускаться до такой банальной низости.

-Ну не притворяйся мне тут деточкой! Шантаж! Ты кому такие предъявы делаешь? – рассердился Генерал.

-Объясните мне, в конце концов, что Вы от меня хотите – подавляя раздражение, ответил Попов.

-Дело в следующем. Мы с Ферзём не одного Сёму на двоих делили. И по сей день. Я, как-никак, законник, а он – единственный коронованный вор в Эстонии. Хоть он и купил свою корону, всё равно она у него есть. А остальные все не в счёт. Это шпана, шушера. Что у них есть? Ничего нет. Что они могут? Ничего не могут. Пасутся каждый по своим загонам, и местных баранов стригут. Да ещё всякая халява. Кайфом нынче все, кому не лень, промышляют; девочками – тоже, как Семёна не стало. А мне такой конкурент просто мешает. Нужно, чтобы он мне не мешал. Ты меня понял? – наставительно вопросил Анатолий Георгиевич.

-Я полагаю, с таким предложением Вам лучше обратиться к кому-нибудь другому – кивнул Попов.

-А я полагаю, что у тебя нет выбора. А то, чего доброго, Саша случайно проведает, почему вдруг в том же 97-м, пропали без вести его бесценные кадры. Талантливые химики, способные из навоза сделать золото, а из ослиной мочи – бензин! И почему кавказцы теперь так охотно берут товар из Финляндии, хотя эстонский амфетамин всегда считался выше качеством. И в чей карман оседает весь невырученный барыш его самого, и вашего общего друга.

-Хватит меня разыгрывать! – Попов встал.

-Сядь! – приказал Дементьев. – Ты меня не понял!

Он встал, подошёл к Попову и погрозил ему пальцем перед самым носом.

-Ты, мелюзга, выскочка, кобель желторотый! Не понял, прощелыга, куда ты влез? Ты между двумя огнями, между молотом и наковальней! Ты поперёк кого суёшься? Я – и Ферзь! Уж я-то с ним договорюсь, а тебя мы в полсекунды в порошок сотрём! Ещё твои дети, внуки и правнуки будут всю жизнь за тебя отдуваться. Ферзя ты уже кинул. Теперь у тебя остался только я. Поэтому ты сделаешь всё так, как положено.

-И что же Вы под этим подразумеваете? – Попов не дрогнул, собрав всю свою волю и самообладание, а уж этого ему было не занимать.

-Ты умный парень. И прекрасно понимаешь, что речь идёт вовсе не о простом заказе. Я осведомлён о твоих способностях, поэтому уверен, что ты справишься. Отойдёт в сторонку Ферзь, может, ещё какой передел грядёт, а на нас никто и не соизволит подумать. А для всех это пройдёт в том качестве, в котором ты им это представишь. Полиции, общественности… Тебе все карты в руки.

-То есть, Вы мне предлагаете устроить шоу вселенского масштаба, эдакий конец света, Армагеддон? Чтоб низвергся недруг Ваш в пучину огненную, вместе со всеми… А Вы знаете, сколько это будет стоить?

-Что именно – насупился Генерал.

-Освобождение Вашего трона – улыбнулся Попов.

-Место в парламенте на следующих выборах. Ну, и деньги. Гораздо большие, чем ты думаешь – тихо, но весомо проговорил Дементьев.

-Что ж, я устрою это шоу… Знаете, я уже тоже об этом думал – сколько верёвочке не виться, а конец будет, долго это не просуществует, рано или поздно придётся всё сворачивать и заметать следы… Поэтому я просто перед ним раскроюсь. Через живца. Это и будет для него западня.

-Ты что, чокнулся? – гаркнул Дементьев.

-Да нет. Как раз наоборот – я сделаю так, что все чокнутся! Все будут заняты серийным убийцей – одни будут от него прятаться, другие – его ловить. А то, что под эту лавочку где-то произойдёт бандитская разборка, и одни замочат других – это уже пройдёт незамеченным, как обыденное явление. Никто этим даже заниматься не будет.

-Ты и вправду рехнулся. Какой ещё серийный убийца? Ты понимаешь хоть, чем ты рискуешь?

-Риск, конечно, есть, а на вопрос, какой это серийный убийца, я отвечу просто: а никакого. Он будет существовать только в головах – полиции и общественности, как Вы этого и хотите. Просто сначала произойдёт какая-нибудь заурядная бытовуха. Потом – ещё что-нибудь, причём между этим ЧП и той бытовухой, будет прослеживаться явная связь. А вдобавок, это ЧП, так или иначе, коснётся Вашего любимого друга. А там и самое время открывать карты. После чего останется только грамотно замести следы, чтобы всем и всё было ясно. Кто, что, почему, и зачем. Тем более, что у нас любят сенсации – и полиция, ну а уж тем более общественность.

-Сенсации… Что до полиции, то я сразу предупреждаю. На нашу помощь даже и не надейся. Вляпаешься в дерьмо – сам его и расхлёбывай.

-А Вы и не обязаны мне помогать – Вы ведь не адвокат.

-Твои шутки, скорее всего, попадут в ведение Отдела по расследованию особо тяжких преступлений. Тебе этот отдел уже знаком. Старшого я ихнего хорошо знаю, с ним ещё можно поладить, но вот Петька Козлов… Ещё при Володьке замом был. Это мужик настырный, дотошный. За каждую букву прихватывает, да и на подлянки он почище тебя мастер. Остальное думай сам.

-Подлянки – это фабрикуха, что ли? Пусть только попробует мне что-нибудь сфабриковать. Шум такой поднимется, что его и в Антарктиду не пустят. Пингвины скажут: а, это этот подлянщик… А что касается прихватов, то мне это с детства знакомо. Слушаешь, слушаешь – раз, одно с другим не сходится. Всё, завалился! Сам себе противоречишь!

-Зачем ты мне толкуешь эти прописные истины? – проворчал Дементьев.

-Я Вас знакомлю с Вашим же планом. А насчёт Козлова мне предельно ясно – с ним не надо бояться за свои слова. Надо, наоборот, самому себе противоречить, причём настолько, чтобы и он тут же начал себе противоречить. И ткнуть ему это в нос: вы что, товарищ, с котелком своим не дружите? Тогда какого, спрашивается, дьявола вы ещё и мне тут мозги парите? Зачем вообще вы меня вызвали? И сразу будет жалоба в соответствующие инстанции. Пусть разбираются.

-Похоже, ты сам не соображаешь, за что берёшься. Для тебя всё как будто игра – мрачно сказал Генерал.

-Это уже моё личное дело, что и как мне воспринимать – холодно ответил Попов. – Только игру эту затеяли Вы, и Вы же назначили меня ведущим. Я принимаю Вашу игру. Время пошло.

Он направился к двери.

-Смотри, пацан! – прошипел Дементьев. – Один неверный ход, и ты…

-Я Вам даже раскрыл свои козыри – с улыбкой обернулся Попов. – Об остальном я позабочусь сам.

«Он блефует» - подумал про себя Дементьев.

То, что на самом деле решился предпринять Попов, было далеко не блефом. Подобное предложение его действительно шокировало. Поэтому он счёл за необходимость подстраховаться, дабы не оказаться меж двумя огнями, как и сказал ему Генерал; да при этом и в самый неподходящий момент. А заодно - чтобы не оказаться сброшенным в отбой раньше времени, в том случае, если один из тузов решит переменить тактику.

Попов нисколько не мог быть уверен, что Дементьев будет держать язык за зубами, и что их разговор, рано или поздно, не станет достоянием Ферзя. И тогда он решил опередить Дементьева, и предупредить Ферзя о генеральских планах - раньше, чем Генерал это сделает сам. В пользу Попова говорила, во-первых, диктофонная запись разговора, которую он мог редактировать по своему усмотрению – хотя он не мог ручаться, что подобной записи нет и у Дементьева. Во-вторых, Попов отлично знал, чем он рискует, отправляясь к Ферзю на встречу с таким материалом, компрометирующим отнюдь не одного Дементьева, но, в первую очередь, и самого Попова. Выражаясь языком мудрого сверчка из «Буратино», за жизнь Попова никто не дал бы и дохлой сухой мухи. Так что, окажись на его месте практически любой другой, тот предпочёл бы хранить подобные разговоры в строжайшем секрете, делая вид, что ничего не видел, ничего не слышал – из страха перед возможными последствиями. Но только не Попов – уж он-то, прекрасно понимая, что он ставит себе на карту, не мог не осознавать, что это так же будет видеть и сам Ферзь. А тот, будучи человеком неглупым, вмиг сообразит, что Попову самому лезть в такое пекло было бы вопиющим безумием, а стало быть, в его поступке есть некий здравый смысл – то есть он говорит правду. Тем более – кому из двоих мешает Ферзь: Попову или Генералу? Таким образом, Ферзь сразу исключит возможность сговора Дементьева с Поповым, как это уже исключил и сам Дементьев. Паны будут драться, у холопов чубы затрещат, а Попов займёт позицию, аналогичную Штатам во Второй мировой. В конце концов, кто ему самому, Попову, нужен – Дементьев или Зыкин? Да сам по себе – никто. Кто победит – тот и пригодится. В их войне, Попов отвёл себе роль стороннего наблюдателя. Роль своеобразного теневого арбитра: какая потом уже будет разница, что, согласно действующей иерархии, Попов, даже в качестве зрителя, не смеет туда соваться. Потом, когда будет другая иерархия, определять которую будет уже он сам…

Сейчас же Попов просто сам удивлялся своей дерзости, и улыбался себе под нос, лелея свои наполеоновские планы, которые пока представлялись лишь безумной мечтой. Арбитр в войне… Что ж, война уже объявлена, и он, Андрей Попов, туда втянулся не по своей воле.

Приехав на следующий день в Таллинн, он позвонил Ферзю из телефонной будки.

-Саня, это Андрей. Ты в городе?

-В чём вопрос?

-Надо передать одну вещь. Можно на ходу, мне всё равно.

-Давай у «Олимпии» в восемь.

В тот же вечер, в без пяти минут восемь, на стоянке перед гостиницей «Олимпия», что в центре Таллинна, остановилось такси – на своей машине ехать на такую встречу было бы излишне рискованно. Увидев подъезжающий джип «Тойота - Ланд Круизер», Попов, сидевший в такси рядом с водителем, вышел из машины.

Он подошёл к джипу, передал в окно кассету, и как ни в чём не бывало, вернулся обратно в такси. Обе машины тут же покинули пределы стоянки, и разъехались в разные стороны.

Ферзь назначил Попову встречу уже на следующий день. Вопреки всем ожиданиям Попова, он пригласил его не в офис, не в гостиничный номер, и тем более не «на природу», что могло означать и возможные приключения, с особо острыми ощущениями.

Они встретились в бильярдной в центре города.

Гневом Ферзь не пылал, оценив по достоинству честность и мужество Попова. Но он был удивлён, и поэтому – хищнически насторожен.

-Вот, скажи мне – вопросил Зыкин, вертя в руках кий. – Почему товарищ генерал, с таким поручением, обратился именно к тебе, а не к кому-нибудь другому?

-Не могу знать – ответил Попов на старинный армейский манер. – Это его лучше спросить, что за розыгрыш ему вдруг понадобился.

-А почему он говорил с тобой о братьях? – прищурился Ферзь.

-Лично мне о них ничего не известно. Я так думаю, может, он сам чего-то и знает, и теперь хочет в это дело и меня подставить. Мент есть мент. Только зачем мне такая левота? У меня своя работа…

Зыкин долго, пристально смотрел Попову в глаза, насквозь пронзая его взглядом, словно детектором лжи, оценивая его искренность.

-Вот и делай свою работу. А я займусь своей. Всё, пока свободен.

Теперь уже Попову пришлось не на шутку удивиться. Свободен… Так какой же вывод сделал Ферзь? Или что – это у них такая проверка?

В любом случае никаких путей к отступлению у Попова уже не было.

«Сперва залягу на дно» - решил он, выходя из бильярдной. – «Где-то месяц вообще виду не подам. Ферзь будет шуршать вокруг и около Генерала, заодно и за мной проследит - насчёт братьев. Ничего не найдя, он решит, что это форменный понт. Провокация, в обычном ментовском стиле. Похоже, Генерал по жизни мастер на такие шуточки, раз Ферзя это ничуть не удивило. Или у них это в порядке вещей, они каждый день кому-то друг друга заказывают, и их же сдают… Ладно, шутки шутками, а что до Генерала, то будет ему спектакль. Пускай полюбуется. Только зря он думает, что его кинуть будет намного сложнее, чем Ферзя. Когда возникнет в этом необходимость, я просто вынужден буду это сделать. Мне совершенно не нравится перспектива - всю жизнь от кого-то зависеть, и под кого-то подстраиваться. И ведь не я пришёл к Генералу, а Генерал ко мне».

 

Глава 2

Пикник на обочине, или Явление чудища народу.

 

Суббота, 22 мая 1999 г.

Стоял погожий, тёплый день той замечательной, короткой поры, когда капризная эстонская весна незаметно переходит в лето. Когда непоседливый морской ветер, ещё по-весеннему свежий и прохладный, вдруг, словно обленившись, замедляет свой бесконечный полёт, и становится, уже по-летнему, тёплым и ласковым. Когда в воздухе витает одуряющий аромат цветущих трав, деревьев, цветов, заставляющий головы кружиться, и пробуждает инстинктивную, не поддающуюся никакому научному объяснению, тягу к чему-то новому, неизведанному, романтичному. А люди, спеша насладиться быстротечными погожими деньками, вешают свои надоевшие однотонные демисезонные наряды, и рвутся на улицу, на природу – мужчины в пёстрых рубашках и светлых футболках; женщины, так и норовящие произвести впечатление и понравиться, обнажают свои прелестные плечики, и ножки – пониже, а то и повыше колена… Всюду по улицам и дворам играют дети – у некоторых уже каникулы, а у кого-то они наступят в ближайшие недели, но всё равно настроение уже совсем не то, что прежде…

Так думал невысокий, коренастый, светловолосый молодой мужчина в чёрных джинсах, чёрной рубашке и чёрных противосолнечных очках «а-ля Иван Демидов», временами отрываясь от лежавшей перед ним на руле газеты «Совершенно секретно», и поглядывая через окно красного «Москвича» на стайку детворы, шумно кучковавшуюся возле подъезда блочной ласнамяэской девятиэтажки. Самым старшим из них было не больше пятнадцати. Они о чём-то громко спорили, перекрикивая друг друга, взахлёб затягивались сигаретами, передавая их друг другу, и слушали старый раздолбанный магнитофон «Весна-309», издававший больше хрипа и треска, чем музыки.

-У Вас закурить не будет? – подбежал один из подростков к прохожему.

-Может, он ещё и у меня попробует стрельнуть? – иронично усмехнулся сидевший рядом с водителем Попов. На сей раз, он был одет по-простому – в джинсы и футболку.

«Ты назови его как меня, и так люби, как меня любила…» - понеслось из магнитофона, который, к тому же, ещё и врубили на полную громкость.

-Тьфу, дерьмо паскудное! Задолбали этот голимый бред крутить! – нервно выругался водитель, и включил свой магнитофон. Из динамиков стереосистемы «Филипс» полилась музыка совсем другого свойства, не говоря уже о качестве звука: задумчивого и романтичного, как осень в Таллинне, Джейсона Донована, сменили мелодичные танцевальные ритмы группы «Фэнси».

-А, знаменитая кассета? – Попов подмигнул водителю.

Водитель в ответ лишь кивнул головой. Он вытащил из-под сиденья большую бутылку лимонада, и сделал несколько больших глотков.

-Чего они сказали? – спросил он у Попова.

-Да ничего особенного – пожал плечами Попов.

-Что-то долго они там собираются, пойду-ка я, до ближайших кустов прогуляюсь – вздохнул водитель.

Попов обернулся в его сторону, испытующе посмотрел тому в глаза, будто хотел этим что-то сказать, затем, также молча, отвёл взгляд. Водитель вышел из машины.

Тут из подъезда вышел низкорослый юноша лет шестнадцати, и подошёл к «Москвичу». Попов приоткрыл окно.

-А где он… - начал было парнишка, но Попов его перебил, высунув в окно руку с тряпкой.

-На-ка, протри все стёкла, фары – наставническим тоном произнёс он. – Чтобы всё чисто было.

Тот поспешно выхватил тряпку, и принялся усердно выполнять команду. Дети, слонявшиеся у подъезда, смеялись над ним, что-то ему кричали и даже стали кидаться мелкими камешками, стараясь попасть ему пониже спины.

Наконец, из того же подъезда вышел худой, взъерошенный парень, и с ним девушка со светлыми крашеными волосами. У них в руках были набитые пакеты и авоськи.

-Ну, ни фига себе, Тампоша! - недовольно заявила девушка. – Чего ты шляешься? Чего не помогаешь?

-У них же всё есть! – тот начал торопливо оправдываться.

-Что – всё? А вещи? А одеяло? Давай, укладывай в багажник! – распорядилась она и поставила пакеты у колеса. – Поставь пакеты! – это было уже обращено к её спутнику, после чего девушка подошла к передней двери, барским жестом её распахнула, и её глаза широко раскрылись – не то от удивления, не то от возмущения.

-Я не поеду сзади – заявила она.

-Это ты кому говоришь? – небрежно бросил Попов, пустив ей в лицо колечко дыма.

Тут вернулся водитель. Швырнув в сторону сигарету, он открыл дверь и сел за руль, не обращая внимания - ни на маленького паренька, старательно укладывавшего вещи в багажник, ни на девушку, уж больно ретиво качавшую права. При виде водителя, худой взъерошенный парень как-то внутренне напрягся, в его глазах блеснул недобрый огонёк, а лицо исказилось гримасой злобы и ненависти. Но водитель на него вообще никак не реагировал.

-Так, я не поняла! – возмущённо-барским тоном продолжала «выступать» девушка, с вызовом глядя на Попова.

-Знаешь – мечтательно ответил Попов – вали-ка ты домой. Ты всё равно ничего не понимаешь, а мы и без тебя как-нибудь справимся.

-Ладно, садись, хватит спорить – сказал худой, при этом своей мимикой он что-то хотел показать девушке. Та нехотя села на заднее сиденье, а он – рядом с ней, и закрыл дверь. С другой стороны примостился низкорослый. Водитель вновь вытащил лимонад из-под сиденья, и с жадностью присосался к бутылке.

-Ну что, давайте, наверно, поехали? – громко сказал низкорослый.

Водитель завёл машину, и стал медленно выезжать из двора. Словно его «Москвич» всё это время дремал, и только теперь проснулся.

-Слушай ты, останови! – толкнула водителя в плечо девушка. – Чего это я должна сидеть сзади?

-Во-первых, мы этот вопрос уже решили, а во-вторых, нельзя мешать водителю. Или что – тебе что-то не нравится? В таком случае я не держу – ответил Попов, даже не оборачиваясь, а лишь небрежно покосившись на девушку.

-Эй вы, кончайте ссориться. Давайте лучше пива выпьем! – сказал низкорослый.

Он открыл лежавшую у него на коленях сумку, достал оттуда бутылку пива, откупорил и подал её девушке. Вторую бутылку он протянул Попову.

-Я не буду – отмахнулся Попов.

Худой парень чуть ли не вырвал бутылку из рук низкорослого. Тем временем, «Москвич» подрулил к заправке. Водитель вышел из машины. Вслед за ним вышел худой парень. Стоянка затянулась.

Девушка всё время выражала недовольство. Низкорослый её успокаивал. И вообще, ему приходилось играть в этом обществе роль некоего буфера, разряжающего обстановку, и переводящего всё в шутки. Он вновь начал нести какую-то нелепую, но довольно забавную, чепуху.

-Короче, сидим мы в баре с пацанами. Смотрю – там, через столик, сидит тёлка, такая классная, а с ней какой-то лох голимый. Вообще отстойный какой-то, хрен его знает, чего он там делал, и как он туда попал. Но деньги есть. Ну, я смотрю на неё, а она на меня. Я к ней подхожу, говорю: пошли танцевать! Ну, а он начал там чего-то залупаться, тут из моей братвы пацан один подходит, говорит: у кого есть проблемы? А этот лох ему отвечает: вот, у него проблемы. Ну, у меня, в смысле. Я ему тогда говорю: давай, иди на хрен отсюда, не мешай нам расслабляться, а то у тебя в натуре будут проблемы. И кстати, девушке денег оставь. Мы с ней сами решим, на что мы их потратим…

По-видимому, парнишка был уже в подпитии. Из его рта, как из рога изобилия, так и извергался этот словесный понос, вся эта показная бравада, и хвастовство своими вымышленными похождениями. Но девушку это забавляло, и она от души смеялась.

Она была похожа скорее на девочку-подростка, чем на взрослую девушку. Полненькая, угловатая, но у неё было смазливенькое, и умело накрашенное личико. Одета она была в джинсовую мини-юбку и облегающую блузку с короткими рукавами. Такой наряд подчёркивал её полноватую, но ещё далеко не сформировавшуюся фигуру – талия и бёдра на одной линии; неразвитая, совсем детская, грудь, и выступающий животик, красноречиво свидетельствовавший о том, что она не очень-то следит за собой, и позволяет себе всякие излишества в еде-питье. Но это её смазливенькое личико, и соблазнительные ножки - придавали ей своеобразную привлекательность, и, судя по её манерам, вниманием она никогда обделена не была. Капризная, избалованная, она в детстве (впрочем, оно у неё и поныне не кончилось) наверняка считалась принцессой, или ангелочком, с которой сдували пыль, словно с дорогой игрушки, и выполняли все её прихоти. На вид ей было лет семнадцать-восемнадцать.

Вскоре вернулся водитель, а вслед за ним, почти сразу – и худой. Девушка обрушила свой гнев на всех сразу. Ей никто ничего отвечать не стал. За них вновь начал объясняться низкорослый: мол, водитель заправлялся, да подкачивал шины…

-Этим нужно было заниматься до меня! – категорично заявила девушка.

Водитель надавил на кнопку магнитофона, включив его на полную громкость.

-Слышь – тихо, но властно проворчал худой – давай на Маяка заедем.

-Зачем? – спросил водитель, даже не оборачиваясь в его сторону.

-Шмали купить! – пояснил низкорослый. – Помнишь же, говорили там чего-то…

-Не помню – ответил водитель. – Может, ты мне напомнишь?

-Вы же обещали! – опять развыступалась девушка. – У тебя что, скажи ещё, денег нет!

-А, не, не, не – затараторил низкорослый. – Не надо! У нас есть! Мы уже достали!

Он сунул руку в карман, и достал оттуда пачку сигарет.

-Во, во, во! – завелся он. – Уже готовые! Ващще улётные косяки! Шишки с пластилином! По шарам даёт только так! – его глупое полудетское личико расплылось в самодовольной, дебильной улыбке.

-А где брал? – поинтересовался худой.

-Да, пацаны подогрели – ответил низкорослый. – Вчера в городе встретились, там у них один кореш откинулся, у него как раз день рождения был, зажигали по полной программе. Я тоже с ними маленько посидел, вискача попил, шашлычков поел…

-Развели тебя, наверно, как дошкольника – высказалась девушка. – Какое-нибудь говно всунули…

-Не, я сам пробовал! – доказывал низкорослый.

-Дай-ка понюхать – сказал худой. Тот протянул ему пачку. – А ничего, на запах ядрёный.

Хоть байка маленького глупого парнишки про «откинувшегося» кореша и представлялась маловероятной, но его спутники были уже достаточно пьяны, чтобы задаваться такими вопросами. Они были погружены каждый в свои собственные мысли, в предвкушении удовольствий – то ли крепкой попойки, то ли наркотического «кайфа», то ли чего-то ещё, или даже всего сразу.

Оставив сзади слева Ыйсмяе – окраинный, довольно престижный «спальный» район, выстроенный в последнее десятилетие совдепа, красный «Москвич» на огромной скорости мчался по загородному шоссе, плавно вписываясь во все изгибы и повороты, которые делала дорога. Девушка сидела молча, надув губы, словно её обидели и теперь чуть ли не обязаны всячески ублажать и развлекать «её высочество». Что с переменным успехом и делали её соседи по заднему сиденью. Иногда свои шутливые реплики вставлял и Попов.

-…Сейчас у меня живёт – рассказывал худой. – Тоже только недавно откинулся…

-А по какой статье он у Хозяина чалился? – влез низкорослый, самовлюблённо демонстрируя свою осведомлённость по части блатного жаргона.

-И чего-то сосед там, по пьянке, начал его жизни учить. Мы ему: мол, иди ты… А тот не понимает. Ещё и сигареты вздумал стрелять… - продолжал худой, отмахнувшись от низкорослого.

-И как стрелял – навылет? – бросил реплику Попов. – Или сперва предупредительный, а там и контрольный?

На заднем сидении, похоже, никто смысла шутки не понял. Минуту помолчав, пьяный трёп возобновился. Водитель лишь коротко усмехнулся. Он вообще всю дорогу молчал. Зато магнитофон играл на полную катушку.

-Oh, yes! Oh, no! – задорно неслось из него.

Дорога петляла через лес, затем начинался крутой подъём. Водитель не снижал скорости.

-Ну, куда ты так гонишь? – обратился к нему Попов. – Что, взлётную полосу, что ли, нашёл?

-Смотри, таксист! Назад смотри – всё поймёшь, чего он гонит! А ещё таксист называется! – закричал низкорослый.

И действительно: сзади, уже много километров, за ними шёл, и тщетно силился обогнать, старенький зелёный двухдверный «бумер», на переднем стекле которого красовался зелёный кленовый лист.

-Куда его прёт? – сказал худой. – Он же зелёный! На такой-то дороге…

-Зелёный, как три рубля! – добавил Попов.

Впереди дорога делала крутой поворот вправо. «Москвич» благополучно вписался в него, а БМВ вылетел на встречную полосу, а оттуда – в кювет, «спотыкнувшись» об придорожный столбик, и совершив «мягкую посадку» вверх ногами. Ехавший навстречу старый серый «жигулёнок», чуть не столкнувшийся с БМВ, остановился, и водитель «Жигулей» бросился на помощь незадачливому ездоку.

-А что – если машина красная, то проедет, а если зелёная, то не проедет? – недоумевающе спросил низкорослый.

-А если она синяя, то пролетит, как фанера над Парижем! – ответил Попов.

-На следующем повороте, то же самое и с нами будет – недовольно проворчала девушка.

-А следующего поворота не будет – ответил ей худой. - Здесь красиво, останови.

«Москвич» свернул с шоссе на смотровую площадку - на высоком берегу моря, у самого обрыва, с прекрасным видом на всю акваторию. Слева вдали виднелись полуразобранные наблюдательные вышки бывшего военного порта Палдиски, справа – сосновый лес, пионерские лагеря, тоже бывшие, впереди – острова, а в этот ясный день отсюда были видны далёкие очертания южного побережья Финляндии.

Низкорослый разворачивал одеяло, доставал водку, пиво и прочую провизию.

-Слышь, Гоша? – обратился он к худому. – Давай, может, сразу задуем, а? Ты будешь? – спросил он уже у девушки.

-Да погодите, куда торопиться – ответила та. – Это давай оставим на потом. Сперва выпьем ещё немного, а там и поговорим.

-А что – впервые за всё время, проявил инициативу водитель. – Давайте, правда, курнём!

Низенький опять достал сигаретную пачку из кармана. Водитель вынул оттуда одну папиросину и, согнув гильзу, послюнявил языком палец. Его примеру последовали и Гоша с низкорослым. Плюнув на палец, Гоша старательно вымазывал слюной конец папиросы. К нему присоединилась и девушка.

-Мы вдвоём, вы втроём – распорядилась она.

-Я ж за рулём! – ответил водитель. – Нам с Андрюхой и одного косяка на двоих хватит!

К водителю тем временем подошёл Попов. Тот прикурил, затянулся, после чего деланно закашлялся, и передал папиросу Попову.

Гоша жадно всунул в рот свой «косяк», низкорослый поднёс ему зажигалку. Тот раскурил папиросу, затянулся всеми лёгкими, задержал дыхание. Папироса пошла по кругу – вслед за ним затянулась девушка, а уж ей «на хвост» сел и низкорослый. Вся троица была занята лишь созерцанием «прихода», полностью сконцентрировавшись на своих ощущениях, а потому им и в голову не пришло, что водитель и Попов курили обычную папиросу…

Алкоголь и наркотики не замедлили сказаться. Всех троих потянуло на бессвязную болтовню. Девушка вдруг резко оживилась, стала без умолку тараторить о том, как это прекрасно, что они вырвались, а как было хорошо раньше, когда они все вместе ездили на природу, как здорово веселились, гуляли, пили, правда? – она обращалась за поддержкой то к одному, то к другому.

Попов отошёл в сторону, встал на краю обрыва, да так и стоял, задумчиво всматриваясь в синюю даль. Иногда он поднимал с земли камешки, и бросал их с обрыва, прямо на каменистый берег залива, простиравшийся внизу, за сорокаметровой кручей. Водитель сидел на корточках рядом с «Москвичом». Низкорослый всё время не находил себе места, бегал туда-сюда. Невдалеке от них отдыхала молодая семья, и низкорослый каждые пятнадцать минут подбегал к ним, и спрашивал - то сигарету, то прикурить. То вдруг он залез в машину, желая сменить кассету, но тут водитель резко встал и схватил того за шиворот.

-Куда ты лезешь? – прошипел он. – Чего ты бегаешь?

-Да ты чё, да я так, я просто хотел…

-Заткнись! – грубо оборвал его водитель.

-Ну что, ты кажется, что-то хотел нам предложить? – развязно заявила девушка. – Или сначала с Игорёшей объяснишься?

-Сиди спокойно, идиотка! Ты и так слишком пьяная!

-Сиди спокойно, говоришь? – разозлилась девушка и встала, пошатываясь, и вдобавок ещё и опрокинула бутылку. Из бутылки вылилась водка и мгновенно впиталась землёй. Низкорослый тут же схватился за горлышко, и жадно глотнул.

-А ты что думаешь, я так просто всё забуду? Я тебя предупреждала! И если бы не твой дружок, ты бы сейчас совсем по-другому разговаривал. Ты теперь знаешь, что тебе будет?

-Да чего ты мелешь? Тампоша, ей больше не наливать!

-Как – не наливать? – девушка совсем рассвирепела. – Короче ты, дерьмо! Щенок трусливый! Одно из двух – или всё будет по-моему, или готовься… - у неё на губах выступила пена, она часто, по-собачьи, дышала, задыхаясь от ярости – к плохому. Тебе будет очень плохо. Даже Мурат тебе скажет. На деньги вы уже подписались, но с тобой разговор особый.

-Разбирайтесь сами! – сказал низкорослый, которого называли Тампошей и Муратом.

-Шестёрка ты гнусная, мы как с тобой договорились? Ты меня обманывал! Ты прибеднялся! Сам имеешь такие деньги, а я…

-Тебя никто не заставлял хвататься за всякие железки. Сама нализалась, сама дурью маялась, вот сама и ответила.

-Во-первых, я просто так ни за что не хватаюсь, а во-вторых, я никогда дурью не маюсь. Это ты дурью маешься, а я делом занимаюсь. Ты что, скажешь, этого не заслужил? Не заслужил? Ты, грязный вонючий козёл! Мы с тобой о чём договорились? Не помнишь? Или что, пусть тебе Игорь напомнит? Эх ты… Ты убийца, ты скотина, ты щенок, ты понял? Что ты молчишь – боишься? Припух? Давай, отсылай своего дружка! Пусть едет на автобусе! Только деньги пусть принесёт, которые вы мне должны!

-Это кто там кому чего должен? – заявил Попов и обернулся в сторону буйной компании.

-Я что-то слышал насчёт трёх штук зелёными. Или что – в отказку идёшь – возмутился худой Гоша, и тоже встал. Он еле держался на ногах.

-Ты мне всю жизнь искалечил! – орала девушка, и её язык заплетался. – Ты сам лез ко всяким уродам, путался со всякими овцами, а я… ты… вы что тут, считаете, что это пьяный трёп? Я пьяная, мне всё равно, я говорю правду! Я ещё не пьяная, я выпившая, была бы я пьяная – я бы вас всех тут построила, а особенно тебя! Короче, слушай меня, внимательно! Сейчас ты шлёшь своего дружка к чёртовой матери, он сядет на автобус, и уедет отсюда. Тампоша пусть пойдет, погуляет; а мы будем разговаривать с тобой. А то ты совсем обнаглел. У своего Андрюшеньки за спиной запрятался, и пальцы всем показываешь. Думаешь, кто-то что-то забыл? Нет! Ничего не забыто!

-Ну, кто тут идёт в отказку? Ты вообще с кем говоришь? – обернулся Попов к Гоше, и тот вмиг обомлел, при виде нацеленного прямо на него револьвера 38-го калибра.

-Лично я ни от чего не отказываюсь – нагло процедил водитель. – Я там побывал, и я ещё туда вернусь, и доведу дело до конца! Я не из вашего теста, и за своим базаром не сплю!

Тут девушка схватила пустую бутылку из-под пива, и бросилась на водителя, замахнувшись бутылкой, для удара по голове. Тот её встретил сильным ударом в живот – в его кулаке была зажата увесистая связка ключей.

-Ой! – завопила девушка. – Мой живот! Мой ребёнок! – и стала бить его по лицу. Водитель с силой толкнул её, повалил на землю, после чего дважды ударил ногой в живот. За девушку заступился худой Гоша, и началась драка. Но где уж им, в уматину пьяным, вдобавок ещё ослабленным «убойным» наркотическим зельем – с заторможенной реакцией, с раскоординированными движениями - было совладать с крепко сбитым, абсолютно трезвым, и разозлённым водителем! Масла в огонь подлил ещё и Тампоша. Хлебнув «для храбрости» из горлышка, он рьяно бросился между Гошей и водителем, но его встретил град ударов с обеих сторон. Драка переросла в настоящую свалку. Каждый дрался сам за себя, нанося удары во все стороны, и получая их со всех сторон, при этом подталкивали друг друга к обрыву. Тут вновь вмешалась девушка с бутылкой в руке, но её грубо оттолкнули, чтобы не мешалась. Один из дерущихся бросился было на неё, но тут же оступился и упал, и тут же на него накинулся другой, но девушка упала как раз на него, и бутылка разбилась. Вдруг, повинуясь неведомому инстинктивному порыву, водитель резко вскочил и отпрянул. Тампоша так и продолжал бегать взад-вперёд по краю обрыва. Один Попов оставался невозмутимым, спокойно стоя в стороне и бросая в обрыв камешки. Из обрыва раздался громкий раскатистый крик. Только это и остановило слишком уж разбушевавшуюся вакханалию – и тот и другой одновременно, словно по команде, застыли на месте, как вкопанные. И с ужасом обнаружили, что их теперь всего трое. Четвёртый покинул поле боя, издав тот самый предсмертный вопль. Девушки тоже не было.

-Пацаны, хватит! – истошно завопил низкорослый. – Они там, в обрыве!

Все, ошарашенные, отбежали назад, словно из яра наверх поднималось морское чудище. Даже Попов, и тот был потрясён. Однако чудища не было, но факт был налицо – две смерти. Вспомнились пророческие слова девушки – «следующий поворот будет наш». Тех, в БМВ, тоже было двое. Тоже парень и девушка. Не повезло, конечно, но всё же есть шанс остаться в живых. Здесь же шансов никаких. Сорок метров.

Мороз, пробежавший по коже, вмиг заставил отрезветь. Водитель мрачно закурил, спрятав глаза за чёрными стёклами очков. Попов заглянул в машину.

-Дай сигаретку – сказал водителю низкорослый Тампоша.

Тот достал из кармана сигарету, и протянул ему.

-Что делать теперь будем? – засуетился Тампоша.

-Что, что… Сматываться отсюда надо, да побыстрее! – буркнул водитель. – А ты, придурок, ещё тут бегал, суетился, головой вертел, вот и засветился перед всеми!

-Теперь могут ещё и убийство впаять! – нервничал тот.

-Какое ещё убийство? Ты что, совсем с головой поругался? Может, ты ещё пойдёшь и скажешь ментам, что мы все тут дрались? Это Гоша с Маринкой нажрались, как свиньи, да и стали выяснять отношения, вот и кувыркнулись туда. Места им мало оказалось.

-По закону наказуемо не только действие, но и бездействие, если приводит к подобному результату – заключил Попов. – И вообще, кто сказал, что мы здесь были? Засветился только ты один. Вот и придумывай теперь всё, что угодно. В конце концов, её видели с кем? С Егором. А где Егор? Вот вам и Егор!

-Последний, кого видели – это тебя, ты заходил за ней – ответил низкорослый.

-Её мамаша меня видела первый и последний раз в жизни – категорично и утвердительно произнёс Попов. – И бьюсь об заклад, что меня она не запомнила. Так что нас здесь не было. Всё, Миша. Поехали!

Человек в чёрном, которого и назвали Мишей, тяжело вздохнул, и сел за руль. Попов – рядом. Низкорослый Тампоша начал было собирать вещи, но Миша на него гаркнул:

-Ты что, идиот? Брось ихние шмотки, дебил, садись, поехали!

-А чего? Пускай берёт шмотки, и едет на автобусе – усмехнулся Попов. – Потом пусть попробует объяснить, откуда они у него взялись.

Тогда низкорослый поспешно всё бросил, и прыгнул на заднее сиденье.

Проезжая тот роковой для БМВ поворот, они увидели ту же самую серую «копейку», пожилого водителя, и карету «скорой помощи». Полиции пока не было. Очевидно, старик, вытащив «потерпевших крушение» из-под обломков «затонувшего корабля», ездил если не в Таллинн, то, во всяком случае, довольно далеко, чтобы вызвать им «скорую помощь». Уж чего-чего, а мобильника у него точно не было.

-Не высовывайся в окно, ты, кретин! – прикрикнул на Тампошу уже Попов, и тот испуганно притих.

Через пару километров, навстречу вылетела полицейская машина, сверкая синими огнями, и воя сиреной, а вслед за ней – ещё одна.

-Нет… Это не про нас… Это их…

Водитель облегчённо вздохнул. Гора с плеч…

-Слушай, Миша…- настороженно спросил Попов. – А где кассеты?

-Кассеты? – переспросил Миша. – Причём здесь кассеты?

-А притом, что эта сучка, когда забуянила, их ломала, не помнишь? Или тебе как-то не до этого? Конечно, пускай ломает! Ссы в глаза, всё божья роса! Только сейчас эти обломки остались там, а на них пальчики – не только её, но ещё твои и мои. Обратно уже не вернуться – там менты, да и этот старый чёрт на «Жигулях». Вот так. Картина Репина – «Приплыли». Или что ты на это скажешь?

-И что теперь делать? – опять засуетился Тампоша.

-Тебе вообще ничего не надо делать.

-А бутылки? – ужаснулся тот.

-А бутылки не в счёт. Их и до вас столько народу лапало, что там этих пальчиков не то, что море – целый муравейник!

-Да пока суд да дело, эти бутылки уже кто-нибудь заберёт да в тарный пункт снесёт! – предположил водитель. – А если сегодня ночью там гулянка будет, то и за кассеты можно не гонять – их просто в землю втопчут. Ну что, вот уже и город… Кого куда?

-Только вряд ли кому придёт в голову драться на краю обрыва – задумчиво изрёк Попов. – А лучше пусть приходит. Тем легче для нас. Давай, после кольца - прямо, и к «шестому». Где-нибудь там меня высадишь.

-А меня в Копли – попросил низкорослый.

-Слушай, Мурат, давай я на Силях тебя скину, там на «девятку» сядешь. Мне тоже, знаешь, светиться незачем…

-Ты, Миш, не нервничай. Отвезём его, куда он просит – успокоил его Андрей.

 

Понедельник, 24 мая

Рабочий день в «жёлтом здании» заканчивается обычно в пять, у кого-то и в шесть часов. Не считая дежурных оперов, конечно. Было уже начало восьмого. Вспомогательный комиссар (так дословно переводится с эстонского его чин, соответствующий европейскому и американскому вице-комиссару – так и будем именовать его в дальнейшем) Пётр Козлов, заместитель начальника Отдела по расследованию особо тяжких преступлений, уже собирал бумаги в ящики, и поглядывал на свой стоявший под окном чёрный «Форд-Скорпио», когда в кабинет вошёл один из сослуживцев.

-Оригинальный уик-энд приключился в наших предместьях – сказал он. – Наверное, солнышко взбудоражило. Четыре трупа на одном пятачке.

Козлов поморщился. Если бы речь шла об убийстве четырёх человек, ему бы такие новости преподносились не сутки спустя, и не как бы «между прочим».

-Что там такое? – устало спросил он.

-Взгляни – коллега протянул ему папку.

Рапорты, экспертизы… Две подшивки в папке касались двух трагедий, случившихся в минувшие выходные.

Вкратце дело обстояло так. В субботу в 20.15 поступило сообщение об аварии на 28-м километре шоссе Таллинн-Раннамыйза-Клоога-Палдиски. Ехавший в направлении Клоога автомобиль БМВ-316, зелёного цвета, номер такой-то, уклонился на полосу встречного движения, врезался в придорожный столбик, и упал в кювет, перевернувшись на крышу. Причина съезда с дороги – водитель не справился с управлением на высокой скорости. В машине находились двое – 18-летний водитель А.Чижов и пассажирка А.Вдовина, 16 лет. Он скончался на месте, она в тяжёлом состоянии доставлена в больницу, где на следующий день умерла от кровоизлияния в мозг. Скорую помощь и полицию вызвал Бондарев Василий Иванович, ехавший в момент аварии по той же дороге в направлении Таллинна на своём личном автомобиле ВАЗ-2101, номерной знак 216GTK, пенсионер…

В 9.45 в воскресенье, поступило сообщение о двух мёртвых телах на каменистом берегу залива Лахепере, в обрыве у смотровой площадки, на том же самом 28-м километре, в нескольких сотнях метров от места аварии. Личности погибших не установлены. Смерть наступила от травм, полученных в результате падения на каменистый берег с сорокаметровой высоты. В крови обоих, не считая высокого процента алкоголя, обнаружены ещё и наркотики – гашиш либо марихуана, и незначительное количество героина. При обследовании местности обнаружены… осколки пивной бутылки со следами крови… дальше неинтересно: рваное одеяло, битые рюмки, объедки, окурки, обломки кассет…

-С аварией-то всё ясно, а вот с обрывом…

-Пить меньше надо – резонно ответил Козлов, и, вздохнув, добавил: - И наркотой травиться тоже. Я такой чепухой уже давно не занимаюсь.

-В смысле – наркотой не балуешься? – передразнил коллега. – Или что – на старости лет решил пить бросить?

Козлов улыбнулся, оценив его юмор. Тот и так понял, что Козлов имел в виду.

-Шеф попросил, чтобы ты разобрался на досуге. Мало ли чего. То, что это несчастный случай, клин по дури – это мы всегда сказать успеем.

Услышав, что такая инициатива исходит от шефа, то бишь - от самого начальника отдела, Козлов сменил тон.

-Ладно – сказал он. – Тогда я оставлю эту папку у себя.

-Ты думаешь, они связаны между собой?

-Связаны тем, что у них могут быть общие свидетели. Тот же самый Бондарев, например. Ну, ладно. Сегодня я тогда посижу тут часиков до девяти, ознакомлюсь с материалами, а завтра уже приступим основательно.

-Значит, не едешь? – разочарованно спросил коллега.

-Нет. Отсюда удобнее наводить справки. Так что подвезти не могу.

Коллега посмотрел в окно. За окном шёл сильный ливень, и он решил, что лучше не мокнуть.

-Давай, я такси закажу – сказал он Козлову.

Козлов опять углубился в чтение. Так… при погибшей обнаружена записная книжка, визитная карточка фирмы интимных услуг «Luana», и ученический билет спецшколы-интерната для умственно отсталых детей, на имя Романовой Марины, 1979 г.р., ученицы пятого класса (!), проживающей на улице Веймери, дальше цифры стёрты – то ли 26, то ли 36. Билет выдан в 1994 году, по фотографии не определить, она это или нет. На вид погибшей 17-18 лет, на фотографии – совсем ребёнок. Вдобавок ко всему, девушка была ещё и беременна, примерно на восьмой-девятой неделе.

Тут раздался резкий телефонный звонок. Козлов взял трубку.

-Такси заказывали?

-Марек, иди, твоё такси прибыло – сказал Козлов.

-Ну всё, Петь, до завтра – сказал Марек. Они попрощались за руку.

Пётр Александрович Козлов был знаменит тем, что распутывал самые сложные, и умело скрытые дела. Либо наоборот, где всё было проще пареной репы, но с его лёгкой руки впоследствии выяснялось, что эта простота абсолютно не соответствует действительности. Что виновны совсем другие. И тогда, чуть ли не с поличным пойманные, выпускались из-под стражи, а за решётку садились те, кто поначалу имел твёрдое алиби, как говорится, на все случаи жизни. Козлов терпеть не мог этого слова, и любил повторять, что алиби есть только у мёртвых. «Какой, спрашивается, резон винить Сталина в наших бедах? У него же твёрдое алиби – он умер сорок лет тому назад!». Был Козлов человеком довольно замкнутым, ни с кем особенно не общался, и о своих методах расследования не распространялся.

О нём ходило множество легенд. Ещё в советское время он, будучи старшим следователем областной прокуратуры в тогдашней РСФСР, расследуя очередное хитроумное дело, вышел на авторитетов уголовного мира, и кое-кого из власть имущих. Ему предложили: хочешь по-хорошему? Десяти пучков зелени тебе хватит? Ладно, чёрт с тобой, бери тридцатник, раз ты такой настырный, и выходи из игры, а не хочешь – тогда мы начнём играть уже по нашим правилам. «Вот и играйте по вашим, а я буду играть по своим. А зелень скормите своей скотине – пускай щиплет и радуется» - ответил Козлов. Расследование так и продолжалось, а их посыльный был сразу арестован за попытку дачи взятки должностному лицу при исполнении служебных обязанностей. Тогда бандиты пошли уже другим путём – похитили его жену, которая отличалась весьма своенравным характером, и своими скандалами не давала Петру ни сна, ни покоя, а разойтись с ней он не мог. На дворе стоял 1988-й год, Козлов занимал довольно видный пост, да и жена его была не прачкой, и не судомойкой, вдобавок ещё оба были члены партии – о каком разводе могла идти речь? Всё же он довёл следствие до конца, группировка была раскрыта и захвачена, вместе с женой Козлова, только уже покойной. После этого Козлов пошёл на повышение, перевёлся в Москву, (несбыточная мечта любого советского провинциала, в особенности же чиновника). Отличился и там, и в девяносто первом вышел аж на Тофия Джафарова, «расколол» и его, и, по записям, уже располагал каким-то материалом в отношении Валентина Павлова, но тут события развернулись совсем в другую сторону. Советский Союз прекратил своё существование, Джафарова убрали в тюрьме, Павловым занялись другие ведомства – Яковлев, Примаков и вся та когорта; Козлов же, оказавшись не у дел, с двумя серебряными звёздами на кителе, подал в отставку и уехал из Москвы. Спустя некоторое время, он объявился уже в Таллинне, благо дело, в далёкие времена здесь жили его далёкие родственники. Ничего особенно громкого за ним не наблюдалось, но дела он вёл неплохо, жил один в трёхкомнатной квартире в центре города, и имел поначалу редкую модель «Волги» - ГАЗ-3105, которую затем сменил на «Форд-Скорпио». Он с молодости увлекался спортом и рыбалкой. На рыбалку ездил всегда один, и привозил множество рыбы, причём ловил исключительно один вид – если окуней, то только окуней, если лещей – то только лещей, вышел на щуку – в ведре одни щуки, и так далее. Семьи у него не было, и вообще вся его жизнь была загадкой для всех.

Козлов отложил папку, придвинул к себе телефон.

-Прошу данные на Романову Марину, 1979 года рождения, ориентировочно – улица Веймери. Так, так… Махтра 78, квартира 17. Спасибо.

Он сделал пометку в блокноте, и набрал другой номер.

-Василия Ивановича Бондарева, пожалуйста.

 

Вторник, 25 мая.

-Да-да, войдите! – сказал Козлов, услышав нерешительный стук в дверь.

-Здравствуйте! – сказал старик, войдя в кабинет. – Вы Пётр Александрович?

-Да, я. Здравствуйте, Василий Иванович. Проходите, садитесь. Если хотите, можете закурить.

-Спасибо, я не курю вообще-то.

-Вот и замечательно. Собственно, я Вас пригласил, чтобы прояснить подробности дела.… Расскажите всё, что Вам известно.

-Эх… - старик тяжело вздохнул. – В субботу вечером я возвращался со своего огорода на «Жигулях». Проехал поляну, а за ней идёт поворот. Так вот. А из-за поворота, вдруг две машины вылетели – ну, прямо, как гонка какая-то. Я даже притормозил, на всякий случай. И не зря, как оказалось. Первым был «Москвич», красный, и нормально проехал, скорость, наверно, сбавил чуть-чуть, и вошёл в поворот. Вошёл, понимаете? А за ним зелёный вот этот… Вылетел на мою полосу, трах об столбик – и в канаву кверх ногами! Я бросился к ним на помощь, а вытащить, даже двери открыть – просто сил не хватило. А все едут мимо – кому какое дело, не то, чтоб помочь – не обернётся даже никто…

-Значит, Вам показалось, что водитель БМВ, то есть зелёной машины, как бы соревновался с «Москвичом»?

-Да навряд ли, хотя всё может быть… Это же молодые! И вот что ещё я видел: на «Москвиче», сзади слева, окно было открыто, и оттуда мальчишка выглядывал, всё смотрел на того зелёного. Но я не думаю, что они знакомы, потому что «Москвич» поехал дальше, а я… Вытащить их не получилось, я тогда в посёлок поехал, там магазин. Вызвал им скорую, потом поехал обратно. Проехал полдороги, потом назад, в магазин… Эх, старческий склероз! Полицию-то я забыл вызвать! Вернулся назад – позвонил в полицию. Потом снова туда… Сперва скорая пришла, потом уже полиция. И что ещё. Когда девочку в «скорую» положили… Парнишка-то, сказали, помер! И я стоял на обочине, тут смотрю – «Москвич» обратно едет!

-Вы уверены, что это был тот же самый «Москвич»?

-Да. Да! Красный! И тот же самый пацан сзади вертелся! На сей раз они ехали медленно, и я успел разглядеть. Но что мне вот показалось. Когда они туда ехали, у них в машине было много народу. А назад ехали только вдвоём.

-Вдвоём? - переспросил Козлов. Много народу – «Москвич» вмещает как раз четверых, ну, если потесниться – то и пятерых. Осталось двое, а где ещё двое – уж не те ли самые, в обрыве…

-Да, двое! Один впереди, и один сзади!

-И Вы могли бы опознать кого-нибудь из ехавших в «Москвиче»?

-Одного. Больше никого не разглядел.

-А Вы помните номер того «Москвича»?

-607. Или, может быть, 367… Но шестёрка точно была, и буква Т в номере. У меня как раз тоже есть шестёрка и буква Т.

-А какой модели был «Москвич»? 2141 или 412?

-Вот этого я не знаю. Я же в марках не понимаю. Я всю жизнь земледелец – хлеб растил, кукурузу, картофель… За руль сел, только как на пенсию вышел, и то чисто из-за огорода. Я знаю, что у меня «Жигули-2101», ну и «Москвич» тот, наверное, тоже 2101. Такой же, только спереди фары квадратные.

-Ну, хорошо… Задние фары какие у него были? С треугольниками по краям, или, может быть, вертикальные?

-Нет, нет! Точно, как на моих «Жигулях» - палочкой, по краям жёлтые поворотники, а ближе к номеру – красные, «стопари» и габариты.

-Так, понятно… Сороковой, значит. И ещё. Сколько времени прошло между первым разом, когда Вы увидели «Москвич», и вторым разом?

-Да минут двадцать, не больше. А что?

-Спасибо Вам, Василий Иванович. Вы мне здорово помогли.

 

Объявление в газете - «Полиция просит помощи!»

Тех, кто в субботу, 22 мая с 20.00 до 21.00 был на смотровой площадке на 28-м километре шоссе Таллинн-Раннамыйза-Клоога-Палдиски, на берегу залива Лахепере, и знает что-либо о погибших (приведены фотографии), или о красном «Москвиче-2140», находившемся на месте происшествия, просим сообщить по телефону 110 или … Козлову Петру Александровичу., или прийти в Отдел … по адресу: ул. Лубья, 2, кабинет 220.

 

Среда, 26 мая.

Домой к Романовой Козлов сам не поехал – отправил туда инспектора Субботина. Неизвестно ещё, какое отношение к погибшей имеет засаленная бумажка пятилетней давности, да ещё и с затёртой фотографией. Жертве лет семнадцать-восемнадцать, а этой Романовой сейчас уже все двадцать, да та, наверное, жива и здорова, а свой ученический давным-давно где-то посеяла за ненадобностью, хотя чем чёрт не шутит. Надо выяснить, что к чему, откуда у погибшей взялась именно эта бумажка.

Владимир Субботин, молодой жизнерадостный усатый шатен, поехал туда на своей белой «шестёрке», то бишь «Жигулях» шестой модели. Припарковался на площадке перед домом, в аккурат на том месте, где в минувшую субботу стоял красный «Москвич»; зашёл в подъезд.

Лифт был сломан, и на пятый этаж пришлось подниматься пешком. На лестничной площадке его внимание привлекла стайка подростков, галдящих, смеющихся и выкрикивающих разные непристойности. Среди них был худой белокурый мальчонка с заплаканным лицом, над которым издевались девчонки. В подъезде стоял резкий запах толуола, знакомый по облавам на подвалы и чердаки, в которых собирались токсикоманы, а вся стенка между четвёртым и пятым этажами, была в крови.

Субботин позвонил в квартиру номер 17. Одна из девчонок, лет четырнадцати, стоявшая на лестнице и курившая, спросила:

-А Вам кого?

Субботин не ответил. Дверь не открывали. Он позвонил ещё раз. Раздался треск ключа в замке, и грубый низкий женский голос из-за двери спросил:

-Кто там?

-Я из полиции.

Дверь открыла грузная, мужеподобная женщина, с грубыми чертами лица. То была Лидия Романова, мать Марины, ей было сорок лет, хотя выглядела она намного старше.

-Вы – Романова Лидия Захаровна?

-Я. А что? – с тупым непониманием, она уставилась на инспектора.

-Ваша дочь, Марина, дома?

-Её нет, она ушла ещё в субботу, и надоели! Больше тут не ходите, и её не спрашивайте! Уехала она с Егором! Звони Егору!

Она повернулась, и собиралась уже закрыть дверь, но Субботин повторил:

-Я из полиции. Инспектор Субботин – и показал своё удостоверение.

-Что она там опять натворила? – спросила Романова. – Проходите. Она ведь как напьётся, так… - и тут же осеклась.

Владимир зашёл в квартиру. Вслед за ним зашли три худенькие девчонки, одетые по дворовому, самой старшей было лет четырнадцать, остальным чуть больше десяти.

-А вам что тут надо? – возмутилась мать. – Это ко мне пришли. Ну-ка на улицу!

Девчонки не вышли. Вслед за ними зашёл тот самый мальчик с заплаканным лицом.

-А ты чего сюда? Ну-ка иди домой, нечего тебе здесь делать! – прикрикнула Лидия.

-Я же должен знать, где Марина и что с ней! – всхлипнул мальчик.

-Уходи, нечего тут… Тебя это не касается. И вообще, Артём, иди домой. Хватит тут сидеть в подъезде, ты понял? Пройдёмте на кухню – эти слова были обращены уже Субботину. – Разве эти дети что-нибудь поймут?

Они прошли на кухню.

-Ну, что там опять случилось? – нервно спросила Лидия, закурив дешёвую сигарету, отчего в кухне запахло палёной тряпкой.

-Значит, говорите, Ваша дочь ушла в субботу, и с тех пор не вернулась?

-Нет, не приходила. А что она опять натворила?

-Вот это мы как раз и выясняем. Скажите, вот это она?

Субботин показал фотографии погибшей, и фотографию на ученическом билете.

-Она, только вот это недавно, наверное, а это давно.

-Вы можете рассказать мне, что она делала в субботу?

-Ну что? Проснулись они часа в два, потом дома сидела в своей комнате, с Артёмом вот с этим самым. Потом пришёл Егор, они пили, чего-то в подъезде возились, потом поссорились. Артём ушёл, а они с Егором остались. Потом зашёл какой-то парень, и они все уехали.

-Что за парень зашёл?

-Не знаю. К ней тут столько их шляется, что я всех и не знаю. Того вообще в первый раз видела.

-А кто такие Артём и Егор?

-Артём – это вот этот сопляк! Она его месяца три назад притащила – вот мол, это мой жених, будет у меня жить! А я что? У неё этот жених каждый раз новый!

-То есть Марина вела ветреный образ жизни?

-Да у неё и так один ветер в голове! Ничего не хочет делать, только целыми днями гуляет со своими сопляками! Пить, гулять, а мама корми!

-Поясните – пить, гулять. Это что – бары, ночные клубы, казино?

-Да какие бары? Какие казино? Подъезды, подвалы, школьный двор вот. У неё же все друзья – от двенадцати до пятнадцати! Только вот старые знакомые, такие, как Егор – те постарше. А что толку, что ей двадцать? Даже к зубному врачу – и то я её сопровождала. Сама ничего не может.

-И на чём они уехали? Почему Вы уверены, что именно уехали, а не ушли?

-Ничего я не видела, я стирала. Мне некогда смотреть в окно – у меня такая орава! И всех обстирай, накорми – а всем лишь бы только бегать! Вот Ленка, вторая дочь моя – та молодец. Как восемнадцать исполнилось – сразу замуж вышла. И уже почти год замужем. А эти же…

«О чём ещё может думать мать-одиночка шести слабоумных дочерей? Только как бы побыстрее всех замуж выгнать!» - подумал Субботин. Лидия Романова внушала ему неприязнь.

-А этот парень, который зашёл – как он выглядел?

-В очках. Лет тридцать. Но я его не знаю.

-А ни у кого из её знакомых нет красного «Москвича»?

-«Москвича»? Ну, у Сашки есть какая-то машина, у Ромки есть, у Олега, но у него вроде какая-то импортная. «Москвич» - тот у Мишки был, прохиндея, но он уже года два здесь не появлялся. И то, у него не красный, а жёлтый.

-Как Вы считаете, кто мог пригласить Марину и Егора за город?

-Не знаю. Олег – тот женат, ему не до того. Сашка и Ромка – они же с Егором друг друга терпеть не могут. Всё из-за любви грызутся. А Мишка-прохиндей – тот только с Муратом якшался, да и то, года два я его здесь не видела. Я и Мурата-то отсюда гоняю.

-Можете мне назвать фамилии, адреса этих людей?

-Ну, Егор на Маяка живёт, Сашка где-то недалеко здесь. Фамилию его я не знаю, Щорс у него кличка. Его все так зовут – Щорс, Щорс… Ромки – того Завьялов фамилия, это помню, они с Маринкой вместе в полицию залетали. Мишки - не знаю. Я уже толком не помню, как он выглядит.

Субботин посмотрел в записную книжку. Ни одного адреса там не было, но были телефоны. На первой странице были и Егор Ш. и Рома З. С именем Миша было целых два телефона – Миша И. и Миша из Маарду. Под Щорса подходил только один – написано явно не её рукой – Белошёрстников Александр. Никакого Мурата и в помине не было.

-А Вы спросите у детей – если они тут были, может, видели, на чём они уехали. Может, и вправду, пешком ушли. Тут же речка недалеко.

-А Вы не в курсе, что за кровавые пятна в подъезде на стенах?

-Не знаю. Дети всё знают. Светка! – крикнула она, и в кухню вошла девочка. Худенькая, угловатая, лет тринадцати-четырнадцати на вид, хотя ей было уже шестнадцать. О том, что это девочка, говорил лишь обруч на голове.

-Чего надо?

-Чего, чего… Когда Маринка ушла, на чём они с Егором уехали?

-А я не знаю. Мы стояли у подъезда, они тоже стояли. Потом мы ушли – нас Верка позвала, сказала, что дома никого нет, пошли видик смотреть.

-Где они стояли?

-У подъезда. Маринка, Егор и ещё какой-то пацан. Потом он ещё бегал вокруг красной машины, наверное, сигареты стрелял, и протирал стёкла. За это ему и дали сигарету. Но мы его видели только со спины.

-Сколько ему лет на вид?

-Не знаю. Наверно, четырнадцать или пятнадцать.

-Так, а что это за кровь в подъезде? – поинтересовался Субботин.

-А это Маринка… Артём принёс пять котят, сказал, что если Маринке они не нужны, то он их утопит. А когда пришёл Егор, они пили водку, потом вышли в подъезд. Маринка стала их об стенку кидать, как попрыгунчики кидают. Артём стал кричать: перестань! А Маринка всё кидала и кидала. Тогда Артём стал беситься, а Маринка ему сказала: ну и убирайся ты к чёрту, раз тебе какие-то кошаки дороже меня. Он стал плакать, кричать: что мне до кошаков? Я только тебя люблю! А она ему: проваливай! Убирайся! Ну, он разревелся и ушёл. А Маринка с Егором допили водку, и потом вот ушли.

После таких рассказов, Субботин почувствовал, что к горлу подходит тошнота.

-Лидия Захаровна, сейчас Вы проедете со мной и опознаете Вашу дочь.

-Она что, так нажралась, что сама себя опознать не может? У меня дела, я должна…

-Боюсь, что не может, а я должен предъявить Вам повестку. На опознание. Проедем со мной.

-Ну, подождите меня в коридоре, мне надо одеться…

Они вышли в просторную прихожую. Субботин огляделся по сторонам. Квартира была до омерзения запущена – обшарпанные стены, драные, заплёванные обои, сломанные двери, грязные полы…

Тут вновь появился Артём. Вид у него был действительно жалкий.

-Где Марина? – плача, выкрикнул он. – Что с ней?

-А Вы кто? Предъявите документы! – в шутку ответил Субботин.

-Я её парень! Мы уже живём, как муж и жена, и когда мне будет шестнадцать, мы распишемся.

-А сейчас тебе сколько? – уже строже спросил Субботин.

-Четырнадцать… - робко прошептал Артём.

-Вот и не забивай себе голову всякой ерундой. Лучше иди, учись. А любовь сама придёт, когда надо.

-Мне никто не нужен, кроме неё! Я люблю Марину! – у Артёма начиналась самая настоящая истерика.

-Ну всё, я готова – сказала Лидия, выйдя из комнаты. – Светка, Ксюха, Наташка! А ну-ка, марш на улицу! А ты, Артём, давай, дуй домой. Я ухожу.

Романова и Субботин вышли из квартиры. Дети высыпали за ними.

-Я, когда ухожу, никого в квартире не оставляю. Ключи есть только у меня и у Маринки. Ленке они не нужны – у неё есть муж, и она живёт там, что ей здесь делать? А этих пускать – меня нет, так они квартиру в притон превращают! – сказала она, когда они уже сели в «Жигули».

У Субботина было одно-единственное желание – поскорее бы всё это кончилось. Общаться с Романовой-старшей ему было уже невмоготу. И их квартира, и вся семейка, внушали ему неприязнь и отвращение. Кто такая Марина Романова, он понял. Большой ребёнок. Избалованная. Полуграмотная. Ограниченная. Стремится к лидерству, судя по её малолетним друзьям. Женихи – маленькие, глупые, сопливые мальчишки – такие, как Артём. Очевидно, родители у него богатые… Судя по истории с котятами, моралью Марина тоже не обременена, считает, что ей всё дозволено, так что иметь такого «жениха», как этот Артём, ей очень даже удобно. Любит выпить, меры никакой не признаёт. Может, и наркотой не брезгует…

В морге судмедэкспертизы было проведено опознание, при котором присутствовали Козлов и Субботин. Лидия Романова опознала свою дочь. Таким образом, было установлено, что погибшая и есть Романова Марина, двадцати лет. Козлов спросил, не могла бы Лидия опознать и второго погибшего. Им оказался Егор.

-А где это её так угораздило? – спросила Романова.

-Вот это мы как раз и расследуем.

-Отвезите меня назад, раз уж Вы меня сюда привезли.

-Я занят. Возьмите деньги, стоянка такси тут, за углом.

Романова взяла деньги, и ушла, не попрощавшись. Похоже, смерть дочери не произвела на неё должного впечатления. Она не была похожа на убитую горем мать. Какая разница – умерла ли, замуж вышла – один чёрт, гора с плеч! Или она ещё сама не осознавала, что случилось?

По телефонному номеру из записной книжки Марины, было установлено: Егор Шувалов, 1973 года рождения, проживал на улице Маяка. На вид казался значительно моложе. Визит к нему на квартиру ничего не дал – дверь была взломана, в квартире был беспорядок, было найдено много пустых бутылок, окурков с картонными гильзами, самодельный кальян, пакетики со следами белого, буро-зелёного и серо-коричневого порошка. Всё говорило о том, что эта квартира служила местом сборищ и сомнительного времяпрепровождения. Позвонили в соседнюю квартиру. Дверь открыл мужчина лет сорока пяти.

-Здравствуйте. Мы из полиции. Нас интересует вот эта квартира. Кто в ней живёт?

-Да парень один. Егором звать.

Этот сосед своими показаниями подтвердил подозрения полицейских, относительно образа жизни Егора, и целей, которым его квартира служила. Он же, поскольку Шувалов жил один, и опознал в морге своего соседа – Егора Ренеевича Шувалова. Проезжая перекрёсток, увидели, как из магазина «Стокманн» выходила Лидия Романова - с авоськами, полными провизии, купленной на деньги Субботина.

-Нечего сказать – мама дочку потеряла! Похоже, её смерть только для Артёма горе - покачал головой Субботин.

-Кто такой Артём? – настороженно спросил Козлов.

-Жених покойной – сочувственно усмехнулся Владимир. - Четырнадцати лет от роду, на вид – и того меньше. Жалко его, сопляк ещё, ни черта не понимает.

Тот же сосед Шувалова показал, что Марина Романова часто бывала у Егора, и что он много раз видел её - и в подъезде, и во дворе. Даже знал, что её зовут Марина, и что лет пять тому назад, она целый месяц жила у Егора.

-Значит, покойные находились в довольно близких отношениях? – уточнил Субботин.

-Ну, дружили давно – кивнул сосед.

-А Вы не знаете их знакомого, имеющего красный «Москвич»?

-Не знаю – тот брезгливо махнул рукой. - У Егора друзей полно – и все пьяницы, да ещё вот эту дрянь курят. Кто же из них за руль сядет? Хотя кто-то, бывало, приезжал на машине. Сам-то он только на мотоциклах гонял.

 

Вечером Козлову позвонил мужчина, назвавшийся свидетелем. Козлов попросил его приехать в жёлтое здание, и через час он приехал.

-Добрый вечер. Проходите, садитесь. Представьтесь.

-Меня зовут Борис. Борис Алексеевич Марков.

-Очень приятно. Расскажите, что Вы видели в субботу вечером.

-В субботу вечером наша семья отдыхала на природе. Где-то около восьми приехал красный «Москвич», и они там развели пикничок, довольно шумный. В полдевятого мы уехали, нет, раньше, потому что в девять были уже дома. Значит, где-то в начале девятого. Их там было четверо, или даже пятеро. Одна девушка…

-Вот эта? Или эта? – Козлов вытащил фотографии.

-Эта – Марков сразу опознал Романову. – Всё шумела, кричала на всех. Ну, понятно, перегрелась. – Борис выразительно щёлкнул себя пальцем по горлу. – И ещё паренёк один всё бегал, то сигарету, то спичек спрашивал. Остальные вроде тихо сидели.

-Как он выглядел?

-Да молодой, лет шестнадцать, наверное. Хотя нет, лицо грубое, а так – совсем пацан. Ростом под метр с кепкой, косой, визгливый.

-А остальных никого не запомнили?

-Да никого. Мы же сами по себе, а они – сами… Один вообще отдельно держался, другой бродил туда-сюда, девица – та ко всем лезла. Ну, и этот ещё бегал.

На фотографию Шувалова Марков никак не среагировал. «Может, и был такой».

-А номер «Москвича» Вы не запомнили?

-Да что мне его номер… Хотя погодите… На шестёрку начинался.

Больше пользы от разговоров с Марковым не было. Стало быть, после того, как он и его семейство уехали, всё и произошло. Из показаний Бондарева и Маркова вырисовывалась схема. Красный «Москвич» с четверыми, среди которых – Романова и Шувалов, около восьми приехал на место происшествия, а спустя полчаса в город уже возвращались вдвоём. Был составлен примерный портрет одного – маленького роста, лицо круглое, нос большой, уши маленькие, косоглазый. Фоторобот составить не удалось – настолько приблизительными были показания Маркова. Это, наверное, и был тот «пацан», который «вертелся» на заднем сидении. Возможно, он же и бегал вокруг машины во дворе Романовой. Ну, и ещё один. О нём ничего не известно. Со слов Лидии Захаровны, ему примерно тридцать лет. Если, конечно, он и этот «мелкий», заходили к Романовой вместе, а не разминулись у подъезда.

С бутылок и рюмок удалось снять отпечатки пальцев трёх разных людей – двоими из них оказались Шувалов и Романова. С обломков кассет сняли отпечатки Романовой – она их и ломала, и ещё двоих. Неизвестных обозначили соответственно А, В и С.

И началась работа. Были негласно проверены все занесённые в записную книжку Романовой – в основном, все оказались несовершеннолетними. Тогда стали проверяться их родители – не имеет ли кто из них красного «Москвича», на котором любимое чадо могло бы отправиться на природу. Установили наблюдение за квартирой Шувалова – поскольку там был притон, могли проверить тех, кто туда ходит – кто-то мог что-то знать, а спутниками погибших вполне могли быть друзья Шувалова. Позже выяснилось, что красный «Москвич-2140» имел некий Вячеслав Полесов, ровесник покойного, который во вторник утром продал свой «Москвич», и в тот же день укатил к родственникам в Харьков. В субботу Полесов дома отсутствовал, пришёл лишь под утро, вдрызг пьяный; целый день отсыпался, а весь понедельник провёл в гараже, вместе со своим соседом. По словам соседа, машину приводили «в товарный вид», перед продажей. Полесов нигде не работал, был условно судим за магазинную кражу, стало быть, числится в картотеке. Но ни под А, ни под В, ни под С, его отпечатки не подходили.

 

Глава 3

Случайности и закономерности, или Клуб Интернациональной дружбы.

 

Пятница, 25 июня 1999

По загородному шоссе, в сторону города, медленно ехал красный «Москвич». Свернув с шоссе в лес, он остановился. Из машины вышел водитель - он был один. Он открыл капот, и стал под ним ковыряться. Не спеша, подстраивал карбюратор, выкручивал свечи, прослушивал работу мотора…

Вечерело. Находившийся рядом магазин уже закончил работу, поэтому водитель отправился к колонке за водой. Хотя он мог бы купить воды и в магазине, потому что, хоть рабочее время и истекло, но торговля ещё шла. Продавщица, отпустив очередному клиенту две бутылки «левой» водки, вальяжно уселась в кресло, закинув ногу на ногу, и закурила, капризно наморщив нос - в ожидании инкассаторов и хозяина магазина. Ей здесь торчать уже явно наскучило, и не терпелось поскорее освободиться, дабы предаться более приятному времяпрепровождению. Она откинулась на спинку кресла, пустив дым к потолку, и тут её рассеянные мечтания прервались внезапным появлением трёх незнакомцев. Они были одеты в одинаковые чёрные комбинезоны, и, что ещё больше встревожило молодую женщину - что они вошли совершенно бесшумно - словно закрались.

-Пачку «Мальборо» - сказал один - бутылку водки за тридцатник…

-За тридцать нету, только литр есть за шестьдесят - ответила девушка, стараясь не показывать волнения.

-Хорошо торговля шла на Иванову-то? - усмехнулся тот, и продавщица с ужасом заметила, что он был в гриме, а на его спутниках были натянуты резиновые маски. - Ну, давай литрушку - растягивая слова, ухмыльнулся грабитель, сверля глазами теперь уже не на шутку перепуганную жертву. - А заодно и праздничную выручку.

Тем временем второй грабитель извлёк из-за пазухи пистолет, и навёл его в упор на женщину. Продавщица, фигуристая шатенка с броской внешностью фотомодели, рассмеялась им прямо в лицо.

-Убери свою игрушку, мальчик. А то убежать не успеешь.

Её прелестный пальчик не успел дотянуться до кнопочки - газовый пистолет выстрелил, и она упала без сознания.

-Хотела девочка ребятам сообщить, да уж больно понадеялась на свою улыбочку - сказал один из грабителей, подходя к кассовому аппарату.

Второй тем временем стал шарить у молодой женщины в карманах, и не преминул потрогать её грудь.

-Брось свои шутки, идиот! - проворчал первый, перекладывая деньги в полиэтиленовый пакетик.

Второй, забрав из её карманов кошелёк и связку ключей, стал подбирать ключи к смежному помещению - им оказался офис.

В офисе стояли стол и сейф - если не считать платяного шкафа и аквариума, не представлявших для грабителей никакого интереса. Одним из ключей в связке оказался ключ от стола, в ящике которого лежал ключ от сейфа. Открыть сейф было делом двух минут, после чего хрустящее его содержимое перекочевало всё в тот же пакетик.

Грабители уже покидали пределы торгового помещения, как вдруг туда ввалился грязный здоровенный мужик, разящий перегаром, со смятой стокроновой бумажкой в руке.

-Дай бутылку - просипел он.

Раздался второй выстрел.

Продавщицу и этого пьяного мужика затащили в офис, там и закрыли.

Шли лесом. Неподалёку находилась таксостоянка, придорожная забегаловка, где можно было бы и «прихватить» машину.

Удача долго ждать не заставила: в лесу стоял одинокий красный «Москвич».

-А ну, поехали! - услышал водитель чьё-то рычание над ухом, и что-то ткнуло ему в бок.

-Но у меня…- парень пытался что-то возразить.

-Я сказал: поехали! - прорычал тот, и ткнул сильнее. Этот предмет оказался пистолетом. Водитель похолодел.

-Не нервничай. Хочешь жить - делай, чего тебе говорят. Давай, садись за баранку, и трогай отсюда.

-У меня свеча не вкручена! - взмолился парень.

-Не морочь мне голову. Трогай!

Водитель повернул ключ в замке. Машина тарахтела, но не завелась.

-Полминуты тебе закрутить свои гайки! Или мы сами тебе закрутим - криво усмехнулся грабитель.

Водитель был сам ошарашен - так удивительно быстро он работал свечным ключом. Его непрошеный попутчик повернул ключ. На сей раз завелась.

-Теперь трогай! Не вздумай фары включать…

-Куда ехать-то?

-В город. Но по-умному. На шоссе сразу не лезь.

«Москвич» ехал сначала лесными дорогами, затем свернул на узкую асфальтовую, а с неё - на шоссе, где разогнался уже за сто километров в час.

«Копы» сели «на хвост» уже через десять километров, когда до города было - рукой подать. Водитель «Москвича» переключился с пятой на четвёртую, что позволяло ещё быстрее разогнать машину, и, уже чуть ли не на предельных оборотах, включил опять пятую. Вдоль дороги тянулся глубокий кювет, навстречу шёл тяжёлый МАЗ. Дорога делала крутой поворот влево. Полицейская «Мазда 626» преследовала сзади, вовсю гудя сиреной, и моргая синими и красными огнями. Расстояние сокращалось. Когда «Москвич» проходил поворот, сидевший сзади открыл дверцу, и швырнул на дорогу большую банку масла. На скользком участке грузовик занесло, и он, подмяв под себя полицейскую машину, рухнул в кювет. На такой поворот дела никто не рассчитывал - преступники надеялись либо на съезд «копов» с дороги, либо на столкновение, чтобы таким образом задержать преследователей, но зловещая действительность превзошла все ожидания.

Ещё одну банку масла - так, «для профилактики», выбросили в Табасалу, когда «Москвич» стремительно катился с обрыва. Зная или догадываясь, что въезды в город перекрыты, «Москвич» свернул с шоссе на тракторную колею, ведущую к сенохранилищу, а с колеи - на тропинку, настолько узкую, что свободно по ней проехать мог только разве что велосипед. Тем не менее «Москвич» благополучно преодолел препятствия, и вскоре уже петлял переулками дачного посёлка Какумяе, не следуя ни по одной районной дороге. Таким же переулком «Москвич» заехал в непроходимую чащу кустов, а через несколько минут стоянки выехал на бездорожное поле, где ныне расположен фешенебельный торговый центр, и этим полем «Москвич» добрался до площадки перед бензоколонкой, детским парком аттракционов и закусочной (ещё раз следует напомнить, что на дворе стоял год 1999-й).

Оттуда в разные стороны направились два красных «Москвича». Один из них поехал в сторону кольца Хааберсти, откуда свернул направо, на то самое шоссе, где на первом же километре его остановил полицейский патруль. Там стояло три полицейских машины, у одной из них были разбиты фары и помят кузов.

Моргнув правым поворотом, «Москвич» остановился. Из него вышел водитель, весь дрожавший мелкой дрожью, в холодном поту.

-Я к вам… Я хочу сделать заявление…

-Номер не тот - сказал один полицейский другому. - Но это он.

То, что это был он, не вызывало никаких сомнений - раскрытое окно сзади слева, те же капли масла на крыле, и сам вид водителя - несколько минут назад это был ас, опытный образец скоростной, маневренной и безупречной езды, великолепно знающий местность - раз сумел так обойти полицейских. Теперь же перед ними стоял бледный, дрожащий парнишка с жалким видом школьника, пойманного за руку при краже пачки сигарет из магазина.

Только кроме него, в машине никого не было. Не соответствовал и номерной знак. У «Москвича», за которым они гнались, номер был совсем другим.

-Надеюсь, ты не будешь отпираться, что ехал ты оттуда, в город проник в объезд, и теперь едешь обратно? Во-первых, предъяви документы, а во-вторых, почему не остановился по требованию полицейского? Где твои пассажиры? Или будешь доказывать, что ехал один и ничего не знаешь? - «гаишник» нажимал на ошеломлённого «москвичиста», как будто хотел того морально раздавить, заставить признаться. – Погоди. Вот это ещё рановато - сказал он своему коллеге из мятой машины, доставшему наручники.

-Я хочу сделать заявление… Мне угрожали пистолетом!

-Номер куда дел? - спросил полицейский.

-Номер, какой? Тот… то ихний номер, не знаю. Заставили прикрутить… В кустах сняли, а этот - этот мой.

О происшествии в магазине полиции стало известно очень быстро - пожилые дачники, муж и жена, гуляли в лесу с собакой. Сначала увидели троих «подозрительных типов» с рюкзаками, и красную машину. Потом муж пошёл в магазин, и обнаружил, что «магазин открыт, а никого нет». Выходя, столкнулся в дверях с хозяином магазина. Спустя некоторое время подъехали дюжие молодцы на серебристой «омеге», от них отделался лишь лёгким испугом - те сразу убедились, что «дед тут не при делах», и тут же уехали, забрав с собой и потерпевшего - то бишь хозяина. В полицию пенсионер позвонил сам, и сообщил, что преступники уехали на красной машине в направлении Кейла. Позже патрульная машина приметила подозрительный красный «Москвич», мчавшийся с огромной скоростью, правда, совсем в другом направлении. В оперативном порядке все въезды в город были перекрыты. Теоретически у «Москвича» шансов не оставалось. О красном «Москвиче» сороковой модели, номерной знак 687SHT были информированы все посты, тем не менее, он их обошёл, оставив за собой две тяжёлые аварии. Две трагедии. На перекрёстке Сырве, где МАЗ занесло на крутом повороте, и он рухнул в кювет, подмяв под себя полицейскую «Мазду» - трое пострадавших: двое полицейских и водитель грузовика. Столь же плачевными последствиями обернулся и разлив масла на обрыве Табасалу - машины заносило, разворачивало поперёк дороги, возникали цепные аварии. Полицейский «Форд-Мондео» получил удар с обеих сторон. Новенькая красная «Тойота» сошла с дороги и рухнула в обрыв - её сначала занесло, развернуло поперёк дороги, затем последовал сильный боковой удар от микроавтобуса… В машине ехала семья - муж, жена и трое детей: две девочки восьми и трёх лет, и пятилетний мальчик. Все погибли на месте. И вот, этот красный «Москвич»…

Рулевым этого убийственного экипажа оказался некий Михаил Феоктистов, столичный таксист, двадцати четырёх лет от роду, владелец того самого «Москвича», с тем самым номером, с которым он и предстал перед лицом защитников правопорядка – 873 FOO. В отделение ехали своим ходом. За рулём сидел сам Михаил, рядом с ним - полицейский. Их сопровождал кортеж из двух полицейских машин - мятого «Форда» и «Опель-Вектры».

-Так, ограблен магазин. В офисе магазина обнаружены продавщица, Марьина Елена, 1971 года рождения, и некий мужчина примерно 50 лет, личность не установлена; оба в бессознательном состоянии вследствие поражения сильным нервно-паралитическим газом, содержащим хлороформ, доставлены в больницу. Преступники скрылись с места происшествия на «Москвиче-2140», используя номерной знак 687SHT. Уходя от преследования, умышленно загрязняли дорожное покрытие маслом, что делало дорожное покрытие особо скользким и общую дорожную обстановку - опасной. В результате порчи покрытия произошёл целый ряд дорожно-транспортных происшествий… Пять человек погибло, трое тяжело пострадало, двое получили лёгкие повреждения… Неплохо! Каждому по гроб жизни хватит! - сказал дежурный на Лубянке. - Тут и так заявлений хватает. Что ты тут заявлять собрался?

-Угрожали пистолетом, говорит - ответил тот, кто сопровождал Феоктистова. - Сначала личность установим, и что это там за номера.

Потерпевший (парадоксально, но факт!) оказался тем, за кого себя выдавал - Феоктистов Михаил Порфирьевич, 1974 года рождения, прописан в Таллинне, проживает по другому адресу, но тоже в стольном граде. Работает таксистом в фирме APF Trans Spedition на своём личном «Москвиче», номерной знак 873FOO. Русский, холост, не судим, образование среднее, и разные прочие мелочи, как, например, штраф за превышение скорости, уплаченный два года тому назад.

Что же до номера 687SHT, то тот оказался уже давно не эксплуатируемым. Машиной, имевшей этот номер, оказался «Москвич 412» некоего Александра Иванова, снятый с учёта в 1997 году. Номерные знаки были возвращены в Авторегистр самим владельцем. Стало быть, те номера - чистая липа. Но почему тогда именно этот номер? Ведь их могли запросто скрутить с любой машины! Значит, или у Иванова имелись дубликаты, и он их продал или у него их украли. Или эти номера - чья-то кустарная работа, ведь их в принципе мог изготовить любой жестянщик.

Феоктистов тем временем сидел за столом и писал заявление.

-Готово - сказал он.

-Давай сюда.

«Я, Феоктистов Михаил Порфирьевич, 1974 г.р., таксист… вечером 25 июня возвращался в Таллинн из Лохусалу, куда отвозил клиента. Между Кейла-Йоа и Вяэна-Йыесуу свернул в лес, так как обнаружил, что двигатель не развивает достаточной мощности, и при этом расходует много топлива…»

-Ничего себе - не развивает! А ты что - хочешь, чтоб летал? - полицейский присвистнул себе под нос: в рапорте было указано, что «Москвич» развивал скорость аж под двести километров в час, что для такой машины было воистину невероятным.

«…При внешнем осмотре я обнаружил недостатки в зажигании, и стал настраивать момент, заодно решил почистить свечи, отрегулировать карбюратор в режиме холостого хода, и проверить жиклёры на засорение, а также фильтр…»

-Эту тягомотину ты будешь писать у себя в гараже! Кого тут твои жиклёры интересуют? Пять человек погибло! Ещё семь - пострадало! А ты тут пудришь мозги своими жиклёрами!

-Мне угрожали пистолетом - тихо промолвил Феоктистов.

-Вот и пиши по существу! А то - жиклёры, фильтр…

-У каждого своя работа - безучастно ответил тот.

Полицейского это рассердило. У него возникло непреодолимое желание - взять, да как врезать этому Феоктистову за такие дерзости. Но не мог. Не имел права. Перед ним сидел не обвиняемый, и даже не подозреваемый. Может, он и соучастник, но это ещё требуется доказать. А пока - он потерпевший, который сидит тут и пишет заявление. Такой же потерпевший, как те двое полицейских из пригорода. Как водитель МАЗа, как та семья в «Тойоте». Они были счастливой, обеспеченной, дружной семьёй; имели загородный домик и новую «Тойоту». Теперь их не стало. Они ушли в мир иной, обрели вечный покой под обломками этой «Тойоты». Их настигла смерть на красном «Москвиче». Но сейчас - он такой же, как и они. Потерпевший. Как это ни парадоксально.

Полицейский сморщился, достал пачку «Румбы», закурил и даже предложил Феоктистову.

«…когда я чистил свечи, из леса вышли трое, один из них был вооружён пистолетом. Меня заставили отъехать вглубь леса, снять плафон «такси», поставить другие номера, и выезжать окружной дорогой на шоссе. На шоссе приказали ехать с максимальной скоростью… При себе у них были не то рюкзаки, не то вещмешки для туристов. Из одного такого рюкзака вынули большую банку и бросили её на дорогу, а при спуске с обрыва Табасалу - ещё одну. В город въехал лесными тропинками, просёлочными дорогами, потому что мне угрожали смертью, в случае, если я сдам их полиции…»

-Да ведь пистолет-то у них был газовый! А ты, таксист, что - сигнал не мог подать, что ли?

-Профессия у нас, конечно, рисковая, но пистолет под бок суют впервые. Мне, по крайней мере. Диме, вон, сунули - больше не сунут.

-Какому ещё Диме?

-Таксист был, у нас работал. Убили его в марте-месяце, такие же вот…

«…в кустах … в Рокка-аль-Маре, меня заставили снять номера и отдать им… Один из них был в гриме, двое - в тонких матерчатых масках… Далее мы выехали полем на площадку… там они покинули мою машину и направились в сторону закусочной.»

-И ты, благополучно отпустив своих сообщников, поехал назад, посмотреть на свои художества и поплакаться - вот мол, такие-сякие, машину захватили!

-Никакие они мни не сообщники.

-Это мы быстро разберёмся.

Дежурный снял трубку, набрал номер.

-Комиссар? Тут дело… Да всего, чего угодно. Вооружённое ограбление, захват машины с водителем, умышленное повреждение дорожного покрытия, одних аварий воз и маленькая тележка… Пять человек погибло, ещё семь пострадало… Да нет. Один водитель здесь. Заявление написал. Ну, уголовное дело - это само собой, а с этим что делать? Что? Машина? «Москвич», красного цвета… Чего? Любитель красных «Москвичей»? А чего это он вдруг? Ну, Петя так Петя…

-Так, Феоктистов! - сказал он, положив трубку. – С этим заявлением пойдёшь сейчас к Козлову, это второй этаж, кабинет 220.

Феоктистову, похоже, было всё равно, куда идти. Равнодушно встав из-за стола, он взял лист бумаги, весь исписанный убористым неровным почерком, и, словно робот по программе, направился к лестнице. Поднялся на второй этаж, и, найдя нужную дверь, на мгновение в нерешительности остановился перед ней. Затем, пересилив свою нелепую робость, постучался.

-Заходите - ответил из-за двери немолодой, но достаточно бодрый голос.

Феоктистов открыл дверь, и крадучись, переступил порог кабинета.

-Проходите, Михаил, садитесь - сказал хозяин кабинета, мужчина уже в годах, но в отличной физической форме - по-спортивному подтянутый, с фигурой если не Дольфа Лундгрена, как показалось Феоктистову с первого взгляда, то уж, по крайней мере, Евгения Сидихина в период его расцвета. Обращали на себя внимание его волевой подбородок, высокий лоб и глаза, умные, широко расставленные, как у типичного полководца, и глубоко посаженные, что свидетельствовало об умудрённости всевозможным опытом. Именно таким Феоктистов представлял себе Волка Ларсена, когда читал знаменитый роман Джека Лондона.

Сначала Козлов внимательно прочитал текст заявления. Но от таких комментариев, как дежурный, он воздерживался.

-Михаил Порфирьевич… - начал он, оторвавшись от чтения.

 

Я, Козлов Пётр Александрович

 

Случайных совпадений не бывает.

В этом я лишний раз убедился в позапрошлом году, когда в Таллинне появился эдакий самозванный Чикатило. Сравнение, конечно, глупое, но всё же… Собственно, это был и не маньяк вовсе, а просто вконец выродившийся отщепенец, сорока с чем-то лет от роду, из которых по меньшей мере тридцать провёл за колючей проволокой. Примитивное человекообразное животное, уже давно растерявшее всё человеческое, даже лицом он напоминал скорее мутированного примата, нежели человека разумного.

Сначала нашли труп в Ласнамяе. Совсем молоденькая девчушка, не помню, было ей уже 18 или и того не было… Училась, кажется, в техникуме, а может, и в ПТУ… Зверски избита и изнасилована. Скончалась от потери крови.

Через несколько дней - в Копли. Тоже совсем молодая женщина, где-то под тридцать. Весьма привлекательной внешности, недавно замужем, детей пока не имела. Изнасилована, избита, но смерть наступила от удушения.

Я не допускал и мысли, что эти деяния могут быть не связаны между собой. Разные способы, но почерк-то один - добиться своего любой ценой. Жертвы сопротивлялись - он их бил, топтал, ломал, лишал возможности сопротивляться. Вторая девушка кричала - он её и задушил.

В списке подозреваемых этот субъект занимал одну из верхних строчек. Что-то на него было не похоже, чтобы он целый год гулял на воле. Я до сих пор помню его бритую макушку с татуировкой - изображение столбов, колючей проволоки, силуэты вышки и лагерного барака, и надпись: «Вот я и дома!». На веках - «не смотри, козёл!». Поймали его через восемь дней после совершения первого убийства. Здоровенный был детина, но безмозглый, не умевший абсолютно даже разговаривать - только матом и «по фене». Русский литературный язык был для него всё равно, что санскрит. Он, наверное, и думал так же - только матом и «по фене». За всю жизнь у него не было ни одной нормальной близости с женщиной - только либо насилие, либо разврат с пьяными проститутками. Он, вероятно, даже уже и не знал, что слово «жена» имеет какое-либо другое значение, кроме как «пассивный педераст» на зоне.

Суд приговорил его к смертной казни. Благо дело, об отмене таковой, тогда ещё велись лишь разговоры. Тот подал прошение о помиловании. Интересно, как писал - матом, «по фене», или через переводчика? Ничего. Ответ придёт - сам всё поймёт. Пуля да каземат переводов не требуют. Хоть правда, каземат ему - дом родной, но главное, что на этом карьера несостоявшегося «серийника-потрошителя» завершилась.

Вот на этом я и убедился окончательно, что случайных совпадений не бывает.

Поэтому сегодня я и содрогнулся, когда мне сообщили об ограблении магазина. Слишком уж много тут «случайных» совпадений. Конечно, у нас наёмники или серийники - слава Богу, пока редкое явление, и купить «ствол» пока труднее, чем мороженое, но и здесь совпадений оказалось слишком много.

Июнь у меня был вполне удачный месяц - раскрыл одну группировку, творящую чёрные делишки и навязывающую свою «крышу», попросту - разбойники и вымогатели. Другая команда - те рисовали доллары. Третья - те угоняли машины, да ещё и имели своих «благодетелей» в одном из бюро Авторегистра, которые и штамповали документы на угнанные машины. Единственным бельмом на глазу висело то дело о пикнике у обрыва с неким красным «Москвичом». Почему-то интуиция мне подсказывает, что этот Феоктистов мог бы пролить свет на ту историю. Да и здесь он навряд ли случайная жертва, иначе бы наши его «повязали». Гоняет отменно, местность знает лучше нас - такого запросто могли нанять. Ещё против него говорил тот факт, что и пикник и ограбление произошли всего-то в четырёх километрах друг от друга, причём по одной и той же дороге. Да ещё и номер! Марков и Бондарев говорили, что он начинался на шестёрку, и в нём имелась буква Т. Всё сходится - 687SHT,тем более что Бондарев назвал один из вариантов-607. Ему прикрутили… А может быть, он сам прикрутил!

Прямой связи между этими делами я пока не замечаю, в отношении же Феоктистова моя версия проста - его использовали в качестве водителя. На большее он вряд ли годен. И когда я это докажу, тогда найдём и остальных участников пикника, кому нужно было убрать Шувалова. А заодно - и Романову, как свидетеля. Возможно, некий завсегдатай шуваловской квартиры, частенько становившейся самым настоящим притоном, а хозяин этого притона и прознал про него чего лишнего. А затем кто-то из той компании решил заодно грабануть и магазин. Бывает, таксисты катают таких вот клиентов, «халтурят», а потом проклинают эти лёгкие деньги, оказавшись за решёткой.

Когда я впервые увидел этого Феоктистова, мне стало его даже по-человечески жалко. Вид у него был и впрямь какой-то жалковатый, и я сразу понял - он боится. Совсем ещё пацан - что это, 24 года! Сколько было случаев, когда такие вот пацаны, правда, все из себя крутые - «делары», «бандиты», «каратисты»- оказавшись в этом кабинете, дрожали, плакали и маму вспоминали. А этот и не претендует на роль «крутого», по нему видно, а может, и со страху прибедняется - «я не я, и лошадь не моя»; купили его, а может быть, и запугали, а у страха, как известно, глаза велики. Сейчас начнёт врать, сочинять какую-нибудь околесицу, а заврётся - вот и попалась птичка, будешь теперь правду говорить! Сколько я уже наслышан этого вранья…

-Проходите, Михаил, садитесь - сказал я ему; тот неуверенно прошагал к моему столу, сел почти на краешек стула. Я предложил ему сигарету - у меня в кабинете всегда они есть - но он отказался. Тем легче - ведь я-то не курю…

Читая его заявление, я обратил внимание, что он более подробно описывал то, чем он занимался в лесу, чем саму процедуру дела. Я понял это, как некое своего рода извинение или оправдание своего присутствия в непосредственной близости от места преступления. Ну, да Бог с ним. Я задал ему формальный вопрос относительно грабителей, и получил такой же формальный, ничего не проясняющий ответ. Маски, перчатки, татуировка… Последняя, конечно, уже что-то даёт, если это не плод фантазии самого Феоктистова. Он сидел, ёрзал на стуле, потирая об джинсы свои потные ладони, с трудом держал себя в руках. Тогда я его спросил:

-Михаил Порфирьевич, а почему Вы решили заняться настройкой и регулировкой зажигания и карбюратора именно там, в лесу, а не скажем, у себя в гараже? У Вас, кстати, есть гараж?

-Гараж есть… Просто мне приходится ездить в основном по городу, а в городе особо не разгонишься, да и «горшки» кругом, то бишь перекрёстки, и так много топлива расходуется. А выбрался за город - сразу почувствовал, что мощь не ту развивает, да и гарева переедает - все двенадцать, наверное…

-Давно у Вас «Москвич»?

-Два года.

«Врёт он всё» - подумал я. - «Моей первой машиной был «Запорожец», так я уже через месяц нутром чуял и зажигание, и карбюратор - перелив, недолив, загрязнение… И то - я в органах работал, на машине раз в месяц ездил, всё в метро, да иногда на служебной «Волге», и то не один, и не за рулём; а этот же - профессионал, таксист - и не чует… Да ему тогда не машину, а ручную тележку с навозом возить…»

-Капризная машина? - полюбопытствовал я.

-Да старовата уже… Это для человека 15 лет - детский возраст, а уж для машины… Возни с ней хватает.

-А почему Вы для той возни выбрали именно то время и то место?

-Потому что, когда я возвращался из Лохусалу, я обошёл автобус номер 126. А в Вяэна-Йыесуу сейчас народу много. И после такой стоянки, я бы как раз проезжал Вяэна-Йыесуу минут через пять-десять после автобуса. А кто-нибудь бы на него опоздал, вот мне и клиент…

-Вот Вам и клиент - повторил я устало. Красиво объяснил. Вроде бы успокоился, не ёрзает так сильно, руки не потирает. Ни дать ни взять - человек оправился от потрясения, вызванного захватом своего автомобиля вооружёнными бандитами. Или что, он сам теперь в это поверил?

-Сколько раз Вы были в квартире Шувалова Егора Ренеевича, по адресу: Маяка 14, квартира 8 ?

-Никогда там не был, и никакого Шувалова не знаю.

А сам-то задрожал… Как будто бить тут будут…

-Кем Вам приходилась Романова Марина?

-Романова, Романова…- тот наморщил лоб, и на нём проступили мелкие, словно росинки, капельки пота. – Жена Лёшки Романова? Так её вроде не Мариной зовут. А может, сестра? Да вроде нет у него сестры, но есть родственница какая-то… Я с ними близко не знаком.

-Кто такой этот Лёшка?

-Таксист, у нас работает. А больше я Романовых никаких не знаю.

«Ишь, как затараторил! Понял, о чём речь, и сразу тут хватается, как утопающий за соломинку, за какого-то Лёшку, начинает тут связи строить - есть сестра, нет сестры… Да мне по фигу до его Лёшки! Надо будет - сам до него доберусь!»

-Значит, Вы утверждаете, что ни с Егором Шуваловым, ни с Мариной Романовой Вы не знакомы?

-Нет. Не знаком.

Я разложил перед ним фотографии. Его глаза беспокойно завертелись.

-Вам знакомы эти лица - спросил я.

-Н-нет…- неуверенно ответил тот. - Не припоминаю что-то, хотя может быть… - я заметил, что он нервно сверлил взглядом фотографию Романовой.

-Эта девушка Вам где-то встречалась?

-Была такая клиентка - я же таксист… А может, это вовсе и не она.

-И чем же она Вам так запомнилась?

-Я её подвозил из бара в центре города, точно уже не помню, кажется, в Ласнамяе. Она была пьяна, вела себя бесцеремонно, пыталась хвататься за руль, приходилось её успокаивать. В довершение всего, у неё и денег не было. Я её пугнул - мол, ребята сейчас подъедут - а она и развопилась: типа, крыша у неё крутая, и меня, и всех подряд как скрутит… Надоело мне эти бредни слушать, сам с неё часы снял, да пинком под зад и отправил на все четыре стороны. А то будет каждая соплячка на такси бесплатно ездить.

-Когда это было?

-Да не так давно… Может, недели две-три назад.

-Вы уверены, что это она и есть?

-Ну, похожа! Увидел бы воочию - опознал бы.

-Куда же Вы её подвозили? - спросил я. Такой инцидент, тем более, совсем недавно - и не помнить, где, «кажется, в Ласнамяе», и это говорит таксист! Быть такого не может, если Феоктистов не сочинил эту историю на ходу. Теперь придумай ещё и пункт назначения!

-Я же сказал - не помню точно. В Таллинне ведь таких дворов - все один на другой… Где-то в районе «Москвы» или «Прийсле»…

-Сколько было времени?

-Около двух часов ночи.

-А что Вы делали в субботу, 22 мая, в промежутке от восьми до девяти вечера? – я резко переменил тему.

-В субботу, 22 мая? – опешил он. - А какого года?

Тебе что, по уху дать? Ты что кривляешься?

-Этого года, 1999-го, 22 мая, с восьми до девяти вечера.

-Вы думаете, я помню? Месяц целый прошёл! Вот я и спросил - какого года.

-А Вы вспомните - улыбнулся я.

Феоктистов нервничал.

-Очевидно, работал. У меня выходных почти не бывает. Мне вон, и на работе отдыха хватает - пока стою…

-Сегодня ведь Вы тоже работаете, не так ли?

-Да - обречённо вздохнул Феоктистов - работаю…

В это время на моём столе зазвонил телефон. Я снял трубку.

-Да… Что - опять? Заявление? И где он? Пусть подождёт!

То дежурный - уведомил меня о том, что у той же бензоколонки, где грабители покинули машину Феоктистова, была захвачена ещё одна машина - тоже «Москвич», тоже красного цвета. И такой же почерк - ствол под бок, поехали! И вот, ещё один «москвичист» обращается сюда с таким же заявлением. Что ж, побеседую и с ним, смотрю, дело о красных «Москвичах» начинает приобретать причудливые формы. А впрочем, не исключено, что всё это одна шайка, и раскусить их будет нетрудно - когда заврутся. Здесь врать вредно для здоровья - как и в тюрьме.

-Хорошо, Михаил - сказал я Феоктистову. - Вас я пока отпускаю. Подпишите вот эту бумагу, и вот эту.

-«Обязуюсь не покидать пределы Эстонии…». Да куда мне её покидать? Вряд ли какой сумасшедший поедет за границу на такси!

-Это чистая формальность, но она необходима. Да, оставьте свой контактный телефон.

-У меня нет телефона - зачем он мне? Мне и рации на работе хватает. И потом, вот этот адрес не мой. Там я только прописан, а живу совсем в другом месте.

-Запишите Ваш адрес.

Тот написал. Ага, улица Рави - это же центр города, отсюда - рукой подать, да и от дома моего минут десять ходьбы… Правда, он ещё добавил, что дома почти не бывает, всё время на работе, на что я согласно кивнул головой - а что мне ему на это ответить? Как будто я к нему в гости собрался, чудак!

Распрощавшись с Феоктистовым, я вышел, чтобы проследить за ним, как он среагирует на встречу в коридоре со своим коллегой-«москвичистом». Малейший взгляд или кивок головы, дал бы уже основания для задержания обоих, кто сначала «передаёт эстафету», а потом превращает криминальную полицию в кукольный театр - со своими заявлениями, и прочими роскознями. Что ж, если это кукольный театр, то Карабас-Барабас здесь - я.

На «москвичиста» Феоктистов никак не среагировал, зато на лестнице поздоровался с инспектором Славкой Виноградовым.

-Ты его знаешь? - спросил я Славку.

-В спортзале вместе «качались» - улыбнулся молодой инспектор. – Мишка это! Маленький, а дюжий - такие веса ворочал! И не по системе как-то: всё по-своему, лишь бы побольше схватить.

-Ты хорошо его знал? – меня охватило профессиональное любопытство.

-Да его там все знали! С ним не соскучишься - такой весёлый, шебутной пацан… Басни, песни, анекдоты - всё в его репертуаре! Иной раз и приврать, и прихвастнуть любил – каких он там крутых видел, как он самого Прохорова на руку валил…

-Мало, что ли, Прохоровых? - скептически возразил я, непроизвольно прищурив глаз.

-Да нет, Мишка хвалился, что с тем самым Прохоровым чуть ли не в приятелях… Корешок у него какой-то с его дочкой спал, ну и Мишка туда вхож, на правах общего друга… Да разгильдяй он самый обыкновенный - сам ведь мухи не обидит!

-Спасибо, Слав… Если что - ещё поговорим.

-Да не за что, Петь…- Виноградов даже удивился.

Следующим моим «клиентом» был некий Лаптев. Он был постарше, повыше и посолиднее, чем Феоктистов, но тоже явно нервничал.

-Так, Лаптев Евгений Владимирович, 1969 года рождения, живёте в Таллинне, имеете личный автомобиль «Москвич 2140» красного цвета, номерной знак 491LKI.

В его заявлении говорилось, что когда он вышел из «Хесбургера» и подошёл к машине, к нему подошло трое неизвестных, и, угрожая пистолетом, заставили отъехать в сторону парка-музея, там свернуть на тропинку, прикрутить другие номера, а потом заставили его ехать в аэропорт.

-Когда всё это случилось?

-Около двух часов назад.

-Где ж Вы всё это время были?

-Около аэропорта они проткнули мне колёса.

-И куда они направились?

-В направление к зданию аэропорта.

Я тогда связался с дежурным полицейским в аэропорту, и передал ему ориентировку на трёх преступников, описав их внешность со слов Феоктистова и Лаптева. За это время улетело два рейса - на Стокгольм и Москву, прилетел один - из Хельсинки. Значит, не исключено, что в аэропорту у них могла быть встреча с целью передачи денег. Покинуть аэропорт они могли: самолётом в Стокгольм или Москву - пусть предупредят наземные службы. На такси - выяснить, кто сегодня в аэропорту «таксует», и к кому подсаживались подозрительные клиенты; на машине, поджидавшей или припаркованной вблизи аэропорта - выяснить у охраны, кто и когда парковался. Ну, и также пешком, или на рейсовом автобусе. Если они до сих пор не покинули пределы аэропорта, они у нас в руках.

-Почему Вы там сразу не сообщили в полицию?

-Боялся… Боялся, что меня убьют. Они же вооружены! Мне сразу так и сказали - не вздумай рта раскрыть, мол, им терять нечего. Сами лучше меня всё понимаете. Когда на тебя в упор смотрит дикая морда, да ещё и пушкой грозит…

Дикая морда… Да он хоть видел диких людей? Я лично здесь, в Эстонии, не видел. Тот местный самозванный Чикатило - и тот домашнее животное: гибрид свиньи с дворнягой, немного от барана, а именно - мозги, а после таких-то делишек, наверное, и от домашней птицы кое-что прибавилось. Хотя чего иронизировать. Где бы я ни был, чего бы я не видел, а я в первую очередь - человек, и должен понимать, что любому, привыкшему к нормальной, здоровой среде, подобные проявления вполне могут показаться дикими. Я тоже никогда не испытывал комфорта, общаясь с убийцами. То ли дело шпион, или какой-нибудь Остап Бендер!

Но слишком уж неестественным мне кажется страх - и Феоктистова, и этого Лаптева… Хорошо им, если всё дело только в том «дикаре» с пистолетом…

-Что Вы делали на «Хесбургере»?

-Зашёл перекусить по дороге.

-И куда же Вы собирались ехать? - прищурив глаз, с видимым любопытством спросил я.

-К знакомому на дачу в Вяэна.

-Как зовут этого Вашего знакомого, как с ним связаться?

-Вот его мобильный - Лаптев раскрыл записную книжку.

-Вы ещё к нему поедете?

-Нет, не думаю. Хватит на сегодня поездок.

-Как Вы устранили неполадки с колёсами?

-Таксист один помог, у аэропорта который…

-Номер такси запомнили, марку, цвет?

-«Волга» это была, у этих иномарок никогда ничего нет. Жёлтого цвета, а номер 409 или 449. Водитель эстонец.

-Так, а номера, что Вам прикрутили, Вы помните?

-По-моему, 867. А буквы… Кэ-пэ-эс вроде…

-Ну, Кэ-пэ не может быть, КаПо тоже. Не бросайте тень на наши добрые имена. Может быть, КПЗ?

-Ну, зачем сразу КПЗ? - того аж передёрнуло.

-Компартия Западной Сахары. А цифры Вы не перепутали? Точно - 867?

-Сахара… Точно- Сэ-хэ-пэ, по-моему. Или даже сэ-хэ-тэ! А номер… нет, номер этот. Ну, или 678…

Мне и не нужен был его ответ - 687, я и так это знал. После этого всего я решил отпустить его под подписку о невыезде. Всё равно доказательств против него нет, а завтра я и так буду знать про него всё. С Феоктистовым он может быть и не знаком, но их мог вербовать (даже если так) один и тот же человек или группа. А Феоктистов ещё, оказывается, и трепло хорошее, выходит, он и Прохорова знал, тот, правда, помер пять лет тому назад, но ничего. Можно и поинтересоваться, что у него за дружки балдели с прохоровской падчерицей - уж не те ли часом, кого он подвозил сегодня? Вот об этом пускай Славик его и спросит. Или Володя. Да, глуповат этот Миша, сам себе ямы роет. Вот глупость его и сгубила.

Компьютерное досье Михаила Феоктистова было более чем скупым - если он когда-либо и имел нелады с полицией, то лишь по пьянке. И то - под уголовный кодекс его шалости не попадали, дело ограничилось пустяковым штрафом. Орал песни на всю улицу, зашёл в автобус, там и вырубился. Перед въездом в парк водитель схватил его в охапку, чтобы вывести, а тот возьми да проснись, и ввиду полной дезориентации во времени и пространстве, ударил агрессора - то бишь водителя - кулаком по носу. В ответ водитель намял пьяному наглецу бока, хотя тому уже было всё равно, и отвёл в полицейский участок - благо дело, рядом. В участке Феоктистов открыл глаза и промычал: «Вон там ко мне пристал какой-то гомик, я его вырубил, сам дальше пошёл. Чуть не убил, скотина», а кто кого убил, так и не выяснилось - отважный борец против гомосексуальных экстремистов повалился на пол, и разразился громким храпом. Этим комичным случаем все его контакты с правоохранительными органами и исчерпывались, не считая, однако, дорожной полиции (или же, ГАИ - по старинке). Ни в каких материалах по делам о Прохорове, о его смерти, об облаве на его квартиру, где, по доносу соседей, был притон, никакого Феоктистова и в помине не было. Таким образом, примерный его портрет у меня уже имелся, теперь требовался ответ на вопрос - жертва или соучастник? Хотя он - в любом случае жертва, пешка в игре…

Через некоторое время дежурный сообщил ещё об одном заявлении. Некий Кари-Тойво Хиеттинен, гражданин Финляндии, прилетевший тем самым рейсом из Хельсинки, заявил, что его обокрали карманные воры. Украден бумажник с документами, деньгами, билетами, а также ключи на брелке, которым служили золотые карманные часы. Пропажу обнаружил только сейчас, в гостинице, когда потребовалось предъявить документы. Где могли обчистить? Да где угодно – в аэропорту, в автобусе, возле ларька…

Общая картина сегодняшней эпопеи вырисовывается такая. Трое преступников маскируются, грабят магазин в Вяэна-Йыэсуу, приезжают в Таллинн, воспользовавшись машиной Михаила Феоктистова, и прикрутив ему какие-то липовые номера. В Рокка-аль-Маре они, увидев такой же «Москвич», отпускают Феоктистова, хватают уже машину Лаптева, ставят ему те же номера, и требуют ехать в аэропорт. Зачем? Затем, что после задержания Феоктистова тревоге был дан отбой, и красный «Москвич» уже полицию не интересовал. В аэропорту преступники грабят прилетевшего иностранца, тут чувствуется работа профессионального карманника, а даже если этот карманник и не участвовал в ограблении магазина и последующей гонке, то всё равно он, так или иначе, связан с этой троицей. Или - с какой стати этим трём бравым молодчикам, только что провернувшим такое дельце, оставившим за собой пять «жмуров», приспичило ехать не куда-нибудь, а в аэропорт? Ещё и с деньгами на руках! Что, опять случайное совпадение?

Да, и вправду лихие ребята… Прямо Клуб Интернациональной дружбы! И патриоты – не на «Мерседесах», не на «Ягуарах» разъезжают, а на родных «Москвичах», да вдобавок и интернационалисты! Зачем, спрашивается, им понадобился этот финн? К чему так рисковать – ради денег? Ущерб от кражи невелик – сам потерпевший оценивает его в десять тысяч марок, что в наших кронах не составит и тридцатки. Документы? Вот это уже теплее. Теперь с его паспортом, да на краденые денежки наверняка что-нибудь будут приобретать, или… Вариантов много. На след одного «кидовца» выйти не так уж и трудно – таких тонких карманников в Эстонии – раз, два, и обчелся. Проверю по досье. Да, дело сие отлагательств не терпит, пикник опять придётся отодвинуть на задний план, хоть и там тоже две смерти. А завтра как раз похороны Шувалова, Романовой… Долгонько больно их в морге продержали – целый месяц. Хоть Марину мать и опознала буквально на следующий же день, Егора Шувалова – тоже, сперва она, потом сосед, через неделю и его мать нашлась. Что ж, обе семьи нищие, денег на погребение не имели, Романова всё через соцобес пробивала – у неё сия инстанция уже с материнским молоком впитана, Шувалова-мать – не знаю. В подробности не вдавался. Будем исходить из того, что есть. Короче, завтра стоит сходить на эти похороны. Это может кое-что прояснить.

На всякий случай, я связался с диспетчером фирмы, где работает Феоктистов, и попросил указать его местонахождение. Мне ответили, что рация его не отвечает, но он ещё не «сдавался», значит, работает. Просто, может, его сейчас нет в машине, или он не в связи, если клиенту потребовалось ехать за город. Я сказал – как только он появится, пусть опишет весь день в подробностях и сообщит мне на автоответчик. Диспетчерша ответила, что у них есть диктофон. «Тем лучше» - ответил я и положил трубку.

Потом я сделал ещё несколько звонков – по поводу такси, автобусов, обслуживавших сегодня аэропорт, и по другому, не относящемуся ни к «КИДу», ни к «Москвичу» делу. Хотел ещё позвонить своей девушке, но передумал. Лучше в другой раз…

Да, в советское время, может, жилось и легче, спокойнее, благополучнее. Но это, рано или поздно, должно было рухнуть. Потому, что всё это спокойствие, благополучие – всё было деланным, ненатуральным. Кто-то скажет: вот, убрали, как мусор, эту ненужную идеологию, перестали дурачить народ сказками о «светлом будущем», «великих вождях», и полоскать мозги подобными идеологизированными бреднями. Начиная от пионерских клятв на вечную верность партии, и кончая вечерним чтивом об «их нравах», и о «досрочном перевыполнении плана пятилетки, что на столько-то больше, чем было, в энное число раз больше, чем на самом деле»… ну, а всё остальное-то здесь при чём? Да при том, что вся страна только и держалась, что на этой идеологии, только она всё и объединяла, она и являлась основой всей политики, экономики, культуры, военной доктрины – всей жизни всей страны в целом! А не стало этой идеологии, этого стержня – затрещало всё по швам, и в конечном итоге приказало долго жить! Можно, конечно, обвинить Горбачёва, или его окружение – вот мол, развалили страну! Но если народ сам стоял на стороне этих «реформ», и тех, кто считался реформаторами – долой 6-ю статью! Долой централизм, волюнтаризм, тоталитаризм, а в придачу – и социализм вместе с коммунизмом! А будь Горбачёв вторым Брежневым – его ждала бы участь Чаушеску. Берлинскую стену с лихвой бы разрушили и без него, а приговор коммунизму был вынесен задолго до путча. Ещё в тридцатые годы.

Что ж, я согласен, что социализм мог бы быть более высокой общественной формацией, но человечество к этому абсолютно не готово. Кое-где живы и феодальные, и первобытные традиции, но для большей части мира самыми передовыми отношениями остаются рыночно-производственные, проще говоря – капитализм. А чтобы совершить революцию в общественной формации, проще говоря – революцию материальную - нужно, чтобы революция произошла в сознании людей, а на это уходят века: на переоценки всех ценностей, на осознание разницы между жизнью и уровнем жизни. Социалистические же революции базировались на принципах грубого материализма, сознание трактовалось как свойство материи, и то подменялось идеологией. А если так разобраться, то никакого социализма и не было вовсе, а был государственно-монополистический капитализм, если не считать совсем уж тоталитарных режимов – сталинские колхозы, китайские коммуны, а уж об упразднении товарно-денежных отношений вряд ли кто заикнётся - хватит коммунизма, один Пол Пот чего стоил. Переход от феодализма к коммунизму, минуя капитализм и социализм. Неслыханный скачок. Пол Пот, Пол Пот… Помнится, кому-то из местных деятелей прилепили такое прозвище. Кому именно – вот, не припомню…

Ладно, чёрт с ним, с Полом Потом этим, а что до того, что сейчас у нас бардак полнейший – так это тоже временно, долго так продолжаться не может. Когда будет нечем торговать и некого грабить, и нечего на уши вешать, поскольку никто ни во что не поверит – и так сыты по горло доморощенными Остапами Бендерами, да и ссуживать этих «бендеров», при всём желании будет нечем. Когда всевозможным «крышам» станет тесновато на одном гектаре, и власти, наконец, поймут, что, пустив страну на самотёк, они её просто потеряют, ещё вдобавок и дискредитируют себя в глазах всей мировой общественности – их предшественники, один за другим, всё воровали-воровали, а кому-то за всё отвечать придётся! Почему не заботитесь о своих гражданах? Вот отсюда все и беды – работать негде, пособие не платится – нечем. Образование всё платное, а платить опять-таки нечем. И извечные вопросы русско-советско-постсоветского человека: Кто виноват? Хотя это больше по части тех, кому уже терять нечего, и кто на всё махнул рукой. Тогда как у Гоголя – пока ясно, «что к чему», и «кого бить», не показано, но если показано… Вот такие нам и задают более всего работы. А остальные тем временем заняты вторым вопросом – что делать? Ну, а когда с подобным круговоротом будет покончено, тогда и появятся первые намёки на порядок. Когда все, наконец, перебесятся и поймут, что надо делом заниматься, а не лозунги выкрикивать. Ведь, как известно, орлы не кукарекают.

Хотя кое за что я могу эти времена и похвалить – например, за то, что сейчас я могу, ничего не опасаясь, спокойно встречаться со своей девушкой. Да, я так её называю, хоть ей уже за тридцать; самый расцвет для женщины, уже не молодо-зелено, но всё же совсем ещё молодая и красивая, а то, как же её называть? Любовница – не годится: я одинок, и она не замужем, хоть у неё и есть ребёнок от первого брака; сожительница – тоже не то, мы вместе не живём, только встречаемся; а раньше у меня таких возможностей никогда не было. Сорок лет назад – ты что, советский школьник, пионер – самый целомудренный в мире, должен быть уверен, что детей приносит аист. Дальше – молодой рабочий, потом – солдат, комсомолец – должен думать о любви к Родине, партии и народу, а не к кому-то там. Тридцать лет назад – чтобы делать карьеру на избранном мною поприще – нужна была, во-первых, партийность. (Хотя, скорее, это поприще не я выбрал, а мне выбрали - началось ещё с армии, с внутренних войск, потом – Высшая школа милиции, заочное отделение юрфака). А во-вторых – запись в характеристике: «морально устойчив», а человеку холостому, по тогдашним меркам, для сей записи нужно было быть аскетом или евнухом, а это было никому не нужно. Потому везде предпочитали женатых, все и женились, и я был не исключение. Брак был скорее «по расчёту», но уж никак не «по любви», в семейной жизни я счастья не знал, и вскоре разочаровался, но развод был уже невозможен – всё по тем же причинам. Кто-то в 88-м году полагал, что я был на седьмом небе от счастья, когда у меня убили жену, но я никакого счастья не испытывал. Ну, скандалы были, жили так, «постольку-поскольку», терпели друг друга, общаясь лишь на бытовом уровне, но ведь она была матерью моих двух детей! И здесь её упрекнуть было не в чем. Какой она была женой – дело десятое, но у моих детей умерла мать. Старшему, Саше, было тогда семнадцать лет, он как раз закончил школу, дочь Юля перешла только в девятый класс. Я тогда пошёл на повышение, перевёлся в Москву; Саша поступил в университет на юрфак, пошёл по моим стопам. Юля – во французский лицей, она и в провинции училась в спецклассе. Это и решило её судьбу, когда она, уже после окончания школы, пошла с подругой на выставку французского художника, и там встретила Филиппа, моряка из Марселя. Я их отношениям не препятствовал, знал, что Юлька – девчонка гордая, и обращаться с собой, как с игрушкой, не позволит никому, будь он хоть французский моряк, хоть наследный принц. То был уже 91-й год, я работал в ведомстве союзного значения, и вышел на след крупных дельцов, водивших знакомства и с экс-премьером Павловым, и с грязным проходимцем Джафаровым; и мне предложили – уже на работе – «сматывать удочки». Я, однако, не тот человек, но после Беловежского договора понял – мне в Москве делать нечего. За детей я мог не беспокоиться – Саша учился на четвёртом курсе, был «пристроен» - обеспечен и практикой, и работой; в чём-то я помог, где-то сам уже. У Юли с Филиппом было всё уже решено, они вскоре поженились, и она уехала к нему в Марсель. Теперь её зовут Жюли, и я уже дважды дед – у них дочь Катрин, и сын – мой тёзка – Пьер. Саша – он и сейчас живёт в Москве, юрист, консультант и адвокат, то есть у нас разный профиль. Тем не менее, своими детьми я могу гордиться – я дал им всё, что мог, и покойную Елизавету мне упрекнуть не в чем.

А с Анной – так зовут мою девушку – я познакомился уже здесь, в Таллинне. И, во всяком случае, на работе о наших отношениях не знают. Это уже шаг вперёд, по сравнению с прошлым, когда норовили залезть под одеяло ко всем гражданам, и отснять на кинокамеру всё, что там происходит. Впрочем, сейчас это усугубилось в отношении знаменитостей – артистов, политиков; а в отношении рядовых граждан – хоть работников прокуратуры, хоть служб безопасности – этим уже переболели. Что ж, в этом некого винить. Это был один из элементов единого целого – Идеологии, на которой держалась вся система…

… Когда я выходил из здания, меня окликнул дежурный:

-Пётр Александрович!

Я удивился – обычно коллеги называют меня просто Петей, как и всех – по имени. Я обернулся.

-Роберт умер.

Я понял, о ком идёт речь – он находился за рулём той злополучной «Мазды». Я знал этого парня – пусть не очень хорошо, но знал. Меня охватила злость.

Нет, не буду я уже никому звонить, тем более, и Анюта меня сегодня не ждёт. Не хотелось никого видеть. Я просто устал. Хоть им повидал этих смертей на своём веку предостаточно, но всё равно, когда вокруг тебя умирают люди, которые должны жить, но вот происходит что-то нелепое – и обрывается жизнь человека. Жизнь! Как мало мы все в этом понимаем – что же это такое! Ограничивая сами себя, создавая массу условностей, мы этой жизни просто не замечаем, и начинаем её ценить, когда нам переваливает за… Кто в обывательском понятии есть «человек, познавший жизнь»? Тот, кто побывал на дне жизни, посидел в тюрьме, сменил массу женщин, умеет хитрить и изворачиваться – вот он, «тёртый калач», «стреляный воробей», вот он «жизнь видел». Да ни черта он не видел, ибо всё это – не жизнь, а бегство от неё – бегство в порок, в разврат, в обман, в поддержание сего образа существования за счёт других; как говорил Евгений Леонов: украл, выпил – в тюрьму! Рестораны, лагеря, блатная романтика – сейчас так модно стало воспевать это бегство от жизни. А всякое бегство от жизни есть смерть. Пусть обратимая, но смерть. И пьянство, наркотики, разврат, и всё, что служит этому пресловутому «крыша поехала» - всё это формы обратимой смерти. Мне эти стремления не совсем понятны. Почему это такие молодые люди так стремятся к смерти? Потому, что где обратимая, там уже и окончательная, как это случилось с Романовой и Шуваловым, которых завтра хоронят.

Похороны Марины Романовой и Егора Шувалова были назначены на следующий день, на полдень. Мы с Володей Субботиным приехали на кладбище к половине первого, когда гробы были уже опущены в землю. Может, и прихватим какую-нибудь зацепку.

Марину хоронили – мать, младшие сёстры, из которых одна – девятнадцатилетняя Лена – была с мужем; ещё был какой-то Артём, лет двенадцати, явно не в себе. Выпил стакан водки – и тут же упал без памяти. Ещё парень по имени Мурат, чуть постарше Артёма, вёл себя так же неестественно – всё время суетился, бегал вокруг всех – «Налейте! Дайте сигарету! Дайте прикурить!». Рядом, у могилы Егора Шувалова, были лишь ближайшие родственники – мать и младший брат тринадцати лет. «Мы между собой договорились» - объясняли матери погибших – «чтобы никаких дружков не было. Это из-за них всё и случилось. Хотят помянуть – пусть у себя где-нибудь соберутся, и поминают, сколько вздумается. А то придут сюда и превратят похороны в попойку».

-Один, вон, уже готовый лежит – заметила Лидия Романова. – Мурат, давай, бери Артёма, и иди с ним на автобус. Мы тут всё равно ничего устраивать не будем. Похоронили Марину, Егора – ну, и всё, это, в конце концов, дела семейные, и нечего вам здесь делать! Растолкай Артёма, и давайте домой!

Парень послушался, и пошёл к сосне, под которой спал пьяный Артём, наклонился над ним, и вдруг…

-Это он! Это он! – закричали наперебой девочки, сёстры Марины, шестнадцатилетняя Света и пятнадцатилетняя Ксюша, на вид – совсем ещё дети.

-Что – он? Кто – он? – возмутилась мать. – Что вы кричите? Мурата, что ли, впервые видите? Он у нас уже двенадцать лет лазает!

-Это он был во дворе! Это он бегал вокруг красной машины! Это он сигареты стрелял! Он был с Маринкой и Егором! Мы просто лица его не видели! Видели только со спины! Как вот сейчас увидели – это точно он! Даже в одежде в той же самой! Мы думали, это какой-то молодой пацан был…

-Это он убил Маринку! – истошно закричала самая младшая из них, двенадцатилетняя Кристина, и я с ужасом заметил, что и она пьяна…

Молодой… Этим словом сейчас принято называть детей, несовершеннолетних, а скажи кому-нибудь, кому уже за двадцать, что он молодой – обидится ведь! Да я и в свои 53 года себя старым ещё не считаю. О старости поговорим, когда мне девяносто стукнет. Но я и в девяносто лет ещё дам фору тем, кто уже в сорок лет начинают кряхтеть и записывают себя в разряд старых и больных. Мой возраст тоже, между прочим, имеет свои преимущества – есть мудрость, и есть опыт, которых нет в двадцать пять, когда считаешь себя матёрым волком, всё на свете знающим и всё на свете повидавшим, а сам ещё и с детством-то не до конца в расчёте. Вспомнить моего коллегу, легендарного Жеглова; как он говорил? «Я – молодой, здоровый мужик!» Впрочем, что обидно – у нас и техническое оснащение, и методы оперативной работы, недалеко ушли от времён Жеглова. Ручка, блокнот – вот и весь арсенал сыщика. Ещё есть диктофон, есть компьютер, чтобы не рыться в картотеках, есть, наконец, оружие, но на каком это всё примитивном уровне! Действие «Места встречи…» происходит в 46-м году. Как раз в том году, когда я, Петя Козлов, соизволил родиться на свет. Ирония судьбы, или с лёгким паром! Сейчас кому-то действительно будет «с лёгким паром»!

-Берём его! – сказал я Володе. Вояж на похороны не прошёл даром – мы хотели получить зацепку, и мы её получили.

-Вставай, щенок хренов! – Мурат тем временем пинал несчастного Артёма. – Нажрался, как скотина, а мне теперь тебя тащить! Вставай, козёл, а то ногой по морде получишь!

-Оставь его! – властным тоном приказал я. – Пойдём к машине, поговорим – и я показал ему свои «корочки».

Мурат производил крайне отталкивающее впечатление. На вид – ну, лет пятнадцать, может, шестнадцать. Росточком с полтора метра, худенький, большеголовый, как новорожденный младенец. Лицо круглое, всё грязное. Огромный, слегка приплюснутый нос, маленький ротик. Верхняя губа выпирает, нижняя искусана в кровь. Глазки маленькие, круглые, оформленные бессмысленным, бегающим взглядом. Весь этот портрет дополняла стрижка под «полубокс», как в моё время стригли школьников класса так до восьмого, и детские ручонки с обгрызенными ногтями. Увидев моё удостоверение, он попытался, было, бежать, но я крепко схватил его за руку.

-А чего я? Чего меня? – тот затрясся от страха, уж куда более сильного, чем у Лаптева или Феоктистова. В отличие от них, он совершенно не умел держать себя в руках.

-Поговорим – сказал я. Вместе с Володей и этим Муратом, мы сели в мой «Форд». Володя – назад, к Мурату, а то тот, чего доброго, опять решит убежать.

-Фамилия, имя, отчество? – обратился я к Мурату.

-Борисов Мурат Альбертович… - скороговоркой протараторил тот.

Вот уж воистину поразительное сочетание. Правда, ещё несколько лет назад приходилось мне сталкиваться с человеком по имени Гиви Абрамович Йохансон, с пятой графой «русский» в паспорте. «А что?» - пояснял он сам. – «Мать – грузинка. Отец – еврей. Отчим – эстонец. Сам только по-русски говорю. Чего ещё прикажете ставить? Еврея, как средство передвижения? Так я и не обрезанный даже. Чего мне делать в ихнем Израиле? Там и своих бедолаг девать некуда».

-Год рождения, число, месяц – продолжал я.

-Второе февраля 1973-го года…

-Какого года? 83-го? – мне показалось, я не расслышал.

-73-го, я же сказал! – огрызнулся тот.

-Так если тебе двадцать шесть, то и веди себя, как взрослый мужик, а не как детсадник, намочивший штанишки! – вставил Володя.

Господи! Ему – двадцать шесть! И это что – следующее за нами поколение так вырождается? Или их компания – клуб олигофренов? Шувалову тоже было столько же, а на губах – детский пушок.

-Когда ты в последний раз видел Марину Романову и Егора Шувалова?

По идее, я должен был говорить ему «Вы», у меня правила таковы, я и Феоктистову говорил на «Вы», и разок обратился к нему по имени-отчеству, но в отношении Борисова, просто язык не повернулся. Тот и производил впечатление, чётко обрисованное Володей – обписавшийся детсадник. Эх, значит, я не настолько образован и интеллигентен, как булгаковский Филипп Филиппович – тот к Шарикову обращался на «Вы», а этот Борисов, хоть и имеет не больший уровень развития, но всё же отличается от Шарикова тем, что он – живой человек, а не искусственно сфабрикованное из собаки человекоподобное существо!

-Не помню, когда! Давно! – визгливым тоном отвечал Борисов, и это подчёркивало его беспомощность, и полное отсутствие воли и самообладания. Значит, ключ к разгадке близок. Метр с кепкой, косой, визгливый; бегал, сигареты стрелял – трудно даже представить, что описанный Марковым тип – не Борисов, он и здесь себя ведёт абсолютно точно так же. Да и Бондарев тоже этого Мурата приметил. Так что улик против него вполне достаточно.

-Тогда у нас есть основания арестовать тебя, по подозрению в убийстве Марины Романовой и Егора Шувалова, которые ты совершил 22 мая сего года, на смотровой площадке у обрыва, на 28-м километре шоссе Таллинн-Клоога.

-Я не убивал! – заорал он, и разрыдался.

-А если не убивал, то рассказывай, как было дело.

Пять минут он плакал навзрыд, и от него было не добиться ни единого слова. Наконец, он начал рассказывать.

-Ну, нажрались все. Вот они и стали драться, так и ё…нулись в эту пропасть. Я как увидел – сам оху…

-Так, ты с кем вообще разговариваешь? Ещё одно такое слово, и я отправлю тебя без разговоров в камеру!

-Ну, хорошо, хорошо, извините, не буду… Я обалдел. Вот были они – и нет!

-Как происходила драка?

Я не стал просить Борисова рассказывать всё по порядку – просто не было охоты выслушивать весь этот кишмиш из вранья и бессвязной болтовни. Лучше построить допрос в форме вопросов и ответов, и на основании их, уже строить общую картину, и заполнять пробелы в ней, всё теми же вопросами-ответами. Здесь драка – кульминация всех событий, и если ему угодно начинать свой рассказ с драки – ради Бога, а потом пусть назовёт имена всех участников – назовёт, куда он денется!

-Ну, сначала все нажрались. Я тоже был кривой. Маринка стала, ну, это самое, ко всем приставать, орать там чего-то. А они ей, типа, иди на хрен. Ну да, это самое, иди, типа, на хрен. Она то к Игорю, ну, лезла, то вроде как к Мишке лезла, вот. Ещё это, она там бутылкой, ну, по башке ему, типа заехала. А он её это, ну, в живот треснул, это самое, ногой. А она такая, как заорала: Ой! Мой живооот! Мой ребёнок!

-А что, она была беременна?

-Да не, вроде не была. А может, и была от этого, ну, Артёма этого. Вы его видели, это тот, кто там, под ёлкой, типа, спал. Это Маринка такая, она по жизни, если ей охота, ну, Мишку типа позлить, то она спецом из себя, ну это, как бы беременную строит. Ну и вот. Она за бутылку схватилась, хотела в Мишку, а вроде в Игоря попала. Вот они и сцепились меж собой. Он её завалил, ну, там они и кувыркнулись.

-Кто – он? Мишка или Игорь?

-Да зачем Мишка? Игорь, конечно! Мишка только бутылку хотел выбить, это самое, ну, а я хотел их разнять, что ли, а как эта бутылка у Маринки куда-то делась, так Мишка оттуда и соскочил. Они уже вдвоём сцепились. Она ему вроде в голову попала – вот он и взбесился, пьяный он всегда бешеный. Ну, так и свалились, вот. Мишка, тот там был, а Андрей – тому, как вообще всё до балды было. Стоял, камушки кидал.

Мишка, Игорь, Андрей… Ну, Игорем мог быть только Егор. Мишка. Уж часом не Феоктистов ли самый? Или что – очередное случайное совпадение?

-Так. Кто такой Игорь?

-Ну, этот, который умер. Маринка его так и называла – то Игорь, то Гоша. Я так его и знал – только через Маринку.

-Ну, а Мишка кто такой?

-Мишка? А, это Маринкин бывший хахаль. Они когда-то жили вместе, у них там вроде бы свадьба намечалась. Я сам их свёл. Потом чего-то Мишка не захотел. А Андрей – это его друг.

-На чём вы туда приехали?

-На Мишкином «Москвиче». Ну, он красный такой.

-А номер машины ты не запомнил?

-Номер не помню. Чего мне на него смотреть?

-И где вы встретились?

-А возле Маринкиного дома. Сначала мы с Андреем, потом ещё и Мишка подъехал. Мы на 35-м приехали, а Мишка уже на машине…

-И кто же заходил к Марине?

-Кто, кто.… Ну, этот, как его… Андрей! Он потом это, сказал, ну, что она там не одна, а потом, вот, решили, ну. Типа Игорь тоже это, ну, с нами вроде поедет. Ну, или Егор, как там его…

-А с Андреем вы раньше были знакомы?

-Не, не, я вообще первый раз его видел! То есть как? То есть так, что это Мишка такой. Это он, да, Мишка нас это самое, ну, вроде как познакомил. Около бара, я там ссал, а он такой подходит, говорит: ну, выпить хочешь? Я сказал: конечно, хочу, ну, а кто ж не хочет?

Слушая его заумные речи, Володя не выдержал и тихо засмеялся. Мне тоже было, честно говоря, смешно. Все люди вроде в бар пить ходят, а этот, оказывается, наоборот… Хотя чему уж тут удивляться – каков поп, таков и приход. Ежели Марина, царство ей небесное, была явным олигофреном в стадии дебильности, то чего ожидать от её дружков? Наверняка и Мурат, и этот Шувалов учились с ней в одной школе. А вот Мишка… Если это Феоктистов, то чего-то тут не сходится. На отсталого тот ну, уж никак не смахивает. С нервами - да, у него не в порядке, но в нынешнее время это уже чуть ли не норма. А впрочем, что я прицепился к этому Феоктистову? Ещё месяц назад было известно о некоем Мишке, имевшем жёлтый «Москвич», и когда-то встречавшемся с Мариной. Причём её мать его явно не одобряла, раз и по сей день, она его иначе, как «прохиндей», не называет… На всякий случай, я спросил:

-А этот Мишка – он таксист?

-Да какой из него таксист? – передёрнул Борисов. – Он самый настоящий распиз… - и тут же он запнулся. – Вот дружок его, Андрей – тот точно таксист. У него ещё машина импортная есть.

-Что у него за машина? Марка, цвет, номер?

-А я откуда знаю? Это всё Маринка говорила – что у него машина, крутая такая, и чёрная. Наверно, шестисотый. Ну, или джип какой-нибудь. А может, БМВ. Короче, чёрная. Крутая.

Оригинально. Что-то я не припомню ни одного такси в городе, чтоб был джип или шестисотый – все сплошь «омеги», да 123-ие «мерсы». Хотя ладно, нашёл, кого воспринимать.

-А может, Мишка и таксист! – залопотал Мурат. – Он такой, он у нас всех подряд катал, я это помню. Ну, у него в машине по жизни всегда такой беспредел творился! Там у него бухали, ещё пыхали, ну, и трахались тоже. Особенно, когда он с этой, ну, с Маринкой гулял. Как Мишка на работу…. Он на работу на автобусе ездил. Маринка не разрешала ему машину на работу брать. А ключи-то у неё, ну, его нет, все и буянят. Да даже если и есть – он всё равно, что, скажет, что ли, что-нибудь? Как Маринка захочет – так и будет! Потом его, ну, Мишку-то этого, это всё заколебало.

-Ладно, это к делу отношения не имеет – остановил я что-то не в меру развеселившегося Борисова. – А вот это кто? – и я показал ему фотографию Феоктистова.

-Это – не знаю. А может.… Не, не знаю. Где-то, может, и видел, а где – не помню.

-А Мишка этот – какой он из себя?

-Мишка? – Борисов захлопал глазами, и зрачки у него забегали, завертелись в разные стороны. – Мишка, Мишка. А какой? Ну, такой. В кепке, в очках. Худой такой. Не, сейчас вроде потолстел…

-Ну, а Андрей, твой друг – как он выглядит?

-Эээ… Гмммм…. – Борисов чего-то думал, чесал затылок, хлопал ресницами и вращал своими бессмысленными зрачками. Даже то прохлопал, что я уже назвал Андрея его другом, а не Мишкиным… И вдруг этот несчастный человечек зарядил такой странный вопрос:

-А вот Вы знаете такой сериал – «Розангелика»?

-А он что, в нём снимался? – не понял я.

-Да нет, он сам там не снимался. Просто там, в конце каждой серии, поёт такой парень. Ну, прямо, вылитый Андрей.

Я вообще-то не увлекаюсь этими сериалами, ничего интересного в них не нахожу – наивные, однообразные, сюжеты; бездельники, мающиеся от скуки, и забивающие себе головы всякой чепухой. Но в эпоху тотального помешательства на этих «мыльных операх», их знание представляет интерес - чисто с профессиональной точки зрения. Однажды хозяйка обворованной квартиры говорила, что накануне к ней приходил не то электрик, не то водопроводчик, «как две капли воды похожий на Луиса Альберто». Этого сходства оказалось вполне достаточно для поимки вора. Здесь, правда, в Эстонии, такие случаи редки, а вот в России – сплошь и рядом.

Кто там поёт в «Розангелике», я себе не представлял, но всё же решил позвонить на работу, одной своей коллеге-женщине.

-Привет. Это Петя. Вопрос такой деликатный: есть такой сериал, Роза Анжелика называется…. Ах, да, Розангелика. И там, в конце каждой серии, парень поёт. Мне нужен его фоторобот. Говорят, очень похож. Не знаю. Спасибо.

После этого я вышел из машины, подошёл к Лидии Романовой и сказал:

-Я попросил бы Вас, Лидия Захаровна, проехать сейчас с нами для опознания человека, возможно, причастного к смерти Вашей дочери. Прошу в машину.

 

У меня в кабинете на столе лежал лист с портретом того парня. Прямо современный Казанова – высокий, худощавый, темноволосый, холеное лицо, лакированные волосы. Где-то приходилось встречаться с подобным субъектом, там дело касалось явно не такси…

-Где ты видел этого человека? – спросил я Борисова.

-Ну, на Андрея похож… - буркнул в ответ Борисов.

-Вы этого человека где-нибудь видели? Кого-нибудь он Вам напоминает? – задал я вопрос Романовой.

-Не припомню что-то.

-Кто в тот день приходил к Вашей дочери? – уточнил я.

-Тот был в очках.

-Но, по крайней мере, он был высокий? Худощавый? С тёмными волосами? Или нет? – я внутренне досадовал на Володю Субботина, которому поручил работу с Романовой – тот не только не выудил из неё фоторобот Андрея, но даже не получил приблизительного его описания.

-Ну, я не помню…

-А Вы вспомните, ведь этот человек был один из последних, кто видел Вашу дочь в живых!

Но ничего вразумительного от Романовой добиться не удавалось. Был в джинсовке, в тёмных очках – и всё.

Тогда я позвонил в соответствующие инстанции, и попросил предоставить мне данные на таксиста по имени Андрей, в возрасте около тридцати лет, имеет тёмную иномарку. Таковых в городе набралось с дюжину. Двое из них работали по патенту, остальные все относились к фирмам, причём один из них – как раз в той, где работал Феоктистов. Правда, таксистом он оказался лишь по совместительству. Основная его должность была несколько иной – не много, не мало, член совета акционеров. Ещё и профсоюзный деятель – тоже член-эксперт совета… Прямо, советник какой-то, а не таксист. И машина его оказалась не каким-нибудь «шестисотым джипом», и даже не БМВ, а более скромным «Фиатом-Кромой» последнего выпуска, и даже не чёрным, а тёмно-синим. Скорее всего, это вовсе не он, хотя чем чёрт не шутит. Андрей Попов… Что-то знакомое. Где-то я слышал это имя. Андрей Попов.

И что мне – теперь звонить в фирму, говорить, что мне нужен высокий брюнет Андрюша? Хотя менты хитрят по-всякому, чтоб найти нужного человека, но я решил пойти другим путём. На всякий случай, я проверил досье на Попова Андрея Андреевича, 1972 года рождения, и вновь обнаружил целое море случайных совпадений. Теперь уже мои сомнения рассеялись.

С полицией Попов соприкасался мало. Но, что называется - редко, но метко. 1993-й год. Из окна квартиры некоей Полины З. выброшен её жених. С её слов, Попов якобы мог быть к этому причастен. Проверили, оказалось – не причастен. Тот же 93-й. Стреляли уже в него самого. Кто, зачем, почему – осталось невыясненным. Сам Попов предполагал, что его «очевидно, с кем-то перепутали». 95-й. Попова вызывали по делу об убийстве Прохорова. Того самого Семёна Ильича Прохорова, с которым Феоктистов боролся на руках. А Попов, как выяснилось, когда-то встречался со Светланой Гореловой, падчерицей покойного. О чём тоже я уже знал от Славки Виноградова. (До чего же дурак этот Феоктистов!). Но почему же Попова вызывали уже спустя год? А вот почему. Моим шефом, до недавнего времени, был Король – Владимир Иванович Королёв, которому Попов, как раз в 94-м, приходился - ни больше, ни меньше – зятем! Вот вам и ответ на все вопросы. Уж если родной сын его, Николай, официально – директор охранной (или торговой?) фирмы, а на самом деле – знаменитый Коля Питерский, чья бандитская рожа известна далеко за пределами Таллинна, то почему бы нашему всемогущему комиссару не попокровительствовать и молодому зятьку? Теперь уже бывшему, правда. Вот его и вспомнили, уже попозже – из принципа «лучше поздно, чем никогда». Вспомнили, позвали, воздух погоняли, и отпустили восвояси.

Вот вам и ответ на все вопросы. Где связующее звено между пикником и грабежом? Между Феоктистовым и Лаптевым? Кому предназначались документы ограбленного финна, для какой-нибудь афёры? Только зачем ему вдруг понадобилось убивать Романову, или Шувалова? Возможно, тут замешаны наркотики, хотя только ли они…

Тогда я связался с фирмой, сказал, что мне нужны Феоктистов и Попов. Что до Феоктистова, то с ним обещали связаться по рации, на что я ответил: пусть через полчаса явится. Ну, а Попову мне посоветовали позвонить на мобильный, который мне сообщили без колебаний. Чем я и воспользовался.

Вот так Феоктистов, сам того не зная, выдал свои карты. Откуда ему тогда было знать, что спустя пару-тройку лет, его товарищ по спортзалу будет работать в полиции? А теперь пусть ещё скажет, что Попова знает только по работе.

Когда пришёл Попов, он сначала пытался сохранять весёлое расположение духа, даже начал каким-то панибратским тоном:

-Здравствуйте, Пётр Александрович! Чем могу быть полезен?

«Мне ты ничем не поможешь, ты только себе поможешь, если будешь говорить правду» - подумал я. Да, я узнал этого человека. Посредник. Курьер, если можно так выразиться. Этакий странствующий рыцарь, умеющий показать себя с той стороны, с какой ему надо. Сегодня он один, завтра другой… Смотри, Андрюша, ведь дядя Вова тебе больше не родственник, да и здесь он уже давно не заправляет. Так что свой актёрский талант оставь для легкомысленных девочек, а не для дяди Пети. Как же тогда бесился, буквально места себе не находил комиссар, когда его уже довольно взрослая дочка, вдруг шокировала всех такой новостью! Не помню, как же её звали, Жанна, что ли. Была в своё время моделью, потом оставила этот бизнес, пристроилась работать в казино, в котором любила собираться вся местная элита; и вот сделала такой выбор – Андрюша, не имевший ни кола, ни двора, ни ума особенно – для неё он и был-то совсем ребёнком: ей было уже двадцать четыре, а ему только-только исполнилось двадцать…. Король, тогдашний мой шеф, ходил угрюмый, прятал глаза и никому ничего не говорил, хотя все знали, что его дочь вышла замуж. Говорили – «за бродягу». Они, правда, вместе долго не прожили, но, к тому времени, и у нас в отделе власть сменилась – Король добровольно подал в отставку. Что и к лучшему – мы с ним всегда друг друга недолюбливали. За что – это уже дело десятое, но я никогда не подавал вида. Впрочем, любой человек, поработавший в органах, своим мастерством ничуть не уступит выпускнику ГИТИСа или Щукинского училища. Что ж, пусть тогда будет конкурс актёров. Андрея Попова и Петра Козлова. Он – герой-любовник, предприимчивый делец, и великий комбинатор, и метит теперь на графа Монте-Кристо, а я – ну, не стопроцентный Жеглов, ещё и немножко Мегре. Так кто же из нас теперь станет графом? Боюсь, что тебе, милый юноша, придётся довольствоваться ролью Фердинанда.

-Садитесь, Андрей Андреевич – пригласил его я. – Буду Вам очень признателен, если окажетесь мне полезны. Лидия Захаровна, войдите, пожалуйста.

Из смежного помещения вышла Романова.

-Вы знакомы друг с другом?

-Нет. Не знакомы – в один голос ответили оба.

-Хорошо. Вы видели где-нибудь этого человека, Лидия Захаровна?

-Не помню такого. Не знаю – фыркнула она.

Задавать этот вопрос Попову не имело смысла – уж если сама Романова утверждает, что видит его впервые в жизни, то что, Попов такой дурак, чтобы себе приговор подписывать?

-Борисов! – позвал я. – Вы знаете этого человека?

-Это Андрей! – перебивая меня, тараторил Борисов. – Это и есть тот самый Мишкин кореш, который к Маринке заходил!

При этом Андрей посмотрел на Мурата с каким-то недоумением. Мол, ты что, совсем, что ли, с головой поссорился?

-Ну, так что, Попов? Вот в этом Вы и будете мне полезны. Так, я Вас слушаю!

-Что же Вы хотите от меня узнать? – удивился Попов. Может быть, он лишь изобразил удивление, но, в таком случае, у него это получилось прямо-таки блестяще.

-Вы знаете этого человека? – подавив в себе злость, спросил я. Хочешь услышать правильный ответ – задай сначала правильный вопрос. Закон логики.

-Да, это Марат. Только его высказывания мне, по меньшей мере, непонятны. Что он мне приписывает?

-Его высказывания адресованы не Вам, а мне. Так что я сам с этим разберусь, без Вашей помощи. Где, когда, при каких обстоятельствах Вы виделись?

-Примерно месяц назад – невозмутимо ответил Андрей.

-А если поподробнее? Как ты мне только что заявил, вас познакомил Михаил – я кивнул на Мурата.

-Какой Михаил? – не понял Андрей.

-Вы знаете Михаила Феоктистова? Вопрос адресован обоим!

Попов утвердительно кивнул. Мурат же снова начал чесаться, как вшивый, бессмысленно вертеть головой, и хлопать глазами.

-Феоктистов, Феоктистов, Феоктистов – бормотал он. – А кто это такой, Феоктистов?

-Где, когда, при каких обстоятельствах вы познакомились друг с другом? Всё, пожалуйста, по порядку, и желательно не упускайте ни одной подробности.

-Это было, по-моему, в субботу или в воскресенье – начал Попов с недоумевающим видом: какое, мол, это имеет значение. Я согласно кивал – продолжай, продолжай.

-Вечером, около шести часов, я пришёл в бар «Тульвес», где должен был встретиться с одной девушкой.

-А поконкретнее – с какой девушкой?

-Конкретнее - я и сам не могу сказать, поскольку я сам с ней первый день был знаком. Она представилась Ольгой, как её зовут по-настоящему, я не знаю. С ней я и должен был встретиться в этом баре. Я сидел за столиком, потягивал джин с тоником, и ждал девушку. Она не пришла, я подождал её где-то с полчаса. Выпил ещё. Потом пытался завязать знакомство с двумя молодыми женщинами, сидевшими по соседству. Но они, оказалось, кого-то ждали. Потом ко мне подошёл вот этот – Попов показал рукой на Мурата – Марат, кажется, его зовут, и спросил сигарету.

А что? Вполне в его духе. Странно, что он у меня ещё сигареты не стреляет.

-Он был уже слегка выпивший – продолжал Попов – ну, и ему явно требовалось «продолжение банкета» - он улыбнулся. – Вот, он мне и предложил, сказал, вижу мол, маешься… Давай, мол, так: наливаешь – с девчатами познакомлю. Ну, меня он, скажу честно, позабавил. Заказал я ещё джина с тоником…

-Он врёт! Он врёт! Это Мишка ему на меня показал, когда я стоял там за углом и ссал, а он такой, ко мне подбегает, и говорит такой: эй, ты, типа бухнуть хочешь? – визгливым тоном залепетал Борисов.

Рассказ Попова был как будто более связным и правдоподобным, нежели болтовня Борисова, хотя и здесь мне сразу бросились в глаза всевозможные нестыковки. Что ни говори, а представить себе Борисова «оттягивающимся» в баре «Тульвес», мне было трудно. Ладно, одежда – это полбеды. Хоть сёстры Романовы и опознали его именно по этой одежде – стало быть, в тот день он был одет точно так же, только как же его тогда в этот бар вообще пустили? Предположим, тогда его джинсовые брюки и джинсовая рубашка, были не такими грязными, и не такими потёртыми. Видать, он весь этот месяц не переодевался. Ну, а всё равно, в бар-то он как попал? Откуда у него, извечного сигаретного стрелка, деньги на хождение по барам? Да мало ли, откуда? Где-то что-то умудрился надыбать, медь в кармане зазвенела – вот и решил покутить. Принял сто грамм – и опять гол, как сокол, а ему много ли надо? Он же парнишка без комплексов – где угодно, может подойти к кому угодно, и прямо в глаза, попросить, что ему надо. То бишь сто грамм, и сигарету. И даже я это видел собственными глазами – на кладбище. Так почему бы ему не подойти с аналогичной просьбой и к Попову? Окажись на месте того кто-нибудь другой, у Борисова имелись все шансы получить в ухо; ну, а Попова это наоборот, позабавило.

Хорошо, а теперь рассмотрим другой вариант. Борисов – натура примитивная, его раскусить – всё равно, что дошкольника. И Попов это понимает не хуже меня. Вот он и втирает мне собственную версию, исходя из её правдоподобности. Конечно, кто поверит, что Борисов попросту справлял нужду за углом, когда к нему подбежал Попов, и сам стал что-то предлагать? Но Борисов – отсталый, стало быть, по уровню развития он – младенец, а ведь, как известно, устами младенца глаголет истина. Иначе, какой смысл Мурату отрицать то, что он вообще был в баре? Или он сам боится чего-то, и теперь пытается перевалить это на Попова? При этом уповая на свою убогость: мол, что вы хотите от бедного, больного мальчика?

-Борисов, замолчи! Говорить будешь, когда я тебя спрошу – прикрикнул на него я. – А Вы, Попов, продолжайте, продолжайте.

-Значит, я взял себе ещё джина с тоником, он захотел водки. Мы выпили, его и понесло рассказывать разные истории. Всё про какую-то крутую подругу рассказывал, да про свои любовные похождения. Мне как-то смешно было всё это слушать, честно говоря, я это воспринимал, как явный вымысел. Просто может, мне это показалось как-то в диковинку. Экзотика своего рода – как экскурсия в детство. Мне уже давно не приходилось общаться с такими чудаками. Вот я ему и сказал – а интересно поглядеть на твою эту крутую подругу, которая там с мафией дружит. – Попов непроизвольно рассмеялся. – А заодно и на мафию её… Ну, а он завёлся: давай, поехали! Я отмахнулся: расслабься ты! А он мне говорит: нет, давай, поехали! Ну, и поехали. Что я, теряю от этого, что ли? Спрашиваю его: куда едем-то хоть? Он сказал только, что автобус 35-й туда ходит. Ну, сели мы с ним на 35-й, он и в автобусе меня всю дорогу развлекал своими байками. Приехали на Раадику, прогулялись через двор. Перед домом на площадке стоял красный «Москвич». Возле него были два парня и девушка. Девушка представилась Мариной, а эти чудаки только по прозвищам друг к другу обращались. Вот это Тампоша – кивнул он на Борисова. Второй был Гога, а третий – Извозчик. Пригласили меня ехать с ними куда-то на природу.

-И Вас это заинтересовало? – скептически подметил я.

-Знаете, у меня в тот момент было такое настроение, что мне было просто до всего параллельно. Конечно, Марина у меня абсолютно никаких эмоций не вызывала. Для меня она – ребёнок ребёнком. Но вела себя, как боевая курица. Было смешно смотреть, как она ими всеми командовала, а они - то подчинялись, то перед ней оправдывались. Ещё смешнее было, когда она и мне попыталась что-то указывать. Ну что, уж один-то день можно себе позволить повалять дурака. Я сел вперёд, и мы поехали. У них с собой были кассеты, но там были такие отвратительные записи, в общем, у меня с собой была пара кассет, я их им отдал. Приехали мы на смотровую площадку. Ну, они уже все разгорячённые, их что-то потянуло спорить, отношения выяснять. Я спросил Марата: как там насчёт девушек? А он и ответил: сегодня с девушками облом, сегодня только Марина. Ещё и она стала на меня орать, как будто я ей денег должен. Дальше мне было уже неинтересно. Я ушёл.

-И свои кассеты Вы, конечно, оставили им.

-Ну, посудите сами: я что, буду ставить кассеты на свою стереосистему, после того, как их пожевала допотопная шарманка?

-А Вы что, всегда носите с собой кассеты?

-Нет, не всегда. Но когда я встречаюсь с женщинами, музыка, сами понимаете, помогает создать подходящую атмосферу.

-И что за записи были на Ваших кассетах, если не секрет?

-Нет, Максима Леонидова и группы «Секрет» на моих кассетах не было – шутя, ответил Попов. - Так что никакой это не секрет. Группа Pet Shop Boys, сборник современной поп-музыки, и синтезаторные мелодии. Можете проверить.

-Спасибо, мы уже проверили то, что осталось от Ваших кассет. Скажите, а сколько времени Вы находились на смотровой площадке?

-Ушёл практически сразу.

-И в какую сторону Вы направились?

-В сторону Кейла-Йоа.

-И Вам ничего не бросилось в глаза, когда Вы оттуда уходили?

-Нет, ничего не заметил.

-Значит, Вы оттуда ушли, и пошли пешком в сторону Кейла-Йоа? Как долго Вы шли пешком?

-До ближайшей автобусной остановки. Автобус подошёл почти сразу.

-Автобус – в какую сторону?

-До Кейла-Йоа. Я поехал туда, прогулялся на водопад…

-И Вы ничего характерного не видели больше, не слышали?

-Когда я садился в автобус, мне послышалось, что невдалеке где-то воет сирена. Но за поворотом ничего не было видно. Я ещё про себя усмехнулся – уже скорая за ними приехала!

-Сколько Вы гуляли на водопаде?

-Где-то около часу. Потом я позвонил, вызвал такси, поехал в Таллинн.

-Такси из вашей фирмы?

-Да, из нашей. Но это был не Феоктистов. Тот был занят, мотался куда-то в другой город.

-И куда Вы на такси поехали?

-Естественно, к себе домой. Куда же мне ещё было ехать?

-И после этого, Вы весь вечер из дома не выходили?

-Выходил, почему же… В одиннадцатом часу мне позвонили, пригласили в гости. Я и поехал.

-И кто же это?

-Одна женщина. Я свою личную жизнь не афиширую. Скажу только одно – она замужем, и её муж занимает очень ответственный пост. Поэтому не очень-то хочется на эту тему распространяться. Впрочем, если Вам это нужно, Вы и сами это легко узнаете.

-Изложенных Вами данных, Андрей Андреевич, мне с лихвой хватит на то, чтобы через час назвать имя, фамилию и адрес этой дамы. Если, конечно, она – не мифическая героиня. Так, Борисов!

-Он врёт! Он всё врёт! Он до конца был с нами! Он стоял и бросал камни с обрыва, а потом они с Мишкой поехали дальше!

-Вопросы здесь задаю я. Кого Марина била бутылкой?

-Мишку.

«Осколки пивной бутылки со следами крови» - вспомнил я. Впрочем, Извозчиком этим вполне мог быть и Вячеслав Полесов, который, на следующий же день, наскоро продал свой «Москвич» за бесценок, и тут же укатил в Харьков. Ещё остаётся Феоктистов, которого дактилоскопируем, и отправим на медосмотр – разбитая об его голову бутылка оставила бы улику. Ладно, Борисов - на каждом шагу путается, и сам себе постоянно противоречит. Но что же Попов, ведь он явно что-то скрывает. Всеми силами старается внушить, что на тот пикник попал случайно. Говорит так, как будто ничего и не произошло. Выпил в компании придурков, прокатился с ними, развернулся, и ушёл. И что они там дальше делали, ему неведомо. Драка, смерть. Господи упаси, как это возможно? Его там и вовсе не было. Авария – так он и её не видел. И со смотровой площадки он направился совсем в другую сторону, и не видел ни аварии, ни «скорой», ни полиции. Более того, когда послышалась сирена подъезжающей кареты «скорой помощи», Попов уже свернул за поворот! Опять случайные совпадения?

А что, если это – заранее спланированное убийство? Жертва – Шувалов, исполнитель – Романова, Извозчик – на страховке, там и замаскировали это под несчастный случай, пользуясь непробиваемой тупостью этого Борисова. Его, по-видимому, и всерьёз-то никто не воспринимал, или запугали, ведь он жалкий трус, всего боится, а каземата – и подавно.

Только тут я и заметил, что грязные мушки на его лице, оказались вытатуированными. Выходит, у него тюремный опыт уже имелся, и доля его была самой, что ни на есть, постыдной. «Обиженный», мягко выражаясь. Такому действительно есть, чего бояться.

К такой категории у меня своё, особое отношение. В былые времена эти «обиженные», «петухи», лагерные «жёны», которых я спасал от «замужества», лепил им легенды, подсаживал в отдалённые лагеря – они и составляли мою агентуру. Благодаря им, я всегда знал, в какой зоне что творится, кто чем заправляет, кто что курирует, что замышляет тот или иной авторитет.

А началось всё в 82-м году, ещё при Брежневе, когда прокурор, мой непосредственный начальник, предложил мне идти в отпуск в апреле. Я тогда увлекался альпинизмом, и мой отпуск был запланирован на осень – осенью наша группа собиралась восходить на Памир.

 

Апрель 1982 года. Город …., областной центр РСФСР.

-Пётр Александрович, Вы же семейный человек! – возразил прокурор. - Что Вы, как мальчишка, как студент – горы, рыбалка, ещё там что-то. Пора бы уже остепениться, уж чтобы дома был порядок. И перерабатываете Вы слишком много, у Вас не хватает времени уделять должное внимание семье…

-Простите, Игорь Станиславович. Вы, значит, полагаете, или Вам донесли, что я под предлогом различных увлечений – спорт, рыбалка, собаководство – изменяю жене? Встречаюсь с другими женщинами? Да где мне с ними встречаться? Меня весь город знает! У меня детей двое!

-У меня нет пока оснований сомневаться в Вашей (он сделал ударение именно на этом слове) моральной устойчивости, Пётр Александрович. Но у нас есть, пока не проверенные, данные, что Ваша супруга ведёт образ жизни, не самый подходящий для советской замужней женщины, хозяйки дома, матери семьи. А это бросает тень сомнения на Вас, а значит, и на нас.

-Я что-то не совсем понимаю Вас, Игорь Станиславович. Я знаю, что Елизавета бывает в обществе, у неё много знакомых, подруг. Все люди семейные, жёны чиновников, секретарей обкома. Одна её подруга – директор художественной школы, другая – в театре костюмерша. Моя жена любит ходить в театр, на выставки, а мне всё это неинтересно. Я предпочитаю альпинизм, зал борьбы, резать по дереву в мастерской моего друга, художника Юрия Федотова, люблю играть в шахматы, заниматься с Ральфом – с собакой. А в плане ведения хозяйства и воспитания детей – там у нас всё в порядке. Дети – пионеры, ударники, сын – политинформатор, занимается хоккеем; дочь – французским языком и рисованием.

-Вы слишком легко выпускаете свою жену одну в свет…

-Позвольте, она – взрослый человек, и…

-Не забывайтесь, Пётр Александрович, она – женщина! И ей необходимо мужское внимание, которым Вы её обделяете. Вы же не ребёнок, сами должны всё понимать.

-Хорошо. Что за сведения?

-В последнее время, Вашу жену часто видят с одним и тем же молодым мужчиной, в различных присутственных местах. Например, на выставке в павильоне, на танцах в клубе, она бывала и у него дома…

-Как Вы сами сказали, я не ребёнок, и не столь наивен. И, если бы у моей жены появился кавалер, я бы это понял уже давно. Что же касается типа, который за ней волочится, по присутственным, как Вы говорите, местам - то это может быть кто угодно. Некий родственник осуждённого, возомнивший себя неотразимым, и теперь пускающий в ход всё своё обаяние. Чтобы расчувствовавшаяся Елизавета стала бы за него просить, как Дездемона за Кассио. А некий самозванный Яго – слышит звон, не знает, где он, и уже в своём свете, представляет всё это Вам, синьор Отелло! (Я поймал себя на мысли, что, задетый за живое, теряю самообладание. Надо брать себя в руки!). А насчёт интимных встреч, и танцев в клубе – ложь и гнусная клевета. Моя жена не студентка, и не «лимитчица», чтобы на танцы ходить. Натуральная, махровая ложь!

-Вот в этом Вам, Пётр Александрович, и придётся разобраться. Дыма без огня, как говорится, не бывает, и если уже до меня дошли подобные слухи или сведения, то, значит, и на это есть какая-то объективная причина. Если не разобраться в этом деле вовремя, то информация пойдёт дальше, и тогда уже партийные органы будут прямо интересоваться моральным обликом наших работников, членов их семей. Если человек, занимающий ответственную должность в нашем ведомстве, допускает подобное у себя в семье - значит, подобное он допустит и на рабочем фронте; во всяком случае, имеет больше потенциальных возможностей таких допусков. А такой человек не может стоять на страже социалистической законности, тем более – занимать такой ответственный пост. Вы ведь выдвигали свою кандидатуру на должность моего помощника?

Я вздохнул.

-Вот этот вопрос мы и рассмотрим после Вашего отпуска. Даю Вам месяц времени, чтобы разобраться, расставить точки над «i». Я прекрасно понимаю Ваше состояние, но и Вы должны понять, что это в интересах дела, поскольку в противном случае, стружку снимут не только с Вас, но и с меня, и с председателя парткома товарища Савченко. А это уж куда более важно, чем восхождение на Памир. Ведь на карту ставится честь прокуратуры.

-По-моему, меня просто хотят очернить. Скажите, откуда такие сведения?

-Этого я не могу Вам сказать из соображений профессиональной этики. Вы – старший следователь прокуратуры, без пяти минут капитан – вам и карты в руки.

-Игорь Станиславович, позвольте мне не брать очередной месячный отпуск. Я лучше возьму отгул на десять дней, за свой счёт. Если мне хватило месяца для раскрытия банды расхитителей с ювелирного завода, занимавших высокие посты, прикарманивших не одну тысячу рублей и имевших прикрытие и в милиции, и в ОБХСС, и в обкоме. Но я нашёл кое-какие зацепки – и сейчас вся тёплая компания отдыхает в следственном изоляторе. А уж найти молокососа, который бегает за моей женой, и выяснить, чего ему от неё – или от меня – надо. Чей он там родственник, или кто ещё. А заодно и этого Яго, распускающего грязную клевету – мне хватит и десяти дней. В противном случае, я вынужден буду положить на Ваш стол заявление об увольнении. И Вам так лучше будет. Чем Вам иметь работника, уволенного за утрату доверия, лучше я уйду по собственному желанию, и навсегда уеду из этого города, где процветает клевета, и ложные доносы. Поскольку Вы мне не называете осведомителя, то я и не знаю, на кого мне подавать в суд. За клевету.

-Зачем же суд? Я сам приму меры. Если Вы предоставите мне доказательства, что это клевета. Вашу просьбу я удовлетворю. Сегодня у нас какое? Седьмое? До семнадцатого у Вас отгул. Да, кстати. С наступающим Вас!

-Спасибо. – Мы пожали друг другу руки и разошлись.

… Действительно, 12 апреля у меня день рождения. Прямо в День космонавтики. Тридцать шесть лет…. Нечего сказать, хорошенький подарочек, да ладно бы, кто сказал, а то – сам прокурор! Настроение у меня было прескверное. Я думал о карьере, о детях, о своей несложившейся семейной жизни, представлял себе предстоящие разборки в парткоме. Прикидывал, как я буду выкручиваться, и кто бы это мог накрапать. Ложь… Выкручиваться! Опять ложь! Почему вокруг столько лжи? Почему мы должны аж прямо баррикадироваться этой ложью?

Я зашёл в кафе, взял двойной кофе с ромом и пачку «Столичных», закурил – второй раз в жизни, первый был в пятом классе. От этого всего стало ещё горше, и я ушёл, оставив сигареты на столике. Сегодня вечером пойду куда-нибудь гулять с Ральфом. Может, и Сашку возьму, если он захочет.

Действительно, личная жизнь была моим больным местом. Размолвки с женой начались после первых же лет брака – сначала в мелочах, потом всё больше и больше. А если уж начистоту – то мы никогда и не жили душа в душу. Каждый имел свои вкусы, свои интересы, но были и какие-то точки соприкосновения – Лиза была образованной, интеллигентной, приятной собеседницей, да и достаточно привлекательной женщиной. Потом начали отчуждаться друг от друга. Она была натурой общительной, любила светскую и культурную жизнь, старалась не пропустить ни одного события, не отставать от моды – будь то одежда, чьи-то гастроли, премьера спектакля, или что-нибудь ещё. У неё была масса знакомых – как правило, люди обеспеченные, семейные. Я же всего подобного чурался, считал суетой и праздной скукой, и, в конце концов, нам вдвоём стало неинтересно. Она работала в солидном учреждении, неплохо зарабатывала, и материально от меня не зависела. Вот так и жили, общаясь чисто на бытовом уровне. Что касается хозяйства и детей – то сообща, а всё остальное – порознь. Редкие минуты близости уже воспринимались, как неприятная повинность, а затем и прекратились вовсе – спали мы уже на разных кроватях, а потом – и в разных комнатах. Я её уважал, любил по-своему, как мать своих детей – но как женщина, она была мне неинтересна. Я тяготился её близости, так же, как и она моей. Но развод означал конец карьеры – в первую очередь, моей, да и её тоже – и неприятности детям. Поэтому первым нашим правилом было – не переносить наши склоки на детей. У них должны оставаться и отец и мать, причём вместе, а не порознь. И жена это понимала не хуже меня. Поэтому для детей, и для общественного мнения мы продолжали оставаться крепкой и дружной советской семьёй. И вот теперь…

Я, конечно, допускал мысль, что у моей жены (как и у меня самого, что греха таить), могут быть некоторые увлечения другого рода. Но чтобы я слышал об этом от прокурора! Тем более, тот ещё подчеркнул: «молодой мужчина»! Это, выражаясь по-простонародному, пацан зелёный! Нет, вряд ли её заинтересует прыщавый юнец. Здесь просто какое-то недоразумение.

Домой я возвращался в скверном расположении духа, но виду решил не подавать. И уж, конечно же, жене ни о чём не упоминать. В глубине души меня вовсе и не волновало, существует тот «молодой мужчина», или не существует. Он представлял для меня лишь профессиональный интерес. «В интересах дела, ведь на карту ставится честь прокуратуры», как мне сказал Игорь Станиславович Немчинов, прокурор…

Жены, однако, дома не оказалось. Во дворе меня встретил Ральф, а в квартире был один Саша – возился с конструктором.

-Привет! – деловито сказал он, на секунду оторвавшись от сборки самолёта.

-Привет, авиатор! Что, один хозяйничаешь?

-Один – простодушно ответил сын. – Юлька пошла к Машке, уроки делать. Мама где, не знаю. На работе, наверно. Она суп оставила. Я ел, а Юлька не стала, сказала, они с Машкой мороженого наелись.

-Ладно, с супом я сам разберусь. Как в школе?

-В школе? А Витька Ершов сегодня притащил модельку заграничную, мы с ней играли, катали. Такая красивая машинка, классная. На «Волгу» похожа, только иностранная. Называется, по-моему, «Вобла», или «Вольта». Я точно не запомнил, завтра у Витьки спрошу. А Сапожник из седьмого-«Б» её украл. Я сегодня на тренировке сказал ребятам с 67-го года, там с нашей школы Лёха и Максим. Сказали, что Сапожник у них будет летать, как шайба, и «Воблу» нам отдаст, ещё и десять рублей принесёт.

-А почему ты так уверен, что это Сапожников украл?

-А он вокруг нас всё крутился, когда мы играли. Потом стали толкаться, смотрим – ни машинки, ни Сапожника. А Сапожник ещё по карманам шарит. Своих боится, они его бьют, так он у нас шарит, и у девочек. Он как-то у меня рубль украл, потом от Лёхи по морде получил – на следующий день два принёс. Мне и Лёхе.

Оригинально. Вот так живут наши дети. И что мы уже потом, на развалинах Совдепии, грызли локти, чесали затылки – откуда рэкет? Откуда «крыши»? Вот они – повзрослевшие Сапожники и Лёхи. А что я тогда мог Саше объяснить? Как я мог ему втолковать, что этот Лёха и Сапожник – суть одно и то же? А никак. Для одиннадцатилетнего Саши, этот Лёха был прав – ведь он вернул ему его рубль.

-А как с уроками?

-А, нормально. Оценок нет. Я же не в первом классе, когда каждый день спрашивают.

-Гулять с нами пойдёшь?

-С кем?

-Со мной и с Ральфом.

-А, нет. Я устал. У нас тренировка сегодня была, но не на льду, а в зале. Мы играли в регби. Классная игра – толкаешься, делаешь, что хочешь, мяч можно руками, можно ногами. Но мне хоккей больше нравится. Я хочу быть как Фетисов или как Третьяк! А вообще я хочу быть военным лётчиком. И играть в хоккей за ЦСКА!

Да, все мы в детстве мечтали о чём-то подобном. Хорошо ещё, Сашка нормально учится, чем-то увлекается, потом это пройдёт, он повзрослеет, выберет дорогу в жизни. А не так, как иные его сверстники – целыми днями улицы, подворотни, сигареты, пиво, подвалы, милиция, воровство, танцы…

Танцы… Целый день из головы не выходят эти танцы, этот прокурорский тон, этот таинственный «молодой мужчина». Я заглянул в программу – сегодня хоккей: ЦСКА – «Динамо». Значит, Саньку из дома не вытащишь, ни под каким предлогом, и на прогулку мы пойдём вдвоём с Ральфом.

Я опять невольно погрузился в свои грустные размышления, и тут Саша меня огорошил:

-Папа, а что такое «целка»?

-Нет такого слова – ответил я. Потом, опасаясь, что где-нибудь за углом, он задаст тот же вопрос, и там его уже «просветят» по полной программе, я осторожно спросил: - А где ты его слышал?

-Да в школе, в туалете. Парни болтали – целка, целка, целку рвать…

-А, значит, это целлофан, они его так называли. Надо говорить правильно – не «велик», а велосипед; не «тубзик», а туалет, не «целка», а целлофан. Наверно, они говорили про упаковку на сигаретной пачке. Открываешь пачку – рвёшь целлофан. Они ведь курят?

-Конечно, курят! У нас в классе двое уже курят, а в команде не курит никто. Тренер сам не курит, и нам не разрешает. Говорит – спортсмены не курят.

-Правильно говорит ваш тренер! А эти парни, небось, в туалете курят и хвастаются этим. Что где-то закрытую пачку раздобыли, и сами её открывали. А ты их не слушай. Ты же спортсмен, будущий лётчик!

-Целка - это значит на пачке… А они про девчонок ещё каких-то говорили: Катька целка, Наташка не целка…

-Ну, дураки они, вот и придумали этой Катьке такое прозвище! Кто это – наверное, Сапожник ходит, такие глупости говорит?

-Нет, не Сапожник. Сапожник в седьмом, а эти уже постарше. Но они тоже хулиганы.

Тут он подумал немного и добавил:

-Правда, дураки. И прозвище придумали дурацкое – целка-целлофан! Может, ещё резинка или деревяшка! Или пластмасса… Не смешно!

-И больше такие слова не говори – некрасиво это. Военный лётчик должен говорить грамотно – ты же будешь говорить «самолёт», а не «самик» какой-нибудь.

-Ладно, пошёл я телек смотреть. То есть телевизор!

Вот так вот. Так и мы – образование на тему «детям до 16-ти» получаем в народных университетах – школьные туалеты, городские подворотни…

Позвонил жене на работу. Она оказалась на месте, попросила сходить в магазин. Сказала – задержится, придёт часов в восемь-девять. Я ни словом не обмолвился – ни об отгуле, ни о разговоре с начальником…

На следующий день я занялся тем, чем в Италии занимаются частные детективы. Под разными предлогами, я навестил наших с женой общих знакомых; и как бы невзначай бросал тонкий намёк. Мол, не сопровождал ли её кто-нибудь в сих «присутственных местах» - такая видная дама, и без сопровождения, как ей поклонники проходу давать не будут. На эти и подобные шутки, мне многословно (как и все люди, любящие вращаться в обществе), отвечали, что Лизавета, мол, дама гордая, везде является и уходит без сопровождения, отвергая все предложения. Держится с достоинством и на расстоянии, и для поклонников и обожателей недоступна, и если таковые появляются, с ними держится надменно и свысока. Правда, с иными респектабельными товарищами может в меру пококетничать. Но стоит тому вообразить себя победителем, и попытаться оказывать какие-то более откровенные знаки внимания, чем, скажем, подать руку или пальто – как она быстро ставит его на место, и тот будет потом долго ходить пристыженный, а при случайных встречах робко отводить глаза. Каким бы он ни был респектабельным. Есть ещё один тип. Нет, он с ней никогда и нигде не появлялся, но тоже завсегдатай. Приходят порознь, уходят порознь, но как встретятся, так уединятся где-нибудь, и всё болтают, болтают. Может, болтать с ним и интересно, но какой-то невежливый – ни разу не подал ей даже пальто. Мы, мол, Лизу спрашивали: кто это? Говорит – старый знакомый, художник из Ленинграда. В ответ на замечание, что какой-то он странный, этот художник – она ответила, что её «не интересует ни он сам, ни его странности, но рассказчик он действительно талантливый. С ним интересно». Мне описали внешность того «художника». Высокий, худощавый, с длинными пышными волосами. Молодой – лет 25, наверное, и довольно симпатичный. Зовут Аркашей.

Не знаю, кому как, а мне этот Аркаша показался вовсе не симпатичным – внешность типичного хиппи, или, как говорили в 60-х годах – стиляги. Эти бездельники считают себя интеллектуалами, людьми искусства, причём доступного отнюдь не каждому; и проповедуют различные идеалы. Пацифизм, например. Достижение сего идеала – уклонение от армии. Отрешённость от мирской суеты – в том числе и от работы. Только едят они почему-то земную пищу. И единение с природой, расширение сознания, постигаемые при помощи водки с транквилизаторами, и прочей всевозможной гадости. С названием, пахнущим пылью с телевизора, вещающего об империалистической агрессии против прогрессивного человечества – «наркотики».

Художник, значит? Я заглянул к Юрке Федотову, художнику и фотографу, но основной его профиль – металл, стекло, дерево; он и меня научил резать. И поинтересовался насчёт его питерского коллеги Аркадия, волею судьбы оказавшегося в наших краях. Оказалось, даже Юрка его знал. Только тот был вовсе не художником, а натурщиком. С него писали портрет Дориана Грея, ещё какого-то испанского инфанта, и юного Вертера. Таким образом, мне стало известно об этом «юном Вертере» достаточно, чтобы навести о нём справки. Если это Лизин знакомый из Питера… Поженились мы с ней в 69-м, ей было двадцать лет, этот же был совсем ребёнком. Да он и сейчас на ребёнка смахивает – ни дать ни взять, юный Вертер! Точно подметил художник Валерий Островский, писавший с него картину – Аркаша Скворцов и есть юный Вертер! Да только Лиза уже давно не в возрасте Лотты.

Сей «юный Вертер» оказался действительно человеком искусства. Уроженец Пермской области, бывший актёр театра-студии при районном Доме культуры, к тому же и музыкант – пианист-самоучка, подрабатывавший тапёром в кабаках. Одно время примкнул к движению «хиппи», даже участвовал в их конгрессе «Гринпис» в 76-м году. В армии, как водится, не служил. Зато в 77-м привлекался к суду – за развратные действия, и половые сношения с тринадцатилетней девочкой. На суде пытался, очевидно, закосить «под дурака» – говорил о природе, «опередившей время в пространстве». Что девочка, мол, только формально девочка, а так она уже девушка, а психологически – зрелая, сформировавшаяся личность, способная глубоко чувствовать, и истинно любить и наслаждаться. Нёс что-то насчёт акселерации, несоответствии старых юридических законов и новых законов природы. Девочка и вправду выглядела чуть постарше, но уж никак не взрослой девушкой, что говорило отнюдь не в пользу великовозрастного Вертера – тому уже перевалило за двадцать. Из показаний самой девочки следовало, что он ей пудрил мозги, подпаивал, и никакого особенного наслаждения она не испытывала, зато «чувствовала себя взрослой», и ей вдобавок льстило, что «такой большой парень от неё балдеет», в то время как многие её сверстницы безнадёжно бегают за желторотыми сосунками. Получил этот «большой парень» три с половиной года, освободился лишь в 81-м, то есть, в прошлом году. Сидел в Ростовской области, в Новочеркасске (ой, не повезло парню!), и в неволе, уже в первый день, попал в низшую категорию «опущенных». После освобождения, в родные места возвращаться было стыдно, и после некоторых скитаний по необъятным просторам нашей великой Родины, впервые и очутился в славном граде Ленинграде, успев уже сменить фамилию и паспорт – из Подтекалова он превратился в Скворцова, что для русского уха куда как благозвучнее. В Питере Скворцов устроился работать в окраинный Дом культуры дворником, затем стал там же участвовать в самодеятельности, помогать художнику-оформителю. В нашем же городе появился совсем недавно – в минувшем январе. Прописки не имеет, снимает комнату в коммуналке, работает натурщиком…

Художник из Ленинграда. Выходит, этого проходимца Лиза нашла уже этой зимой. Ведь перед Новым годом она ездила в отпуск – в Ленинград, к родным…

Неужели она, взрослая, образованная женщина, так влюбилась в этого жалкого молокососа, что привезла его из Ленинграда сюда, сняла ему комнату, водит его по «присутственным местам»? В клуб, на танцы! Как прыщавая пэтэушница!

Нет, не верю. Откуда у меня вообще такие мысли? Уж подобный субъект может соблазнить наивную малолетку, или полуграмотную судомойку, но уж никак не женщину с высшим образованием.

Однако что-то этому негодяю от моей жены надо.

Что же их может связывать? Она – интеллигентная, респектабельная женщина, жена без пяти минут помощника областного прокурора, и он – на семь лет моложе её, нищий, жалкий, да ещё и судимый. Да ещё и за что! Так чего же он добивается? Какого чёрта, спрашивается, он вообще приехал в наш город?

Я установил за этим «Вертером» наблюдение.

Уже на следующий день, когда дети ушли в школу, жена – на работу, я – якобы на работу, а на самом деле – на немного другую работу, в квартире Скворцова зазвонил телефон. Женский голос спросил Аркадия. Звонок был с работы моей жены. После чего Аркаша спешно оделся, сел на автобус и поспешил на другой конец города, одинаково удалённый и от его квартиры, и от Лизиной работы. Вышел из автобуса, пошёл к магазину, стоит между магазином и библиотекой, видно – ждёт кого-то. Вскоре приехал объект его ожиданий – то была моя жена. Она приехала на 42-м автобусе. Как она на нём очутилась – одному Богу известно. Ей, чтобы добраться с работы на место свидания с этим Аркашей, требовалось бы ехать с пересадкой около часа, а дорога в район, куда ходит 42-й, занимает столько же времени, и требуется аж две пересадки, одна из них – в центре. Что, на такси она, что ли, ехала, и где-то пересела на этот несчастный автобус? Тоже мне, конспираторы чёртовы!

Они встретились, прошли пару кварталов пешком, потом сели на автобус номер 15 (вот, честное слово, как дети! Делать им нечего – на автобусах по городу кататься!), и через две остановки вышли. Там Подтекалов купил себе мороженое (юный Вертер!), а Лизе – цветы (я же сказал: дитям мороженое!), и, сделав такой широкий жест, повёл её в кафе. Там они позавтракали. Платила она. Верный мне человек (кстати, таксист), сидел за соседним столиком. Они, с его слов, производили впечатление деловой встречи – как студент с молодой преподавательницей (обычно таковые – уже люди солидного возраста, а Лиза была только в возрасте Христа). Сидели они не рядом, и не друг против друга, а под прямым углом. Никаких взглядов, вздохов и прикосновений – щеками, руками к коленям, за руку – не говоря уже о чём-то более откровенном. Вот, что общего может быть у этого прохвоста с моей женой? Шантаж? Если у неё, допустим, в Питере была интрижка, а этот мерзавец, узнав, кто она такая, вымогает с неё деньги, а, получая от ворот поворот, стряпает анонимки на имя прокурора. Ну, а если это не шантаж, то тогда что?

Юный Вертер закурил сигарету, подвинул стул ближе к Лизе, засунул руку во внутренний карман плаща, и извлёк оттуда коробочку. Благодаря своему шпионскому мастерству, таксисту удалось разглядеть, что коробочка-то была перламутровой, а в ней был роскошный бриллиант в золотой оправе.

Вот так здравствуй! Где он его взял, конечно, вопрос спорный, но что несомненно – что сей товар краденый. А если и не краденый, то в таком случае, фальшивый. И значит, моя жена, используя свои связи, помогает этому Аркаше реализовывать такой товар. Да это ещё похлеще того будет, чем прокурор меня стращал. Тут уже не разборкой в парткоме пахнет, и не увольнением. Тут партбилет на стол, руки за спину, а то и к стенке!

Они вышли из кафе, цветы оставили на столике, взяли такси. Я ломал голову над тем, как взять этого «бизнесмена» с поличным, и при этом выгородить жену. Через диспетчера таксопарка мы узнали, куда направляется белая «Волга» номер 45-85. На улицу Подгорную. Знакомое название. Как раз на Подгорной я и жил.

Здесь я уже подключился сам. Сел на «Запорожец», отправился к знакомому часовщику дяде Коле. Тот был по совместительству мастер воровского инструмента, и мой стукач. Бывало, чей-нибудь заказ выполнит, а потом придёт ко мне и рассказывает за шахматной доской и стаканом чифиря. Кто к нему приходил, чего заказывал, и что теперь собирается делать. Прихватив у дяди Коли кое-какой арсенал, я поехал на «Запорожце» к себе домой. «Мой» таксист, его звали Виктор, стоял напротив дома. Сказал, что «объекты» вошли в дом со двора, и до сих пор не вышли.

Открыв калитку, я дал Ральфу, (его конура находилась у самого «чёрного» входа, со стороны которого располагались лишь две квартиры: на первом этаже, и – моя – на втором) знак молчать, и бесшумно поднялся на второй этаж.

Попробовал вставить ключ в замок. Дверь была заперта изнутри. Тогда я надел перчатки и пустил в ход дяди Колину «фомку» - взломал дверь своей же квартиры.

Я жил в деревянном доме дореволюционной постройки. Квартира была без удобств, и с туалетом в подъезде, но зато просторная – четыре комнаты. Одна служила кабинетом, вторая – спальней (читай: одна комната – моя; вторая – жены). Третья – детской, и четвёртая, самая просторная – гостиной. Оттуда и слышался подозрительный шорох, в такт проигрывателю, оглашавшему всю квартиру пением Тото Кутуньо. Я толкнул дверь и убедился во всём.

Этот тип и моя жена занимались любовью!

Они были настолько поглощены своим делом, что даже и не заметили, как я ворвался в квартиру. Увидев сию картину, я оцепенел от удивления, и застыл, лишившись дара речи, и словно парализованный. Особенно меня удивила Лиза – с ним она буквально млела от восторга, сладостно стонала, блаженно закатив глаза. Со мной она всегда вела себя куда более сдержанно, даже холодно. Даже в первые дни супружества…

Тут у меня моментально созрел план. Я оглянулся назад, и увидел его плащ на вешалке. В момент, когда я положил в его карман «фомку», они взорвались в экстазе. Когда я вернулся в гостиную, они уже «кончили», и Аркаша лениво потягивался, объятый сладкой истомой. Она развернулась, обняла его голову в предвкушении сладких поцелуев, и истошно закричала, как ошпаренная. Тут и он обернулся, и увидел меня. Я стащил его за волосы с кровати, ударил пару раз кулаком, и вышвырнул его из квартиры. Тот, пролетев вниз по лестнице, оказался на крохотной площадке между этажами, на которой находился туалет. Я затолкнул его туда и подпер дверь двухпудовой гирей.

-Попробуй, только пикни, Подтекалов! – прорычал я. – Накрылось твоё счастье алюминиевым тазиком!

-Бить будешь, да? – услышал я, вернувшись в квартиру.

-Баб не бью – равнодушно ответил я. Она была в одном нижнем белье, и меня это раздражало. – Одевайся, быстро!

Она, испуганная, стала поспешно искать свою одежду. Но, хоть и в нижнем белье, и с размазанной по лицу косметикой – от слёз и поцелуев, как у всех женщин после бурной любви – она выглядела отнюдь не уличной девкой, а вполне цивилизованной дамой. Для стороннего наблюдателя. Мне же всё это было крайне омерзительно.

-Чего молчишь? Рассказывай, давай!

-Я не обязана перед тобой отчитываться – услышал я в ответ. – Ты сам по себе, я сама по себе. Ты сам установил такой порядок. Ты сам определил каждому свою роль. Ты сам перестал быть мне мужем. Уже давно. А теперь ещё чего-то хочешь?

-Значит, теперь я – крайний. Я тебя выгнал. Бросил! Да я всегда делал всё, что мог! Ты знаешь, что о твоих амурах мне уже на работе говорят?

-И это мешает твоей карьере! Поэтому ты и примчался! Лично тебя не интересует, тебе всё равно, лишь бы карьера! Я для тебя лишь графа в паспорте, да в характеристике! Ты даже Ральфу больше внимания уделял, чем мне! Ты никогда не понимал, не интересовался – что у меня на душе! Даже не в последние годы – с самого начала. Ты не любил меня никогда, я тебе нужна была – чтоб дома всё в порядке, чтоб дети… Ты отдавал мне часть зарплаты, и думал, что можешь спать спокойно, есть видимость благополучного семьянина – одна видимость! Ты никогда не занимался ни домом, ни детьми – всё у тебя то одно, то другое, как отпуск – так в горы, а главное – видимость! «Кабы в свет не выводить, не провозглашать», сор из избы не выносить. А кто этот сор в избе создаёт?

-Выходит, я один во всём виноват. Я тебя не любил, и с моей стороны брак был фиктивным. Да я, пока не понял, что мы друг другу не подходим…

-Вот! Это ты так решил! А я искала к тебе ключи все эти годы! Интересовалась тобой – ты: «Не лезь в душу!». Рассказывала о себе – ты: «Меня эти сплетни не волнуют». Потом ты сказал, что…

-А если меня, в самом деле, бесят эти россказни о том, кто где был, и кто купил какую шмотку? Как ты меня пыталась понять? Ты считала меня малокультурным карьеристом, и презирала, светская львица!

-Презирала? Да ты сам махнул на меня рукой, стал уходить и не бывать дома, перестал со мной жить! А потом пришёл, и от тебя пахло женщиной!

-Так если тебе так невтерпёж, то нашла бы себе женатого кобелину, и встречайтесь вы, где хотите, чтоб никто не знал, не видел!

-Отличный муж! Спи, жена, с кем угодно, лишь бы никто не видел! Это вы так можете – переспал, и прости-прощай. Тебе никогда не понять женщину. Нам ведь нужно не только постель, или деньги, или…. С тобой я чувствовала себя кем угодно. Домработницей, няней, гувернанткой, даже проституткой. Но женщиной – никогда!

Насчёт домработницы, няни и гувернантки я готов был с ней поспорить, но мне было просто не до того, чтобы вступать с женой в полемику. Поэтому я сделал вид, что «проглотил» и это:

-А кем ты себя чувствовала в объятиях этого педераста? Женщиной? Любимой, желанной? Молодой и красивой? Мы, значит, все такие: переспал – и прощай. А этот что? Развестись предлагал, и выйти за него замуж? Златые горы сулил?

-Мы оба знали, что долго между нами не могло продолжаться. Он ещё совсем молодой, а у меня – уже дети. Он скромен и стеснителен. Мы жили в Ленинграде по соседству. Он влюбился в меня, читал мне стихи, пел песни, дарил цветы. Между нами ничего и не было. Он приехал сюда через неделю после меня, нашёл меня и подарил мне тридцать роз! А ты со мной тогда даже не разговаривал. Я была одинокой, я тосковала, жаждала любви, чувства…. Я объясняла ему, что я уже давно не девушка, что у меня муж и двое детей – он стоял передо мной на коленях, плакал и говорил, что я – совершенна, что он никого никогда так не любил, что знает – брак у меня несчастливый, и хочет, чтобы я была счастлива. И я не выдержала. Я ему открылась. И отдалась…

Я молчал. Я думал не о действительности, а о легенде.

-Да, я чувствовала себя молодой и любимой. Но знала, что долго так продолжаться не может. Я сказала ему, что наши отношения пора прекратить. У него есть знакомая девушка, студентка, ей восемнадцать лет. Я посоветовала ему заняться ей – она девушка хорошая, они поймут друг друга. На прощание он хотел подарить мне бриллиант. Я отказалась. А ты… Ты вспомни – когда ты в последний раз дарил мне цветы?

-Бриллиант, говоришь? Ты знаешь, что он краденый? Что твой кобель – вор? Что он сидел, и был на зоне педерастом? Ты видела розочку на его правом плече? Чем он объяснял свои наколки? Армией? Афганом? С «афганцем» мне пришлось бы ещё подраться, а этого я и так чуть не убил с двух ударов! Он сидел за совращение малолетней! Он «петух»! Вот анекдот – кто я, а кто он! А мне теперь каково? А о детях ты подумала? Сашка, вон, уже подросток. Ты знаешь, какие вопросы он мне задавал? Мне на работе про твои похождения сказал старший – по чину, званию и должности. А если Сашке в школе, старший по классу, какой-нибудь Сапожник, скажет, что его мама и зоновский «петух»… Да в детской среде такие вещи живучи! Ты в первом классе маленький, толстенький – ты «пончик». В десятом стал длинным и худым – всё равно «пончик». И если Сашку, а потом и Юльку, начнут травить этой мерзостью? Что тогда будем делать? Тоже мне, трехомудия е…

Теперь уже Лиза стояла в оцепенении, как считанные минуты назад я сам. Её лицо было бледным, щёки дрожали.

-Это… это правда, что он… сидел?

-Я навёл о нём все справки, уже давно. Работа у меня такая. А ты давай, одевай пальто, и выметайся! Тебя дома нет, и не было!

-Ты что, меня прогоняешь? – дрожа и чуть не плача, вопрошала она.

-Глупая, уходи сейчас же, садись, вон, в жёлтое такси 81-19, и уезжай, куда хочешь – на работу, к знакомым – куда угодно! Потом поговорим!

…Услышав звук заводящегося мотора Виктора, я открыл туалет.

-Вылезай!

Мы поднялись в квартиру, вошли в гостиную.

-Убирай постель! – скомандовал я. Тот начал убирать. – Быстро!

Он был объят уже не сладостной негой – его прошибал холодный пот, и била колючая дрожь. Я рассматривал его фигуру. На его ягодицах красовались шрамы – следы сведённой татуировки. На правом плече – розочка, на руках – шрамы.

-Одевайся, козёл! – гаркнул я. – Быстро!

Когда он одевался, я снял с вешалки его плащ, и швырнул ему, да так, чтобы при этом тряхнулось содержимое карманов. Из них на пол выпали коробочка и «фомка».

-Что это у тебя? – злобно проворчал я, кивнув на «фомку».

-Не знаю… Не моё… - залепетал тот.

-Что ты мне тут цирк устраиваешь? Подними, посмотри повнимательней! И коробочку давай на стол!

Скворцов положил коробочку на стол, поднял «фомку», повертел её в руках, посмотрел – оставил отпечатки пальцев…

-Не знаю… Отвёртка какая-то…

-Отвёртка? Сейчас я тебе голову отверну этой отвёрткой! Открывай вон тот ящик! – я показал на ящик антикварной секции, стоявшей напротив дивана.

-Зачем?

-Открывай, я сказал! – повторил я и заехал ему по морде. Тот отлетел, затем поднялся, и послушно открыл. – Доставай ключи! Все! Ключи – на стол! Так. Бери ключ, вот этот. Открывай ту секцию. Бери оттуда две шкатулки, их – на стол…

-Дело шьёшь, начальник? Не выйдет…

-Не выйдет, говоришь? – я ударил его ещё раз. – Эту секцию, частями или полностью, мы собирались продавать. Под этим предлогом ты и познакомился с моей женой, пришёл, якобы для осмотра, и попытался её изнасиловать. Сейчас я позвоню в соседнюю квартиру, и придёт моя жена, и ещё соседи – свидетели, а так как на сей почве ты уже нечист, то загремишь ты на полную катушку, годков так на пятнадцать, вернёшься в свой родной Новочеркасск, и будешь там будить весь лагерь на восходе солнца, будут тебя все там любить, как родную, всей зоне женой станешь! Козёл, вонючая ты лагерная шавка!

-Я… я буду жаловаться!

-Кому – прокурору? Я его зам! Кому он поверит – мне или тебе, петуху? Короче, ты – квартирный вор! Делай, что тебе говорят!

-Это… это поклёп…

-Виноват – расхлёбывай! Или вор – или насильник. Или в Сибирь – или в Новочеркасск! Если вор – будешь сидеть чистым. Все эти художества тебе сведут, по первой ходке пойдёшь. Ну, а если это тебя не устраивает – сам знаешь.

После того, как были открыты все секции, и «краденое» добро перекочевало ко мне на стол, я надел на него наручники и пошёл к соседям. Договорился с ними, оттуда связался с Виктором – таксистом, спросил его насчёт его коллеги на белой «Волге» номер 45-85. Виктор ответил, что того шофёра он хорошо знает, это Олег, и с ним он договорится. Только после этого я позвонил в милицию.

Вёл дело мой коллега Савелий Климов. Суд состоялся буквально через несколько дней. Обвинителем был сам Немчинов, адвокатом – Одинцов, мой знакомый. Свидетелями были – я, моя жена, соседи, видевшие, как ко мне в квартиру проник посторонний, приехавший на белой «Волге» - такси номер 45-85, Олег Смирнов – водитель того самого такси. Ещё фигурировала и диктофонная запись его разговора с диспетчером, свидетельствовавшая о том, что направлялся он в аккурат на Подгорную,47.

Легенда была такова. Скворцов познакомился с Елизаветой под предлогом покупки антикварной мебели. Но денег у покупателя не было, и он увивался в «присутственных местах» за моей женой, уговаривая её согласиться на тот или иной вариант обмена, или на куплю-продажу в рассрочку. Она не соглашалась. Под предлогом осмотра секции, он наведывался в квартиру, причём один раз вышло так, что дома была не только хозяйка, но и сам хозяин – то есть я. Истинной же его целью было - узнать, чем ещё в квартире можно поживиться, и в какое время хозяев нет дома. На днях в Клубе строителей, куда Елизавета ходила к своей знакомой, администратору – что подтвердила и сама администратор – и совсем по другому делу, (а ни на какие не на танцы – в тот день и танцев-то не было) – её выследил вездесущий Аркаша. И предложил обменяться: она ему – всю секцию, а он ей – «Волгу», ещё относительно новую, которую ему якобы оставил отец, получивший её по льготам ветерана войны и Героя Советского Союза. Теперь отец Аркаши умер, а «Волга» осталась не у дел: сам Аркадий прав не имеет, и вообще он бесконечно далёк от автодела, и в жизни никогда за рулём не сидел. Я подтвердил: да, за день до ограбления, у нас с женой был вечером такой разговор, и на «Волгу» я охотно согласился, и предложил оформить эту сделку по всем правилам закона – через комиссионный магазин. А восьмого числа, утром в десять часов, мне на работу (я как раз заходил туда) позвонили соседи, и сообщили, и я задержал вора с поличным на месте преступления. Вещественное доказательство – «фомка», которой он взломал замок, убедившись, что дома никого. Бриллиант, как он утверждал, он купил за триста рублей у неизвестного. Но этого неизвестного искать не стали, поскольку бриллиант был похищен из квартиры пенсионерки, дверь была взломана аналогичным способом.

На суде «юный Вертер» пытался всё отрицать, заявлял, что всё это ложь, клевета, что грабить квартиру его заставлял я, а он «всего лишь» любовник моей жены. Такие «откровения» объяснялись как симуляция расстройства психики, но в перерыве прокурор спросил меня: мол, что бы это значило. Я ответил, что слухи об их псевдоромане успели растрепать на полгорода, и дал ему прослушать магнитофонную запись своих разговоров с «общими знакомыми». «Лиза – дама гордая… отвергает все предложения… для обожателей недоступна и с ними держится свысока… кто пытается оказывать более откровенные знаки внимания, тех быстро ставит на место…», и так далее, включая и её собственное мнение об этом «художнике», переданное мне директором универмага – «не интересует ни он сам, ни его странности». Получил «художник» пять лет строгого режима, отправили его в Туру, в Красноярский край, шёл он туда по первой «ходке», а там сидело много авторитетов, и даже были воры в законе, как раз из наших краёв. Поэтому задачей юного Вертера было – стучать, а то его легенда рассыпется, как карточный домик.

После того, как всё было кончено, я поинтересовался у прокурора, от кого же исходили подобные толки. Он не ответил, сказал лишь, что «издал соответствующее распоряжение». Неделю спустя, был отстранён от должности, и разжалован в какое-то районное ведомство некий Богданов – бездарный человек, занимавшийся в основном бумажной канцелярщиной, да ещё подрабатывал стукачом. Тем же летом я как-то встретил того Богданова на улице. Схватил его за грудки, приподнял и сказал:

-Ты кретин!

-Сам ты… - опешил тот. – Всех, смотри, не пересажаешь! Сам себе врёшь ведь!

-Ты что – умнее всех себя считаешь? Умнее прокурора? Умнее суда? Вот подам я на тебя за клевету, тогда и посмотрим, кто умнее – суд или ты. Не умеешь ничего делать – иди, вон, в дурку сторожем, психов развлекай своими баснями!

-Ничего ты не понял. Сам повсюду кричишь, как ты за правду борешься, а…

-Ты, бездарь! Всем уже давно всё ясно, а ты, если ничего не понимаешь – заткнись и молчи в тряпочку! Хочешь продолжать в том же духе – катись вон, в Париж и шурши там, в бульварной газетёнке! Может быть, там тебя будут носить на руках старые куртизанки и бывшие жиголо, а ныне – клошары! А у нас в Союзе такие, как ты, вымерли ещё в двадцатые годы. Когда бросали тухлые яйца в киношников, крутивших ленты об амурных похождениях Мэри Пикфорд. Нет, Богданов. Ты даже не стукач. Ты просто фуфло.

 

Вдруг какой-то «стукач», то есть стучавший в дверь, вернул меня с облаков на землю грешную – из года 82-го в год 99-й.

 

Суббота, 26 июня 1999г. Город Таллинн, Эстония

-К Вам Михаил Феоктистов – сказал «стукач» в полицейской форме, и когда я утвердительно кивнул, он позвал Феоктистова.

-Здравствуйте, Пётр Александрович! – отчеканил вошедший Феоктистов, огляделся по сторонам, и при виде Попова, как-то неестественно побледнел.

-Здравствуйте, Михаил, проходите. Вас что-то настораживает?

-С этим человеком мы знакомы достаточно давно, и уже два года работаем вместе – Попов взял инициативу на себя, видя, как Феоктистов мнётся – явно не зная, что ему и сказать, и словно ожидая подсказки именно от него, Попова.

-Попов, вопрос был адресован не Вам. Скажите, Михаил, кого из присутствующих Вы ещё знаете? Или, по крайней мере, видели?

-Больше никого не знаю.

-Вы в этом уверены? Присмотритесь повнимательнее, подумайте. У Вас есть время, я Вас не тороплю.

Феоктистов молчал, в недоумении озираясь, то на меня, то на Попова.

-Он врёт! Он врёт! – закричал вдруг Борисов, тоном дошкольника, увидевшего бегущего зайца, или летящий самолёт. – Он там был! Это Мишка, Маринкин бывший хахаль! У него был жёлтый «Москвич», а теперь он его перекрасил!

Ну, ничего себе! Если исходить из принципа «истина глаголет устами младенца», то дело можно считать закрытым, а Феоктистов вместе с Поповым во мгновение ока обретают другой статус.

-Мурат, ну что ты болтаешь ерунду? – вмешалась Романова.

Феоктистов свысока, брезгливо смерил их обоих презрительным взглядом.

-Лидия Захаровна, Вы знаете этого человека? – спросил я.

-Первый раз вижу.

-Тётя Лида, ну что Вы, не узнаёте? – срывающимся голосом, скороговоркой лопотал Борисов. – Он изменился, и «Москвич» перекрасил, но ведь это он!

-Мурат, ну что ты болтаешь глупости? Что я, этого прохиндея, что ли, не узнала бы? Тем более он мальчик худенький, а этот – посмотри, какой здоровый! И Миша всего на год-на два старше Маринки, а этому, поди, все тридцать.

-Скажите, Миша, сколько Вам лет.

-Двадцать пять – ответил Феоктистов.

-Точнее? Назовите дату Вашего рождения.

-Двенадцатое декабря 1974 года. Ну, будет двадцать пять зимой…

Опять случайные совпадения. На сей раз – у Попова с Феоктистовым. Один родился 11 ноября, другой – 12 декабря. 11.11 и 12.12. Живут друг от друга в двух шагах, причём один – у загса, второй – у морга. Ну, как раз и я посередине, рядом с кинотеатром «Космос». Что к одному, что ко второму пять минут идти. Теперь ещё пусть Феоктистов мобильником обзаведётся, и справит себе номер, по образу и подобию поповского. А Попов явно наделён слабостью к числу 11 – у него и в телефонном номере эта цифра повторяется аж дважды, и квартира его с тем же номером. Одиннадцать. Туз. Видать, решил, что ему на роду написано быть тузом, вот он и пыжится изо всех сил. Ладно, Бог с ними, с этими тузами. Что-то я отвлёкся, совсем не в нужном направлении.

-Нет, это вообще не он – категорично уверяла Романова. – Того Мишку я хорошо знала, они же с Маринкой жили, как муж с женой, и у них должен был быть ребёнок.

-Что значит – должен был быть? – такое странное выражение повергло в недоумение уже меня.

-То и значит – должен был быть! Маринка была беременна. Решили рожать. И я согласие дала, и она. Нет, Мишка настоял на аборте. Заставил её аборт сделать – и бросил. Всё ходил, кричал – ребёнок не его, делать с ним нечего. Нет, чтобы жениться, искать работу, жилплощадь, да ребёнка воспитывать – заставил аборт сделать. И сразу бросил, прохиндей! Нервы у него, видите ли, не выдержали! А как детей строгать, так выдерживают!

Честно говоря, тот таинственный «прохиндей» вызывает у меня даже сочувствие. Что за характер был у этой Марины, и что она вообще собой представляла, я был уже в курсе. Так что тут не мудрено - не то, что нервное расстройство поиметь, но кое-чего и похлеще – не сумой, так тюрьмой, либо дурдомом кончить, а во избежание сей участи ничего и не оставалось, как убираться без оглядки. А женись этот Мишка на ней – его бы ожидала моя участь, только во сто крат хуже. Моя Лиза была всё же человеком взрослым, образованным, её притязания ещё можно было понять, а капризы Марины, прямо в духе избалованной детсадницы – «Если не купишь шоколадку, я в садик не пойду!». Плюс ещё патологическая жестокость – вспомнить хотя бы котят! Ну, а представить себе эту мадемуазель в роли матери – вообще выше моих сил. Да, значит, несовершенный я человек. Почему, могла бы и родить, и стало бы у того «прохиндея» сразу двое детей на шее – сама Маринка и её ребёнок… Так что всё вполне закономерно, хотя, пожалуй, Мишка чуть переборщил. Зачем было заставлять её делать аборт? Развернулся бы, ушёл – и адью! Тем более ребёнок был не от него, что при Маринкином образе жизни было вполне естественно. Однако же, зачем-то ему было это надо!

-Не знаю я никакую Маринку – сказал Феоктистов. – Холост я, и детей не имею! – зачем-то добавил он, словно боясь чего-то, и не зная – чего же.

-Нет, нет, это не он. Даже близко не похож! – подтвердила Романова.

-Так, Борисов! – сказал я. – Вопрос следующего плана. Кто был с вами на этом пикнике? Ты, Андрей Попов, Марина Романова, Егор Шувалов. Кто ещё? Феоктистов или друг Марины Романовой?

-Ну, кто-кто… Маринкин бывший хахаль! А кто такой вообще Феоктистов, в натуре, не понимаю?

-Феоктистов – это я – спокойно ответил тот. – А ты, пацан, просто идиот!

-Такое заключение ему может дать только психоневрологический диспансер, но не Вы – урезонил его я.

-Феоктистова с нами не было – добавил Попов. – Когда я ему звонил, он был проездом в Пярну.

-Я могу и сам это выяснить. Или Феоктистов мне расскажет.

-Ну, значит, был похож на него! И тоже Мишкой зовут! – упорствовал Борисов.

-Значит, ты, Борисов, отказываешься от своих прежних показаний? То есть – Феоктистова с вами не было?

-Значит, не было… - промямлил Борисов, опустив глаза.

Я протянул Борисову лист бумаги.

-Подпиши вот это.

-Что это? – удивлённым тоном вопросил он, бессмысленно уставившись в этот лист, тщетно силясь разглядеть на нём знакомые буквы.

-Это твоя расписка о том, что я предупредил тебя об уголовной ответственности за дачу ложных показаний.

-Не буду я ничего подписывать! – испуганно ответил Борисов.

Я не ответил. Ещё предстояло навести о нём справки в психдиспансере – если он хроник, то все его показания гроша ломаного не стоят. Формально. А реально – вот, Попов у меня в кабинете…

-Феоктистов! – ему я протянул другой лист бумаги, то было направление на осмотр и дактилоскопию. – Вот направление. Здесь всё указано. Сейчас Ваш друг Вас проводит.

-Какой друг? – не понял Феоктистов.

-Увидите – сухо ответил я. Феоктистов занервничал, хотя и не слишком сильно.

Через минуту в кабинет вошёл Слава Виноградов.

…Результаты медосмотра ничего против Феоктистова не показали – шрамов на голове полно, но таких свежих не было ни одного, значит, бутылка была разбита не об его голову. На осколках следы крови первой группы, а у Феоктистова четвёртая. А его отпечатки пальцев оказались идентичны снятым с обломков кассет. Значит, В и С – соответственно, Попов и Феоктистов. Отпечатки последнего на кассетах Попова ещё можно объяснить – дружат, обмениваются записями, почему бы и нет? Но почему же отпечатки Феоктистова оказались именно на этих кассетах? А если так, ради интереса, проверить всю поповскую фонотеку, и ни на одной кассете отпечатков Феоктистова не окажется?

-Какую музыку вы слушали в машине? – спросил я.

-Это, как его… Oh, yes! Oh, no! – закричал Борисов.

-И чьи это были кассеты, кто ставил?

-Андрея, наверное – пролепетал тот.

Сам же Попов молчал, видимо, не счёл нужным повторяться. Он и так уже подробно изложил свою версию о кассетах; возможно, даже слишком подробно, что, собственно, и не требовалось.

-Попов, Вы часто даёте свои записи?

-Смотря, кому. У кого хорошая аппаратура, тем даю напрокат, обмениваюсь. Например, с Мишкой. Им же я эти кассеты просто так отдал. Я уже говорил об этом.

Вот так. Получается, Феоктистов невиновен. Пятый неизвестен. Борисов невменяем. Попову, тому вообще всё до фонаря. Он пришёл и ушёл. Несчастный случай? Тяжёлый случай, я б сказал…

-Феоктистов! Где Вы были вчера после того, как я Вас отпустил?

-Поехал на автовокзал – это же здесь рядом… Там сразу клиент подвернулся – опоздал на автобус, попросил догнать. Мы с ним договорились, я и отвёз его в Ору. Оттуда заехал на автостанцию в Йыхви, чтобы в Таллинн порожняком не ехать. Там подцепил семейку с двумя детьми. Им-то выгодно – и дешевле, чем автобусом, и быстрее, и сразу к месту назначения. Отвёз их в Ыйсмяе, во двор «китайской стены», оттуда – уже в контору, «сдаваться», а там – к себе в гараж.

-Где у Вас гараж?

-На Рави, рядом с моим домом. Между «Калевом» и Центральной больницей.

-Возле морга судмедэкспертизы – добавил я. – Ладно, на сегодня все свободны, в следующий раз я Вас приглашу повесткой. А Вы, Попов, задержитесь, пожалуйста.

-А до дому довезёте? – прогундосила Романова.

-Я таксист, если хотите – вызвался Феоктистов. – Вам куда?

-Мне на Махтра.

-Сорок крон. Дешевле просто не бывает.

-Я с похорон еду, и детей у меня шестеро! – возмутилась Лидия Захаровна. Так и заявила: шестеро, хотя старшую дочь похоронила, а вторая уже год как вышла замуж, и уже ничем не докучает своей несчастной матери. – А вы мне тут допросы устраиваете, а теперь ещё и деньги с меня требуете!

-Выражайте свои эмоции за пределами служебного помещения! – категорично урезонил я Романову.

-До свидания, Пётр Александрович! – сказал Феоктистов. – Бывай! – кивнул он Попову, и ушёл, не удостоив вниманием ни Романову, ни Борисова.

Остались мы вдвоём с Поповым. Я так же задавал ему вопросы касательно вчерашнего – где он был, что он делал. Тот, так же безучастно, отвечал, называл свидетелей – главным образом, коллег; ещё упомянул об одной женщине… Меня, конечно, не могло не задеть его прямо-таки бахвальство (или мне так просто показалось?) своей связью с некоей замужней «светской дамой» - уж больно наглые тут случайные совпадения вырисовываются. Да нет, уж откуда ему знать… Хотя, ради интереса, я наведу кое-какие справки. В конце концов, я отпустил Попова под подписку о невыезде, решив в следующий раз устроить ему очную ставку с Лаптевым. Может, что-то и прояснится насчёт КИДа.

Насчёт «кидовцев» у меня прорабатывались свои версии. Примерные портреты, списки карманников. Зная кое-что о старых знакомствах Попова, я проверял, с кем из «кидовцев» он мог соприкасаться ранее. В любом случае – Попов рыба скользкая, из сетей выпутывается целым и невредимым, и моя задача – я рыбак всё-таки – поймать его на удочку. Борисов оказался наживкой несъедобной. Остаются – Лаптев, Полесов (хоть он и в Харькове, так и там есть милиция, и, если надо, этапируют его сюда), и неуловимый КИД, вместе с Феоктистовым.

Пока неуловимый.

 

Глава 4

Инстинкт самосохранения, или Инструкция По…

 

Вторник, 29 июня 1999г. Город Пайде, Эстония.

Окно, выходившее на восточную сторону, и потому свободно пропускавшее солнцепёк к голове, ещё более усугубляло - и без того омерзительное - состояние похмелья. Голова раскалывалась на части. Вдобавок, её ещё и пекло. В ногах - свинцовая, нет, скорей, ртутная тяжесть. Как будто на переломанных культяпках, топал пешком от самого Таллинна, если не от Владивостока, или вообще не с того света. Живот жгло огнём и калёным железом. Нестерпимый вкус во рту, противная слабость во всём теле, омерзительный липкий пот, а пойти помыться – нет сил. А сердце прямо аж из груди вырывается – колотится, как бешенное, вертится, как белка в колесе…

Бес – так его называли все, кто его знал, и это прозвище подходило ему, как нельзя лучше; не только по фамилии, но и по его воистину бесовскому нраву; по паспорту же он звался Виталий Беспалов – тяжко «отходил» после трёхдневного загула.

Он поднялся с кровати, грязно выругался в адрес солнца, оглядел опухшими глазами запущенную комнату, после чего направился в кухню. Ничего подходящего он там не нашёл, а одеваться и куда-то идти, он был просто не в состоянии. Он снова выругался, и пошёл в туалет, надеясь облегчить свои страдания уже другим, более радикальным способом. И там – о, чудо! – его взору предстала валявшаяся на полу ополовиненная, ещё и разлитая по полу, заветная бутылка с мутно-красной жидкостью. Он зарычал, словно дикий хищник перед прыжком на беззащитную добычу, и рывком поднял бутылку с пола. Жидкости в ней оставалось примерно на треть. Одним махом опустошив живительную ёмкость – то оказался вермут – он почувствовал себя куда более уверенно, и уже без боязни встретиться со страшным персонажем фильма ужасов, подошёл к зеркалу. Оттуда на него, исподлобья, смотрел – ну, пусть не монстр из фильма «Чужие», но уж, во всяком случае, весьма отвратительный субъект. Грязный, небритый, нечесаный, весь помятый, как побитая собака – с огромными синяками под глазами, и гноящей царапиной на левой щеке. Такой жалкий облик никак не соответствовал имиджу, сопровождающему его новую «профессию». К тому же от него за версту разило удушливым перегаром, как - если уж не от бомжа, то, во всяком случае, как от самого заурядного алкаша. Из тех, что спят в автобусах, и по утрам выпрашивают у прохожих мелочь на пиво.

Новая «работа», на которую Бес «устроился» после очередной «ходки», таких прегрешений не допускала, и предусматривала свой менталитет – приличная, дорогая одежда, хорошие манеры. И уже лишь в том случае, если «клиент» начинал «восставать» против диктуемых ему условий, его приходилось «учить», при помощи угроз и «наездов», в мастерстве которых Виталию отказать было трудно. Уж что-что, а это у него получалось отменно. Сам он был отнюдь не богатырского сложения – среднего роста, худощавый, жилистый; каратэ или подобными единоборствами никогда особо не увлекался, зато имел богатый опыт уличной драки, и соответствующее лагерное «воспитание».

За свои тридцать с небольшим, он никогда и нигде не работал – не видел в этом необходимости. К чему напрягаться, что-то искать, горбатиться за паршивые копейки, если есть множество других способов дохода, на который можно жить, вполне прилично, и позволять себе - куда уж большую роскошь, нежели какой-нибудь жалкий работяга из нищей акционерки? Начинал Беспалов с пресловутого «гоп-стопа». Потом, как только появилось это новшество, пришедшее с развалом советской империи - переключился на цветной металл. Впрочем, не забывал он и старых своих навыков – то бишь, добиваться кулаками и угрозами того, чтобы с ним поделились. Однако, и на этом поприще далеко не всё шло гладко.

Ещё в шестнадцать лет, очередной «жених», или «пассажир» (так на блатном жаргоне грабители и воры именуют своих жертв), сперва, не задумываясь, отстегнул Бесу всю имевшуюся при нём наличность, а потом подбежал сзади, и запустил ему камнем в голову. Травма головы «спасла» Беспалова от армии, но с этим «благодетелем» он решил всё же «разобраться» - ответить беспределом на беспредел. «Один на один ему слабо; припух, всё вытряс, а как со спины – так он герой!». Спустя месяц состоялся реванш – обидчик шёл с девушкой, а Беспалов – с другом. «При бабе в западло. Давай выловим его одного, там всё и объясним» - возразил друг. «Нет, ничего подобного! Прямо при ней! Пусть девка знает, с каким говном она гробит свою невинную молодость!». Дальнейшую судьбу обидчика, Бес уже решал при помощи кастета. Друг стоял рядом, не вмешиваясь. После драки отправились к обидчику домой – поживились магнитофоном, кассетами, деньгами. Хотели забрать ещё хрустальную вазу и телевизор, да передумали. Родители в милицию заявят, и кукуй потом на нарах, годков эдак с пяток, из-за какого-то урода! Но того, на всякий случай, «предупредили», чтоб не смел никуда обращаться, пригрозив, в противном случае, казнить всеми самыми лютыми казнями. Тот и вправду никуда не обращался.

Этот «бизнес» Бесу понравился, и он уже «в нагляк» нарывался на скандалы. Его компанию в городе боялись и ненавидели. В двадцать лет, он впервые и пошёл за разбой – на «курсы повышения квалификации» - в славный стольный Таллинн-град, то бишь в «пятый лагерь», именуемый теперь Центральной тюрьмой. «Откинувшись» после трёх лет «сидки», он уже считал себя матёрым волком. Тогда и занялся цветным металлом – благо дело, на дворе стоял беспредельный 91-й год, этим металлом промышляли все, кому не лень, вот и приходилось «учить» конкурентов. Год спустя, решив, что в захолустном Пайде ему делать нечего, Бес подался в Таллинн. Там пытался слиться - то с одной «бригадой», то с другой, используя «могущие оказаться полезными», знакомства. Но роль мелкой сошки его не устраивала. Стал опять промышлять грабежом, и в 94-м году он оказался счастливым обладателем бесплатной путёвки на курорт. Отдыхать он поехал в предместья Таллинна – в санаторий строгого режима, в живописном местечке, в посёлке Румму, где и провёл четыре счастливейших года своей жизни. В сравнении с этим санаторием, «пятый лагерь» казался действительно лагерем, только пионерским.

По окончании «путёвки», Бес вернулся в родной город, встретился со своими старыми дружками-приятелями. Те тоже прошли лагерные «курсы», но предпочитали не делать свой бизнес, а «держать» таковых, предоставляя им свою «крышу». В масштабах этого маленького города, это было достаточно глобально – сфера влияния их группировки, во главе с рецидивистом Лёхой Жерлом, распространялась на полгорода. Их по-прежнему боялись, но теперь уже страх был не брезгливый, как перед бешенной собакой, а напротив, благоговейный, и сопровождался искренним уважением; а мальчишки – те смотрели вслед с завистью и восхищением – «Бандиты!», и хвастались друг перед другом, как кто из них видел того же Беса. А раньше их всегда называли – шпана, хулиганьё, подонки…

На сегодняшний день намечалась встреча в баре. То есть, туда Бес должен прийти чистым, опрятным, выбритым, надушенным… А в противном случае Лёха Жерло отстранит его от дел на определённый срок, а потом ещё Бесу предстоит платить за «прогулы» - как минимум по сто баксов за день, а если какой денёк выдался оперативным, то ещё и с процентами. А один из ближайших дней обещал быть именно таковым. Какой именно – выяснится сегодня.

Беспалов протёр губкой зеркало, и начал бриться. И тут обнаружил на своём лице гноящиеся царапины. Этого ещё не хватало!

Он плохо помнил, что было позавчера. Вчерашнего дня не помнил вообще. Запил он ещё в пятницу, в аккурат когда «бригадир» Лёха, чудом уцелевший в поножовщине, устроил себе после этого выходные – отключил телефон, и сам на пару дней решил «залечь», предупредив, однако, чтобы не слишком расслаблялись. В субботу Геше Соловью, исполняющему обязанности бригадира в отсутствие Лёхи, позвонил какой-то пацан, и сказал, где скрывается один строптивый деляга, не желавший делиться с местной братвой. Найти и наказать несговорчивого коммерсюгу, было приказом Лёхи, и все его подручные уже давно искали этого «комерса», поставив на уши почти весь город. После звонка с «наводкой», Геша Соловей быстро собрал братву, и поехали «накрывать» строптивого «клиента». На то, что Бес уже был пьяным, Соловей посмотрел сквозь пальцы – работка как раз подвалила по части Беса, а если тот как следует «обработает» своего «клиента», то уже и Лёха не обидит, причём благодарности ждать сперва Соловью, а Бесу – уж потом…

-Только вы, пацаны, не мешайтесь – сказал сидевший сзади Бес, когда серебристый «опель-сенатор» подрулил к дому. – Будьте тут, я сам с ним разберусь. Толян, дай волыну.

-Какую волыну? – всколыхнулся сидевший рядом с водителем Соловей. – Бес, ты чего? На хрена нам жмур? Э-эй, Толян, ты что, попутал? Ты что ему даёшь?

-Давай, давай волыну! – подбодрил водителя Бес. – Соловей, чего ты придуряешься? Не собираюсь я этого лоха мочить. Что, первый день меня знаешь, что ли? – рассмеялся он.

-Да ты, когда бухой, тебя хер поймёшь! – ответил Соловей уже более миролюбиво. – Ну, а Толяну как…

-Ладно, Кеша, это моя волына, и я сам за неё в ответе – вмешался сидевший за рулём крепыш средних лет, и протянул Бесу «макаров». – На, удачи тебе, Бес. Только смотри, без дураков, а то поссоримся.

-Я своё дело знаю – проворчал Бес.

Едва Бес вошёл в дом, послышались один за другим три выстрела. А через десять минут из дома вышел сам Бес, и с ним – бледный, трясущийся мужчина в костюме. Всё его лицо было в кровоподтёках.

-Всё путём, пацаны – сказал Бес. – Во вторник вертанём через нотариуса. А пока пускай уединится где-нибудь - посидит, на досуге подумает. У него теперь будет, о чём подумать. А мы съездим, помянем его любимую псину. Хороший был кобель, породистый. Я сам в детстве о таком мечтал…

«Клиента» отвезли в гараж одного из «братков», где несчастному предстояло лишь пассивно дожидаться своей участи, а сами направились прямиком в бар. Там уже разгулялись на полную катушку, даже девиц каких-то «сняли». В разгар хмельного застолья Беспалову вдруг стало душно, и он вышел на улицу, проветриться. Прошёлся по улице, подошёл к ночному киоску, и без всякого повода, просто так, из пьяного куража, «наехал» на девушку-продавщицу.

-Ты чего спекуляцией занимаешься? Откуда ты такие цены высосала? Чего молчишь, соска? Не видишь, с кем говоришь? Кто старший? Знаю, знаю такого. Вот сейчас я ему позвоню и скажу, чем ты тут занимаешься. А за такой косяк ты и с ним проблем поимеешь по самые гланды, и мне ещё должна останешься. Короче, давай сюда пятихатник, и расходимся; а нет – так всю твою будку к чёртовой матери спалю! Своими «Тампаксами» будешь питаться!

Поговорив в таком духе, Бес всё же «снял» с перепуганной девушки «ласточку» (вот до чего дожили! Раньше деньги давали и брали, а теперь их с людей попросту снимают, как с деревьев!). Походил ещё по улице, поискал приключений, и, не найдя ничего по своей доблести, вернулся в тот же бар.

Веселье продолжалось. Потом чья-то квартира, потом другая, какие-то общие знакомые, женщины, танцы, и всё водка, водка, водка… Видать, снова он добивался чьей-то взаимности, а ему в ней отказывали. А по пьянке у него частенько такое выходило – только познакомится с женщиной, выпьет с ней, потанцует, и уже на таком, шапочном, можно сказать, уровне, её внимание он воспринимал, как вызов, и тут же делал ей соответствующее «предложение». Не руки и сердца, конечно. И, если женщина отказывала, что весьма естественно, на пьяного Беса находило прямо-таки звериное бешенство. «Ты что, оборзела, сучка? Другим, значит, можно, а мне нельзя? А чего жопой вертела, шалава? Надурить меня вздумала? Гульнуть за мой счёт, языком потрепаться – и на лыжи? А потом со своими тёлками понты кидать, как ты на лохе проехала!». Порой случалось, что после таких «уговоров», женщина и соглашалась – лишь из боязни, что «дальше будет хуже». Хотя хуже вряд ли что могло быть – лучшим средством против секса, в данном случае, становился щедро налитый бокальчик вина, ибо после такого «ерша», никому уже бывает не до любовных подвигов. Насчёт возможных последствий, Бес предупреждал: «И не вздумай в ментовку капнуть! У меня своей ментуры полгорода. Так что бесполезно. Тебя просто пошлют, потому что вы все такие. Сперва все удовольствия хотите сразу, и на халяву, а потом бедная целочка! Силком напоили, силком накормили, силком отодрали, и так тридцать три раза подряд!». Если же кто-то осмеливался заявлять, к ней домой приходили, и просили забрать заявление. Без угроз и без «наездов», просто заранее предупреждали, что в противном случае, может случиться пожар в квартире, или ребёнок нечаянно попадёт под машину. В общем, личная жизнь Беса отличалась изысканностью и разнообразием, что для человека с таким складом характера было и неудивительно. Проблемы беременности и предохранения он считал сугубо женскими, а насчёт венерических болезней - имел одно твёрдое убеждение: «заразит – убью!». Была у него, правда, и невеста – хрупкая и наивная шестнадцатилетняя школьница, с которой он познакомился год тому назад – как раз после «санатория». С ней он вёл себя чинно – водил в рестораны, ездил на природу, дарил всевозможные безделушки. Близости у них не было – он знал, что она девственница, и сей ритуал намечал на первую брачную ночь. Со свадьбой он, однако, не торопился, предпочитал «брать от жизни всё, пока дают». Она же о его случайных связях даже и не догадывалась – она его просто обожала, он был для неё идеалом, живым воплощением настоящего мужества, как впрочем, у любой девочки-подростка бывают свои принцы и герои. Потому-то он и не торопился разлучать её с безоблачным детством, представляя, кем станет это невинное создание через пару лет семейной жизни. И он её по-своему любил – как дорогую побрякушку, или породистую декоративную собачку.

«Что ещё за сучка вздумала мне морду царапать? Поймаю – ноги вырву! Сегодня на стрелку. Потом к своей. Завтра с этим лохом к нотариусу с танкистом… Уй, прошмандовки!» - ворчал себе под нос Беспалов.

Закончив с утренним (на дворе стоял полдень) туалетом, Беспалов приступил к завтраку – стал варить себе яйца в ковше на газовой конфорке. Заодно выпил полстакана растительного масла – для устранения запаха. И вдруг затрещал стоявший на зарядке мобильный телефон. Номер на экране не высвечивался.

-Слушай, Бес! – властно и снисходительно сказал голос в трубке, отчего Бесу сразу стало не по себе. Грозный волк вмиг обернулся трусливым шакалом, матёрый Бес стал маленьким, жалким бесёнком.

-Это… это ты, Саша? – тихим, сникшим голосом ответил Беспалов, про себя отметив, что во рту у него пересохло.

-Это не Саша, а Александр Викторович с тобой говорит – жёстко ответил голос. – Разговор есть, и очень серьёзный. Сам придёшь, или такси за тобой прислать?

-Слушай, Саша… Я сам видел! Я докажу, бля буду! У меня свидетели есть… - залепетал Беспалов.

-Тихо, тихо, пургу не мети посредь лета – перебил его оппонент. – А то испаришься вместе со снегом. Завтра ровно в два, ты приедешь на мою точку. Свои носилки поставишь слева от магазина, и будешь стоять у входа. Всё, конец связи.

-Я не могу, мне завтра клиента к нотариусу вести, уже время назначено. Лучше в пятницу, как раз я всех соберу, мы ответим…

-Что? – издевательски передёрнул голос в трубке. – Ты что, плохо слышишь или с головой в ссоре? Завтра ровно в два! Бери с собой, кого хочешь, хоть Папу Карло. Это меня не касается. Надеюсь, ты понял. В твоих интересах, щегол!

После этого в трубке раздались короткие гудки.

Такой звонок действительно мог заставить призадуматься – звонил ему человек весьма авторитетный, из Таллинна, и, как читатель наверняка уже догадался, это был не кто иной, как сам Ферзь. Своя братва Бесу ничем помочь не могла, поскольку никто не был посвящён в курс дела, а если бы Виталий и сказал бы, это всё равно ничем для него не обернулось бы, кроме неприятностей – уже со своими, а не только с Ферзём. Поскольку со времён повального раздела-беспредела-передела в начале 90-х, во всём криминальном мире царит неписаный закон: всё схвачено, за всё заплачено. Это ваше, это наше. На чужие территории не соваться, к чужим коровам со своим ведром не подходить. А тем паче, если корова барская, а пастушок сам невесть кто…

Ну, а поскольку Бес и сам в своё время «поработал» в Таллинне, и у него оставались ещё кое-какие старые связи, то теперь… Теперь у него оставались ровно сутки, чтобы собрать нужных людей для предстоящей завтрашней встречи. И чтобы Лёха ничего не узнал. Узнает, когда надо будет. Тут же Бес похвалил себя за гениальность и сообразительность – что отрекомендовался Ферзю как «в понятиях, но не при делах», надеясь таким образом «подняться», и в гробу бы он видал тогда и Лёху, и Соловья, и всё Пайде, и вообще гнилую провинцию. А то бы Ферзь давно уже Лёхе отзвонил, и Беса свои же братки отдали бы Ферзю на растерзание. Впрочем, у Беса и так ничего не получилось. Выше своей головы не прыгнешь, хотя здесь ассоциации возникали уже не с головой, а совсем с другой частью туловища.

Сегодняшняя встреча была назначена на восемь вечера, в баре. К вечеру Беспалов уже оклемался, и в полвосьмого он вышел из дома, и направился в сторону бара. Он шёл пешком. Свой старый тёмно-серый «бумер» он решил не трогать: во-первых, вести машину с похмелья – хуже не придумаешь; уж лучше в доску пьяным, но только не с похмелья. А во-вторых, ребята всё равно приедут на машине, и если надо будет куда-нибудь поехать, то лучше перед этим принять; а посидеть за рулём всегда желающие найдутся. Вон, Толян пускай рулит на своём «сенаторе».

Как говорится, вспомни говно – вот и оно. У самых дверей бара стоял тот самый «сенатор», а возле него с ноги на ногу переминался Толян, лениво покуривая сигаретку.

-Здорово, Дукалис! – оскалившись, ухмыльнулся Бес. Толян в прошлом работал в полиции, затем счёл, что государство недостаточно ценит его достоинства, и переметнулся по другую сторону баррикады. Братва приняла перебежчика, что называется, на ура, но всё равно его дразнили ментом. А с выходом на экран сериалов по повестям Андрея Кивинова, к нему намертво приклеилось прозвище Дукалис, хотя кроме имени, ничего общего у них абсолютно не было. Толяна это прозвище раздражало, и Беспалов теперь стоял, наблюдая за его реакцией.

-Привет, Бесстыжий! – парировал тот. – Давно хотел тебе сказать: заколебал уже горбатого лепить. Пора тебя в форму приводить.

-Ты чего, волчара, попутал типа, да? В натуре, не догоняю! – разозлился Беспалов.

-Ничего, сейчас догонишь. Ну, какой ты Беспалый? Бесстыжий ты, а не Беспалый! Пора тебе пальцы поотрывать, чтобы ты имиджу соответствовал. Или чего, так и будешь горбатого лепить, братву, как лохов, разводить – втирать, что ты беспалый?

-Да пошёл ты… - махнул рукой Бес, и направился в бар.

Кроме Толяна, курившего на улице, там сидело ещё четверо из «бригады». На столе стояла большая бутыль виски «Джонни Уолкер», а из колонок громко пела Катрин Энд Зе Вейвс – Катрин и Волны. Тот самый хит, что в 97-м году победил на Евровидении.

-Привет, братва, ну что за дела? – Бес развязной походкой подошёл к столику.

-Да ну тебя в баню, Бес! – ответил один из «братков». – Сядь, расслабься, горло промочи. А то тебе дела, дела, а мы из-за тебя все лоханёмся, без грева останемся…

Что он дальше хотел сказать, Бес так и не расслышал – его слова потонули в общем дружном хохоте.

Суть разговора сводилась к следующему. Обанкротилась фирма, совладельцами которой были некий Вася, ставший теперь управляющим по банкротству, и некая Люба, пожаловавшаяся Соловью, что, мол, Вася её «разводит», и хочет вообще оставить без всего, свалив на неё всю вину в крахе фирмы.

-Во, баба попутала! – сказал один. – За самой косяков немерено, а куда лезет, дура! Или чего, думает на ширмачка пролезть…

-Кого это теперь заботит? И его подоим, и с неё не слезем. Ты погоди, в одиннадцать Лёха подъедет, ещё…

Вновь раздался дружный хохот.

-Чего – этот лошок тебя Лёхой пугал? Может, он ещё Бесом шуганёт?

И всё в подобном роде – пьяный кураж, грубый бандитский юмор – издёвки над «лохами», бахвальство собственной доблестью. Мало-помалу, тон разговора становился всё громче, а содержание – всё беднее, сводясь в конечном итоге к нескольким словам – чё, типа, в натуре, все рамсы попутал…

Беспалов подошёл к стойке, заказал сто грамм «Смирновки», одним махом выпил, и сказал Соловью:

-Слышь, Соловей, а эта Люба твоя как, ничего краля, а? Уж пусть она доставит мне немножко радости, а я с еённым Васькой потолкую по душам. Так потолкую, что он к маме не пойдёт, а не то, что звонить кому-то.

И вдруг у Беспалова на поясе затрещал мобильный телефон. Он взглянул на экран – судя по номеру, звонили с автомата.

-Алё – развязным тоном произнёс Бес. Он был пьян, и ему было море по колено – его не страшил даже Ферзь, и сейчас Бес, не задумываясь, послал бы его на три буквы.

Но это был вовсе не Ферзь.

-Бес, ты? – произнёс чей-то глухой голос в трубке. – Хочешь, обрадую? Жених-то этот к нам в Пайде пожаловал. Сейчас в корчме тусуется.

Беспалов вышел из бара. Этот разговор касался только его одного.

-Кто звонит? – рявкнул он в трубку.

-Давай, подходи, пока он не просёк! А то он ментов приведёт. Он же её подбил им маляву чирикнуть. Короче, я его тут придержу. Она тоже тут, с ним. Бухие в нулину. Мы пойдём - с понтом, такси ловить, а ты давай, подгребай навстречу.

Заведённый с полуоборота, Бес круто развернулся и направился в сторону Пярнуского шоссе, где за чертой Пайде, но не доходя до Тюри, и находилась придорожная корчма. Кто ему звонил, он так и не понял. Но наверняка - один из тех, кого он обзванивал сегодня. Речь шла об одном его злейшем враге – заезжем «гастролёре» из Таллинна, который организовал здесь, в Пайде, свой левый бизнес, причём не соизволил даже никого поставить в известность, а Бес просёк, что тут и интересы Ферзя затронуты. Вот Бес и решил подкатиться к Ферзю, через старые связи, чтобы вывести субчика на чистую воду. В противном случае, все лавры достались бы Лёхе, а Бесу уже и так надоело довольствоваться жалкими крохами с барского стола. Помимо этой, у Беспалова имелась ещё одна причина ненавидеть своего врага – здесь уже была замешана женщина. Местная красавица, в своё время участвовала даже в конкурсах красоты и училась на модель, хотя для неё это было скорее развлечение, а работала она в скромном кулинарном магазинчике. При виде её, у Беса всегда слюнки текли – до того ему хотелось подмять под себя её роскошное, упругое тело, до того ему не давала покоя его ненасытная похоть! Он знал её с детства, домогался ещё с юности, но неизменно получал от ворот поворот. А вот этому залётному уроду, значит, всё можно! И значит, она тоже с ним! А она хоть знает, зачем он в Пайде вообще ездит? Ничего. Теперь Беспалову представился шанс расквитаться, сразу с обоими. Уж того фраера он проучит по полной программе. Это за ним не заржавеет. На всю жизнь запомнит, кто есть Бес в Пайде!

В окрестностях бара не было ни одного свободного такси – их и вообще в Пайде было немного, это не Таллинн, где на ночных улицах лишь каждая четвёртая проезжающая машина не является таковой. А если и проезжали, то все занятые. Ещё крутились всякие частники на старых «Опелях» и «Фордах», да на дрянных «Жигулях», каковые Бес и вовсе машинами не считал. Обращаться к водителям таких машин с какими-то ещё просьбами, Бес счёл для себя «в западло». Не говоря уже о «Москвиче», один из которых - едва Бес закончил телефонную беседу, и пружинящей походкой зашагал прочь от бара – начал заводиться, пыхтя и издавая, лишь для него одного характерный, рокот мотора. Бес оглянулся на звук, и презрительно фыркнул.

-Как такой сраный хлам ещё не отлавливают на переплавку, чтобы не портили облик города, как бездомные собаки? Нет денег на нормальную тачку – топай пешком. На автобусе, вон, езди! – раздражённо ворчал Беспалов.

На центральной площади города стояли два «мерина», но к ним Бес решил не подходить. Он знал, что это за ребята (в 99-м году, в провинции «таксовать» на 124-м – это было шиком, и позволить себе такое мог не каждый), и поэтому опасался, что подробности его перипетий со столичным Молчалиным, и, иже с ним – с Ферзём, станут сегодня же известны Лёхе. Поэтому Бес прошёл другой стороной, и вообще отказался от затеи воспользоваться каким бы то ни было транспортом. Тут и пешком идти было недалеко – городок-то маленький, по периметру его обойти часа хватит. Кроме этого, Бесу сильно хотелось курить, да и ещё принять для поднятия духа не помешало бы.

Взглянув исподлобья на «мерины», Бес хмыкнул, после чего направился к ближайшему киоску. Мимо него проехал красный «Москвич».

Продавец в киоске был Бесу знаком, поэтому таких инцидентов, как в минувшую субботу, не возникло.

-Привет – сказал Бес, после чего выгреб пятернёй из кармана куртки, небрежно скомканные деньги. – Дай две «Мальборо» и красной водки с тоником.

-Что – на все, что ли – улыбнулся продавец.

-А ты посчитай, посчитай. У тебя работа такая, не у меня.

-Что за праздник сегодня? Вся братва на рогах…

-Меньше знаешь – крепче спишь. Ты меня не видел, понял?

Вскоре Бес оказался за городской чертой, и шёл по обочине дороги, сжимая кастет в руке. Он привык ходить по Пайде, как по собственной квартире, и шёл, изрядно захмелевший, потягивая из красной банки и поигрывая кастетом, одержимый лишь своей идеей, и не замечая ничего вокруг. Машины шуршали и проносились мимо, и лишь одна не пронеслась…

Бес получил сильный удар в поясницу – скорость была не меньше сотни! – отлетел вперёд метров на двадцать, ударился головой об асфальт, и потерял сознание. Но за миг до этого – уже в последнее, ставшее фатальным мгновение – он оглянулся и увидел за самой спиной красный «Москвич». Тот самый, что следил за ним ещё у самого бара. Тот самый, что крутился по городу, и попадался ему за вечер как минимум дважды. Виталий понял, что это была для него ловушка, но он был слишком убеждён в собственной силе и вседозволенности – «кто есть Бес в Пайде» - и поэтому понял слишком поздно, и вся его дальнейшая судьба уже вершилась помимо него. И всё, что ему оставалось сделать – истошно закричать, чтобы хоть кто-нибудь смог ещё что-нибудь услышать. Услышать, увидеть, остановить… Но было уже поздно.

 

…Чёрный джип «Чероки» остановился на тротуаре, у самого входа в бар. Из машины вышел крепко сложенный, коротко стриженный, уже немолодой мужчина, образно выражаясь, типично бандитской внешности, и распахнул дверь бара - так, словно он пришёл к себе на кухню.

-Бес где? – хищно оскалившись, прорычал бандит таким тоном, словно собирался в сию минуту пустить на жаркое всех своих подопечных.

-Лёха, нет проблем! – миролюбивым тоном ответил Соловей. – Здесь он! Ему только что какая-то тёлка позвонила, сказал, сейчас будет, он там, за углом…

-Где твоя мобира? – так же грозно обратился Лёха уже к бывшему полицейскому Толяну.

-Да всё нормально… - заплетающимся голосом ответил Толян. – Ё, батарейка села! – удивлённо добавил он, достав телефон из кармана.

-Что за детский лепет? Сам решил сесть вместе с батарейкой? В батарейку захотел? Насеста решил отведать?

-Лёха, да всё нормально – опять вмешался Соловей. – Какая хата, какие проблемы? Кто там гонит, я не догоняю.

-Не, я не понял – пьяным голосом добавил Толян. – Кто сказал – насест? Что за базары?

Вместо ответа Лёха подошёл к Толяну и, схватив его за грудки, поднял со стула.

-А за это ты со своими козлами-ментами базарь, падла косорылая! Я за вас в это дерьмо лезть не буду. А если сами в парашу сядете, ещё и меня своим помётом зафоршмачите, порублю весь ваш птичник на мясные консервы! Соловей, пять минут прошло. Где Бес?

-Да ладно, Лёха, успокойся – ответил Соловей. – Ништяк всё, замнём. У Беса тут подарок для тебя в заначке. Завтра будет всё в ажуре, оформлять поедем…

-Подарок? – вскипел Лёха. – Да уж больно хороший подарок! Ну, так где он?

-Кто – подарок или Бес? – Соловей пытался перевести всё в шутку, благо дело, они с Лёхой не первый год были знакомы, и из всей бригады только он один мог с ним говорить так запанибратски. – Слушай, давай замнём непонятки. По-моему, мы за разные темы бакланим. Я вообще-то про делара того толкую. Вычислили его. Бес с ним потолковал. Сейчас он вон, у Димы в гараже сидит, парится. А на завтра уже нотариус ждёт.

-Вот пусть Дима с лохом тем и едет к нотариусу. А танкиста сами найдёте – смягчился Лёха. – От Беса покруче сюрпризы. Во-первых, на лохматку заява. И в этой заяве ещё и про вас упоминается. Тебя и Толяна.

-Ну, это фуфел полнейший. Замнём. Без базара.

-Вот этим Толян и должен был заниматься сегодня, а не харю свою заливать! – взорвался Лёха. – А за Беса я с папой только что разговаривал – добавил он уже вполголоса. – Ну, так, где он?

-Причём здесь папа? – не понял Соловей. – Что, за комерса непонятки? Так ты же сам…

Тут уже Лёха не выдержал и ткнул Соловья кулаком в грудь.

-Что ты мне лажу втираешь? Хорош под дебила косить! Какой комерс? Ферзь его ищет!

-Да ну! – ошеломлённый, внезапно протрезвевший, Соловей медленно опустился на стул. – И с чего бы…

-Короче, выметайтесь вон отсюда, и без него не возвращайтесь! Срок вам – до шести утра. Ищите хоть за углом, хоть у кобылы в трещине, меня это не волнует. Ты, Геша, останься. Пацаны и без тебя справятся, а нам ещё потолковать надо.

 

Я, Попов Андрей Андреевич

 

Лично я для себя не приемлю, да что там не приемлю – попросту не могу у себя в голове уложить таких понятий – всякого рода постулатов, доктрин, установок, которые почему-то приравнивают к характеру человека. Все эти термины, наподобие «оптимизма», «пессимизма», «фатализма» и им подобных, тем паче – в условиях нынешней современности. Как это можно быть однозначно оптимистом (или пессимистом), а уж тем более уповать на судьбу или провидение – верная отговорка для всякого рода слюнтяев и бездельников. Уж и вправду им везёт свыше, раз они могут позволить себе вести праздный образ жизни, и при этом не помереть с голоду – времена нынче лихие. Отошла в небытие эпоха всяческих дебатов о проблемах мироздания – это лет так двести назад, подобные учения плодились, как грибы; всяческие «измы», которые впоследствии оказались, как говорится, «разговорами в пользу бедных». Зато с новой силой разгорелись споры о достоверности теории Дарвина – на уровне учёных, философских, религиозных и прочих дискуссий. Охота этим пустомелям, живущим на всём готовом, типа легендарного Ксанфа, делать вид, что не зря небо коптят, вот и именуют себя мудрецами. А пресловутая теория Дарвина попросту заявляет о себе, и именно она оказывается самой действенной, диктующей законы жизни – естественный отбор, выживает сильнейший! Нет, я не могу определённо заявить, что этот ёмкий термин – «сила», «сильный», «сильнейший», может определяться, скажем, силой денег, положения в обществе, или хотя бы силой духа и разума. Не говоря уже о физической силе – что есть удар Мохаммеда Али, вкупе с бицепсами Шварценеггера, в споре с обыкновенной дурой-пулей, или миниатюрным газовым баллончиком? То лишь во времена дикой природы, в каком-нибудь каменном веке, могли здравствовать Гераклы-Аполлоны, да и те молились Зевсу, чтобы помог выжить. Я говорю о силе – цепкости, умении приспособиться к любой среде, в какую занесёт нелёгкая, нутром ощутить перемены, иметь стратегии на все случаи жизни, чтобы не оказаться застигнутым врасплох, и не предстать беспомощным и уязвимым перед этими «непредвиденными обстоятельствами». Хотя какие обстоятельства в наше время могут быть предвидены…

Помню, в советское время, эту ностальгическую эпоху видимой стабильности и благополучия, всеобщей уравниловки и неприязни к чему угодно, не соответствующему шаблонам – читай: страха перед неизвестным – существовал такой термин: приспособленец. Вот пусть мне теперь бывалые мудрецы и объяснят: что это слово значит? Вот тот же Козлов – человек старой, «совдеповской» закалки, по нему же видно. Может, он и не тоскует по идиллическим семидесятым, но всё равно – его натура, этот «хомо советикус», впитанный им с молоком матери, и это уже пожизненно. Вот он, да ему подобные, смотрящие мне вслед с саркастической усмешкой, брезгливым презрением, сквозь которые трудно скрыть органическую ненависть к тому типу людей, к каковым можно смело причислить и меня. К тем, кого они считают – «приспособленцы», «потребители», «манипуляторы», и считают этакой опухолью на здоровом (ой ли?) теле нашего постсоветского общества. И, даже если не брать в расчёт то, что у всех этих «блюстителей чести» совесть отнюдь не кристальна, и моральные принципы тоже не безупречны – разве что всё это поощрялось Её Величество Системой на протяжении больше, чем полувека, - всё же в защиту, как они выражаются, «приспособленчества», я готов привести уже свои, не менее веские, доводы.

«Хочешь жить – умей вертеться!» - это старинное правило существовало во все времена, им и руководствовались при любом выборе. Работы, вуза, брачного спутника, а уж тем более – при вступлении в партию. Да и то - это всё было ещё тогда, когда все варианты выбора были строго регламентированы. Всё равно это правило прочно бытовало, хоть Система официально его и не одобряла, считая это жизненным кредо жуликов. Но что, неужели кто-то поверит, что карьеру все делали по призванию, браки заключали исключительно по любви, а в партию шли по убеждениям? 91-й год показал, какие они все убеждённые коммунисты – чуть ли не соревновались в том, кто позаковыристее охаит вчера ещё родную партию, обвинив её во всех смертных грехах. Интересно, кстати – а как у дядюшки Козлова обстояли дела с партией? Наверняка в ней состоял, может, ещё и активистом был каким-нибудь, а теперь стыдливо умалчивает об этом. Что бы он на это сказал? Обвинил бы во всём времена? Ну, вот и разобрались. Его время требовало одного, моё время ставит другие условия.

Или ещё одна народная мудрость – «Если ты не в силах изменить окружающий мир, сумей приспособиться к миру существующему». Вот! А, даже если дальше следовать – взять тех, у кого запросы поглобальнее, кто решился изменить мир, и кто вершил эти перемены! Так этот мир изменяли как раз те, кто к существовавшему – до этой перемены – миру, были приспособлены как нельзя лучше; и имели весьма прочные позиции в том «старом мире», от которого они «отрекались», а если уж совсем начистоту – призывали отрекаться, всякого рода «марсельезами» и более дерзкими лозунгами. Ведь кто вершил революции – уж не те ли «угнетённые» - полуграмотные, изнурённые, голодные, которых и людьми-то не считали, предпочитая именовать их попросту «массы»? Нет, на них лишь опирались, как на деревяшки; опирались те, кто и до своих «реформ мироустройства» занимали место далеко не «в низах». Откройте любой учебник истории – взять ту же Французскую революцию, или даже те же «поющие революции» времён падения «железного занавеса». Ну, или взять любой военный переворот – какой из них совершили рядовые? Их устраивали генералы, стоявшие доселе у высших эшелонов власти, и опять-таки, отлично приспособленные к существовавшим порядкам. Да даже если не затрагивать эту чёртову политику – взять любую житейскую ситуацию - тут снова мудро шепчет эта истина, старая, как мир – сперва приспособиться, научиться жить там, где живёшь, и лишь затем можно что-то предпринимать для изменения. И то – прежде, чем отрезать, семь раз отмерь – что и на что менять, и чего ради. Хватит уже, насмотрелись на кипучих безумцев - кричащих, что так жить нельзя, что всё надо менять, опрометчиво срывающихся со всех своих мест, и, зажмурив глаза, прыгающих в пропасть хаоса и неизвестности. Вот, скажете – опять меня на политику тянет – ведь такой прыжок в пропасть с завязанными глазами, навеянный полузабытым «Интернационалом», совершил не один человек и не группа лиц, а целая человеческая раса, занимающая одну шестую часть земного шара, и условно именуемая «хомо советикус». И теперь, устав от хрипоты лозунгов, эйфории типа «ура, свобода, новая жизнь, теперь всё будет, как в Америке!», и последовавшего разочарования - поскольку новая система принесла не манну небесную, не рог изобилия, но массу доселе незнакомых проблем – теперь вся бывшая Страна Советов так и бродит во тьме, пытаясь на ощупь обрести точку опоры. Легко прыгать с завязанными глазами, попробуй после на ноги встать.

А если перейти от общего к частному – от проблем общенародных к заботам насущным, любого из нас в отдельности, то это только в сказках так бывает, подобно Емеле: подфартило – и из грязи в князи. Или та же Золушка: стукнуло принцу в его юную, отчаянную голову – и стала замарашка королевой. Ну, в отношении женщины, ещё отчасти можно предположить, что залог её счастья именно в чудесной встрече с принцем. Хотя, во-первых, на всех золушек принцев не напасёшься; а во-вторых, уже от неё самой зависит, какую работу ей предстоит над собой проделать, дабы соответствовать поставленной задаче – быть для своего принца достойной партией, не уповать же на одну внешность; а то, глядишь, карета тыквой станет, а там и разбитое корыто… А что до нас, мужчин, то на то нас мужчинами и сотворили; наш удел, наша стезя – всего в жизни добиваться самим. Своей головой, своими руками, своими усилиями. В этой скупой истине я убедился не так давно, когда сам уже прошёл через всё. Ведь были и в моей жизни своего рода «добрые волшебники», которые мне, если можно так выразиться, «покровительствовали», делали мне «зелёную улицу» на моём жизненном пути. И я жил вполне припеваючи, но всё равно, в конечном итоге, от всего этого отрёкся, и начал с нуля. Потому, что тогда я, как сыр в масле купался, хватал с неба звёзды, будучи при этом неким «прилагательным». Приложением, дополнением, придаточным - к тому или иному существительному. А такой расклад не очень соответствовал моим планам на жизнь, моей, скажем так, генеральной линии, жизненной стратегии. Хотя, без сомнений, это был важный, необходимый этап – заложения фундамента этой стратегии. Когда я отошёл и стал сам по себе, мне поначалу стало трудно – как я говорил, пришлось создавать всё с нуля. Но к тому времени, я был, во-первых, уже умудрён довольно ценным опытом; а во-вторых, я твёрдо знал, чего я хочу от жизни, чего я буду добиваться, и как. И это была уже не юношеская эйфория, подобная той, когда я впервые прикасался к «деловому миру», и с божьей помощью своего первого «дяди» впервые ощутил вкус денег, власти и уверенности – нет, то всё был детский сад, плоды с чужого дерева. А когда я «отделился», я имел уже выработанную стратегию и тактику, созданные в результате многолетних размышлений, сопоставлений и исследований окружающего мира. И я делал уже свои первые шаги – шаги Андрея Попова, а не действия по чужой инструкции, как доселе. И, насколько я вижу, на моём пути становления всё пока идёт, как надо. Благо дело, я и со старыми своими компаньонами не ссорился, не скандалил, не мелочился и никого ни в чём не упрекал. Просто в один прекрасный день я сказал: спасибо за всё, дальше я сам. И меня поняли, более того – одобрили: уж они-то люди умные, знают прекрасно, что ничто не вечно под солнцем, старые уходят – приходит пополнение, и уж куда как лучше, когда «сами себя создают», а не бездумно эксплуатируют то, что создавалось до них и без них, годами упорных трудов и массой вложенных средств.

Ну, раз уж я остановился на своём примере… Мои изначальные стартовые позиции были весьма скромны, даже незавидны, без всяческих «бонусов» и социальных гарантий, и, с точки зрения фаталистов, я был обречён влачить нищенское существование, представляя собой гибрид «Ивана, не помнящего родства», с каким-нибудь перекати-полем, а то и вовсе «работником ножа и топора» - к таким итогам приходят многие из тех, что росли без семьи. Так и я – родителей своих в глаза не видел, и кого как звали – не ведаю; слышал только краем уха, что породила меня какая-то бродяжка лет шестнадцати, да так и бросила на произвол судьбы. И очутился я в Доме малютки, откуда меня, совсем крохотного, забрала и усыновила та женщина (Царствие ей небесное!), которую я всю жизнь считал своей матерью. Она и нарекла меня – Андрей Андреевич, и Попова – её девичья фамилия. До этого меня, может быть, звали как-нибудь по-другому, но как – меня никогда не волновало; мне моё имя нравится, и надеюсь, мои потомки смогут им гордиться. По крайней мере, не представляю, чтобы меня звали как-то иначе. В раннем детстве, правда, я бредил космосом и Гагариным, всё время играл в него, и как-то я спросил у мамы – а почему она меня Андрюшей назвала, а не Юрой, как Гагарина. И мама мне ответила – потому, что Юрий Гагарин уже один есть, ты лучше стань Андреем Поповым–первым, чем Юрием Гагариным-вторым. Чтобы потом мальчики мечтали поскорее вырасти, и стать такими, как Андрей Попов. Хоть это и было сказано в шутку, всё же в моём подсознании, выходит, это отложилось, и со временем дало всходы.

Моя мать жила в нужде, и я в детстве не был избалован сладостями, не был задарен игрушками, познал и голод и холод; но всё же материнской лаской и заботой обделён никогда не был. Она делала для меня всё, что могла. И я нисколько не упрекаю её ни в чём; хотя какие ещё упрёки? – она ведь не могла быть только матерью, в первую очередь, она всё же была женщиной, и ей было необходимо, чтобы рядом был мужчина. Но ей в этом крупно не везло – она практически всю свою жизнь оставалась одинокой и несчастной. Хотя устроить свою судьбу, а заодно и найти мне отца, создать нормальную, полноценную семью, пыталась до конца дней своих. А выходило, в сущности, всё наоборот.

Первый мой отчим появился, когда мне было три года. Это был самый светлый, самый счастливый период в моём детстве. Андрей, как его звали (оттого и я Андрей Андреевич), прожил с нами в общей сложности шесть лет, и был единственным человеком, которого я величал папой. Вплоть до его внезапной, нелепой смерти, о подробностях которой у меня сохранились неясные, расплывчатые воспоминания. Но папа был действительно искренне привязан и к матери, и ко мне – до сих пор помню, как он со мной увлечённо играл, занимался, хотя я видел его редко. Он работал шпалоукладчиком, и был постоянно в разъездах (как я позже узнал, на ПМС он мотал «химию»), и каждое его возвращение домой было действительно праздником.

С его смертью для матери словно погас свет. И, что греха таить, стала она время от времени «разряжаться» при помощи спиртного. Через пару лет появился новый отчим, который сразу невзлюбил меня, и матери порой приходилось даже прятать меня от него, или закрывать своим телом, принимая на себя град его остервенелых побоев. Зачем, во имя чего, она терпела все эти зверства, продолжая жить с этим подонком – одному Богу ведомо. А в моём беспутном детстве настала новая веха – я стал бродягой. Звучит, конечно, весьма нелестно, но что было, то было, и мне себя стыдиться нечего. То было тоже своего рода веление времени, ведь дома оставаться я далее не мог. Смеётесь? Смейтесь, смейтесь. Кто по наивности полагает, что быть бродягой легко и не требует никаких особых качеств и усилий, тот – как говорили в аналогичных ситуациях и Иисус Христос и Остап Бендер – пусть первый бросит в меня камень. (Какая между ними колоссальная пропасть, но высказывание суть одно и то же!). И, в придачу, пусть у себя на лбу напишет «Дурак!», и ходит по округе, как святой-блаженный, потому что надо быть действительно блаженным, чтобы так рассуждать о бродягах. Для меня лично бродячая жизнь была школой, или, скорее, экзаменом на выживание, ведь нигде так сильно, как там, не проявляется теория Дарвина. Когда ты предоставлен лишь сам себе, и полагаться можешь только на себя, и все вокруг твои враги. Против тебя - и закон, и мораль, и мирные «цивилизованные» обыватели, и всякая шпана. Будь то зажравшиеся «гопники», жаждущие - лишь бы над кем поизмываться; или всякие мелкие сявки, «косящие» под уголовный элемент. Потому-то и не выдерживают такой жизни – одни скатываются на дно, спиваются и оседают где-нибудь на свалке, другие примыкают к той или иной шпане, а кто-то и вовсе помирает, среди бродяг это частое явление. Постоянные переезды из города в город, поезда, автобусы, вокзалы, полустанки, рынки, пивные ларьки, подвалы и всякого рода случайные заработки, вроде разгрузки фургонов или торговли мороженым – всё это сулило за собой постоянную смену климата, окружения – я чуть ли не каждый день оказывался в новой, незнакомой среде. И, волей-неволей, я всё же стал, как нынче модно выражаться, «социально адаптированным», то бишь стал осваиваться с ходу на любом месте, в любой среде, находить общий язык с кем угодно, кто бы то ни был. Здесь мне и пригодилось то правило, которое любил когда-то повторять папа Андрей, и которое я, уже много позже, слышал от тех, у кого я «учился жизни». «Где бы ты ни был, каким бы ты ни был, с кем бы дело не имел – человеком надо быть!». И что это значит, я понял как раз в бытность бродягой, да и потом уже я извлёк ещё кое-какие выводы. Ещё запомнился мне такой случай. Было мне лет четырнадцать, и у меня возникли разногласия с одним жлобом. Был тот жлоб лет на пять меня старше, вдвое шире меня в плечах, и если мне не изменяет память, он подался «вольным ветром», скрываясь от воинской повинности. Не помню, по какому поводу мы спорили, но тот решил попросту силой заставить меня согласиться. Подчинить меня своей воле. Я же упорно стоял на своём, и, в ответ на его угрозу «чего-то» мне дать, ответил:

-Вот у тебя есть кулаки. Ты знаешь приёмы. Это – твоё оружие. А у меня этого оружия нет, вот ты и давишь на меня. А интересно, была бы у меня в руках пушка, ты бы тоже так, в наглую, наезжал?

Тот, никак не ожидая такой дерзости, прямо-таки опешил от удивления. Это была уже моя победа – я внёс сумятицу в «тыл врага».

-Человеком надо быть, вот чего! – сказал я тоном бывалого наставника. – А если с теми, кто слабее, с теми герой! А как нарвёшься, так сам «цыганочку» запляшешь? Смотри, таких не уважают. Припомнят при удобном случае.

В довершение всего, сей разговор у нас состоялся при свидетелях, и общественное мнение всё же приняло мою сторону. Хоть, конечно, поддерживать сильного проще и безопаснее. Тем паче - в моём тогдашнем возрасте, когда, грубо говоря, разум – ничто, а сила – всё. Но я, тем не менее, дал понять, что любой из них может сам попасть в такую ситуацию, когда давят силой. И поэтому если сейчас они поддержат силу, то также и в их сторону не отзовётся ни один голос, также потом и их оставят один на один с проблемой.

-Что – самый крутой, на молодого тянуть? – сказал один.

-Чего руки распускаешь – сказать ничего не можешь? – сказал другой.

-Чего, на беспредел идёшь? А ты знаешь, что за беспредел бывает? – сказал третий, и это слово «беспредел» подействовало уже безотказно. Я выиграл спор.

Да, это отнюдь не делает мне ни престижа, ни славы, стезя эта весьма нелестна, и многие меня попросту не поймут, брезгливо сморщатся, услышав, что я в своё время был бродягой; а может, и вовсе не поверят, восприняв это, как не совсем удачную шутку. Мол, «бродяга Андрей Попов» - это нонсенс, нечто сродни «еврею-дворнику». Я, однако, для широкой общественности и не афиширую сии подробности своей биографии, впрочем, я и не из тех амбициозных краснобаев, любящих всюду рассказывать о себе, как будто их персона больше всего интересна всем окружающим. Лично я уверен, что для хорошей беседы всегда найдётся много более интересного, чем копание в грязном белье и стоптанных подошвах. То есть, о себе я предпочитаю вообще не распространяться. И так каждый, кому что нужно знать – знает, а уж кому знать не нужно… Конечно, есть и у меня такие люди, с которыми я могу поделиться чем-то сокровенным, но опять-таки – лишь чем-то, что, в общем-то – естественная потребность каждого человека. А если уж совсем начистоту, то «бескостный» язык, склонность всюду выставлять свою персону, смакуя всю свою биографию вплоть до интимных подробностей, хвастливая откровенность и позёрство – та пресловутая «звёздная болезнь». Которой охотно «заболевают» - не то, чтобы уж знаменитости, а даже многие те, кто хоть мало-мальски почувствует, что его уважают, что с ним считаются, что к нему проявляют интерес – и уже возомнят себя великими авторитетами, пупами земли. Так вот, это выпячивание, и эта «звёздная болезнь», с моей точки зрения, вовсе не гордость, и не чувство собственного достоинства, и даже не апломб. Это самый, что ни на есть, натуральный эксгибиционизм. Или что-то неясно?

И, без ложной скромности, скажу: я благодарен судьбе за то, что были в моей жизни «годы странствий», годы тяжкой, и в то же время вольготной, бродячей жизни. Потому, что именно тогда я открыл в себе два удивительных дара, ниспосланных мне свыше. Те бесценные дары, которые служили мне верой-правдой на протяжении всей жизни, благодаря которым я сумел выжить, победить в борьбе с обстоятельствами, зачастую незавидными, а порой и весьма фатальными. Сумел найти себе дорогу в жизни, и по сей день борюсь за место под солнцем. И всем тем, чего я когда-либо достиг, я обязан – не знаю, судьбе или Богу, ангелу-хранителю или вовсе Дьяволу – мне никто не докладывал, кто меня чем одарил. Но именно эти два моих дара, оказалось, и вершили весь мой жизненный путь. Не знаю, как сложилась бы моя судьба, где б я сейчас прозябал в нищете и одиночестве, под каким тяжким бременем сгибался бы, проклиная себя и весь свет, если б не те возможности, каковые мне открылись именно в бытность бродягой. Да, именно тогда я открыл себя для самого себя. Я впервые понял, впервые осознал, впервые ощутил – кто есть я.

Одним этим даром был, несомненно, дар убеждения. Искусство ведения переговоров. Умение отстоять своё мнение и доказать свою правоту. То, что совершенно естественно и необходимо для любого, кто, так или иначе, метит на независимого, серьёзного, делового человека - ведь без этого качества человек попросту обречён всю жизнь лишь выполнять чужие инструкции и держать язык за зубами: твоё мнение никого не интересует; молчи, дурак, авось за умного сойдёшь…

Мои первые шаги в этом искусстве – я уже вкратце упомянул о том инциденте с одним здоровенным лбом, которого я сумел поставить на место. Но даже сейчас, когда я, сквозь призму изрядного опыта и многолетних наблюдений, рассматриваю вопрос о сущности переговоров, всевозможных «разборок» - в классическом понимании этого слова, а не в жаргонно-киношном; (то есть разборка – выяснение разногласий, выявление претензий, решение вопросов – в чём суть проблемы, из-за чего, из-за кого, и кому как теперь действовать; а вовсе не кровавая бойня, где никто и ничто не разбирает); так вот, анализируя все эти переговоры, разборки, сходки, совещания – я пришёл к печальному, но правдивому выводу. Что во всей нашей бывшей Совдепии, они (даже на уровне официального, серьёзного бизнеса; да что там бизнес, даже многие политические дебаты) проводятся по одной, весьма примитивной и старой, как мир, но жёсткой и в то же время хитрой модели. А именно - по методу воровской «сходки», или современных бандитских «рамсов», что совершенно не меняет сути. Основной принцип всех этих переговоров-споров-диспутов, состоит в следующем. Чтобы доказать свою правоту, нужно не столько разъяснять или обосновывать свою позицию, сколько разносить в пух и прах позицию оппонента. Дать всем понять, что возражения в твой адрес являются сущей бессмыслицей. Твоя правота подтверждается автоматически, если ты докажешь, что твой оппонент неправ, или, что ещё хуже, что он, так или иначе, «косорезит». Поэтому самое главное в подобного рода дискуссиях – не «завалиться». «Завалиться» означает либо говорить то, что противоречит сказанному тобой ранее, либо предъявлять заведомо ложные аргументы, а уж тем более – видя тщетность своего положения, срываться на угрозы и агрессивность. И, если по ходу спора вдруг кого-то перебивают, заявляя: «А, завалился!» - и докажут, на чём и как он «завалился», то его оправдания или объяснения уже никто не станет слушать. Он проиграл, и теперь должен лишь принять диктуемые правила.

Вот именно поэтому мастера «разборок» - не обязательно воры, бандиты или уголовные авторитеты – те же следователи! Та же милиция-полиция, те же бизнесмены, политики, начальники любого уровня! Короче, те, кто не понаслышке знает о ведении переговоров, тех же дискуссий или дебатов – не могут не заметить одной такой тенденции. Каждый говорящий стремится не повествовать о своей позиции, (рассчитывая, что это будет чуть позже, и будет сказано уже в повелительном, а не в повествовательном наклонении) – а задавать вопросы, причём не напрямую относящиеся к делу, а несколько иного рода, короче – расставлять ловушки, на которых оппонент может «завалиться». Потому-то искусство таких переговоров включает в себя именно это – умение ставить свои ловушки, видеть при этом чужие, и избегать их. Как если снова вернуться к тому случаю с тем самым жлобом – я уже не помню, с чего у нас возник сыр-бор, и кто был прав, кто виноват. Но я его поймал на самом непростительном грехе – на беспределе, и тем самым выиграл спор.

Конечно, было бы наивно, да что наивно, более того – нелепо и ребячливо, сводить весь процесс ведения переговоров к схеме уличной «разборки», хотя даже судебный процесс зачастую смахивает именно на неё. Впоследствии, разумеется, мне приходилось немало совершенствовать, оттачивать своё мастерство, ибо гений есть талант, помноженный на трудолюбие, как гласит пословица. А я уже тогда понял, что в области дипломатии, организации, или, как это нынче модно называть, менеджмента – я должен стать именно гением. Чтобы суметь, перед кем бы то ни было, отстоять свои интересы.

И вскоре мне пришлось держать экзамен – и в том числе как раз по искусству переговоров. Очередной экзамен на выживание.

Бродячая жизнь не могла продолжаться долго – сколько верёвочка ни вейся, а конец будет – и конец был, притом весьма драматичный. Летом 87-го меня задержали у вокзала в Симферополе - поймали за руку с краденым чемоданом. Я понял, что меня предали, причём свои же, даже догадывался, кто именно. Но хоть воровал-то чемодан не я, моя задача была – реализовать его содержимое; всё же я не назвал ни одного имени. Взял всё на себя, сославшись на голод и ещё тысячу абстрактных причин. Все мои тогдашние сотоварищи, узнав о моём «залёте», в панике рванули из Крыма в тот же вечер. Я же ехал в Таллинн в спецвагоне. В том же самом вагоне, где на этап везли зеков, и кое-кто из них поделился со мной советами…

Далее последовали два года, вообще напрочь убитые, бессмысленно вычеркнутые из жизни; годы, не принесшие ничего, кроме разочарования в людях, цинизма и горечи. Горечи за то, что жизнь не такая, какой представлялась; люди не те, за кого пытаются себя выдать, и вообще, в одночасье рухнули все мои юношеские идеалы и устремления. То была колония – спецшкола для малолетних преступников. Другими словами – детская тюрьма.

А идеалами моей юности были – братство, любовь и свобода. Живи не по шаблону, не по принуждению, живи по зову сердца. Не делай ничего плохого «своим» - ладно, в жизни всякое бывает, укради ты у «чужого»; но со «своим» делись последним. Не бери на себя невыполнимого; не дал слова – крепись, но уж раз дал… Никого не бойся, правда – лучшее твоё оружие. Если ты прав – твой противник бессилен, а если начнёт чего возникать, то вступает в силу закон волчьей стаи. Но такие жизненные устои правили лишь в книжках про приключения Тарзана в джунглях. В реальной жизни всё оказалось наоборот, и я уже в поезде рассуждал о своей бродячей романтике со злым сарказмом: «Так мне, дураку, и надо. Авось поумнею».

В колонии я с первого же дня уяснил одну истину: в тюрьме, пусть даже в детской, первыми вымирают одиночки. В одиночку не выживешь, кем бы ты ни был. И я решил, что в первую очередь следует примкнуть к какой-нибудь когорте, сообществу, «семье», как там называли это сами пацаны. Благодаря своей цепкости и наблюдательности, вкупе с умением найти общий язык с любым, при этом сохраняя нейтралитет, я с первых дней закрепился там, создав себе репутацию «простого пацана», оказавшегося там чисто по собственной глупости, и не обижающегося за это ни на кого. Большим плюсом в мою пользу было ещё то, что я взял всё на себя. Пацаны держались со мной простецки, запанибрата, и я отвечал им тем же самым – они присматривались ко мне, а я, в свою очередь, к ним. Хоть после предательства тех, с кем я делил свой последний кусок хлеба, за кого я, рискуя челюстью, вступал в споры со старшими – я не мог доверять никому, но всё же там я видел необходимость определиться. Кому-то надо было, пусть частично, но довериться. Тем, с кем бок о бок мне предстояло прожить два года.

Таким образом, у нас всё же сформировался свой определённый круг, главным образом из прибывших в 87-м, вместе со мной, но среди нас были и колонисты с большим стажем. Наше сообщество образовалось не то, чтобы «по интересам» - например, мои увлечения были: чтение, психология, в которой мои соседи по неволе вряд ли чего смыслили, а я же посему и держал свои увлечения при себе; что ещё? Ещё путешествия, музыка, изобразительное искусство – я обожаю рисовать и обожаю фотографировать; ну и, конечно же, прекрасный пол, но чем-чем, а уж этим я не делюсь вообще ни с кем. Я лишь слегка подрагивал уголками губ, слыша пацанские словесные баталии о том, кто больше «закадрил», да у кого «круче» на любовном фронте «победы» - у меня это вызывало лишь лёгкую иронию снисхождения, для меня этап «самоутверждения в роли мужчины» был уже давно пройденным.

А что же до нашего «братства», то мы объединились по одному-единственному, но самому важному принципу. Нас объединяло то, что все мы – не «урки» и не «чушки», мы просто парни, по тем или иным причинам преступившие закон, и волею судьбы оказавшиеся теперь здесь. И наша единственная цель здесь – выжить. Выжить достойно, чтобы потом, отмотав положенное время, вернуться на свободу с минимальными потерями. Вернуться человеком, рассчитавшимся за свои прошлые ошибки, а не рабом, по рукам и ногам связанным новыми путами. Поэтому в нашей «семье» существовали, и весьма строгие, правила: 1. Не выделяться, никуда не лезть – ни в «актив», ни в «отрицаловку», отклонять все варианты «вербовки» - как со стороны администрации, так и со стороны «блатных». 2. Не играть в карты и другие азартные игры; в порядке исключения позволялись игры между собой, и то не на деньги. 3. Ни на что не «подписываться», не брать на себя никаких обязательств ни перед кем, и вообще не соваться в чужие дела; сохранять нейтралитет по отношению ко всем. 4. Не участвовать в травлях и унижениях всяких там «опущенных», «обиженных» и «лупней», не эксплуатировать их, но и не заступаться за них. 5. Не вступать ни в какие конфликты, ни на чьей стороне – за исключением случаев, когда дело касается кого-то из членов «семьи», либо если имел место явный беспредел, и беспредельщика следовало урезонить. 6. Всегда и во всём поддерживать друг друга, помогать, стоять друг за друга до конца. Мы не трогаем никого – нас не трогайте. Мы в ваши дела не лезем – не лезьте в наши. А наши дела просты – хотим спокойно, с достоинством, выжить.

Поэтому, естественно, у нас не допускались никакие «шалости», частенько устраиваемые «блатюками», хулиганами и иже с ними, пытающимися установить в «калоше» лагерно-блатные порядки. Кто-то перед ними благоговел, считая разнузданную наглость, нигилизм по отношению к морали, закону, старшим; хамство и стремление унизить слабого, подчинить его себе – показателями зрелости, мужества и независимости, но это было личное дело каждого. Кто хотел плясать под дудочки «блатуры», те плясали, и многие из них и становились «шнырями», «лупнями», или, в лучшем случае – «шестёрками», это если кто приглянется кому из «босяков». А те, в свою очередь, хотели иметь под своими «дудочками» как можно больше «танцоров».

И поэтому нас пытались трогать. Пытались переманить на свою сторону, «подписать» на какую-нибудь задумку, посадить за карточный стол, а то и хуже – подстроить какой-нибудь «косяк», вроде того, чтобы что-то украсть и подсунуть. Я-то воспринимал все эти поползновения уже иначе – мальчишкам неймётся, у них ещё детство в заднице играет, вот и не живётся им спокойно. Всё на подвиги тянет. Но всё же такова была реальность. Никто не был виноват, что мне суждено было повзрослеть раньше их; и что я уже на многие вещи, которые для них были камнями преткновения, поводами для драк, бунтов и ещё неизвестно чего – я же смотрел на них иначе. Спокойно, с доброй снисходительной усмешкой в углах губ…

Моей «семье» я оказался нужен, и как раз благодаря своему ораторскому искусству. Всегда, когда кто-то из «наших» оказывался втянут в историю и возникали споры – за нашу «семью» говорил всегда я. Мне удавалось – спокойно и обстоятельно, раскладывая всё «по полочкам» - убедить слушателей (а какой судья лучше, чем общество? Чьё мнение сравнится по силе с общественным?), что та проблема, на которую «нарвался» наш пацан – либо недоразумение, либо его просто «прихватывают на пушку», либо это чей-то чужой «косяк» и «подстава». За «своих» я мог быть уверен, что никто не станет «косорезить» - то бишь воровать или «стучать», а также нарушать наш устав. Потому что за любой серьёзный проступок просто изгоняли из «семьи», и мальчишка оставался один. Другие «семьи» его уже не принимали – «раз предал одних, то и нас предаст так же»; а затем «блатура» ради забавы фабриковала в его адрес претензии и обвинения. И изгой «вымирал», пополняя собой общество морально уничтоженных существ, вынужденных безропотно терпеть насилия и издевательства; многие из таковых вынашивали тайные планы мести…

Наша же «семья» принимала всё новых членов, особенно старшего возраста – мы были готовы принять каждого, кто разделял наши правила. Большинство были те, кто уже твёрдо решили - после освобождения остепениться, и «завязать» с прошлым образом жизни, как ошибками детства. Хотя к нам пытались пролезть и всякие скользкие типы, терпящие неприязнь и, ещё не совсем явные, признаки дискриминации – чтобы как-то обеспечить себе «прикрытие», но таких мы сразу «отшивали». На всех переговорах от имени «семьи» по прежнему выступал я, это уже считалось само собой разумеющимся, заодно я и оттачивал своё мастерство, свой дар убеждения. Во-первых, я никогда не «заваливался», а во-вторых, никогда не выходил из себя; и, как правило, мои противники делали это сами. На что следовал возглас толпы: «А-а, завалился!». А если уж кто вдруг срывался и кричал на меня что-то вроде «Чего ты тут лечишь?», обвиняя меня в том, что я, хоть и складно и «без сучка и без задоринки», но пудрю всем мозги – то тогда его обязывали в течение минуты представить доказательства моей неправоты. В противном случае его ждал полный провал. Завалился! Ну, а если он пытался что-то объяснить мне с помощью силы, то кулакастые ребята были и в нашей «семье». Которые чтили и соблюдали наше правило номер 6.

Так вот и прошли ещё мои два года, и домой я вернулся, будучи шестнадцати лет от роду – свалился матери на шею, не имея ни работы, ни образования, одним словом – ничего, окромя «волчьего билета». Правда, мать сразу заметила одно обстоятельство. Два года назад она провожала в колонию мальчишку – вихрастого, непоседливого, мечтательного, всем увлекающегося. Теперь же она встречала взрослого мужчину. Она сама мне это сказала – что мне уже далеко не шестнадцать, хотя биологически и было столько. Может, будет легче в жизни – раз уже познал всё то, что мои сверстники пока себе и не представляют; а может, наоборот, труднее. Ведь крепче всегда спит тот, кто знает меньше.

Той же осенью (то бишь в 89-м) я поступил в ПТУ на слесаря-сборщика металлоконструкций. Не то, чтобы очень уж привлекала меня карьера заводского крутильщика гаек – просто мне было даже всё равно, куда поступать. Куда возьмут – ведь если учесть то, откуда я вернулся минувшим летом, меня отнюдь не ждали с распростёртыми объятиями. Мне же нужно было – во-первых, получить среднее образование, а во-вторых – отсидеться и определиться, как жить дальше. Ясно было только одно – к старому возврата больше быть не может, потому что разменивать всю свою жизнь по мелочам мне совершенно не хотелось. Под «мелочами» я понимал в данном случае развесёлую стезю «джентльмена удачи» да лихой «бизнес», связанный с теми уличными профессиями, которыми я в той или иной мере овладел в силу необходимости. Я же считал своим призванием нечто более глобальное – во всех смыслах; но я пока не видел, что конкретно. На эти решения и выборы, я себе как раз и отвел три года – учёбы в «профтехе». Чтобы, хотя бы ориентировочно, наметить свой дальнейший жизненный план.

«Профтех», по сравнению с «калошей» был местом боле спокойным, и в то же время ещё более «чокнутым». Более спокойным в том плане, что все жили все-таки дома, да и вообще – воля есть воля; и здесь у меня не было необходимости с кем-либо кооперироваться, как там. Здесь я мог себе позволить просто быть сам по себе, что я и позволял себе с большой охотой, потому что общаться мне было не с кем. «Чокнутость» же этого заведения объяснялась тем, что если даже в «калоше» самые видавшие виды наглецы на собственной шкуре испытали, когда их «обламывают», и познали, что на любую силу обязательно найдётся своя сила – то здешние шалопаи этого ещё не ведали. Основную массу учащихся составляли те, кто в школе был из разряда хулиганов-двоечников-прогульщиков, не любимых педагогами, но уважаемых мальчуганами; а, тем более что пока им всё сходило с рук и не учило уму-разуму, то это давало им возможность оставаться детьми. И они были – самые настоящие дети, с совершенно детскими понятиями. Типа «разум – ничто, сила – всё». Или: «надо быть как все; кто не как все – тот хуже всех». В моей группе сразу образовалась «элита» - несколько рослых и задиристых мальчуганов, и среди них один самоуверенный наглец по фамилии Нежданов, считавшийся самым сильным в группе. Он и его компания вели себя вызывающе, а лопоухие мальчишки, в большинстве своём, старались подражать ему, да быть к нему поближе. Что ж, это мы уже проходили…

Я молча отсиживал уроки, а на переменах обычно шёл в конец коридора и садился читать книгу. Сокурсники же все перемены проводили в «курилке» - курить ведь считалось престижным; да ещё играли в «сифака» - правда, только на первом курсе. Первый курс во всех заведениях тем и отличается от остальных, что только «перваши» в перерывах между занятиями коротают время за игрой в эту древнюю школьную игру. Меня же из-за моей мрачной задумчивости, склонности к уединению и чтению либо размышлениям, прозвали Колдун – в честь Колдуна-Гамми, героя диснеевских мультиков. Кстати сказать, все самые популярные прозвища – именно из этих мультфильмов, которые как раз тогда, на закате перестройки, захлестнули необъятные просторы Страны Советов – вместе с народной любимицей, рабыней Изаурой. Что ж, Колдун так Колдун. Называйте хоть горшком, только в печку не ставьте. Хлопотно будет.

Инцидентов у меня в «профтехе» за всё время было два, и то - в самом начале первого курса. Первый раз пытались покуражиться, когда я сидел, как всегда, в сторонке, и читал.

-Эй, Колдун, чего ты там просвещаешься? – пристал один.

Я показал ему обложку книги.

-«Карл Густав Юнг. Психоанализ…» - прочитал тот, и презрительно сморщился. – Фу, бред какой-то. Туфта голимая.

-Оригинально оцениваешь – ответил я. - Ну, а ты читал?

-Я ещё себе голову буду забивать такой ерундой. Это только ты…

-А ты не забивай, тебя никто и не заставляет. Иди, вон, лучше в «сифака» играй. Это интереснее.

После этого случая ко мне стали относиться как-то настороженно – человек «не от мира сего», всегда спокоен и невозмутим, ни на что не поддаётся, всё ему безразлично, какие-то книги непонятные изучает – а вдруг и правда колдун?

И второй раз меня хотел «поднапрячь» этот самый Нежданов. Я был практически единственным в группе, кто не признавал его авторитета. И он решил «оседлать» меня, как он «седлал» многих тех лопоухих мальчишек, пользуясь тем, что он сильнее, хоть я и был старше. Но, как уже было упомянуто, я никогда не пресмыкался перед физической силой, а сам я хоть физически и не был развит – был всегда, скажем так, на уровне среднего мужчины, не занимающегося спортом и не имеющего специальной подготовки, чьи физические упражнения ограничиваются лишь утренней зарядкой – но зато у меня была другая сила. Внутренняя. И её-то как раз у меня было достаточно, чтобы противостоять чьему угодно - физическому или численному, превосходству.

-Эй, Колдун! – сквозь зубы процедил Нежданов. – Сбегай, стрельни мне сигаретку, только быстро!

-Этим, товарищ Нежданов, ты будешь заниматься сам – ответил я, даже не глядя в его сторону.

-Ты чего, ваще, что ли, оборзел? – тот занял явно любимую позу.

-Слушай, парниша, отвали. Не жужжи над ухом.

-Ты, Колдун! – тот схватил меня за плечо. – Сейчас, в натуре, выведешь, и я тебе таких отвешаю…

Я повернулся к нему лицом, и смотрел прямо в глаза, презрительно улыбаясь.

-А ты не думаешь, что тебе за это будет? Никогда не задавался таким вопросом? Вот и подумай, пока ещё не поздно.

-Слушай… ты вообще кто? – наглец был явно ошеломлён.

-Я кто? - передёрнул его я. – А ты до сих пор не знаешь? Я Андрей Попов. Так что думай – и с этими словами я развернулся и ушёл.

Нежданов и его приятели подстерегли меня после уроков в переулке, через который я ходил из училища к остановке трамвая.

-Ну, чего, Колдун? – начал Нежданов. – Ты мне ещё грозить будешь?

-А кто тебе грозит? – рассмеялся я. – Или что, у тебя уже мания преследования? Тут я уже ничем помочь не могу, обратись к врачу.

-Колдун, кончай кривляться. Пацан дело говорит, а ты бред какой-то городишь. Врачи там, мания… Ты сам это… больной какой-то – добавил один из его приспешников.

-Ну, больной я или нет – решать не вам, а что за дело пацан ваш глаголет, я никак в толк не возьму. Пусть объяснит всем, коротко и ясно, кто ему грозит и что у него за предъява. А то стоите тут, как куклы из «Маппет-шоу», мне аж смешно.

-Вот что, Колдун – опять Нежданов перехватил инициативу. – Знаешь, Гагарин долетался, а ты сейчас…

Юрий Гагарин, кумир моего детства… Да, он долетался, но прежде, чем долетаться, он взлетел туда, куда доселе не ступала нога человека, о чём до него и мечтать было невозможно. Открыл новый мир, положил начало новой эры! Может, и я когда-нибудь «долетаюсь», в жизни всякое возможно. Но сначала мне тоже надо так же «взлететь». Взлететь не ниже Юрия Гагарина, раз даже эти придурки сравнивают меня с ним, а не с кем-нибудь ещё. Только гребут они что-то не в ту сторону. Сегодняшний день вряд ли что изменит в моей жизни. Потому что если предстояла какая-то перемена, у меня всегда возникало предчувствие. Я всегда заранее предвидел, когда произойдёт что-то такое, после чего жизнь потечёт в ином русле. Сегодня же я целый день был спокоен. Значит, и не будет ничего.

-Ну, так я слушаю тебя – уверенно ответил я. – Только говори конкретно, а то всё ходишь вкруг да около. Какие ещё угрозы? Какие ещё «предъявы»?

-Чего ты там на меня тянул? Что мне там будет? – Нежданов смотрел мне прямо в глаза, говорил угрожающим тоном, изо всех сил стараясь запугать.

-Что заработаешь, то и будет – ответил я. – Я никогда в жизни ни «шахòм», ни «бегунцом» не был, и ни на кого не «шустрил» и «шустрить» не собираюсь. Так что сигареты пусть тебе вон они – я кивнул на его дружков – стреляют. Если хотят.

-Ты чё, самый блатной, что ли? На нас и не такие, как ты, шустрят! Что, думаешь, брехни всякой начитался, теперь самый умный? Да ты будешь мне всю стипуху отдавать, и на практике будешь мне робу стирать, и инструменты протирать, чтоб блестели!

-Что ж – рассудил я – у каждого может быть в жизни мечта. Я в детстве мечтал о космосе, а ты вот о чём. Но нашим мечтам не суждено было сбыться. Так что лучше мечтай быть великим артистом. Уж мистера Бина ты сыграешь не хуже Аткинса. Даже грима не понадобится.

Дружки Нежданова расхохотались. Они собирались покуражиться надо мной, но я всё оборачивал так, что их предводитель выставлялся в смешном свете. Однако бить мне морду он пока не торопился. Он хотел перед этим меня унизить, растоптать морально, заставить меня чувствовать себя жалким, бессильным и всецело зависящим от его прихоти. Но только вместо этого он оказался мистером Бином, и его же дружки вовсю хохотали над ним. Я же сохранял спокойствие, безразличие и снисходительно-презрительную иронию по отношению - что к этой компании, что к цирковому представлению, которое они мне устроили.

-Ну всё, щенок – Нежданов презрительно сплюнул. – Не хотел я тебя бить, а теперь придётся. Ты всё равно ничего не понимаешь.

-Во-первых, я человек, а не собака. А во-вторых – я на секунду задумался – ну, настучишь ты мне. У меня лицо почешется-почешется, да и перестанет. Зато ты об этом всю жизнь жалеть будешь. Ты знаешь, что за беспредел наказывают? И как наказывают?

-Вы слышите, пацаны? – Нежданову уже понадобилась поддержка от приятелей. – Я, значит, беспредел! Да ты вообще знаешь, что такое беспредел? Ты хоть раз в жизни беспредел видел?

-Когда неправ, и силой давишь. Это и есть беспредел. А как ты это делаешь – это уже твои проблемы.

Тут Нежданов призадумался. Раз я ничего не боюсь, не признаю авторитета ни его, ни компании, спокойно обращаю их угрозы в шутки, да ещё предостерегаю от «беспредела», намекая на то, что это строго наказуемо – значит, и взаправду за мной кто-то стоит. Кто-то такой, который может запросто схватить за шкварник его самого, и устроить ему судилище «по понятиям». Но всё же желание набить мне морду не давало ему покоя. Не хотелось ему ставить точку в наших дебатах на том, что он – мистер Бин. И тогда он переменил тактику.

-Слышь, Колдун, какой беспредел? Мы что, тебя толпой, что ли, бить собрались? Я тебе говорю – давай, как мужик с мужиком, выйдем один на один, вон, на травку. Они не полезут. Хочешь – вообще уйдут. Слышь, Колдун? Давай, в натуре! Как мужики, разберёмся. Один на один. Или чего, ссышь? Не мужик, что ли?

Я рассмеялся. Этот Нежданов и в самом деле выглядел в моих глазах комично.

-Ну, чего ты ржёшь, как дебил? Я с тобой по-человечески, как мужик с мужиком, а ты тут дурачком прикидываешься. Чего – припух? Обосрался? Значит, чмо ты, а не мужик. А чмошники должны бегать и шустрить. Ну, чего встал? Ты мужик или чмо?

-Да я вот думаю, что сказал бы Рейган, если бы Майк Тайсон, недовольный его политикой, предложил бы ему решить эти вопросы на ринге. Один на один, как мужик с мужиком.

Такой мой выпад вызвал бурю хохота.

-А ты что, Рейган? – Нежданов уже выходил из себя.

-Ладно, тоже мне, хорош Тайсон нашёлся! – я сменил тон на более прямой и резкий. – Мужик или чмо, говоришь? Что ж, я принимаю твой вызов. Пойдём на травку, как ты говоришь. Эти гаврики – я кивнул в сторону его компании – пусть тусуются, если хотят. Мне от них ни жарко, ни холодно. Но учти: в ближайшие дни, может завтра, а может, послезавтра, к тебе так же подойдёт один парень. И так же спросит, мужик ты или чмо. И так же, как ты меня, по-человечески, как мужик мужика, позовёт на травку. И скажет он это при всех. Я предупредил. Так что теперь выбирай: или расходимся подобру-поздорову, и базар замят; или будет тогда две драки: одна сейчас, а другая потом. Я за свои слова отвечаю.

-Чего – папочку, что ли, приведёшь? – ухмыльнулся Нежданов.

-Вообще-то мой отец умер. Так что будь добр извиниться! – я уже подзадоривал этого наглеца, решив, что лучше я сегодня получу по морде, да пусть хоть изобьёт меня этот самодовольный дебил – но зато это даст мне возможность раз и навсегда поставить этого Нежданова на место. Заодно и прочим не повадно будет.

-Чего глаза таращишь? Я жду извинений!

У Нежданова лопнуло терпение, и он набросился на меня. Я отмахивался, как умел, вроде, даже раз или два удалось попасть ему по лицу. Однако физически он был намного сильнее меня, к тому же он где-то занимался не то боксом, не то борьбой; а меня, как я уже говорил, никогда особо не привлекали спортивные занятия.

Я захлёбывался своей кровью, затем он повалил меня на землю, стал остервенело пинать ногами. Я не кричал, не плакал, не просил пощады – только ругался.

-Ну чего, щенок? – тяжело дыша, кричал Нежданов. – Ещё будешь босяка из себя корчить?

-Дурак ты! – прокряхтел я, и получил удар ногой в голову. – Ты чего – на зону захотел? Убьёшь ведь!

-Таких не жалко! – пыхтел Нежданов. – Ну, чего? Будешь теперь слушаться? Или мало тебе?

-Не шустрил и шустрить не буду. Давай, убивай, раз ты такой смелый! А за свои слова я отвечаю. Посмотрим, что ты за мужик.

-Пацаны, полундра! – истошно завопил один из его дружков. По переулку шли трое мужчин, это были мастера из нашего училища, и один из них был наш «мастак» Пал Палыч.

-Настучит ведь, гад! – прохрипел Нежданов, глядя на меня с готовностью убить.

-Да за кого ты меня принимаешь, дурилка картонная? Я слишком себя ценю, чтобы ещё опускаться до такой парашливости – стукача какого-то вшивого… Короче так. Слушайте сюда. Они нас уже видели. Поэтому «тикать» поздняк. Остаёмся здесь. Если подойдут – базарить буду я.

-Ну, смотри…

-Так, что здесь у вас происходит? – спросил один из подошедших мастеров. – Попов! Что всё это значит?

-Там, за гаражами на меня какие-то пьяные напали. Сначала чем-то по голове ударили, оглушили, наверное, деньги искали, а ничего не нашли – отпинали со злости. Очухался – поплёлся вон в ту сторону. Смотрю – они идут. Ну, попросил, пускай помогут до травмопункта дойти.

-Значит, Нежданов у нас в тимуровцы записался? А скажи мне, тимуровец Нежданов, почему у тебя все ботинки в крови?

-А почему у Вас, Пал Палыч, ботинки в крови? – парировал я, стоя прямо перед Пал Палычем и капая кровью с лица прямо на его ботинки.

-Ладно, хватит тут цирк устраивать. Нежданов и все остальные, можете идти домой. Я сам доставлю Попова в травмопункт на такси.

-Спасибо, Пал Палыч. Только мы лучше сами как-нибудь. Они-то мои товарищи, учимся вместе, а чтобы Вы из-за меня… понимаете, мне как-то неудобно даже. Тем более, какое такси? Я же весь салон закапаю!

-Ну, разбирайтесь тогда сами.

Мастера пошли своей дорогой, а мы, пройдя через переулок, свернули в соседний и вышли на дорогу с другой стороны от училища.

-Всё, дальше я сам – сказал я. – Да не ссыте, я не стукач. Небось, у самих западло на западле сидит, и западлом подпирается, потому и от других только подлянок ждёте, и за свою шкуру трясётесь. Я за все свои слова в ответе. Сказал – замну, видите – всё замято. А ты – я ткнул пальцем в Нежданова – короче, я предупредил.

В тот же вечер я зашёл в видеобар, где охранником работал мой старый знакомый Глеб, недавно «дембельнувшийся» после Нагорного Карабаха. Раньше мы с Глебом жили по соседству – в деревянной лачуге у самого Центрального рынка. Он после армии поселился в общаге, а мы с матерью так там и жили до самого 91-го года, пока эту хижину не снесли. Ладно, я отвлёкся…

-Андрюха, ты, что ли? – удивился Глеб, узрев меня в таком облике. – Где это ты так нарвался? Пестришь, как новогодняя ёлка! Пошли, посидим. Сейчас всё равно никого нет. Пиво будешь?

-Да я бы лучше водки. А насчёт ёлки – да брось ты, бывало и похлеще, а уж ты и не того насмотрелся. Короче, в профтехе – ну, сам понимаешь, дети есть дети, кто сильнее, тот и прав. Ну, и хмырь один нашёлся. Перед ним – ну, пусть не все, но хватает таких – «цыганочку» пляшут, и в рот ему смотрят. А теперь он решил и меня «подзапрячь». Я, естественно, его послал. Ну и вот, сам видишь.

-Что-то ты недоговариваешь – ответил Глеб. – Что ты путёвый и не «курвишься», я всегда знал. Ты и сейчас это подтвердил. Но причём тут я? Заступиться просишь? Это на тебя не похоже. В тёмном углу подкараулить? Глупо. Сразу просекут.

Он извлёк из–под стойки бара бутылку «Московской» и две рюмки.

-Близко, но не горячо – ответил я, закуривая. – Этот придурок сам хочет с тобой встретиться.

-Как это – со мной? – недоумевая, спросил Глеб, разлил водку и тоже достал сигарету.

-Да так. Сегодня после уроков встретили, сначала чушь какую-то несли, думали – испугаюсь, буду ещё лебезить перед ними. Ну, я стою, мне всё до фонаря, они напрягаются, грозят мне чем-то, а я всё хи-хи, ха-ха, вот и запахло мордобоем. Я и сказал: ты неправ, а теперь ещё и руки распускаешь, как это называется? Беспредел! И объяснил ему, что люди этого не любят.

-А он что, заявил, что плевать он хотел на знаки морские, он сильнее всех и ему всё можно?

-Да нет. Вот тут он как раз слегка обписался. А может, обкакался. Видать, пошевелилась его единственная мозговая извилина, и он подумал: а вдруг и вправду прихватят на беспределе? Но кулачки у него чесались больно сильно. И он мне говорит: а давай разберёмся, как мужик с мужиком. Выходи один на один. Мол, не выйдешь – значит, чмо, а не мужик.

-Ну и что? Просто повёлся ты на «слабò», как пацан.

-Да нет, я не просто повёлся. Я ж вижу – куда мне поперёк него? Решил пообщаться с ним на его же языке. Сказал: хорошо, пойдём. Но только завтра к тебе так же подойдёт один товарищ, и тоже спросит – мужик ты или чмо. И напоследок я сказал: давай, решай. Или расходимся по мирному, или, раз ты так хочешь драки, будет тебе их сразу две. Он, как видишь, выбрал драку.

-Петух он гамбургский, что ещё сказать. Только мне вообще-то не особо хочется с ним драться. Я ж его – не убью, так покалечу. Это их на тренировках учат драться. А нас в армии учили убивать. И потом – сколько ему лет?

-А чёрт его знает. Может, семнадцать, как и мне. Уж больно он на переростка смахивает.

-Ну, ты тоже загнул! – рассмеялся Глеб. – Семнадцать тебе! А мне, в таком случае, на пенсию пора.

-Чего тут осталось – месяц какой-то…

-Ладно, это мелочи жизни. Все мы смолоду торопимся быстрее повзрослеть, а потом страдаем, что жизнь уходит и нам не угнаться за временем. Я просто к чему: он малолетка. Подсудное это дело.

-Эх, ёлки-сосны-кочерги! Неужели ты всерьёз считаешь, что я тебя подписываю на чернуху? Вот ещё мне не хватало, чтобы ты из-за этого козла, да в тюряге парился. Его, скорее всего, и пальцем трогать не придётся. Просто надо его на место поставить, а заодно и показать всем нашим глупым пацанам, что их лидер – просто чмо. Чмо и отморозок. Их он напрягает сигареты ему стрелять, обедами делиться в столовой, а чуть что – сразу морду бить. А тебя он как увидит – сразу сам в штаны наложит, и будет иметь бледный вид и макаронную походку. Страшный, грозный и всесильный Нежданов будет сам плясать на цыпочках, и что-то лепетать в своё оправдание. И драться с тобой он не станет. Я почему-то уверен в этом.

-Здесь дело гораздо сложнее, Андрюха. Дело в том, что я сам боюсь. Боюсь себя. Боюсь того, что я увижу этого козла, перекинусь с ним парой слов… Что он за фрукт, я уж понял. А после Карабаха мне стало тяжело. Тяжело совладать с собой. То до армии – ну, ходил я там на дзюдо да на плавание, а дрался всего, может, раза два за всю жизнь. А там всё изменилось. Уже дошло до автоматизма – кто что если не так, я сразу включаюсь, а дальше сам понимаешь. Ладно, кто просто не то что-то скажет, это фигня, каждый может сдурковать. Ладно, кто не так что-то сделает – в конце концов, человек не робот. Но если я вижу, что передо мной козёл, а тот ещё и изворачиваться будет – то тут уж всё. Уже никто и ничто не остановит. Я на войне так человек двадцать грохнул. Здесь, на работе, одного калекой сделал. Тот принял пять грамм на грудь, решил, что он самый здоровый. И как раз эротику крутили, так этот урод полез девок лапать. Я его сначала за руки, так аккуратненько намекнул, что парень перегрелся. Или сиди тихо, или иди на воздух, а то сейчас менты нагрянут, и пойдёт он за попытку, а это тоже статья не престижная. Тот меня матом послал, ещё и руками махать начал. Вот я ему их и сломал вместе с шеей.

-А что менты?

-Что менты? А ничего. На него три девчонки заяву подали, а у одной из них парень – сам мент. На себя его взял. Сказал – оттолкнул его, а тот урод пьяный, равновесие потерял и к дальней стене отлетел. Руками на пол, головой на тумбочку. А разбираться с ним особо не стали, решили, что парень действовал в пределах обороны. Кто за него ещё встревать придёт? Тут мне просто повезло – дело удалось замять. Вот так торчу здесь, и дрожу: а что, если опять какой-нибудь козёл тут что-нибудь отморозит? В лучшем случае – работу потеряю, в худшем – суши сухари.

-Ладно. Понял я, к чему вся эта лирика – вздохнул я. – В общем – не хочешь? Так бы сразу и сказал, я не в обиде. Ты ж мне ничем не обязан, в конце концов.

-Сразу… А почему сразу? – в голосе Глеба слышались нотки обиды. – Я ж тебе тоже всё так рассказал, чтобы хоть ты меня понял. Или что, ты торопишься? – он кивнул на столик со стоявшей на нём бутылкой и рюмками.

-Куда я пойду с такой мордой? – буркнул я. – Я даже до хаты приду, когда мать будет спать. Не надо ей этого видеть.

-Ладно, Андрей, давай так – сказал Глеб, после того, как мы выпили ещё по рюмке. – В общем, завтра мне по делам надо, а вечером придёшь сюда, расскажешь, как у тебя дела в профтехе. Если этому мудаку опять на попе ровно не сидится, то послезавтра придётся с ним потолковать. Я тебя подставлять не буду.

-Какой – подставлять? Что за разговоры… - махнул рукой я.

-Ты сам знаешь, не надо скромничать. Ты обещал ихней братии, что придёт человек, и с него спросит. Так что я приду и с него спрошу. За мной не заржавеет.

 

… -Ну что, крёстный папа, где твои крутые телохранители? – такими издёвками встретили меня на следующий день.

-А он сейчас джинна из бутылки будет выпускать!

-А кто кричал, что за все слова в ответе? Где она, твоя крыша? Чего ты понтуешься? Да кому ты нужен вообще, фуфло! - больше всех, как всегда, ёрничал Нежданов.

-Чьи коровы бы мычали, а ваши бы помолчали, граждане спасатели – ответил я. – Я сказал – за все свои слова в ответе.

В это время мимо проходил мастер Пал Палыч.

-Так, уже знакомая картина. Попов и Нежданов, что у вас опять за проблемы?

-А какие у меня с ним могут быть проблемы? – удивлённо сказал я. – Я с ним гусей не пас, веников не вязал, и мне с ним делить нечего.

-Ты что-то больно разговорчивый в последнее время, Попов. Шутки шутить можешь с ребятами, а с администрацией, будь добр, веди себя, как положено.

Я молчал, уставившись в стену, и словно не замечал ни мастера, ни Нежданова.

-Так, Нежданов, ты был с ним вчера в травмопункте?

-Не был – лениво промычал тот.

-А почему? – не унимался Пал Палыч.

-Он сам не захотел. Мы дали ему рубль на такси, на всякий случай – нагло врал Нежданов, краем глаза наблюдая за моей реакцией. Реакции не последовало.

-И из-за этого рубля вы теперь спорите? – прищурился мастер.

-Ничего мы не спорим – ответил тот.

-В общем, так. Предупреждаю обоих: ещё раз что-нибудь подобное замечу – оба останетесь без стипендии – сказал Пал Палыч и пошёл прочь.

-Настучал, козёл – вскипел Нежданов.

-Да успокойся ты! – одёрнул его приятель, один из тех, кто был вчера с ним. – Этот не заложит.

-Ну да – не заложит! Такие, как он – все по жизни ябеды! Вспомни в школе – кто больше всех стучать бегал? – Нежданов всё никак не мог успокоиться.

-Жаль мне тебя, честное слово – сказал я ему.

На следующий день во время большой перемены у дверей училища остановилась вишнёвая «восьмёрка» Глеба. Я сидел в вестибюле и читал, Нежданов, его дружки, и с ними ещё с десяток подвизавшихся возле них шалопаев «тусовались», как всегда, в курилке.

Глеб сразу увидел меня.

-Покажи мне этого крутого – сказал он, пожав мне руку.

-Вон он – я указал рукой на курилку. – Тот, что в красном джемпере и кожаной куртке.

-А, вижу. Давай, будь пока здесь. Я тебя сам позову.

О содержании их разговора мне оставалось только догадываться. Единственное, что мне сказал потом Глеб, что он сразу подошёл к Нежданову, и в упор спросил: «Ты меня искал?», а тот, явно поняв, в чём дело, пытался вначале прикинуться дурачком. Мол, кто такой, ничего не знаю, но у него этот номер не прошёл. Что следовало дальше, мне уже никто не говорил, да я и не считал нужным это уточнять; но когда Глеб позвал меня, вконец поверженный морально мой противник чуть ли не со слезами на глазах просил у меня прощения.

-Нужны мне твои извинения – свысока, пренебрежительно усмехнулся я. – Так же, как и ты сам. Я тебя предупреждал, но ты выбрал по-своему. Так что нам не о чем больше говорить.

-А я ему уже сказал, и он меня, надеюсь, понял – добавил Глеб. – Хотят какие-то «лошки» на тебя шестерить – это ваши личные проблемы. Шестерите. Они на тебя, ты на них. Но если ты неровно дыхнёшь в сторону любого путёвого пацана, я сделаю так, что ты на всю жизнь разучишься руками махать. Я мог сделать это прямо сейчас, но думаю, ты и так изменишься. Кончилась твоя лафа, теперь ты сам знаешь, кто.

Кто-то из друзей Нежданова, вспомнив мою позавчерашнюю речь, заикнулся что-то о беспределе. Как так – взрослый на молодого! На это Глеб ответил:

-У меня есть друг, инструктор по айкидо. Он тренирует сына с трёх лет. Сейчас ему одиннадцать. Если я приведу его сюда – а это ребёнок, он ростом тебе по подмышки, и худее тебя в два раза. Так этот ребёнок за полминуты наделает из вас фаршированных перцев! Или ещё мой знакомый дедуля, ему уже лет восемьдесят, и ходит он с палочкой. Нарвётесь на этого дедулю – глазом моргнуть не успеете, как уже ляжете все тут штабелями. Так что нечего кричать тут про возраст, это всё пустые цифры. А ты, кто тут самый сильный, думаю, второй раз нам говорить не придётся.

С тех пор меня никто и не пытался трогать. Решили, что у меня есть какая-то «своя мафия», и от меня лучше держаться подальше. Ну, насчёт «мафии» я был не одинок – тут про многих ходили слухи, что тот или иной пацан «повязан» с какой-нибудь «мафией», где под таковой понималась обычная районная шпана, по вечерам кучкующаяся в облюбованных местах сборищ. Прямо не профтехучилище, а какой-то элитный клуб мафиозников – все состоят в каких-то мафиозных кланах, а у меня и вовсе «своя мафия». Конечно, это детский бред, но меня мало волновало, кто что думает. Главное, что я больше не трепал себе нервы из-за подобных казусов – этим я и в «калоше» был сыт по горло, сколько уж можно; и, что ещё немаловажно – Нежданов заглох. Его авторитет лопнул, как мыльный пузырь, никто его больше не боялся, бывшие его «шестёрки» теперь издевались над ним сами (видать, было, что ему припомнить), и, в конечном итоге, он ушёл из училища.

И как раз вскоре после того случая, я познакомился с Мишкой.

Этот Мишка учился в параллельной группе, и, как я вскоре подметил, присматриваясь ко всему, что творилось вокруг меня, он чем-то в корне выделялся, разительно отличаясь от прочих сокурсников, а уж тем более – от массы оболваненных, бестолковых пацанов, подвизавшихся возле таких, как Нежданов. Мишка же изо всех сил старался, напротив, быть незаметным, и ничем не привлекать к себе внимания. Держался он обособленно, сторонясь шумных сборищ и мальчишеских затей, и при этом как-то скованно и настороженно. Он не играл ни в «сифака», ни в карты, не ходил в курилку, и практически всегда был один. Со всеми общался весьма неохотно – во-первых, немногословно, во-вторых, избегал всяческих откровений, предпочитая на всё в ответ отмалчиваться, отшучиваться или пожимать плечами. Он производил впечатление человека задумчивого, в меру застенчивого и скрытного. Казалось, что в силу чего-либо пережитого он проникся недоверием к людям, и опасается теперь за свою безопасность, спокойствие и целостность внутреннего мира, видя в каждом человеке потенциального носителя скрытой угрозы. Очевидно, он побывал уже в таком положении, когда каждое его слово оборачивалось после супротив него же, и поэтому он произносил их немного и без особого желания, стараясь больше молчать. Как я заметил, после каждого мимолётного диалога с кем-либо, Мишка углублялся в тревожные размышления, что-то вроде «а вдруг я сказал что-то не то? А вдруг я дал им в руки козырь против себя? А вдруг меня поймут превратно?» - и вообще был как-то погружён в себя. Да, парадокс – больше всего на свете он хотел быть неприметным, затеряться в толпе, уйдя в свой панцирь, словно чеховский Беликов – но мне, привыкшему и любящему наблюдать за людьми и делающему кое-какие успехи в психологии и знании человеческой натуры, именно он-то и бросался в глаза куда более явно, более отчётливо, чем даже тот же Нежданов. Тот – ну что, обыкновенный хулиган. Этот же был не от мира сего, по крайней мере, не от мира пэтэушного. В училище он явно был не на своём месте. Куда гармоничнее он бы вписывался в микроклимат не этого полудурочного ПТУ, а какого-нибудь спецкласса гимназического или реального профиля. Мишка больше походил на молодого абитуриента филфака, штудирующего Канта, Гегеля и Фрейда, чем на пэтэушника с его насущными проблемами сверления дырок на практике, «сдувания» контрольных, и похода в день «стипухи» в пивной ларёк и на танцы. И в то же время я понял, даже не то, что понял – ощутил, был в этом уверен, что в отличие от приятелей Нежданова, Мишка – «битый». Чем-то сурово побитый. И поэтому присматривающийся к окружению, ощущая ту же потребность, что и я в «калоше» - найти себе товарищей, близких по духу, чтобы, держась друг за друга, выжить. Не пасть до уровня «шнырей», прислуживающих всяким Неждановым.

Каждую перемену Мишка обычно бегал в спортзал, чтобы позаниматься с тяжестями. Как-то я понаблюдал, как он это делает. Он был настоящим фанатиком «качания», наверняка поставившим цель – накачать силу; и ворочал гантели-гири с завидным упорством, и даже со злостью. Но всем своим поведением вне зала он был нисколько не похож на здоровяка-спортсмена. В нём чувствовалась внутренняя неуверенность в своих силах, что удваивало его стремление эту силу увеличить. Скорее всего, до недавних пор его постоянно поколачивали, и он решил изменить свою жизнь таким способом, видя в «железе» панацею против собственного положения слабого и уязвимого.

Однажды на большой перемене я, как всегда, сидел на скамейке и читал. Спортзал был закрыт, и Мишка задумчиво и рассеянно бродил по коридору, погружённый, как всегда, в собственные мысли.

-Привет! – обратился я к нему. – Пошли, покурим!

Тот обернулся в мою сторону. По нему пробежал лёгкий испуг.

-А у меня нет сигарет – ответил он тихо и нерешительно.

-У меня есть – улыбнулся я. – Пошли, одному скучно.

-Я вообще-то мало курю – как будто извинялся он, когда мы вышли во двор и свернули на аллею, ведущую к парку.

-Правильно, ты же атлет всё-таки – подбодрил его я.

-Какоё атлет – застенчиво отмахнулся тот, пытаясь рассмеяться, но его смех получился наигранным и фальшивым, а сам он почему-то побледнел. – Я так, балуюсь иногда, когда делать нечего.

-Ладно тебе скромничать – ответил я. – Вон, какие маховики себе отрастил, столько металла ворочаешь. Небось, всю группу держишь!

-Никого я не держу! Меня вообще это не волнует. Я «качаюсь» сам для себя, а не для кого-то.

-Так все сами для себя занимаются. Но скажу честно, у тебя это получается круто.

-Какой там круто – отмахнулся тот. Но я заметил, что я попал в цель. Видя то упорство, с каким Мишка ворочал железо, я не мог не сделать вывода, что именно на этом поприще он стремится к успеху, а успех есть лишь там, где есть признание. Таким образом, подольстив ему, оценив его упорство «по достоинству», я повышаю его внутреннюю самооценку. То есть общение со мной будет уже повышать его же собственную ценность в его же глазах – общение с человеком, который тебя уважает. И в то же время он сомневался: а вдруг я издеваюсь над ним?

-Ну, так и не объясняй мне тогда, почему ты мало куришь. Я люблю общаться с интересными людьми. Не такими, как сам знаешь, кто. С теми, кто чем-то увлекается, чем-то интересуется. Поэтому я и подумал, что с тобой мне будет веселее, чем одному. Меня Андрей зовут.

-Меня Миша – тот искренне пожал мне руку, весьма польщённый тем, что с ним мне веселее. Значит, у него нет друзей, если и вообще когда-то были. – А ты что, увлекаешься «качком»?

-Нет вообще-то. Но и ты же не одним «качком» живёшь, не так ли? – философски рассуждал я, подражая Мишкиной манере.

-Я много чем интересуюсь. Просто здесь говорить не с кем, да и не о чем. Не поймут. Всем лишь бы хи-хи да ха-ха, всё про пьянки да про блядки.

-А что же ты тогда здесь делаешь? Шёл бы, вон, в МГИМО поступал, или хотя бы в Тарту.

-А на кого? Насчёт МГИМО ты, конечно, загнул, да и Тарту тоже – кому я там нужен? А здесь хоть профессию получу, хоть на жизнь смогу себе заработать.

-Чтобы заработать себе на жизнь, в первую очередь голова нужна. Остальное – дело наживное. Просто, когда желудок начнёт бить тревогу, и требовать немедленно пищи, умная голова всегда найдёт эту пищу. А глупая впадёт в панику, родит море новых глупостей, и дурак помрёт голодным.

-И ты хочешь сказать, что я глупый?

-Нет. Я хочу сказать другое. Ты тут только что сетовал на то, что тебе не с кем общаться. Да я тоже не вижу тут ничего интересного. Мне до лампочки, чем вся эта шпана мается. Ты просто, если захочешь поговорить, приходи ко мне, потусуемся. Я вижу, что одному тебе и вправду не в кайф, да и мне тоже. А так и время убьём вместе.

-Ну, а если уж на то пошло – ты-то сам что здесь делаешь?

-Я? Убиваю время, размышляю о смысле жизни…

-А зачем убивать время? Время – категория необратимая…

-И эта необратимость иногда бывает полезной. Сейчас мне и надо просто его убить. Чтобы оно побыстрее прошло. И заодно поразмыслить, подумать насчёт новой жизни. Потому что к старой жизни все пути перекрыты.

Мишка смотрел мне прямо в глаза, и я понял – что-то подобное пережил и он. Для него это ПТУ, это железо – своеобразный прыжок к новой жизни, неизведанной и слегка страшноватой, но подальше от опостылевшей и невыносимой старой. Что бы там под этой «старой жизнью» не подразумевалось.

-Да что ты так удивляешься? – заметил я. – У тебя самого сейчас то же самое. Ты создаёшь себе новую жизнь – вон, спортом занялся. Сюда подался. Новые увлечения, новые друзья. Всё естественно, ничто не безобразно… Сколько тебе лет, кстати?

-Пятнадцать… в декабре будет. А тебе?

-А я думал, тебе шестнадцать уже! – что для подростка более лестно, чем быть, или хотя бы казаться, выглядеть, как можно взрослее? Поэтому я так и ответил. – Мне семнадцать – добавил я.

-А на каком ты курсе? Я думал, ты на первом.

-А я и есть на первом. Просто я попал сюда только сейчас. А раньше я учился на психолога. И подрабатывал, чем Бог пошлёт.

-На психолога? – переспросил Мишка, скорее заинтригованный, чем удивлённый.

-Да, на психолога. Очень тонкая, красивая и увлекательная наука.

-Вот почему ты говорил… - Мишка внезапно замолчал.

-Что говорил? Говорил такие вещи, что тебе казалось, будто я вижу тебя насквозь и знаю тебя с детского сада? Всё это – насчёт новой жизни, насчёт всех этих придурков? Ничего в этом нет ни страшного, ни обидного. Просто я немножко знаю людей. Я изучал, наблюдал, сравнивал, делал выводы. Ну, и читал.

-Я тоже немного интересовался психологией. Хотел, просто, ну как сказать… Себя узнать, что ли.

-И как – узнал? – игриво спросил я.

-Да мне попалась книжица такая – Карнеги этот, с которым все носятся. Дейл-спасатель, только Чипа не хватает. Такие умные советы даёт, что, может, в Америке в 20-х, или у нас в Союзе, где-то так, в 60-х, это бы и прокатило. Шутите, смейтесь, веселитесь, и все к вам потянутся. Перед всеми польку-бабочку танцуйте. А если сейчас жить по его советам, то точно примут за идиота.

Мишка оказался весьма умным парнем. Он тоже, как и я, понял и испытал, что в наше время тот, кто дарит всем улыбки, воспринимает всех с открытым сердцем, всех повально хвалит и одобряет, и вообще напоминает лучшего в мире Карлсона - вряд ли достигнет в жизни чего-то большего, чем многочисленных «друзей», всегда готовых вкусить плоды его дружбы и гостеприимства, и по максимуму использующих эту карлсоновскую доброту, воспетую Карнеги. Куда большим уважением пользуется иной тип – спокойный, уверенный, в меру нахрапистый и наделённый силой (что под этим подразумевается, уже изложено выше); и у которого всё в порядке не потому, что он-де всем друг и для всех хороший, душа-человек, а потому, что на его благополучие лучше зариться не стоит, а то небо с овчинку покажется. И всё же в Мишке чувствовался какой-то душевный надлом, неестественная внутренняя нервозность. В чисто интеллектуальном плане он, можно сказать, опережал по развитию своих сверстников. В духовном же плане развития он чем-то смахивал на аутичного ребёнка, потому что жил в своём, обособленном мире, сквозь призму которого воспринимал реальность. Он мог бы стать неплохим писателем, философом или человеком искусства, но в среде пэтэушников и впоследствии – работяг физического труда, а тем более – среди шпаны, хулиганов, пьяниц и «современной молодёжи» он просто обречён на моральный дискомфорт. Дискомфорт, который, ещё и сразу бросается в глаза и привлекает внимание, как бы ни старался этот Мишка «не выделяться». Вдобавок ко всему, он производил впечатление человека, изо всех сил рвущегося стать сильным, проделывающего ради этого огромную работу – и всё равно неизменно ощущающего себя слабым, во многом ущемлённым, и, в некоторой степени, даже неполноценным. Оттого и нуждающегося в участии и поддержке.

Мишка сразу проникся ко мне доверием, чего и следовало ожидать. И уже вскоре он мне по секрету рассказывал о таких вещах, о которых, бьюсь об заклад, доколе не раскрывал рта, держа все эти камни у себя на душе. Впрочем, я тоже поймал себя на мысли, что этому странному, чудаковатому парню я могу доверить многое из того, чего я тоже предпочитал не разглашать. А он умел держать язык за зубами.

Мы с Мишкой, даже незаметно для себя, стали друзьями. Мишка с упоением читал книги, мы их охотно обсуждали. Ещё он, как и я, обожал музыку и мы с ним частенько музицировали – он хорошо играл на гитаре, немного на фортепиано и даже на контрабасе, более того – у него музыкальные вкусы почти совпадали с моими. Вообще, с ним было, без притворства, интересно. И со временем становилось ещё интереснее, и вот почему. На первых порах нашего знакомства этот пятнадцатилетний юнец напоминал огромную копилку всевозможной информации, стремящуюся непрерывно пополняться всё новой и новой. Он знал действительно много всякой всячины, был весьма эрудирован, и пока лишь только пытался создать из всего этого сумбура какие-то логические закономерности, дабы руководствоваться ими в создании своей собственной «карты» мировоззрения. Впоследствии же у Мишки сформировался аналитический, исследовательский склад мышления, но это был в чистом виде теоретик. К нему, как нельзя лучше, подходило изречение Омара Хайяма – «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны». Рассматривая любую жизненную ситуацию с позиции стороннего наблюдателя, он довольно верно и обоснованно оценивал все составляющие. Самой ситуации, её участников, характер действий и обстоятельств. Мог определить причины, следствия, варианты разрешения, включая даже «кто прав – кто нет», и из всего вышеназванного ничего не оставлял без подробного, доходчивого объяснения, почему он считает так, а не иначе; и мог сформулировать достаточно грамотный совет – как бы следовало поступить на месте того или иного.

Такой склад мышления был у повзрослевшего Мишки. В этом он даже, может, и меня превосходил – в умении раскладывать всё «по полочкам», но – только при одном условии: он мог судить лишь с позиции стороннего наблюдателя, оставаясь беспристрастным и объективным. Там же, где дело касалось его самого, он терялся, легко поддавался, и подчас паниковал – короче, «заваливался». У него напрочь отсутствовали организаторские способности; и ещё – он умел изложить, объяснить. Но не умел убедить – в силу той же неуверенности, и чрезвычайно низкой внутренней самооценки, осиновым колом вбитой в его подсознание. Для того же, кто доверительно излагал ему «суть дела», прося объективно разобрать, оценить и что-нибудь посоветовать, Мишка был просто кладом. Хотя ничего и не стоило разнести всю его теорию в пух и прах, не пускаясь ни в какие объяснения. Достаточно было одной лишь наглости. «Это всё чушь! Бред, туфта, детский лепет!». «И в чём же это выражается?» - спрашивал обыкновенно Мишка. «Да во всём! Ты вообще хоть что-нибудь понимаешь, о чём речь? Ничего ты не понимаешь! Сам тупой, как пробка, а ещё кого-то лечить пытаешься!». После чего разговор уходил в другое русло – Мишка уже принимался за поиски своей собственной пробочной тупости и признаков младенчества, и на этом «заваливался». То есть, никого уже не интересовало, прав он или нет, и вообще есть у него мозги или он и вправду пробка. Завалился – и этим уже всё сказано. Однако я Мишкиными мозгами никогда не пренебрегал.

Кроме того, Мишка был нереализованным генератором идей. Он любил заниматься прожектёрством, выдвигая весьма грандиозные задумки, притом отнюдь не лишённые здравого смысла, и вполне осуществимые. Только для воплощения сих проектов в жизнь, требовались некоторые, не свойственные ему, качества. Организаторские способности, умение убедить, заинтересовать, побудить к действию исполнителей, которых сначала надо было ещё найти. Ну, и конечно же, в достаточной мере, нахрап и напористость, умение заставить подчиняться. А вот этого как раз Мишке и не хватало. Поэтому, как я уже его охарактеризовал – Мишка был теоретик, и только теоретик. А живём-то мы не теоретически…

И в чём уж мы с ним были прямо-таки антиподами, диаметрально противоположными друг другу, как два полюса – так это в личной сфере. Во всём, что касалось отношений с женщинами.

Увидеть Мишку с девушкой было нереально. Даже представить себе это было почти невозможно. Ещё не зная истории его жизни, не зная, что он пережил, и отчего он мается в одиночестве и втихаря посещает особенные кабинки, а то и вовсе гробит себя фелодоном, в то время как все юноши и девушки, естественно нуждаясь во внимании, общении друг с другом, и во всём том, что мы условно привыкли называть «любовью», напротив, проявляют куда большую активность, чем даже Мишка в своём спортзале – так вот, я решил, что Мишка просто боится женщин и потому их чурается. Боится, как боятся их вихрастые лопоухие третьеклассники, дёргающие девчонок за косички и после этого убегающие, и дразнящие тех, кто с девчонками дружит: «Тили-тили-тесто…» Потому что дети как раз в этом возрасте впервые чувствуют подсознательный интерес к противоположному полу, но в силу своей детской психики, они этого не осознают, и боятся. Особенно мальчики девочек, ведь девочки куда раньше взрослеют и становятся девушками…

«Голубым» Мишка не был, и быть не мог. Он, конечно, интересовался женщинами, как и любой нормальный юноша или мужчина, и свой интерес, естественно, осознавал. Понимал, чего ему порой хочется. Но, как это казалось лично мне, он их боялся. Чего именно он боялся, я никак не мог понять, а сам он со мной этим не делился. Если, конечно, он сам знал, чего он боится, что тоже вызывало сомнение – его страх был скорее безотчётным. Просто в их присутствии он был необычайно стеснён, сконфужен, и не осмеливался ни на какие знаки внимания в адрес той или иной девушки, не говоря уже об откровенном ухаживании. Казалось, он не смел себе этого позволить.

Я же, напротив, никогда не мог пожаловаться на недостаток женского внимания, любви и ласки. Более того – уж этого у меня всегда было в изобилии. Я уже описывал свою бродячую пору отрочества, когда я открыл в себе два дара. Вторым таким щедрым и несравненным даром, и был дар обращения с женщинами. Или, если угодно, дар обольщения, искусство любви и искушения – какими ещё эпитетами можно наградить тот дарованный мне талант, приносящий мне успех у женщин, а вместе с этим – огромную радость, да и не только это.

Будучи, что называется, джентльменом, я категорически не стану оглашать интимные подробности своей жизни, описывать всеми цветами радуги свои отношения с женщинами, как это любят делать вертихвосты, бахвалящиеся своими «победами». Сам я – сторонник равноправия полов. Женщина ли, мужчина – все мы люди, и все живём по законам природы; так какая же тут может быть победа, какое поражение? Но всё же некоторые моменты столь деликатной сферы, как эта, я считаю нужным выделить. Чтобы стала ясна картина, чем же сия моя особенность сыграла такую важную роль в моей жизни, и что я из этого извлёк, кроме естественных радостей.

Ну, начиналось всё весьма скромно, хоть и романтично. В бытность бродягой, самой огромной радостью, отдушиной в жизни, были знакомства и общение с девчонками. А если ещё учесть, кем был я сам, то и они были тоже соответственно романтическими натурами, уже с ранних лет успевшими познать жизнь с разных сторон, и увидеть её далеко не в пастельных тонах. И испытать на собственной шкуре всё то, что официально упоминалось лишь в прессе, с подзаголовками «В мире капитала» или «Жизнь простого народа до революции». А посему ещё и наученными опыту, каковы бывают мужчины, воспринимающие их, как «ничью вещь», которой можно «побаловаться»; и как «отшибать» у них подобные желания. Именно отшибать, чтобы пусть хоть боль и ужас прочистят им мозги насчёт того, чем можно баловаться, а чем не стоит.

Вот с такими девчонками и происходили по большей части первые мои знакомства. Первый опыт взаимоотношений и обращения, которым я вкратце могу поделиться, и вы сами поймёте, зачем. Ну, во-первых, с любой женщиной никогда нельзя изначально быть серьёзным – сойдёшь за зануду, «заумного» какого-нибудь, с которым по меньшей мере неинтересно, а то и в тягость. Начинать всегда нужно с юмора, шутки, весёлой болтовни – чтобы создать атмосферу лёгкости, непринуждённости, поднять ей настроение. Чтобы с тобой она уже чувствовала себя легко, свободно и расковано, а раз твоё общество создаёт ей именно такой настрой, значит, ей уже захочется общаться именно с тобой. Затем, так же легко и непринуждённо, можно рассказать кое-что из своей жизни. Какие-нибудь искренние, незатейливые истории – и это уже создаст предпосылки к доверию – ей захочется выговориться, пообщаться ближе «по душам», чувствуя, что именно тебе она сможет сказать то, что у неё на сердце. Потому что именно с тобой ей легко, спокойно и приятно. А там уже, в процессе «душевного» разговора уже как само собой – дружески, ненавязчиво – обнять за плечи, поцеловать, как бы невзначай; это уже воспринимается как приятный знак внимания, как выражение симпатии, участия, сопереживания. Тут же уместен такой же непринуждённый дружеский комплимент. Похвалить при этом можно всё, что угодно – от её вкуса в выборе одежды до её ценности в качестве собеседницы или хозяйки. И при этом скрыто намекнуть на восхищение её женским обаянием – ибо все женщины больше всего хотят нравиться мужчинам, причём сразу всем, независимо от того, взаимна симпатия или нет. И теперь она уже ощутит то приятное тепло – что её понимают, уважают и что она – нравится, проще говоря – в той или иной степени ощутит себя Женщиной. И, ощутив свою значимость в твоих глазах, она уже не сможет удержаться от внутреннего поощрения и в свой адрес, и, таким образом, это общение будет приносить ей моральное, эмоциональное удовлетворение. Она нравится – это уже первый шаг к тому, что она может быть любима, а ведь именно это – быть любимой, чувствовать себя любимой – для любой женщины самое важное. Только не надо форсировать события, не надо «с ходу» приступать к откровенному домогательству, а то можно попросту всё испортить, создав о себе мнение – мол, вешает лапшу на уши, а у самого лишь одно на уме… Якобы нечаянные прикосновения затем гармонично, постепенно, сами собой переходят в ласки - нет, не интимные, отнюдь – ласки рук, волос, мочки уха; такие ненавязчивые, далёкие пока от всяческих многозначительных намёков, просто согревающие и умиротворяющие. А ведь женщины на то и женщины – больше всего на свете они любят ласку, и больше всего нуждаются в ней. И если кто-то из них и становятся лесбиянками, то лишь по вине неумелых, невнимательных и эгоистичных мужчин, заботящихся лишь о собственном удовлетворении, и совершенно игнорирующих ласки. Которыми впоследствии те женщины смогли обильно наслаждаться с себе подобными, оставив в памяти от мужчин лишь боль и отвращение.

А как события развиваются в дальнейшем, я уже вдаваться в тонкости не буду. На эту тему и без того существует гора литературы, начиная от древнеиндийских трактатов и кончая сверхсовременными изысканиями учёных всех мастей. Я не намерен описывать технологию процесса ухаживания, нигде как в этой сфере всё это сугубо индивидуально. Просто я вкратце объясню то, как мне удаётся добиться того, что женщины сами хотят со мной общаться – на любом, каком бы то ни было, уровне.

Хоть и далеко не сразу, но всё же я открыл в себе ту редкую, удивительную способность, которая в общем-то и лежит в основе этого «таланта кавалера». В процессе общения с женщинами я понял, что я не просто понимаю их – что я их чувствую, именно чувствую, что, впрочем, создавало мне также и ряд затруднений. Я вдруг обнаружил, что уже даже при первой встрече я явственно ощущаю нечто то, что затаилось в её глазах. То, что ворошится в её душе. То, что она, по большому счёту, собой представляет. При разговоре, если женщина со мной искренна, я непроизвольно переживал то, о чём она говорит, да так, как будто это происходило со мной самим. А если же она врёт, пускает пыль в глаза, то я также сразу чувствую фальшь, и даже ту цель, которую эта ложь преследует; зачем и почему женщина лжёт. Я уже описал выше то, как я вошёл в доверие к Мишке, с женщинами же мне ещё легче. Вся их подноготная читается в их глазах, в их манере держаться, в их тоне разговора, даже в походке, причёске, фигуре, одежде и косметике. И я словно сам вместе с ней проходил сквозь неё же, и вот поэтому я нахожу ключи к самым потаённым уголкам женской души и сердца. Правильнее сказать – женщины сами дают мне все свои ключи, порой даже совершенно непроизвольно. Они, в свою очередь, наделённые от природы интуицией, уже инстинктивно чувствуют во мне союзника. Который всё поймёт, и ни в чём не упрекнёт. Который всегда сможет поддержать, согреть, приласкать, помочь – уже хотя бы советом или участием. Женщины в большинстве своём просто не предполагают, что я их даже не понимаю, а именно чувствую; и их повергает в ошеломляющий экстаз, если я вдруг, ни с того ни с сего, отгадываю их самые сокровенные тайны. Кто-то мне приписывал некие мистические, даже колдовские свойства, но ничего мистического во мне никогда не было. Просто я умею подстраиваться под человека, умею входить в транс, а впоследствии овладел и гипнозом. И именно в состоянии транса, я вот так проживал за считанные секунды всю жизнь собеседника (в частности, женщины), читая по ней то, что я научился читать благодаря многолетним наблюдениям.

Однако гипнотические способности, да и умение влиться и поддержать любой разговор, войти в доверие, а также ораторское мастерство – то было лишь частицей большого целого. И когда я это понял, и пришёл к выводу, что быть любимым женщинами – это даже очень и очень хорошо, я стал развивать в себе этот дар, так же, как и искусство «дипломата, оратора и политика». Я уже знал, что пользуется у женщин спросом, чего они хотят – от жизни в целом, и от мужчин в частности, и каким требованиям я должен отвечать, чтобы достичь совершенства.

Как бы это ни было парадоксально, каждая женщина в глубине души – Золушка, то есть для неё быть в полном смысле любимой, подразумевает также и роль ведомой. Нет, не рабыни и не собственности мужа, даже не подчинённой – но ведомой. Если сомневаетесь – послушайте Пугачёву, её песню, которую так любят женщины – «Позови меня с собой». Писано женщиной, и для женщины, и весьма точно отображает её внутренний мир. И у каждой существует некий смутный образ Принца её мечты, который приедет на сказочном коне, возьмёт её, отрешит от всего прошлого, и сделает королевой. Именно – он её, а не напротив, она его. Скажете, это патриархальный шаблон? Почему же до сих пор при бракосочетании, может, один из десяти мужей берёт фамилию жены, зато остальные девять жён берут фамилию мужа (и они сами этого хотят!)? Только ли в силу стародавней традиции, которые сами по себе нынче не в моде, в эпоху тотальной тяги ко всему новому и непривычному? Или извольте, я вас попрошу представить себе семейку, где жена носит мужа на руках. Даже если жена крупнее и сильнее мужа. Представили? Нонсенс! Зато женщины прямо-таки тают, когда их носят на руках – это уже своего рода тонкий намёк на сказочного коня Её мечты, уносящего Её в страну любви, счастья и радости, тепла и уюта. Коня, ведомого Её любимым, проложившим дорогу в эту волшебную страну, созданную Им специально для Неё.

А теперь перенесёмся из сказки в реальность. Что нужно женщине, чтобы чувствовать себя любимой? Во-первых, чувство защищённости. Потому-то они так и падки на богатых и физически крепких – в одном случае они защищены от нищеты, голода и холода, в другом – от всяческих приставал. Но, уж во всяком случае, чтобы женщина ощущала себя за тобой, как за каменной стеной, ты должен быть уверен в себе. Уверен в том, что найдёшь выход отовсюду. Что не бросишь любимую на произвол обстоятельств. Что выведешь вашего коня из любой пропасти, храня и оберегая Её, отвечающую тебе на эту защиту и заботу безграничным доверием, нежностью и обожанием.

Плюс ко всему ты должен всегда являть собой некую загадку. Не переставать ошеломлять, преподносить сюрприз за сюрпризом. Шокировать её на каждом шагу, повергать в экстаз! Разумеется, сюрпризы тоже должны быть приятными, уважающими её достоинство, и при этом неожиданными и захватывающими. Чтоб она смотрела на тебя с восхищением, в предвкушении чего-то загадочного и таинственного. Сладкого, как запретный плод, да и даже плод этот будет для неё сладок уже только из твоих рук.

И один из ярчайших примеров тому – танец. По выражению какого-то классика современной музыки, танец – это «вертикальное выражение горизонтальной страсти». Несчастный, значит, он человек, даром, что классик, если сия страсть ему видится сугубо в горизонтальном аспекте, но суть схвачена верно; интимная близость тоже своего рода танец, наиболее естественный язык межгалактического общения пришельцев с Венеры и Марса. Кстати, я сам довольно хорошо танцую, чему весьма и весьма также рад, а потому могу уверенно сказать, что хороший танцор ведёт свою партнёршу в танце, используя при этом вот эти элементы неожиданности, отчего она испытывает состояние полёта (как, кстати, и при оргазме). Именно такой партнёр и околдует женщину своими чарами, именно его она будет искать, придя вновь на танцплощадку…

И исходя из всего вышеизложенного, в процессе самовоспитания я делал упор на все эти качества, необходимые слагаемые успеха у женщин. Уверенность, быстроту соображения, эрудицию, загадочность; умение танцевать, музицировать – и, конечно же, такт, деликатность; ну, и свои гипнотические способности. Способности почувствовать женщину, «срисовать» образ её Прекрасного Принца, чтобы представить в этом образе уже свой портрет. И, что немаловажно – я могу быть уверен, что, несмотря на весь огромный спектр сильных, неведомых чувств, что я дарил всем женщинам, с которыми меня сводила судьба, несмотря на пылкую любовь и страсть, что я в них вызывал, но, тем не менее, на моей совести нет ни загубленных жизней, ни разбитых сердец, ни брошенных детей. В женских сердцах оставались лишь самые приятные воспоминания обо мне – так как я никогда никого ничем не связывал. Я не крушил семьи, не давал лживых клятв, и – упаси Господь! – не насиловал. (Моё мнение на счёт последнего явления, и тех, кто этим занимается, будет изложено несколько позднее). Просто я открывал прекрасным нашим женщинам то, как всё должно быть по-настоящему.

Поначалу для меня представляли интерес практически все принадлежащие к прекрасному полу. Это была отличная тренировка всех своих способностей и своего мастерства, а также богатый материал для наблюдений и изучений. И если в детстве (что эта бродячая жизнь, что даже ПТУ – детство, да и только) вариант «от ворот поворот» был довольно частым, главным образом в ипостаси «отвали, пока созреешь», то уже годам к девятнадцати был редким недоразумением. К тому времени у меня был уже и опыт общения с более зрелыми красотками, которые в свои тридцать-сорок, будучи в самом расцвете, но уже осознавшие неизбежность увядания, более всего нуждались в том, чтобы эти годы не остались прожитыми зря, без настоящей, подлинной любви, страсти и чувства. За внешней чопорностью и надменной холодностью, вроде «У меня всё в порядке, и со всем этим тоже!», скрывалась мольба, крик души, вырывающийся сквозь томный, с грустинкой, взгляд. «Я одинока. Мне так не хватает тепла и ласки… Не дайте мне бессмысленно похоронить свою жизнь во мгле беспросветной тоски и разочарования! Я – Женщина, я хочу жить!». Что значило потребность в присутствии рядом сильного духом – и нежного, горячего – и деликатного, страстного – и тактичного, надёжного и заботливого мужчины, а им доселе попадались лишь по принципу «стерпится – слюбится», не подходящие ни по одному из этих критериев. Один – слюнтяй и размазня, ни суп сварить, ни носки постирать, всё за ним опека требуется, как за маленьким ребёнком, а уж куда пойдёт если, так обязательно влипнет в какую-нибудь историю, а бедная жена иди, вытаскивай. Второй, напротив, на первый взгляд кажется эталоном мужества – чего-чего, а самоуверенности ему не занимать, а на поверку оказывается деспотом, да ещё и похотливым самцом. Оттого у женщины дни проходят в страхе и трепете, каждая ночь в постели переживается, как изнасилование, а всего хуже оказываются вечера, сопровождающиеся руганью и скандалами, и наполненные ужасом ожидания предстоящей ночи; и утренний макияж становится долгой и трудоёмкой процедурой скрытия предательских синяков и кровоподтёков всевозможной косметикой, и лишь обильно «наштукатурившись», можно идти «в люди», уверяя всех, что «всё в порядке». Третий – тот вообще пьяница, впрочем, алкоголиков и наркоманов я вообще за людей не считаю. Всю сущность своей жизни сводить к какой-то там рюмке жидкости, или к щепотке порошка - это надо себя совершенно не уважать, а уж кто не уважает себя сам, того не будет уважать уже никто. Я, правда, и сам по себе тоже не радикальный противник спиртного – что ж, можно и выпить, можно даже и ещё кое-чем иногда побаловаться (жуют же в Азии кат, а в Латинской Америке – коку), но ставить себя в рабскую зависимость от чего-либо (или от кого-либо), по-моему, означает полное духовное вырождение. И никакие ссылки на обстоятельства, или горькую судьбину тут уже не оправдают – взять хотя бы мой пример…

А что до столь любимых мною женщин… Впоследствии уже не меня выбирали – я стал сам выбирать, и критерии моего выбора были достаточно высокими – во всяком случае, не только внешность. Хотя и в этом отношении я мог уже себе позволить быть весьма требовательным – с определённого момента, все мои пассии напоминали конкурсанток на титул «модели года» из «Плейбоя». А что, у этого журнала безупречный вкус; они, как, впрочем, и я, осознают, что женщина должна быть женственной, и эти плавные, округлые очертания фигуры, красивые, пышные формы, горделивая осанка и естество, раскрепощённость – всё это символизирует именно женственность, чего не скажешь о худющих астеничках или ширококостных «клушах». Я весьма также ценю и человеческие качества – женщина должна быть интересной. Что значит быть интересным и загадочным – я думаю, повторяться нет резона, и читатель без труда поймёт, какими женщинами я стремился себя окружать. Ну, а, как говорится, дорогому бриллианту – и дорогую оправу, поэтому вполне естественно - что, добившись расположения такой красавицы, я открывал новые горизонты, путь к которым лежал через её окружение. Разумеется, и в окружении у столь ярких особ было много достаточно серьёзных, деловых, «продвинутых» людей, которым эти девушки представляли меня, как своего фаворита, и знакомство с этими людьми давало весьма полезные результаты. Правда, среди таких женщин встречались и замужние. Там уже приходилось импровизировать: сначала «муж – не стенка, можно и подвинуть», что в первую очередь и делалось, а уж потом… Потом уже смотря по обстоятельствам. Но, как я твёрдо усвоил себе на всю жизнь, действительно сильный человек, подлинный хозяин жизни – тот, кто умеет любые обстоятельства повернуть себе на пользу. Не подчиняется обстоятельствам, а подчиняет их.

Таким образом, мы разобрались с теорией Дарвина о естественном отборе и о выживании сильнейшего, и теперь я не могу не затронуть ещё одной теории – теории Фрейда, считающегося основоположником психиатрии и психоанализа. Его теорию много развивают, опровергают, или напротив, доказывают. Всякого рода гуманисты, вроде Эриха Фромма, оскорблённые в своих лучших чувствах, пускаются в самые глубокомысленные мудрствования, дабы опровергнуть фрейдовский постулат о том, что в основе всех человеческих проявлений лежит сексуальный инстинкт. Мол, человек – не животное, и не может, не должен все свои жизненные притязания строить на физиологии, на заурядном половом влечении. Человек, видите ли, существо высшего порядка, и соответственно, его запросы, цели и мотивы гораздо выше.

А я же на это скажу вот что. Зигмунд Фрейд прав на девяносто процентов! На девяносто – потому что в своей теории он останавливается на полпути, считая сексуальный инстинкт каким-то автономным свойством, «основным инстинктом», правящим миром. Я же иду дальше, не ограничиваюсь одной ветвью, но, как говорил Козьма Прутков, смотрю в корень. Сексуальный инстинкт – это лишь ветвь, лишь составная часть инстинкта самосохранения, а вот он-то как раз и правит миром. И вот только тут теория Фрейда и приходит в полную гармонию с теорией Дарвина, и всё становится на свои места. Тот, чей инстинкт самосохранения сильнее – тот и выживет, и сохранит, и приумножит свой род.

Давайте рассмотрим простой пример: два индивидуума оказались в одинаково затруднительных положениях. При этом у одного вдруг происходит мобилизация сил, мозг начинает работать с удесятерённой быстротой, он совершает активные действия – и побеждает. Выживает. Второй, напротив, теряется, впадает в панику, страх его парализует – и он погибает. А почему – да потому, что нет в нём того инстинкта самосохранения, который мобилизовал первому все его резервы к борьбе за выживание. В древние времена, когда единственным условием выживания была физическая сила, люди с сильным инстинктом самосохранения становились Гераклами, их мозг изобретал всяческие способы самозащиты и добычи пищи; такие люди и изобретали рычаг, колесо, порох и прочие средства, чтобы выжить. Те же, в ком этот инстинкт был слаб и неразвит, становились добычей диких зверей. И сейчас – времена другие, проблемы другие, но инстинкт самосохранения мобилизует все ресурсы, все хранящиеся в дремучем подсознании умения и способности – выстоять. Те же, в ком этого инстинкта нет, обречены беспомощно терпеть посягательства на своё благосостояние, честь, достоинство, и, в конечном итоге – на жизнь.

А что касается инстинкта сексуального, то в его основе лежит инстинкт сохранения и продолжения рода, а это, в свою очередь – одна из ветвей инстинкта самосохранения. Человек потому и испытывает наивысшее наслаждение именно в слиянии полов, потому что при этом торжествует его инстинкт самосохранения. Я уже описывал свои доводы, каким должен быть мужчина, чтобы покорять женские сердца. Другими словами, женщина всегда подсознательно выберет того, в ком сильнее инстинкт самосохранения. То же самое и мужчины – почему так желанны Мерилин Монро, Бриджит Бардо, Анна Николь Смит? Да потому что здоровая, цветущая, сочная и чувственная женщина с гораздо большей вероятностью произведёт здоровое потомство, чем фригидная и дистрофичная «кисейная барышня», идеал красоты вымершей аристократии.

На этой ноте я и закончу свои философские размышления о теориях мироздания и о своём «таланте сердцееда». Хочу теперь вкратце остановиться на том периоде, который стал для меня уже этапом становления. Этапом формирования, этапом выработки стратегии, в противовес предшествовавшему юношескому периоду поисков и миропознания.

Когда мне было восемнадцать, снесли мой родной дом на Тартуском шоссе – на его месте появилась стоянка, по краю которой вырос целый ряд ларьков, а моей матери дали новую квартиру в восьмом микрорайоне, на окраине города. Мне, честно говоря, такой поворот событий не сильно пришёлся по душе – я привык жить в центре города, и я всегда любил центр, а Ласнамяе, «лысая гора» - унылый спальный массив, сплошь из стандартных панельных коробок да заваленных строительным мусором пустырей, наводил на меня тоску. Ладно, это мелочи жизни. Получила мать квартиру, и тут же в очередной раз вышла замуж. Сама она переехала жить к тому мужу, с которым мы опять-таки не поладили, а новая двухкомнатная квартира осталась мне. Опять-таки, до поры, до времени – пока не вырастет сынишка того охламона, мой сводный брат, которому на тот момент едва исполнилось десять. Обжившись на новом месте, я стал присматриваться к обитателям окрестностей, и в первую очередь – к местным девушкам. Моё внимание чем-то привлекла некая Полина, жившая в соседнем подъезде. Она была на пару лет моложе, весьма эффектная, с фигурой Николь Кидман и длинными, вьющимися светлыми волосами. Пообщаться с ней, впрочем, было весьма интересно – она довольно бойко рассуждала об искусстве, о литературе, да и о чём угодно; много вращалась в различных «светских» и «богемных», по её мнению, кругах. Она была не в меру высокого о себе мнения – считала себя Шарон Стоун местного разлива: суперинтеллектуалка, секс-бомба, звезда богемы и мечта поэта, сводящая с ума всех, и доступная лишь избранным. Ей доставляло неописуемое наслаждение говорить о многочисленных, отвергнутых и не совсем, поклонниках, фанатично обожавших её, и совершавших во имя неё безумства, начиная от сотни роз на день рождения, и кончая преступлениями и попытками самоубийства. Мне, однако, подобная схема была уже знакома, и через несколько дней после знакомства, мы оказались в одной постели. Её круг общения составляли всевозможные снобы и нувориши – нет, бандитов она не любила, считала их слишком неотёсанными и грубыми, недоразвитыми мужланами для своей утончённой натуры, но зато весьма охотно общалась с разными артистами, музыкантами, писателями, журналистами, художниками, просто проходимцами, называющими себя людьми искусства, и подвизавшимися в различных арт-, поп-, рок - и прочих «культурных тусовках». Среди её друзей бывали и всякого рода «бизнесмены», а деньги, в общем-то, водились у большей части её знакомых. Я в её кругу считался просто другом, соседом, «свободным художником» и философом, живущим, как и все «богемщики» - чем Бог пошлёт; коли дают – беру, коли бьют – бегу. В женихи я к ней не набивался, да и она сама предпочитала, чтобы я оставался лишь её другом (читай: любовником). И хоть она мне неоднократно признавалась, что ей ни с кем так хорошо не было (что уж тут скромничать!), да и как друг, как человек я ей весьма симпатизировал, но на роль спутника жизни у неё были другие запросы. Ну, а я уж и подавно, не допускал и мысли о серьёзных отношениях с Полиной.

Её жених вполне соответствовал её требованиям – бесцветный, недалёкий тип, которого она могла, как угодно, использовать в своих интересах, и манипулировать им, «доя» его, как «дойную корову», и получать с этого всё, что ей нужно. Тот дурачок по прозвищу Ворчун Гамми (опять диснеевские мультики!) имел одну-единственную особенность: он с детства дружил с неким Юриком Денисовым, ставшим весьма авторитетным человеком в так называемой «гостиничной мафии». Тогда, ещё сразу после путча, эта «гостиничная мафия» ещё сохраняла позиции, занимаемые ей с советских времён. Они заправляли девочками, фарцовщиками, ворами, специализировавшимися на интуристах, и курировавшими их уголовниками. Важнейшим звеном их структуры были таксисты. Через них осуществлялись контакты между «продавцами» и «покупателями», а также с «внешним миром» - торговцами наркотиками, доморощенными порнодельцами, и «своей» милицией. По «понятиям» нового времени, такая «мафия» была обречена уже лишь потому, что в эпоху тотального беспредела, конкуренции и раздела сфер деятельности и влияния, держать под контролем столь разные отрасли, даже на отдельно взятой территории, становилось всё сложнее и сложнее. Но их спасала старая, чётко налаженная связь с правоохранительными структурами, и поэтому везде весь бизнес «делился», везде происходили свои «путчи» и «революции», а там пока всё оставалось по-прежнему.

Ворчун Гамми был мелким фарцовщиком, сутенёром и барыгой. Лакей в своей иерархии, он был таким же лакеем и у своих дружков, а уж тем более – у Полины…

И вот однажды Полина познакомила меня с одной своей подружкой – Светкой. Как так вдруг получилось, с чего это на меня нашло – я и тогда понять не мог, да это и сейчас не поддаётся моему разуму. Предчувствовал ли я, что именно с неё начнётся моя «зелёная улица», дорога в большой бизнес и в большую политику? Не знаю, может, где-то в глубине подсознания. А тогда со мной произошло просто из ряда вон выходящее. Я влюбился.

Эта рыжая конопатая девчонка шестнадцати лет от роду, ничуть не подходила ни под один мой критерий, по которым я судил о женщинах, о женственности. Обыкновенная малолетка, слегка полноватая, с неразвитыми ещё формами. Интеллект у неё был тоже, прямо сказать, на уровне ниже среднего, а уж характер её вообще ни в какие ворота не вписывался. Капризная, истеричная, взбалмошная, она требовала немедленного исполнения всех своих желаний. Общение с ней мне порой со стороны казалось нелепой игрой, я и сам в собственных глазах со стороны выглядел мальчишкой, но что самое удивительное – меня к ней всерьёз тянуло. Мне было хорошо с ней, несмотря ни на что!

Довольно быстро я перезнакомился со всеми её друзьями, и само собой так вышло, что её круг стал и моим кругом. Вслед за мной в ту компанию втянулся и Мишка – до этого мы обычно общались вдвоём. Потому что с ним наедине, я разговаривал всегда серьёзно и откровенно, много философствуя и рассуждая о жизни, а в обществе даже той же Полины или Светки, этот вариант не проходил.

И вот однажды вечером зашёл ко мне Мишка после занятий в спортзале, и, едва поздоровавшись, заявил:

-Ты один? Разговор есть…

-Сейчас Светка придёт – сказал я. – А что такое, в чём дело?

-Эх, не доверяю я твоей этой Светке … - замялся Мишка.

-Ты просто её не знаешь. Она так, с виду понтуется, а вообще она отличная девушка. Просто хороший человек.

-Андрюха, лицом к лицу лица не видно. Ну, втюрился ты в эту дуру по уши, вот и не замечаешь ничего. Вот что ты можешь сказать о своих корешах? Что это за люди? Откуда они взялись?

-А ты что о них скажешь? Ты знаешь их столько, сколько и я. Ты человек грамотный, наблюдательный.

-Скажи хотя бы одно. Ты им доверяешь?

-Знаешь, Миш, в той или иной степени можно доверять всем. Одним – одно, другим – другое. Среди всех, кого я знаю, есть несколько человек, с которыми я могу быть откровенным, но я знаю только одного, с которым я могу поделиться всем, чем угодно, высказать любое своё мнение, выслушать совет и дать совет тоже. Потому что этот человек всегда меня поймёт, и все наши беседы останутся между нами.

-И кто же это? – сдержанно спросил Мишка. – Светка, конечно же?

-Не сочти, Миш, за лесть, но это – ты.

-Хм… - Мишка молчал, очевидно, переваривая услышанное. – Что же до Светки твоей, то язык у неё без костей. Я тут услышал некоторые приколы, по правде говоря, меня это настораживает. Короче, с этой компашкой вляпался ты в дерьмо. Ну, может, ещё не вляпался, пока наступил только. Линяй оттуда, пока не поздно. Один, или со Светкой – там уж видно будет.

Вот так в тот день Мишка взял на себя роль «частного детектива». Но вам эту историю поведает он сам, чуть позже – когда придёт время «последней миссии Робина Гуда». Мой же рассказ – о другом.

-Откуда ты вообще эту Светку знаешь? – спросил Мишка удивлённо, и в то же время разочарованно.

-Девчонка-соседка познакомила. Полина.

Услышав это имя, Мишка весь изменился в лице. Он покраснел до кончиков ушей, его явно лихорадило.

-Полина… - тихо повторил Мишка. – Из четыреста двадцатой? – выпалил он.

Он знал эту Полину. Вроде бы учились в одной школе, или вместе ходили в какой-то кружок. В девять лет Мишка втрескался в неё по уши. Она же тогда на мальчишек и не смотрела.

У Мишки был в детстве приятель, старше его года на четыре. Мишка частенько его вспоминал, называя чаще по фамилии – Фокин. Был он из разряда дворовых хулиганов, любителей покуролесить, словом – «первый парень на деревне». Естественно, для несмышлёного и лопоухого Мишки, он был образцом и примером для подражания. И, по иронии судьбы, когда пришла пора Полине впервые влюбиться – как раз лет в одиннадцать-двенадцать, её первой любовью стал – угадайте, кто? Правильно. Именно Фокин. Мишка же, страдая от пылкой неразделённой любви, везде увивался за ними, стараясь во всём копировать Фокина, наивно надеясь поднять тем самым свой «авторитет» в глазах Полины. Но его жалкие выкрутасы и обезьяньи выходки (как ещё назвать это бездумное, слепое и неумелое подражание) вызывали у девочки лишь смех, снисходительную жалость, граничившую с брезгливым отвращением. Этот маленький, худенький, легкомысленный и инфантильный мальчонка напрасно рассчитывал заслужить хоть каплю её благосклонности. Но, несмотря на насмешки и издёвки не только с её стороны, но даже и самого Фокина, он упорно продолжал добиваться своего.

Потом, когда Мишке и Полине было уже лет по четырнадцать, Фокина посадили. Мишку Полина осмеяла и отвергла, и он, посрамлённый, ушёл прочь, сделав из этого всего фатальный вывод: «я её недостоин».

И вдруг впоследствии его озарило. Он перестал хандрить, он поставил перед собой цель: стать её достойным. Стать совершенным во всех смыслах. Чтобы в один прекрасный день предстать перед Полиной в образе героя – с мускулами Шварценеггера, Большой Советской Энциклопедией в голове, таким же большим жизненным опытом за плечами, да ещё с толстенным сборником стихов, посвящённых Полине, и с целыми россыпями цветов. И признаться: «Я люблю тебя и жду всю жизнь. Не смейся над моими чувствами, они искренни и великодушны! Я совсем не тот хилый, безмозглый сопляк, каким ты меня считала в детстве. Я теперь сильный, умный, прошедший все огни и воды! И через все эти огни и воды я пронёс одну любовь к тебе. Это благодаря тебе я стал таким. Это ради тебя я живу. Я не поддавался ни одному соблазну, не сближался и не флиртовал ни с кем. Потому что я люблю только тебя, и вот я пришёл!», думая, что такое явление спустя Бог знает сколько лет, вызовет бурю умиления и восхищения, и Полина, обольщённая такой большой и светлой неземной любовью, и обрадованная такому чудесному превращению гадкого утёнка в принца, самозабвенно кинется к нему на шею.

Такова была его мечта, его цель – утопична, ребячлива, но ради этой цели, он действительно старался, развивая и своё тело, и свой разум, осмысливая свою жизнь и пытаясь что-то создавать, в отличие от живущих одним днём праздных шалопаев.

А теперь вдруг он узнал, кто эта Полина есть на самом деле.

Какое-то время Мишка был напрочь выбит из колеи – он попросту бросил всё и запил. Пустился во все тяжкие, проклиная всех и всё на свете, заявляя при этом, что всё, что он делал, было напрасной тратой времени, а всё, чем он жил – полнейшей бессмыслицей, и укорял себя в слепоте, глупости и наивности. Короче – «весь мир – бардак, все бабы – курвы, а солнце – долбанный фонарь. Остановите землю, я сойду!». Но я его всё же убедил, что никакой он был не дурак – он не видел Полину несколько лет, и не мог ничего знать о её жизни; а то, что он занимался спортом, познанием и самовоспитанием – так не для Полины же, а для себя. Дуростью же он занялся, наоборот, теперь – из-за какой-то бабы спиваться и терять человеческий облик, сводя на нет все свои многолетние усилия – это надо действительно быть дураком. Короче, бросай свою пьянку, и будем думать, как жить дальше… А что же до Полины, то мы с Мишкой решили, что надо бы проучить её компанию, и показать этой воображале, кто чего стоит. Мишке почему-то больше хотелось нагадить Ворчуну Гамми. Очевидно, какие-то чувства в нём ещё теплились…

И вскоре такой момент подвернулся.

Как раз не без помощи Мишки, я разгадал тайну, окружавшую Светку, её дом и её семью. Бывая в её роскошной четырёхкомнатной квартире, я всегда поражался богатому убранству, шикарной мебели, обилию сверхсовременной дорогостоящей аппаратуры; обращала на себя внимание и одежда – Светка одевалась, хоть и безвкусно, но всё же чрезвычайно дорого. Жила она с матерью и отчимом. Мать почти всё время проводила в загородном доме, и квартира полностью оставалась в Светкином распоряжении, не считая одной комнаты, которая всегда была закрыта. Это был кабинет её отчима. Сам он, невысокий сухопарый мужчина лет пятидесяти, с орлиным носом и глубоко посаженными глазами неопределённого цвета, приезжал лишь изредка. Не обращая внимания - ни на Свету, ни на её гостей, которых обычно было несколько пар, он проходил к себе в комнату, закрывался там, спустя три-четыре часа выходил, закрывал кабинет и звал:

-Светлана!

Она выбегала в коридор, после чего они закрывались на кухне. Кто-то пытался тот их разговор с глазу на глаз прокомментировать по своему, имея в виду пикантную пошлятину, но такая версия была весьма неудачной шуткой. Скорее всего, он просто отчитывал свою легкомысленную, избалованную падчерицу, давал ей «ценные указания», а заодно и оставлял «на карманные расходы».

Дядя Сёма, Семён Ильич Прохоров – так его подлинно звали, был всегда одет с иголочки, выглядел прямо-таки безупречно – будто бы ему каждый день приходилось позировать перед телекамерой. Он носил строгий костюм и кожаные туфли, любил ходить в шляпе – потому что его голова была полосатой, как роба арестанта – полоса тёмных волос, полоса седых. Он, что странно, курил только «Приму», не признавая никакого другого сорта, при этом вставлял сигарету в длинный позолоченный мундштук.

Он был крайне сдержан, и никогда не выражал никаких эмоций. Приходилось как-то слышать, как он говорит по телефону – тихо, мягко, но доходчиво. И я понял, что этот человек из таких, которым обычно не приходится ни повторяться, ни повышать тон. Уже его внешний вид говорил сам за себя – что ему присуща необыкновенная собранность и организованность, дисциплина и конкретность. Значит, он явно принадлежит к некоей организации, довольно чётко налаженной, надёжно защищённой и процветающей, с установленной - чуть ли не полувоенного типа - внутренней дисциплиной. В эпоху тотального беспредела в начале 90-х, это было весьма действенно. Причём занимает он в ней далеко не последнее место.

Только кто же он такой? Чем же он воротит? Какой империей правит этот маленький субтильный старичок, уже своим видом чем-то напоминающий киношных «крёстных отцов»?

Это оказался сам Чингисхан. Человек, который первым вытащил меня из массы народа, первым оказал мне протекцию, первым вывел меня в настоящий свет, и доверил настоящее дело. Именно он дал мне больше всех ценных советов в жизни, он был моим Гуру на пути становления, уча меня житейской мудрости и деловой этике, он стал моим первым «крёстным отцом» или «дядей». Человек, который сам в своё время начинал с нуля, имея стартовый уровень ниже моего, и вдобавок ко всему, он когда-то сам был несчастен и унижен. И именно это и дало ему старт «из грязи в князи». Возможно, по этой причине он и обратил внимание на меня и на Мишку. Только Мишка не внял, как следует, его советам. А я, уж надеюсь, не подвёл.

К сожалению, этого человека среди нас уже нет. Почил в 94-м. Его убили двумя пистолетными выстрелами, и тело в одних трусах нашли в сточной канаве на территории близлежащего карьера. Видать, серьёзно помешал кому-то, живого его боялись, и поэтому предпочли устранить. Боялись того, что подомнёт под себя, подчинит себе более серьёзную сферу, чем та, которой он командовал. А самого его «подмять» или «прихватить» за что-то было невозможным – в законах, правилах и «понятиях» ему могли дать фору любой следователь Генпрокуратуры или «вор в законе». А в ведении переговоров, дипломатии и управлении (по-современному – тот самый пресловутый менеджмент), он был действительно гений. Тот гений, к которому я стремился, и дядя Сёма – чаще всего я называл его именно так – весьма охотно согласился стать моим «профессором»… Что ж, так в наше время слишком уж часто выходит – лучшие люди уходят первыми, а гады ползучие всех нас переживут. Ну, а выгоднее всего в этом плане идиотам, ни черта ни в чём не смыслящим – по меткому выражению Высоцкого, «если туп, как дерево, родишься баобабом, и будешь баобабом тыщу лет, пока помрёшь»; и даже после смерти дуракам обещан рай – ведь говорил же сам Иисус – «Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное…»

Сейчас, когда Семёна Ильича нет в живых, я уже не обижу никого, если приоткрою завесу тайны над этой весьма противоречивой фигурой. В пору его расцвета, то есть когда он уже стал Чингисханом, одни его ценили и почитали, другие – боялись и ненавидели, но считались с ним, несомненно, все.

А появился в Таллинне никому не известный Сенька в далёком семьдесят первом, когда меня ещё даже и в проекте не было. Скрытный, осторожный, субтильный молодой человек, четверти века от роду, отчисленный «за диссидентство» с предпоследнего курса юрфака одного из союзных университетов, решил в поисках лучшей доли податься поближе к морю. Жил поначалу случайной работой, но вскоре завёл обширные знакомства, и устроился барменом в одно заведение, где вращались всяческие «деловые люди» - а и в то время таковые уже существовали – и стал потихоньку претворять в жизнь своё правило «хочешь жить – умей вертеться». Обитал он в ту пору в гостинке – об отдельной квартире даже и мечтать не приходилось. И был сентиментально влюблён в одну девушку, жившую по соседству. Кстати сказать, на любовном фронте он был извечным неудачником, и к своим двадцати пяти годам так и остался, что называется, «нецелованным». Ничего не выходило у него и в этот раз – девушка не только отвергала его любовь, смеялась над его робкими и неумелыми попытками ухаживать, больше смахивавшими на заискивание, но даже и более того. Она всячески издевалась над застенчивым Сенькой, не упуская ни одной возможности вылить на него грязь, и выставить на посмешище перед другими. Прямо всё, как у Мишки, чёрт возьми! Да только Семён Ильич – не Мишка.

Его счастливым соперником был некий сомнительный тип, «вертевшийся» по-своему, и вдобавок наделённый недюжинным здоровьем, и богатырской комплекцией. Сам дядя Сёма в своих воспоминаниях называл его Шкафчиком. И вот однажды заурядная попойка в кругу общих знакомых стала для обоих роковой. Там была и их общая любовь, которой Шкафчик демонстративно оказывал уж слишком откровенные знаки внимания, а что до Сеньки, то того публично унижали, упрекая его в слабости, неполноценности, и подобных свойствах, вплоть до пассивно-гомосексуальной ориентации. На попытки Семёна уйти следовали удары и пьяные выкрики: «Сиди, смотри! Авось поймёшь, кто ты есть по жизни, кого бы ты из себя не корчил! Ну что, девки, может, кто хочет усыновить этого сосунка?», и что-то в том же духе. Подобные отвержения с посрамлением случались в жизни Семёна уже дважды – в зелёные семнадцать, потом в студенческие годы; но если предыдущие свои неудачи он предпочёл попросту забыть, как детские пережитки, то этот случай, напротив, круто изменил всю его жизнь. Он убил в себе все остатки сентиментальности, предал забвению нежность, привязанность, влюблённость – и превратился в законченного женоненавистника.

«Женщины – это вещи», - рассуждал он – «которые продаются, как на аукционе – кто больше заплатит. Они не умеют ценить ничего, кроме внешней мишуры – сила, деньги, наглость, престиж… И поэтому и сами женщины, и любовь, и секс, как и все вещи, должны проходить стадии развития вещей – от товара до мусора. От дорогой безделушки на полке универмага до подержанного ширпотреба, и, в конечном итоге, до выброшенной на помойку рухляди. Слеп и несведущ тот мужчина, который не в состоянии этого понять. Такие мужчины стремятся к успеху, к совершенству, к деньгам, к славе, и всё ради одного – ради обладания красивыми женщинами. И теперь я, осознав эту мирскую слабость, и сам будучи выше всей этой суеты, смогу использовать эту чужую болезнь, и добиваться засчёт этого своих, более значимых, целей».

Этой своей теории он оставался верен до конца дней своих.

Ну, а Шкафчику он всё-таки решил отомстить. Собрал необходимый реквизит, заинтересовал нужных людей – и через полгода, его хитроумный план был приведён в исполнение.

В тёмном переулке Шкафчика встретили два портовых грузчика, бывшие десантники. Они оглушили его и затащили в машину. Там, в машине уже сидел врач-нарколог с заранее приготовленными шприцами, наполненными соответствующими препаратами, после чего «клиент созрел». Его отвезли на квартиру к одному старому мошеннику и напёрсточнику, который в давнюю бытность успел поработать врачом-психиатром судмедэкспертизы, а после этого, разжалованный за взяточничество, отмотав свой срок, устроился в цирк клоуном и фокусником. И вряд ли кто ведал, что этот весёлый и добрый клоун, так смешно веселящий малышей, да и взрослых, своими фокусами, подрабатывал себе на жизнь фокусами совсем иного рода, которым могли позавидовать даже видавшие виды цыгане. В общем, этот добрый фокусник провёл со Шкафчиком сеанс гипноза, после которого тот стал уже не человеком, а настоящим роботом. Когда его увезли от доброго дедушки и оставили сидеть на скамейке возле детского сада совсем на другом конце города, включилась программа, по которой этому монстру предстояло действовать. Разумеется, о том, что происходило до скамейки, Шкафчик ничего не помнил, даже тех двоих в тёмном переулке. Робот действовал по программе, а Семён снимал его действия на фото- и киноплёнку.

В сутолоке резвящейся детворы Шкафчик выбрал девочку из подготовительной группы. Выждав удобный момент, он подошёл к ней, угостил конфетами, показал ей куклу, спросил – не хочет ли она ещё конфет и новую куклу, после чего он повёл её на остановку автобуса.

Дальше снимки – они садятся, выходят, идут в какой-то подъезд. Естественно, зомбированный Шкафчик и не мог подозревать, что за ним кто-то следит, ничего вокруг не замечая, и действуя строго по программе. Шкафчик завёл девочку в подвал, раздел её, вынул свой детородный орган, и при попытке ввести его в тело девочки, был вновь оглушён. Весь его подвиг от начала до конца был зафиксирован на фото- и киноплёнке, а оглушённого Шкафчика отвезли в другой подвал, где в темноте, голоде и холоде продержали взаперти неделю.

-Ну что, овца ты позорная, вот ты чем занимаешься – сказал ему Семён, вошедший туда спустя неделю в сопровождении четырёх человек.

-Так это ты? – злобно заорал Шкафчик и бросился на Семёна, но тут же отлетел к стенке, нарвавшись на чей-то встречный удар.

-Что я? – прикрикнул на него Семён. – То, что вы мне там цирк устроили в общаге, мне до лампочки. Что с вас возьмёшь, с дебилов? Но то, что ты детей насилуешь, это тебе с рук не сойдёт!

-Каких ещё детей? – истошно закричал Шкафчик.

Все четверо многозначительно переглянулись.

-Ты что, ещё в отказку идёшь? Это ты не знаю, кому будешь втирать. Тебя уже не раз видели, как ты за детьми пасёшь. Просто раньше тебе места попадались неудачные, и ты не успевал ничего сделать. И не удавалось доказать, зачем ты ходил и угощал маленьких детей конфетками. А на сей раз, ты влетел по полной программе. Все твои подвиги засняты! У нас про тебя целая киноплёнка, и негативов на две кассеты! И теперь мы думаем вот о чём. Сдать их в милицию, или представить на воровской суд. В обоих случаях тебя ждёт один и тот же результат. Знаешь, что за это бывает.

И Семён показал Шкафчику фотографию, на которой Шкафчик обеими руками «уламывал» сопротивляющуюся жертву – одной рукой держал за горло, другой рукой раздвигал ей ноги, пытаясь привести в исполнение свои гнусные намерения.

-Кстати, сразу, как мы тебя взяли, девочку положили в больницу. Все анализы подтверждают, что это ты. Даже на её сандалиях твои отпечатки пальцев. И родители её видели, как она кричала и просила, чтобы тебя от неё убрали. Девочке шесть лет. Так что думай.

Ещё через два дня Семён зашёл к Шкафчику, и сказал только вот что:

-Если ты, такой наивный, надеешься, что старшие, на которых ты шестеришь, подпишутся за тебя перед ворами, то учти: они-то первыми тебя и натянут по самые гланды.

После чего дверь захлопнулась.

А ещё через несколько дней Семён предложил Шкафчику сделку.

-В общем так, ишак паскудный. Твои плёнки мы отправим сразу по обоим адресам. Чтобы больше никому не повадно было так ублюдствовать. И станешь ты топтаной курицей. Ещё и яйца нести будешь. Но я так подумал – дам я тебе шанс исправиться. При условии, конечно, что на детей впредь даже и смотреть не станешь. Тогда ты можешь эти плёнки просто выкупить.

-Сколько? – выпалил тот, чувствуя безысходность положения.

-Понятливый, смотрю! Чуешь, что насрал, и жаждешь поскорее искупить свою вину! В общем, надоело мне ходить пешком. И «жигуль» мне твой ржавый даром не нужен! Ишь, расцвёл – решил «жигулём» отделаться! Я хочу «Волгу», двадцать четвёртой модели. Новую, чёрную. Если через две недели «Волга» будет у меня, получишь свои сокровища. А нет – они пойдут туда, куда нужно.

-Новая «Волга»? Да где ж я такие деньги достану? – бесился тот.

-Достанешь, если жить захочешь. И ещё – что убьют, не надейся. Тебя убивать никто не станет, и тебе самому повеситься не дадут. Будешь ублажать всех, кого скажут, и ещё при этом «спасибо» говорить. Если, конечно, я останусь в роли пешехода.

Уже через неделю Семён ездил на чёрной блестящей «Волге», на зависть знакомым, имеющим более выгодные «кормушки», но довольствующимся «Запорожцем», «Москвичом», или, в лучшем случае, «Жигулями». А через месяц к нему пожаловали люди в штатском. Вежливо представились – кто такие, откуда пришли…

-Чем могу быть полезен? – спросил Семён. В семидесятые годы люди в штатском могли навестить кого угодно, так что ничего страшного их визит не предвещал. Мало ли что…

-Вы много чем можете быть нам полезны, Семён Ильич – сказал полковник, старший среди этой троицы. – Вы, как нам известно, человек талантливый, незаурядный… И без комплексов. Вам бы не следовало прозябать в какой-то забегаловке, когда Вы можете принести большую пользу стране и народу.

-Я пока что и здесь ни на что не жалуюсь. Сыт, одет, крыша есть над головой – самым необходимым я обеспечен.

-Значит, Вас устраивает зарплата в девяносто рублей и девять метров на общей кухне? – саркастично улыбнулся полковник.

-Чем богаты, тем и рады – простодушно развёл руками Семён.

-А Ваша «Волга» - тоже предмет первой необходимости?

-Ах, вот Вы зачем… Машина – не роскошь, а средство передвижения. А что до «Волги», то дарёному коню в зубы не смотрят. Уж какую подарили, на такой и езжу. Все документы у меня в порядке.

-И кто же дарит Вам такие скромные подарки? И за какие, спрашивается, заслуги, совершенно посторонний человек, вдруг ни с того ни с сего, покупает новую «Волгу» и сразу же составляет дарственную?

-Ну, кто мне «Волгу» подарил, Вы и так знаете. Не от балды ко мне пришли. А за что – это старая история. Однажды я спас этому человеку жизнь.

-Хватит темнить, Семён Ильич! Конечно, участковый вполне удовольствуется и таким ответом. Сейчас случаи типа Вашего редкость, потому что никто не верит ни во что, что нельзя потрогать руками. А вот в нашей работе подобные случаи встречаются часто. Так что говорите правду.

-Я понимаю, Вы представители власти. Но Вы со мной говорите как-то запутано. Скажите конкретно – чего Вы от меня хотите?

-Для начала мы хотим, чтобы Вы прекратили запираться, и говорить неправду. В противном же случае, милицейским операм придётся добиваться Вашего признания, и они его добьются, будьте уверены!

Полковник говорил мягко, без намёка на какое-либо давление, словно речь шла вообще о чём-то нейтральном.

-Признания – в чём? – с удивлением спросил Семён.

-Вы переигрываете. Звучит неискренне – уже твёрдым голосом ответил полковник. – В покушении на изнасилование несовершеннолетнего ребёнка при отягчающих обстоятельствах. Тем более что Вы – организатор, а Ваши сотоварищи – исполнители преступления.

-Лично я не знаю никого, кто чем-то подобным может отличиться. Так что Вы имеете дело либо с недоразумением, либо с дезинформацией. С чьей-то кляузой – рассудительно ответил Семён.

-Вот что, Прохоров! – вскричал полковник. – Такого циничного и бесчестного человека, как Вы, я встречаю в жизни впервые. Совершить такое зверство, опуститься до такой низости – и теперь ещё мило улыбаться, и строить из себя честного гражданина! А не боитесь стать на зоне помелом в параше?

-Я никого не насиловал. Тем более, если известны исполнители, то говорите уже с ними. Они могут перевалить вину на кого угодно, лишь бы спасти свою шкуру. И никого я на такие дела не сподоблял. Так что это чистая клевета.

-Да нет, Семён Ильич, исполнители нам как раз неизвестны. Вы надеетесь, что мы имеем в виду того, кто подарил Вам «Волгу»? Да нет, он не является исполнителем. Да Вы же сами учились на юриста, и прекрасно знаете, что побуждение к совершению противоправных действий с использованием гипноза и внушения, путём введения в беспомощное состояние с целью осуществления заведомо преступного деяния, приравнивается к физическому принуждению.

-Это он Вам сказал, что я его загипнотизировал? Я нахожу это чистейшим абсурдом. Выходит, любой может делать всё, что взбредёт ему в голову, а потом уверять, что он ни при чём, его загипнотизировали! Да и более того, я гипнозом совершенно не владею. Можете это проверить.

-Нам нет необходимости это проверять, потому как нас и не интересует, кто именно его гипнотизировал. Хватит нам того, что мы знаем, для кого всё это делалось.

-То, что Вы знаете – это не факт, а всего лишь гипотеза. И все Ваши обвинения против меня, и вообще незнамо в чём – это просто воздушный шарик, который с лёгкостью проткнёт любой мало-мальски подкованный адвокат.

-Мы знали, Семён Ильич, что Вы умный человек и так легко не поддаётесь. Поэтому к Вам и пришли именно мы, а не милиция – ответил полковник. Подумав, он добавил: - Хорошо, я раскрываю карты. Ваш, как Вы говорите, спасённый влез в огромные долги, чтобы купить эту «Волгу», а кто-то взял, да и не придержал язык по пьянке. А так как в нашей стране всё принадлежит народу, то и каждое сказанное на людях слово сразу становится достоянием слуг народа. Вот мы и заинтересовались – а с чего это вдруг Вашему дорогому другу так срочно «Волга» понадобилась? А этот друг, передав Вам «Волгу» с дарственной и все документы, получил взамен Ваши плёнки, и через десять минут его со всем этим добром и задержали. Он ничего не помнит. Действительно, ничего не помнит. Его так допрашивали, что он перечислил всех своих любовниц, и даже вспомнил девичью фамилию прабабушки, а тот случай в его памяти вообще отсутствует. Мы проверили версию фотомонтажа – она отпала. Все следы указывают именно на этого человека. Тогда мы пригласили нашего специалиста из Москвы, психогипнолога, может, слышали такую фамилию – Бабичев? И было установлено, что этот подвиг был совершён Вашим другом в состоянии полной невменяемости. В состоянии гипнотического транса, вкупе с введёнными препаратами, блокирующими способность противостоять внушению. Кто именно проводил над ним такие опыты – неизвестно. Чьими услугами Вы пользовались – это уже Вас надо спросить. Бессовестные это люди, но, надо отдать должное – профессионалы. Зато нам известно то, что снимали всё это Вы, на Вашу кинокамеру, Вашим же фотоаппаратом, и находится всё это здесь, у Вас дома. Если что-то не нравится, сейчас проведём обыск. И снимали Вы всё это с целью шантажа и вымогательства.

-И Вы, значит, пришли меня арестовать? – засуетился для вида Семён. – Он не помнит! Может, он пьяный был! А если он ещё и наркоту употребляет, которая из человека урода делает, то тут можно ожидать чего угодно. Тут ему уже каждая собака будет гипнотизёром!

-Вот что, Семён Ильич. Я Вам уже всё объяснил, хоть и не обязан был ничего вообще объяснять. Экспертизу проводили весьма тщательную, высококлассные специалисты, и Вам просто бесполезно пытаться что-либо оспаривать. Говорите, спасли ему жизнь? А, между прочим, он повесился в камере! Не слишком ли далеко заходит Ваш юмор?

-Лично мне совершенно ничего не смешно – вяло ответил Семён.

-Короче. Цель нашего визита. Мы хотим предложить Вам сотрудничество. Будете помогать нам, то есть нашему Комитету. Это и будет Ваш вклад на благо Родины. Сейчас мы оформим соответствующий документ, и после этого Ваша история приобретения «Волги» останется на Вашей совести, а история с девочкой – на совести покойного. Дело будет закрыто, я позвоню прокурору и отменю встречу.

Семён был отнюдь не глуп, и прекрасно понимал, что отказы вежливым предложениям от таких всемогущих структур, как КГБ, всегда чреваты последствиями. Понял он и то, для чего полковник КГБ должен был встретиться с прокурором. По поводу его, Семёна Прохорова, ареста. Ещё он подумал и о том, что зацепка за столь мощную организацию, каковой являлся КГБ, может принести выгоду, перспективы роста, и в какой-то мере, защищённость. Естественно, он принял предложение полковника.

Через некоторое время он сменил фартук бармена на строгий костюм служащего какого-то учреждения, перебрался из гостинки на дымной индустриальной окраине города в отдельную квартиру неподалёку от центра, потом, уже много позже, заключил фиктивный брак с фригидной и отсталой Любовью Гореловой – матерью рыжей Светки. (Брак нужен был, что называется, «для галочки», дабы получить характеристику с пометкой «морально устойчив», а такая «супруга» устраивала его уже тем, что не совала нос в его дела, и ни к чему его не обязывала, как домашнее животное. Пришёл, покормил, ушёл). При этом Семён Ильич непрерывно совершенствовался на поприще «сотрудничества». И вот уже в 74-м, когда Комитету понадобились свои люди, приближённые к ЦК партии (естественно, республиканского значения – до союзного Семён Ильич ещё не дотягивал, маловато опыта пока было), тогда и стал уважаемый товарищ Прохоров ездить не на одной чёрной «Волге», а на двух. Служебная добавилась, так как с лёгкой руки своих всемогущих покровителей, Семён получил работу водителя в «гараже особого назначения», именуемом в народе «членовозом». Там и нашла применение на практике его теория о женщинах, любви и сексе – именно Прохоров, «на общественных началах», стал обеспечивать этим деликатным «сервисом» всяческие закрытые банкеты, бани и прочие мероприятия, на которых почётные народные избранники, и их не менее почётные гости, могли как следует «отдохнуть душой и телом». Благодаря такой «общественной работе» он имел возможность в некотором объёме доступа к информации, закрытой не только для обслуживающего персонала, но и вовсе для всех простых смертных. И, узнав многое о «подводной части айсберга» Её Величества Системы, то бишь о том, чем на самом деле живут ревностные борцы за всеобщее равенство и братство, которых он возил сперва на «Волге», а потом ещё и на «Чайках» и лимузинах – Семён Ильич стал ярым врагом Системы, считая её лицемерной, продажной и грязной, как проститутка. Вспоминая свою первую встречу с полковником, Семён Ильич подчёркивал, что полковник упрекнул его в низости, подлости и цинизме, при этом не имея на то никакого морального права. Прохоров уничтожил негодяя, который, кстати, и не довёл свою «программу» до конца – так было предусмотрено самим Семёном Ильичём: пресекать и обезвреживать тогда, как только намерения Шкафчика станут явными, что и было сделано. А то, что в тех или иных целях предпринималось самими такими полковниками, какие афёры замышлялись за дверями кабинетов что в КГБ, что в ЦК, когда жертвами жестоких провокаций и чудовищных экспериментов становился не один «шкафчик», а тысячи, десятки тысяч ни в чём не повинных людей! И тогда Прохоров стал выжидать удобный момент для удара по Системе.

Между тем «членовозом» он был действительно высококлассным. Он отлично водил машину, быстро освоил устройство. В свободное время много работал в гараже, постигая анатомию автомобиля, и скоро уже смог обходиться без помощи ремонтной службы – на доверенных ему машинах весь ремонт и обслуживание он проводил сам, и его машины всегда работали, что называется, «как часы». Если при этом учесть его «особые заслуги» перед народом, вернее – перед его слугами, то вполне закономерно, что когда открылось вакантное место заведующего одним из секторов, его занял Прохоров. Как раз тогда страна переживала новую эпоху – эпоху перестройки, и это отразилось также на «членовозах», когда стали активно применяться зарубежные конструкции и технологии. Репутация Прохорова в глазах КГБ в течение многих лет всегда была безупречной, в ЦК его тоже весьма ценили, и поэтому стражи Системы с лёгким сердцем отправляли Прохорова в загранкомандировки. На всякий случай с ним отправлялся какой-нибудь «человек в штатском», выполнявший по отношению к Прохорову те же функции, что и Прохоров по отношению к нему, и рапорты всегда были неизменны: «Морально устойчив, политически грамотен, по убеждениям коммунист, тлетворному влиянию Запада не поддаётся». А тем временем Прохоров и нанёс свой первый удар по Системе, удар ниже пояса. Во время уже второй своей такой командировки, он тайно нанёс визит в резиденцию ЦРУ, и предложил им свои услуги. Произошло это, конечно же, не с бухты-барахты, как в советском культовом сериале «ТАСС уполномочен заявить», где молодой амбициозный научный сотрудник, кажется, Дубов, поддался женским чарам шпионки и аферистки Пилар, вдобавок разыскиваемой Интерполом по всему миру. Прохоров же собирал информацию о западных спецслужбах много лет – начиная с того момента, как впервые стал подбирать «элитных девочек», и тем самым, с его же слов, «раскусил гнилое нутро и партийной гиены, и чекистской ищейки, и всего распроклятого Союза в целом, уж больно смахивающего на древнегреческую Спарту своим неприятием человеческой культуры и поклонением кровавым идолам». Подробностями своих взаимоотношений с заокеанскими чекистами Прохоров не делился, говорил лишь, что этим он заработал себе вполне приличный капитал, реализовавшийся уже при открытии собственного дела, при создании собственной организации. «Любая организация уже является своего рода маленьким государством» - учил Прохоров – «в котором должны гармонично функционировать все необходимые классы и структуры. Самое главное – каждый должен заниматься своим делом, знать своё место и свою работу, и стремиться к высокому уровню. Все беды начинаются от того, когда сапоги тачает пирожник, а пироги печёт сапожник, когда какой-то «бычара» лезет указывать дипломированному юристу или социологу, а во главу организации ставят какого-нибудь смазливого недоумка, который зато спит с дочкой высокопоставленного папаши».

Когда по всему Союзу прокатилась первая волна протеста против произвола «партийных гиен», Прохоров публично и резко выступил против порядков и устоев, царивших в ЦК, обвиняя их в продажности и коррупции, и подал заявление об уходе из Гаража, мотивируя свой поступок нежеланием «быть в роли прислужника у сластолюбивых дармоедов». После чего он подался в Москву – налаживать контакты с группой смельчаков-новаторов, штурмовавших Верховный Совет с требованиями разрешить частное предпринимательство. Благо дело, Прохоров тоже ехал туда не просто так, а уже зная, что он может предложить своим новым единомышленникам, и чем, в свою очередь, это может быть полезно ему самому. Новаторский дух подкрепился огромной поддержкой осмелевшего народа, который, в свою очередь, черпал эти идеи из СМИ, а в Эстонии у Прохорова были налажены достаточно хорошие отношения с акулами пера и микрофона. Заручившись их протекцией, Семён Ильич знакомился с их московскими коллегами, и уже на страницах центральных газет появлялись статьи о пользе, преимуществе и выгоде легализации частного предпринимательства (тогда это называлось кооперативами), подписанные несколькими фамилиями, среди которых фигурировал и Прохоров. Он прекрасно видел, кем в дальнейшем станут основатели первых кооперативов, и потому небезосновательно считал, что его «фронтовая дружба» с этими людьми впоследствии обернётся «взаимовыгодным сотрудничеством», в самом широком понимании этой фразы. Кроме того, Прохорову и в Москве пригодился опыт его «общественной работы», если ещё учесть, что география его сети «элитных девочек» не ограничивалась одной Эстонией – ведь партийные «дяди» всегда много ездили по стране, и верный Сёма учитывал это обстоятельство.

Наконец, Верховный Совет пал – закон о кооперативах был принят, Семён Ильич вернулся в Таллинн, где им был основан первый в Советском Союзе кооператив, и занимался он тогда частным извозом. С того положения Прохорову было гораздо удобнее подготавливать почву для последующего большого бизнеса, а оставаясь «прилагательным» у партийцев, он рисковал с крахом Системы потерять всё, а крах Системы уже представлялся ему неизбежным. Тем не менее, он сохранил дружеские отношения со многими «партийными», в том числе и с высокопоставленными – спрос на «элитных девочек» был постоянным, а «терять марку» Прохоров не мог себе позволить.

Вообще в ту пору – конец перестройки и начало «великого передела», следовавшего сразу после развала Союза – сфера интимных услуг представляла собой полнейший хаос, а впрочем, это такая отрасль, весьма специфическая, в которой какой-либо порядок и стабильность возможны лишь в исключительных случаях. До появления в конце 91-го года в Таллинне первой фирмы, специализировавшейся именно на этом, вся проституция в городе делилась на основные категории:

-элитные. Только для избранных, то есть для строго определённого круга. Их специально выбирали, подготавливали к будущей профессии, обучали соответствующим навыкам и манерам, и вообще их правильнее было бы назвать актрисами, чем проститутками. Для своих клиентов они играли те роли, которые от них требовались. «Институт подготовки кадров» строился у них на основе «ученической преемственности», а Семён Ильич просто вовремя взял на себя роль курьера, поскольку многие его коллеги считали недостойным занятием всякого рода сутенёрство и сводничество. Мол, одно дело какой-нибудь секретарь, а шлюха – она и есть шлюха, и не важно, под кого она ложится – под генсека или под дровосека.

-гостиничные. Те курировались уже упомянутым мной сообществом, именовавшим себя «гостиничной мафией».

-плечевые, ресторанные, кабацкие. Те работали соответственно на трассе, и в увеселительных заведениях. С появлением и разгулом «рэкета», норовящего обложить данью всех и каждого, тем категориям доставалось «на орехи» больше всех. Их «трясли» и «напрягали» все, кому не лень, и тогда «кабацкие» в основной своей массе перешли под протекторат своих заведений – об их безопасности заботились те, кто руководил этим заведением, или же «держал» его, а непосредственным её обеспечением занимались штатные «вышибалы». «Плечевые» же кооперировались с уголовниками, «стригущими паству» на той территории, где они «делали» свой «бизнес».

-уличные, вокзальные, танц- и просто площадные. Те были уже скорее алкоголичками или бродяжками, чем путанами, и предоставляли свои услуги чаще всего за выпивку или за кормёжку.

И именно в этой бардачной сфере Семён Ильич решил навести порядок. Готовился он к созданию своей империи долго, подбирая нужных людей, нужную материально-техническую базу, заручаясь необходимой поддержкой как в эшелонах власти, так и в криминальном мире; налаживая «партнёрство» с теми «деловыми кругами», чей бизнес, так или иначе, пересекался с его. Его целью было создание монополии на интимные услуги – сначала в пределах Таллинна, а затем – расширение своей монополии на всю Эстонию, и, в дальнейшей перспективе – на все Балтийские страны.

И вот в 91-м году в Таллинне появилась первая такая фирма, затем они стали плодиться, как грибы. Все эти фирмы были акционерными обществами, акции которых принадлежали тоже, в свою очередь, фирме; а уже ей и руководил Семён Ильич. Я уже упоминал некоторые основы его теории организации. Так вот, его организация включала в себя обширную сеть фирм, находящихся в самом Таллинне и в пригородах. Организация базировалась на принципах конкретного, чёткого распределения обязанностей и жёсткой субординации; существовала и система наказаний, причём весьма жестокая, отчего Прохоров и получил хлёсткое прозвище – Чингисхан. Требования к работе были весьма суровыми, и это касалось всех – как самого «обслуживающего персонала», работавшего непосредственно с клиентами, так и «вспомогательного». Установленная Чингисханом «такса» - триста крон в час – даже сейчас, спустя годы после его смерти и сквозь всевозможные перипетии с кроной, остаётся неизменной. Но эта такса распространялась только на классический вариант, в отношении же всякого рода «клубнички» действовал особый прейскурант; при этом все допуски и ограничения оговаривались заранее. Кроме девочек, в фирмах работали и мальчики, были, естественно, и несовершеннолетние (которым, правда, организовывали документы с несколько иными данными), чьи услуги оплачивались вдвойне. На работе царила железная дисциплина – например, запрещалось употреблять спиртное и наркотики, даже стимуляторы – в этом отношении Чингисхан был консервативен. Нарушения правил карались в зависимости от тяжести проступка, и уж горе было девушке, подсыпавшей клиенту снотворного или обокравшей его! Хотя за всех своих сотрудников организация стояла горой – предоставляла жильё, обеспечивала надёжной охраной. Чингисхан пользовался двумя «крышами», одна из них была полицейская, и ей командовал Генерал. Второй «крышей» Чингисхана была мощная местная бандитская группировка, свято чтящая «кодекс чести» и воровские законы, благо дело, во главе её стоял «вор в законе» Ферзь. Таким образом, империя Чингисхана была защищена от нападок извне. Клиент, оскорбивший или ударивший девушку, подвергался приличному штрафу, не говоря уже о более дерзких выходках, типа каких-нибудь подручных средств. И уж не дай кому Бог произнести слово «субботник» - тому лучше было бы сразу свести с жизнью счёты. Разумеется, были у Чингисхана и элитные путаны обоего пола, но это было уже особое подразделение в его Организации, в котором дисциплина была ещё строже, а наказания – ещё ощутимее.

Всех, кто, так или иначе, работал «на благо Родины» - то бишь его Организации – Чингисхан не обижал, и вознаграждал довольно щедро. Неважно, будь то «штатный работник» в той или иной должности (а работы там всем хватало – и водителям, и охранникам, и врачам, и оборотистым снабженцам, и администраторам, и ещё можно перечислять сколько угодно), или вообще человек, не относящийся к его Системе, но оказывающий те или иные услуги его Организации. А преданные Чингисхану силовые структуры (как-никак, государство всё-таки, согласно его же теории) во главе с Генералом и Ферзём, выявляли всех тех, кто «дикарём» промышлял сутенёрством или проституцией. И ставили им условия: мол, или вы с нами, или вы против нас. Эта лавочка теперь наша, так что будьте добры, две секунды на размышление. А по два раза Чингисхан никогда никого не предупреждал.

Когда я познакомился с Чингисханом, его Организация была уже весьма серьёзной, и единственным камнем преткновения на пути к монополии была как раз «гостиничная мафия». Им также покровительствовал Генерал, которого с главарями «гостиничных» связывала давняя дружба, а потому он воздерживался от принятия резких мер по отношению к ним, и в разногласиях между «гостиничными» и Чингисханом Генерал сохранял швейцарский нейтралитет. А мы с Мишкой, узнав, кто такой Чингисхан, решили помочь ему отобрать этот лакомый кусочек у «гостиничных». Мы, собственно, и не рассчитывали, что что-то вообще из нашей затеи получится. Взялись за это просто так, ради шутки. Чисто из спортивного интереса. Я предложил Мишке вариант – «прихватить» их за какие-нибудь серьёзные проступки в этой сфере, и в этом свете преподнести это Чингисхану: мол, иностранцы жалуются ему на таллиннских путан! Что это мог быть за проступок – не столь важно. Обокрали, заразили, избили – всё, что угодно. А Мишка, неисправимый фантазёр, подал другую идею. Посредством воздействия на Ворчуна Гамми, устроить провокацию Юрику Денисову, вызвав тем самым конфликт в среде «гостиничных», и под этот же шумок, используя всё того же Ворчуна, настроить «интердевочек» против их «курьеров» в общем, и против Юрика в частности. Короче, разыграть им петрушкину комедию, и тем самым вызвать полный разброд. Ну, с Мишкиной стороны это был бы акт мести Ворчуну и Полине, как в своё время поступил Семён Ильич со Шкафчиком. А я к этому добавил, что при Мишкином варианте появится реальная возможность подловить «гостиничных» ни много ни мало – на беспределе. Хотя сама по себе идея казалась воистину бредовой, абсолютной бессмыслицей. Но ведь более всего и сеет смуту и панику - именно какая-нибудь нелепая бессмыслица, которая, на первый взгляд, кажется явной чепухой, нереальной и противоречащей всякому здравому смыслу. А потом именно эта чепуха и превращается в реальность, и когда «дойдёт», прояснится, что всё это банальная ерунда, буря в стакане воды, мыльный пузырь в форме атомной бомбы – последствия уже могут быть необратимыми: столько всего нагорожено «из ничего», а ничего-то ничего, да уже поздно… Ну да ладно. Надуем мы им пузырь в форме бомбы. Пусть подёргаются, пусть понаделают глупостей. Нам, по крайней мере, веселей станет.

Первым начал игру Мишка. В отличие от меня, он вообще и не думал ни о каких «пузырях» и «бомбах», ничего наперёд не загадывал, просто охота было ему поиздеваться над Ворчуном. Для этого он купил пива, и отправился к какому-то старому знакомому, тоже охотнику до шуток и розыгрышей. Тот позвонил Ворчуну, представился первым попавшимся на язык именем, и предложил ему «почти даром», то есть за десять тысяч крон, купить целую банку конопли. Глупый и жадный Ворчун сразу «загорелся» этой идеей, и они договорились о встрече. Правда, «продавец» просил ни в коем случае не посвящать в эту афёру Юрика, сославшись на свои личные с ним разногласия как раз на почве «кайфа». Ворчун возразил, что деньги всё равно придётся занимать у Юрика, «потому что больше не у кого», на что получил ответ, с Мишкиной подсказки: «А ты скажи – для Полины надо!».

Что удивительно – получилось! Очевидно, Юрик уже давно привык к бзикам и заскокам Ворчуна, и его постоянным заниманиям денег на капризы Полины. Может, и без личной выгоды тут не обходилось – если, например, Ворчун не только исправно отдавал долги, но, в знак благодарности, и всячески «шестерил» на своего «благодетеля». Не отказал ему Юрик и на сей раз. В назначенный день, за час до встречи, Мишка с тем самым приятелем, опять позвонили Ворчуну, спросили «как дела», и удостоверились, что деньги уже у него на руках. И вот вскоре Ворчун бегом выбежал из подъезда, и помчался вприпрыжку к автобусной остановке, а навстречу ему шагали два завсегдатая пивного ларька, всегда готовые за хорошее угощение оказать услугу. То есть набить морду кому угодно. На кого покажешь, тому и набьём, только наливай.

После такого Мишкиного удачного хода второй ход уже предпринял я – слегка повтирал мозги Полине, заинтриговав её тем, как не напрягая мозг и беря всё с потолка, можно с ходу дурачить её спесивых дружков, и при этом не только посмеяться, но и поиметь с этого выгоду. Ещё и Мишка со своими шуточками вошёл во вкус. Подобно тому, как я «залечил» Полину, Мишка запудрил мозги своему бывшему сотоварищу не то по каким-то курсам, не то по кружку или клубу. Тот парнишка был, как видится, дурак дураком, инфантильный, совершенно ни к чему не приспособленный, ещё вдобавок и безнадёжно влюблённый в Полину. Правда, родня у этого «принца на горошине» была довольно знатная. То есть знакомства у него были, и деньги тоже водились. А поскольку в связях он был не слишком разборчив, то не мудрено, что возле него околачивалось множество всяких сомнительных типов, воображавших себя «деловыми», будучи в действительности заурядной шпаной, не имеющей за душой ничего, окромя апломба. Ну, в общем, этой шпане настало время для великих подвигов, как вдохновенно просветил их великий «посвящённый», то бишь этот самый «принц». И объявили они третью мировую войну, да не кому-нибудь, а Ворчуну Гамми.

Все наши трюки и хитросплетения я описывать не стану. О наших с Мишкой афёрах и приключениях того времени можно написать целую отдельную книгу; скажу лишь то, к какому результату это всё привело. Работавшие под Юриком Денисовым и его компаньонами девочки стали жаловаться на произвол и наглость, и позволять себе, в свою очередь, подобные вольности. Тут ещё и один дружок того самого «принца на горошине» умудрился вызвать на себя гнев самого Юрика, а когда тот пожаловал к нему в гости для «выяснения отношений», тот, не долго думая, схватил не то отцовское, не то дедово, охотничье ружьё, да и прикончил гостя в упор из двух стволов. А после этого, объятый ещё большим страхом, предпочёл повеситься, чем ожидать ещё более лютой казни. Виновником всей этой мясорубки оказался, конечно же, Ворчун Гамми. С ним поступили ещё проще. Без лишних разговоров, ни о чём не спрашивая, его среди ночи вытащили из постели, где он мирно похрапывал в объятиях Полины, взяли за руки и за ноги, раскачали – и в окно, с шестого этажа. А уже сквозь нашу призму, дошли до Чингисхана прямые упрёки в адрес «гостиничных», обвинения в откровенном беспределе. И Чингисхан уже говорил с их руководителями в другом тоне. Его поддержал уже и Генерал, и тогда «гостиничным» пришлось поступиться одной своей отраслью. Теперь и в отелях интим-сервис стал осуществляться фирмами.

После этого мы с Мишкой посвятили Чингисхана в то, что мы сделали, и какую роль сыграли наши «подлянки» и «розыгрыши» в этом инциденте, завершившимся фиаско «гостиничных» и укреплением позиций Чингисхана. Так мы вошли к нему в доверие. Он заметил нас, он понял, что мы – люди, умеющие мыслить и привыкшие всего в жизни добиваться сами, при этом разбирающиеся в окружающем мире.

-Мы хотим работать с Вами – искренне признались ему мы с Мишкой.

-Нет, ребята – ответил Чингисхан. – В этой системе вам делать нечего. Потому что сюда есть вход, а выхода отсюда нет. И здесь уже всё строго поделено – кто, что и как. Здесь один мозг, а все остальные – роботы, и для вас тут применения не найдётся. В «быки» вы не годитесь, в «казначеи» тоже; ваша задача другая – учиться и находить себя. Я и сам сейчас воспринимаю свой бизнес как полигон для испытаний. Он мне необходим для создания своей Организации. Вот ты, Андрей – организатор. Тебе надо учиться управлять людьми и распределять ресурсы. Не поддаваться на провокации – знаешь ведь, как всё это делается. И выбирать свой стиль, свою сферу. Ты, Миша, в управленцы не годишься. Ты никогда не будешь ни лидером, ни организатором. Твоё кредо – советник, аналитик, исследователь. Учись, познавай, твори. Вы легко сможете работать вместе: Миша будет разведывать, где что к чему, и подавать идеи, а Андрей – развивать их, и воплощать в жизнь. Ты, Мишка, по натуре фантазёр, твои проекты могут так и остаться воздушными замками, а практическая сметка Андрея даст этим проектам реальные отображения. Как в театре – сценарист и режиссёр. А я – я буду вам помогать. Я дам вам первые уроки – что такое деловой мир, и что такое заниматься делом. Я буду вам поручать кое-какие дела, и вы будете зарабатывать, и приносить нам пользу. Вы узнаете и поймёте, для вас этот мир или нет. Но, во-первых, не задирайте нос, во-вторых, держите язык за зубами, и в-третьих, никаких шуток и самодеятельности, все варианты оговаривать и согласовывать со мной. В моей симфонии дирижирую я, и вообще, чего стоит оркестр, если в нём есть два дирижёра.

Мы с Мишкой с огромной охотой оказывали «всякие услуги» - то подменяли водителей, то за кем-то следили, то ещё чего-нибудь – какая разница, что именно… В какой-то период, когда Светка слишком много себе позволяла, я опасался навлечь на себя гнев Чингисхана, но тут уже спасибо Мишке. Хоть и наломал он дров немерено со своей игрой в Пинкертона, да и сам наполучал неслабо, даже побывал у Самого в немилости, но затем всё встало на свои места. Чингисхан мне покровительствовал так и так – независимо от моих отношений со Светкой.

Ещё дядя Сёма мне посоветовал пойти на курсы экстрасенсов. Разумеется, эти курсы я окончил, так как советы дяди Сёмы следовало воспринимать, как в армии приказы. Я прошёл шесть ступеней, освоил технологии Лазарева, Грабового, хотя больший интерес у меня вызвали всё же Мильтон Эрикссон и Ричард Бэндлер. И уже после этого Семён Ильич доверил нам «кассетный бизнес». То есть даже не нам, а мне – ответственным за проведение операций был я. Этот бизнес заключался в том же самом, что много лет назад сам Чингисхан сотворил со Шкафчиком. Я делал то, что делали фокусник и нарколог, благо дело, у меня уже были необходимые для этого умения; Мишка выступал в роли самого Семёна, а уж найти кого-нибудь, чтобы «вырубить» клиента, было не так сложно. Для этого нам выделил человека сам Чингисхан, поскольку привлекать к кассетам человека с улицы, ясное дело, не хотелось.

Чувствовалось, что я больше интересовал Чингисхана. С Мишкой он общался главным образом посредством меня, за все наши «поручения» расплачивался со мной, и вообще, с его слов «Мишке не хватает гибкости, реакции, мобильности. Как упрётся во что-нибудь, как баран, так и будет переть, пока не поймёт, что всё время шёл вообще не туда, куда нужно. Это его и сгубит. В погоне за какой-нибудь сиюминутной блажью, он упустит все свои возможности. Ему нужно работать над собой». Потом, уже незадолго до своей смерти, Чингисхан сделал мне королевский подарок, сказав при этом: «На все случаи жизни нужно иметь щит и меч. Я подарю тебе свои доспехи. Они находятся в Питере, но учти – это только на самый крайний случай. Они всегда будут служить верой-правдой Кардиналу, сделают всё для того, кого они зовут Ваше Преосвященство. Но и ты их береги и цени. Не злоупотребляй. Мы с тобой поедем туда – я тебя представлю, как своего преемника». Смысл его тогдашних слов я понял уже потом, гораздо позже, поэтому об этом будет сказано несколько позднее.

В общем-то по отношению к криминальному миру Чингисхан был убеждённым сторонником того, что здесь, в Эстонии, должны править бал местные кланы, а не заезжие российские, кавказские или польские гастролёры; и всегда пользовался случаем поддержать местных (того же Ферзя, к примеру), и поставить на место чужаков, лезущих со своим уставом, но к питерской братве у него было отношение особое. Он не то, чтобы их активно поддерживал, просто проявлял лояльность и добрососедские настроения. Отчасти это было связано с выходом на транспортные узлы, курируемые «питерцами», но секрет также крылся всё в тех же «доспехах Его Преосвященства», которые впоследствии стали моими. Правда, «инструкцию по выживанию» он мне дал гораздо раньше – на одном светском вечере, где я присутствовал, как его гость.

Моё внимание привлекла одна молодая (впрочем, мне тогда она казалась взрослой женщиной), эффектная, одетая богато и со вкусом, обладательница роскошных форм и безупречных манер, восхищённо провожаемая многозначительными взглядами очарованных мужчин. Я поймал себя на мысли, что и сам бы не против… - но от этой мысли меня как раз и бросило в жар. Мне было всего двадцать лет, а ей, как выяснилось – двадцать четыре, и среди её обожателей, были люди даже такого ранга, как сам Чингисхан.

Заметив, чем занято моё внимание, Чингисхан мне сказал:

-У тебя отменный вкус, Андрей. Правильно, присматривайся. Это Жанна Королёва, звезда местного разлива. Её папа комиссар полиции, особо тяжким отделом командует, а брат – вон он ходит, перед бильярдом – тоже известный человек, авторитет в питерской братве. Его так и зовут – Коля Питерский. А сама она что – просто женщина, и этим уже всё сказано. Просто тебе понадобится - и с законом дружить, и со славным градом на Неве. А лучшие позиции ты себе обеспечишь, если станешь её мужем.

-Её мужем?! – моему изумлению не было предела.

-Да, Андрюша, мужем! Её сердце пусто! У неё поклонников море, но все ей сулят только россыпи денег и купание в роскоши. А этого всего у неё и так хватает. А ты возьми и предложи ей что-нибудь своё. А что – не мне тебя учить. Чем ты, чёрт тебя подери, так хвалился? Герой-любовник, тонкий знаток, кто ты там ещё? Чему тебя учили на курсах экстрасенсов? Светке да Полине уши морозить? Так это каждый дурак сможет!

Я начал с того, что пригласил Жанну на танец. Весь последующий вечер она танцевала уже только со мной, оценив по достоинству мой талант танцора. Ещё я угощал её коктейлями, создающими соответствующий настрой, болтал без умолку разные красивые глупости, затем предложил ей уединиться для прогулки подальше от этих «сытых и самодовольных масляных рож». Она действительно устала от этого «светского общества», и мы покинули мероприятие. Дальше мы проводили время втроём – к нам присоединился Мишка, и мы с удовольствием музицировали. При этом я также упражнялся в гипнотических своих способностях, но это уже роли не играет. Я заболел ей, я всей своей натурой ощущал, что я должен её очаровать и сделать своей, а это значит, что она должна заболеть мной.

Новый 94-й год мы встретили уже мужем и женой. Жанна была на седьмом небе, я тоже был весьма доволен. То, что на первый взгляд казалось мечтой безумца, стало реальностью. Войдя в её семью, я обзавёлся новыми связями, вскоре основал свою посредническую фирму – у меня был обширный банк данных относительно всех сфер бизнеса, и я смог в полной мере реализовать свои задатки посредника. Ко мне обращались желающие наиболее выгодно продать или купить, предложить или воспользоваться услугами – и я всегда находил оптимальный, с моей точки зрения, вариант; главное было – убедить партнёров в его оптимальности.

Потом, уже после смерти Чингисхана, я стал проявлять больше самостоятельности, мне надоела роль «приказчика избалованной бабёнки», как метко охарактеризовал это Пушкин, и я стал играть уже по своим правилам, сам расширять круг своих деловых партнёров, и в первую очередь своим любимым способом – обольщая женщин.

Результатом моих таких исканий стал крупный скандал, и наш брак с Жанной был расторгнут, при этом вся семья Королёвых обвинила меня во всех смертных грехах, и мой посреднический бизнес процветал лишь за счёт «особо деликатного» посредничества – при крупных операциях с чем-нибудь противозаконным, или предоставлении услуг, не одобряемых властями. Мало ли – кто-то хочет сбыть партию порошка какао, выдав его за героин, или воспользоваться услугами киллера, а то и пятилетней проститутки. Правда, всё это делалось в условиях строжайшей конспирации – к таким делам я был уже вполне подготовлен.

Впрочем, посредничеством я занимался всегда и очень охотно. Но тогда, когда дело с Королёвыми приняло такой оборот, мне пришлось «раскручиваться» через новые каналы. Я пробовал себя в различных отраслях бизнеса – как легального, так и не очень; и вдруг, случайно познакомившись с одной женщиной, неудовлетворённой высокопоставленным, но сексуально несостоятельным мужем – я окончательно понял, что бизнес – лишь промежуточный этап. Я взял курс на дорогу, ведущую в Большую Политику. И я уже знал, как я буду этот курс прокладывать.

Всё началось с этой дамы. Для самой Ёлочки – так я её ласково называл, подлинное же имя её Эльвира – я стал просто отдушиной, слабостью и её тайной, запретным плодом, ввиду этого особенно сладким. А для её мужа, топливного магната Отто Юргенса, я стал источником ценной информации. Он был человек толковый, деловой, и мне казалось, он вовсе не задавался вопросом, было ли у меня нечто недозволенное с его женой, или не было. Он жил только одним своим бизнесом, а больше ничем он и сам не интересовался, и не интересовал, в том числе меня.

Именно Отто помог создать моему знакомому, в прошлом таксисту, а затем – председателю таксомоторного кооператива (как в своё время и Чингисхан), создать новую таксофирму, в правление которой вошёл и я. Уже позже мы объединились с другой фирмой, занимавшейся всякого рода грузоперевозками. Но хоть я и вхожу в состав правления и являюсь также акционером, это не мешает мне быть по совместительству таксистом. Именно благодаря последнему обстоятельству мои предложения, мои идеи проходят с большей поддержкой сотрудников. Ведь куда ближе народу тот, кто наравне с ними крутит баранку и знает все тонкости трудовых будней, все неровности и проблемы в жизни таксиста, дальнобойщика, механика или диспетчера, чем отгородившийся от внешнего мира стенами своего кабинета чиновник.

После этого, опираясь опять же на поддержку Отто и его «товарищей по несчастью» (о них – позже), я основал Независимый профсоюз водителей (в основном как раз дальнобойщиков и таксистов), ставший впоследствии Независимой Ассоциацией работников всех отраслей транспорта, связи и путей сообщения. Этот профсоюз отличался от официальных тем, что оказывал более действенную помощь своим членам, благо дело, на то у нас были финансы, и были свои меценаты. Руководят этим профсоюзом, понятное дело, подставные лица, фактически же всем заправляет созданная мной команда, себе же я выбрал должность «член-эксперт Совета». Как и в фирме, я член Совета акционеров. Это и был мой первый шаг в Политику – из народа, от народа и за народ.

Так вот я теперь и живу – дела фирмы, дела профсоюза, в перерывах весьма охотно «таксую». Посреднические услуги по старым, годами отлаженным каналам, друзья – хотя в человеческом смысле, другом я могу назвать только Мишку. Ну и, конечно же, женщины – как же без них. И теперь, словно гром среди ясного неба, свалился на меня этот «Москвич».

В принципе, этого и следовало ожидать – уж я-то знал, на что шёл, ещё тогда, в апреле месяце, когда весь этот проект родился только на словах. Вот она, бытовуха. Вот оно, ЧП, после которого все летние лавочки вдоль побережья перешли под крыло Ферзя. Только выходит, я что-то не просчитал. Кого-то недооценил. В результате я и попал в переплёт, такой запутанный и нечистый, что может быть чреват для меня крупными потерями. Мной вовсю интересуется Козлов (интересно, как он вообще умудрился выйти на меня через этого недотёпу Мурата?), и теперь мне приходится самому объясняться – как меня угораздило оказаться с таковым в одной упряжке. Да к тому же, это объяснение будет далеко не последним, меня насчёт него уже предупреждали, поэтому придётся делать то, чем я в тот день с таким упоением хвастался Генералу. Сбить Козлова с толку, заставить его себе противоречить. Конечно же, задачка не из лёгких. Там я сослался на свою самую большую слабость – женщины. Козлова это нисколько не устраивает. У него есть веские основания меня ненавидеть – не только, как советский человек приспособленца (а он и есть чисто советский, до мозга костей, советским он и останется до самой могилы, хоть отправляй его в Штаты, хоть в безмятежные Альпы – он и там за всю жизнь не изменится, потому что это природа такова, продукт искусственного отбора и специального взращивания – вот он!); вдобавок к этому ещё примешиваются его личные счёты с бывшим шефом. Его шефом, естественно, и моим же бывшим тестем. В любом случае, мне нужен хороший юрист и хорошая протекция с чьей-либо стороны – чтобы этот юрист действительно занялся этим делом.

Я остановился на Третьякове – он талантливый человек, блестящий адвокат. Его услугами пользуется и Коля Питерский, и Отто Юргенс, правда, последний должен расплачиваться баснословными суммами, которыми я попросту не располагаю. Почему же, я вообще-то человек не из бедных, но наличие средств вовсе не предусматривает возможность вольной растраты; и ведь существуют же такие понятия, как «живые» и «мёртвые» деньги. Ладно, это детали. Помимо всего прочего, Третьякова связывает давняя дружба с семьёй Королёвых, что, собственно, и препятствует налаживанию нужного контакта между нами. Значит, с семьёй Королёвых надо мириться, причём в первую очередь – с Жанной. Это принесёт больше пользы, нежели всяческие «подкатывания» под бывшего комиссара.

Я решил нанести Жанне деловой визит. Узнав её новый адрес – теперь она вновь замужем, и её фамилия по мужу Ерошкина – я привёл себя в нужный вид, купил дорогой букет цветов, и поехал к ней.

Когда она открыла мне дверь, я на мгновение почувствовал себя тем двадцатилетним юношей, кем я был при первой нашей встрече. Я не видел ее, по меньшей мере, четыре года, и отметил про себя, что она всё же ещё больше похорошела. Я тут же взял себя в руки, осознавая, за чем пришёл, и решил не предаваться воспоминаниям, и не пускаться в излишнюю сентиментальность. Она смотрела на меня глазами, полными удивления, затем быстро надела маску снисходительности. Мол, она – преуспевающая деловая леди, счастливая жена, мать семейства, хозяйка дома; и при этом – шикарная, сексапильная, обаятельная женщина, которая во всём на высоте. Прямо, как Мэри Поппинс – Леди Совершенство, стоит и смотрит с ласковым снисхождением на своих таких вот обожателей с цветами, околдованных её улыбкой. Вспомнилась мне почему-то моя излюбленная цитата о женщине, «излучающей неотразимый шарм гордой красоты, зрелой женственности и природного обаяния» - и я понял, что ей хотелось предстать передо мной именно в таком свете – неприступной королевы. К сожалению для неё, я слишком хорошо знаю психологию, чтобы падать к её ногам в поклоне.

-Здравствуй, Жанна! – сказал я, и протянул ей букет цветов. – Ты потрясающе выглядишь. Прими от меня этот скромный презент.

-А вот это, Попов, совершенно излишне – холодно ответила она через порог. – Так же, как и то, что ты вообще здесь оказался – и она отвела мою руку с букетом в сторону.

-Вот что, Жанна – я сменил тон. – Я к тебе пришёл вовсе не на правах воздыхателя, и вовсе не любоваться тобой. Я пришёл по делу, и эти цветы – просто знак вежливости. Я не прошу прощения, не добиваюсь симпатии, и уж, тем более, не заигрываю. А ты ведёшь себя для своего имиджа несолидно. Вряд ли королева Англии не примет букет от своего подданного или иностранца. А ты, для пущего фарса, ещё бы бросила этот букет мне в лицо!

-Ты пришёл сюда говорить мне гадости? Хватит, сыта по горло! Твои пафосные шуточки и кривлянья мне даже не смешны.

-Я ещё раз повторяю: я пришёл по делу. Так что давай, отставим эмоции на задний план, и спокойно поговорим.

-Попов, ну какие у меня могут быть с тобой дела?

-Ты сначала выслушай, а потом уже делай выводы. Такие категоричные реплики выставляют тебя в невыгодном свете.

-Да мне не важно, что ты там себе возомнил. Я тебя знаю, я с тобой прожила весь этот цирк – у нас с тобой не было ни настоящих чувств, ни настоящей семейной жизни. Была бурная романтика, пылкая страсть - всё как в курортном романе. Я оказалась очередной твоей приятельницей. Но не женой – ты не воспринимал этого, ты не хотел меняться, ты так и продолжал донжуанствовать. А теперь у меня муж, семья – мы живём, как и положено семье, а не играем в идеальную пару на светском балу, как с тобой. У нас прекрасный ребёнок. Я работаю в семейном бизнесе, вместе с мужем, а дела Коли, хоть он мне и брат, меня не касаются. Да и не только его, но и всего, с чем я соприкасалась раньше. Теперь приходишь ты, как ни в чём не бывало, суёшь цветы, и говоришь о каких-то делах. Да если ещё вспомнить, как ты ушёл от меня в последний раз… - что-то её, видать, задело, раз она пускается в такие монологи.

-Теперь послушай сюда. Я не намерен ворошить прошлое. Не намерен выяснять отношения. Мы уже давно с тобой всё выяснили, и нечего после драки кулаками махать. Просто, во-первых, не стоит делать свои эмоции достоянием подъезда – давай пройдём в коридор. Думаю, твоему мужу тоже будет предпочтительней, чтоб ты говорила при нём, а не шушукалась здесь, на лестнице.

-Мне некогда с тобой разговаривать. Мне надо кормить ребёнка – она хотела захлопнуть передо мной дверь, но тут я её остановил:

-Однако это не так уж срочно, раз ты находишь время на такие длинные тирады. Теперь о деле. Мне нужен адвокат, и в этом я надеюсь на твою помощь. Речь идёт о Третьякове.

Она как-то внезапно переменилась – очевидно, ожидала от меня какой-нибудь дерзости, а оказалось вон чего… Теперь она чувствовала за это неловкость передо мной.

-Третьяков… Но я и не так хорошо его знаю… Это больше отец… Попробуй, с отцом может поговорить.

-Мне гораздо легче иметь дело с тобой. Тем более, отца я не хотел бы в это дело ввязывать – у него, если помнишь, был такой заместитель, как дядя Петя.

Тут в коридор вышел муж Жанны – высокий, плотный мужчина лет тридцати пяти, в розовой футболке и шортах.

-Так, что за проблемы? – спросил он, глядя на меня с подозрением.

-Это Попов – сказала Жанна извиняющимся тоном. – Ему что-то отец понадобился…

-Не отец, а адвокат – поправил я. Ещё мне не хватало вмешиваться в их семейные сцены…

-Потому и с цветами? – изрёк Ерошкин. – Для адвоката?

-Советую почитать на досуге литературу об этике и культуре – ответил я. – Там об этом всё написано.

-Поставь цветы в вазу – сказала Жанна мужу, уже желая разрядить накаляющуюся обстановку – я сейчас его провожу и приду.

-Послушай, Жанна – сказал я ей, когда муж удалился – я не хочу ни прошлого, ни личных каких-то… Я просто тебя прошу. Прошу по-человечески, как давнего доброго друга, как умную, энергичную и независимую женщину, которую я уважаю. Помоги мне с Третьяковым. Буквально на моих глазах погибли люди, и мне грозит суета-маета по инстанциям, а при моём нынешнем положении это слишком много ставит на карту. У меня тоже новая жизнь. Я веду большую общественную работу, у нас своя фирма, ещё и «таксую» заодно… Я прошу тебя просто помочь. А когда тебе нужно будет, и я помогу тебе. Просто, по-дружески и бескорыстно. Как в вашем мире, наверное, не принято.

Я говорил ласковым, доверительным тоном, и видел, что Жанна заметно отходит, оттаивает – она выплеснула на меня весь свой гнев, и теперь, напротив, проникалась сочувствием.

-Хорошо, я поговорю с ним – сказала она. – А ты всё-таки попробуй, свяжись с отцом.

-Спасибо, Жанна. Спасибо – душевно сказал я, и тут опять появился её муж.

-Андрей – сказала Жанна мужу (случайность или закономерность, что его тоже так зовут?) – дай мне там телефон.

-Что там опять – проворчал недовольный муж, и через миг появился с маленьким, серебристым, изящным мобильником.

-Попов, записывай номер отца…

Что ж, и с Владимиром Иванычем полезно будет пообщаться, делая упор именно на их с Козловым взаимную неприязнь. Авось дядя Вова не побрезгает воспользоваться шансом - так или иначе поддеть этого Козлова, даже сейчас, когда они уже ничем не связаны. Потому что даже Эллочка, при всём своём очаровании, никак не может иметь на Третьякова такого влияния, чтобы тот начал что-то вообще делать, не получив перед этим на лапу, как следует. Да и у меня нет никакого желания посвящать в такие дела – ни Эллочку, ни, тем более, Отто, хоть они тоже не один год знают Третьякова. Тут уж лучше пользоваться старыми каналами.

 

…Владимир Иваныч встретил меня с не меньшим удивлением, чем Жанна.

-Андрей? Ну, заходи – сказал он, открыв мне дверь своего двухэтажного коттеджа рядного типа. – Джек, фу! – прикрикнул он на собаку. – С чего это ты вдруг? – спросил он, глядя на меня с каким-то подозрением и любопытством. – Не просто так же…

-К чему такая предвзятость, Владимир Иваныч? Почему бы мне и не зайти просто так, к старому знакомому? Посидеть, поглаголить, кофе попить с коньячком? Во-первых, здравствуйте – правую руку я протянул ему, левой извлёк бутылку коньяка.

Королёв мою руку пожал, и глядел на меня недоуменно молча.

-Чего-то на тебя не похоже – задумчиво проговорил он.

-Почему это непохоже? – в своей обычной, уверенно-оптимистической манере ответил я. – Я своих старых знакомых не забываю.

-Ладно, проходи, рассказывай – Королёву всё никак не удавалось отойти от удивления.

-Интуиция Вас не подвела, Владимир Иваныч – сказал я, хотя я прекрасно знал, что мой визит представлялся Королёву не дружеской посиделкой, а вызванной необходимостью, вовсе не в силу интуиции. – Я действительно хочу с Вами посоветоваться, и здесь дело касается как раз наших старых знакомых.

-Ну, во-первых, ты же знаешь – я от дел отошёл, а во-вторых – я не понимаю, чем я теперь (он почему-то сделал акцент именно на этом слове) могу быть тебе полезен. Что это вообще за старые знакомые?

Дорогой марочный коньяк всё же повлиял на бывшего комиссара: раз уже интересуется, о ком идёт речь… Впрочем, истинная цель моего визита прояснится для него гораздо позже, а пока он накрывал на стол, будучи в превосходном расположении духа. Очевидно, предвкушал удовольствие на мне «проехать» - с умным видом послушать, побаловаться на дармовщинку коньячком за пару тысяч, наговорить каких-нибудь красивых слов, да и выставить вон, упрекнув на прощанье в глупости и неразборчивости.

-Речь идёт о Козлове и Третьякове.

-Козлов и Третьяков? – у дяди Вовы аж брови вскинулись кверху. – Хм… Интересно, куда это ты так вляпался. Кому-то, видать крупно дорогу перешёл, раз там уже Третьяков задействован. Опять, небось, дела амурные?

-А разве это уголовно наказуемо? – улыбнулся я. – Третьяков там пока ещё не задействован. И ещё, давайте сразу оговорим. Мы с Вами люди взрослые, серьёзные, поэтому давайте не будем ворошить бельевую корзину. Я вас ничем не обидел, как отнеслась ко всему Ваша семья – это Ваше право, я ни на кого зла не держу. Тем более, у Жанны своя семья, говорит – счастлива. У меня тоже своя жизнь, тоже ни на что не жалуюсь, и поминать прошлое нет никакой необходимости. Мы с Вами мужики, в конце концов.

Тем самым я дал понять, что не восприму даже намёков на разговоры относительно моих взаимоотношений с этой семьёй. Обстоятельства моего развода с Жанной были таковы, что я оказался облит грязью с ног до головы. Меня обвиняли в мелочности, лживости и корыстолюбии, упрекали, что они меня, мол, чуть ли не из жалости пригрели, а я ими всеми пользовался в своих интересах, и готов был продать при любом удобном случае, так же, как я предал Жанну, встречаясь с другими женщинами. (То есть, как это понимать? Выходит, я их всех «разводил», как лохов, пользуясь ими в своих интересах? Ну, тогда пеняйте уже на себя, глубокоуважаемые господа лохи. Я вас ни к чему не принуждал, и не обязывал.) Я потерял массу деловых партнёров, в некоторых слоях меня стала сопровождать репутация изворотливого и нечистоплотного дельца. Но, тем не менее, я, начав всё опять с нуля, теперь уже довольно твёрдо стою на ногах, да и даже тогда от меня отвернулись далеко не все. Были и такие, кто не воспринял всерьёз эти кляузы, и продолжали мне доверять и со мной сотрудничать. Даже сам Ферзь во всеуслышанье сказал, что переносить дела постельные на деловой фронт – нелепость и ребячество, а заглядывать в чужие штаны – просто низость, и тем самым они дискредитируют не меня, а самих себя. (Один Коля Питерский держался от той шумихи в стороне – ему всё это было вообще до балды. Он и так был сыт по горло и родительским апломбом, и сестриными капризами, а меня воспринимал совершенно нейтрально, так же как и я его.) Что можно ещё глупее придумать? Раз я изменяю Жанне, значит, с таким же успехом я продам всех своих партнёров ихним конкурентам! Смешные, глупые задаваки! Но всё же такое обо мне мнение бытовало…

А на жизнь мне и впрямь нечего жаловаться – сперва появилась Ёлочка, тоже подарок судьбы, а как я уже упоминал, дорогому бриллианту – и дорогую оправу. Она в своём роде оказалась далеко не одинока, и вообще, как выяснилось, из женщин её круга и её положения, подобные проблемы переживает чуть ли не каждая. Тут уже я, что называется, вошёл во вкус, и, пользуясь таким случаем, открыл для себя новый мир. Это тоже было своего рода взаимовыгодное сотрудничество – я, естественно, в условиях определённой конфиденциальности, устраивал им такие «праздники», которыми они не могли насладиться со своими мужьями. А они, преисполненные ощущением счастья и благодарности, снабжали меня ценной информацией. Заодно мне помогала и дружба с их мужьями – они мне всячески покровительствовали, и помогали мне во всех моих начинаниях. Тот же Отто Юргенс. Или господин К. (фамилию не сочту нужным афишировать – она на слуху у всей Эстонии). Тоже магнат, такого же пошиба, как и Отто, только его вотчина другая – средства массовой информации. Его красавица-жена Алиса… Знойная женщина, мечта поэта. Муж Изабеллы – капитан круизного судна Мартин Фредберг, человек с огромными связями по всему миру, и тоже постоянно отсутствует. Ему жена нужна скорее «для эскорта», у него самого запросы несколько иного рода. Муж Марии, бывший политик, а ныне банкир.

Я улыбнулся своим мыслям, глядя в телевизор. По телевизору как раз рекламировали «Жилетт – лучше для мужчины нет!». Полный джентльменский набор: Эльвира – повелительница тьмы, Изабелла – дочь пирата, Алиса в стране чудес и Просто Мария. И никому из них самих, их мужей, ставших моими компаньонами, и из того общества, в которое благодаря им я стал вхож, вовсе не следует ничего знать о том, что у меня бывают подобного рода истории. На то существуют старые знакомые – Авария – дочь мента, например.

-Ну ладно, ладно – отмахнулся Королёв. – Не перед телекамерой!

-В общем, Козлов. Он ведёт дело, именуемое «красный «Москвич»». Я разолью! – я открыл коньяк и разлил по рюмкам. – Ваше здоровье!

-А у тебя что, «Москвич», что ли? – саркастически хмыкнул Королёв.

-«Москвич» не у меня. Дело в следующем. Вызывает меня Козлов, и спрашивает о неких двух молодых людях, которые якобы при мне погибли. Я при этом никого из них даже и в глаза не видел, а если и видел, то уж во всяком случае, лично с ними не знаком. Потом появляется некий субъект, явно с хроническими расстройствами, и заявляет о моей причастности к делу. Вызывают меня на очную ставку, ни я никого, ни меня никто, естественно, не узнаёт, зато неизвестно каким образом, там оказался Мишка Феоктистов.

-Что-то я никак в толк не возьму. Ладно, погоди.

Он взял мобильный телефон, и позвонил какому-то Тойво. Они говорили по-эстонски.

-Сейчас придёт один товарищ, я тогда войду в курс дела. А то ты так говоришь, что я вообще ничего не понимаю.

Мы продолжали выпивать, рассуждая при этом на отвлечённые темы. Королёв больше всего ругал полицию.

-Петька мужик дотошный. Настырный. И мыслит по-старому. Стрижёт всех под одну гребёнку. А сейчас так нельзя. Сейчас бизнесу волей-неволей приходится считаться с криминалом. А Петька любит вынуждать всех, чтобы сдавали друг друга. Что, чекист он и есть чекист, в какую ты форму его не одень. А вот и Тойво! – тут раздался звонок в дверь, и дядя Вова пошёл открывать. Его сопровождал Джек – немецкая овчарка, заливисто лая и виляя хвостом.

В комнату Королёв вернулся не один – с ним был долговязый парень лет тридцати, одетый в пёструю футболку и рваные джинсы. В обоих ушах, заткнутых наушниками от плейера, у него были серьги, на каждом пальце сверкали стальные кольца, а волосы напоминали скорее разлохмаченный крашенный мех, непослушно торчащий из-под сдвинутой козырьком назад фиолетовой кепки с розовым помпончиком. Парень был необычайно оживлён – наверняка принял какой-нибудь допинг. Вдобавок ко всему, на нём ещё были роликовые коньки, а музыку, игравшую в его наушниках, можно было слышать на расстоянии десяти метров. Ничего вокруг не замечая, он плюхнулся на диван и открыл свой маленький дипломат – то оказался переносной компьютер.

-Тойво, залезь-ка к ментам, посмотри, что там ещё за красный «Москвич».

Хакер лишь хмыкнул в ответ.

-Андрей, как там коньяк – ещё не выдохся?

В ответ на предложение выпить рюмку, Тойво мотнул головой. Мы с дядей Вовой продолжали свою незатейливую беседу, попивали коньячок, и наконец, Тойво сказал:

-Готово.

-Иди, запиши это в мой компьютер. Чего хочешь?

-Как обычно.

Меня слегка удивило, что Королёв пользуется услугами такого хакера, хотя его экстравагантность могла быть и самой что ни на есть маскировкой. Хакер ушёл, а Королёв, проводив его, отправился в свой кабинет, где только что хакер колдовал с его компьютером.

-Посмотри пока телевизор.

На включённом канале начался показ очередной серии какой-то латиноамериканской «мыльной оперы», и я переключил на спортивный – лично мне куда приятнее смотреть автогонки. «Видать, доверяет он этому хакеру, раз тот имеет такой доступ в его кабинет – в отсутствие хозяина влезать в компьютер» - подумал я. – «А на вид не скажешь – ни дать, ни взять - пацан с мозгами, сдвинутыми на затылок вместе с кепкой. Роликовые коньки, да быц-быц-быц, что ещё с него возьмёшь?»

-Да, Андрей, разочаровал ты меня – сказал дядя Вова, возвратясь в комнату. – А говоришь – серьёзные, взрослые люди. Как ты вообще туда попал, тебе чего – юбок мало, что ли?

-Женщины тут вовсе не при чём – ответил я. – И вообще, разговор сейчас не об этом.

-Ну, как же не при чём? Сначала этот «Москвич» замешан в мокрухе, потом там же ещё и «скок», не отходя от кассы. Конечно, никто не поверит, что это всё так случайно.

-Так уж прямо и мокруха? Была б мокруха, я б, наверное, с Вами тут не разговаривал.

-Ну, всё равно, раз жмуры есть, значит уже дело мокрое. А раз его Петя ведёт, значит, не очень-то уверены, что здесь простой несчастный случай.

-Ещё тот факт, что Мишка работает как раз в моей фирме.

-А что ты за Мишку-то этого волнуешься? Мишка пусть сам свои проблемы решает! Петька тоже не слишком верит, что Мишка твой – просто потерпевший.

-В этом-то и вся соль. Петька, может, считает, что это я всё и подстроил. Потому-то мне и нужен Третьяков – вздохнул я.

-Я не думаю, что он вообще будет даже говорить об этом деле. Алексей – серьёзный человек, и его клиенты – серьёзные люди. А серьёзные люди не пьют, с кем попало, и не общаются с легкомысленными женщинами, и поэтому такие переделки им просто не грозят. Ты же влип туда чисто по собственной дурости, ты искал себе приключений, и ты их нашёл. А глупость, как известно, всего дороже стоит. Так же и у Лёши. За такие вот делишки, по дурости которые, приходится расплачиваться куда щедрее, чем даже за… Сам знаешь, за что.

Это я и сам знал не хуже дяди Вовы. В том и заключалась Божья кара человечеству – изгнав людей из рая, наградил их Всевышний глупостью, и этой глупостью своей люди сами загоняют себя в ад, и сами за неё же и расплачиваются, лелея при этом надежду, что после смерти им щедро за это воздастся, да только и это не что иное, как очередная глупость. Эту Божью истину я давно уже усвоил…

-Я приключений не искал – ответил я, подводя собеседника в обход к «гвоздю программы».

-Они сами тебя нашли! Что тебе нужно было от этой безмозглой шушеры? Девочек посулили? Вот и заработал себе девочку с мальчиком.

-Ну, давайте рассудим трезво. В драке я не участвовал, и вообще, какая Козлову разница, что он прицепился к этому дебилу? С чего он вообще взял, что я там был?

-То есть, ты хочешь сказать, что ты там не был? А какого же чёрта… С чего он взял? А чего ты сам ему там наплёл?

-А с чего, дорогой Владимир Иванович, Вы взяли, что я там вообще был, и что именно я ещё кому-то в этом признался? Уж не хотите ли Вы мне сказать, что и Вас так успешно можно водить за нос?

-То есть, ты ему этого не говорил, и все эти протоколы – чистая липа?

-Вы попали в точку, Владимир Иваныч.

-А как же тогда кассеты? Знаешь что? Не пудри мне мозги. Или рассказывай, как есть, или уходи. Зачем, спрашивается, тебе понадобился этот Борисов? Нашёл, тоже, деловых компаньонов! Олигофрены с уровнем развития пятилетних детей!

-Борисов, по-моему, здесь подставное лицо. Вот Вы возьмите, да и спросите у Козлова: зачем ему понадобился этот Борисов, который уверяет, что я бегал за ним по городу, в то время как он ссал за углом, а ещё лучше – послушайте кассеты с его показаниями.

-Здесь не он, здесь ты подставное лицо. Через него следствие вышло на тебя, а про него теперь просто забудут. Вот теперь иди и доказывай, что ты не верблюд. Что это не ты со своим Мишкой, или с кем там ещё, отправили на тот свет этих двух недоумков. И что Мишка оказался в лесу совершенно без твоей подсказки. Только я не пойму одного. Как бы там ни было, какие-то твои интересы там затронуты. Были, по крайней мере.

-Допустим, были. Иначе я давно бы уже подал встречный иск в суд. На Козлова и на всю эту компанию. Но не вижу в этом смысла. Вы посмотрите, на чём базируется его версия.

-На твоих отпечатках пальцев и на твоих же показаниях – спокойно ответил Королёв. – А что до Борисова, то не гонялся бы ты, поп, за дешевизной. Конечно, что с них взять, с дебилов несчастных? С них уже взято, теперь сам видишь. Ты рыбка покрупнее, чем Борисов, он отделается лёгким испугом, ну, а большому кораблю – большое кораблекрушение.

-Вот поэтому мне как раз и нужен Третьяков. Пусть там у них будет всё что угодно – хоть несчастный случай, хоть заказное убийство. Мне всё равно. Мне нужно другое – чтобы моё имя там вообще не упоминалось.

Дядя Вова налил себе ещё стопку и выпил залпом.

-Ну, ты вообще загнул… - он сморщился, затем с удовольствием закряхтел. – Третьяков это, конечно, сможет. Если захочет – он многозначительно кивнул головой, как будто судьба этого дела всецело зависела от его, то бишь дяди Вовиной, личной прихоти.

-Вот потому-то я у Вас и нахожусь. Как бы так сделать, чтобы Третьяков захотел бы взяться за это дело?

-Как, как… Дать ему портфельчик с зелёненькими бумагами. Это разбудит в нём спортивный интерес, и дело о красном «Москвиче» покажется ему весьма занимательным.

-Ну, а кроме этого?

-Ты всё своё – связи, услуги… Организуй ему с женой отдых на Гавайях. Устрой его детей в Гарвард или в Сорбонну. Или предоставь ему компромат на кого-нибудь из членов правительства – неважно, Эстонии или России. Только не то, кто с кем спит. Такая ахинея его не интересует. Вот если ты ему шпиона вычислишь, или найдёшь ему информатора из Интерпола… В общем, услуга должна быть равноценна этому портфельчику.

-Ладно, портфельчик – это всё фантазии. Конкретнее – что ему нужно?

-А конкретнее – он с тобой и разговаривать не будет, пока не будет знать, что не просто так. Он давно уже ни консультаций не даёт, ничего. Только конкретные дела. Сначала обсуждаются условия, затем он говорит – берётся или нет. Ладно, чёрт с тобой. Сейчас я ему позвоню.

Королёв вновь схватился за телефон, «Эрикссон 688», что для человека такого пошиба, как он, выглядело уж больно скромным. Зато пару лет назад такой аппарат могли себе позволить отнюдь не многие, а ничто не стареет так быстро, как компьютеры да эти мобильные телефоны. Хотя для сравнения: у меня – тоже «Эрикссон», только последней модели, с крышечкой; у Жанны – серебристая «Нокия», последний писк, размером со спичечный коробок и ценой в четыре средние зарплаты рядового эстоноземельца…

-Алё, Лёша? Это Володя. Короче, тут парень у меня сидит, ему нужен хороший адвокат. Там два эпизода, в одном он вроде как свидетель считается, в другом его коллега замешан. Дело ведёт Козлов, ну, а ты сам знаешь, что у этого Козлова на уме… Ну, а я-то откуда знаю?… Таксист… Да как сказать, и да и нет, я не знаю, чего он теперь там… Как, как. Господи, это мой бывший зять… Я и сейчас не особо в восторге. В конце концов, я тут ни при чём. Ладно, даю ему трубку – и он протянул мне телефон.

-Какие у Вас проблемы? – спросил голос в трубке.

-В двух словах Вы уже в курсе, а остальное так кратко не объяснить. Думаю, нам лучше встретиться, и всё обсудить на месте.

-И это всё? Я имею в виду – только два эпизода? Больше ничего нет? Лично мне сдаётся, что этим там не ограничивается.

-Не знаю. «Москвичисты», судя по всему, ребята без комплексов, а я думаю, что проблемы будем решать по мере их поступления. То есть, пока что больше ничего нет.

-Не надо со мной играть в невинность. Меня интересует объективная сторона, а субъективная – уже моя работа. Я материалы посмотрю, я так понял, Володя в курсе?

-Да – согласно кивнул я.

-Ну, судя по контингенту, я уже некоторое представление имею. Ориентировочно это будет стоить десять тысяч. Ну, а по мере поступления – соответственно, больше работы, больше услуг, и оплачивать Вы их будете также по мере их оказания. Надеюсь, Вы меня правильно поняли?

-Как мне Вас найти?

-Когда решитесь, подойдёте к Володе, и я Вас приму. Как Вас зовут?

-Можно просто Андрей.

Так, стало быть, надо готовить не меньше полсотни «зелёных». Это ещё в лучшем случае. Теперь остаётся дело за малым: где мне взять эти деньги. Изымать их из оборота просто физически невозможно. Можно, конечно, и занять, они быстро «отобьются», но в таком случае, мои приключения станут достоянием общественности, и моя репутация, как на поприще бизнеса, так и на общественно-политической арене, будет изрядно подмочена. Даже если я и стану уверять, что эти деньги я спустил в какой-нибудь лохотрон, начиная от рулетки и кончая благотворительностью. Значит, остаётся один вариант – подобрать эквивалент этому портфельчику, раз на сам портфельчик адвоката придётся «побрить». На поиски и размышления времени мне – максимум два дня, по истечении которых я должен располагать необходимым реквизитом для работы с Третьяковым. Будь это хоть чемодан компромата на весь Совет Безопасности ООН, хоть готовые дипломы Оксфорда и Кембриджа для его детей, хоть сама голова профессора Доуэля, одетая в шапку-невидимку, и украшенная бородой старика Хоттабыча. Вопрос в другом – нужна ли эта голова самому Третьякову? А что же ему нужно? Кто же ещё ответит на этот вопрос, как не он сам…

Королёв тем временем захмелел. Его потянуло на душевные возлияния.

-Ну, скажи, Андрей, чем тебя в этом доме обидели? И я к тебе относился, как к сыну, и Коля тебя уважал, и всем мы тебя рекомендовали, как родного. А Жанна – да о такой женщине мечтать только! Красивая, умная, всё на месте, идёшь с ней – все оборачиваются, лопаются от зависти! Чего тебе с ней не хватало? Нет же, понесло тебя, всё никак не нагуляться!

-Вот что, Владимир Иваныч! – сказал я строго. – Мы с Вами с самого начала договорились. Теперь Вы выпили малость, и ведёте себя, по меньшей мере, несолидно. За этим позвольте откланяться. Поговорим, когда будете в норме. А то с Вами каши не сваришь.

-Это со мной не сваришь? Ради Бога, вон дверь! Иди, откланивайся! Только больше меня по пустякам не беспокой, раз ты такой серьёзный. Вари кашу вон, с Борисовым своим. Пусть он тебя защищает. А про Третьякова забудь. Даже хоть ты сколько посулишь ему на лапу – пошлёт он тебя ко всем чертям.

-Не скажите, Владимир Иваныч. Третьяков деловой человек, и знает, чего хочет. А это всё, извините за выражение – пьяный базар.

-Что? – вспылил Королёв. – Пьяный базар? – он смотрел на меня с угрозой во взгляде, и прямо аж дрожал от ярости.

-Вряд ли Третьяков примет Вашу отказку. Вы только себя тем самым в его глазах уроните.

-Слушай, пацан, не бери на себя лишнего! Мне лучше знать! Ты пришёл меня упрашивать, а не я тебя. И Третьякову ты никто, а я, как-никак…

-По Вашим же словам, просто так он даже разговаривать не будет. Мы с ним уже поговорили. Теперь дело за мной. Я ему никто, а Вы станете человеком, не отвечающим за свои слова. Тем более что мне с Вами делить нечего. Вы сами превратили деловой разговор в пьяную перебранку.

Тот опешил, и разозлился ещё больше. Его глаза сузились, на висках вздулись вены, руки сжались в кулаки. Он налил себе ещё рюмку, после чего его глаза, наоборот, выпучились, и налились кровью.

-Уходи! – зарычал он. – Уходи, по-хорошему. Не доводи! А то, честное слово, не сдержусь, и будет хуже. Морду тебе испорчу! – гаркнул он.

Он встал и размашистой походкой направился к двери. Собака, нервно рыча, металась по коридору.

-Джек, на место! – закричал хозяин на собаку. Пусть на ней теперь срывает своё дурное настроение. Это ему дешевле обойдётся.

-Уходи! – рявкнул Королёв, держа дверь нараспашку. Я вышел.

-Спокойной ночи – сказал я, на прощание похлопав его по плечу.

-Чего ты там опять тявкаешь? – крикнул он мне вслед, но я уже шёл прочь от его дома, решил не оборачиваться: такие вопросы могут быть адресованы только Джеку, но уж никак не мне. Сперва мелькнула мысль вызвать такси по телефону, но всё же я решил немного пройтись. Прогуляться по живописному району Козе, застроенному частными домами, подняться вверх, на Ласнамяе, и уже там взять такси. А что до пьяного Королёва, то ему уже ничего не остаётся, как перелаяться вдрызг со своей собакой (единственным спутником жизни – жена от него сбежала сразу, когда тот вышел на пенсию и запил не в меру). Может, ещё допить этот несчастный коньяк, да и завалиться спать. А времени было всего-то пятый час…

Да я и сам был не в лучшей форме – если ещё учесть, что я выпил. И к тому же, как назло, меня стал донимать телефон. Хорошо ещё, Козлов не звонит – мы с Мишкой и так к нему ходим, как на работу – сутки через трое.

-Слушаю Вас… Нет, сегодня я занят… Лучше перенесите это на следующую неделю, или обратитесь к консультанту. Зайдите в бюро, там Вас примут… Да, да, так и скажите, что я рекомендовал.

-Да… Хелло, Мартин!… Он хочет со мной встретиться?… Нет, не сегодня…. Я понимаю, что тебе послезавтра в плавание, но меня сегодня нет в городе. Пусть тогда он сам со мной свяжется.

-Да, Отто, слушаю тебя… Как это понять, что значит – неустойка?… Что значит – заморозил поставку?… И чем он это мотивирует?… Значит, ссылается на меня. А почему тогда не на Фиделя Кастро, не на Монику Левински, даже не на Лигачёва? Хорошо, сегодня вечером встретимся.

Придя домой, я тотчас же лёг отдыхать. Моя голова не воспринимала ни каких-либо дел, ни даже женщин, не говоря уже о Козлове с его «прибабахами». Но поспать мне не удалось – не прошло и получаса, как в дверь раздался звонок. Я встал, набросил халат и направился к двери. За это время звонок прозвенел три раза – мой гость явно нервничал.

-Кто там? – сонным голосом спросил я.

-Андрюша, это я, Оля – ответил голос за дверью, не только нервничая, но и всхлипывая.

Я открыл дверь, и в квартиру буквально влетела Ольга – моя давняя знакомая из Пайде. Тоже женщина с пышными формами и внешностью топ-модели (она себя, кстати, и в этом искусстве пробовала, но никогда не относилась к этому всерьёз). Правда, сейчас на ней не было лица – она представляла собой комок нервов, украшенный к тому же ещё здоровенным синяком, распухшим носом и разбитыми губами. Увидев меня, она тотчас бросилась мне на шею и разрыдалась.

-Андрюша, родненький! – она всё рыдала, всхлипывала, и вся тряслась мелкой дрожью. Я обнял её, стал гладить по голове и по спине, утешая.

-Олечка, не надо. Ну, успокойся… Видишь – я рядом… Ничего с тобой не случится! Успокойся, ну, милая… Что у тебя стряслось? Расскажи мне, и я помогу, решим мы твою проблему…

Она, наконец, пришла в себя, вытерла слёзы, а я ей налил стакан чаю из самовара.

-На, выпей. Тебе полегчает. Что случилось-то? – я заботливо обнял её за плечи, другой рукой гладил по голове и лицу, и при этом смотрел ей прямо в глаза. Она выпила стакан, и я приблизился лицом к её лицу, не отводя глаз, чтобы она чувствовала тепло моего дыхания, и ласково, участливо говорил:

-Олюшка…

-Что тут решать-то, тут уже ничем не поможешь. Изнасиловали меня. Вон, видишь мою рожу? Взял, и вытер об меня ноги. Теперь вообще не знаю, как дальше…

-Как дальше? – вздохнул я. – Назад, конечно, не воротишь. Просто забудь об этом. Тебя он ничем не растоптал – просто сделал тебе больно. Хотел растоптать. Чтобы ты перестала быть женщиной, и превратилось в забитое, затравленное существо. Так не дай этому воплотиться. Он не тебя, он самого себя растоптал. Потому что если мужчина добивается женщины силой, значит, он сам не способен - ни расположить, ни очаровать, ни даже вызвать желание. А раз так, значит, он не мужчина. Он педик. Поэтому тебе следовало бы обратиться к хорошему психологу, а с тем ублюдком разберёмся. Будет зубами грызть асфальт, и ногтями землю царапать. И тебе по гроб жизни возмещать моральный ущерб. Кто он такой хоть, ты его знаешь?

-Знаю. Виталик Беспалов, блатота наша, пайдеская. Его там все Бесом кличут. Он уже давно в мою сторону дышал неровно, вот и свершилось – тяжко вздохнула Ольга.

-Погоди, Бес… - задумался я. – Это шакал, что ли, из местной братвы?

-Из местной. Там Лёха Жерло у них командует. Того-то весь город в лицо знает, что у нас в Пайде, как в деревне…

-Да знаю я, кто такой Лёха. Ну, а где тебя угораздило с Бесом пересечься?

-Где, где… Была я у Ренаты, ты же её знаешь…

-Знаю в лицо – поправил я.

-А Рената – она же с Гешей встречается, тоже из той же кодлы. Сначала мы с Ренатой вдвоём были, потом завалились. Гена её, Толян и этот Бес. Пьяные вдрызг. Сперва вроде тихо сидели. Потом Гене с Ренатой приспичило, пошли в другую комнату. Ну, а я в коридор вышла, что мне там ещё делать? Ну, и Бес тут как тут. Потом, конечно – в рваных лохмотьях пошла, в полицию заявила. По врачам ходила. А тут мне ещё Рената сказала, что меня зачем-то Лёха ищет. Теперь я боюсь вообще в Пайде появиться. Они ж меня сожрут!

-Не имеют права – ответил я. – То, что отморозил этот Бес, называется беспредел, а за это его поимеют без разговоров. А Лёха не дурак, чтоб за него встревать, потому что если он встрянет за беспредельщика, то точно так же поимеют и Лёху. Конечно, зря ты в полицию ходила. Полиция братву ихнюю пальцем не тронет – найдётся куча свидетелей, что никаким насилием там и не пахло, а что тебя избили – свалят на уличную шпану. Зато теперь не знаю – подпишутся за тебя люди или нет. Обычно если где полиция замешана, туда они не лезут, но…

-А что мне ещё оставалось делать? – перебила меня она. – А если этот урод мне что-то там отбил? Или живот надул, или заразил чем-нибудь ещё похлеще?

-Олечка – тихо, ласково сказал я. – Я прекрасно понимаю твоё состояние, но пожалуйста, не кричи на меня. Я ни в чём тебя не упрекаю, я просто хочу тебе помочь. И я говорю о том, что здесь может пойти на пользу, а что нет. И ты сама знаешь, что эти отморозки творят, что хотят, и никто им не судья. А ваши местные лестрейды смотрят на их гнусности сквозь пальцы. Поэтому лучше обращаться не в жандармерию, а к Дону Корлеоне.

-Что – к братве, что ли? – разочарованно вздохнула Ольга. – Из-за ихней братвы, я говорю, из города должна была уехать. Здесь у меня отец, бабушка, но я боюсь, они и там меня будут искать. Ещё ты у меня здесь – Ольга доверчиво прижалась ко мне, как ребёнок, словно ища защиты и поддержки.

Что я мог реально для неё сделать? С ней произошло самое ужасное, самое мерзкое, что только может случиться с женщиной. Единственное, что я мог – это помочь пережить. Помочь ей забыть, освободиться от кошмара, вновь обрести уверенность и раскованность. Ну, и поставить этого Беса на место, раз и навсегда – это уже дело чести. Хоть Ольга мне и просто подруга.

-Они не братва – ответил я – они шпана. А я сейчас буду говорить с настоящим вором в законе.

Я взял со стола мобильный телефон, отыскал в памяти номер Ферзя…

-Здравствуй, Ферзь. Это Андрей. Слушай, разобраться надо. Мне на Беса жалуются – беспредел творит, лохматые сейфы вскрывает.

-Прямо так и сейфы – самодовольно ухмыльнулся Ферзь.

-Две предъявы. С Таллинна и с Пайде.

-В Пайде я не полезу. Пусть там мусора шуршат. А вот насчёт Таллинна разговор будет серьёзный. Только не с ним, а с тобой.

-Давай встретимся сегодня вечером. Ещё и Отто подтянется. Тогда и обсудим все дела сразу. А Беса что, теперь до пятницы…

-Хватит пургу мутить! Какая пятница? Вот сегодня вечером и обсудим твою пятницу! – Зыкин говорил своим привычным, высокомерным тоном, небрежно ухмыляясь. – Что-то больно много совпадений.

-Насколько я помню, Бесу мы назначили на пятницу в двенадцать. Я готов, и люди тоже подтянутся. И по той теме у меня всё есть – и люди, и материал. Какие могут быть проблемы?

-Слушай – с издёвкой сказал Ферзь, – какие проблемы. Во-первых, Беса нет, он умер…

-Что?!! – переспросил я. Меня аж передёрнуло.

-Бес умер – повторил Зыкин, я же при этом поднёс трубку к уху Ольги. – И не говори, что ничего не знаешь. Чем ты мне пляжников организовал? Как там твоя делянка прошла? Теперь я на пятницу назначаю тебе и Бесу суд, а Беса раз – и не стало. Причём сбила его что-то машина знакомая. Тебе это не кажется странным?

-Саня, суди сам. Мне его мочить резона не было – у меня есть люди, кто конкретно в курсе, откуда Бес взял этих лесников, и кто на твоих людей потянул. А мне об это чмо руки пачкать – только самому в дерьме мараться. Насчёт машины – я разберусь со всеми, кто в курсах морской делянки. Тем более, что раз тут такой беспредел. А может, тут спецом подставу косят. Ладно, это не по телефону. Встретимся, я выскажу свои соображения.

-Короче, так. В чужие дела, смотрю, любишь лезть – тон Зыкина не менялся. – Ты свои проблемы решай. А разбираться – это не твоё дело. Разбираться буду я сам. В общем, я пробью, где он ещё насрал, и кто ему за что ответил. А ты сегодня мне и предоставишь то, чем ты мне тут хвастался. Я всё проверю, и если я узнаю, что это всё-таки ты, то дальше я не комментирую. Если то, что сказал Бес, подтвердится, и ты теперь в натуре шифером шуршишь и хвостом следы заметаешь, то своим же шифером ты себя и завалишь. Мне не до приколов. У меня братва полегла. Так что я говорю откровенно – мне нечего скрывать. Ты меня давно знаешь.

-Это Беса косяк. Я за все свои слова в ответе.

-Хватит жмурику кости мыть! Конечно, жмур во всём виноват! В общем, дыши равномерно, а если в натуре твоё рыло в пуху, то лучше сразу застрелись. Сегодня в восемь в «Паласе» я жду тебя и твоего Отто. И представишь мне полный список. Дальше сам разберусь.

-Договорились.

В трубке раздались короткие гудки.

-Слышала? – подмигнул я Ольге. – Допрыгался мальчик. Машина сбила. Любил, кому не надо, дорогу переходить.

-Что? – Ольгу вновь бросило в дрожь. – А теперь ещё и меня за него потащат! Не менты, так кореша его!

-Оленька, успокойся! Менты на тебя не думаю, что потянут – может, спросят насчет чего-нибудь формального. Где была, что делала, кому что говорила – не из твоих ли родных или друзей кто-то вдруг решил отомстить. Проверят, нет ли у кого красного «Москвича»…

-Красного «Москвича»?! – Ольга была шокирована. – Да у моего соседа, Витьки Воронова, красный «Москвич»! Я же на нём сюда и приехала! Только Витька, я думаю, не знает ни о чём. Да даже если б и знал… Чтоб он из-за меня пошёл бы на такое… Он человек семейный, а я им просто соседка.

-Вот, и его заодно проверят. Ну, и меня в придачу. Вон, сегодня меня братва на ковёр вызывает. У меня потому что есть несколько знакомых на красных «Москвичах», и самое странное, что все засвечены – не в одном, так в другом.

-Ты про этого, что ли, как его там… Ну, с которым ты ещё…

Слава Богу, Ольге заметно полегчало. Весть о смерти Беса, хоть и встревожила её, но в то же время принесла облегчение и моральное удовлетворение. Получил по заслугам! Наказан самим Провидением! Жил, как пёс шелудивый, и умер так же – издох на обочине дороги, как бездомная собака.

-И про Мишку тоже – ответил я. – У него недавно машину захватывали. Так что за ментов не переживай.

-Что менты? Я за тебя переживаю. Зря я тебя в это дело втянула – теперь у тебя разборки начнутся – вздохнула Ольга.

-Ну что ты, Оленька? Это брось. За меня не надо волноваться. У меня совесть чиста, и мне бояться нечего. Просто каждый делает своё дело. Им всем надо проверить насчёт Беса, будь он неладен, вот они и дёргаются. Что менты, что братва. А за Лёхину кодлу вообще не переживай. Им-то что теперь, из-за покойника куда-то лезть? Наоборот, будут пыжиться, что он не с ними, и все свои грехи ещё на него свалят, чтобы шкуру спасти.

Я сел в кресло. Ольга села ко мне на колени, прижалась ко мне всем телом.

-Андрюша… Мне не по себе… Я боюсь за тебя… Я… я так не могу.

Ещё некоторое время я сидел с Олей, всячески её утешая и подбадривая. Казалось, мне удалось. Она оправилась от сильного шока, уже не дрожала и не паниковала. В её взгляде уже не ощущалось ни того первобытного, животного страха перед мужчинами, ни собственной затравленности, самоуничижения, вины. Она почувствовала и осознала, что, во-первых, нисколько не виновата в случившемся, во-вторых, эта история нисколько не умаляет её достоинства, и никакой Бес, да что бес – сам Дьявол не сможет заставить её перестать быть самой собой. Да, это была травма. Как будто её толкнули, и она упала в грязную канаву, заросшую колючками. Грязь смоется водой. Ссадины и синяки заживут. А она – останется сама собой. Потому что духом она сильнее, чем все эти Бесы. Она – Женщина! А он – не мужчина. Недоделанное существо, презираемое в любой среде, будь то обычные люди, будь то служители закона, преступники или даже бездомные пьяницы – даже последний предпочтёт «собрать всю волю в кулак», или навестить такую же пьянчужку – но с насильником даже и здороваться сочтёт унизительным. А тем более теперь – Бес мёртв, Ольге ничего не грозит. А за меня пускай не переживает – уж я найду, кому за меня поволноваться.

Мы с Ольгой попили кофе с булочками, после этого она приняла горячую ванну, и я предложил ей лечь поспать.

-Посиди со мной! – попросила она.

Я сел на край постели, лаская засыпающую Ольгу, словно ребёнка. Она постепенно уснула, и на её губах проступила безмятежная, умиротворённая улыбка.

-Если хочешь, можешь сегодня остаться у меня. Я к восьми часам уеду, потом вернусь. Отдыхай спокойно – сказал я.

Самому мне, конечно же, было не до сна. Грозил провалом канал Зыкина - Юргенса, из-за того, что у Ферзя появился какой-то повод не доверять мне, и этот повод был, так или иначе, связан с Бесом. Значит, мне теперь предстоит доказывать – и Козлову, и Зыкину, что я не верблюд, как говорил мой бывший тесть.

Третьяков! Всё теперь упирается в Третьякова. Дядя Вова мне в этих делах не помощник и не советчик, он уже показал себя во всей красе своими пьяными завихрениями. Коля Питерский – а что мне Коля? Совсем другое дело его сестричка, Жанночка…

Мои размышления нарушил телефонный звонок. Это был Козлов – я целый день подспудно ожидал, что он непременно даст о себе знать. Задавал какие-то хитрые, окольные вопросы, наконец, сказал, что в четверг он меня вызовет.

После этого я всё же позвонил Жанне.

-Алло, Жанночка? Это Андрей Попов. Слушай, приходится снова тебя беспокоить. Я всё по поводу Третьякова. Сам он простым смертным недоступен, а что до отца твоего, то я лучше промолчу.

-Я в курсе. Он звонил.

-А он не сказал тебе, почему разговор у нас так с ним закончился? Думаю, была бы ты там, тебе тоже неприятно было бы слушать его пьяные морали.

-Для меня это не имеет значения. Я уже давно не Королёва.

-Ладно, разговор не об этом. Да, в конце концов, что толку перебрасываться обрывками фраз – то по телефону, то на лестнице? Давай с тобой встретимся, и всё спокойно обсудим. Пойми правильно – мне действительно плетут ловушку. Меня подставили, и самое обидное, что я даже не знаю, кто. Поэтому я вынужден просить тебя об одном одолжении. Помоги мне с Третьяковым. А я тебе помогу – ну, тебе лучше знать, в чём ты нуждаешься.

-Андрей, ни в чём. С прошлым покончено, понимаешь?

-Жанна, какое прошлое? О прошлом и речи нет. Я и сам уже совершенно не тот. Просто в любой момент может создаться обстановка, в которой тебе понадобится моя помощь.

-Андрей, ну что ты, наивный, что ли? Какая обстановка? Какая помощь? Что ты вообще говоришь?

-Всякое в жизни может быть. Как говорится – не плюй в колодец.

-Но, раз ты такой всемогущий, то почему ты просишь меня? У тебя что, нет своих знакомых?

-Почему, знакомые есть. Но мне нужен именно Третьяков. Ты ведь знаешь, я в долгу не останусь. В конце концов, у тебя ребёнок растёт…

-Что ты этим хочешь сказать? Причём здесь мой ребёнок?

-Не думай, Жанна – ни о чём плохом и мыслей быть не может. Просто если сама ты ни в чём не нуждаешься, со временем помощь может понадобиться твоему ребёнку. Я смогу устроить в престижную школу. Смогу организовать учёбу за границей. Ну, или если твой муж вдруг потеряет работу? Сейчас ведь никто ни от чего не застрахован.

-Мой муж не мальчик. Найдёт, чем себе на жизнь заработать. А о ребёнке мы как-нибудь сами позаботимся. Без чужого покровительства.

-Жанна… Господи, к чему вот эта вся…

-Андрей, ты строишь воздушные замки. Мне это, действительно, ни к чему. Я живу в реальном мире, и мне не нужно никаких авантюр. Мне нужна стабильность, обеспеченность и покой. Мне нужен мой муж и мой ребёнок.

-Успокойся, Жанна, ни о каких авантюрах нет и речи. Ты ведь от этого ничего не теряешь. Скажу словами Пушкина: волю первую твою, я исполню, как свою.

-Андрей, ну не будь ты назойливой мухой. Оставь меня в покое.

-Что ж, как тебе будет угодно. Просто в любой момент тебе самой может вдруг стать трудно, а рядом никого не окажется. Когда идиллия обернётся мифом, а в этом самом реальном мире как раз стабильности и нет. Ничто под луной не вечно. Просто везде есть люди, и как ты к ним, так и они к тебе. Ты ещё не бывала в таком положении, когда остаёшься один на один со своими проблемами. Тебя всегда защищали – отец, брат, родные, друзья. Но теперь ты ото всех отгораживаешься. Отталкиваешь от себя людей. Одумайся! Я ведь вижу, я чувствую, что за всем этим внешним благополучием и лоском… Впрочем, ты и сама это лучше меня знаешь. А теперь так и быть, я оставлю тебя в покое. Не буду кричать в пустоту, и биться в глухую стену. Всего хорошего, дорогая. Прости, что побеспокоил.

-Ладно, Андрей, подожди… Позвони мне послезавтра, слышишь?

-Хорошо – ответил я. – До послезавтра.

Какие-то струны её души я всё-таки затронул. Вспомнилась песня Пугачёвой – «Ты сними, сними меня, фотограф – чтоб на фото я была счастливой, чтоб была окружена друзьями, будто б я довольна этим миром. Чтоб никто и не подумал то, что очень одиноко мне…»

Я стал потихоньку собираться. Ольга мирно и безмятежно спала, а я отправлялся на встречу, где дело было уж очень далеко от всяческой лирики. Мне предстояло доказать, что претензии Беспалова – это чистая клевета, и что я не причастен ни к его смерти, ни к тому, в чём с его лёгкой руки меня подозревает сам Ферзь.

Я шёл на встречу, на которой решались - моя жизнь, моя честь и отношения с сильными мира сего. Зыкин и Юргенс. Вот что теперь стояло на карте, и всё из-за какой-то гнусной твари и беспредельщика, ныне почившего Беспалова.

Ну что ж. Ему легче.

 

Четверг, 1 июля 1999г. Город Таллинн, Эстония.

 

О происшествии в Пайде Козлов узнал лишь сутки спустя. Из Авторегистра ему сообщили, что его тамошние коллеги тоже интересовались такой же машиной. Тогда Козлов связался с Пайдеской префектурой, и получил себе на шею ещё один неслабый «висяк». Ещё одна авария со смертельным исходом. Автомобиль скрылся с места происшествия, но свидетели утверждают, что видели именно красный «Москвич», номер 687SHT. Жертва – Беспалов Виталий Степанович, 1968 г.р., уроженец и житель Пайде, в прошлом дважды судим, был связан с местной преступной группировкой и находился под периодическим наблюдением со стороны правоохранительных органов. За день до гибели (сообщение поступило 29 июня в 23.10, момент аварии пришёлся примерно на 22.45) на Беспалова поступило заявление в Пайдескую полицейскую префектуру от Семёновой Ольги, 1972 г.р., об изнасиловании… Вчера, 30 июня, Семёнова была приглашена для опознания Беспалова в морг городской больницы, и не явилась. По словам проживающей с ней матери, Ольга уехала к родным в Таллинн.

Да, весьма занятно получается. Уже, считай, на серию тянет. Вяэна-Йыэсуу – Рокка-аль-Маре – аэропорт, теперь вдруг в Пайде объявились, что, в общем-то располагается по той же дороге. Теперь ещё следующий эпизод будет где-нибудь в Тарту, а там, глядишь, и до Москвы рукой подать… Ладно, шутки шутками, и хоть этот Беспалов нисколько не вызывал у Козлова ни сочувствия, ни даже жалости – наоборот, первой мыслью, промелькнувшей у него в голове было «так ему и надо!», всё же головоломка представлялась сложной, и неотложной. Во-первых, перевезти этого Беспалова в Таллинн, в тот самый морг, в аккурат возле дома Феоктистова. Опросить самого Феоктистова, и Лаптева – не опознают ли они в покойном одного из членов КИДа. Вполне возможно – усопший был как раз спецом по этой части: грабитель и насильник. А в Пайде они чего-то, видать, по пьянке между собой не поделили, а то и вообще не собирались никого убивать, просто пьяный водитель не справился с управлением. Да даже если Беспалов и не участвовал в захвате, его смерть, скорее всего, связана именно с КИДом. Их могли связывать и другие тёмные делишки. Проверить статистику за минувшие два дня на угон или захват красного «Москвича-2140». Заодно можно и с Ольгой поговорить – нельзя исключать, что между её изнасилованием и смертью преступника может быть связь. Правда, интуиция вновь указывала на Попова. Но пока Козлов решил отставить такую мысль на задний план. На него пока ещё ничто не указывало, кроме интуиции. А интуиция и факты – две вещи несовместимые, как любил говорить сам Козлов.

Хорошо, пусть будет КИД. Но ведь был же ещё и пикник у обрыва! И чем объяснить тот факт, что сквозь все эти события красной нитью проходит одно-единственное звено – красный «Москвич»? Кто тот таинственный пятый, который и сидел за рулём «Москвича»? А не стал ли Беспалов очередной битой картой в их игре, из которой несколько ранее выбыли Шувалов и Романова? Если ещё учесть, что на квартире Шувалова находился самый настоящий притон, в который и Бес мог захаживать, почему бы и нет? Ну да, то бишь всё это одна кодла, а Попов туда попал чисто по случайности, в результате пьяного знакомства с Муратом. Только Бес был парень посерьёзнее Мурата, но всё равно не видно никакого реального мотива – зачем он мог понадобиться Попову.

Итак, уравнение с числом Х неизвестных. Пикник – КИД – Бес. Только прежде, чем приводить это уравнение к некоему общему знаменателю, требуется сперва перевезти сюда Беса. Вызвать людей – может, кто его и опознает. Попов, Феоктистов, Лаптев, Борисов. Заодно поинтересоваться, кто из них где был во вторник вечером, и кто чем был занят. Деликатно поговорить также с Ольгой, хотя после такого вряд ли от неё можно будет добиться какой-либо пользы. Она сейчас в шоке, и любые вопросы будет воспринимать - если не как подозрения, то уж, в любом случае, что называется, «в штыки».

Дело об аварии в Пайде было передано Козлову, и объединено с делами о пикнике и КИДе, в одну толстую папку с названием «Красный «Москвич». Пайдеские полицейские могли спать спокойно – камень с их души свалился, «жмур» на них больше не висел. В тот же день тело Беспалова было перевезено в Таллинн, в морг судмедэкспертизы, где им уже занялись вплотную.

Первым, кого Козлов пригласил для беседы, был Феоктистов.

В его лице не было ни особой тревожности, ни явного страха, но чувствовалось некоторое внутреннее напряжение, как у студента на экзамене.

-Здравствуйте – сухо сказал он, вопрошающе озираясь по сторонам и никак не беря в толк, чего же от него хотят.

-Здравствуйте, Михаил, у меня к Вам несколько вопросов – простодушно-деловитым тоном ответил Козлов.

Как бы - извини, мол, Миша, неохота мне тебя дёргать, да просто работа у меня такая…

-Садитесь, что Вы стоите?

Феоктистов прошёл, нехотя сел, и Козлову сразу бросилось в глаза нетерпение оппонента – скорее бы отсюда уйти.

-Где Вы были вечером 29 июня?

-Работал – тихо и безучастно пробубнил Михаил.

-Хорошо, а с девяти вечера до семи утра? – спросил Козлов. Он уже знал, что во вторник Феоктистов сдавал кассу в девять вечера, и в среду в семь утра прибыл вновь в гараж.

Услышав этот вопрос, Михаил не на шутку смутился и покраснел, как рак.

-Я был в гостях… у одной знакомой – застенчиво, словно подросток, проговорил он.

-Что ж, хорошо. Ничего зазорного в этом нет. Вы ведь мужчина, в конце концов – сказал Козлов подбадривающим тоном, хотя ему казалось, что причина, по которой Феоктистов так смущается и нервничает, кроется отнюдь не в женщине. «Да нет», успокаивал себя Козлов. «Какой из него убийца? Но всё равно наверняка он что-то скрывает».

–Как зовут эту женщину, где она живёт? Она что, замужем? – спросил Козлов. «Если да, то такое обстоятельство вполне может осложнить дело: не каждая замужняя женщина захочет афишировать свою связь на стороне. Ничего, на очной ставке разберёмся, что к чему».

-Её зовут Валя… Нет, сейчас она не замужем… Валентина Михайлова, живёт она в Пяэскюла, недалеко от железнодорожного депо. Номер дома точно не знаю, так, визуально. Когда я к ней приехал, у неё в гостях была подруга. Подругу, наверное, зовут Маргарита или Марина, потому что Валя называла её Марго. Я приехал туда в десятом часу, эта Марго там была ещё до половины одиннадцатого. А в одиннадцать ещё приезжал Попов.

-А Вы там оставались до утра?

-Нет, я был у неё до двух или до полтретьего. Я никогда не остаюсь у неё на ночь.

-Это Ваше личное дело – ответил Козлов.

«Так в чём же тогда дело?» – думал Козлов. – «Он не женат, она не замужем, стало быть, им ни скрывать, ни бояться решительно нечего. Чего же Феоктистов боится? Зачем он чуть ли не бьёт себя кулаком в грудь, доказывая, что с этой женщиной у него ничего нет? Ладно, не моё это дело, какие там у них дела, нельзя же все отношения между мужчиной и женщиной сводить, извиняюсь, к одному месту, но всё же…»

-Куда Вы направились после этого?

-Я поехал домой, машину поставил к себе в гараж. Меня видели соседи, а в шесть утра к моему гаражу приезжал ещё Андрей. Гараж у меня рядом с домом.

-Когда Вы были у Михайловой, где находился Ваш «Москвич»?

-Около её дома.

-Хорошо. А вот этого человека Вы знаете?

Козлов выложил перед ним фотографию, и Феоктистов впился в неё глазами.

-Нет. Не знаю – сказал он, всё же явно нервничая.

-Присмотритесь получше. Может быть, где-нибудь Вы его встречали?

-Явного сходства не замечаю. Хотя допускаю, что он мог быть среди них. У них же лица были измазаны, чёрт знает чем… Нет, грех на душу не буду брать.

-То есть, не узнаёте?

-Нет, не узнаю. Не уверен…

Козлов решил пока не задавать Феоктистову лишних вопросов. Зачем раньше времени спугивать птицу? Вот когда начнутся уже конкретные зацепки за Попова, тогда можно будет проверить кое-какие интересные идеи. Вот тут фигурируют молодые, красивые, интересные девушки – Валя и Марго, это тоже надо прозондировать, чего ради Феоктистов придаёт этому знакомству такое мистическое значение, и покрывает его завесой тайны. Как говорил ещё Вольтер: ад – это место, вымощенное женскими язычками. Впрочем, пока Феоктистов находился у Козлова, инспектора подвергли его машину беглому осмотру на предмет того, не могла ли его машина побывать за это время в ДТП. Если бы признаки аварии подтвердились, то таксиста ждал бы уже совершенно другой разговор. Но машина была цела и невредима, и красочное покрытие тоже было цельным, то есть - непохоже, чтобы на ней что-то переставлялось. А впрочем, если немного пофантазировать… Если Феоктистов (или уж, скорее – Попов) заранее планировал все эти акции, то наверняка в их распоряжении находится не один такой «Москвич», заблаговременно покрашенный той же краской. Сейчас ведь «Москвичи» просто бросают стоять на улице, и их хозяева даже не удосуживаются снять машину с учёта. Так что собрать целый склад «Москвичей», чтобы при каждом случае без особого труда заменить всё, что надо – дело нехитрое.

Тут ещё Козлов вспомнил, что и у Лаптева «Москвич» был покрашен таким же ярко-красным перламутром. Почти один к одному с Феоктистовым – невооружённым глазом не отличишь. Это уже наводило на некие подозрения…

Звонить Лаптеву на квартиру, было бессмысленной тратой времени. К телефону никто не подходил. Субботин наведывался к нему домой – тоже безрезультатно. Дома была лишь старушка - мать женщины, с которой Лаптев жил гражданским браком. Старушка утверждала, что ничего не знает ни о делах Евгения, ни о том, где он может находиться. «Работает, халтурит» - неопределённо говорила она. Дочь старушки, то есть гражданская жена Лаптева, находилась, со слов матери, на квартире, которую она подрядилась ремонтировать. Там она в настоящее время и живёт, адреса мать не знает, телефона тоже. Дома ни дочь, ни зять не показывались по меньшей мере две недели.

Со слов матери Лаптева, в последний раз она видела сына два года тому назад. С тех пор он дома не появлялся, и даже не давал о себе знать. О причинах конфликта женщина говорить отказалась.

Беседовать с Поповым было пока рановато. Это мероприятие Козлов планировал на конец недели. После того, как он услышит его имя ещё из чьих-либо уст…

 

Пятница, 2 июля 1999г.

После некоторых раздумий Козлов решил, что всё же в Пяэскюла ему лучше съездить самому. Чтобы не оказалось так, как в прошлый раз с семьёй Романовых, когда Володя Субботин так толком и не выяснил, с кем и куда ушла из дома Марина. Да и чтобы впредь не обижаться уже ни на кого, включая также и Володю. Ну, съездит Володя к Михайловой. Она ему скажет, что во вторник вечером Миша Феоктистов действительно был у неё. И Володя всё это зафиксирует – что она скажет. А самого Козлова больше интересовало, как она это скажет.

-Вы меня звали, Пётр Александрович? – это был как раз Субботин.

-Если интересно, ознакомься. А насчёт девушки я передумал. Мне лучше самому будет с ней встретиться.

-Насчёт какой девушки? – не понял Субботин.

-У которой Феоктистов находился в момент аварии. Что самое оригинальное – что туда же, в тот же вечер, наведывался и Попов.

-Да, у них в компании интересные девушки – съязвил Субботин. – Одна Марина чего стоила!

-Володя, ты же прекрасно понимаешь, что об амурах там и речи быть не может! Романову с ними связывало что-то другое.

-Да после того разговора, Попову можно было смело предъявить ордер! – заявил Субботин. – Он там был! А чем он докажет, что он и вправду покинул место происшествия до драки, а не после неё?

-Если мы будем форсировать события, нам вообще не удастся доказать, что он там был. Поэтому такой вариант меня вполне устраивает. Пусть будет враньё, за которое мы его ещё прихватим. Пробей пока по компьютеру, что за птица эта Михайлова.

Субботин вышел, а Козлов вновь занялся чтением.

-А подать сюда Ляпкина-Тяпкина! – весело произнёс вновь вошедший в кабинет Субботин. В его руке была тонюсенькая бумажная папка.

-Михайлова Валентина Ивановна – зачитал Козлов. – 1972 года рождения. В Эстонии проживает с ноября 94-го. Приехала из России, последнее место проживания – город Нижние Долины…

-Ого! – воскликнул Субботин. – Это где рабовладельцы шуровали…

-Молчи, дурак, сойдёшь за умного! – ответил Козлов. – То Вятские Поляны, Кировской губернии. А Нижние Долины – это на Волге! Ну, и Бог с ними. Так. Родных в Эстонии нет, зато была бабушка покойная, жила здесь ещё до войны, и благодаря этому обстоятельству, девушка и получила гражданство Эстонии. Тоже неплохо. Почти как я. В браке, по крайней мере, в законном, не состоит, детей не имеет. Прописана в общежитии на улице Академия, но комнату сдаёт внаём, а сама снимает квартиру в Пяэскюла. Вот схема, которую нарисовал Феоктистов. Номер дома он не знает. Ничего, мы и так найдём. Не хочешь прокатиться?

Субботин не возражал.

Через сорок минут чёрный «Форд» Козлова кружил по тенистым аллеям живописной юго-западной окраины Таллинна – ныне району, а когда-то городу Пяэскюла, который расположен как раз на подступах к столице, если въезжать по Пярнускому шоссе – так называется северный отрезок транспортной магистрали, соединяющей Балтийские страны с Западной Европой.

В последние два десятилетия этот район имел дурную славу - из-за находящейся поблизости, в двух километрах от шоссе, мусорной свалки, занимающей обширную площадь старого торфяного болота, и возвышающейся гигантской горой над окружающим её лесом. В зависимости от направления ветра, вонь со свалки распространялась на километры, а над горой всё время кружили, исходясь в истошном крике, сотни бакланов и чаек. По окрестностям без конца сновали бродяги, облюбовавшие себе приют в густом заболоченном лесу, и кормившиеся на свалке. Они доставляли немало хлопот местным жителям. Оттого и само название – Пяэскюла – стало для многих связано именно со свалкой, с вонью, с нечистотами.

А ведь мало кто ведает, что Пяэскюла – один из самых древних в Эстонии городов. Городище Пяэскюла было основано ещё в тринадцатом веке, по обе стороны одноимённой реки. Название Лаагри – так называют поселение на южном берегу реки – принесла уже Советская власть: в сороковых годах там был лагерь. А в восемнадцатом веке именно в Пяэскюла останавливался и жил сам царь Пётр Первый, приезжая в Эстонию. Его усадьба была разрушена уже во время войны. И когда Эстония была частью Российской Империи, город назывался Петров Посад, или попросту Петровка, и лишь в двадцатых годах вернулось исконное название.

Да и сейчас Пяэскюла, включая также и Лаагри (Петров Посад почему-то предали забвению, зато память о сталинском ГУЛАГе почему-то решили увековечить. На всех старых картах фигурирует название Пяэскюла, на новых же – только Лаагри, и это при том, что, напротив, от всего советского наследия так и норовят избавиться!) - не перестаёт быть одним из красивейших и своеобразнейших уголков нашей маленькой страны. Аккуратные, ухоженные частные домики, порой производящие впечатление игрушечных, мирно соседствуют с деревянными одно- и двухэтажными постройками, хоть и полубарачного типа, но всё же довольно уютными, создающими особую, неповторимую, «дворовую» атмосферу. В одном переулке город соседствует с деревней, элита – с пролетариатом, и всё на фоне изумительно красивой природы – леса, луга, река, озеро, болото…

Михайлова жила как раз в старом квартале, сплошь застроенном старыми деревянными домиками. Это ближе к шоссе уже домики сносили – их вовсю вытесняли кирпичные трёхэтажные коттеджи, огороженные аккуратной металлической изгородью с предостерегающими табличками. И жили в коттеджах тех люди не бедные, судя по припаркованным возле них новёхоньким сверкающим машинам. Здесь же всё обстояло иначе. Гравийные дороги, дровяные сараи, поленницы возле домиков. Старенький «Москвич-403». Мужики, забивающие «козла» на лавочке. Дети, лазающие по заборам и по деревьям, дабы полакомиться сладкими вишнями, грушами и алычой, несмотря на «живую изгородь» из неприхотливой, живучей и грозной крапивы…

Эта картина Козлову была уж куда ближе и роднее. Словно очутился в прошлом, во временах своей юности.

Отыскать нужный дом не составило труда. Козлов ещё раз оглянулся на Субботина, и только после этого позвонил в дверь.

-Кто там? – спросил за дверью женский голос, и Козлов про себя отметил, что голос довольно приятен…

-Мы из полиции. Нам нужна Валентина – ответил Козлов.

Раздались щелчки в замке, и дверь открылась.

-Это я – в недоумении ответила женщина. – Что Вас интересует?

-Очень приятно – ответил Козлов, развернув перед ней удостоверение.

Женщину можно было смело назвать красавицей. Именно красавица-женщина в исконном понимании этого слова, та, что воспета знакомым всем с детства Некрасовым в его бессмертных поэмах. Она была великолепно сложена – «кровь с молоком», «сочная», «цветущая» - вот такие эпитеты подходили ей как нельзя лучше, и весь её облик воплощал именно природную красоту, свежесть и очарование. Тем не менее её внешний вид отнюдь не напоминал вульгарных порнозвёзд и силиконовых красоток, пестрящих с обложек «мужских» журналов, не наводил на мысли об «основном инстинкте», как порой можно было сказать, например, про ту же Жанну – бывшую жену Андрея Попова: та зачастую выглядит уж чересчур чувственно и сексапильно. Валентина же вызывала иного рода восхищение – она воплощала торжество всесильного, животворящего женского начала, шедевр творения вечно живой природы. Если первое, что пришло Козлову в голову при её виде – это были некрасовские строки «Есть женщины в русских селеньях…», то второе, что ему вспомнилось – это фильм «И Бог создал Женщину». Да, она была именно Женщиной, созданной, чтобы любить и быть любимой, чтобы жить и рождать потомство…

Так думал Козлов, оценив по достоинству её фигуру - спелую, налитую, словно соком… «А ведь она как раз во вкусе Попова» - заметил Козлов. – «Он любит таких женщин…»

Но главным достоинством стоявшей перед ним женщины была вовсе не фигура. Козлов посмотрел на её лицо, и непроизвольно отметил, что чисто внешне она ему симпатична. Хотя одному Богу ведомо, что может скрываться даже за самой привлекательной и безупречной внешностью.

Она была почти не накрашена – обильный макияж её бы только портил. Черты её лица были правильными, можно даже сказать – классическими, но особое обаяние излучали, конечно же, её глаза. Серо-сине-зелёные, выразительные, оформленные умным, живым, даже лучезарным взглядом. Что уже свидетельствовало о незаурядном интеллекте, и о волевой, и в то же время одухотворенной натуре.

У неё были светло-русые, немного желтоватые, волосы до плеч. Одета она была аккуратно, со вкусом, хоть и недорого. Вообще её красота, её обаяние исходило изнутри, что уже приводило на ум классическое изречение – «самая важная красота в человеке – это красота души». Именно такую красоту она и олицетворяла, а её прекрасное, достойное кисти художника, лицо, и её цветущая, истинно женская плоть – лишь эту красоту подчёркивали.

«Посмотрим, однако» - решил про себя Козлов. По её глазам и скромной манере держаться – (и это при такой неотразимой внешности! Обычно девушки с такими внешними данными ведут себя куда более вызывающе) – Козлов понял, что перед ним женщина умная. А стало быть, её «красота души» может быть просто великолепно сыгранной ролью. Таким женщинам очень часто приходится быть актрисами.

-Вы проходите – сказала она, и в её голосе всё же скользили лёгкие нотки недоумения.

Козлов и Субботин вошли в сени, оттуда – в коридор. Огляделись. Квартира была чистой, опрятной. Стены в сенях и в коридоре были обиты «вагонкой», а в комнате, в которую вела открытая дверь – оклеены обоями с картинами природы.

-У нас к Вам, Валентина Ивановна, несколько вопросов – начал Козлов. – Для начала расскажите нам, как Вы провели вторник.

-Была на работе, после работы встречалась со знакомыми. С семи вечера была дома. Вот и всё. А в связи с чем я Вас вообще заинтересовала? – она всё так же недоумевала.

-Да вот, нас как раз и интересуют Ваши знакомые – авторитетно заявил Козлов.

-И кто же, если не секрет? – спросила женщина, даже с некоей шутливой интонацией.

-А Вы не догадываетесь? – вставил реплику Субботин.

-Не могу себе представить. Тем более Ваш отдел…

-Ну, если мы – Отдел по расследованию особо тяжких преступлений, то это же не значит, что каждый наш подопечный – особо тяжкий преступник. – Козлов перевёл это в шутку, и тут же подошёл с другой стороны: - Вы знаете Андрея Попова?

-Да, мы знакомы. Он, кстати, приезжал ко мне во вторник вечером.

-Кто ещё был у Вас в тот вечер?

-Моя старая знакомая, Рита. Потом приехал Мишка Феоктистов, это было уже в десятом часу. За Марго, то есть за Ритой, муж заехал в пол-одиннадцатого. Мишка ещё оставался. Потом вот Андрей – приехал и сразу уехал. Около часа я легла спать. То есть – одна. Миша, естественно, уехал.

-А координаты своей подруги и её мужа Вы нам дать не можете?

-Да ради Бога. А в чём, собственно, дело?

-Скажите, Вы давно знаете Попова и Феоктистова? – Козлов, как обычно, был непреклонен.

-Довольно давно. Но не настолько хорошо, чтобы быть Вам в чём-нибудь полезной. Они для меня – просто знакомые. Не больше.

«Ну, с Поповым у тебя и побольше кое-что бывало, не надо тут мне мозги компостировать» - подумал про себя Козлов.

-Хорошо. Охарактеризуйте мне этих Ваших «просто знакомых». Что Миша за человек, что Андрей за человек…

-Как же я должна их характеризовать?

«Вот ведь зараза!» - подумал Козлов. – «Всё понимает, всё знает, а говорить лишнего не хочет, вот и приходится каждое слово из неё вытягивать. Что ж, может, это и к лучшему. Не брехню с три короба выслушивать, а получать конкретные ответы на конкретные вопросы».

-Вы в школе учились? Характеристики героям писали?

-Честно говоря, я не совсем понимаю, чего Вы от меня хотите – разочарованно вздохнула девушка.

-Валентина, это, конечно же, Ваше право, Вы можете молчать, Вас никто не может принудить что-либо нам рассказывать. Но произошёл трагический случай. Погиб человек. И совсем недавно погибли ещё несколько человек. Поэтому мы и призываем всех – кто чем может, помогите следствию. Вы и сами это отлично понимаете.

-Если речь об убийстве, то я бы сказала – исключено. Они – не убийцы. Впрочем, если пояснить… Миша – тот был всегда простым, добрым, отзывчивым парнем. Готов всегда прийти на выручку, порой даже собой готов пожертвовать ради другого. И бывало, этим пользовались. Он застенчив, ему трудно постоять за себя. Что-то сохранилось в нём ещё такое детское – с теплотой в голосе, напоминающей материнскую, сказала она. – Конечно, он может вспылить, нагрубить… Но убить – нет. Не способен.

-Я вижу, Феоктистов у Вас вызывает материнские чувства – иронично заметил Козлов.

-Да, порой мне бывает его жалко. Ну, а Попов – что Попов? Деловой человек. Делает дела, как может. Но, насколько я его знаю, ему такие меры просто незачем. Он может убедить, уговорить. К нему специально обращались с просьбами вести переговоры. А сейчас – тем более. Транспорт, профсоюз, благотворительность… Кого ему убивать?

-Так я и думал. Его стихия – мошенничество, и даже Вы с этим согласны.

-Я этого не говорила – категорично возразила она.

-Хорошо. А кого-нибудь из этих людей Вы видели?

Козлов показал ей фотографии – Беспалова, Шувалова, Романовой, Борисова, Лаптева.

-Может быть, когда-то и видела, но знакома точно не была – женщина пожала плечами.

Дальнейшие расспросы Козлов счёл уже бесполезными. Выяснять через неё, с кем ещё общаются Попов и Феоктистов, представлялось бессмысленной затеей, пока же Козлова занимал другой вопрос – если Феоктистов и Попов тут замешаны, то что – выходит, и она с ними заодно? Или у неё есть другие, более веские причины их выгораживать? Феоктистова, в частности.

Последней зацепкой Козлова осталось то жалостливо-снисходительное отношение женщины к Феоктистову, которым была пропитана вся её данная ему характеристика.

-Скажите, Валя… По Вашим же словам, Феоктистовым зачастую пользовались. Не могли бы Вы пояснить это немножечко поподробнее?

-Подробностей я не знаю. Скажу одно – криминал здесь не при чём. Мишка к таким людям за километр не подойдёт. Их стихия ему глубоко чужда, и к тому же Миша очень раним. Он всё принимает близко к сердцу. Так что… Он в том мире не выживет, да он туда и не стремится.

-Он Вам не рассказывал, что произошло с ним в прошлую пятницу?

-Сказал – какие-то неприятности на работе. Авария, или что-то в этом роде. Он не посвящает меня в свои неприятности. Тем более, я уже говорила, мы не настолько близки.

…Из Пяэскюла Козлов и Субботин возвращались, грубо говоря, ни с чем. Подтвердилось лишь алиби Феоктистова, в котором сам Козлов почему-то сомневался.

-А она и на обложку «Космополитена» потянет – бросил реплику Субботин. – Да и «Плейбой» украсит.

-Ты, наверное, и сам не прочь бы узнать её поближе – урезонил его Козлов. – Я, честно говоря, тоже. Хочу понять, что эту женщину может связывать с таким типом, как Феоктистов. Конечно, тут в Попове всё дело, но попробуй, теперь это докажи…

-А в душе всё-таки хочется ей верить – ответил Субботин.

-Ты на работе, Володя! Не забывайся! – сказал, как отрезал, Козлов.

 

Я, Феоктистов Михаил Порфирьевич

 

Сегодня на работе меня в очередной раз обрадовали. Да нет, ничего страшного, просто Валя звонила Андрею на мобильный, и сказала, что у неё сегодня были гости. Один из них был, конечно же, вездесущий Козлов, и с ним молодой какой-то, уж не Славик ли это часом? Интересовались, как водится, мной и Андреем. Достали, ей-богу, все эти разборки уже по горло, не понимаю я, как так можно жить, когда каждым твоим шагом интересуются, и всё в чём-то подозревают – это уже на мысли нехорошие наводит. Надо будет съездить, узнать, чего, собственно, они хотели. Менты ведь люди дотошные – за каждую ниточку тянут, из воздуха связи строят, чёрт их разберёт, что за выводы они из этого сделают. Какой теперь ожидать провокации? Да Бог со мной, какие, к чёрту, провокации? Так и до мании преследования, до фобии дойти недолго. Какая через Вальку может идти провокация? Это Андрюхе, вон, подфартило – угораздило же его нарваться на законченного дауна, как его там – Мухтар, что ли? А уж Валька-то с головой в полном согласии. И вообще она молодец.

Молодец… Я всегда её уважал, да я и сейчас не перестаю ей восхищаться. Хотя её некоторых поступков я просто не понимал. Да, были у нас периоды полного отчуждения, чуть ли не враждебности – нет, до того, пожалуй, не доходило: она девушка взрослая, толковая; жизнь, как говорится, познала, и потому прекрасно понимает, что вести с кем либо тяжбу просто глупо. Ну, а уж тем более со мной. А в основном мы всегда прекрасно понимали друг друга, и она всегда была мне другом. Именно другом, не подругой – если парень скажет «моя подруга», это выражение всегда воспринимается с каким-то сексуальным подтекстом… Другом и осталась, и я надеюсь, будет им всегда. Как Андрей, например.

Андрюхе же больше с ней повезло: у него с ней было то, чего не было у меня – и это была прекрасная пара; она была его, можно сказать, ангелом-хранителем. Во всяком случае – почти перед каждой женщиной приходится из себя кого-то строить, с Валей я же могу быть сам собой, да и не только я – а даже и такой прирождённый артист, как Андрей. И он её ценил по достоинству, любил по-своему, но такой уж он человек, по-научному – полигамный, а её такая роль не устраивала, и она от него ушла. Что впрочем, не мешает им и поныне быть добрыми друзьями. Пусть не сразу – чтобы зарубцевались раны, всегда требуется время, взять хотя бы мой случай… Ну, а для меня она навсегда останется «номер один» - она была первой моей девушкой. Хоть это и было мимолётно и призрачно, хоть я и не спал с ней ни разу – да и чёрт с ней, с этой постелью! Это ли главное?

И вот сейчас, в очередной раз, как уже из года в год, в моей памяти непроизвольно всплывают картины моей бесшабашной юности. 92-й, 93-й… Я закончил ПТУ, пошёл работать, получил права, ещё занимался атлетизмом, и достиг определённых успехов в спорте – я с лёгкостью играл двухпудовой гирей, жал от груди штангу вдвое тяжелее меня весом. Я играл на гитаре, и был желанным гостем во многих компаниях. Своим «лучшим другом», (если можно вообще так выразиться, по-моему, это совершенно детский термин) я считал Андрея. Он в то время «ходил» (опять меня понесло на молодёжную лексику!), ну ладно, встречался - с рыжей Светкой с «седьмого этажа», и я там тоже часто бывал, благодаря чему повидал много того, что было ранее совершенно неведомым и недосягаемым, и даже был знаком с самим Семёном Ильичом – Чингисханом. Даже бывало, пил с ним вместе, что очень льстило моему самолюбию. Короче, я тогда считал себя совсем уже взрослым, независимым, крепко стоящим на ногах, и много повидавшим на своём коротком веку. Это уже позже я понял, что ошибался. Во многом. Хотя все мы в этом возрасте такие…

Девушки же у меня не было. Да и быть не могло – это уже сейчас я понимаю, почему; а тогда мне казалось, что причина в другом. В других, а не во мне самом. Но тогда, на тот момент, мне почему-то очень хотелось познакомиться с какой-нибудь девушкой. Хотелось уйти от одиночества и разочарования.

В двух словах – я разочаровался в своей первой любви. В той, которую я любил и ждал десять лет. С четвёртого класса. Когда мальчишки ещё не обращают внимания на девчонок, а девчонки – на мальчишек, а если кто-то с кем-то начинает дружить, то над ними хихикают и дразнятся. Я же в свои девять лет уже чувствовал нечто такое, что многие открывают в себе лишь к тридцати годам, а то и позже. Или даже вовсе никогда. Не многие умеют любить душой, и подразумевают под понятием «любовь» лишь сексуальную совместимость, вкупе с чем-то вроде «ты мне, я тебе». Постель плюс дружба. А над такими прекрасными, возвышенными понятиями, как «платоническая любовь», просто насмехаются. И это взрослые люди над этим хихикают, прямо как дети, что распевают извечное «тили-тили-тесто…». А я это пережил уже в девять лет. Сам полностью не отдавая себе в этом отчёта.

А в восемнадцать – так уж вышло – я в ней жестоко разочаровался. И даже дело не в том, что она меня отвергла, как отвергала в течении всех тех лет – я, при своём характере, мог бы её ждать ещё десять – просто она оказалась совсем не той, какой я её знал и любил. Грубо говоря – не той, за кого себя выдавала. Я узнал о ней то, чего не мог допустить даже в самом кошмарном сне. И тогда я не выдержал и запил.

Правда, долго так продолжаться не могло, вскоре я взял себя в руки. Чёрт с ней, с этой Полиной – так звали мою первую несчастную любовь. То было детство, на то оно и детство, чтобы играть, дурачиться и фантазировать незнамо что. Но больше всего на свете мне нужна была именно та, к которой я мог бы относиться так же, как к той, своей любимой, что «родом из детства». Которая заняла бы без остатка моё опустевшее сердце. И которая бы, в отличие от Полины, стоила бы того отношения, и оценила бы меня по достоинству. А тогда я наивно полагал, что любой умный человек меня оценит. Мол, раз не ценит меня – значит дура, и не стоит моего внимания. Я не знал, ещё не понимал тогда, что любят вовсе не «за что-то», что полюбить можно каждого, в ком есть своя «изюминка» и свой внутренний стержень, а вот во мне-то как раз того и не было. Возможно, нет и до сих пор, я как был по жизни перекати-поле, так им в душе и остался. Что ж, значит, не судьба. Хоть и предсказали мне, что в 25 лет меня ждёт какая-то глобальная перемена, после которой я себя узнавать перестану – но до этого ещё надо дожить. Что загадывать на будущее, если я сегодня не знаю, что завтра будет. Зато я твёрдо знаю, что было вчера. Или позавчера. А год 93-й для меня – это и есть позавчера…

 

Суббота, 17 июля 1993г. Город Таллинн, Эстония.

Утром того дня мы втроём – то есть я, Андрей и Светка – пошли на речку Пирита. Взяли лодку, искупались. На пляже встретили каких-то Светкиных знакомых. Лично я их не знал, и доверия они мне не внушали. Я что-то играл на гитаре, но меня никто не слушал. Андрей, никого не стесняясь, повсюду тискал сидевшую у него на коленях Светку, затем и вовсе – они взялись за руки, и, никому ничего не сказав, отправились куда-то прочь. Решили, наверное, уединиться. Тогда и я решил, что мне там дальше просто делать нечего. Перекинув через плечо гитару, я развернулся, и пошёл в другую сторону.

Было уже около полудня. В Пирита автобусы ходили переполненные, назад в город шли порожняком. Это уже радовало – день был жарким, и толкаться в душном переполненном автобусе не хотелось. Лучше уж пешком дойти до центра. Но мне повезло – во всём салоне, кроме меня, было ещё двое. Я сидел на заднем сидении длинного «Икаруса», поставив перед собой гитару, и положив руки на головку грифа. Я слегка досадовал на Андрея, и в то же время завидовал ему. Раньше мне было как-то всё равно. Теперь же я вдруг стал задумываться, что ведь и я такой же парень, как и все, и мне тоже нужна девушка – внимание, общение, нежность…

Я шёл по центру города, держа под мышкой гитару, и как-то досадливо-завистливо поглядывал на прохожих. Я видел много симпатичных девушек – все они были с парнями. Подсознательно я представлял себя на месте каждого из них – мне бы такую девушку, мне бы такую жизнь, чем я хуже его, или его – но всякий раз, сравнивая себя с кем-либо, я ловил себя на мысли, что сравнение идёт явно не в мою пользу. Подсознательно я ощущал, что чего-то мне не хватает, чего-то такого, что мне даст возможность в будущем жить полноценной жизнью. Но только в будущем, а сейчас я ещё не готов, сейчас ещё нет этого чего-то…

Я гнал от себя прочь становящиеся неотвязными мысли, внушая себе то, что внушал себе до этого, лет так с пятнадцати. Что я не такой, как все, что мне нужна только Она. Она – моя Дульсинея Тобосская, Джульетта, Бригитта или Олимпия! Только теперь я не отождествлял этот образ уже ни с кем. Она есть – но кто Она, я не знаю. Что все эти девчонки – да, смазливые, даже красивые. Но любая из них – это не Она. Им всем, вместе взятым, до Неё далеко.

Я остановился возле квасной бочки, и купил кружку кваса. Потягивая любимый напиток, я испытал некое подобие эмоционального удовлетворения – как в далёком детстве. Пронеслись воспоминания – лето, солнце, велосипед, потом – мопед. И квас. Я с детства испытывал страсть к дороге. Когда-то для меня понятие «стать взрослым» означало, что я смогу ездить далеко-далеко, и мне за это ничего не будет. А в 93-м я не мог себе позволить машину – даже такой «Москвич», как у меня сейчас, был для меня роскошью.

Выпив кваса, я пошёл по улице Виру в направлении Ратушной площади. И чем-то привлёк внимание пацанов, сидевших на корточках у стены и пивших пиво.

-Слышь, братуха! – обернулся ко мне один из них. – Пива хочешь?

Я оглядел его и понял, что с ними можно без опаски провести какое-то время – одному мне было просто скучно. Тот же был не «гопник» и тем более не «блатоватый», а типичный «неформальный» бродяга. Я сам, в общем то, считал себя «неформалом», но был уверен, что главное для настоящего «неформала» - индивидуальность, самостоятельность суждений, пренебрежение ко всяческим стереотипам и комплексам, нестандартное мышление и независимость от чужого мнения. У основной же массы «неформалов» (звучит парадоксально – масса неформалов! Как это истинно свободных личностей может быть масса? Поэтому я и заключаю сие понятие в отношении их в кавычки) были понятия – некий коктейль из философии хиппи, панк- и пост-панк-рокеров, а любимой группой – этаким авангардом всех «неформальных» движений – обязательно была «Гражданская Оборона» с Егором Летовым. Так что я таких «неформалов» считал лишь отчасти неформальными – за их приверженность стереотипам. Но всё же, с такими людьми я чувствовал себя гораздо больше «в своей тарелке», нежели среди каких-нибудь «гопников», которых я презирал и не скрывал этого.

-А кто сейчас пива не хочет? – ответил я. – Тем более в такую погоду!

Я подошёл к ним и отхлебнул пива из протянутой мне бутылки. Пацанов было четверо, а пива – полная сумка. Насчёт «неформалов» я не ошибся – у одного была футболка «Г.О.», у другого – «Металлика». Ну, ещё Эй-Си/Ди-Си не хватает. Тогда точно получились бы Бивис и Баттхед. Значит, сейчас меня попросят сыграть…

-Играешь? – спросил меня один из них, кивнув на гитару. Я в ответ усмехнулся: чего, мол, задаёшь глупые вопросы. И вновь отхлебнул пива – у меня было настроение человека, впервые приехавшего в чужой город и севшего в первый попавшийся трамвай. Будь что будет, куда меня этот трамвай привезёт – видно будет, а сейчас вот я еду, сижу на сидении и любуюсь пейзажем из окна. Уже потом, повзрослев, я себя укорял за такое «трамвайное» отношение к жизни, когда в очередной раз обнаруживал, что опять «сел не в тот трамвай». Но тогда, в тот день, мне именно того и хотелось – просто отдохнуть, пожить одним сегодняшним днём, и я не принимал никаких решений, просто следил за развитием событий.

-Из «Гражданки» чего-нибудь знаешь? – был следующий вопрос, и я ждал этого вопроса. Для таких людей этот вопрос всегда значил очень много: если уважаешь «Г.О.» - значит, наш человек.

-Есть такая буква – ответил я, тоном знатока, ставя пустую бутылку на асфальт. Как бы давая понять: «Делу время, потехе час», ибо прекрасно понимал, что я сижу с ними и пью пиво только потому, что у меня гитара. Я чуть подстроил колки, и начал играть.

Дальше не было ничего интересного – я играл, мне предлагали ещё пива, и просили сыграть ещё. Пацаны стали пьянеть, поэтому никаких «философских» разговоров не выходило – всё только на одну тему, вроде: «Ты слушал последний альбом «Нирваны»? Вот обалденно! Я с него зафанател! А Егора, Егора – «Сто лет одиночества! Там такие темы – это въехать надо, ты просто так не въедешь, ты по обкурке послушай!».

Вот, кстати, что ещё раздражало меня в современных этих «неформалах» - так это то, что они считали, чуть ли не священным долгом, курить анашу. Я пробовал эту анашу – ничего в этом не нашёл, ни «параллельных миров», ни «расширения границ сознания» - одно какое-то нелепое чувство оглушённости, когда всё вдруг становится таким нелепым, и сам вдруг делаешься совершенно ватным, и всё это смешно именно в силу своей глупости, и опять-таки нелепости; и одно-единственное желание – скорее бы всё это кончилось. Поэтому я даже брезгливо поморщился, когда эти пацаны предложили мне покурить анаши.

-Может, курнёшь с нами? Вместе постебёмся!

-Нет, я шмаль не курю. Не пробирает меня, грузит только.

-Да ты чего, ты, наверное, мало курил. Давай пыхнем! Приколемся…

-Я сказал – не прикалывает, что ты – гопник, что ли. «Ты меня уважаешь…»

-И я не буду – вдруг сказал один из них. – На жаре, да ещё шмаль…

Он взял несколько бутылок пива, переложил их в свой пакет, и мы с ним вдвоём отделились от компании. Остальные не возражали – у них ещё оставалось пиво, и кроме этого, был ещё заветный «корабль».

-Может, пойдём, прогуляемся? – предложил мне парень. – У тебя как со временем?

-Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти – ответил я ему фразой из Виктора Цоя.

-Тебя как зовут? А то сидели, пиво пили, да даже и не познакомились.

-Меня Миша зовут.

-А я Коля. Громозека – сказал он и засмеялся.

-А почему Громозека? – спросил я, не замечая никакого сходства между героем мультика и своим новым знакомым.

-Да с детства так пошло. Я был маленький, толстенький, чёрненький да ещё конопатый. Вот и пошло – Громозека, Громозека…

Я усмехнулся и удивился: сейчас Громозека был выше меня ростом, но отнюдь не толстый, и уж совсем не конопатый. Вот волосы были тёмные – это уже на всю жизнь…

-Ну что, Громозека? – по-свойски сказал я ему. – Пропустим по четыреста капель валерьянки? – я кивнул на пиво.

Тот был отнюдь не против.

Мы выпили по бутылке пива, и решили пойти куда-нибудь, где можно присесть и поиграть на гитаре. Как выяснилось, он тоже умел играть.

-А чего ты с ними не играл? – спросил я его. – Сыграл бы тоже…

-Да не по кайфу. Всё им одно – «На границе ключ», или там, «Всё, как у людей». Надоело уже. А скажешь – обидятся.

-Я бы не обиделся. Я неформал – я не обязан соблюдать традиции.

-Сколько тебе лет? – вдруг спросил Громозека.

-Девятнадцать – равнодушно ответил я.

-Максималист – мечтательно произнёс Громозека.

-Ты не прав. Максимализм – это детство: всё или ничего, белое или чёрное, Иван Царевич или Кощей Бессмертный, третьего не дано. Ты думаешь, я такой?

-Такой. Пусть не стопроцентно, но есть.

-И что же во мне максималистского?

-Возраст – выдохнул Громозека.

-Это ещё ничего не значит. Можно в восемнадцать лет быть взрослым человеком, а можно и в сорок лет ходить в маменькиных сынках и недорослях.

-И ты себя, конечно же, относишь к первой категории.

-Ну, по крайней мере, ничего такого детского я в себе не нахожу.

-Вот! Опять «ничего»! У всех нас остаётся что-то из детства. А ты говоришь – не максималист!

-А ты – как наркоман: услышал знакомое слово – и стоишь, прёшься…

В конце концов, мы решили «замять» эту тему про наркоманов и про максимализм, и просто поиграть на гитаре. Пиво было допито, мы поставили пустые бутылки на асфальт у стенки, и стали искать, где бы «приземлиться». Наконец, мы облюбовали дворик возле улицы Вене, и сели на скамейку. Мне больше нравились группы «Кино» и старый «Наутилус-Помпилиус», Громозека же предпочитал «ДДТ», «Алису» или что-то в этом роде. Про «Г.О.» мы, кстати, и не вспоминали, зато знали репертуар местных андерграундовых команд, таких как «Мавзолей» или «Палата номер 6». Потом вдруг зашёл разговор о зарубежной музыке, и я поинтересовался:

-А к «Депешу» ты как относишься?

-Нейтрально. Что-то нравится, что-то нет. Не фанатею, но и не бесит. А чего это ты вдруг? – спросил Громозека, недоумевая, с чего это я вдруг пристал к нему со своим «Депешем».

Вместо ответа я начал играть. Это был хит «Personal Jesus» группы Depeche Mode, и я пел его на английском языке.

Мы с Громозекой чем-то привлекли внимание двух проходивших мимо девушек. Они даже остановились невдалеке, и не скрывали, что слушали именно нас. Когда я закончил петь, они к нам подошли.

Им обеим было, может быть, около двадцати. Одна из них была стройная – даже худенькая, обильно накрашенная, общительная и кокетливая, может быть, слегка жеманная, как мне показалось на первый взгляд. У неё были тёмно-каштановые волосы с медно-золотистым отливом, собранные сзади в длинный хвост. Я тут же про себя окрестил её Каштанкой. Вторая была ростом пониже первой, но – нет, не полнее, она отнюдь не производила впечатление толстухи, а, я бы сказал - пофигуристее своей худенькой подруги. Она была полной противоположностью Каштанки – почти совсем не накрашена, одета в голубую блузку и тёмную юбку, держалась – нет, не стеснительно, но довольно скромно, хоть и с достоинством – она явно знала себе цену, и ей попросту не требовалось ничего играть. У неё были тонкие, правильные черты лица, но особенно мне запомнились её глаза. Таких я не видел больше ни у кого. Никогда. Выразительные, словно написаны самим Богом – художником. В которые не устаёшь смотреть, и читаешь в них… Что? В голове непроизвольно проносился вихрь из песен – Андрея Державина, Александра Малинина, «Божьей Коровки» и ещё Бог знает чего…

У неё были волосы до плеч, светло-русые, может, даже и крашенные слегка желтоватым (но уж нисколько не рыжим) цветом; и они вились приятными, мягкими локонами. Я задержал на ней свой взгляд, и отметил про себя, что моё сердце стало биться чаще. Чтобы как-нибудь утихомирить внезапно охватившее меня волнение, я достал пачку «Экстры», и предложил остальным. Почему-то мне стало даже неловко за то, что у меня была эта чёртова «Экстра», а не «Кэмел»…

-Thanks – ответила по-английски Каштанка, и, коверкая слова, обратилась ко мне: - Ду ю вонт ту синг энифинг олсо? Ай лайк мьюзик вэри мач! Ай… - она запнулась, думая, что бы ещё такое сказать, и рассмеялась: - Ю… летс бикам фрэндз. О кей?

Её подруга (пока я не узнал её имени, я про себя приписывал ей свойства сказочной героини – Фея – но это уже слишком затасканное выражение. Ундина – совсем как у Лермонтова! Донна – как называли своих Прекрасных Дам и испанские рыцари, подобно Дону Кихоту, и итальянские мастера изящной словесности, такие как Франческо Петрарка и Данте Алигьери – но этому выражению, как мне казалось, не хватало возвышенности.) – стояла и просто улыбалась, в душе посмеиваясь над кривлянием и позёрством Каштанки. Наверняка девушка обо всём догадывалась. Да и сама Каштанка, скорее всего, просто дурачилась. Хотя у нас с Громозекой был такой внешний вид, что нас можно было запросто принять за подгулявших иностранцев, а по тому, как мы валяли дурака, подражая артистам, чьи песни мы исполняли, прежде чем я запел «Депеш» - и за пациентов местного дурдома.

-I Don’t Understand You, Translate Into Russian, Please! – ответил Громозека на чистейшем английском, отчего Каштанка опешила, а Донна от души рассмеялась. Я пояснил:

-Девушки, вы не так нас поняли. Мы не иностранцы. Мы инопланетяне. Вот он – Громозека.

При этом Каштанка прыснула, Фея же просто улыбалась.

-А я – Минотавр – добавил я. – Можно просто Миша.

-А почему Громозека? – не унималась Каштанка. Тут уже Громозека не выдержал и захохотал.

-Ты уже пятый человек, который меня сегодня об этом спрашивает. Зовут меня так! Родился я на Кин-Дза-Дза, и тут как раз раздался гром, и все зеки освободились из эцихов с гвоздями! И с тех пор мы все – Громозеки!

-Тюремный громовержец – вставил я реплику.

-Оставим чёрный юмор для других планет, а то земные девушки перепугаются: с кем это они связались. Не бойтесь, девушки: мы, инопланетяне, не такие страшные, как о нас говорят. Мы намного страшнее. Так что мы с Минотавром решили спуститься с небес обетованных, и денёк пожить земной жизнью. Ну что, земные девушки…

-Легко доступны! – рассмеялась Каштанка.

Громозека на то и рассчитывал – что если не она, так я это обязательно скажу. Вторая девушка на эту шутку не среагировала никак – только чуть повела бровями.

-Давайте знакомиться – продолжал Громозека. – Моё земное имя – Николай, а это Михаил.

-Николай – дамский угодник, и Михаил – заблудший ангел – ни к селу ни к городу вставил я.

-Минотавр, ты опять на небеса? Успеешь ещё! Сегодня мы на земле.

И я сам засмеялся, глянув в сторону бомжа, усердно ковырявшего палкой содержимое мусорного контейнера, что напомнило мне фильм Эльдара Рязанова «Небеса Обетованные» - как раз про такую публику. Да уж, на те «небеса» я как-то не стремился. Я опять взглянул на Афродиту, Венеру, Джоконду – почему-то ни одно обычное имя мне ей приписывать не хотелось, она сама мне казалась совершенно необычной. Наши глаза встретились, и мы некоторое время смотрели друг на друга. Я ей любовался, а она, возможно, это понимала, и – то ли дразнила меня, то ли заигрывала, то ли сочувствовала мне. Что-то вроде: «Ну вот, ещё один в меня влюбился. Что мне делать-то с вами?». Интересно, сколько же парней и мужиков при виде её так же краснели, ощущали сердцебиение и смуту в душе? Но наверняка и она обходится благородно с жертвами своих чар…

Как она нам представилась – этого я вам не скажу. Какое это сейчас имеет значение? В наше повествование она вошла с именем Валентина, этим именем я и буду называть её в своём дальнейшем рассказе.

-Римма – представилась Каштанка. – А вы что, «лабаете» тут? Там же, на Виру…

-Мы же сказали: мы инопланетяне, а не бременские музыканты. Так что со зрителей мзды не берём, тем более с красивых девушек – сказал Громозека.

-Мы не «лабаем» - мы отдыхаем душой и телом. Музыка – это такое искусство… Особая форма бытия, в которой происходит, ну скажем… - я замялся.

-А ничего говорить и не надо – сказала девушка. – Ты лучше спой.

Я взял гитару и стал подбирать аккорды. Тем временем Римма подсела к Громозеке и стала дразнить его, явно заигрывая. Это было похоже на игру в «Динамо» - сначала раздразнить парня, заинтриговать его, а потом, когда тот уже начнёт проявлять интерес и внимание, дать ему «щелчок по носу», в той или иной форме. Мне, правда, заигрывание Риммы с Громозекой пришлось по душе – это давало мне шанс познакомиться с Валей, и провести с ней сегодняшний день.

Я решил пошутить над Громозекой и Риммой, и запел песню «Сектора Газа», слегка переделанную на свой манер.

-Вечером на лавочке парочка сидит. Слушав звон тальяночки, вся деревня спит. Коль, о чём ты думаешь? Римм, о чём и ты. Ох, какие пошлые у тебя мечты.

Этим я действительно развеселил всех, но меня интересовала в первую очередь реакция Вали. Конечно, она не воспримет всерьёз такие шутки. По её глазам – зеркалу души – я понял, что она – натура утончённая, глубокомысленная, серьёзная и в то же время добрая и отзывчивая. И мне захотелось спеть что-нибудь такое, что бы действительно её тронуло. Почему-то первое, что мне пришло в голову – это была песня «Я хочу быть с тобой» из репертуара группы «Наутилус Помпилиус». Последние строчки этой песни – «В комнате с белым потолком, с правом на надежду. В комнате с видом на огни, с верою в любовь». Когда я закончил петь, она меня мечтательно спросила:

-Миша, а ты сам веришь в любовь?

-Сложно сказать. Хотелось бы верить. Если только вначале узнать, что вообще это такое. Может, это совсем не то, что я предполагаю. Ну, а ты веришь?

Она утвердительно кивнула головой и сказала: «Да».

-Ну, и что же это такое, в твоём понимании? – я был заинтригован.

-А это невозможно понять, невозможно объяснить. Это можно только почувствовать. Вот и ты наверняка любил – объясни себе, что ты чувствовал.

Чем-то мне этот её ответ понравился – может быть, потому, что мне понравилась она сама – но со своей точки зрения она была права. Это мы, мужчины, живём больше разумом – всё пропускаем через голову, думаем, прикидываем, взвешиваем, принимаем какие-то решения, и всё нам надо понять. А они, женщины, даже если чего-то и не понимают, они это нутром чувствуют – интуицией, данной им от природы. Конечно, есть натуры примитивные, этакие девочки-бабочки, порхающие с цветка на цветок и ни о чём не задумывающиеся – так они и в тридцать, и в сорок остаются такими же девочками, лишь только старятся уж слишком скоро. Может, им от природы и дано это «шестое чувство», но они сами себе глаза закрывают какой-то пеленой своих подростковых причиндалов, которых им не пересилить даже тогда, когда сей нежный возраст уже отходит в историю древнего мира. У таких же, как моя новая знакомая, это «шестое чувство» высоко развито – ведь именно оно делает женщину Женщиной – с большой буквы. А именно такой мне эта девушка и казалась.

Я спел ещё балладу Андрея Державина «Твои глаза» и заметил, что ей немного льстит, что я к ней проявляю такое внимание. После этого я некоторое время сидел молча, задумавшись, как бы завязать с ней разговор. Затянувшуюся паузу нарушила Римма.

-Ну, чего мы всё здесь сидим? Пойдёмте, погуляем! А ты, архангел, что такой скучный? Смотри, счастье своё прозеваешь! – она встала с колен Громозеки и потянула его за руку.

Я встал, левой рукой взял под мышку гитару, а в правую руку я взял руку Валентины. В первый раз в жизни я держал за руку девушку… Если, конечно, не считать прогулок парами в детском садике.

-Пойдём? – улыбнулся я ей. Мне показалось, что улыбка у меня получилась несколько натянутая, так как я волновался.

-Ну, пойдём – улыбнулась она. В отличие от меня, она была в себе уверена, и, сознательно или нет, поддерживала меня. Она взяла меня под руку. Это меня спасло: я чувствовал, что у меня от волнения начинали потеть ладони, и ей это было бы неприятно.

-Пошли на Лав-Стрит! – предложил Громозека. – Там потусуемся.

-А где это? – спросил я.

Я тогда не знал, что в Таллинне есть где-то так называемая «улица любви».

-Недалеко – ответил Громозека.

Каштанка опять выкинула какую-то плоскую шуточку вроде «улица, на которой можно любить», на что Громозека ответил:

-А мы на всех улицах любим! Правда, Миша?

-Кого – друг друга? – не унималась Римма.

-Зачем же так? Пиво! Кстати, девушки, вы пиво пьёте?

-Пьём! – за всех ответила Римма. – Пойдём, может быть, в бар сходим?

-Да ну, что там, в душном баре сидеть? – ответил Громозека.

-Ладно уж – душно ему! Не в баре душно, а в кармане ветер сквозит! – язвительно вставила Римма.

-Должно же хоть где-то быть прохладно! – добавил я.

-Философ – сказал Громозека.

-Кстати, а кто ты по гороскопу? – спросила Каштанка.

-Стрелец – ответил я. – Деньги стреляю, сигареты стреляю…

-О, Стрельцы – они все философы – ответила она.

Тут же мимоходом выяснилось, что Громозека – Козерог, Валя оказалась Весами, а сама Каштанка, по-моему, Телец.

-Не верю я в эти гороскопы – сказал я. – Бред полнейший.

-Зачем же так категорично? Иногда кое-что интересное бывает – ответила Валя. – Почитать можно, но так, чтобы принимать всё на веру – уж изволь.

-Я лично не понимаю: какая разница – в декабре родился или в июне, что уж тут произойдёт на следующей неделе… Сколько ни читал эти газетные гороскопы – действительно, такой бред…

-Потому что пишут их дилетанты – ответила она. – А связь между людьми и звёздами есть. Уж ты-то должен знать – ты ведь инопланетянин.

-Ах да. Совсем забыл. Вскружили мне земные девушки голову – ответил я.

-А земных девушек чего-то на мистику потянуло – добавил Громозека.

Так, шутя, смеясь и перебрасываясь словами, мы дошли до узкой улицы, пролегающей вдоль старинного оборонного пояса города. Это и была «улица любви», судя по надписи на одной из старинных стен, а вообще эта улица зовётся Лаборатоориуми – Лабораторная.

Мы подошли к каменной башне. Громозека подал идею – зайти в неё. Чтобы туда забраться, нужно было вскарабкаться на стену. Девушки не возражали, и мы с Громозекой помогли им подняться. Потом залез я, Громозека подал мне гитару и взобрался сам. Мы шли по стене, затем – по черепичной крыше, и снова по стене – по отвесной стене, поднимаясь по выломанным ступенькам. Девушки слегка трусили. Римма визжала и часто спотыкалась, вероятно – нарочно; Валя – наоборот, смеялась, а впрочем, я её страховал. Наконец мы дошли до окна башни. Я забросил туда гитару, залез сам, подал руку своей спутнице, помог ей подняться, и сказал:

-Ну вот. Кино про пиратов.

-А я смотрю – вы тут уже обжились! – сказала, влезая в окно, Римма. – А что? Тут уютно, жить можно. Ещё костёр, и ящик рома в придачу.

-Не помешал? – это был уже Громозека.

Валя молчала. Она стояла и осматривалась вокруг, любуясь из окна на городские крыши. Я же думал, и совсем не мог понять: чего у неё общего с этой подругой? Та кривляется, трещит без умолку, а эта – серьёзная, задумчивая, но всё-таки не какая-нибудь задавака, а такая - «своя», компанейская…

Не зная, с чего и о чём начать разговор, я взял гитару и спел какую-то песню. Потом сел, поставил гитару перед собой, а руки – на гриф, и задумался…

Громозека с Риммой тем временем вылезли из другого окна и стали лазить по черепичным крышам. Причём любопытная Каштанка норовила везде залезть, всё посмотреть, забыв при этом всякую осторожность, и всё же крепко держала Громозеку за руку.

-О чём задумался, Миша? – спросила вдруг Валя.

-Говорят, думать полезно. Или так же вот, как она? – я показал на Каштанку, которая залазила тем временем на трубу.

-Это просто так – для разрядки – пояснила Валя.

-И что, она всегда так разряжается? – ехидно усмехнулся я.

-Не знаю. Я сама её первый день знаю. Я тоже так когда-то разряжалась: приду на дискотеку, и танцую до упаду. Причём всегда одна.

-И не скучно было одной?

-Нет. А какая там разница? Народу и так много, музыка на всю катушку. Какое там общение…

-Ну, какое – обычно туда знакомиться ходят, или со «своими» - я сконфузился.

-Знакомых у меня и так много. А «мои» - у меня нет такого понятия. Хотя никогда не знаешь, где кого встретишь.

-У тебя что – никогда не было парня?

-Почему не было? Было, встречалась. Но я не люблю такие выражения – «мой парень», «моя девушка». Он свободный человек: захотел уйти – ушёл от меня, я его не держала. Какой в этом смысл?

-А если он вернуться захочет?

-Хотеть не вредно. Пускай хочет. Я свои выводы сделала – может, умнее стала.

-А скажи: вы и в самом деле приняли нас за иностранцев?

-Да конечно, это была шутка! Но на эстонца ты похож. Или даже на финна.

-Ну, какой же из меня лось? Рановато ещё рога иметь! Я советский человек. Люблю всё советское. Джинсы ношу советские, сигареты курю советские…

Я закурил сигарету и предложил ей. Она отказалась.

-Я вообще-то не курю. Иногда, бывает, балуюсь – но редко.

-А чем ты в свободное время занимаешься? – спросил я.

-Когда как. Когда дома сижу, читаю. Когда в гости хожу.

-Я тоже читаю много. Больше всё детективы – развивал я.

-Мне такая литература уже надоела. Я всё это раньше читала.

-Что – всё это?

-Детективы, авантюры, «про любовь». Сейчас более серьёзное предпочитаю. Классику, например. Есть и современные писатели интересные. Стихи люблю.

-А я вот сам пишу стихи. Хочешь – дам почитать?

-Ну, дай – улыбнулась она.

-А чем тебе детективы не нравятся? Я же не «крутьё» имею в виду: пиф-паф, погони, драки. Есть и серьёзные, как ты говоришь, произведения: политические, психологические детективы…

-Политика меня мало интересует, а что до психологии, то на эту тему есть и много других книг. Камю, Экзюпери, да тот же самый Ричард Бах. Если говорить о художественной литературе.

-Ну, это уже не писатели – это философы – ответил я. О Камю и о Ричарде Бахе я слышал впервые в жизни, а вот Экзюпери мне о чём-то говорило, хотя я ничего у него, кроме «Маленького принца», не читал.

-Ещё я люблю жизнеописания великих фраеров. Например, Гитлер. Или Ди Амин, Филипп Первый, Пол Пот. Кстати, здесь в Таллинне есть один такой авторитет – Пол Пот его кличут.

-Он для тебя авторитет? – передёрнула Валя.

-Ну, почему же сразу для меня? Сейчас, сама видишь, время такое – воры и бандиты в чести и во славе, а работяг и за людей-то не считают.

-А почему Пол Пот?

-А потому что… Посмотри наверх. Что у тебя над головой?

-Своды – ответила она в недоумении.

-Сводчатый потолок – поправил я. – А что под ногами?

-Под ногами – она была явно удивлена – пол. А с чего это ты вдруг?

-С того, что потолок – над, а пол – под. Понятно?

-А причём здесь Кампучия?

«Умная девка» - подумал я. – «Даже знает, кто такой Пол Пот!». Мелькнула мысль: а вдруг она ещё знает, кто такой Чингисхан, то бишь дядя Сёма. Ведь я чрезвычайно гордился тем, что знал его…

-При том, что столица Кампучии – Пномпень, а я – пнём пень.

-Нет, на пень ты не похож. Ты скорее ходячая энциклопедия.

«Вот зараза!» - промелькнуло у меня в голове. Просекла же она мою подспудную мысль блеснуть перед ней своей эрудицией и остроумием. Её же, смотрю, ничем не удивишь.

-А ты – видеокамера – ляпнул я, и подумал: а вдруг обидится. – Нет. Ты кунсткамера! – я решил обернуть всё это шуткой.

-Очень даже лестно! – ответила она. – И что же ты узрел в моей кунсткамере?

-Слона-то я и не приметил – я продолжал в том же духе. – Может, сходим в зоопарк?

-В зоопарк не надо. Жизнь и так похожа на зоопарк.

-Вот то-то и оно! – воскликнул я, и запел песню группы «Г.О.», в которой есть такие слова:

«Я ищу таких, как я – сумасшедших и смешных,

Сумасшедших и больных,

А когда я их найду, мы уйдём отсюда в ночь,

Мы уйдём отсюда прочь –

Мы уйдём из зоопарка,

Мы уйдём из зоопарка…»

-Ты считаешь себя сумасшедшим? – спросила она.

-Я считаю себя неформалом. Свободным художником. А что до сумасшедших – это понятие условное. Вот, что по-твоему, значит – сойти с ума?

-Потерять ориентацию в окружающем мире. Можно быть очень умным человеком, но воспринимать всё совершенно неадекватно. Есть, кстати, такая книга – «Гениальность и помешательство». Очень многие гении строили теории мироздания, и совершали немыслимые открытия, и при этом в обыденной жизни вели себя совершенно беспомощно и нелепо.

-Ум – это тоже понятие растяжимое; у каждого свой ум. У кого – философский, у кого – практический, у кого – бухгалтерский, или как сказать…

-Умный – это не тот, кто знает много, а тот, кто знает, что и зачем ему надо знать.

«Верно подмечено» - согласился я, и спросил:

-Ну, а что значит в таком случае дурак?

-Дурак – тот, кто врёт сам себе.

Вот это я запомнил на всю жизнь. Дурак – тот, кто врёт сам себе, так сколько же раз я был дураком, пудря мозги самому себе, и закрывая глаза на опостылевшую действительность! Даже в тот день…

Громозека с Каштанкой всё так и продолжали бегать по крышам, а мы с Валей сидели, разговаривали… И при этом у меня возникало такое чувство, будто мы с ней знакомы не первый день, а всю жизнь, или, по крайней мере, давно-давно. Такого у меня ещё не было, не только ни с одной девчонкой – да до неё я с ними и не общался вовсе – да даже и ни с одним другом. Не было – ни до неё, ни после. А с ней – почему-то было.

И тут мы услышали пронзительный визг Каштанки.

-Что это они там? – буркнул я.

-Ничего. Экскурсия в детство. Хочет маленькой побыть.

-Вот интересно выходит: дети так и норовят играть во взрослых. В доктора, в лётчика, в шофёра. А взрослые – в детей: пьют, пыхают, дурачатся, ведут себя, как маленькие.

-Потому что быть ребёнком легче, чем взрослым: никакой ответственности. Ребёнок, играющий во взрослого, всё равно остаётся ребёнком, а взрослый, впадая в детство, от себя и бежит. Чтобы не думать, не взвешивать, а просто жить одним мигом и радоваться этому.

-И для этого обязательно пить, курить, нюхать?

-Нет. Это уже недостаток воображения. Таких людей жалко – они даже и в детство впадать не умеют.

-Или вот если понаблюдать за влюблёнными парочками – как они себя ведут. Да как дети в песочнице.

-Кто как. Ухаживать тоже можно по-разному.

-Ну, и как, например, ты ухаживаешь? – ехидно улыбнулся я.

-Могу сказать одно: лучше оставаться самим собой, чем быть Томом Сойером. Иначе ни тебя не заметят, ни в Тома Сойера не влюбятся.

Том Сойер… Неужели я даже сейчас, в свои девятнадцать лет, подумал я, нисколько не повзрослел, и пытаюсь добиться расположения девушки таким же образом, как знаменитый Том Сойер – Бекки Тэтчер? Только если Том стоял на голове, лазил на дерево и запускал воздушного змея, то я так же пыжусь блеснуть интеллектом, остроумием, искусством, и Бог весть чем. «Ни тебя не заметят, ни в Тома Сойера не влюбятся». Как часто бывает так: двое знакомятся, ведут себя друг перед другом, как Том Сойер и Бекки Тэтчер, в конце концов – влюбляются, женятся, совершенно друг друга не зная, а потом уже выясняется…

От этих мыслей мне стало грустно, но я утешил себя тем, что она, может быть, имеет в виду Громозеку с Риммой.

-Лично я предпочитаю Гекльберри Финна, а ещё лучше – Шерлока Холмса. Хотя иногда надо быть бравым солдатом Швейком. Потому что со Швейков и спросу меньше, а всех во всё посвящать тоже не обязательно.

-Оно и заметно, что ты и Швейка, и Холмса любишь. О чём ни заговоришь, всё по полочкам любишь раскладывать. Это ничего, я сама тоже такая. Только ты порой любишь переигрывать.

Тут в окно башни влез Громозека, и втянул за собой Римму. Та ойкала и прихрамывала на одну ногу.

-Дайте сигаретку! Ой, нога болит!

Я вздохнул и закурил. Честно говоря, уходить из той башни мне не хотелось никуда, а по Каштанкиным причитаниям я уже понял, что сейчас нам придётся уйти. Мы вылезли через окно на крышу. Каштанка, однако, закапризничала ещё больше.

-Ну, ребята, помогите мне оба! Я и так уже оступилась!

-Слышь, Колян! – сказал я. – Давай я сейчас помогу ей спуститься, дам ей гитару, а потом залезу, спустим вниз твою Каштанку.

Услышав слово «Каштанка», Римма скорчила гримасу, а Громозека рассмеялся.

-Я как-нибудь сама спущусь – сказала Валя.

-Брось ты, я тебе помогу – ответил ей я.

Наконец, я спрыгнул вниз, на мощённую мостовую, и позвал её:

-Прыгай!

Она спрыгнула, и так мы оказались в объятиях друг у друга. При этом я не видел её лица, а она – моего, поэтому я не могу сказать, стеснялась она или нет. Я же впервые в жизни ощутил соприкосновение своего тела с телом женщины. Да к тому же и такой прекрасной! Я поцеловал её в щёку, и почувствовал, что заливаюсь краской с головы до ног. Она посмотрела на меня, улыбнулась, и тоже поцеловала в щёку. Я весь горел, я чувствовал приближение обморока!

Тем временем я услышал голос Громозеки:

-Мишка, принимай!

Он схватил Каштанку под подмышки, а я – за ноги:

-Держись за мою голову! – и так поставил на землю.

Мы опять пошли гулять по городу. Каштанка всё время ойкала и хромала. Я не обращал на это внимания. Валя мне сказала:

-Притвора эта Римма… Вы идите, ребята, мы вас догоним.

Она отпустила меня, дала Римме знак - чтобы та отстала, а мы с Громозекой пошли дальше; и сказала этой Римме:

-Слушай, Римма, если у тебя действительно болит нога, так поезжай домой или в травмапункт, мы тебя проводим. Но если ты просто хочешь обратить на себя внимание, то запомни: жалость унижает человека. Коля к тебе несерьёзно, но ты сама так захотела; ну, а Миша – вообще не тот человек. Так что думай: или гуляешь с нами, или поезжай лучше домой. Потом позвонишь.

Она хлопнула Римму по плечу и ободрительно кивнула головой.

А пока они так беседовали между собой, мы с Громозекой говорили примерно вот о чём:

-Ну, и как она тебе? – спросил он меня.

-Хорошая. Умная, красивая. Может, потом что-то и выйдет, главное…

-Запомни, Миша: такие, как она – да, умная, красивая, но она и сама это прекрасно знает. А потому если ты сразу не поставишь её на место, то так и будешь бегать вокруг её ног, и чувствовать себя недостойным и поверженным. За такими, как она, многие бегают, так что чего-чего, а отшивать они умеют.

-Ну, это её право, но может быть, поймём друг друга, будем дружить, встречаться, а там и…

-Я же сказал тебе: сразу ставь на место! Или повертит, «разведёт» и «продинамит». Та, вон, вторая – только на палку и нарывается: хочешь – бери!

-На фиг она мне нужна? Мне эта понравилась.

-Не по плечу ты дерево рубишь.

-Что ты хочешь сказать? Что я её недостоин? – я уже начинал психовать.

-Что ты не умеешь обращаться с женщинами. По тебе же видно. Даю сто тысяч против одного, что ты девственник.

-В таком случае - с тебя сто тысяч.

-Если ты вызвал шлюху за триста крон, и побалдел с ней, или склеил какую-нибудь маленькую дурочку, которой не терпится поиграть во взрослую, то это одно дело. А если ты встретил женщину, отсёк от неё прошлое, и она пошла за тобой – то это уже совсем другое. Вот в чём разница между мальчиком и мужчиной. Ладно, иди…

Мне стало до жути обидно: у меня на лице написано, что я девственник! Я не могу, я не умею, я не способен…

Мы шли по улице Виру, шли парами, под руку… Тут ко мне обратилась стоявшая на тротуаре старушка:

-Молодой человек, купите Вашей девушке цветочки! Всего две кроны!

Я посмотрел на «свою девушку», достал пять крон, и протянул старушке, сказав «сдачи не надо». Старушка обрадовалась – «Дай Бог Вам здоровья!». А я взял этот скромный букетик нежных полевых цветов, и протянул его Вале, при этом посмотрев ей в глаза. Потом я обнял её одной рукой за плечи, а другой – за голову, притянул к себе и поцеловал в губы. Её первым побуждением было – оттолкнуть меня; скорее всего – от удивления. Или мне так просто показалось? Но потом всё же я поцеловал её ещё раз. Первый раз в моей жизни.

-Вот видишь – ты уже моя девушка – сказал я.

Она хотела что-то ответить, наверное, как-то возразить, но я не дал:

-Слышишь – люди так говорят. Так что не я это придумал.

Потом мы зашли наверх, на горку-«поцелуйку», сначала сидели на скамейке, потом подошли к столикам бара под открытым небом. За одним из них сидели, уже изрядно поддатые, три девушки. Они были броско одеты, сильно накрашены, и вели себя довольно вызывающе.

-Эй, вам не скучно? Садитесь! – тоном профессионального тамады сказала одна из них.

Мы вчетвером сели за соседний столик.

-Вы не голодны? Берите, что хотите, мы сейчас спонсорам позвоним, они приедут, нам ещё купят. Вы только спойте нам чего-нибудь.

Я на миг пожалел, что рядом нет Андрея. Промелькнула мысль, что эти девицы, так или иначе, работают на Чингисхана. Да, был бы тут Андрей, было б веселее, но, с другой стороны, Валя… Эх, чёрт побери…

Мы немножко выпили – то ли вина, то ли шампанского, Римма пустилась в оживлённые дебаты с этими подгулявшими девицами, и тут Валя внезапно стала серьёзной. Она сказала:

-Мне пора домой.

Очевидно, это общество было ей явно не по душе.

-Тебя проводить? – спросил я.

-Ну, проводи, если хочешь – ответила девушка.

Мы спустились вниз по ступенькам, перешли дорогу и вскоре сели на трамвай. Мы сидели рядом; я одной рукой придерживал гитару, а другой – обнимал Валентину за плечо.

Потом мы пересели на 58-й автобус. Свободных соседних мест не оказалось, и мы уселись друг против друга, в задней части салона. А через две остановки, около базара, в автобус вошла старушка, и встала рядом с нами. Тогда я сказал:

-Уступи старушке место!

Валя посмотрела на меня удивлёнными глазами. И тут я взял её за руки, притянул к себе, обхватил за талию и усадил себе на колени. Так место и освободилось. Старушка села, смотря на нас довольными, живыми глазами. Вероятно, она вспоминала свою молодость, и завидовала нам.

… Мы вышли из автобуса, я подал девушке руку, и так, держась за руки, мы дошли до самого её подъезда. Вошли в подъезд, она нажала на кнопку лифта.

-Высоко живёшь? – спросил я.

-На пятом. 53-я квартира. А телефон – вот, возьми.

Она достала из сумочки блокнотик, вырвала оттуда листок, написала на нём номер, и протянула мне, после чего опять нажала на кнопку. Но лифт не работал.

-Ладно, Миша, я пошла пешком. Пока – сказала она мне, явно в ожидании какой-нибудь инициативы с моей стороны. Похоже, я не только не разочаровал, но даже и превзошёл все её ожидания:

-Как это – ты пойдёшь пешком? Ни фига ты пешком не пойдёшь!

Я закинул гитару, как рюкзак, за спину, схватил девушку левой рукой под левую подмышку, а правой – за ноги чуть повыше колен, и дёрнул себе на руки.

-Поедешь, с комфортом поедешь!

-Миша, пусти! Мне неудобно, слышишь?

-Неудобно спать на потолке – одеяло спадает. И ещё штаны через голову одевать неудобно. А соседи – пускай смотрят. Пускай завидуют!

-Миша, пусти! – она продолжала игру. – Меня ещё никто так не носил на руках в подъезде…

Когда подходили к пятому этажу, я чувствовал, что уже вот-вот не выдержу, но я собрал все свои последние силы, и уже на пятом этаже она сама выскользнула у меня из рук. Я её обнял, и ещё раз поцеловал в губы. А потом вдруг задал такой вопрос:

-А у тебя выпить есть?

Сперва она удивилась – это было видно по глазам, но тут же невозмутимо ответила:

-Есть. Ладно, заходи…

-О’ кей. Только ты не думай, что я…

-Не надо извиняться, пусть лучше всё будет так, как есть. Ты хотел выпить – ты спросил; я ответила – и, значит, мы с тобой выпьем. Проходи на кухню.

Мы прошли на кухню. Она достала из кухонной секции початую бутылку «Белого аиста» и две рюмки.

-Мы так часто пьём, что одной бутылки на полгода хватает. У вас в семье, я смотрю, так же – сказал я.

-Ну, одно дело семья, а друзья, знакомые – это совсем другое дело – ответила Валя.

-Разве я похож на пьяницу?

-Выпивать тоже надо уметь.

-Ну что – за встречу.

Она разлила по пол-рюмки, и мы выпили: я – залпом, а она – медленно, вливая в себя по капле и наслаждаясь ароматом выдержанного коньяка.

Потом я взял гитару и спел какую-то песню. Она что-то сказала, я что-то невпопад ответил, и почувствовал опять стеснение. И решил разрядить обстановку при помощи рюмки.

-Давайте выпьем за тех самых прекрасных, без которых наша жизнь – просто глупое, безобразное существование. То есть за женщин. За тебя.

Мы чокнулись. Я опять выпил залпом.

-А вот на этот счёт – продолжал я – я знаю ещё вот такую песню.

И я спел ещё что-то, не помню, что.

-Ты знаешь – сказал я уже после третьей рюмки – и вот одну из них я бы хотел тебе сейчас спеть.

«Я на днях заходил к тебе в гости…»

-Миша – сказала она мне. – Ты как будто чего-то боишься. Ответь себе на вопрос: почему ты, как утопающий за соломинку, хватаешься – то за гитару, то за рюмку? Ответь, не мне – себе!

(Уже на следующий день, когда я рассказывал эту историю Андрею, он мне объяснил: «Да она ведь не дура, моментом тебя раскусила. И хотела тебе помочь, чтобы ты наплевал на свой этот комплекс. Но ты пошёл у комплекса на поводу, вот она и обиделась».)

Потом она вышла из кухни, сказав мне «я сейчас приду». А через пять минут вернулась, переодетая в платье в горошек. Лёгкое, без рукавов, оно давало возможность оценить по достоинству всю её фигуру.

-Пошли, может, в комнате посидим, музыку послушаем – сказала она.

Я с волнением глядел на неё. Она была моя ровесница, но разительно отличалась от девушек своего возраста – те были ещё в большинстве своём нескладушки, угловатые, тростиночки либо пышечки, а она – уже взрослая, сформировавшаяся женщина. На вид ей смело можно было дать больше двадцати. Я застеснялся ещё больше. Она включила музыку. Это была знаменитая Crying Game Боя Джорджа. Моё лицо, ладони и подмышки вспотели, сердце застучало, как бешенное. Она присела на диван, что-то сказала…

«Сейчас я приглашу её танцевать, обниму её, поцелую, буду пытаться ухаживать, как это делает Андрей, а она мне возьмёт и скажет: Мальчик, отвали, пока созреешь! Куда ты лезешь, малыш? Я тебе не тринадцатилетняя девчонка на школьной дискотеке!» - так думал я. Я вышел из комнаты. Нужно было обдумать план действий. Что мне дальше делать? Я пошёл в кухню, налил себе полчашки коньяка, и выпил одним махом, надеясь хоть как-то преодолеть свою растерянность.

«Это была твоя дилемма, Миша: либо – здесь и сейчас, либо – никогда! Иначе и быть не могло, раз вы уже пили вместе» - учил меня Андрей уже после.

Я же принял такое решение:

«Я человек порядочный, и в первый же вечер лезть не буду. А то мало ли, что она подумает? А вдруг это вправду не всерьёз? Ну, кто я ей такой? Она девка видная, да и взрослая уже, а я вон…»

-Ну ладно, пока, мне, наверное, пора идти домой. Созвонимся как-нибудь.

Я чувствовал себя разморённым и оглушённым, и даже язык у меня заплетался. Наверное, я был уже слишком пьян.

-Ну, пока – сказала она, провожая меня до двери.

Мы расстались – даже без поцелуя; она закрыла за мной дверь. Я в растерянности стоял на лестничной площадке.

«А что она – держать тебя будет, что ли? Мужик сам должен шифером шуршать!» - говорил Андрей.

Я вышел из подъезда, и направился через пустырь на Партизани, где Андрей обитался у Светки. По дороге зашёл в ларёк и купил ещё пару бутылок пива. Но на седьмом этаже мне не открыли.

«Опять трахаются, чёрт бы их всех побрал!» - рассердился я, уселся возле батареи между этажами и запел песню «Манная каша». Потом выкурил сигаретку, допил своё пиво и, что называется, вырубился.

Проснулся я утром. Мне было не по себе – болела голова, да и вообще подъезд – не самое удачное место для ночлега. Кроме того, было ужасно неловко – а вдруг меня видели здесь, вдрызг пьяного, спящим в подъезде? Андрей, Светка, или хотя бы соседи? А если сам… Я подхватил гитару, и тотчас побежал вниз по ступенькам.

35-й автобус ушёл у меня из-под носа, и я пошёл опять через пустырь – мимо Валиного дома, на конечную остановку сразу трёх автобусов, направлявшихся в центр города разными дорогами. Там мне повезло: сразу подошёл 51-й, и я запрыгнул на заднюю площадку.

А на следующей остановке в него вошла Валя. Меня бросило в дрожь, я был готов провалиться на месте сквозь землю!

Народу в автобусе было много, и я не мог к ней подойти, хотя мы и стояли друг от друга недалеко. Она собиралась, очевидно, на пляж или куда-нибудь за город, потому как одета в летнее платье в цветочек, издевательски подчёркивающее всю её сочную, ладно оформившуюся, женскую фигуру. Да, вот именно – издевательски! Всем своим видом, своими этими равнодушными солнечными очками она просто издевалась надо мной!

Мы вышли у Дома Быта: я – в заднюю дверь, она – в третью, обошла автобус сзади и, не заметив (ой ли?) меня, стала переходить дорогу. Я пошёл за ней, и уже на другой стороне я, превозмогая стеснение, окликнул её.

-А, привет! – ответила она мне. – Как ты?

-Да ничего – ответил я. – А ты куда?

-Я – на дачу, к своим. Мои уже третий день там, ну, и я сегодня собралась. А ты?

-Да я, вот, у друга ночевал, сейчас не знаю, что делать. Хочешь, тебя провожу…

-Ну, проводи, если хочешь. Мне на трамвай.

Проводил я её, правда, не до трамвая, а до самого вокзала, но она уже держалась как-то отчуждённо (или это мне так казалось?), и меня всё время жгла мысль: «А вдруг я для неё и вправду маленький мальчик?».

А на вокзале с ней поздоровалась какая-то девушка, и они стали разговаривать между собой, не обращая на меня никакого внимания. Я стоял и слушал, и единственное, что я понял – что дача у неё в Кийза. Затем подошёл какой-то парень, как я понял – с соседней дачи, и они все вместе зашагали к дизель-поезду, стоявшему у платформы.

-Ну, всё, пока – сказала мне Валя, дав мне тем самым понять, что мне пора уходить. На табло было написано «10.01 – Пярну», а время было всего-то - без двадцати десять. Я закурил сигарету, и тяжко вздохнул. Домой возвращаться совсем не хотелось. Некоторое время я слонялся в одиночестве по городу, потом всё же поехал к Андрею, и всё ему рассказал.

-Ты её обидел, Миша – рассуждал в ответ Андрей. – Она, как я понял, девушка не глупая, а раз она так себя вела, значит, она сразу догнала, что ты ещё пацан, который и женщину-то не видел ни разу, и что у тебя с этим проблемы. И хотела тебе помочь. А ты вбил себе в башку, что ты по жизни мальчик, вот и ходишь с этим комплексом. А вот ей-то как раз и обидно, что эта твоя дурь оказалась сильнее её, и все её попытки – как об стенку горох. Вот она теперь и будет тебя добивать твоим же комплексом. Ты так и будешь перед ней чувствовать себя мальчиком, так и будешь перед ней хвостиком вилять, и пытаться ей что-то доказать, а поезд-то ушёл! Чёрт с ним, Мишка, сколько уже поездов вот так уходило, ты теперь просто забудь. Забудь её. Это самое лучшее – и ей не будешь на нервы действовать, и тебе будет спокойнее. Просто на будущее сделай правильные выводы: женщину, как и лошадь, нужно бояться с ноги – может под каблук подмять, а может и лягнуть, да так, что не очухаешься.

 

… В следующий раз я встретил её в августе. Причём в таком месте, где я уж никак не ожидал её увидеть. А где именно – этого я вам тоже не скажу. Вы и сами легко ответите на этот вопрос, если только его чуть-чуть перефразировать: не «где», а «у кого»…

 

Суббота, 3 июля 1999г. Город Таллинн, Эстония.

Скучно и размеренно тянулось субботнее утро на стоянке такси в центре города, немного не доходя до парка Кадриорг. Шесть машин стояли с выключенными моторами, водители – кто дремал, кто читал, кто беседовал друг с другом. Вторым в этой очереди стоял красный «Москвич» Феоктистова. (Эх, вспомнить советские времена – когда в очереди стояли, наоборот, клиенты в ожидании свободного такси…). А через две машины от него стоял и тёмно-синий «Фиат» Попова. В нём как раз сидели и разговаривали Попов и Феоктистов, когда к стоянке подошёл клиент и остановился возле красного «Москвича».

-Ладно, Андрюха, я поехал – сказал Феоктистов. – Похоже, это по мою душу.

-То бишь по трёшку на твоём стекле – усмехнулся Попов.

Таксист не ошибся – едва он открыл машину и уселся за руль, человек в чёрной болоньевой куртке сразу сел рядом.

-Куда едем? – спросил Феоктистов, сразу безошибочно определив, что клиент говорит по-русски.

-Слушай, с тобой договориться можно? – спросил он.

-Договориться можно всегда и со всеми. Смотря, о чём – уклончиво ответил Михаил.

-В общем, повозишь меня немножко. Сначала в одно место съездим – там постоишь, подождёшь меня. Потом в другое.

-Час стоянки – семьдесят пять – отчеканил Феоктистов. С одной стороны такая перспектива его прельщала – это уж было куда выгодней, чем стоять часами на стоянке, изнемогая от жары, и не имея с этого ни гроша, потому что работа таксиста – это всегда лотерея. А с другой стороны, такой запросто может «кинуть» - такие трюки уже давно всем известны, но, как говорится, кто не рискует – тот не пьёт шампанского.

-Ладно, на тебе сотню, поехали – ответил клиент, нервничая.

-Ну, так куда едем?

-Давай, знаешь куда? В сторону таксопарка езжай, а там, дальше я уже покажу.

Феоктистов повернул ключ в замке, и тронулся с места, объезжая стоявшую перед ним тёмно-зелёную «Опель-Омегу». Водитель «Омеги», оторвавшись от газеты, с завистью посмотрел вслед «Москвичу», пробормотал себе что-то под нос, и опять углубился в чтение. Две машины, стоявшие за «Москвичом», продвинулись вперёд, Попов же оставался на месте. Его размышления оборвал телефонный звонок.

-Да! – Попов откинул крышку мобильника. – А с кем имею честь? … От кого? … Ну, это ещё ни о чём не говорит. Встретиться – можно, почему нет. Только я занят. … Вот, значит, будь там и жди, пока я подъеду. Тебе ведь это надо, а не мне. А своему приятелю передай, что так шутить вредно. В другой раз могут не понять. … Слушай, вот что. У меня нет никакого интереса вступать с тобой в бессмысленную полемику и слушать твои никчемные оправдания. Вот встретимся – я тебе и скажу всё в двух словах. Короче, жди – и он дал отбой.

… Тем временем красный «Москвич» подрулил к кирпичному зданию.

-Я сейчас схожу в бар, это здесь, в подвале. Подожди меня здесь – сказал клиент.

Феоктистов согласно кивнул.

А Попов, покинув стоянку, не спеша ехал по городу. Возле автобусной остановки его остановила какая-то женщина, и попросила отвезти на вокзал.

И тут вновь зазвонил телефон.

-Андрей, это я, Оля – сказала трубка голосом Семёновой. – Мне нужно с тобой поговорить.

-Нужно – значит, поговорим – невозмутимо ответил Попов. – Ты сама где?

-Я около магазина, ну ты знаешь, где мой папа живёт, на Вястрику? Тут ещё переезд рядом.

-Я сейчас на вокзал еду. Буду там, на стоянке такси. Дорогу знаешь? Электричку не жди – они сейчас редко ходят. Лучше пройдись до таксопарка, и садись на троллейбус «четвёрку».

-Ну, я найду дорогу, хорошо…

 

В то же самое время по скоростному шоссе Таллинн – Пярну, уже упомянутому в нашем романе – тому самому шоссе, что соединяет Балтийские страны с Западной Европой – в направлении из Таллинна ехала новенькая серебристая «Шкода-Фелиция». В ней сидели двое: за рулём – худощавая женщина, крашенная под шатенку, лет тридцати пяти, а рядом с ней – мужчина, тоже примерно её лет, тоже худощавый, небритый, с исхудавшим, измождённым лицом.

-Ну, вот и всё! – сказал он ей. – Ты понимаешь – всё! Я своё получил, что мне – я свою роль сыграл, а тот, кого мне показали – тот сам лох.

-Эйфория – враг успеха, хоть и его иллюзия – устало ответила женщина.

-Какая эйфория? Я его видел, он лох! Может, и есть у него кто-нибудь, но сам-то он вообще никто!

-Ещё несколько дней назад, одно упоминание о нём загоняло тебя в панику. А сегодня ты вдруг всё бросаешь и едешь в Польшу.

-Так с тобой же, милая!

Мужчина достал из-под сиденья пластмассовую бутылку из-под «пепси-колы», наполненную мутной буро-коричневой жидкостью, а из кармана – шприц, и стал наполнять его из этой бутылки.

-И тебе не стыдно? – сквозь зубы сказала женщина. – «Чернухой» ширяешься, как малолетка.

-Какого стыдно? Нет, ты не права: вот это и есть человеческий кайф. Почитай Де Куинси – «Исповедь англичанина, принимающего опиум». А алкоголь и это всё – это животное…

Он сделал себе укол в вену, и зажмурился в ожидании «прихода», потом расплылся в счастливой улыбке, словно и вправду накормленный грудью ребёнок. Затем он убрал шприц в карман, и опять стал приставать к женщине.

-Не мешай вести машину. Получил свой «человеческий кайф» - так лежи и балдей, а меня в свою животную грязь не втягивай.

-А что, милашка? Давай вместе «оттянемся», брось ты этого руля?

И вдруг что-то заставило его встревожиться: что-то мелькнуло в правом боковом зеркале заднего вида, и тут же исчезло.

Мужчина был в состоянии наркотического транса, в пьяной «невесомости», вызванной опийной уксусной настойкой, именуемой в народе «чернухой». А потому он и не сообразил, куда это исчезло, почему оно так внезапно появилось и пропало…

Красный «Москвич» - а это был он – ехал намного быстрее «Шкоды». Когда наркоман потерял его из вида в зеркале, «Москвич» взял влево и поравнялся со «Шкодой». Затем, уже проезжая мимо не огражденного кювета, водитель «Москвича» резко повернул руля вправо, и «Шкода» тут же опрокинулась в кювет – сначала на бок, потом – на крышу.

В последнюю секунду перед падением наркоман всё-таки разглядел «Москвич». Эта машина показалась ему знакомой. После падения наркоман сразу «отключился», а женщина, хоть и растерялась, всё же потом открыла дверь. Выползая из машины, она увидела стоявший на обочине лицом к ним красный «Москвич», у которого после удара всё почему-то оставалось целым, и даже разглядела номер: 687SHT.

А через секунду раздался взрыв.

В полицейском рапорте было зафиксировано следующее: «Шкода» потеряла управление, съехала с дороги и опрокинулась в кювет. Взрыв произошёл оттого, что в багажнике провозились взрывчатые вещества. На месте погибли оба. По свидетельствам очевидцев, следом за «Шкодой» ехал также красный «Москвич», номер 687SHT, резко затормозивший при съезде «Шкоды» с дороги, в результате чего автомобиль развернуло поперёк дороги. После этого этот же «Москвич» видели движущимся по шоссе Керну – Рийзипере, никаких следов столкновения на нём не было…

А Андрей Попов на своём «Фиате» стоял на стоянки такси у вокзала, погружённый в свои невесёлые размышления.

-Куда? – машинально сказал он, включив таксометр, когда в машину села молодая женщина.

-Привет, Андрюша – сказала Ольга. – Я смотрю, у тебя уже крыша поехала на этой работе. Никого не узнаёшь, прямо как на автопилоте…

-Ладно, Олюшка. Прости – я задумался. – И он поцеловал девушку. – Ну, рассказывай, что там у тебя.

-Козлов меня хочет видеть. По делу этого Беса, будь он проклят.

-Бес уже давно проклят. Ну, и что здесь такого? Козлов вызывает – сходи к нему. Весьма занятный мужик, может, даже тебе понравится.

-Андрей, я боюсь. Нехорошее у меня предчувствие…

-Оля, это не предчувствие. Это послечувствие. Естественно, было бы, по меньшей мере, странно, если бы при упоминании об этом Бесе ты бы радовалась. Так что всё нормально.

-Что мне делать? – нервничала девушка.

-А ничего. Ему ты скажешь то же самое, что говорила в полиции у себя в Пайде. Всё, как есть, ничего не скрывая. И не стесняйся своего состояния. Не бойся, пусти всё на самотёк, и себя саму в том числе. Захочешь дрожать – дрожи, захочешь реветь – реви! Скажи, что ты уже дала показания, и тебе больше нечего добавить. Это уже его работа, а не твоя. И он будет видеть, что ты в таком состоянии, что от тебя чего бы то ни было добиваться нет смысла, по крайней мере сейчас. А покрывать Беса никто не будет, вот увидишь. Мы с тобой уже об этом говорили. Ну, миленькая – участливо говорил он, обняв её за плечи – успокойся. Ты уже большая девочка, будь умницей. Во сколько он тебя вызвал?

-Сегодня, в течение дня…

-Ты знаешь, Оля – ожидание смерти хуже самой смерти. Поехали, я отвезу тебя туда.

-Нет, нет… Я поеду на трамвае… Ещё не хватало, чтобы они нас видели вместе…

-Оля, у тебя что, мания преследования? Кому какая разница, с кем тебя увидят?

-Нет, нет, Андрюша, не надо! Я не хочу лишний раз создавать проблемы…

-А нету никаких проблем. А впрочем, как знаешь – махнул рукой Попов.

Она открыла дверь, и птицей выпорхнула из машины. Попов смотрел, как она быстрой, нервной походкой семенила в направлении трамвайной остановки.

 

…Учитывая возможное состояние Ольги, Козлов понимал, что рассчитывать на неё как на ценного свидетеля, нет никакого резона, а потому предпочёл почерпнуть возможно больше информации из других источников – от своих пайдеских коллег, по факсу. Чтобы как можно меньше задавать вопросов Ольге, и не вгонять её в ещё больший шок.

Вкратце дело обстояло так. 28 июня около шести часов вечера Ольга пришла в гости к своей знакомой Ренате М. (1970 г.р., работает продавщицей в ларьке). В тот момент, когда пришла Ольга, у Ренаты больше никого не было. Чем занимались – известно, чем. Сплетничали, да смотрели какую-то мелодраму под сухое винишко. (Не напиваться же – обеим на работу завтра). Уже позже – где-то в десятом – пришёл ещё приятель Ренаты, некий Геша, а с ним – ещё двое, Толян и этот самый Беспалов. Все трое были изрядно навеселе. На квартире у Ренаты все «вели себя чинно». Через некоторое время Ольга решила пойти домой, Толян торопился на какую-то встречу, а сама хозяйка квартиры желала уединиться с кавалером. Поэтому Ольга, Толян и Беспалов покинули квартиру одновременно. Беспалов напал на Ольгу прямо в подъезде, оглушил её ударом «в поддых», завёл в подвальное помещение, где и изнасиловал в теплоузле.

Рената М. уже на следующий день была допрошена пайдескими полицейскими. Геша оказался не кто иной, как Геннадий Соловьёв, член местной преступной группировки, правая рука лидера, Алексея Елизарова, по кличке Лёха Жерло. Правда, сама Рената утверждала, что её приятель «охраняет каких-то бизнесменов», и о его связях с криминальными структурами даже и слыхом не слыхала. Анатолия Криворучко она знает лишь в лицо, а кто он такой и чем он занимается, её не интересует. По данным полиции, этот Криворучко – сам бывший сотрудник правоохранительных органов, ныне – активный член той же группировки, по кличке Дукалис. Виталия Беспалова Рената характеризует как «хулигана, пьяницу и дебошира», но «такого» она от него не ожидала, и была искренне удивлена и возмущена. В отношении же Ольги она добавила, что «у неё что – языка нет, что ли? Не хотела выходить вместе с ними – могла бы и ещё у меня сидеть, сколько ей угодно».

Были допрошены (если можно так выразиться) и Соловьёв с Криворучко. (Ну, какой же это допрос? – думал Козлов. – Ах, Ваше благородие, господа бандиты! Простите – бизнесмены! Не соизволите ли вы что-нибудь нам сказать, относительно того или сего? Ах, не соизволите? Ну, тогда тысяча извинений, премного благодарны… Что за страх, что за благоговение, прямо какой-то культ этой братвы!). Криворучко показал, что когда он был у Ренаты, ему позвонил сосед и попросил срочно приехать. Тогда он позвонил со своего же мобильного некоему Дмитрию, а через пятнадцать-двадцать минут этот самый Дмитрий перезвонил ему, и сообщил, что стоит уже у подъезда Ренаты. Это подтвердили и сосед, и Дмитрий Перепёлкин (по данным полиции, он тоже входит в ту же группировку). То же самое подтвердилось и при распечатке разговоров по мобильному телефону Криворучко. Что касается Соловьёва, то тот выражал также полное недоумение. По словам обоих, с Беспаловым их не связывало вообще ничего, кроме совместной выпивки, «ну, ещё купи-продай», а насчёт Ольги – Соловьёв разделял мнение Ренаты, Криворучко же недоумевал, почему та не попросила его проводить. В общем, как Попов и предсказывал – всё валили на Беспалова, благо дело, о его смерти уже всем было известно. Ну, и естественно, после той пьянки у Ренаты ни один, ни второй больше Беспалова не видели и ничего о нём не знали. Впрочем, Козлов на то и рассчитывал.

О том, что вечером придёт Беспалов, не знала ни сама Рената, ни, тем более, Ольга. Рената не знала даже, что придёт Соловьёв – «он всегда заваливается без приглашения» - так она ответила на вопрос беседовавшего с ней комиссара. В ходе самого застолья, Беспалов на Ольгу не обращал никакого внимания и, в общем, не давал никому никакого повода для беспокойства. Разве что слишком усердно наливался водкой. Этим всё и объяснялось. Да, хорошее объяснение. Всё можно объяснить, оправдать, списать на пьянку. Изнасиловал женщину – да по пьянке клин вставил. Убил человека – и не помнит, как… Никто ни в чём не виноват – это хмель такой-сякой, бес попутал…

Правда, обращали на себя внимание некоторые маленькие детали. Например, за считанные минуты до смерти, Беспалову звонили с автомата, находившегося около бара. В том же самом баре в тот вечер были и Соловьёв, и Криворучко, и Перепёлкин – их видел местный патрульный полицейский. То есть, теоретически, Беспалова мог убрать любой из них – вызвать его, под тем или иным предлогом, на условленное место, а там и… Но тогда причём тут красный «Москвич»? А почему бы и нет? Почему бы пайдеским ухарям не грабануть магазин в Вяэна-Йыэсуу, не захватить Феоктистова, а вслед за ним – и Лаптева…

В одном подъезде с Ольгой проживает также некий Воронов. По словам матери, Семёновой Антонины Петровны, именно с Вороновым Ольга и уехала в Таллинн. Обращал на себя внимание тот факт, что у него машина была – «Москвич-2140», да к тому же ещё и красный!

Но интуиция опять указывала на Попова. Что именно Попов стоял за этим убийством. Что именно ему Беспалов перешёл дорогу. Но как? Чем? Вот на этот вопрос Козлов ответить не мог. Для этого ему и нужна была Ольга.

А у Попова были свои соображения на её счёт. Вот сходит она к этому Козлову, потом придёт и всё расскажет. И Попов уже будет иметь представление, что у этого Козлова на уме, хотя приблизительно, он и так об этом догадывался. Разумеется, Козлов будет зондировать её насчёт Попова, может, ещё и про Феоктистова спросит. Но тут Попов не сомневался – Ольга, хоть не столь умна, чтобы перехитрить Козлова (хотя для этого нужен не столько ум, сколько коварство и изворотливость; была бы на её месте Лена по прозвищу Софи Лорен – ей бы это точно удалось, но та сегодня занята, той сегодня ехать в морг смотреть на этого же Беса, только уже не с Козловым, а с Ферзём или с кем-то из его людей), но и не столь глупа, чтобы «светить» Попова, даже сам тот факт, что она с ним вообще знакома.

…Когда Козлов увидел Ольгу воочию, его подозрения относительно Попова ещё больше укрепились. Одновременно с этим взыграла злость: вот везёт же этому мерзавцу на красивых женщин!

-Здравствуйте, Ольга Николаевна, проходите, садитесь. Меня зовут Пётр Александрович Козлов, я веду дело по Вашему заявлению.

Она нерешительно прошла, села на предложенный Козловым стул.

-Всё, что я могла сказать, я уже указала в заявлении. Больше мне добавить нечего.

-Дело приняло несколько иной оборот. Теперь его ведём мы – с расстановкой сказал Козлов, смотря Ольге прямо в глаза. – Виталий Беспалов у нас.

После этих слов Ольгу объял неописуемый ужас. Её лицо исказилось, глаза округлились, сама она задрожала и заёрзала на сидении. Из этого Козлов сделал свой вывод – ей известно о смерти Беспалова.

-Успокойтесь, Ольга Николаевна. Вам ничего не грозит. Просто в связи с этим мы узнали некоторые новые подробности, и сейчас необходимо это прояснить. Вы знаете вот этого человека?

Он показал ей фотографию Попова. Увидев его, Ольга пришла в ещё больший ужас.

-Нет… не знаю – в испуге она замотала головой.

-Успокойтесь, подумайте, вспомните. Где, когда, при каких обстоятельствах Вы могли видеть этого человека.

Ольге стоило неимоверных усилий хотя бы частично собраться, взять себя в руки, но всё равно её волнение и нервозность бросались в глаза.

-Не могу… Не помню. Как его имя?

-Андрей Попов – ответил Козлов, отмечая про себя, что при упоминании этого имени, Ольгу охватил новый приступ дрожи.

-Мне это имя ничего не говорит – ответила Ольга, не находя себе места, но всеми силами стараясь скрыть это.

-А вот Беспалов утверждает, что именно из-за Вас у него с Поповым были разногласия. И что это нападение было предпринято в качестве меры воздействия на Попова.

-Значит, Беспалов меня с кем-то перепутал. Он был пьян, как сивка-бурка.

-Ну, уж Вас ни с кем не спутаешь – улыбнулся Козлов.

-Не знаю, чем этот Беспалов мог объяснить свою выходку. Вы считаете, что это его оправдывает?

-Нет, не считаю. Я считаю, что все, кто виновен в этом грязном преступлении, должны понести за это соответствующее наказание. Как тот, кто совершил это злодеяние, так и те, кто подтолкнули его на этот поступок, а Вас – в этот тупик, где Вы оказались наедине с преступником.

-А… - хотела было произнести Ольга, но тут же запнулась.

«Андрей здесь ни при чём!» - прочитал её мысли Козлов.

-Я Вас слушаю. Не торопитесь, успокойтесь – сказал Козлов. – Если хотите, у меня есть валидол и валерьянка.

-Нет, спасибо, не надо… Вы считаете, что в этом виноват… кто-то ещё?

-Не только считаю, но и уверен в этом. И здесь наши интересы должны полностью совпадать. Например, Вы можете потребовать с преступника компенсацию за моральный ущерб, за ущерб здоровью.

-Не мне его судить. И не мне разбираться в их грязных закулисных делишках. Пусть этот Петров, или как его там…

-Попов? – поправил Козлов, отметив про себя, что Ольга слишком уж переигрывает.

-Или Попов – сказала Ольга. – Это уже их с Беспаловым дела. Я знаю одно: что это сделал Беспалов. А если в этом есть необходимость, устройте нам очную ставку.

-В этом нет никакой необходимости. Это он? – Козлов протянул ей фотографию.

-Он, а кто же ещё?

Таким образом, дело можно было закрывать. С покойного уже были взяты пробы, которые полностью соответствовали следам выделений, оставленных насильником.

-Но я могу Вам устроить очную ставку с Поповым. После того, как я сам с ним встречусь. Скажу пока лишь одно: сокрытие и умолчание – не в Ваших интересах. Так что, если Вы хотите что-то ещё изменить, или добавить – то я Вас слушаю.

-Нет, нет… Я не думаю, что могу чем-то ещё Вам помочь.

-Хорошо. Тогда такой вопрос: кто из Ваших знакомых был в курсе того, что с Вами произошло?

-Не знаю. Я даже матери об этом не говорила. У нас ведь городок, как большая деревня. Но узнать – почему-то быстро все узнали. Вот я и решила на некоторое время уехать – боялась мести от дружков Беспалова.

-А кто его дружки? – живо откликнулся Козлов.

-Кто-кто… Уголовники, такие же, как и он сам. Конкретно назвать никого не могу – Вы сами понимаете, почему.

-Понимаю. Боитесь, что это чревато осложнениями. Что Вы не располагаете никакими конкретными доказательствами, что такие субъекты, как Елизаров, Криворучко, Перепёлкин, да и даже любовник Вашей подруги, Геннадий Соловьёв - являются уголовниками. Но здесь Ваши опасения напрасны. Ни Соловьёв, ни Криворучко не одобряют действий Беспалова. Напротив, они негодуют. Криворучко, например, говорил, что Вы могли бы попросить его проводить Вас. А Соловьёв, да и сама Рената, уверяют, что Вы должны были остаться. Им непонятно, почему Вы ушли вместе с Беспаловым.

-Конечно, конечно. Все такие чистые, никто ни в чём не виноват. А как они, такие чистые, оказались с этим насильником в одной кодле?

Это Козлов и сам прекрасно понимал. Опять его номер не прошёл – его предыдущий трюк был направлен на то, чтобы вынудить Ольгу проговориться, что ей, так или иначе, известно о смерти Беспалова.

«А как, в таком случае, ты оказалась с ним в одной кодле?» - мысленно сказал он. – «Какого, спрашивается, чёрта ты вообще отправилась к этой Ренате, если прекрасно знаешь, что за сомнительный сброд там шляется! Местные уголовники, которых весь город знает наперечёт и в лицо! Зачем вообще тебе такая подруга? Чтобы на дармовщинку кормиться крохами с барского стола? Ведь, как известно, братва своих любовниц балует; не жалеет на них ни денег, ни кулаков! Вот и Рената твоя – живёт слишком уж шикарно для обыкновенной ларёчницы, хоть и приторговывает из-под полы водкой. Зато её «покровитель» и «утешитель» может к ней завалиться в любое время дня и ночи, ещё и привести с собой целую шайку таких вот бесов… Что же ты, дурочка, сразу-то не ушла? Вот и наказали тебя за твою же глупость, по закону дороги: какова бы ни была авария, всегда в той или иной степени виноваты оба. Если один участник вдруг делает на дороге глупость, хороший водитель всегда предпримет меры, чтобы избежать несчастья».

-Скажите, Ольга, а у кого из Ваших знакомых есть красный «Москвич»?

-У Вити Воронова, это мой сосед. Только не есть, а был – он как раз ехал в Таллинн его продавать.

-Вот как? Очень интересно. Ну, и где же теперь этот Витя?

-Не знаю. Наверное, в Пайде вернулся. Я с ним приехала в город, а там он по своим делам поехал, я по своим.

Виктор Воронов и в самом деле вернулся в тот же день в Пайде, только уже на «Жигулях». Его «Москвич» был снят с учёта. Во вторник, 29 июня, он весь вечер находился дома, что подтвердила и его жена. Но ведь родственники, как известно, не являются свидетелями. Хотя Козлову казалось маловероятным, чтобы женатый человек, (даже если предположить, что у него с Ольгой была связь), поехал убивать Беспалова в отместку за изнасилование Ольги!

-Ну, а вот из этих людей Вы кого-нибудь знаете?

Он разложил перед ней фотографии.

-Нет, никого не знаю. Вы извините, я нехорошо себя чувствую.

-Хорошо. На сегодня я Вас отпускаю, подпишите вот эту бумагу.

-До свидания – сказала Ольга, наскоро поставив закорючку на листе бумаги.

-До свидания – ответил Козлов.

Значит, опять ему придётся любезничать с этим скользким, как угорь, Поповым. Задавать ему вопросы, якобы невпопад, и собирать косвенные улики, которые ещё далеки от того, чтобы переходить в прямые. Чтобы потом, в один прекрасный момент, заявить: «А вот в прошлый раз Вы мне на этот же вопрос ответили вот так-то. Так, где же Вы мне солгали, господин Попов? И с какой, спрашивается, целью?». А Ольга - точно Попова знает. Она даже чуть не проговорилась; во всяком случае, себя выдала. И на этих фотографиях тоже узнала, скорей всего Феоктистова. Потому-то и поспешила сразу уйти, сославшись на плохое самочувствие.

«Приставить за ней шпика, что ли» - подумал Козлов. – «Наверняка ведь эта милая девушка, прямиком отсюда, отправится - если не к самому Попову, или Феоктистову, то, во всяком случае, эти орлы уже сегодня будут в курсе дела».

Хотя Ольга особых подозрений не вызывала. Или просто чувство жалости к ней мешало Козлову объективно оценивать ситуацию?

Из этих раздумий его вывел телефонный звонок. Ему сообщили об аварии на 37-м километре Пярнуского шоссе…

 

В это время красный «Москвич», за рулём которого сидел Феоктистов, а рядом с ним – девушка, подрулил к моргу. Возле этого низенького невзрачного здания стоял чёрный «Мерседес» с «грустными глазами».

Девушка вышла из «Москвича» и стала озираться по сторонам. Из «Мерседеса» вышел высокий рослый мужчина в строгом чёрном костюме, и спросил её: «Ты кто?». Она ответила просто: «Алёна». Он сказал ей: «Пойдёшь со мной», после чего подошёл к «Москвичу» и сказал водителю коротко: «Жди». Затем из «Мерседеса» вышел ещё один, и они втроём направились в здание.

Санитары уже знали, кто нужен этим людям. Этот «клиент» и без того уже принёс им массу хлопот. При виде Беспалова, у девушки началась настоящая истерика.

-Нехорошо мальчик сделал. Мне его не жалко. Теперь пойдём, поговорим с тобой.

Второй начал тем временем что-то втолковывать старшему санитару.

Когда первый вышел из здания морга вместе с девушкой, он подал Феоктистову знак стоять и ждать. Его насторожило то, что эту Алёну привёз сюда именно красный «Москвич».

Лена же, однако, знала своё дело.

Она росла красавицей, и уже в пятнадцать лет выглядела – ну, пусть не взрослой, но довольно привлекательной девушкой. Как раз летом 90-го, за девять лет до описуемых событий, она продавала мороженое на базаре, ходила на пляж, и вообще была охотницей до всяческих шуток и розыгрышей. Ещё в школе, она посещала драматический кружок, что и решило, в какой-то степени, её будущее.

За ней увязывался один противный пацан. Ему было девятнадцать лет, он был некрасивый, неинтересный, к тому же глупый и самовлюблённый, но у него были богатые родители. Лене он совсем не нравился, но она охотно его дразнила – принимала от него подарки, ходила с ним по кино, кафе и прочим увеселительным местам – за его счёт, почему бы и нет? Тот же хотел близости. Девочка была ещё девочкой, то есть в полном смысле этого слова, хотя природа уже давала о себе знать, что детство сменяется юностью, и в ней уже созревали потаённые, доселе ей неведомые, чувства. А был у неё тогда ещё один друг – это был Андрей Попов. Вот он-то и подал ей идею: а давай того Урюка, как они его прозвали, проучим, как следует! Пусть его родители раскошелятся! Девочка боялась. В конце концов, Андрей и лишил её невинности, однако осторожно, чтобы не повредить плеву – этот ритуал предоставлялся жертве. А в тот же вечер были коктейли и танцы – Лена и тот Урюк. Глазки, прикосновения… Урюк возбудился, Лена «ломалась», тот же воспринимал это, как обычное женское заигрывание, и уже лишь потом он понял, что её сопротивление не было показным. Когда увидел кровь. Вдобавок ей было всего пятнадцать лет.… Разумеется, родители этого Урюка выложили немалую сумму, чтобы спасти сынка от верной тюрьмы, зато вскоре Андрюша Попов обзавёлся «Жигулями» девятой модели.

Актёрский талант бывшей участницы художественной самодеятельности был оценён по достоинству – и самим Андреем Поповым, и его друзьями. Сколько раз уже приходилось подобным образом кого-то дурачить, сочинять легенды, водить за нос даже следователей. И зачастую автором сценария был этот простой, неприметный, даже порой кажущийся забитым Мишка Феоктистов, режиссёром-постановщиком – энергичный и неотразимый Андрей Попов, а исполнительницей одной из главных ролей – сама Лена, или Алёна. Только теперь ей было уже не пятнадцать, а целых двадцать четыре, и она играла очередную роль в очередном спектакле режиссёра Попова.

Наконец, она вышла из «Мерседеса», и тот же самый детина с ней. Она поспешно села в «Москвич». Феоктистов начал заводиться, но детина дал ему знак стоять, и ленивой походкой подошёл к нему.

-Ты откуда?

-Я таксист – простодушно ответил Михаил.

-Как зовут?

-Мишей меня зовут. Можешь ксивы проверить, если надо – Феоктистов испытывал одновременно и страх, и неприязнь.

-Да на черта мне твои ксивы? Попова знаешь? От него ты?

-Знаю, но не при делах. Он рулит там, я тут.

-Ладно. Ты нас не видел, ничего не знаешь. Езжай, мужик.

Детина вынул из кармана скомканную пятидесятикроновую купюру, и швырнул её в открытое окно «Москвича». После чего так же вперевалочку зашагал к своему «Мерседесу», поглядывая – уехал ли «Москвич» или маячит ещё здесь.

У Феоктистова остался мерзкий осадок. В душе он ненавидел всех «крутых» - за их грубость, наглость, вседозволенность. За их неуважение к людям, и неумение или нежелание, поставить себя на чужое место. За эти нелепые «понятия», по которым они живут, деля всех людей на «высшие» и «низшие» сословия, то бишь «братву» и «лохов». Он ненавидел их лексикон, их методы, типа «разводить», «за базар сажать на бабки», и ему было глубоко чуждо и ненавистно всенародное благоговение, преклонение перед «крутизной». И он завидовал Попову, который знал таких людей, но чувствовал себя в их обществе, как рыба в воде, и даже умел использовать их в своих интересах.

-Ну, как? – спросил Феоктистов.

-Всё нормально – ответила девушка.

У неё осталась диктофонная запись этого разговора. Хоть её и подвергли беглому осмотру, никому даже и в голову не пришло, что несчастная жертва умудрилась притащить с собой диктофон, и так хитро его спрятать, что никто и не догадался. Ну, а если бы этот спектакль не прошёл, у Попова в запасе имелся крайний вариант – те самые секретные доспехи Чингисхана, которые находились под Питером. Гвардия Его Преосвященства.

Эта гвардия не имела никакого отношения к той группировке, в которую входил Коля Питерский. Это была коммуна, не признававшая никакой иерархии, никакой субординации, никаких законов, кроме «закона Шарикова» - «взять всё, и разделить – всем поровну!». Это были люди, которым было терять абсолютно нечего, которые уже давно числились умершими или без вести пропавшими, и которым, в случае чего, было абсолютно всё равно, кто перед ними – Козлов или Королёв, Генерал, Ферзь или Мурат Борисов.

…Когда-то в двадцатые годы, на одной из мусорных свалок близ Питера, образовалось сообщество этих людей, отличавшееся от остальных бродячих «профсоюзов» тем, что если те собирались по какому-либо общему признаку, то здесь же всё было смешано, как в доме Облонских. В эту «коммуну» входили бывшие дворяне и капиталисты, бывшие белогвардейцы и беспризорники, беглые узники ГУЛАГа, «враги народа», уголовники, пьяницы и прочий разношёрстный сброд, впавший в немилость Советов. Человека, приходящего в то общество, спрашивали лишь об одном: «Как тебя звать?» - и так и называли.

После войны «коммуна» пополнилась всякого рода фашистскими агентами, предателями, дезертирами, саботажниками и прочими людьми без роду и племени. Но это никого не интересовало. Здесь строго запрещалось кичиться своим прошлым и попрекать чужим. Сюда приходили, чтобы хоронить своё прошлое среди отбросов, и кто бы кем ни был в прошлой жизни, здесь он становился просто Ванькой, Фомой или Тимофеичем – каждый выбирал себе имя сам. Здесь были все равны, и всё полагалось делить на всех. Это уже воспринималось, как само собой.

Потасовок среди них за всю историю не было. Наоборот, эти люди, загнанные в угол, всегда держались друг за друга, что им и помогало стойко выдерживать и облавы, и удерживать свои «сферы влияния» от других «геологических мафий» и «бомжовских профсоюзов». Здесь помнят только два случая – одно «крысятничество», то есть воровство у своих, и одного бывшего «блатного», который припомнил некоему собрату, что тот был в своё время на зоне «петухом», и что теперь ему «в падлу» есть вместе с ним. Обоих - и «крысу», и «бывшего», кичившегося своим прошлым и унижающего за чужое – приговорили к смерти, чтобы не разлагали дух «коммуны». Их всей толпой забили насмерть, и бросили на съедение воронам и бездомным собакам.

Вот этим людям Андрей Попов, которого здесь называли «Кардинал» и «Ваше Преосвященство», привозил то, чего им не хватало больше всего. А у него самого, особенно в те времена, когда он работал с дядей Сёмой, этого «товара» было в избытке.

Он привозил им женщин.

То были и наркоманки, и «проштрафившиеся», и искательницы приключений, промышлявшие своим ремеслом, не считаясь с Чингисханом – не только проститутки-одиночки, но и всяческие «клофелинщицы» и им подобные, или бывший «товар», который дядя Сёма по тем или иным причинам «выбраковывал» - например, за нарушение правил безопасного секса, за употребление наркотиков, не говоря уже о явном вредительстве. Все проходили одну и ту же процедуру – их накачивали наркотиками, держа по несколько суток в полной тьме и безвестности, затем в грузовых микроавтобусах, контейнерах или фургонах вывозили за пределы Эстонии, предварительно позаботившись о том, чтобы не проверяли, что же находится в кузове. И их судьба уже вершилась помимо них, потому что их пути пересеклись с Чингисханом. И, согласно его теории, этих женщин, как мусор, вывозили на свалку. На пожирание тем, кто называл Чингисхана, а затем и Попова, «Ваше Преосвященство». Попов знал, что при помощи этой «коммуны» он сможет подмять кого угодно.

Ему уже приходилось пользоваться услугами этой «коммуны». Это были проверенные люди, верные и надёжные. Кроме этого, это давало ему возможность сохранять полное алиби.

Но ни Алёна, ни Феоктистов об этом не знали. Эти варианты Попов будет обдумывать позже – при прослушивании кассеты. А пока он был занят совершенно другим.

…Выйдя из здания полицейской префектуры, Ольга тотчас села на трамвай, проехала до центра города, вышла на Манежной улице, после чего пошла плутать переулками – мимо рыбного магазина, цветочных киосков, обошла вокруг универмага. Она всё время оглядывалась – её не покидало ощущение, что за ней следят. Наконец, она подошла к карточному таксофону, и набрала номер Попова.

-Это я – сказала она. – Перезвони через пятнадцать минут на этот номер.

Пятнадцать минут она ходила вдоль витрин и киосков, делая вид, что её интересует их содержимое. Чтобы как-то скрыть своё волнение, она надела солнечные очки. Так как погода была ясной и солнечной, это не вызывало никаких подозрений. Ей вслед оборачивались мужчины, но вовсе не потому, что они были полицейскими или бандитскими «следопытами», а совсем по другой причине. Впрочем, к этому Ольга уже вполне привыкла, но сейчас это её особенно раздражало. «Да лучше б я была костлявой, плоскогрудой уродиной, или сальной полутонной коровой. Надоели уже эти похотливые взгляды, эти пошлые лица и липкие руки, смотреть тошно!» - думала про себя Ольга. Спустя условленное время она вновь подошла к тому же самому автомату, и вздохнула с облегчением – никого рядом не было.

Таксофон затрещал, на экране высветилась надпись – «входящий звонок».

-Алло – Ольга нервно сорвала трубку с рычага.

-Ну, здравствуй, разведчица Кэт! – сказал в трубке голос Попова. – Чем вызвана такая необходимость?

-Давай встретимся. Где-нибудь на нейтральной территории. Они меня подозревают. Спрашивали про разных людей… Это не по телефону…

-Я с «Симпеля» звоню, так что никто не узнает, чей это телефон. Ты думаешь, что за тобой пасут?

-Думаю. Я не знаю, я боюсь… Похоже, у них…

-А по-моему, у них просто паранойя. Так что это их уже проблема, а не твоя. Ладно, чтоб ты так не переживала… Поезжай, сними номер в гостинице. В любой, в какой хочешь. Когда устроишься, прогуляйся до телефонной будки и позвони на номер, который я тебе сейчас скажу. Записывай. Девятнадцать, двадцать восемь, четыреста два. Записала?

-Записала… Так где я эту гостиницу найду?

-Где, где… Поезжай в Нымме или в Пяэскюла, там эти маленькие гостиницы на каждом шагу. Или куда-нибудь в сторону Пирита. А можешь купить на любой заправке план города, и выбери сама, куда поедешь. Так будет лучше для тебя же. Не останется причин для беспокойства.

Спустя час Ольга позвонила на номер, продиктованный Поповым уже с другого таксофона.

-Привет. Я остановилась в гостинице на Линну тее.

«Ох уж эта женская логика!» - подумал Попов. То Ольга терзается тем, что за ней якобы следят, всячески конспирируется, уже сам Попов ей подыграл – купил карту эфирного времени, пустил в дело свой старый мобильный телефон, который «про чёрный день» возил в бардачке – и тут же она снимает номер в гостинице в десяти минутах ходьбы от дома, где живёт её отец и бабушка. С таким же успехом она могла бы позвонить Попову и из дома, да ни на какую не на карточку, а на его официально зарегистрированный мобильный номер.

-Где ты сейчас?

-На троллейбусной остановке.

-Хорошо. Видишь впереди микрорайон, если идти от центра?

-Вижу.

-Вот, иди по этой улице прямо, по правой стороне. Пройдёшь метров двести, там «Макдональдс». Встретимся там через полчаса.

…Ольга сидела за столиком перед «Макдональдсом», не спеша ела гамбургер, и потягивала сок через соломинку. Тёмно-синий «Фиат» заехал на площадку возле заправки, и остановился с другой стороны.

Девушка доела гамбургер, допила сок, встала из-за столика и осторожно пошла к «Фиату». Андрей встретил её весьма радушно.

-Ты в порядке? – спросил он, обняв и поцеловав севшую в машину Ольгу.

-Я-то в порядке… Короче… Они подозревают тебя. Что ты в этом замешан.

-Кто – я? – искренне удивился Попов. – Вот уж точно Козлов параноик! Ну, и как же я в этом замешан?

-Он сказал, что Беспалов у них. Я сказала, что согласна на очную ставку.

-Молодец, правильно сказала. Видишь, какая ты умная девушка! Ладно. Где ты остановилась?

-И Бес будто бы сказал им, что ревнует меня к тебе. Ещё и про Мишку меня спрашивали – сказала Ольга. – У тебя есть сигареты?

-Ты же знаешь – я только сигары курю. Ладно, по дороге куплю. Тебе какие?

-Что-нибудь полегче. «Барклай» или «Винстон–Суперлайтс».

-Ну, ты сравнила тоже. Литовская дешёвка, выдаваемая здесь за оригинал, и настоящий шведский табак. – Попов тронулся с места и стал разворачиваться.

-Оля, не забивай ты себе этим голову – сказал Попов, когда они уже подъезжали к гостинице. – Это всё обычные ментовские штучки. Хотят заставить тебя говорить то, что они хотят слышать. Так что, ты всё правильно сделала. Могла бы даже и наорать на этого Козлова. Мол, ты что, до инфаркта хочешь меня довести со своими расспросами и подозрениями? Что ты и так не в себе, да ещё и он морочит тебе голову. Что тебе и так уже мерещится, чёрт знает что. И, по всей видимости, скоро понадобится психиатр. Так пусть оставят тебя в покое, и разбираются сами со своим Бесом и всеми, кто там с ним связан.

-Ты знаешь, Андрей… Мне и действительно он скоро понадобится. Я так не могу больше. Мне везде…

Тем временем «Фиат» уже остановился у гостиницы. Попов заглушил мотор, и перебил Ольгу на полуслове - развернул её лицом к себе и прильнул губами к её губам.

-Я тебе сегодня буду вместо психиатра – прошептал он ей, когда они поднимались в номер.

Дверь за ними закрылась, и они остались наедине. Оставим и мы их, не станем вдаваться в тонкости, какую «релаксационную терапию» применил в данном случае на практике этот психотерапевт-самородок.

 

А Козлов был брошен в холодный пот – можно сказать, прямо перед его носом, красный «Москвич» совершил свой очередной подвиг. Где в этот момент находился Попов, было известно. Его видели все таксисты – сначала на одной стоянке, потом на другой. Алиби Феоктистова было также проверено – тот полдня возил одного и того же клиента. Лаптев уже числился в розыске. Виктор Воронов к делу совсем не причастен – это был один из тех редких случаев, когда действительно имело место случайное совпадение. Козлов вновь вызвал Феоктистова, чтобы тот опознал своих захватчиков – не в покойном, так в Перепёлкине, Криворучко, и прочих, чьи фото уже имелись у Козлова. И если это действительно кидовцы, то их должен опознать и Лаптев.

Но с Лаптевым дело приняло совершенно другой оборот.

Жена хватилась мужа после двух суток отсутствия последнего. Решила проверить гараж. Там и обнаружила ужасающую картину – его красный «Москвич», прежде чем покинуть родной дом, прикончил заодно и хозяина – тот умер более суток назад, в результате отравления угарным газом. Кроме угарного газа, в крови покойного была обнаружена лошадиная доза амфетамина. Врачи вынесли вердикт – Лаптев заснул после вызванного наркотиком многодневного бодрствования, в запертом гараже, при заведённом двигателе. Очевидно, заглушить мотор или отворить ворота гаража у него уже не хватало сил, поскольку не спал он как минимум неделю.

Беседа с Ларисой Мельниковой – женой Лаптева (пусть не официально, но всё же), тоже ничего не прояснила. По её словам, муж постоянного места работы не имел, а всё время «подрабатывал то там, то там; надо же как-то концы с концами сводить». О том, что её муж употреблял наркотики, жена не знала, но в последнее время у неё возникали такие подозрения. «В каком-то странном состоянии стал бывать. То вдруг необычайно оживлялся, что раньше за ним не наблюдалось, становился каким-то чрезмерно деятельным, активным, и при этом непоседливым и болтливым, как подросток. То наоборот, замыкался в себе, ни с кем не разговаривал, словно чего-то боялся. Появились вспышки агрессии, но без явной направленности. Или наоборот, тоска и подавленность. Вот тогда я и поняла всё. Он только отмалчивался или отшучивался. Вообще, с тех пор отчуждение у нас пошло». О связях или знакомствах мужа, жена также ничего не знала. «Я только знаю наших общих знакомых, но и с ними тоже он в последнее время перестал общаться. А о том, с кем он этой гадостью травился, я ничего сказать не могу. Он регулярно названивал какому-то Алику, назначал ему встречи. Наверное, Алик и есть торговец этой отравой».

Угонщик тоже не оставил никаких следов. Поскольку на замок гараж заперт не был, туда мог войти любой, кто угодно. По словам той же Мельниковой, в гараже у Лаптева был телевизор, «ну, и всякое барахло там. Электроника разная. Ещё ружьё было духовое. А теперь ничего нет – всё уволокли. Наверное, в «Москвич» погрузили да увезли, подумали, что Женя просто напился да и спит у стенки».

О том, что неделю назад на её мужа было совершено нападение, жена тоже не знала. «Вы знаете, он в последнее время вообще ничего мне не говорил. Жили фактически каждый сам по себе. Даже спали порознь. Я пыталась как-то вызывать его на откровенность – всё безуспешно. Всё нормально, образуется – вот такой был ответ. Мне казалось, у него были какие-то неприятности, просто он не хотел меня в это посвящать. Он и сам говорил, что мне нельзя беспокоиться. Тем более что у меня подозревалась беременность. Он ведь всегда был такой добрый! Только в последние два месяца…».

Были установлены личности погибших в результате аварии на Пярнуском шоссе. Ими оказались Нина Глушкова и Всеволод Можаев. Здесь же Козлова ожидала первая маленькая удача: Феоктистов опознал Можаева. «Это он угрожал мне пистолетом!» - сказал он.

-Вы уверены? – переспросил Козлов.

-Сто процентов – подтвердил Феоктистов.

Козлов также поинтересовался и насчёт пайдеских. Ни одного из них Феоктистов не знал. Снова тупик.

Схема всё усложнялась и усложнялась. Козлов считал, что имеет дело с разветвлённой преступной группировкой (скорее даже – с несколькими), в которой красный «Москвич» играет роль своеобразной «визитной карточки», подобно «чёрной кошке». Но какое отношение может иметь одно к другому? Ладно, взрыв «Шкоды» можно расценить, как разборки внутри этой преступной группы. Покойный Всеволод Можаев направлялся в бега – его и наказали. Лаптев - тоже вряд ли умер просто в результате несчастного случая. Ему запросто могли помочь; теперь на очереди вполне может быть и Феоктистов. Предстояло ещё проверить искорёженные взрывом вещи Можаева – не взяты ли они часом из лаптевского гаража. А что до Попова с Феоктистовым, то против них не было ни одной улики. Один – свидетель приезда тёплой компании на пикник, закончившийся кровавой дракой. Другой – жертва вооружённого захвата, причём теперь мертвы и один из преступников, и вторая жертва. Хотя сейчас уже невиновность Лаптева вызывала сомнения. Даже если Феоктистов совершенно невиновен, и не знал Лаптева, то сам Лаптев мог знать Феоктистова. Или даже не знать – клиентом Феоктистова, попросившим его отвезти за город, мог быть и знакомый Лаптева. Лаптев вполне мог организовать такое мероприятие, увидев в городе машину, точно такую же, как и его собственная, да ещё такси. Попросить своего знакомого взять это такси, а дальше уже дело техники. Подгадать время, и так далее, и тому подобное. То, что Феоктистов остановился в лесу и стал ждать, когда пройдёт автобус, чтобы потом «подхватить» опоздавшего пассажира, дабы не возвращаться порожняком в город – вполне логичная закономерность. Даже в городе все таксисты так делают. Где в начале первого ночи такси кружат, как осы над вареньем? Правильно, возле остановок общественного транспорта, потому что всегда найдётся кто-нибудь, кто опоздал на последний автобус или троллейбус; а это уже потенциальный клиент.

Пока Феоктистов опознавал по фотографиям покойных, а Козлов терялся в совершенно противоречивых догадках, Попов, наоборот, твёрдо знал, что ему следует делать. Убедившись лишний раз в своей неотразимости - при помощи Ольги – он съездил домой, переоделся, принял душ, после чего направился прямиком «с корабля на бал» - к Жанне.

Он уже знал, что сегодня её мужа, Ерошкина, (кстати, тоже Андрея), нет дома – он будет отсутствовать аж до девяти утра; а ребёнка на выходные забрала бабушка. И поэтому он, Андрей Попов, может рассчитывать уже совершенно на другой приём.

 

-Вот что, Попов, тебе уже однажды было сказано… - возмутилась Жанна, открыв дверь и увидев опять Попова с розами.

«Собрала все последние силы, опять та же маска. Высокомерие, неприступность и твердыня. Только хвататься ей теперь не за что, так что будем брать штурмом».

-Господа, снимите маски! Бал окончен, тушим свет!

Жанна попыталась закрыть дверь, но не тут-то было. Попов сунул ногу в дверной проём, и вошёл в квартиру.

-Вот так-то оно лучше будет, чем разговаривать через порог.

-Андрей, что за наглость? Я сейчас…

-Сударыня, Вы забываете роль. Вашей игре не хватает естественности. Посмотри на себя – а глаза-то тебя выдают!

-Хватит паясничать! – с напускной строгостью сказала Жанна, хотя на самом деле ей хотелось от души рассмеяться. – Уйди, и не кривляйся!

-А суфлёр-то болен! А правила этикета надо помнить! Когда джентльмен дарит даме цветы…

Попов взял её руку в свою, и поцеловал, и лишь после этого Жанна успела её отдёрнуть.

-Я сейчас позвоню в полицию и мужу.

-Полный провал! – Попов сунул ей цветы под платье, прямо под грудной вырез, и театрально хлопнул в ладоши. – За роль Пенелопы тебе двойка с минусом.

В ответ Жанна ударила Попова по щеке.

-Ты не умеешь даже заигрывать с мужчинами! – воскликнул Попов. – Какое издевательство над великой древнегреческой трагедией! Гомер бы на тебя обиделся. Экзамен не сдан! Двойка с минусом! Переходим к следующему дублю!

-Это тебе двойка с минусом за наглость и за хамство.

-Нет, мне как раз пятёрка с плюсом – за режиссуру. Ты играла Пенелопу в спектакле Гомера, теперь ты играешь уже в моём спектакле, только сама не знаешь, кого. Вот ты и кинулась на роль маленькой капризной девочки, которой мама говорила: Не ешь конфетки от чужого дяди! Это бяка!

Он говорил так убеждённо и выразительно, что она не устояла. Она смотрела на него с восхищением, хоть и пыталась держать себя в руках. А он, в свою очередь, не мог этого не заметить.

-Смените грим! Он Вам не к лицу. Суфлёр – уволен! Маэстро – музыку! Танцуют все!

Попов притянул к себе женщину, обнял её одной рукой за плечи, а другой – за талию, и пристально заглянул ей прямо в глаза.

-Андрей… - она собрала все свои последние силы.

Он вскинул её на руки, склонил голову и впился в её губы. Сперва она пыталась его оттолкнуть, но уже мгновение спустя она закрыла глаза и отвечала на его поцелуй.

-Да, ты права, дорогая. Меня действительно зовут Андрей – сказал он, осторожно ставя её ноги на пол, но не выпуская из объятий. Он взял её лицо в ладони, опять поцеловал в губы, провёл рукой по груди.

-Пойдём, посидим где-нибудь. Обсудим наш, так сказать, бизнес-проект.

А через минуту он уже сидел у неё в гостиной и смотрел телевизор, а она красилась, причёсывалась, душилась – одним словом, собиралась.

-Ну, как я вам? – спросила она, вернувшись в гостиную уже в дорогом вечернем платье, прижимая к груди пышный букет алых роз, подаренный ей Поповым. Попов же заметил, что и его прошлый букет тоже находился здесь – в хрустальной вазе, на секции из чёрного дерева.

-Камей – шик! В этот парижский вечер вы – королева бала! – ответил Попов. Пусть теперь Жанна голову ломает над тем, откуда ему известно, что она пользуется именно этим мылом. Пусть, например, решит, что он – эксперт по парфюмерным запахам. Только ему этого не требовалось. Упаковку из-под этого мыла он узрел в мусорной корзине.

Он взял её за руку, закружил по комнате, танцуя.

-А ты всё такой же – вздохнула она.

-Мы – это то, что Вам нужно! – ответил он. И хотя всё, что он говорил, всё, что он делал, и напоминало игру – то ли театрального, то ли даже циркового артиста, но это было красиво, выразительно, завораживающе и захватывающе.

Они вышли из подъезда и сели в тёмно-синий «Фиат». Попов мягко, и в то же время стремительно, тронулся с места – так, чтобы Жанну откинуло на спинку сиденья, чтобы у неё перехватило дыхание. Несколько лет для неё слетели с плеч долой. Он опять стал для неё тем прежним Андреем, которого она встретила в дни своей молодости, и влюбилась в него без памяти – он умел ошеломлять. Так же поступил он и сегодня.

«Фиат» подрулил к Гранд-Отелю, или же – к гостинице «Таллинн», отремонтированной французами. Попов припарковал машину у самого входа в ресторан «Три Мушкетёра».

-Бог создан не для вас, пока на белом свете есть Гасконь – продекламировал он, подавая даме руку при выходе из машины.

Она здесь никогда не бывала – по ней это видно. Что ж, и это плюс. Главное – не переставать удивлять, изредка прибавляя ностальгических ноток. Несколько тысяч крон, истраченных на сегодняшний вечер, окупятся ему сторицей.

Шампанское! Первый тост – за успех. Вот она с интересом смотрит меню. Что ж, сегодня она – королева бала, сегодня каждое её желание – закон, каждый её каприз диктует моду…

Ещё шампанское! За удачу! Чёрт возьми, молодцы французы – знают толк в хорошей еде и выпивке!

Попов подошёл к администратору и вручил ему кассету. Будьте добры, поставьте именно эту. Здесь Джо Дассен. Как раз то, что надо. Большинству посетителей – как раз от тридцати до сорока. Да и сам Андрей его ещё застал, когда был совсем ребёнком. Жанна была чуть постарше – в возрасте первых прогулок и поцелуев. Тем лучше – у неё создастся романтический настрой. А главное – такая музыка располагает.

«Salut». Значит, пора выпить за встречу. А вот теперь пора приглашать женщину на танец. Потому что «L’ ete indien» специально для этого и существует. Что такое медленный танец, в полумраке, да ещё разогревшись хорошим французским шампанским?! Уже прелюдия к близости, а уж тем более в исполнении такого превосходного партнёра, как Андрей Попов. Он искусно вёл женщину в танце, кружил, приподнимал над полом, обнимал, целовал, ласкал и не давал ей ни секунды опомниться. А она, зачарованная сначала тем, как он это делает, вся отдалась во власть нахлынувшего, столько лет дремавшего, чувства. Теперь она уже не колебалась. Конечно, дом, работа, муж, ребёнок – всё это есть, всё это нужно и прекрасно. Но хочется же всё-таки отдохнуть от этой повседневной круговерти – на то есть будни; но сегодня – праздник, и она хочет просто пожить одним этим мигом и насладиться им. Не размышлять о проблемах, а лишь чувствовать, ощущать жизнь и себя в ней. И Бог с ним, с этим разводом, вместе с сопутствовавшими ему обстоятельствами – уже сколько лет прошло. Люди меняются, и вообще зачем нужна была эта гордыня, эта обида – всё! Бойкот Попову! Теперь же Жанна была уверена, что это были предрассудки, комплексы, которые она переросла, причём лишь сегодня. Потому что те чувства, которые она сейчас испытывала, были ей чрезвычайно приятны, хоть она и боялась себе в этом признаваться. Словно она впервые открыла нечто неизведанное в самой себе, увидела истинный смысл жизни. Словно она лишилась невинности, испытав на себе всю гамму чувств, о которых доселе имела лишь иллюзорные, фантастические представления, как поётся в песне Павлика Морозова про Алису. В той песне, которую она, Жанна, когда-то слышала у Попова. Так женщина, легко и приятно, незаметно для самой себя, погружалась в сильнейший гипнотический транс.

Попов постоянно держал её в состоянии «захватывания духа» - своим завораживающим взглядом, выразительными жестами, неожиданными сюрпризами. Она слышала музыку, слышала его голос, и её будто уносило волной от окружающей действительности.

-Ты слышишь музыку? – шептал ей Попов. – Давай помечтаем. Ты хочешь быть счастливой, ты стремишься к этому. Перенесись туда. Представь себя там, где бы ты находилась. Ты там. Ты там. Тебе хорошо. Ни о чём не думай, просто расслабься и наслаждайся жизнью. Завтра утром ты пойдёшь к Третьякову, и спросишь, что ему надо. Третьяков сам тебе всё скажет. Ни о чём не думай, просто расслабься и наслаждайся жизнью. Жизнь – это когда тебе хорошо. Ты – красивая женщина. Ощути это. Этим не обязательно гордиться, это надо просто чувствовать. Ты – женщина. Ты – венец творения. И это прекрасно. Доверься своим чувствам. Только сердце может сказать женщине правду. Послушай своё сердце, и иди по его зову. Ты сделаешь всё в точности так, как скажет тебе Третьяков. Оставь сумятицу рассудка, доверь себя сердцу. Ты любима. Ощути это. Ты желанна. Ты неотразима. Это не оценки извне, ты сама почувствуй это. Чужие мнения тебя не интересуют. Нет больше никого, кроме тебя и того, кого ты желаешь. А завтра ты пойдёшь к Третьякову. Сейчас, в данный момент, нет больше никого, кроме тебя и того, кого ты желаешь. Ты совершенна! Да, ты совершенна! У тебя всё так, как и должно быть. Завтра Третьяков скажет тебе, и ты сделаешь так, как он скажет. Но это будет завтра, а мы живём сегодня. Живи! Живи, и ощущай каждое мгновение жизни, и получай от него то, что ты хочешь от него получить. И наслаждайся этим, ведь именно в этом есть смысл жизни. Не случайно Бог создал Адама и Еву в раю. Но того рая уже нет, зато есть у каждого свой. Только надо его найти. Завтра ты пойдёшь к Третьякову, и спросишь его, и он тебе скажет, что надо делать. Это будет завтра. Ты можешь всё, если хочешь – останови время! Ты всесильна! Ты ищешь свой рай, так перенесись же туда! Больше нет ничего чужого. Ты в раю! Весь мир создан для тебя. Весь мир у твоих ног. Больше нет слова «надо» и слова «нельзя». Есть только то, к чему ты стремишься. То, чего тебе хочется. То, что тебя радует. И это всё – там, куда тебя ведёт твоё сердце. Ты счастлива. Ты преисполнена любви и радости. Ты любишь жизнь, ты познала всё, что искала, ты можешь всё, что ты пожелаешь. Настал миг озарения, твой звёздный миг. И время остановилось!

Он шептал ей эти слова – сначала сидя за столиком, потом – уже танцуя, потом – опять сидя за столиком, обняв её и держа её руки в своих. Его голос, мягкий и вкрадчивый, на фоне Джо Дассена… Со стороны это могло напоминать сеанс гипноза. Но Жанне не было никакого дела до того, что там со стороны. Она внимала голосу Попова – а впрочем, все женщины любят ушами – и каждое его слово вызывало в её душе бурю. В ней вдруг проснулось нечто, что в ней дремало уже несколько лет, а впервые дало о себе знать как раз в девяносто третьем, вот с этим самым Андреем. Она всем своим существом почувствовала себя – нет, не осознала умом, а именно ощутила, душой и телом – что она не только жена, мать, дочь, сестра, хозяйка дома, деловая дама, подруга, любовница и Бог знает, кто ещё. Всё это роли, которые она играет, и для успешного их выполнения ей нужен рассудок, а она сама – Женщина, венец творения Божьего, и это прекрасно. И слава Тебе, Господь, что сотворил её Женщиной, и наградил её тем, что не присуще никому, кроме как истинной Женщине; а именно – женским сердцем и женской интуицией, которые никогда не врут. И, ощутив это, она не стала обращаться к рассудку, не стала задаваться вопросами, освободилась от внутреннего конфликта: «стòит – не стòит? А что завтра? А чего ради?» - и почувствовала громадное облегчение. Ибо её сердце прыгало от сладкого томления, а интуиция подсказывала, что дальше будет ещё лучше. И она пошла по зову сердца, то есть по зову человека, чей голос всколыхнул в ней эти чувства, это открытие и самопознание. Она краснеет, закрывает глаза, и их объятия всё более и более откровенны, пусть и в одежде. Потому что главное не это, а то, что она при этом чувствует. Уж сегодня Попов покажет ей рай, сама Ева ей позавидует. Ведь глупый Адам не знал, что вообще значит быть мужчиной, а стало быть – и не был им, а был мальчишкой. Потому что мужчина – это тот, кто осознаёт, что он – мужчина, и что это гордое слово значит. Кто этого не осознаёт – тот не мужчина, ведь таковыми становятся не сразу. Мужчина – лишь тот, кто способен разбудить в женщине Женщину, снять с неё все маски и стать самой собой, для чего она Творцом и была создана. Кто этого не может – тот не мужчина, тот мальчик, и неважно, сколько ему лет, и сколько партнёрш он сменил. А женщина без мужчины – оставим это без комментариев.

И теперь, ощутив это всё сполна, и что, видит Всевышний – это хорошо; что так и должно быть, ибо это естественно, задумано самим Богом, и свободно от всяческих условностей и самообманов – женщина будет стремиться к мужчине. Причём к тому, кто откроет ей эту истину. Как всё просто и гениально! Один вечер прояснил то, чего она искала все свои тридцать лет. В чём смысл жизни? Да в самой жизни! Чтобы жить и наслаждаться ей! К чему вся эта суета вокруг да около, если от этого времяпрепровождения всё равно одна усталость, а жизнь, как таковая, подменяется сменой ролей? Не зря Андрей, сразу, как появился, сказал: это театр! Снимите маски!

Жанна привыкла руководствоваться умом и здравым смыслом, и, исходя из этого – действовать; ну, разумеется, и отношением: любо-не любо, но если надо… Лишь во время занятий любовью она напрочь теряла рассудок и отдавалась своим ощущениям. Но одно дело – ощущать любовь, влечение, страсть, и совсем другое – ощутить себя, свою сущность, без ролей и масок. «Только сердце может сказать женщине правду». Чего же она хочет, к чему же она стремится? Ответ банален – к счастью. Это ей сказал даже Андрей. Но что же ей нужно для счастья? Мозг, молчи – не нужны стереотипы! Квартира, деньги, положение, связи – это лишь материальное благополучие, а вовсе не счастье; богатые люди чаще всего несчастные, особенно женщины. Потому что должны постоянно идти на компромисс с собой, и идти не по зову сердца, а по велению обстоятельств, опять-таки, правит бал рассудок. А вот что надо тебе, раба Божья Жанна, чтобы быть счастливой? Сердце говорит… Конечно, сразу же ребёнок вспомнился. Но ведь роль матери уготована женщине самим Богом, самой Природой, и если тебе об этом говорит сердце, а не лишь чувство долга – последнее ведь не чувство вовсе, а осознание, снова через рассудок – значит, эта роль твоя истинна, и да поможет тебе Господь быть хорошей матерью. Что ещё нужно? Семья? К чёрту все условности, что Жанна чувствует со своим мужем, с Ерошкиным? Симпатия – да. Общие интересы – это ещё как посмотреть. Ну, ещё привычка. Привыкли уже, притёрлись друг к другу. И секс. Самая заурядная, обыденная процедура, подобная приёму пищи. Захотелось – и в кровать, утолили голод – и опять всё по кругу. Так что - от Ерошкина ей одно для счастья надо – стабильность, уверенность. В том, что завтра всё будет хотя бы так же, как сейчас. И эта стабильность – это единственное, чего ей не хватает в… От этих мыслей заколотилось её сердце. Она нашла ответ. Первое слагаемое её счастья – это Андрей Попов. Чтоб он был. Пусть не всё время рядом, но чтоб он был. Чтоб жил. Чтоб устраивал ей эти праздники. Чтоб давал ей возможность быть самой собой. Ибо он – первый и единственный – открыл ей это всё. Он непредсказуем, таинственен – и в то же время дьявольски прекрасен. Кто он – уж не сам ли Люцифер, ибо у ангелов жизнь протекает в идиллии, в постоянстве; выражаясь на современный манер – в стабильности и размеренности, а Андрей же… Но именно эти демонические черты придают ему ещё больше очарования, неповторимого и необыкновенного. Да, это он! Он, освободивший её из оков, давший ей то, что не мог никто другой – ни до него, ни после!

«Кто бы ты ни был – мой демон ты, или мой ангел-хранитель – неважно, главное – ты есть! Не покидай меня! Я люблю тебя, Андрей!»

Эти мысли она произнесла уже вслух, вздрогнув, и, очевидно, удивившись тому, что она это сказала – ведь она уже давно поклялась себе, что впредь никогда… Нет, в отличие от Ерошкина Попов всегда будет для неё закрытой книгой. Но что лучше – постигать по строчке нечто новое и удивительное, испытывая при этом радость и наслаждение, или перечитывать одну и ту же книгу, которую уже знаешь наизусть? Что ж, пусть тогда Ерошкин будет для неё «Книгой о вкусной и здоровой пище» или «Краткой бытовой энциклопедией». Ну, а Попов…

Их губы соединились. Он чувствовал, что она слабеет, что она трепещет, что она шокирована этим открытием, что он дал ей правильную установку, и теперь она, несмотря на запреты со стороны рассудка, чувствует к Попову безграничное доверие, граничащее с безрассудством и самоотверженностью. Она жаждет его, как только может жаждать женщина; и её чувство – гораздо большее, нежели обычное вожделение, а естественное, неодолимое стремление к любви и счастью. Ибо индийскими Ведами было сказано, что жизнь без любви не есть жизнь. А суть любви, её высшая кульминация – в соединении: Он и Она сливаются в единое целое, и это уже не два разных индивидуума, но единая личность высшего порядка. В Библии сказано – «не двое, но одна плоть», но при этом забыто – «не двое, но одна душа», «не двое, но один дух»; и лишь достигши этого состояния можно испытать счастье. В гармонии с собой, Природой, Богом, всей Вселенной – и любимым человеком. Она жаждет этих мгновений; пусть коротких, пусть нечастых (ну, а вдруг?) – но главное, что в её жизни есть Он. Андрей Попов.

Она обвила руками его шею. Они целовались: она – страстно, не в силах сдержать своих чувств, он – медленно, изящно и волнующе, разжигая её всё больше и больше.

Кончилась кассета. Поставили другую – не французскую, но всё же – «Энигма». Что называется, без комментариев. Те, кто уже в почтенном возрасте, возмущаются: они не приемлют такой музыки, а потому скучающе садятся за столик; зато те, кто помоложе, кто застал пору расцвета популярности этой группы, снискавшей репутацию «лучшего фона для интима» как раз в пору юности, влюблённости и свиданий – те обрадовались. Это давало возможность потанцевать медленные танцы, со всеми сопутствующими атрибутами. В такие заведения молодые люди приводят девушек, как правило, чтобы «шикануть» и добиться взаимности – так что, радуйтесь, ребята – «Энигма» для вас кстати. Так подумал про себя Попов – сам же он преследовал несколько иные цели.

Она взяла его руки, положила их на свои пышные, приподнявшиеся от волнения и желания, груди, издала вздох…

-Ты устала, дорогая – сказал Попов. – Хватит танцевать. Давай сядем.

Он взял её за руку. Она покорно последовала за ним. Он посадил её за столик, налил бокалы.

-За счастье! – предложил он.

-За тебя! – выпалила она и, жадно глотнув, сказала: - Давай поедем отсюда, Андрюша, милый! Я вся угораю, я не могу больше!

-Что с тобой, Жанночка? – заботливо склонился над ней Попов, обняв её за плечи. – Такой чудесный вечер…

Она вновь не сдержалась и поцеловала его в губы.

-Он чудесный… я запомню его на всю жизнь, но… - Её голос звучал приглушённо, она запиналась от волнения, хотя умом, может быть, и могла понимать, что никакой настоящей любви тут нет и в помине, что это всё искусно сыгранная роль. Но она была во власти чувства, уже пребывая в глубоком трансе, её уже жгло, и это было сладостно, и в то же время мучительно. – Андрей… вечер уже кончился, уже ночь… Так пусть же эта ночь у нас с тобой будет такая же чудесная, как и вечер.

Она с трудом подбирала слова.

-Я люблю тебя! – страстно шепнула она. – Здесь нам мешают. Поедем!

Попов, будто бы нехотя, встал из-за столика, подозвал администратора, расплатился и, коротко бросив «сдачи не надо», направился к выходу. Необходимости в красивых жестах в адрес Жанны уже не было. Она сама вскочила, схватила его под руку и, торопя его своей спешной ходьбой, пошла. Она уже не могла скрыть своё нетерпение. Попов усадил её в машину, сел сам, и задал явно риторический вопрос:

-Ну что, дорогая? Предпочтём прогулку по ночному городу, или по живописным предместьям нашей столицы, которая, хоть и не Париж, но всё же славен…

-Андрей, прошу тебя. Ты и так выпил, какие прогулки? Может, лучше возьмём такси?

-Разве я много выпил? – театрально рассмеялся Андрей. – Ну, чтоб душа твоя была спокойна… - он достал из бардачка алкометр, и дунул. Стрелка оторвалась от нулевой отметки, поколебалась в зелёном секторе, затем опять вернулась в исходную точку – Попов за весь вечер выпил глоток шампанского и три фужера тоника.

Положив прибор обратно в бардачок, Попов повернул в замке ключ зажигания, и почти бесшумно тронулся с места. И уже спустя несколько минут «Фиат» мчался по Палдискому шоссе - вдоль акватории Штромки и Рокка-аль-Маре, мимо зоопарка и злополучного пятачка с лунапарком и «Хесбургером», где удалые кидовцы «меняли лошадей», мимо строек и пустырей – в Ыйсмяе, где Жанна жила с мужем. А ещё через четверть часа, Попов уже вновь переступил ту дверь, которая, совсем ещё недавно, хлопала перед его носом.

Не успел Андрей снять даже туфли, как женщина сама набросилась на него, осыпая всё его лицо ласками и поцелуями, раздевая его буквально на ходу, чтобы убрать последний барьер, стоявший на её пути к заветной цели – одежду. И теперь Попов мог уже попросту расслабиться, и наслаждаться теми ласками, что с такой щедростью и нежностью дарила ему эта красивая, опытная и сексапильная женщина. Но не это его цель. Это он всегда успеет. А сегодня он должен сам «командовать парадом». Он не должен сегодня упускать инициативу – как в танце. Он лучше знает, что ей нужно. Потому что - то, что он придумал для этой ночи, было для неё ещё ново. А она, как он её и учил – почувствует сердцем, что так лучше. А сердце женщины не врёт… У неё уже сформировалась установка в подсознании – всё, что он ей делает – то приятно, хорошо, и лучше, чем кто-либо другой. Да и он сам постоянно это подтверждает.

Она вновь взяла его руки, положила их на свои груди, надавила на них своими ладонями, с мольбой глядя ему в глаза. Он же убрал руки с груди. Она действует спонтанно, он – преднамеренно. Она жаждет ощущений, он – иного вознаграждения.

Он держал инициативу в своих руках, позволяя ей при этом всё, что она захочет, лишь бы это не мешало ему осуществлять задуманное. Он действовал медленно, растягивая прелюдию, постоянно держа женщину в сладострастном трепете предвкушения, при этом избирал совершенно необычные приёмы, что ещё больше повергало её в трепет – необычность. Она чувствовала себя так, словно вновь теряет невинность. Он же продолжал доводить её до исступления. И вот он почувствовал этот момент – она больше не может ждать. Она возбуждена до предела. Она мучается, требует разрядки, и уже готова лезть на стену. Но ему только этого и надо. Такое ожидание лишь усилит ту радость, которая последует после.

Её лицо приобретает страдальческое выражение. Ожидание и возбуждение уже не столь сладостны, сколь мучительны, она чувствует почти физическую боль – сосущую боль в животе, разрывающуюся изнутри грудь; а он же накаляет её всё больше и больше…

Она издаёт стон. Затем вырывается непроизвольный вскрик. Значит, сознание уже полностью отдыхает. Значит, Жанна уже живёт только одним Андреем Поповым.

Значит, пора. Вот настал долгожданный для неё миг – они соединились. Но она жаждет шквала, бурана, а он же продолжает священнодействовать – нарочито медленно и необычно, вызывая в ней всё новые, ещё неизведанные чувства, сильные, но совершенно не те, что она привыкла испытывать. Ну и чёрт с ними, с привычками – то было ничто, то было удовлетворение инстинкта, значимо лишь то, что сейчас. И он её не разочаровал – она испытала это, но это были не стремительные полёты навстречу, это были вихри, судороги, всё её тело сводило и резко отпускало, внутри всё взрывалось, и невозможно выразить это словами. Волны взрывов и судорог качали её одна за другой, их много, целое море, но и оно кончается, а маэстро любовного искусства вдруг одним лёгким движением опрокидывает её на себя и доводит её до высшей точки, до кульминации, до пикового момента – и вот он наступил, и был гораздо сильней, чем когда-либо за все те годы, что она встречалась и жила с мужчинами.

Необычайно бурный и долгий экстаз, сменился чувством невесомости, и вместе с тем – блаженства, истинного счастья, идиллии – и нескончаемой любви и благодарности к нему, к Попову. То, что она испытала сегодня, было у неё впервые. Кроме Попова, на это не способен никто. Он это осознавал. Она дарила ему нежные, благодарные ласки, шептала тёплые слова, при этом всё её лицо сияло.

-Я, кажется, попала в сказку – сказала она.

-Похоже – ответил Попов. – Смотри, скоро карета тыквой станет.

Она рассмеялась – просто, по-детски, ласково шлёпнула его пальцем по носу, и снова обняла. Она чувствовала приятную усталость и засыпала, доверчиво уткнувшись головой ему в плечо. Он её гладил, и всё же поглядывал на часы.

-Андрюша, милый, что ты не ложишься? Поспи, отдохни – время ещё есть.

-Мне уже ехать пора.

-Я не о том. Ты что-то от меня скрываешь. Тебя всё время что-то мучает. Скажи мне – легче станет.

-К чему говорить о проблемах? Делу время, потехе час.

-Как знать. И всё-таки – что это? А вдруг я ревную?

И он, словно нехотя, махнув рукой, выдохнул, брезгливо поморщившись:

-Красный «Москвич».

-Всё будет хорошо, милый – ответила она. Её лицо сияло, выражая счастье, восторг, блаженство – и готовность на всё ради Него. Андрея Попова.

Он вновь поцеловал её в губы, и встал с постели. И уже через пятнадцать минут тёмно-синий «Фиат» с включённым плафоном «такси» не спеша катил по кольцевой дороге Ыйсмяе в направлении автобусного парка.

А Жанна сладко спала – ни дать ни взять: примерная жена, мать семейства, хозяйка дома, ожидающая возвращения мужа. А вот и он сам – заходит в квартиру, снимает туфли, проходит в комнату, равнодушно садится в кресло и включает телевизор, не обращая на жену никакого внимания. Она просыпается, лениво потягивается…

-Кушать есть что? – спрашивает муж. И ей становится обидно.

-На кухне в микроволновке, пойди да разогрей – так же равнодушно ответила Жанна.

Он идёт на кухню, затем возвращается и раздевается, чтобы лечь.

-Как дела? – спросила она.

-Нормально. А ты чем занималась?

-Роза с Викой заходили. С ними была. Потом отдыхала. Устала.

-А что твоё платье в ванной?

-Это Ленка принесла, вчера ходила со своим, на какой-то званный ужин. А я что, после неё его повешу, что ли? Постирать же надо.

Он ложится на постель и отворачивается лицом к стене.

-Сегодня не будем – буркнул Ерошкин.

-Ну и не надо – с лёгкостью ответила ему жена, и уже с неким вызовом: - Я и сама сегодня не хочу. Устала – простодушно добавила она, и тут же встала с постели.

-Что это ты устала? – проворчал муж. – Отдыхала ведь целый день!

-Просто устала. Настроения нет ни на что. Итак кручусь, как заводная, целыми днями.

-Где ребёнок?

-У матери.

-А почему он там, а не дома? Ты, в конце концов, мать!

-Слушай, не так давно ты отправил меня в командировку, а сам почти на целый месяц отдал ребёнка няне. И то, пока мать не забрала. Пойми ты: ребёнок всё чувствует. Тем более мать сама хотела взять её на выходные. Так пусть уж лучше два дня побудет там, если там ей хорошо. Бабушка её и накормит, и присмотрит, и поиграет, а вечером придёт мама, и заберёт девочку домой. Ребёнок ведь ни в чём не виноват, и нечего вымещать на ней своё недовольство и раздражение.

-Тогда хоть бы платье после этой своей Ленки постирала. Нас в среду Виктор ждёт.

-А оно у меня одно-единственное, что ли? И вообще – причём здесь я? Хочешь – иди, я его и по телефону могу поздравить.

-Ты чего, белены объелась? Мы люди семейные, и должны…

-Кому мы чего должны? Идти туда вместе, и сидеть, скучать? Ладно, тебе есть, о чём с ними говорить, но если мне не о чем? В конце концов, жена не галстук, который обязательно носить на все мероприятия. В прошлый раз у Никитина – Валера был один, Игорь был один – и ничего. Кому какое дело?

-Ну, во-первых, Валера был с женой в ссоре, там уже дело разводом попахивало…

-Как бы не подумали, что и у нас тоже! Да хватит уже жить по шаблону! Я жить хочу. Понимаешь – жить! А не убивать время впустую, его и так уже слишком много убито. И вообще. Давай соберёмся, съездим все вместе в деревню. Я сто лет там не была. И по мне уже все соскучились, ни тебя, ни ребёнка и в глаза-то не видели. Отдохнём хоть от этой канители.

-У тебя и точно крыша поехала. Что там делать – коров доить? Потерпи до августа – в августе все едем в Сочи.

-А в твоём этом Сочи что делать? Деньгами на ветер сорить, и маяться со скуки? Уже ведь были там, ну, и что там такого? Ты привык… А ты хоть раз в жизни был в деревне? Ты знаком с моей роднёй? Ты видел мою бабушку, или ещё кого… Для тебя это каменный век! Ты же цивилизованный!

-Хватит с жиру беситься! Бери себя в руки! – раздражённо буркнул Ерошкин. – Вся фирма берёт в августе коллективный отпуск, и едем в Сочи. Что ты капризничаешь?

-А какое мне дело до фирмы? Вон, молоденькая эта Стелла – давно уже хочет занять моё место. И скатертью вам всем дорога! Лично мне надоело заниматься этим, с позволения сказать, бизнесом. Надоело строить мордашки толстосумам, чтобы они заключали с вами сделки. Надоело всю жизнь делать то, что скажут и что решат другие. Я уже не школьница, в конце концов. Тем более что недвижимость и лес никогда меня не интересовали. Поэтому из вашей фирмы я уйду, и открою своё дело. Я буду выращивать цветы.

-Что ты несёшь? Ты хоть понимаешь, что ты говоришь? Какие ещё цветы, к чёртовой матери?

-Живые! – ответила Жанна. – А именно – редкие сорта. Я всё прекрасно понимаю. Я думала об этом не год, не два. Я личность, а не мордашка. А вы мне уготовили роль Чебурашки – стоять в витрине и привлекать внимание прохожих. То с этими моделями, то с этим казино, теперь ещё ваша фирма. Чтоб у богатых мужиков слюнки текли, и они становились сговорчивее. Хватит, я не Чебурашка! Я хочу делать то, к чему лежит душа. Я открою своё дело. Вокруг меня будут женщины, которые тоже любят цветы, и которые будут работать с душой. Денег я у тебя не прошу. Я найду их сама.

-И с кем же ты будешь? С Викой и Розой? Или с Леной?

-Они здесь ни при чём. У меня есть хорошие подруги. А Вика и Роза – у них своё дело. Они поняли, что хватит жить по инструкциям, надо жить по зову сердца. И живут, а не тратятся на исполнение всяческих условностей. И им же легче. Вон, посмотри на Розу – ей сорок лет, а разве скажешь? Потому что она живёт, и радуется жизни, она свободна, ей никто и ничто не мешает. У неё любимое дело, любимый муж, любимые дети. Неужели тебе приятно жить, как роботу – по программе?

-Вот что, хватит! – буркнул Ерошкин. – Мечтать хорошо, но надо головой думать. Пусть твои подруги делают, что хотят, а ты будешь заниматься своим делом.

-Это уже не тебе решать, что моё дело, а что нет.

У Ерошкина потемнело в глазах. Для него, человека, привыкшего к размеренной жизни и считавшего, что такой уклад и есть счастье, избегавшего, даже боявшегося каких бы то ни было перемен – сегодняшнее утро стало громом среди ясного неба. Он был в замешательстве. К тому же он устал.

-Не болтай глупости – проворчал он. – Ложись спать, или иди, проветрись. Проснусь – поговорим. Цветов ей, видите ли, захотелось…

-Поговорим – спокойно ответила она. – Я тоже решаю не с бухты-барахты.

И вдруг его осенило. Он приподнялся на постели, уставился на жену, которая сняла ночную сорочку и стала куда-то собираться. Долго смотрел на неё, и ничего не мог понять; а потом встал, подошёл к ней и прошипел:

-А ну-ка, посмотри мне в глаза! С кем это ты… я ж не дурак…

-Бедный мой маленький Андрюша! – рассмеялась женщина. – Ты как Беликов, человек в футляре: всё у тебя по циркулярам. Если женщина хочет что-то изменить в жизни, и восстаёт против постылой, бесполезной траты времени - значит, у неё любовник. Как гениально! Да будь у меня любовник, разве бы я предлагала тебе ехать в деревню? Пробила бы и ему путёвку в Сочи!

Жена продолжала собираться, а бедному мужу ничего не оставалось, как лечь спать. Он не мог понять, что для неё теперь настала новая жизнь. Она в одночасье стала другой. Она осознавала это. Она чувствовала это. И была преисполнена благодарности Попову, и стремилась к нему – душой и телом. Пусть изредка, но сполна. И она желала, всем сердцем желала спасти Попова.

Она думала о красном «Москвиче». И собиралась не куда иначе, как на встречу с адвокатом Третьяковым.

 

Понедельник, 5 июля 1999г. Город Таллинн, Эстония.

Было около полудня. Ласковый солнечный свет (лето действительно выдалось очень щедрым) плавно проникал в просторную, уютную комнату, обволакивая всю её незримой аурой солнечного тепла, отражаясь весёлыми зайчиками в каждом зеркале, в каждом стёклышке. Свежий, приятный лёгкий ветерок вливался – таким нежным было его дуновение – сквозь раскрытую форточку и был при этом спасением от духоты, подобно живительному роднику в пустыне – не нужен был даже кондиционер.

Таковы были первые его, Андрея Попова, впечатления от вновь наступившего дня.

Он вновь открыл глаза. На столике перед кроватью дымила кофеварка, наполняя воздух ароматом свежего, бодрящего крепкого кофе. И это было кстати.

Попов взглянул на свой «Эрикссон Т20» и подумал: а сколько он спал? Неужели четырнадцать часов – а он-то думал, сейчас где-то около восьми утра! Ночь промчалась в полном забытьи, после двух суток бодрствования – работа, разговоры с разными ненужными людьми, домогательства этого проклятого Пети Козлова… А женщины! После позавчерашнего марафона с Ольгой и потом с Жанной, Попов чувствовал себя выжатым лимоном. Господи, да неужели он больше никогда не встретит ту, с которой сможет отдохнуть душой и телом? Как когда-то мог себе это позволить с Анжелой…

Он усмехнулся, вспомнив вечер и ночь с Жанной. Да, там он был на высоте. Как говорил один классик – истинная ценность искусства – проникать к самым тонким струнам души. (Но недосказал – и играть на этих струнах). Это изречение любит повторять Мишка Феоктистов, говоря о музыке. Ну, а разве общение, и в частности – обольщение – не искусство, сродни музыке? Ибо здесь ты – и сценарист, и режиссёр, и исполнитель главной роли, тем более что действие происходит в реальной жизни, а не на сцене. А труд артиста нелёгок, и заслуживает признания. И вознаграждения.

Так думал он, улыбаясь своим мыслям. Слава Богу, сегодня у него выходной и он может восстановить силы. Он налил себе чашку кофе и, щёлкнув пультом, включил телевизор. Показывали знаменитый «Спрут».

Он опять посмотрел на свой телефон. Оказалось, сегодня утром ему трижды звонили, причём с одного и того же номера. Номер незнакомый, мобильный, хорошо запоминающийся. Кто же это мог быть? Жанна – вряд ли. У неё свой номер есть. От Ферзя, или от Генерала – те бы не звонили, приехали бы сразу, подняли бы Андрея прямо с постели. Полиция – да ну, кому он там нужен, окромя Козлова. Пайдеские – да ну их, не о чем ему с ними беседовать. Ольга? Ладно, хватит гадать. Кому нужно будет, тот перезвонит, а Попов лучше будет смотреть кино о храбром борце за справедливость, комиссаре Каттани (ещё один Козлов в карикатуре), его интрижках с графиней Ольгой Камастрой (Попов развеселился, представив в её роли Ольгу Семёнову: Козлов и Ольга! Оригинальная парочка!), и подлых кознях вездесущей мафии, и при этом смеяться. Убили молодого Лео Де Марию, а тот так ревностно служил закону! Прямо как оперативники из отдела у Козлова!

Тут запела мелодия звонка. Опять тот же номер.

-Андрей Попов Вас слушает, доброе утро! – приветливо ответил Попов, почему-то ожидая услышать женский голос. Но голос был мужской, немолодой, мягкий и в то же время волевой:

-Андрей Андреевич? С Вами говорит адвокат Терразини…

Попов сделал звук телевизора тише, чтобы, чего доброго, и вправду не заговорить с Терразини – например, об Ольге Камастро. Хватит дурачиться! Все шутки в сторону…

-… адвокат Третьяков Алексей Николаевич – вот кто на самом деле тревожил сон Попова. – Я ознакомился с материалами Вашего дела, и готов Вас принять в любое удобное для Вас время. Все подробности обсудим в личной беседе. Так, когда мне Вас ждать?

-Через час! – вырвалось у Попова. Вот так раз…

-Хорошо, сейчас у нас час… С двух до полтретьего я жду Вас у себя в бюро. Адрес знаете? Секретарю не звоните – звоните лично мне на мобильный.

Попов мысленно похвалил и себя, и Жанну. Вот вам и Терразини! Попов и вправду радовался, как ребёнок, ему даже не верилось. Он наскоро, точно рюмку водки, опрокинул чашку кофе, и стал спешно одеваться в свой лучший костюм, дабы предстать перед своим спасителем в надлежащем виде; при этом лихорадочно собирался с мыслями, готовясь к предстоящему разговору с адвокатом.

Одевшись, он позвонил в свою фирму и попросил связать его с Феоктистовым.

-Мишка, ты далеко?

-Я у Центрального рынка.

-Как там клиентура?

-Третий час стою, а так – бывает. А что такое?

-Слушай, ты ко мне сейчас можешь подъехать? Мне срочно, а я сам не в форме – устал от баранки, как верблюд.

-Могу, запросто. А тебе далеко?

-Нет, мне в Старый город. Но, всё-таки, сам знаешь. Как в песенке поётся – сейчас бы яблочка куснуть.

-Это без проблем. Жди через двадцать минут.

Феоктистов, однако, позвонил в дверь раньше. Попов был уже одет, причёсан, надушен, а весь его вид выражал нетерпение. Феоктистов, не зная причины, списал это всё на «яблоко», и так же спешил порадовать друга:

-Сейчас, будет тебе яблочко – спе-елое, наливно-ое!

Они прошли на кухню. Попов извлёк телефонную карточку, высыпал на неё белый порошок из пакетика, принесённого Феоктистовым, и стал перочинным ножом размельчать комки. Это был амфетамин, именуемый в народе «белый». Но это название было известно всем, потому для конспирации и придумали – «белый налив». Короче, яблоки – и баста! Кому надо – тот поймёт, а прочим вовсе не надо знать, что за яблоки ест иногда Попов. Да, увлекаться ими не стòит – пойдут проблемы по мужской части, а уж эта часть его и кормит, и поит, и выручает. И хоть он опытный посредник и на всяческих сделках и афёрах не одну свору собак съел, но всё же предпочитал иметь дела с женщинами либо через них; может быть, ещё и потому, что именно там он реализовывал все свои таланты в полной мере. Сегодня же предстоял разговор с мужчиной.

Вот в подобных ситуациях кому-то и бывают полезны «яблоки», известные ещё с двадцатых годов, и получившие распространение далеко за пределами медицины. Во вторую мировую их пожирали солдаты, а после войны амфетамин «полюбили» во всём мире. Студенты поглощали амфетамин во время сессий, вчерашние студенты – инженеры, научные сотрудники – тоже пользовались пригодившимся «эффектом», при раздумьях над своими открытиями да диссертациями. Применялось сие средство и в среде дальнобойщиков, причём настолько широко, что уже в 60-е годы в Штатах были приняты специальные меры. Зато в бывшей Совдепии амфетамин восходил на пик популярности, а в европейской её части – и подавно. К примеру, в Эстонии, в том самом 1999-м году, амфетамин был самым потребляемым зельем среди молодёжи, его предпочитали даже алкоголю, а дискотека или вечеринка без этого вредного «катализатора» была крайне редким явлением. В Таллинне дозу амфетамина было приобрести проще, чем даже иной ширпотреб. Любого сорта, в любых количествах, только плати! Конечно, для подростка, или для безработного это удовольствие дороговато, но уж куда дешевле, чем где-то ещё. О том, что эстонский амфетамин идёт на экспорт, и ценится уж куда выше, чем даже шведский – чуть ли не с гордостью писали газеты…

На карточке красовались две аккуратные кучки амфетамина, уложенные в виде полосок. Попов протянул другу стеклянную трубку – на мол, задувай.

-Я же сегодня свихнусь на «точке» - застенчиво проговорил Феоктистов.

-Чего – на «точке» почитаешь. Или потолкуешь с кем.

-Как «пробьёт» - и вдруг надо ехать! Такой облом…

-Дело хозяйское – заключил Андрей, поняв, к чему тот клонит, и сунул кончик трубки в нос. Другой кончик перемещался по гладкой поверхности пластиковой карточки, поглощая, подобно пылесосу, одну из полосок. Вторую полоску «занюхал» Феоктистов. После чего Попов запрокинул голову назад, и сидел, зажав обе ноздри и дыша ртом – ждал «прихода», то есть поступления вещества в организм. Феоктистов сидел, потирая ноздрю и шмыгая носом.

-Знаменито! – прокряхтел тот.

Попов довольно выдохнул, ощущая, как порошок растворяется в глотке, лаская горло приятной горечью, и как кровь, сдобренная стимулятором, со свежими силами разгоняется по всему телу. Усталость, сонливость, рассеянность – как рукой сняло, им на смену пришла энергия, решительность, быстрота соображения и жажда деятельности, в первую очередь – интеллектуальной. Не зря же студенты в Штатах перед экзаменами шли сначала за допингом, и лишь потом – в библиотеку.

Ощутив пробегание мурашек по коже, Попов на секунду расслабился, чтобы на миг насладиться действием допинга. И тут же собрался. Нет места сомнениям. Он уверен в себе, он знает, что он скажет, и чего будет добиваться. Остальное его сейчас не волнует – такова особенность амфетамина. Попов себя настраивал исключительно на красный «Москвич» - то есть на свою собственную роль в этом деле. Уж Третьяков мужик что надо; сможет понять, что Попов – вообще лишний свидетель, и ни к авариям, ни к ограблению, ни к чему ещё не имеет никакого отношения. Дружит с Феоктистовым? Так не он же его в лес посылал! Спит с Ольгой? А пусть сначала они это докажут!

-Ладно, чего – ехать пора, потом ещё перетрём эту беду – сказал Попов.

-Чего – к миледи? Королевская охота началась? – усмехнулся Феоктистов, когда они садились в «Москвич».

-Нет. Другие дела. Переговоры. Утрясти кое-что надо, мне ясная голова нужна, а то меня и так выжали за двое суток…

-Чего – Алёна довела? – опять засмеялся Феоктистов. – Она даже мне хвасталась.

-Нет, она как раз и не при чём – лицо Попова посерьёзнело. – Ладно, это мелочи жизни. Главное, что жив и в состоянии. Куда это ты едешь? – спросил он, когда Михаил, вырулив со двора напротив загса, вместо того, чтобы свернуть на Пярнуское шоссе в сторону центра, поехал вдруг по направлению к трамвайному кольцу.

-Я по обходной. Прямо ехать – больше в пробке простоим.

-Ты за рулём, тебе виднее – ободрил друга Андрей. – А помнишь, вообще за баранку сесть боялся, как я тебе сказал, что ты таксистом будешь, так ты аж в обморок упал. Небось, самому теперь смешно?

-Было такое – вздохнул Михаил. – Сам не пойму – как до того дошло? Вообще ничего не мог, от всего шарахался… «Уволиться» - и то смелости не хватало.

-Ты это брось – «уволиться». Нас на этот свет без спроса принимали, без спроса Господь и уволит. Просто знаешь, хорошо, когда так можно. По-дружески, и без комплексов. Сегодня я тебе, завтра ты мне…

-Причём тут это… Главное, чтоб понимали, не цеплялись за всякую фигню, а то я так от всего этого устал.

-Не парься, прорвёмся. Не 97-й. Нет уз святее товарищества, а друзья познаются в беде.

-Ну, в тебе-то, Андрюха, я давно уже убедился.

-Я тоже в тебе не сомневаюсь, и ты не давал к тому повода. Кстати, как тебе стало после «красного приказа»?

-Нехило. Выручки идёт больше раза в два. И всё равно не то – сейчас ведь никто на такси не ездит.

-Но всё-таки. Кто гонором не пышет – уже будет предпочитать тебя, а не вон, его к примеру.

-Ты, что ли, шефа надоумил?

-Это чтоб он не ворчал: зачем нам советские машины. Клиенты, видите ли, их не берут, а из-за какого-то старья себе проблемы создавать… А я ему: хорошо. У нас в фирме сколько советских машин, в смысле – такси? Не много, не мало – ровно дюжина. Может ли наш любимый шеф приобрести взамен дюжину новых машин? Ну, может-то он может, да только вряд ли хочет. Или что он предлагает – выкинуть двенадцать человек, причём все не первый год в фирме, и вместо них набрать новых, с улицы. С новыми импортными тачками, зато с них фирме один вред! Да тогда на тебя, сказал я Лёше, такие бочки покатят, что будешь ты последний день командовать. Тот же Иван на 21-й «Волге», устроит тебе третью мировую! А вот с клиентом другой вопрос. Сейчас бытует мнение, что всё советское хуже зарубежного. Нам это мнение не изменить, да и незачем – любой даже из наших двенадцати поменял бы свою телегу с ходу, если б мог. Может, кроме тебя – ты же такой фанат «Москвича» - а клиенту пойдём навстречу: скинем плату за проезд. Вот так и появились трояки у вас на стёклах. Что нашему обывателю главное? Чтоб дешевле!

-И что, Лёша так сразу и согласился?

-Ну, пришлось профсоюз тоже подключить, не с бухты-барахты же делать, ещё, чего доброго, и на карандаш возьмут. Ну, и в шахматы немного поиграли тоже.

-Шахматы? – многозначительно вскинул брови Феоктистов. – Тогда вопросов больше не имею.

-Зато как издали этот «красный приказ» - все совдепщики обрадовались, как трёшники повесили… Ты хоть доволен?

-День на день не приходится. У народа денег нет, а у кого есть – у всех свои машины.

-Будь оптимистом, Миша – такси было, есть и будет. Вот честно – «прёт» кататься?

-Если б нет, давно бы уже слинял. А что до «Москвича» - тут он замолчал, потому что «Москвич» подъехал к границе Старого города. К машине со стороны Попова подошёл контролёр. Тот распахнул свой бумажник, показал ему какую-то бумажку, и контролёр отошёл, сделав почтительный жест рукой.

-Мне туда – сказал Попов.

-Мой «Москвич» - продолжал Михаил – ещё шефа «Мерсу» фору даст. А про твой пепелац я вообще молчу.

-Да наслышан я о твоих подвигах с «Москвичом». От ментов ушёл, все друг в друга, а тебе хоть бы что. Все обалдели: что за «Москвич»? Привыкли, что неказист, а вот взять бы да подумать, что из него тоже можно что-то сделать. Была бы голова на месте. Тормозни-ка тут – сказал Попов.

Феоктистов остановил машину.

-Спасибо тебе, Андрюха – искренне сказал он. – От меня, и от коня. В долгу не останусь.

-Да ладно тебе париться, какие, к чёрту, долги? Лучше скажи вот чего: куда теперь намереваешься? Опять на базар?

-Сегодня понедельник, там глухо. То ли дело – в субботу!

-Я тебя понял. Что, отправим тебя в командировку? Девочки-то больше не появлялись?

-Была одна. Я ей сказал, что лодка на мели, естественно, ей не понравилось.

-Да уж куда! Ладно. Езжай-ка ты тогда в Нарву. Доберёшься – звякни мне на карту. Номер есть?

-Это на «кукушку», что ли?

-Кукушка улетела. Записывай. Девятнадцать, двадцать восемь, четыреста два. Удачи!

-Бывай – Феоктистов бесхитростно протянул другу руку.

Попов ответил вялым пожатием.

Феоктистов, высадив пассажира, отъехал. Он не знал, куда именно идёт Попов, да его и не сильно это интересовало. Красный «Москвич» свернул за угол, Попов подошёл к массивной дубовой двери с золочённой ручкой. До назначенного времени оставалось пять минут.

Поднявшись на третий этаж, Попов оказался в коридоре, отделанном «под евроремонт». Коридор тянулся вдоль чёрных дверей с табличками «адвокат», «консультант», и лишь на двухстворчатой дубовой двери, в которую упирался коридор, такой таблички не было – лишь эмблема фирмы. Попов сразу инстинктивно понял: ему туда. Он постучался. Ему не ответили.

Распахнув дверь, он очутился в просторном кабинете. Огляделся. Это была последняя инстанция перед Ним, судя по большим секциям с обеих сторон и двум столам с компьютерами. За одним из них, рядом с дверью, ведущей уже к самому Третьякову, сидела женщина лет сорока и напряжённо о чём-то думала, вглядываясь в дисплей. Выглядела она по-деловому, одета была строго, косметики – минимум.

-Вы по какому вопросу? – сказала она, повернув голову в сторону Попова.

«А Третьяков не дурак» - подумал Попов. – «Не секретутку какую-то там держит, а человека, который действительно ведёт дела, и знает свою работу. Говорят: секретарь – лицо фирмы; так что же это может быть за фирма, если её лицо напоминает кадр, если уж не из порнухи, то уж, во всяком случае, из заурядной мелодрамы?».

-Я Андрей Попов. У меня назначена встреча с Третьяковым.

-Да, проходите – женщина натянуто улыбнулась. – Алексей Николаевич ждёт Вас.

Тем временем, хозяин сам вышел из кабинета. Он создавал впечатление полной противоположности Козлову – худощавый, сухопарый блондин лет пятидесяти, черты лица более мягкие, глаза голубые, расставлены не так широко, как у Козлова, и не так глубоко посажены. От него не исходило ощущения недюжинной силы и скрытности, наоборот – Третьяков казался мягким, деликатным, и уже внешним видом внушал доверие. Попов его и представлял себе примерно таким – классический образец дипломата, ритора, нестандартного человека, способного пошатнуть любую догму. Однако с таким и следует держать ухо востро…

-Здравствуйте, Андрей Андреевич! – Третьяков весьма радушно приветствовал гостя. – Мария Николаевна! – обратился он к секретарю. – Я хочу Вас попросить прерваться на пару часов. У меня беседа с человеком. А впрочем, на сегодня Вы свободны. Можете идти домой.

-Я могу уйти в другой кабинет, и закончить там.

-И всё-таки я советую Вам отдохнуть. Вы ведь вчера выходили. А это дело я пересмотрю ещё сам, так что можете идти со спокойной совестью.

-Хорошо, Алексей Николаевич.

-Простите, Вы на своей машине или …? – вмешался Попов.

-Какое это имеет значение? – не поняла женщина.

-Если у Вас нет своего личного транспорта, наверняка Вы ездите на такси. Наша фирма как раз представляет такие услуги, а также мы занимаемся грузоперевозками. Позвольте предложить Вам карточку нашего постоянного клиента. Таким образом, Вы можете ездить на такси со скидкой – бесплатная посадка, единый тариф независимо в городе или за город, ну, а на советских машинах у нас тариф 3 кроны. Старые, добрые, забытые цены. Прошу Вас.

Попов достал из кармана пластиковую карточку и протянул её женщине.

-Спасибо, я как-нибудь воспользуюсь Вашими услугами. До свидания.

-Проходите пожалуйста, Андрей. Думаю, я тоже когда-нибудь ими воспользуюсь, хотя мне, в общем-то, транспорт ни к чему.

-Если интуиция меня не подвела, вот эта «Примера», под окном – Ваша.

-Нет, на сей раз интуиция Вас очень даже подвела. Конечно, первое место у входа считается почётным, но я ставлю свою машину во дворе. И у меня вовсе не «Примера», я предпочитаю представительский класс. «Ауди А8». Но разговор сейчас совсем о другой машине. Наподобие той, на которой Вы сюда приехали.

-Я приехал на такси.

-Я знаю. Вас привёз Феоктистов. Теперь давайте перейдём непосредственно к делу. Давайте сядем. Вы курите?

-Угощайтесь – Попов раскрыл чёрную коробочку с сигарами.

-Спасибо, я предпочитаю более слабый табак. – Адвокат достал пачку лёгких «Мальборо», закурил. – Вчера ко мне обратилась Ваша жена…

Адвокат заколебался, взглянул на потолок, затем добавил:

-Бывшая жена. И она настояла меня заняться этим делом. Я внял её просьбам, и после того, как мы пришли к соглашению, я уже в спокойной обстановке изучил все материалы. Честно говоря, в моей практике это первый случай.

-Первое дело подобного рода? – изумился Попов. – Да неужели? На чём же Вы специализируетесь в таком случае?

-Нет, дело вовсе не в этом – резонно ответил Третьяков, заглянув Попову в глаза. – Меня удивило то, как мне это было поручено. Я давно уже знаю семью Королёвых, знаю Жанну, но никогда раньше не видел её такой. Она преподносила мне это дело, словно речь идёт о её жизни и смерти. Меня никто никогда не умолял так горячо. Обычно все разговоры сводились к размеру оплаты. Здесь же… Я просто был тронут.

Вихрь мыслей пронёсся в голове Попова. Естественно, Третьяков взамен попросил её о некоей услуге, что было бы эквивалентом тому «портфельчику», о котором говорил её отец. Ведь, как Попов заранее и планировал, кто скажет, что Третьякову нужно, если не он сам. Но Попов решил не отвлекаться. По большому счёту, его это не слишком интересовало, это уже личное дело Жанны с Третьяковым. Хоть бы даже она с ним переспала, как это ни абсурдно.

-Вчера я достаточно подробно изучил всё, что касается Вас – продолжал Третьяков. – Мы выиграем это дело. Могу ручаться. Против Вас нет ни одного факта, ни одной улики. Есть только просчёты с Вашей стороны, и это заметит любой человек, понимающий психологию. В том числе и Козлов. То есть, Вам есть, что скрывать. А это есть один из его коньков: маленькая ложь покрывает большое злодейство.

Третьяков взял с полки увесистую папку, на которой красовалась этикетка «Красный «Москвич».

-Поэтому, раз уж мы с Вами работаем вместе, давайте исходить из принципа доверия. Я защищаю Ваши интересы, я знаю, как это делать, а ищейки любят разные уловки. Поэтому, во избежание провокаций, я попрошу Вас не отвечать ни на один его вопрос. Всё только через меня. Это, кстати, Ваше законное право.

Попов согласно кивнул головой.

-И второе. Я не мент, не судья, я Ваш защитник, и поэтому прошу полностью довериться мне. Ни один наш с Вами разговор за пределы этого кабинета не уйдёт. В частности, сегодня мы в бюро одни. И я хочу от Вас слышать то, что соответствует действительности, а не то, что Вы пытались втереть Козлову. Ложь – уже свидетельство вины. Конечно, до всех прочих инстанций эти сведения уже дойдут под моим углом, но для этого я просто обязан знать правду. От меня Вам нечего скрывать. Мои клиенты – не мальчики заблудшие, за ними водились и не те грешки, но в данном случае, я не зритель, я режиссёр в театре. Поэтому передо мной не надо никого играть. Вы уже совершили ошибку. Косить под дурака, образно выражаясь – не для Вас. Это у Вас не получится. Вы человек умный, хваткий, деловитый, и не такой уж простой. Да и работаете Вы не на заводе, так что лохотрон здесь неуместен. Ваши качества, Ваши способности известны многим. Так что Козлову тоже далеко ходить не надо, чтобы узнать, что Вы за человек на самом деле.

Попов сидел молча, покуривая и вполуха слушая адвоката. То, что сейчас говорил ему Третьяков, он воспринимал как заурядную софистику, и ждал, когда же тот перейдёт к сути дела.

-Полагаю, само Ваше присутствие на этом пикнике – вряд ли гордость Вашей биографии – продолжал Третьяков. - Козлова на Вас вывел Борисов. Честно говоря, я поражаюсь, как вообще ему это удалось. Опознать – Вас никто не опознал, кроме самого Борисова. Если ещё принять во внимание его слабоумие, Вы вполне могли сказать, что видите его вообще впервые. Тем более что он и сам толком не мог сказать, кто вообще там был. Пришёл Феоктистов – он и на него указал. Пришёл бы я туда – он бы и меня приплёл вдобавок. И Вы купились на Борисова!

По лицу Попова пробежала тень. Что, неужели Третьяков и вправду считает его таким дураком? Неужели до Попова не дошло бы позвонить какой-нибудь знакомой, чтобы та подтвердила, что весь вечер была с ним вместе? Ещё бы и свидетелей нашлась куча, если бы Попову так было нужно.

-Но, Андрей, слово – не воробей; вылетит – не поймаешь. Вы себя уже выдали. Во-первых – тем, что Вы там были. Сейчас, сами понимаете, отрицать поздно – развёл руками адвокат.

-Я так не думаю – уверенно ответил Попов.

Усилием воли Третьяков подавил в себе желание «выставить этого самовлюблённого наглеца вон».

-Я понимаю, Вы скрыли некоторые детали от Козлова, судя по Вашим экспромтам, именуемым показаниями. Если же Вы и здесь повторите что-нибудь подобное, боюсь, я просто не смогу ничем Вам помочь.

-Что же это за детали?

-Не будем перескакивать. Я не стану цепляться к отдельным фразам, я покажу лишь абсурдность их сути, что и выдаёт Вашу ложь насквозь. А в Вашем рассказе об этом невинном приключении – пикник, музыка, девочки – ну, сами посудите. Скажу даже более – о Ваших мужских достоинствах ходят легенды.

-Вы поразительно оригинальны! – улыбнулся Попов. – На основании легенд и сплетен, выносить вердикт о достоверности показаний!

-Нет, вовсе не на основании сплетен – перебил его Третьяков. – В тот же день Вы хвалились Козлову своей связью с некоей женщиной из сливок общества. Кстати, она – жена одного моего клиента.

-Чья же? – парировал Попов. – Вы сами только что мне говорили о принципах доверия. Поэтому давайте раз и навсегда покончим с недомолвками.

-Или взять даже ту же самую Жанну – Третьяков упорно продолжал гнуть свою линию, словно даже не слыша Попова. – Или мне дальше оглашать список?

-И поэтому версия о том, что Борисов посулил мне девочек, и с этой целью я поехал с ним на этот пикник, представляется Вам неправдоподобной. И не только Вам, но и Козлову тоже – закончил Попов.

-Вот именно! – воскликнул адвокат. – Вы признались в том, что были на месте преступления, но представили заведомо ложные мотивы. Поэтому сейчас я дам Вам бумагу, и Вы опишете всё, как было на самом деле. Зачем Вы туда поехали, с кем Вы туда поехали, и кто этот загадочный Мистер Икс, который, как я понял, и вёл машину.

Адвокат протянул Попову лист бумаги и ручку.

-Я Вас не тороплю. Вспомните всё спокойно. Не обязательно по порядку. Я сам наведу порядок. Здесь люди своими признаниями подписывали себе смертные приговоры, а потом я представлял дело так, что его прекращали за отсутствием состава преступления.

Попов взял ручку «Паркер», повертел её в руках, затем вновь положил на стол.

-Давайте сразу оговорим вопрос об оплате. Как я буду рассчитываться за Ваши услуги?

-За мои услуги, если кто с Вас и спросит, то это только Жанна. Я уже своё получил, и весьма этим доволен. И я дал слово ей, и даю его также и Вам, что дело будет доведено до конца. Ваше имя не будет там фигурировать, независимо от того, чего еще натворит этот «Москвич».

-Но Вы же сказали – решать будем по мере поступления.

-Этот вопрос мы уже урегулировали. Причём взаимовыгодно. Так что вопрос гонорара – уже не Ваша забота. Если, конечно, Вы сами захотите меня ещё чем-либо вознаградить, то, думаю, я на это не обижусь.

Интересно, что же такое смогла предложить ему Жанна? Не иначе, как голову профессора Доуэля, с бородой старика Хоттабыча, и в шапке-невидимке. Или – иглу Кощея Бессмертного в яйце Фаберже. Но что-то, видать, весьма значительное, если Третьяков уже с такой уверенностью берётся защищать Попова до конца, и не требует никакой дополнительной оплаты, независимо от количества и состава новых эпизодов.

А услугу Третьякову Жанна оказала весьма ценную. Установка Попова сработала безупречно – Жанна пришла к адвокату, и тот сам ей сказал, как нужно действовать.

Фирма, которой заправляли муж Жанны Андрей Ерошкин и его компаньоны, (один из которых – Виктор – как раз собирался отмечать свой день рождения, да, на беду, не дожил до него всего один день) – занималась торговлей недвижимостью и лесом. В то же воскресенье, Жанна прямиком от Третьякова отправилась в офис фирмы, села за компьютер и стала действовать по инструкции, данной ей Третьяковым. Пользуясь тем, что день был выходным, и в офисе никого не было, она позвонила Третьякову, и сказала, что всё готово. Если бы она была не одна, пришлось бы дать отбой. А так - дело выгорело, без сучка и без задоринки. Пришёл человек от Третьякова, специалист в области компьютеров и хакер по призванию, и через какой-то час, Третьяков и Жанна пришли к искомому «взаимовыгодному соглашению». То есть, с лёгкой руки хакера, всё имущество, как принадлежащее, так и вверенное фирме, оказалось распродано по доверенностям на подставных лиц. Все деньги были переведены на фиктивные счета в заграничные банки, а совершались все эти сделки как раз Андреем Ерошкиным и Виктором Пановым. Через два дня Андрей будет арестован по подозрению в хищениях в особо крупных размерах, поскольку «налево» ушла добрая сотня квартир и десятки тысяч кубометров леса; а что до Виктора, то тому предстояло держать ответ перед другими структурами. И на все вопросы они будут чистосердечно отвечать, что ничего не знают, потому что это полностью соответствует действительности. А что правоохранительные, что криминальные структуры – ой, как не любят такие ответы! Ну, а спустя некоторое время, «танкисты» сольют свой куш, куда положено, кто-то получит «на лапу», чтобы дело оставили таким, как оно есть – потому что кому-то надо, чтоб так оно и было, а Третьякову останется лишь «собирать урожай» - благо дело, такие игры были ему не новы.

Обо всём этом Попов узнает чуть позже. А Жанне – той даже и не следовало знать, зачем хакер приходил к ней на работу. Теперь уже – на бывшую работу…

-То есть, Алексей Николаевич, Ваши услуги уже оплачены? Я Вас правильно понял?

-То есть, этот вопрос мы решили с Жанной. Обращайтесь к ней по этому поводу.

-Хорошо. А с Вами тогда давайте договоримся так. Во-первых, ничего писать я не буду. Не люблю я это дело – зря добро переводить. Лучше я Вам так расскажу. А во-вторых – Вы правильно подметили, что эта версия неправдоподобна. Но я и сам это понимаю не хуже Вас. Поэтому, в таком длинном вступлении даже не было необходимости.

-Но зачем Вы, в таком случае, давали такие показания?

-Вот, только теперь мы и подошли к сути дела. Позвольте, я Вам изложу, что мне, в сущности, от Вас надо, и о каких именно услугах просила Вас моя девушка. Почему мне понадобились именно Вы, а не кто-либо другой.

-И что же это за такие подробности? – вздохнул Третьяков, заинтригованный и ошеломлённый. Похоже, такая самодеятельность со стороны клиента, была для него несколько непривычна.

-Я, как Вы уже поняли, намеренно дал Козлову такие показания. С той целью, что теперь он сам себе начнёт рыть яму. Вернее – уже начал. А дальше я буду действовать сообразно обстановке, естественно, согласовываясь и с Вами. А уже Ваша задача – помогать Козлову. Чтобы он дальше рыл себе эту яму, больше, глубже, а главное – с воодушевлением. Думаю, именно Вы окажетесь для нас оптимальным партнером, а выигрыш Вам уже обеспечила Жанна.

«Или Вы предпочтёте, чтобы она пошла сегодня же в Прокуратуру, или в Полицию Безопасности, и рассказала им то, о какой дружеской услуге попросил её адвокат, доктор юридических наук, директор бюро, профессор Третьяков. А стоит мне этого захотеть – она пойдёт и расскажет, так что наше сотрудничество только в Ваших интересах» - подумал Попов.

Третьяков тоже ненадолго задумался. Закурил, поглядел на потолок…

-Вы знаете, в том и состоит специфика нашей работы. Рыть ямы, а ещё лучше – когда следствие роет себе их само. И какой же Ваш следующий ход?

-Я же сказал – будем действовать по обстановке. Чтобы Козлов сам запутался в своих версиях, если грубо выразиться. Ну, а теперь я жду Ваших вопросов – чтобы эта обстановка стала уже и Вам ясна и понятна.

-Прекрасно – тяжеловесно изрёк Третьяков. Своим таким заявлением Попов недвусмысленно дал понять, что его условия он принимает. Третьяков же, в свою очередь, и ожидал от Попова чего-либо подобного. Тем более - он чувствовал, что такое сотрудничество сулит ему ещё большую выгоду, чем даже то, что он уже получил от Жанны.

Попов, сменив ногу, с любопытством уставился на адвоката.

-Вопрос первый – вздохнул Третьяков. – Я хочу знать всё о человеке по прозвищу Мишка-прохиндей…

 

Глава 5.

«Не плачь, Алиса – ты стала взрослой», или

История советского патриота Фредди Крюгера.

 

Суббота, 10 июля 1999 г. Город Тарту, Эстония

Вообще-то Катя Колесникова была обыкновенной семнадцатилетней девчонкой. Просто в последнее время обстоятельства постоянно застигали её врасплох. Как, например, этот самый будильник, своим резким звоном прервавший её сон, который сейчас, под утро, был особенно сладок.

Её сынишке, кареглазому Ване, шёл третий месяц. Для неё всё это было ново, весьма хлопотно, хоть и радостно. Но она уже не успевала за ходом событий – у неё не оставалось ни времени, ни сил, чтобы всё осмыслить – каждый её день был расписан чуть ли не по минутам.

-Катя! – раздался из соседней комнаты голос матери.

-Мам, я уже – сонно проворчала Катя, и подошла к детской кроватке. Взяла ребёнка на руки, посмотрела, положила обратно, и полезла в шкаф за подгузниками. Из шкафа с шумом высыпались всевозможные пакеты.

-Люди спать хотят! – проворчала мать за стенкой. – Никто не обязан посвящаться в твои заботы!

Забот и вправду хватало. Пробурчав что-то в ответ матери, Катя вновь подошла к кроватке. В конце концов, что важнее – ребёнок или пакеты? Но вот он накормлен, переодет, пакеты собраны, теперь можно подумать и о себе. Пойти в кухню, приготовить еду – себе и матери, единственной кормилице в семье. Семья – три человека, три поколения… Что поделаешь – время.

Самой большой отдушиной в её нынешней жизни были прогулки. Погода была тёплая, и это позволяло проводить на свежем воздухе достаточно много времени: и сыну полезно, и маме приятно. Во время этих прогулок Катя и заходила в магазины, встречалась с подругами – такими же молодыми мамами. Прочим же было неинтересно – они жили иной жизнью.

Иная жизнь… Какая – иная? В конце концов, каждому – своё!

Круговорот событий начался в её жизни года два назад. До этого было самое обыкновенное детство. Дом, школа, двор, дискотеки, первые прогулки, «любовные» записочки, дневнички, первый поцелуй, первая сигарета – одним словом, «всё как у всех». В пятнадцать лет у неё появился «свой парень»: то есть, их связывала взаимная симпатия, и они много времени проводили вместе. Дошло дело и до постели – как теперь считала сама Катя, то было скорее чистое любопытство, вкупе с желанием скорее приобщиться «к миру взрослых». То, чего более всего жаждут все подростки, считая алкоголь, секс и всякого рода негативизм, непременными атрибутами «взрослой» жизни.

Вскоре она рассталась с этим парнем, и через некоторое время встретила другого. Тоже, оказалось, ненадолго. Разошлись всё по тому же принципу: «не нравится – вали на все четыре стороны!». «Ну и скатертью дорога! Я тебе не собачка, чтобы за тобой бегать!».

Одного из этих кавалеров звали Алёшей, а другого Серёжей. Теперь же Катя старалась их не вспоминать, порой даже мысленно укоряя себя за свою детскую глупость. Это были её первые пробы в театре, если вспомнить знаменитую фразу Станиславского. Настоящий спектакль начался, когда в её жизни появился Он… Теперь уже просто старый знакомый.

А познакомилась она с ним совершенно случайно. Но она до сих пор помнила всё до мельчайших подробностей. Вплоть до дат и погоды.

 

Весна 1998г – лето 1999г.

Однажды в мае, Катя отправилась за город, куда-то под Пайде, на пикник с подругами и друзьями, среди которых был и её бывший кавалер. Была палатка, костёр, музыка, ну, и как ныне водится – спиртное. Что за гулянка без спиртного? Что они – маленькие дети, что ли? И, конечно же, им было весело.

Она пила меньше остальных. Потому что уже случалось – «перебирала» (а много ли ей надо, девочке-подростку?), и попадала из-за этого в нелепые ситуации, и после двух-трёх таких случаев, решила соблюдать меру. И в тот раз – она выпила, но пьяна она не была. Зато её сотоварищи не знали меры ни в чём; уж если веселиться – так на полную катушку! И вскоре им стало уж чересчур весело.

По мере выпитого, разговоры меняли содержание, сосредотачиваясь больше всё на пошлости, с точки зрения Кати; а уж когда пошли откровенные сплетни о том, кто с кем переспал, да ещё сравнения – кто лучше, кто хуже – настроение у Кати совсем испортилось.

А потом она увидела, как бывший её кавалер, с которым она рассталась совсем недавно, приставал к одной девице, и при этом рассыпался такими же пылкими признаниями в любви, как когда-то к ней самой. А та девчонка, пьяно хихикая, прямо-таки липла к нему, и при этом несла несуразную чепуху. И тогда Кате стало просто противно. Та парочка ещё подлила масла в огонь – среди их пьяных бредней промелькнуло имя «Катька». То есть, они уже перемывали ей кости. И тут её терпение лопнуло.

-Всё, мне пора – сказала Катя, и зашагала прочь.

Кто-то что-то кричал ей вслед, но она не отзывалась. Ей было всё равно. Друзья остались развлекаться, она же вышла из леса на шоссе Таллинн – Тарту, и побрела. До Тарту было около восьмидесяти километров. Автобусы не ходили – была ночь. Вдобавок ко всему, зарядил сильный ливень. А Катя была в одном платье – прошедший день был на удивление тёплым, и ничто не предвещало ненастья. И вот теперь - она шла, одинокая, промокшая, по ночному шоссе в дождь. Возвращаться не было и мысли – настолько ей всё это было противно. Голосовать она и не пыталась, так как была наслышана жутких историй о несчастных девушках, использовавших автостоп и ставших жертвами – если не изнасилования, то, по меньшей мере, неприятных домогательств. Чего ей хотелось меньше всего – чтобы какой-то самец к ней тянулся своими липкими руками.

Мимо неё проносились редкие машины, некоторые даже тормозили, предлагали подвезти, но она отказывалась. Никто и не настаивал: мало ли, что у этой малолетки на уме! Может, и вправду она чокнутая какая-нибудь!

И вдруг, миновав её, впереди остановилась тёмная блестящая иномарка. Из неё вышел высокий, стройный, и как Кате показалось – даже красивый, молодой человек. Девушка хотела уже отпрянуть в сторону, но незнакомец сам обратился к ней. Его голос звучал мягко и приятно, без всяческих ноток бравады, а уж тем более – похоти.

-Добрый вечер, девушка! Позвольте, как Вам нравится сегодняшняя погода?

-А ничего погода – ответила Катя. – Я закаляюсь.

-Что ж, я согласен. У каждого человека есть свои увлечения, без них жизнь просто перестаёт быть таковой. Собственно, я вот о чём. У Вас есть хобби, стало быть, Вы – натура творческая, а каждому творческому началу необходимо логическое продолжение. Я бы мог Вам порекомендовать, скажем, клуб моржевания, или школу учителя Иванова. Там Вы сможете шире реализовать себя, найти единомышленников, которые так же любят свежий воздух и холодную воду. Вы, как я полагаю, живёте в Пайде?

-Неправильно полагаете. Я вообще нездешняя.

-Что ж – вздохнул он. – А то я мог бы дать Вам адреса.

-Спасибо, не нуждаюсь. Я люблю гулять одна.

-Это естественно – улыбнулся он. – Иначе бы Вы проводили уик-энд как-нибудь по-другому. Но должен Вас предупредить, что Ваша уединённая прогулка в столь поэтичную погоду – ночь! Гроза! Роберт Шуман писал о грозе сонату. Иоганн Вольфганг Гёте – поэму, а Мендельсон посвятил этому великому явлению природы целую симфонию! Тот самый Мендельсон, автор бессмертного Свадебного Марша! Но мы живём не в те времена. Через несколько километров будет ночной киоск, и возле него – разгорячённые юнцы, ищущие приключений. Так что в Ваших интересах, миновать то место без лишних препятствий, и не портить себе столь прекрасный вечер.

-Спасибо, я обойду эту будку лесом.

-И при этом рискуете оказаться по пояс в грязи. Нет, Вам следует отдохнуть в Ялте. Там применяется грязетерапия. Ну, ладно. Извините, что я Вам докучаю. Согласен с Вами, что если всё время думать об уличных негодяях, то лучше и вовсе на улицу не выходить, иначе можно получить нервное расстройство. Но наверняка Ваш муж переживает. Что в такой поздний час, его любимая жена…

-Я не замужем – выпалила Катя.

Это были уже те слова, на которые и рассчитывал незнакомец. Конечно, ему было яснее ясного, что она не замужем; но он специально применил сию уловку, чтобы дать девушке понять. Что, во-первых, она в его глазах выглядит достаточно взрослой и солидной, тем более что он даже говорил с ней на «Вы»; а во-вторых, что его помыслы не несут сексуального подтекста. Он был человеком умным, и ему это удалось.

-Тем более – ответил он. Читатель, видимо, тоже умён, и уже давно понял, что Катиным попутчиком оказался именно Попов. – Ваши родители… Вы сами повзрослеете, станете матерью, бабушкой, но для Ваших родителей Вы навсегда останетесь маленькой девочкой, беззащитной и безгрешной. Вы это почувствуете, когда сами будете матерью, и Ваш взрослеющий ребёнок перестанет постоянно бывать у Вас на виду. А сейчас – поезжайте домой. Выспитесь. И Ваша мама будет спать спокойно, зная, что с Вами всё в порядке.

Перед Катей открылась дверь тёмно-синего «Фиата», и она села, облегчённо вздохнув. Эта ночная прогулка никакого удовольствия ей не доставляла, а незнакомец почему-то внушал ей доверие, и она была уверена, что скоро будет дома, примет горячую ванну, и уляжется в тёплую постель.

-Куда едем? – спросил он.

-Анне-Сыпрусе – она назвала свой квартал.

-В Тарту, что ли? – переспросил водитель «Фиата».

-Ну да – засмущалась девушка.

«Фиат» мчался по шоссе, стрелка спидометра словно приклеилась к отметке 140, и через пару минут промелькнул тот самый киоск, возле которого стояли две машины, и оттуда гремела громкая музыка. А в салоне «Фиата» ласково переливались мелодии синтезаторных хитов – что-то вроде Роберта Майлса или «Секретных материалов». Когда проезжали этот киоск, Катя с восхищением посмотрела на попутчика. Он показался ей спасителем: слишком реальным выглядело его предупреждение о неприятностях возле этого киоска.

-Меня Катей зовут – застенчиво сказала она. – А… а Вас?

-А меня – Андрей – ответил Попов. – Можно на «ты». Не настолько уж я старше. Говори мне на «ты».

Почему-то Кате захотелось рассказать и о пикнике, и о том, почему она оттуда ушла, а заодно – и её историю любви с тем самым кавалером. Ей казалось, что Андрей её поймёт.

Он не только понял её, но и одобрил.

-И правильно сделала, что ушла! Ты доказала, что ты сильнее их. Что ты умнее их. А их мне просто жалко. Ты знаешь поэта Маяковского? Вот у него есть прекрасное выражение: «метать бисер перед свиньями». Такие, как эти твои друзья – они этого не понимают. Сейчас растратят себя на мелочи, а потом уже поздно будет. Ты лучше забудь про них. Они не стоят того, чтобы ты из-за них переживала.

Тут магнитофон заиграл скандально известную версию песни «Не плачь, Алиса» - в исполнении Павлика Морозова и группы «Броненосец Потёмкин».

-О, включи погромче! – оживилась Катя. – Тут всё точно как про меня!

… «Фиат» простоял перед Катиным подъездом два часа. Всё это время они разговаривали. Катя делилась с Андреем – ну, пусть не самым сокровенным, но, во всяком случае, тем, что матери она сказать не решалась: боялась порицания; а подругам – из боязни осмеяния. И Андрей внимательно её слушал, где-то одобрял, где-то давал советы; но ни разу не высказал ничего унизительного. Что, мол, то или это – плохо, нелепо, смешно, неправильно. Ей казалось – он видел её насквозь.

Это общение принесло Кате большое моральное удовлетворение. Наконец-то её поняли, и оценили по достоинству. И, что самое главное – за всё время, Андрей не только ни разу не полез её трогать, но даже и не пытался с ней заигрывать.

Наконец, они обменялись телефонами, и Катя вышла из машины – пошла домой.

После этого случая она стала ему звонить. Заставала она его редко, но если встретиться всё же удавалось, он её принимал весьма охотно.

Он снимал маленькую квартирку в доме старинной постройки, почти в самом центре города. Как поняла Катя, Андрей здесь постоянно не жил, а бывал заездами. Тем не менее, ей нравилось там бывать. Её поражала, например, его библиотека – книжная секция занимала полкомнаты, но самое поразительное было её содержание: Рерих, Юнг, Ломброзо, Абд-Ру-Шин… На одной из полок мирно соседствовали Платон и «Майн Кампф», а на другой – вековая синодальная Библия и Маккиавелли. Навряд ли постояльца сего жилища всерьёз занимали каноны Священного Писания – судя по его непринуждённым, вольным манерам; зато томики Поля Жано смотрелись вполне уместно.

А напротив книжной секции стоял диван, а в углу – телевизор с видеомагнитофоном. В тумбочке, на которой стояла видеодвойка, хранились кассеты.

Когда Катя впервые пришла на квартиру к Андрею, он ей предложил посмотреть «видик». У него были интересные записи, не то, что эти современные «тра-та-та».

Там же, у Андрея, она впервые проявила интерес к книгам. Если раньше она читала только то, что «положено по программе» да карманные любовные романы, что продаются в ларьках за десятку, то теперь она стала зачитываться серьёзными произведениями – философией, психологией, религией, искусством. Теми книгами, которые брала у Андрея.

Он привлекал её своей эрудицией, широтой взглядов, и в то же время, подсознательно она стала испытывать к нему странное влечение. Хотя он не давал ни малейшего на то повода. Наоборот, с Катей он держал себя подчёркнуто строго, никогда не позволял себе никаких вольностей, даже в словах.

Она же несколько раз ловила себя на мысли, что доверяет ему, наверное, больше, чем всем остальным, вместе взятым, и что каждый раз, уходя от него, её жизнь становится сплошным ожиданием следующей встречи. Всё остальное просто шло своим чередом.

Однажды, уже в июне, у неё случилась неприятность. Нет, не с Андреем, отнюдь. Причиной была её подруга, Ира, жившая с ней в одном подъезде. Кстати, она тоже была на том пикнике под Пайде.

Пару месяцев назад, купила Ира мобильный телефон «Моторола», именуемый в народе «блинчиком». А пользоваться им не могла: у неё не было возможности оформить договор о подключении. А карт эфирного времени, таких как «Симпель» или «Смарт», она же «кукушка», тогда ещё не существовало (ещё раз напомню, что повествование отступило до событий 98-го года). Вот и попросила Ира свою подругу Катю оформить договор на себя. Ну, а поскольку Катя была тоже несовершеннолетней, за неё поручилась мать. Сперва поворчала «зачем Кате телефон понадобился», затем всё-таки уступила: ладно, пусть. Ей и в голову не приходило, что пользуется-то Ира. А между собой подруги договорились так: Кате приходит счёт, она относит его Ире (благо дело, далеко ходить не надо); а та, в свою очередь, его оплачивает. И вот, по прошествии двух месяцев, Катя получила письмецо. Это было требование об уплате долга, и для неё достаточно весомого – в пять тысяч. Срок на это отводился десять дней, в противном случае грозили судебным разбирательством.

Естественно, мать была «довольна» таким дочерним «сюрпризом», и первым последствием сей мобильной афёры, был домашний скандал. Затем рассерженная Катя спустилась на второй этаж к Ире, и показала ей письмо.

-У меня нет денег! – выпалила подруга.

-А меня это не касается! – наступала Катя. – Нет денег – бери шило, и тяни пояс на все дырки! Нечего было болтать тогда! Или что – ты будешь болтать, а я – платить? Судить-то не тебя, а меня будут. И мать мою заодно!

-Слушай, чего ты орёшь? – Ира, что называется, «встала в позу».

-Ты что – совсем обнаглела? – разозлилась Катя. – Десять дней тебе – и чтоб деньги были! Хоть на панель иди и зарабатывай!

-Ты кого ещё там на панель посылаешь? – возмутился вышедший из комнаты Ирин кавалер. – Что, крутая стала – ходит тут, наезжает…

-То не я крутая, то девочка твоя слишком борзая! На-ка, почитай! Чего ж она не на тебя – на меня свой матюгальник оформила? Напьётся, и висит на трубке, а мне теперь – в суд! Вот, пусть теперь достаёт деньги, где хочет! Я из-за неё по судам таскаться не должна, и моя мать – тоже.

-Чего ты раскудахталась! – рассердился парень. – Пришла тут, и орёшь! Сказано – нет денег, ну, и вали на хрен отсюда!

-Вали, говоришь? А счета кто платить будет? Может, ты заплатишь за свою любимую? Небось, сам тоже поболтал! Мне грозит суд. Понимаете – суд! Так что через неделю я приду – чтоб…

Парень оборвал её увесистой пощёчиной.

-Тебе сказано – вали на хер отсюда!

Дверь подружкиной квартиры открылась, и закрылась уже за Катиной спиной – озверевший парень со всей силы ударил её кулаком в лицо, развернул и вытолкал пинком ногой в спину. «Во борзая» - послышалось за дверью. – «Ещё долги трясти пришла! Чё, в натуре, что ли, крутая? Я таких лохов быстро на место ставлю, мне до балды…»

«Ну, Ирка…» - думала Катя, в слезах поднимаясь к себе на четвёртый этаж. «То всё: Катя, Катя, а как чуть что – спряталась за спину своего козла, и заткнулась, как овечка. А дружили ведь с детского сада! Да ну, зачем вообще дружить с кем-либо. Все друзья хороши, когда пьёшь да балдеешь вместе – все прямо братья-сёстры. А как чуть что – так моя хата с краю, ничего не знаю. И так все. Все!» - и тут же одумалась: «Все… кроме Андрея!».

Шесть дней для неё прошли в отчаянии и безысходности. Все эти дни, она каждые двадцать минут звонила Андрею, и всё никак не дозванивалась; а что до Ирки, то та уехала на дачу к своему бой-френду – ещё в день Катиного визита. К этому выскочке Катя пылала прямо-таки органической ненавистью. Она была готова задушить этого наглеца собственными руками. Потому что, как ей казалось, если бы не он, то они с Ирой до чего-нибудь бы договорились. «Строит из себя героя, хорохорится, как петух на насесте, а самому ему что, Ирка нужна, что ли? Только так, для кровати, и то это ненадолго…» - злилась Катя. Мать, скрепя сердце, обходила знакомых – чтобы занять денег, и к требуемому сроку расплатиться, хотя бы частично; и все эти дни она пилила Катю. «Мало того, что и так еле концы с концами сводим, так ты ещё тут меценатством занимаешься!». На шестой день из требуемых пяти тысяч с трудом наскреблась одна. Катя же, у кого ни пыталась занять, ото всех слышала одно: денег нет.

И лишь на седьмой день, когда Катя в пятнадцатый раз за тот день набирала заветный номер, после трёх долгих гудков, в трубке раздался щелчок, и знакомый голос ответил…

По коже девушки поползли мурашки, в горле перехватило дыхание, и, переводя дух, Катя затараторила в трубку:

-Андрей, здравствуй, это я, Катя. Слушай, у меня тут… Короче, мне нужен твой совет. Надо встретиться.

-Катенька, извини, я не могу. Я сейчас занят. Приходи ко мне через два часа, я как раз освобожусь, и поговорим. Хорошо?

-Хорошо, а ты… - она стеснялась спросить, но её съедал страх, что сейчас Андрей в вихре своих срочных дел умчится куда-то, и она с ним так и не встретится.

-Через два часа я точно буду у себя. Приходи ко мне через два часа, и решим твой вопрос. Счастливо тебе!

Боже, какими долгими и мучительными показались ей эти два часа! Пока она собирала книжки, взятые три недели назад у Андрея – в день их последней встречи – а заодно и то злополучное письмо. Приоделась, подкрасилась, чтобы выглядеть всё же с достоинством; села на автобус и доехала из Аннелинна в центр города – прошло всего полчаса! На всякий случай она зашла к Андрею. Позвонила в дверь – ей не открыли. Тогда она отправилась бродить по округе, при этом высматривала – не промелькнёт ли «Фиат», и каждый раз, при виде похожей машины, заливалась краской до корней волос. Но это каждый раз оказывалась не та машина… И так прошла целая вечность.

Она стояла у подъезда, в растерянности и напряжении, и ждала… Пошла вторая минута третьего часа. Она смотрела то на часы, то по сторонам, вздрагивая от каждого шороха. И вдруг перед ней, словно из-под земли вырос, тёмно-синий «Фиат»!

-Здравствуй, Красная Шапочка! – весело подмигнул ей Попов. – Извини, опоздал – он посмотрел на часы – на три минуты. Ну, что ты? – ласково спросил он растерянную девушку. – Пойдём! – и он дружески обнял её за плечо. В первый раз.

Дрожь пробежала по всему телу девушки. Эта его рука на её плече давала ей чувство защищённости, обнадёживала, и вдобавок вызывала какие-то иные, доселе неведомые, чувства. Она догадывалась, что это может быть, но просто раньше она никогда ничего подобного не испытывала. Она захотела взять его под руку, или обнять за талию. Но постеснялась. Хотя, в глубине души, ей хотелось броситься ему на шею, свернуться калачиком у него на коленях…

-Вот, я принесла книги – начала она, когда они вошли в квартиру. – Это Шекспир, это Вольтер…

Андрей участливо смотрел ей в глаза.

-Ты не стесняйся, рассказывай. Что случилось? – и он ласково погладил её по голове, утешая, словно ребёнка.

-Я… Меня подставили! – её глаза наполнились слезами. – Меня хотят… в суд! Что мне теперь делать? – она всхлипнула. Попов притянул её к себе, и она разрыдалась прямо у него на груди. Он одной рукой обнимал её за плечи, другой гладил по голове.

-Успокойся, Катюш… Поплачь, может, а потом расскажешь, как дело было. И брось, не будет тебе никакого суда. Что случилось-то?

Утерев рукой слёзы, Катя ответила:

-Ирка… Подруга моя, в одном подъезде живём! В параллельных классах учимся! Знаем друг друга вот с таких лет!

И она рассказала ему всю историю – про свою дружбу с этой Ирой, заодно вспомнив пару-тройку эпизодов из прошлого. Про этот несчастный мобильный телефон, про их последний разговор, при этом не скупилась на крепкие выражения в адрес Иркиного дружка.

-Я уверена, что этот козёл сам натрепался чёрт знает, на сколько! А теперь ещё меня ударил – сейчас уже синяки прошли. Ногой по спине двинул, вышвырнул, как собаку, и увёз Ирку к себе на дачу. А я… Что мне теперь делать?

-А ничего и не надо делать – спокойно ответил Андрей. – Эта фирма приглашает тебя на беседу – ну так, пойди, с ними поговори. Сама стесняешься – пойдём, вместе сходим.

-И что я им скажу? – в недоумении спросила Катя.

-Ничего – Андрей улыбнулся и развёл руками. – Я сам с ними поговорю. У них к тебе претензий не будет. А ты пока почитай, или посмотри телевизор.

И он ушёл на кухню.

Когда он вернулся с кухни в комнату, то увидел Катю, сидевшую перед телевизором и щёлкавшую каналы – с одного на другой, так как ни на чём сосредоточиться она не могла.

-Ладно, чего уж там – сказал Андрей – поехали…

-Куда? – не поняла Катя, и почему-то покраснела.

-К судье Шемяке. Разбираться будем – вздохнул он, и ободряющим голосом добавил: - Пойдём!

Она встала с дивана и выключила телевизор. Он открыл дверь, и она вышла. Она старалась ни о чём уже не думать, просто доверилась Андрею, и плыла по его течению.

«Фиат» стремительно тронулся с места, и через несколько минут остановился возле магазина.

-Подожди, я сейчас – сказал Андрей и вышел из машины. Вскоре он вернулся, и они поехали дальше; и, наконец, подъехали к зданию, на котором красовались эмблемы в виде земного шара, опоясанного радиоволной, и большой буквы Q.

-Приехали! – сказал Андрей. Катя сидела, онемевшая.

-Ладно, я один схожу. Ты только бумагу мне свою дай.

-Что ты собираешься делать? – Катя пришла в замешательство.

-Ничего. Разговаривать. Надеюсь, меня они бить не будут.

Андрей вышел из машины и направился в здание. Через десять минут он вернулся в «Фиат», держа в руках коробку и бумаги.

-Ну, что они тебе сказали? – с волнением спросила Катя. Она словно не понимала, во сне это всё происходит или наяву.

-Что сказали? Спасибо сказали! – ответил Андрей. – А теперь о птичках. Вот это ты отдашь маме – он протянул ей квитанцию: «Счёт уплачен. 5136 крон 45 центов».

-Как, ты что, сам заплатил счёт? – с удивлением воскликнула Катя.

-Да – безучастно ответил Андрей. – Государство ждать не любит. Но эти деньги вернёт мне тот козлик, который сейчас резвится у себя на даче, и думает: ах, какой он сильный и смелый! Девушку избил и выгнал! А хуже всего теперь твоей подруге Ире: она и тебе в глаза смотреть боится, и из-за козлика своего трясётся. Ну да ладно. Зато твоя мама будет теперь спать спокойно. Ну, а вот это – тебе.

Катя посмотрела на бумаги. Приложение к договору: восстановление с переменой номера! Новая карта, и в коробке – новенький телефон «Нокия 3110». Сам-то Попов тогда ходил с «шестьдесят первой», которая впоследствии стала его запасным телефоном.

-Андрей, а это-то зачем? Я не могу, я не возьму это!

-Спокойно! – сказал Андрей, закуривая сигарку. – Счёт твой оплачен – значит, они включают карту заново. А твоя карта, вместе с телефоном, находится у Ирки, которая не хочет ничего отдавать, и более того, прячется неизвестно где. То есть, если бы не это – он показал на бумаги и новоиспечённый Катин телефон – они бы опять включили старое, и опять Ирка смогла бы болтать сколько угодно.

-Но зачем ты так сделал? Взял бы, да отключил карту!

-А разве меня об этом просили?

-Понимаешь, та «Моторола»-то Иркина!

-Она полагалась тебе в качестве компенсации. Ещё и карту должны были тебе вернуть! Но ты не успела ничего этого сказать – тебя избил и выгнал этот милый козлёночек. И в этом он неправ, так что теперь ему придётся извиниться. И исправиться.

-И что я теперь должна…

-Ничего ты никому не должна! Их не бойся! Они тебя не тронут, потому что неправы. А телефоном пользуйся. Только счета большие не делай.

-А дай мне номер своего мобильного!

-Не надо бы. Это только для деловых переговоров. Ну, а теперь куда? – Попов сунул ключ в замок зажигания. – Хочешь – отвезу тебя домой, а хочешь… – он замялся.

-Я думала, поедем к тебе – застенчиво ответила Катя.

-Зря ты так думала. Но, если захочешь – приходи. Я послезавтра вечером свободен. А сейчас – иди лучше домой, порадуй маму.

Когда они подъехали к её подъезду, она всё-таки не удержалась и поцеловала Андрея в щёку. И стремительно выпорхнула из машины, на бегу послав ему «воздушный поцелуй».

Через два дня вечером, как и было договорено, Катя пришла к Андрею, и чуть ли не с порога заявила ему:

-Андрей, забери этот телефон обратно. Я не буду им пользоваться.

-Почему? – его удивление выглядело вполне искренним.

-Я не могу его принять. Просто не могу, и…

-Не глупи, Катюша. Тебе возвращают долг, а ты отказываешься.

-Мне никто ничего не должен!

-Катюша, должны были. Должна была Ира и этот её Рома.

-А откуда ты знаешь, что его Ромой зовут?

-Да потому что он мне и дал на всё это деньги. Сказал – извиняется. Психанул, не поверил, что на бумаге правда написана. Вот и сорвался на тебя, накричал, побил, а теперь глубоко раскаивается. Хотел было сам к тебе зайти – извиниться, долг отдать, а тебя дома всё не было. Вот он и решил со мной встретиться, да и поговорить по-мужски. Кто-то ему сказал, что мы с тобой знакомы.

Катя покраснела.

-Андрей, так ты что – бандит?

-Я - нет – рассмеялся Попов. – Я что, разве похож на бандита? Я и драться-то не умею. Зато я умею другое: говорить и договариваться. А это в жизни самое важное.

-И с кем же ты так договорился? – в голосе Кати чувствовалось волнение. Андрей сразу понял, в чём дело.

-Катя, не бойся ты ничего! Тебе ровным счётом ничего не грозит. И Ире тоже. И даже Роме! Просто я объяснил ему, в чём он неправ, и он это понял. Надо со всеми разговаривать так, чтобы тебя поняли.

Катя не знала, и никогда не узнает, как и с кем Андрей договорился. Зная, кто такая Ира, он быстро навёл справки, что у неё за «крутой» приятель, а поскольку поступки того говорили, что он полный отморозок, Попов решил в тот же день его навестить. Узнать, где его дача, особого труда тоже не составило. Тем более что к нему в гости Попов поехал не один, а уже со своим старым приятелем. Этот приятель Попова был одним из бригадиров, ходивших под Ферзём – Олег Щербаков, с «погонялом» Шериф.

Когда Попов впервые заговорил с Шерифом на эту тему, тот сначала отмахнулся. Чуть ли не обиделся. «Что ты мне тему такую беспонтовую подгоняешь? С какой-то детворой связываться, цирк устраивать, да было б ещё за что… Да, Арлекин. Ты или попутал, или влюбился. Ладно, был бы ты бухой, я б понял…». Андрей, однако, хорошо угостил старого знакомого – повёл его в бар за свой счёт. При этом Попов сетовал на то, что в последнее время слишком много отморозков развелось, особенно среди сопливой молодёжи. Которые только что слезли с детского горшка, и ни черта ещё ни в чём не смыслят, но уже мнят себя чёрт знает кем, и творят полнейший беспредел. А таких и надо учить, поскольку таковые не признают никаких ни законов, ни понятий, а только силу. Поэтому преподать такому фраеру «урок жизни» – попросту святое дело. Чтоб другим не повадно было ерундой заниматься. А заодно и «постебаться», поскольку любой такой отморозок – ещё и круглый дурак, и при первом же «базаре» даст так себя «прихватить», что можно будет и снять с него нехило. И урок будет хороший всей местной шпане – никто не захочет подобным образом «отмораживаться», начнут уважать и понятия, и справедливость. Таким образом, Попов всё же убедил Шерифа в необходимости преподать подрастающему поколению урок «вежливости и уважения», а заодно и извлечь из этого некоторую личную выгоду. С целью сего визита, Шериф взял «Мерседес – компрессор» с «грустными глазами», служивший в их команде «рабочей лошадью». На нём они и поехали в Тарту, откуда Попов вернулся всего несколько часов назад. За руль сел Попов: он, в отличие от Шерифа, был трезвым. Разве что, для пущей живости, «занюхал» маленькую полосочку амфетамина.

-У тебя на кладбище место забронировано? – это была одна из любимых фраз Шерифа, произносимая им вместо приветствия. Так же он поздоровался и с Ромой.

-Нет, но… чего такого? Наверное, где-то какое-то недоразумение, кто-то что-то перепутал – пытался тот оправдываться.

-Хорош лепетать! – властно произнёс Шериф. – У меня ребёнку полгода, так что этого лепета я и дома наслышался. Разговор будет краткий, и по существу. Так что пойдём.

Рома пытался что-то ещё возразить, но, к удивлению даже для него самого, это выходило, как детский лепет, как бы обидно для него ни было сравнение с грудным ребёнком.

Видя крайнюю растерянность и беспомощность «хозяина», таковую роль принял на себя Попов, и повёл Шерифа и Рому в комнату, наиболее подходящую для разговора. Хоть Попов и был там впервые, но удивительным внутренним чутьём он чувствовал, куда надо идти. Они прошли в комнату – вероятно, в гостиную. Попов и Шериф расположились в креслах, Рома же беспомощно стоял, бегая взглядом по сторонам.

-Сядь! – Шериф слегка повысил тон. – Не мельтеши!

Тот робко присел на краешек стула.

-Бумага есть? – спросил Шериф. В ответ Рома утвердительно закивал головой, еле слышным шёпотом произнеся: «Есть…»

-Так давай сюда, что ты тащишься? – процедил Шериф, лениво оглядывая комнату и её обитателя, поражённого раболепным страхом, и суетящегося, подобно мыши.

Взяв из рук Ромы лист бумаги, Шериф вынул ручку, и стал рисовать на этом листе кресты.

-Ну что, мальчик, сегодня будем платить? – сказал Шериф, щёлкнув золотой зажигалкой и закурив сигару.

-Что платить? За что платить? Да вы… - и тут Рома осёкся, поймав железный взгляд Попова.

-Иди сюда, малыш, покажу, чего – сказал Шериф. Рома встал и подошёл к нему поближе. – Вот это – Шериф показал на крестики, начерченные им на бумаге – твои штрафные очки. За один крестик ты заплатишь тысячу. Значит, если два крестика, то уже две тысячи – Шериф выдержал короткую паузу – за каждый. И так далее. А пока – Шериф с удовольствием затянулся ароматной сигарой – советую не спорить. Раз не поймёшь – крестик.

-В чём же я провинился? – широко раскрыл глаза обескураженный Рома.

-Знаешь, в чём – Шериф нарисовал ещё один крестик. – И косишь при этом под дурака. Ты лучше знаешь, за что ты должен. Садись, пиши расписку.

-Пятьдесят – впервые заговорил Попов.

Шериф усмехнулся: чего тут мелочиться? Сейчас он заберёт у этого юнца и его семейки всё, что у них есть. Причём обставит это дело так, что не к чему будет придраться, ни в каком беспределе его никто не обвинит. Попов же считал иначе. Зачем? Какой в этом смысл? В конце концов, пострадает не этот отморозок, а его родители, так что полтинника с него на первый раз хватит. Так при помощи двух-трёх жестов Андрей и Олег отлично поняли друг друга, а что до Ромы, то тот ничего не понял. Его лихорадило.

-Базарь с ним сам – махнул рукой Шериф – а я послушаю. Я в этих пелёнках не мараюсь.

Олегу-Шерифу такие дела были действительно в новинку. Он привык приходить туда, где вертелись крупные суммы, и где из «базарящих» сторон, как правило, неправы были обе; в его же задачу входило «восстановление справедливости», и назначение наказания - по своим «понятиям». Тут же - какой-то юнец; ну, обидел он какую-то девчонку, вообще лажа полная, действительно, детские пелёнки…

Однако Шериф и здесь вёл себя обычно: ну, надо поучить кого-то, как жить по понятиям – хорошо! Он и не таким эти понятия в голову вбивал! Вот Арлекин пускай и ведёт дебаты, у него язык на то подвешен, он и покажет, и докажет этому лоху, в чём тот провинился, а Шериф будет всё это слушать и рисовать крестики, и так, ни за что, заработает деньги. Клиент и так уже сидит, парализованный страхом.

Рома был действительно парализован, и не мог понять, кого же из этих двоих он боится больше. Один производил впечатление грубой, разрушительной силы, не терпящей никаких поворотов; этакого бульдозера, сметающего всё на своём пути. Второй, явно не смахивающий на традиционный образ бандита, интеллигентный, утончённый, цепкий, но этот его холодный беспристрастный взгляд прямо в упор, и парализовал волю Ромы уж куда больше, чем даже грозный вид Шерифа.

-Значит, слушай меня, мальчик – Попов заговорил тихим, мягким и в то же время властно-покровительственным голосом. – Мы не бандиты, не жулики, мы деловые люди, и пришли сюда вовсе не наезжать на тебя. Наезд – это слово из гангстерских фильмов. Мы здесь затем, чтобы дать тебе урок, как нужно вести себя в деловом мире. Я надеюсь, ты ребёнок способный, и ты этот урок запомнишь.

Шериф презрительно усмехнулся. Попов бросил на него косой взгляд.

-Почему я говорю «ребёнок» - продолжал Попов – да потому что ты и есть ребёнок. Ты не видел ещё жизни, и меришь её какими-то детскими, фантастическими представлениями, которых ты насмотрелся в крутых фильмах, да понаслышался детских дворовых басен про крутизну. А теперь вспомни: кем ты себя чувствовал, когда девушка Катя принесла тебе документ, а ты её избил и выгнал?

Рома виновато молчал. Шериф опять усмехнулся: Андрей снова сел на любимого конька, вызывая в мальчике чувство вины. Попов любил это правило, перенятое им ещё у Семёна Ильича: «Хочешь подмять под себя человека, заставить его плясать под твою дудку? Тогда заставь его почувствовать себя перед тобой виноватым! И после этого – он твой, делай с ним всё, что хочешь. Вина и стыд – это хуже страха, поглощает человека целиком, требует искупления любой ценой. Наглого потому и трудно взять – у него слабое это чувство. То есть, порог вины слишком высок. Но чем выше этот порог, тем действенней и это чувство, когда он его испытает; и тем исправнее он будет на тебя пахать. Потому что наглому вина более в тягость, чем любому безропотному».

-Ну, так я жду ответа! Как ты разговаривал с Катей? Что ты при этом чувствовал?

-Ничего не чувствовал. Она кричала, психовала, я и показал ей дверь.

-Врёшь! – Щербаков опять поставил крестик, Попов же продолжал тоном искушённого наставника: - Во-первых, ты не показал, ты избил её и вытолкал, и это доказано экспертизой. Девушка была вынуждена пойти в травмопункт, и у неё на теле зафиксированы следы побоев. А во-вторых, она не кричала, и не психовала. Она сообщила тебе необходимую информацию, которую ты должен был незамедлительно принять к сведению. А ты не только проигнорировал эту информацию, но и стал действовать с позиции силы. Другими словами – устроил беспредел.

-Так вы… от Катьки? – Рома широко раскрыл глаза и рот.

-Нет. Мы не от Катьки. Но и она имеет отношение к нашему визиту. Так вот, насчёт твоего с ней разговора. Запомни мой добрый совет: никогда ни с кем не говори с позиции силы. Это бессмысленно. Потому что более слабый твой оппонент, может быть, для виду и согласится с тобой, а сам останется при своём мнении, и начнёт искать другие способы решения вопроса. Тем более – когда ты не прав. Ты понял?

-Понял – отрешённо, автоматически ответил тот.

-Перейдём к делу. Ты заключил сделку с государственной структурой, предоставившей тебе право пользоваться мобильным телефоном. И взял на себя обязательство – вовремя платить счета. Ты проигнорировал это обязательство, и вообще, отказался от оплаты услуг. Как это называется? Злостное уклонение. А в том документе, принесённом тебе Катей, было ясно сказано, что в этом случае фирма предъявит иск соответствующей организации, востребывающей подобные долги в принудительном порядке.

-Вы, значит, «крыша» этой конторы?

Попов искоса взглянул на Шерифа, непроизвольно сжавшего кулак и готового врезать этому тупому сопляку по морде. Шериф посмотрел Попову в глаза, махнул рукой и вновь усмехнулся.

-Знаешь, Рома, ты этот жаргон употребляй где-нибудь со своими друзьями. Нет, мы не крыша и не канцелярия, мы – представители организации, которой ты нанёс ущерб. И материальный, и моральный.

-Но ведь мобильник… - затараторил Рома.

-Молчи, не перебивай меня! – Попов слегка повысил голос. – Во-первых, договор был оформлен на Катю. Так что юридически несёт ответственность она, а тебе, как пользователю, следует выполнять её указания. И её требование об уплате – её законное право. Но ты пошёл на беспредел, игнорировал при этом требования, как мобильной сети, так и своего ответственного представителя. Далее. Ты тут ссылаешься на Иру, но ты сам взял на себя, всю вашу ответственность. В тот же день, поскольку Катя пришла говорить не с тобой, а с Ирой; а ты сам вмешался, и заговорил от её лица. Более того, вы с Ирой живёте вместе, значит, фактически вы муж и жена. В чём ты косвенно признался, заговорив с Катей от её имени. То есть с представителем юридического лица. Ну, а так как Ире сколько лет? Шестнадцать, а тебе? Девятнадцать уже! Стало быть, вся ответственность за ваши совместные действия лежит, мальчик, на тебе.

Шериф снова стал водить ручкой по бумаге. Попов же продолжал упражняться в красноречии.

-Однажды мы имели дело с некоей фирмой, оформленной на подставное лицо. И вот, эта фирма совершила незаконную сделку с другой фирмой, и нанесла этим довольно существенный ущерб. Так вот, пострадавшие обратились к нам, мы в деле разобрались, и пошли решать проблему. И наши претензии были не к подставному лицу, а к фактическому инициатору и исполнителям сделки. Теперь понятно?

-Да что ты с ним телишься? – раздражённо буркнул Шериф.

-Мальчик ещё не понимает, что он наделал, и в какую игру влез. Вот я ему и объясняю, чтобы на будущее знал, а то сидит тут и ноет, как жертва недоразумения. Обидели бедного мальчика! Подумать только, какой кошмар!

-Сейчас он точно жертвой станет.

-Не волнуйся: он таким себя и чувствует. Что родился по недоразумению. Ну вот, Рома. Я тебе объяснил, как в деловом мире поступают, а теперь рассмотрим конкретно – вас и нас. Итак, пользователь – ты. С Ирой, без Иры – неважно. Этот вопрос мы уже оговорили. Катя – юридически ваш, то есть твой кредитор. Иру не трогаем. Мобильная сеть предоставляет тебе услуги, под юридическую ответственность Кати. Теперь рассмотрим твои штрафные очки.

Попов взял у Олега листок, изрисованный крестиками.

-Во-первых, долг по счёту – Попов говорил, словно судья, выносящий приговор. – Пять тысяч – пять крестиков. Во-вторых. Игнорирование этого обязательства. Ещё один. В-третьих. Попытка перевалить ответственность на другое лицо, в данном случае на Катю – крестик, а теперь ещё и на Иру – ещё крестик. В четвёртых. Ты применил силу, будучи неправ, я уже говорил тебе – ты занялся беспределом. А это может вылиться во много крестиков. Нет проступка хуже беспредела. Ты знаешь, что за беспредел на зоне делают?

-Я на зону не собираюсь – пробормотал тот.

-От сумы да от тюрьмы не зарекайся – мудро поучал Попов. – За беспредел на зоне опускают. Но нам тут твоя жопа не нужна. Мы не блатюки, и не урки, мы деловые люди, и наша работа – соблюдать правила, и следить за их соблюдением. Как это делает, например, церковь или полиция. А какие правила – это уже каждый выбирает сам. Кто живёт по законам – того никто не тронет. Только соблюдай законы. Гражданские правила. Заплатил бы ты просто счёт – и никаких проблем, живи спокойно. Но ты решил обогнуть гражданский закон, и тем самым вступил в игру, где действуют уже другие правила. Вот такие – он кивнул на бумажку с крестами. – Не хотел платить по этому счёту – плати теперь по другому счёту. По крестикам. Всё, пиши расписку.

Андрей посмотрел на Рому жёстким, гипнотизирующим взглядом, и тот послушно стал писать под его диктовку.

-Я, Тимофеев Роман Анатольевич – диктовал Попов – 1980 года рождения, проживающий по адресу: город Тарту… Ну, и пиши свой адрес… Обязуюсь уплатить такой-то фирме сумму… Ну, смотри, Рома. Двенадцать крестиков. Двенадцать на двенадцать, сколько это будет? Ого, библейская сумма. Сто сорок четыре тысячи! Вот под такую сумму ты сам себя и подбил, ещё тут и изворачивался, и косил под дурачка. Но мы тебя на первый раз прощаем. Простим тебе ровно половину. Семьдесят две, округлим – семьдесят пять тысяч крон, в срок до… Какое сегодня число? Семнадцатое июня 1998 года. И распишись. Так, далее. В качестве гарантов моей платежеспособности представляю… Ну, и пиши данные своих родителей. Что – не можешь? Можешь! Не в добровольном порядке, так в принудительном. Долг ты в любом случае заплатишь, тут другого варианта просто нет. Только лучше побереги своё здоровье. Оно тебе ещё пригодится. Слышишь, Шериф? У мальчика ручка не пишет. Помоги ему дописать.

Шериф встал, схватил юнца за грудки, резко дёрнул на себя, и, глядя прямо в глаза, прошипел:

-Ты, щенок! Слушай, чего тебе говорят, и пиши! И нечего строить тут партизана! Ты ни допросов, ни пыток не видел. Он, вон, с тобой и так нянчился, всё тебе в рот положил, а раз ты ни черта не понял – больше нянчиться не будем. Тридцать секунд – и чтоб расписка была готова, у меня в руке, ты понял?

-Понял… - побледнел тот.

-Не лепечи тут. Делай, что велят.

Рома протянул ему листок. Тот бегло пробежал глазами, сунул в карман, сказал «Поехали!», и толкнул Рому: «В машину!».

За руль вновь сел Попов, далее маршрут был известен. К Роминым родителям – за деньгами.

Позвонили в квартиру. Дверь открыл отец. Рома стоял с видом провинившегося ребёнка.

-Здравствуйте, Анатолий Романович. Мы к Вам. Не очень с приятными вестями, но, увы – у каждого своя работа – сказал Попов. – Прошу ознакомиться с документами.

Шериф достал «документ», Тимофеев-отец начал читать, однако сразу понял, что имеет дело с бандитами. Угрюмый мордоворот в спортивном костюме и с широченной «бисмаркой» на шее – тот явно церемониться не будет; а второй, холеный красавец с проницательными, хищными глазами – тот сам рук не запачкает, но как пить дать, инициатива исходит явно от него. Одной улыбкой, одним жестом может отправить к праотцам всю семью…

-Сумма указана. Срок – сегодня. Ваш ребёнок скрывался, приходилось его разыскивать. А поручитель – Вы. Вы и Ваша жена. Теперь слово за Вами – Попов сохранял дружелюбный тон. Теперь так же, ласково и дружелюбно, вытащит пушку, или, скорее, попросит своего сотоварища применить некоторые методы доходчивого объяснения для особо непонятливых…

-… обязуюсь уплатить такой-то фирме 75 тысяч крон, за злостное игнорирование обязательств договора, и за уклонение от ответственности в административном и уголовном порядке – читал отец. – Да позвольте, чего он Вам такого сделал?

-Да ничего особенного – пояснил Попов. – Использовал чужой телефон. Звонил, куда не следует – то на телефон эротики, то на гороскопы. Невинные детские шалости. Ну вот, он наделал счетов, а у организации из-за этого возникли неприятности. А этот ещё сам скрылся, а вину пытался свалить на девушку, которая к этому непричастна, да ещё и несовершеннолетняя. При этом ещё воздействовал на эту девушку угрозами и нанесением телесных повреждений, о чём у нас имеется заключение экспертизы. Тем и выдал себя. Ну, а поскольку он скрывался, нам пришлось принять меры. Вот, собственно, и вся суть дела.

-Но, Господи, откуда я такие деньги возьму?

-Опять то же нытьё? – проворчал Шериф. – Что ж, будем действовать. Можно имущество конфисковать. Можно кого-нибудь в рабство продать чеченцам или арабам. Всё можно. Я не желаю только слушать это идиотское «нет денег». У вас есть недвижимость. Квартира и дача. Нечего тут прибедняться.

-И что Вы мне теперь предлагаете? – отец переминался с ноги на ногу, точно на иголках.

-Для начала я предлагаю Вам получить нужную сумму под залог недвижимости. Это Вам обойдётся легче всего – ответил Попов. Видя замешательство отца, он добавил: - Конечно, я не вправе принуждать вас закладывать квартиру, платить эти деньги, поймите – это только в Ваших интересах. Вы можете сейчас отказаться, позвонить хоть прямо сразу в полицию. Но тогда Ваш ребёнок отправится прямой наводкой за колючую проволоку, потому что девушка подала на него заявление, а от уплаты долгов при этом Вас никто не освобождает. Думаете, что имеете дело с вымогательством? Ради Бога, звоните. Приедет полиция, и объяснит Вам то же самое, что и мы, только может быть, другими словами. Ну, и Рому, естественно, заберут. Олег, позвони Альберту. Это комиссар – эти слова были вновь адресованы уже Тимофееву.

-Ладно, давайте обойдёмся без полиции – выдавил Тимофеев-старший. Шериф убрал мобильный телефон в карман. – Только как я…

-Сегодня, только сегодня. С завтрашнего дня, так как в документе указан срок, будут действовать уже другие расценки, и 75 тысяч будет даже не тема для разговора. Короче, Вы меня поняли. Квартиру в залог, деньги в руки, и никаких претензий.

-И как же я сегодня…

-Очень просто. Просто Вам придётся съездить с нами в Таллинн. Возьмите с собой все документы на жильё, справки о зарплате, что там ещё… Банковскую распечатку – можно в любом платёжном автомате сделать, так что карточки тоже не забудьте. И Вам лучше поехать вместе, так как Вы – муж и жена, то есть у Вас совместное имущество…

-На все приготовления вам десять минут! – добавил Шериф.

-А ребёнок пусть останется дома – сказал Попов. – Пусть на досуге поразмыслит, чем детская игра отличается от реальности, и как не надо строить из себя крутого, когда у самого молоко на губах. И как с женщинами обращаться, и как относиться к принятым обязательствам.

Дальше всё было уже делом техники. Приехали в Таллинн, позвонили двум знакомым – маклеру и нотариусу, за несколько минут оформили необходимые документы, маклер тут же отсчитал нужную сумму. После чего с супругами Тимофеевыми попрощались – в них уже не было никакой надобности; им предстояла уже другая задача – как добраться до дома без приключений, потому что на дворе стояла ночь. Маклера и нотариуса развезли по домам, сами собрались ехать в бар, «посидеть». Но тут зазвонил телефон Шерифа.

-Да… Да… Я понял. Всё, да. Есть. Узнали. Да. Без проблем…

Судя по таким кратким, односложным, прямо-таки на военный манер, ответам, без единой тени сомнения или возражения, Попов понял, что Шерифу звонил Ферзь. Поэтому он ничуть не удивился, когда Шериф, положив трубку в карман, сказал:

-Андрюха, отвези меня домой. Завтра светлая голова нужна, с утра к Сане ехать. Потом погудим…

… Все эти эпизоды вчерашнего дня промелькнули у Андрея в голове, и он улыбнулся – своим мыслям, и Кате, этому юному прелестному существу. Катя ему нравилась. Нет, не как женщина. Такого он никогда не позволял себе, даже в мыслях. Катя его привлекала с другой стороны – чисто по-человечески. Скромная, добрая, отзывчивая. Не глупая, увлекающаяся, хозяйственная. Совсем не такая, как большинство её сверстниц, далёкая от устоявшихся молодёжных стереотипов. И это при том, что стереотипы, психология толпы - наиболее сильны именно в подростковой и юношеской среде, и чуть ли не самым большим наказанием считается – быть изгоем; быть «не как все» воспринимается, как «быть хуже всех». Катя же, очевидно, уже переросла этот архаизм. Индивидуальность! Андрей заметил, что Катя меняется, и во многом благодаря его влиянию. Она порвала со многими старыми друзьями-подругами, стала заметно серьёзнее, собраннее, стала задумываться о многих вещах, которые раньше просто не замечала. Изменилась и её речь – раньше она говорила более живо и спонтанно, теперь – более плавно и рассудительно. В манерах стало проявляться больше женственности, детская игривость всё больше уступала. Изменилась Катя и внешне – сменила причёску, стала по-другому краситься, и смотрелась уже более солидно. Андрей прекрасно понимал, что она хочет нравиться ему, и поэтому изо всех сил старается стать взрослой. Ну, и добивается определённого успеха – ведь главный критерий – это сознание, мышление. Можно и на заре туманной юности рассуждать зрело, мыслить здраво, поступать мудро; а можно и в весьма зрелом возрасте руководствоваться лишь сиюминутными эмоциями, подобно неразумному дитяте. И всё же, в Кате оставалось что-то такое, совершенно детское - наивное и непосредственное, как бы она не пыталась изо всего в одночасье вырасти. Хотя бы – её пламенное чувство, возникшее к Андрею. Все сомнения её рассеялись. Она любит его!

И в этот день, она впервые ему об этом сказала.

-Андрей – робко начала она. – Я хочу тебе сказать то, что я чувствую уже давно. Но всё стесняюсь. Я люблю тебя.

-Эх, Катя, Катя… Такие слова… Их говорят очень многие. А знает ли кто, что они значат на самом деле? Можно нравиться. Можно находить взаимный интерес, доверие, можно испытывать симпатию, или привязанность, или просто вожделение. Но что же тогда значит – любить? Как ты это видишь? Как ты это чувствуешь?

-Вот так и чувствую, Андрей. Я думаю о тебе каждый день. Хочу тебя видеть, быть рядом с тобой. Я ложусь спать, я представляю, тебя – твой голос, ты шепчешь мне что-то ласковое, желаешь спокойной ночи. Твои руки – ты гладишь меня, мои волосы, моё тело. И мне от этих мыслей становится так тепло и спокойно на душе, как в детстве – от бабушкиных сказок или от материнской колыбельной. Я знаю, что я… Я могу быть уверена в тебе. Ты – мужчина. А это нынче редкость.

-Я вижу это – ответил ей Попов – да, я тебе нравлюсь. Но нравиться могут многие и многое. Ты мне доверяешь. И я признателен тебе за твою искренность. Ты говоришь со мной открыто, без хвастовства и фальши, без бравады и лицемерия. А это очень важно, когда в жизни есть, кому доверять. Может, ты меня даже и хочешь. Что ж, ты растёшь, становишься взрослой девушкой, и твои переживания совершенно естественны. Но не стоит застилать взор туманной дымкой. Рассуди со стороны, по-зрелому: что всё это есть? Влюблённость – но любовь ли?

-Андрей, я не ребёнок, и всё прекрасно понимаю: да, да!

-Тобой движет также чувство благодарности за то, что я оказался рядом с тобой в трудную минуту…

-Благодарности? – вспылила Катя. – За телефон? За деньги? Да за кого ты меня принимаешь? За проститутку? Что я перед тобой тут стою и распинаюсь, как дура, всю душу тебе свою вытряхиваю! А ты что видишь? Что я готова, прямо здесь и сейчас, тебе отдаться! На, мол, возьми меня! А ты – в благодарность! За деньги! Да за кого…

Андрей притянул к себе девушку, и она расплакалась прямо у него на груди.

-Бедная моя маленькая глупышка, да разве ж я хоть слово сказал о деньгах? Ну, милая, что ты…

«Какой вообще смысл объяснять что-то влюблённому подростку, когда тот более чем уверен, что его интерес – самая, что ни есть на свете, любовь? Вот, кого любит эта Катя? Своего сказочного героя, которого она сама же и придумала. А видит почему-то своего героя во мне. Да что подростки… Взрослые люди, да и те – так же «втрескиваются» в своих сказочных принцев и принцесс, а видят их в своих возлюбленных, вот и теряют головы, как дети. Потом женятся, и вдруг прозревают: вроде женился на Василисе Прекрасной, а она оказалась просто Машей или Дашей. Собственно, она этой Машей-Дашей и была, а Василиса – просто плод фантазии. Ладно, взрослый человек ещё сможет это понять. Вероятно, сможет полюбить - уже не Василису, а реальную Машу, но вот Катя… Как ей доказать, что я – не Андрей-царевич, а просто Андрей Попов? Пытаюсь объяснить, что не любовь это вовсе ещё, но уж куда там! Вон, какие сцены! А говорит – взрослая, прямо вся из себя… Да ладно. Кто из нас через это не прошёл?».

Так размышлял Попов, и вдруг в его голове мелькнула мысль: «А сам-то я – вообще любил, хоть раз в жизни?».

-Повтори ещё раз: как ты меня сейчас назвал? – затрепетала Катя.

-Бедная, маленькая глупышка.

-Нет, не это. Другое.

-Милая – улыбнулся Андрей, и погладил её по голове.

-Повтори ещё раз.

-Милая – мечтательно повторил Андрей. – Милая, маленькая Катюша.

-Я уже давно не маленькая! – она обхватила за шею Попова и стала целовать его в губы. Тот лишь поцеловал её в щёку. Она почувствовала прилив жара по всему телу.

-Нет – отстранил её Андрей. – Ничего этого не будет.

«Женское счастье – был бы милый рядом, ну, а больше ничего не надо» - пело радио голосом Татьяны Овсиенко.

-Неужели я некрасивая? Или я не нравлюсь тебе? – чуть не плача, вопросила Катя.

-Катя, ты только начинаешь жить. Не придавай такого большого значения сиюминутным стремлениям, а тем более – позывам плоти. Этим могут воспользоваться.

-Андрей, господи, да что вы все? Сколько можно говорить со мной, как с ребёнком? Я давно уже взрослая, я уже женщина! Я уже выросла, я хочу любить и быть любимой, мне нужен мужчина! Ты – единственный мужчина, которого я встретила в своей жизни, все прочие – то не мужчины, то недоразвитые самцы, которые только и умеют, что брызгать слюной, да дёргаться туда-сюда, и ещё хвастаются при этом: ах, какой я молодец! Они не способны ни на что, они не смогут сделать меня счастливой. Я сдерживаю свою природу, я сохну от тоски по нежности, любви и ласке, а ты…

-Катя, какие твои годы?

-Андрей, не надо читать морали. Девушки и в четырнадцать выходят замуж и рожают. Можно подумать, ты сам в двадцать лет в первый раз целовался.

-Катя, не обманывай себя!

-Андрей, не оставляй меня несчастной! Оставь мне хотя бы память о том, что такое истинное… Женское счастье! – выпалила она. Андрей улыбнулся.

-Когда любишь – и чувствуешь себя любимой – продолжала Катя. – У меня больше нет никого. Прошу, дай мне почувствовать то, ради чего всё же стоит жить на Земле. Этого мне хватит надолго. А сейчас моя жизнь – просто бессмыслица. Потому что в ней нет любви. Без тебя.

-Катя…

-Если ты меня отвергнешь, я брошусь с крыши. Мне терять нечего, и мне ничего не нужно. Только ты…

-Катя, какие крыши? Подумай о матери!

-Что ты знаешь о моей матери? Итак, да или нет?

-Учитесь властвовать собою. Не всякий Вас, как я, поймёт – к беде неопытность ведёт – ответил ей Попов.

-Андрей… Не мучай меня!…

 

…Так вот она и стала «его девушкой», как она сама себя называла. Или любовницей, если угодно. Андрей стал бывать в Тарту почаще – уж хотя бы раз в неделю, да появлялся; и когда он приезжал, Катя забрасывала всё и мчалась к нему. Только теперь её уже не так влекли задушевные беседы, чтение книг, просмотр фильмов – да, это всё было, но главным-то для неё было уже другое – поскорее слиться в объятиях. Было умильно смотреть, как она, встречая его, буквально повисала у него на шее, осыпая всё его лицо поцелуями… И сам Андрей слегка над этим иронизировал: «Ребёнок, да и только!», и в то же время относился к ней не так уж и поверхностно. Она была в его жизни если не любовью, то уж, во всяком случае, отдушиной.

И так проходило то лето 98-го. Катя ещё больше изменилась – теперь уже это стало заметно, все, кто её знал, обратили на это внимание. Даже какая-то незнакомая старушка раз на улице заметила: «Вон, девка как цветёт! Видать, мужик любит!». И Попов это и сам видел, и понимал, что это во многом его влияние – его пример, советы и поддержка, ну, а заодно и секс – делают своё дело; и девушка поэтому не катится по наклонной, а развивается, становится интересной, самобытной, сексуальной, уважающей себя… В общем, женщиной. Которую в ней разбудил Андрей Попов. И теперь отношения между ними становились ближе, более равными, становилось всё меньше снисходительности со стороны Андрея, и меньше детского обожания и наивной непосредственности со стороны девушки. Но всё же ей этого было мало. Её перестала устраивать её роль в отношениях с ним. Она стала хотеть его всего. Хотела стать его женой. Чтоб не делить его больше ни с кем. Чтоб больше не сидеть дома, не терзаться ревностью, не представлять себе любимого в объятиях другой женщины, не мучить телефон ежечасными звонками: приехал? Не приехал? Она хотела другой жизни, хотела семьи. Чтобы жить вместе, в одной квартире. Неважно: в Таллинне ли, в Тарту ли, какая в этом разница? Каждое утро просыпаться рядом, улыбаться друг другу… Она поцелуем провожает его на работу. Да, впрочем, и сама тоже работу найдёт, на шею ему не сядет, хоть он и так ни в чём особо не нуждается. А вечером - он будет спешить домой, к любимой жене, а у неё уже готов для него ужин. Потом они идут гулять, или в кино, или в гости, или просто сидят дома и смотрят телевизор. Вечер – он и есть вечер. А затем наступает ночь – комментарии тут излишни.

Некоторыми своими соображениями она делилась с Андреем. Тот же всё отшучивался: «Ревнуешь, не доверяешь…». Катя обижалась. Ей казалось, он не воспринимает её всерьёз. Но это ей только казалось.

Бывала она с Андреем и в Таллинне. Познакомилась с его старыми друзьями. Но её они не интересовали. Её интересовало – кто она. А может, ещё и не одна. Из-за кого это она вынуждена так страдать? Хоть Андрей и не скрывал своей полигамии (если это можно так назвать), и не требовал от неё верности, сохраняя ей свободу, но какое для неё это имело значение? Гульнуть, «ради принципа», с каким-нибудь очередным Алёшей-Серёжей? Ну, уж нет! Подобные сопляки пусть «дуньку кулакову» гоняют в туалете.

И вот однажды, когда они вместе пошли на какую-то «тусовку» или вечеринку, и Андрей в очередной раз отлучился, тогда и нашёлся некий «доброжелатель». Который «по секрету» доверил девушке, что её любимый отправился по амурным делам. А после этого, к ней подсела рыжая заносчивая девица лет двадцати. (Катя её раньше видела, но не общалась с ней, и вообще терпеть не могла эту самовлюблённую и вульгарную особу). И стала увлечённо рассказывать о похождениях Андрея. При этом держалась по-свойски, как «лучшая подруга», искренне желающая подбодрить и «раскрыть глаза» попавшей «в галошу» младшей соратнице.

Боже, каких только подробностей и пикантностей Катя наслушалась от этой подружки!

Всё же Света своего добилась. Она вызвала в юной девушке те чувства и сомнения, которые, собственно, и требовались, и Катя пошла с ней в незнакомую компанию. Он сам по себе, она – сама по себе.

А после всего этого она стала частенько «пилить» Андрея, терзать его, как и себя, своей ревностью, своими расспросами, своими подозрениями, своей мнительностью типа «я кто тебе вообще такая?». Естественно, о своих приключениях со Светкой, она и словом не обмолвилась.

В песне поётся: «Из чудной сказки вышла драма». И, рано или поздно, во всей этой житейской истории должна была наступить развязка, и она была совершенно неожиданной.

Случилось это осенью, когда Катя стала вдруг чувствовать некоторые симптомы. На первых порах она не стала пугаться и делать скоропалительных выводов, а решила подождать определённых дней – когда уже ясно проясняется, оттуда ли эти симптомы, или это просто обычное недомогание. Что ж, нужные дни наступили, а должным процессом они не ознаменовались. Значит, повод для волнений был. Оставалась лишь одна дорога – к врачу соответствующего профиля. После этого все сомнения окончательно рассеялись. Катя была беременна.

Прежде, чем сообщить об этом матери, она всё же решила сначала поговорить с Андреем. Ожидание его затянулось на целых две недели. Наконец, в один прекрасный день, его телефон ответил.

-Андрей, это Катя. Я сейчас приеду, нам нужно поговорить.

Она шла к нему. Но на дворе стоял уже не июнь, а октябрь. И она уже не испытывала того трепета предвкушения, скорее, пылала негодованием. Это его она считала виновным во всём.

-Здравствуй, солнышко, ну, проходи – приветливо встретил её Андрей.

У Кати застрял ком в горле. Ведь она шла «высказать ему всё, что о нём думает», поставить перед фактом, пристыдить – а теперь растаяла, и готова броситься ему на шею и расплакаться: «Что мне делать?!».

-Андрей… Я должна тебе сказать… одну очень важную новость.

-Я слушаю тебя – невозмутимо, и в то же время слегка настороженно, сказал он.

Андрей нарочито внимательно оглядел Катю. Та не решалась, боялась сказать это слово. Она достала из сумочки справку и протянула её Андрею:

-На, почитай.

-Я понял – сказал Попов, едва взглянув на справку. – Я это сразу понял, когда ты заговорила о важных новостях.

-Ну, и что теперь? – вызывающе спросила Катя.

-Теперь? Подожди-ка меня здесь.

Андрей вышел из квартиры, закрыв за собой дверь. Кате это показалось странным – раньше, когда ему приходилось оставлять Катю одну, он её никогда не закрывал. Не только здесь, в Тарту, но даже и у себя дома в Таллинне. В её голове мелькали тревожные мысли, но она решительно гнала их от себя прочь.

Вскоре Андрей вернулся и протянул девушке стопку купюр.

-Здесь десять тысяч, можешь пересчитать.

Катя была обескуражена.

-И что мне теперь делать?

-Думай. Решай. Ты уже взрослая – тебе и выбирать. За тебя этого никто не сделает.

-И что ты мне посоветуешь?

-Только женщина сама может решать, что ей делать со своим состоянием. Мы живём в цивилизованной стране, и никакие запреты ничего не регламентируют. Тебе только одно – согласие матери надо. В любом случае. А я тебе ничего посоветовать не могу. Помочь – могу. Этого хватит и на квалифицированную операцию, и на первое необходимое для ребёнка. А остальное – за тобой. Выбор – и ответственность, права – и обязанности.

-И что, я одна должна думать?

-Катюша, такова жизнь! Это и есть взрослая жизнь, в которую ты так упорно стремилась. А взрослый – это не тот, кто носит усы, и не тот, кто живёт половой жизнью. Взрослый – это тот, кто отвечает за себя сам. А за ребёнка это должны делать другие.

-Тогда тебе вопрос в лоб: ты женишься на мне?

-Ответ со лба: нет, не женюсь.

-А если я буду рожать?

-Это твоё право.

-И тебе безразлична судьба собственного ребёнка?

-У меня нет детей.

-Какой же ты всё-таки…

-Катя… - вздохнул Попов. – Возьми пока деньги, посоветуйся с матерью. А когда решишь что-нибудь конкретно, или просто захочешь поговорить, позвони вот по этому телефону и спроси меня. Я с этой квартиры съезжаю, её мне больше не сдают. А ты… Главное – не делай ничего сгоряча. Всё взвесь, и реши, как тебе лучше будет. Никто тебе в этих вопросах не советчик. Да, мать. Но всё равно, последнее слово - за тобой.

Он вложил ей в карман деньги и листок с цифрами. И, незаметно для себя, она оказалась уже не в квартире, а на лестничной площадке. Она услышала щелчок ключа, закрывающего за ней дверь, и медленно побрела по лестнице вниз. Вот так и завершилась её последняя встреча с Андреем.

Всё же та встреча помогла девушке пересилить страх, и признаться матери. В тот же вечер Катя подошла к ней, и сказала:

-Мама, я… Ты только выслушай, не ругай меня. – Она всхлипнула. – В общем… - и она протянула матери справку.

-А для меня это давно уже не новость. По тебе ж видно.

-Что, неужели… - Катя непроизвольно посмотрела на свой живот.

-Не будь такой наивной. Я ж давно заметила. Ходишь, озираешься, боишься чего-то. Нервничаешь. В еде привереда стала: это не буду, то не хочу. В туалет часто бегаешь, и сразу воду спускаешь, чтобы я не слышала, что тошнит тебя. Какие-то секретные бумажки появились. Я их и не смотрела, мне и так всё сразу ясно стало.

-И что же мне теперь делать?

-Что делать… Что за глупости – что делать? За это раньше головой нужно думать было. Хоть бы со мной посоветовалась. Уж я-то побольше понимаю, чем твои подружки.

Катя покраснела.

-Что – боялась сказать? Думала – заругаю, дома запру? Как будто я не знала, с чего ты так летала к своему соколику залётному, чего так ворковала с ним по телефону. Я же тоже не в средневековье росла, и не в мусульманском ауле. Тоже молодая была, тоже встречалась. И тебе никогда не запрещала. Но говорила всегда: будь осторожна! Всё с умом надо делать!

-Я же не гуляла, не блудила. Был у меня Андрей, только с ним я и встречалась. Ну… так получилось.

-Был – скептически подметила мать. – А где ж он теперь, этот рыцарь-то твой? Хвост задрал, в лес удрал? Вот то-то и оно!

-Ты опять свою старую песню: все мужчины сволочи…

-Это уж моё личное дело, как мне к мужчинам относиться. Это ты вот… Со мной даже не разговаривала, одно «привет» да «пока», всё тебе Андрей да Андрей. Вот тебе и Андрей. Он-то хоть знает?

-Да. Я ему сказала.

-И что он? Обрадовался? За кольцами побежал?

-Нет, он уехал. Он вообще не отсюда. Сказал – не его это дело.

-Что - не его? Наше дело не рожать: сунул, вынул и бежать?

-Да при чём тут это? Не его… в смысле, ну… Он сказал, что я сама должна выбирать, что мне делать. Жениться на мне он не будет. Денег мне дал, сказал – и на то, и на это хватит.

-Сколько ж он дал тебе? На что – на то, на это?

-Десять тысяч.

-Ну что ж, не густо, но всё же. На первое время хватит. Кроватку, коляску, одежду.

Катя с удивлением посмотрела на мать.

-Ты советуешь мне рожать?

-Как это – советую? При чём здесь ребёнок? Он что, виноват, что вы со своим Андреем там полаялись? Я с Алексеем, с папочкой твоим, тоже крепко поругалась, когда тебе ещё и году не было. И сказала: ты, Лёша, делай всё, что хочешь, а дочь я в обиду не дам! Одна лишь разница: ты у меня уже на руках была, а твой ребёнок у тебя пока в утробе. Что ж, сумела зачать – так сумей и воспитать.

-А школа…

-Что школа? Пока поучишься, потом отпуск возьмёшь, пойдёшь в вечернюю. Или индивидуально заниматься будешь. Об этом раньше надо было думать, пока ребёнка не было. Теперь ты – мать. А остальное – уже мелочи жизни.

-Ой, мама… - Катя не знала, что и ответить.

-На аборт я согласия не дам. Шибко охота – делай, вон, за деньги у частника. Или паспорт у старшей подружки одолжи. Но тогда уже живи, где захочешь. В этот дом я тебя больше не пущу.

Девушка беззвучно плакала.

-И ещё, скажу сразу – продолжала мать. – Обучить – я тебя всему обучу, что и как делается. Помогу, подскажу. Как сама тебя растила – кто ж, если не я. Не думала, что так рано придётся передавать тебе сию науку, но, видать, судьба такова. Но запомни. Наука наукой, советы советами, а ребёнком своим заниматься будешь сама. Погубишь его – на твоей будет совести. Потому что ты – мать. А я - …

Она глубоко вздохнула.

-А я – бабушка – продолжала она. – Эх, кто бы думал, кто бы ведал: сорока ещё нет, а уже бабушка. А что до соколика твоего залётного, то ты его найди всё-таки. Вернуть его не пытайся: насильно мил не будешь, так и ты за ним не бегай, не унижайся, и не порти нервы. А вот алименты пускай платит. Мы с тобой как-нибудь протянем, а ребёнку полноценное содержание требуется. И питание, и одежда, и игрушки, а дальше – больше.

-Мама, он и так дал десять тысяч.

-Он надеялся на аборт. Но он сам сказал – решай сама, а за ребёнка он всё равно в ответе. Хватит ему этих десяти тысяч до восемнадцати лет?

Вот так, за один тот вечер, и решилась дальнейшая Катина судьба. После этого, уклад её жизни вновь изменился. Ещё до нового года она посещала школу, затем, когда живот стал наливаться, она перестала посещать занятия. Почти всё время она сидела дома, помогала матери по хозяйству, смотрела телевизор, много спала. Ещё посещала лекции в женской консультации. Там и познакомилась со своими теперешними подругами, а особенно сдружилась с Зоей Антиповой. Та была старше Кати на два года, и срок беременности у неё был чуть больше; ещё разница заключалась в том, что Зоя была замужем. Катя несколько завидовала подруге, но не придавала этому особенного значения. В конце концов, можно и с ребёнком выйти замуж, но для Кати в тот момент это было не главное.

Мать часто твердила Кате насчёт Андрея и алиментов, но та всё ссылалась на усталость и недомогание. «Тяжело носить» - говорила она. «Смотри, родишь – вообще не до этого будет» - отвечала на то мать.

В феврале уже нового, 99-го года, Зоя родила. Это была прелестная, румяная крошка-девочка. Назвали Настенькой. Катя стала чаще бывать у Антиповых дома, помогать Зое, чтобы лучше подготовиться к рождению малыша.

А в апреле Катя познакомилась с Кириллом.

Однажды она стояла возле книжного прилавка на рынке, и рассматривала книги. Чтобы выбрать подходящую, она обратилась к продавцу, невысокому молодому человеку в очках и с аккуратной бородкой.

-Простите, что у Вас есть для молодой мамы?

-Есть – ответил продавец. – Могу предложить вот эту книгу – он взял одну книгу. – Здесь об уходе, режиме и прочем, практические советы. Или вот ещё книга в форме энциклопедии, с иллюстрациями. Здесь легко и доступно изложено практически всё, с чем приходится сталкиваться в тех или иных ситуациях. Ну, вот. Зубки режутся. Учимся ходить. Ну, а специально для Вас… Вот эта книга Вам поможет. Советы психолога. Как легче преодолеть трудности в жизни.

Катя посмотрела последнюю книгу. Да, там было как раз про неё. Рассчитано на совсем юных девушек, которым приходится делать такой громадный шаг: ещё вчера ребёнок, сегодня – уже мать ребёнка. Да, продавец понял, что его клиентка – совсем ещё молодая девушка.

К слову сказать, за время беременности Катя довольно располнела, и, как ей казалось – подурнела. Она перестала пользоваться косметикой, разве только красила губы. Одежду выбирала по единственному принципу – было бы удобно носить; а выглядела её одежда достаточно старомодно. Поэтому по Катиной внешности трудно было определить возраст, издалека её могли принять даже за тридцатилетнюю женщину. Кате это даже нравилось. Потому что если в тридцать лет женщина беременна, то это нормально. Если же молодая девушка, вроде самой Кати – беременна, или с ребёнком - то сразу у прохожих возникает реакция: «Ну вот, добегалась, дурочка!». Катю это раздражало. Что ещё за глупости? Что, в шестнадцать или в восемнадцать лет, женщина не имеет права на счастье? Обязательно ждать тридцати? Как же вон, Зоя живёт – ей восемнадцать лет, а у неё муж и ребёнок; и ничего – счастлива! Уж получше, чем Ира со второго этажа – та гуляет, мечется, а попадаются ей только всякие придурки, вроде этого Ромки Тимофеева; а она потом только слёзы льёт, да на аборты бегает.

… Катя с интересом перелистывала книги. Взять бы все три, да вот денег хватит только на одну. Она стояла, в затруднении – никак не решалась выбрать…

-Вам предложить ещё что-то? – спросил продавец.

-Я думаю, какую книгу лучше взять – ответила Катя.

-А Вы берите все три.

-У меня денег столько нет – виновато-просто ответила девушка, и застенчиво улыбнулась.

-Берите. Я их Вам дарю. Вам эти книги нужнее.

-Ой, я не могу взять – улыбнулась Катя, и хотела уже развернуться и уйти. Но продавец её окликнул:

-И всё-таки возьмите эти книги. У меня они просто лежат на прилавке, покрываются пылью, а Вам они помогут в жизни. Сейчас Вы в преддверии большого события. Вам предстоит выполнить Ваше предназначение. Здоровья Вам и счастья. Вам и Вашему малышу. Возьмите.

И он протянул ей эти книги. Она уже не в силах была отказаться. Катя взяла книги, и робко спросила:

-Как Вас зовут?

-Кирилл.

Она зажала книги под мышкой, и, словно чего-то испугавшись, убежала.

Через несколько дней после этого случая Катя пошла на базар за продуктами. Возвращаясь с полной сеткой домой – а идти-то было недалеко – она вдруг услышала знакомый голос, только не могла понять – чей.

-Милая барышня, в Вашем положении переносить тяжести просто недопустимо. Я не могу смириться с подобными проявлениями, поэтому позвольте, Вашу сетку понесу я.

Она оглянулась и увидела Кирилла.

-Я сама.

-Ни в коем случае. Подумайте о Вашем малыше. Поэтому я просто буду настаивать.

Катя отдала Кириллу сетку. В конце концов, этот тип не похож на скота, который возьмёт сетку, да и удерёт с ней. Кирилл производил впечатление добропорядочного, безобидного, застенчивого, и несколько чудаковатого человека.

-Извините, я тогда не представилась. От смущения. Екатерина я. Катя.

-Очень приятно. А я – Кирилл.

-Да, я помню.

Они разговорились. Кирилл был интересным собеседником – был начитан, образован, своеобразен. Он знал много весёлых, беззлобных шуток, над которыми можно было от души посмеяться. Казалось – Кирилл шутил над самим собой.

Они обменялись телефонами, и так стали встречаться. Просто как друзья, ни о чём большем и мыслей ни у кого не возникало. Ей было с ним интересно, легко общаться. Нет, как мужчина он её не интересовал. С этой точки зрения её не интересовал вообще никто. Она пережила свою первую волну пробуждения чувственности, уступившей теперь место совсем другим переживаниям; и относилась к мужчинам совершенно спокойно. Но на подсознательном уровне ей хотелось просто мужского внимания, и она это внимание получала. От Кирилла. Тот тоже не форсировал события. Ему было тридцать лет, он закончил университет, потом был аспирантом, потом – научным сотрудником где-то в Таллинне, после чего стал безработным. Вернулся в родной город, искал работу, наконец, подрядился продавать книги на базаре. Что – интересно! Каждый день читать новую книгу…

Так шли день за днём, неделя за неделей, и пятого мая, за месяц до своего семнадцатилетия, Катя родила сына. Ребёнок родился немного недоношенным, но вполне здоровым. Кате даже до конца и не верилось, что вот, она – мать. Вот он – её сын… Вначале мелькнула мысль назвать мальчика Андреем, но Катя тут же передумала и назвала его Иваном. В честь Ивана-царевича, которого она обожала в детстве. Ещё её любимым писателем был Иван Ефремов, а любимым телеведущим – Иван Демидов…

Вот тогда и начались настоящие трудности. Но рядом с Катей была мать, новые подруги – в первую очередь Зоя, ещё вот Кирилл…

 

В день описываемых событий, то есть 10 июля 1999 года, утро прошло как обычно. Что и было кратко упомянуто в начале главы. До отступления в прошлое, предпринятое для того, чтобы ближе познакомить читателя с нашей новой героиней.

В полдесятого утра Катя вышла из дому с коляской, и отправилась гулять по району. Там она обычно и встречалась с Зоей – благо дело, та тоже жила неподалёку – и они гуляли вместе. На сегодня Катя планировала ещё и зайти к Кириллу на базар. В общем, прогулка обещала быть приятной.

А вот и Зойка выходит из подъезда с коляской. С ней её муж – двадцатилетний Витя, щеголеватого вида непоседа. На бегу чмокнул молодую жену в губы, подбежал вприпрыжку к своему «Форду-Сьерре» цвета «кофе с молоком», и, увидев Катю, на ходу крикнул:

-Салют, Катюха!

И тут же прыгнул за руль, и сорвался с места.

-Неисправимый! – заметила Катя.

-А он по жизни такой – парировала Зойка. – Зато с ним не соскучишься. Что, куда сегодня пойдём?

-Да здесь, по району погуляем. Ещё сегодня на базар хочу зайти.

-На какой базар? – не поняла подруга.

-К универмагу.

-А, с тобой всё ясно. Дела сердечные… К своему, что ль?

-Да какой он, Господи, мой? Просто друг. Хочешь – вместе пойдём? Вон, в прошлый раз – скучно разве было?

-Да, развлекал он нас по полной программе. Его вон, с Витькой моим познакомить – получится Тарапунька со Штепселем.

-Ещё и мы присоединимся…

-Тогда вообще будет квартет почище «Аббы» - сказала Зоя. Как раз навстречу шёл мужчина в футболке с надписью «АББА». – Ване с Настей в цирк ходить не надо будет.

-Ваня будет матадором. У него сейчас уже страсть к корриде. Никакие погремушки в руки не берёт: всё ему только красное подавай. И с сòсками та же история.

-Ладно. Пойдём вот так, ещё заодно к Наташке заскочим.

Подруги шли по тротуару, о чём-то щебетали, посмеивались, настроение у обеих было хорошее. Просто летнее. Вдруг Зоя сказала:

-Дурак, что ли? Анаши обкурился? Чего он дёргается?

-Кто ещё дёргается? – не поняла Катя.

-Да вон, на «Москвиче» дурак какой-то – возмутилась Зоя.

-Ну, и что теперь? А нам-то что? – ответила Катя, но в её сердце закралась смутная тревога. А что было причиной этой тревоги, Катя понять не могла.

Девушки шли по тротуару с левой стороны улицы. По ходу их движения, по своей полосе перемещался красный «Москвич». Он то ехал со скоростью пешехода, то останавливался, то вдруг резко срывался с места, то резко тормозил.

-Мой Витька такому ездюку давно б по шее надавал! – съязвила Зоя.

-Ой, Зойка, ну дался тебе этот придурок! И шут с ним!

Впереди к дороге примыкал с левой стороны переулок. С тротуара имелись спуски на ту дорожку – специально для детских и инвалидных колясок. Подруги шли рядом. Вдруг Зоя спотыкнулась – соскочила туфля. Она остановилась, чтобы её поправить. Катя же пошла дальше, стала переходить через переулок. И тут случилось непредвиденное.

Только коляска сошла с тротуара, красный «Москвич», находившийся перед этим в нескольких метрах позади девушек, вдруг резко дёрнулся с места, рванул влево – в этот самый переулок, и, подмяв под себя детскую коляску с Ваней, скрылся в глубине двора.

Зоя, поправив туфлю и подойдя к парапету, просто оцепенела при виде того, что случилось прямо перед её глазами. Катя же, у которой «Москвич» выбил коляску прямо из рук, побежала вслед за «Москвичом», истошно крича: «Ва-а-ня!».

«Москвич» протащил коляску метров двадцать, после чего исчез за углом. Катиному взору представились лишь колёса, согнутая рама, картонные щиты – всё, что осталось от коляски; запачканные кровью тряпки, и безжизненное тельце её сына, в подгузниках и лёгкой распашонке.

Она взяла на руки младенца, прижала его к себе. Тот был весь в крови. Тут же подбежала и Зоя с коляской.

-Катька…

-Типун мне на язык, это я во всём виновата. Тебя, вон, не послушала… Ещё смеялась сегодня: красное любит, матадором будет…

-Катька, перестань, при чём здесь ты? Виноват во всём этот козёл. Пойдём 112 звонить. Тогда выживет ещё Ваня.

Скорая помощь и полиция подъехали почти сразу. С первой инстанцией разговор был короткий – врач констатировал смерть. Помощь потребовалась Зое, и уж особенно Кате – обе были в состоянии крайнего шока. Показания в полиции девушки смогли дать только на следующий день, хотя, в общих чертах, полиция была уже в курсе происшествия.

 

Понедельник, 12 июля 1999г. Город Таллинн, Эстония.

На этих выходных Козлову что-то скверно отдыхалось. Он пытался отделаться от навязчивых мыслей, отвлечься – на рыбалке, за решением шахматных этюдов, в обществе любимой женщины – но ничего не получалось. Он предчувствовал, что на работе его ждёт неприятный сюрприз.

Однако день начался как обычно. Никаких новостей никто не сообщал – ни хороших, ни плохих. Козлов начал разбирать бумаги, заниматься текущими делами – на нём их висело около дюжины, причём «Красный Москвич» было уже самым старым.

На столе зазвонил телефон, и Козлов поднял трубку.

-Козлов слушает!

-Здорово, Петя! Это я, Райво из Авторегистра. Тут к нам опять запрос поступил. На сей раз твоим подопечным тартуские коллеги интересовались. Уже устал всем объяснять, что нет такой машины.

-Это что, красный «Москвич», что ли?

-Ну, а кто же ещё? Вот я и позвонил сразу.

-О, Господи… И кто подавал запрос?

-Комиссар Хейнсалу.

-И когда?

-Позавчера.

«Позавчера… Боже мой… Теперь ясно, почему в воскресенье ни рыба не ловилась, ни в шахматы не игралось, и даже милая Анюта – и та была не в радость. Хорошо ещё, она женщина умная, не обижается – знает, чем живёт её Петя».

Козлов набрал номер.

-Комиссара Хейнсалу, пожалуйста. Здравствуйте, это Козлов. Я веду это дело. Прошу передать материалы по факсу. Всё, что касается этого «Москвича». И показания в том числе, да.

Через пять минут Козлов узнал суть сюрприза, преподнесённого ему красным «Москвичом». Снова ДТП со смертельным исходом. Потерпевший – Колесников Иван Андреевич, родился 5 мая 1999 года… Пардон, какого года? Козлов перечитал ещё раз. Что, ошибка? Все прежние жертвы «Москвича» ещё как-то вязались между собой – Шувалов, Можаев, Лаптев, Беспалов, но при чём здесь грудной младенец? Нет, ошибка исключена. Иван Колесников и был грудным младенцем и находился он в детской коляске, которую «Москвич» и сбил, протащил по переулку, врезал эту коляску в бордюр и скрылся с места происшествия. Прилагались также свидетельские показания очевидцев: Колесниковой Екатерины Алексеевны, 1982 г.р. – матери погибшего, Антиповой Зои Николаевны, 1980 г.р., её подруги, шедшей рядом с Колесниковой, тоже с детской коляской., и Мянник Хейди, 1936 г.р. – пенсионерки, живущей в том переулке и ходившей во двор выносить мусор, и видевшей, как красный «Москвич», подобно бульдозеру, врезал опрокинутую детскую коляску в бордюр. Со слов свидетельниц Колесниковой и Антиповой, водитель «Москвича» с самого начала внушал подозрения своим нелепым поведением на дороге. «Хулиган», «ненормальный», «куражился» - так охарактеризовали его обе девушки. С их слов, водитель предпринял такой манёвр из хулиганских побуждений – с целью напугать и произвести впечатление на девушек. Как они сами описывали: «выпендриться хотел: вот, мол, я какой, как джигит пролетел!», но не рассчитал, и сбил коляску, а все дальнейшие его действия совершались, скорее всего, из страха. Имелось также приблизительное описание внешности водителя, записанное со слов свидетельницы Антиповой, а номер «Москвича» - все трое в один голос, даже старушка-пенсионерка, называли – 687SHT.

-Хотел фурор произвести, но не рассчитал и из страха сшиб коляску… Нет. Этот «Москвич» просто так никого не давит. Маленький Ваня кому-то чем-то помешал. Или кто-то сводит счёты с его родными. Мать… Семнадцать лет, значит, живёт не одна, что ж, это мы сейчас выясним…

Ответ долго ждать не заставил. Семья погибшего состояла, помимо него, ещё из двух человек: Колесникова Екатерина Алексеевна, 1982 г.р., мать-одиночка, и её мать. Елена, 1959 г.р. - тоже Колесникова, тоже Алексеевна, и тоже мать-одиночка. Во всех документах на ребёнка графа «отец» пустует, но отчество его – Андреевич.

-Андреевич, значит… Уже теплее. Опять Попов вырисовывается.

Козлов опять углубился в размышления. Кому нужна была смерть ребёнка, или, если то была промашка «Москвича» - его матери? Даже если предположить, что отец погибшего – Попов? Угроза или предупреждение в адрес последнего? Или месть ему – но с чьей стороны? Со стороны своих же, исполнителей, убиравших Беспалова, Лаптева и Можаева? Хоть и не доказана причастность Попова к этим событиям, однако чувствуется, что за всем этим стоит он. Но вряд ли Попов станет набирать к себе в «команду» подобных отморозков, тем более что Лаптев и Можаев были причастны к предыдущим москвичовским подвигам. Убийцей Беспалова вполне мог быть, даже тот же Лаптев. Убийцу Лаптева, очевидно, ждёт ещё несчастный случай. Чтобы никто ничего не знал… Ну, и если так посмотреть, все жертвы «Москвича», не считая косвенных (как в день ограбления магазина – полицейский и семья в «Тойоте») – все типичные отморозки, включая даже Марину Романову. Немного выделяется из этой галереи Лаптев – просто несчастный человек, попавший в плен из-за наркотиков. Ещё Нина Глушкова, сидевшая за рулём взорвавшейся «Шкоды». О ней тоже мало что известно. Даже если она и не причастна к делам Можаева… Но как в этот список мог попасть двухмесячный ребёнок?!

Раздался звонок внутреннего телефона. Козлов снял трубку. Ну, всё. Сейчас начальство выскажет ему много нового и интересного, чего он не узнал о себе за свои более чем полвека.

Козлов вздохнул, встал из-за стола и пошёл к шефу. Идя по коридору, он чувствовал, что его ноги, словно ватные, предательски подкашиваются.

Лицо комиссара не выражало гнева, оно было просто усталым, недовольным, озабоченным – и это было ещё хуже гнева.

-Петя! Ну что это за ерунда?

-Я сам в шоке. Точно все с ума посходили. Последний случай – это, скорее всего, акт мести. Иной версии у меня пока нет. Кто-то таким образом воздействует на Попова, поскольку Попов, вероятно, отец ребёнка.

-Дался тебе этот Попов! Я получил уже втык от КаПо и прокуратуры за это дело. Что ты ни черта не делаешь, прицепился к одному какому-то Попову, а сами преступники преспокойно гуляют на свободе, и продолжают творить свои делишки. Ещё и газеты… На вот, полюбуйся!

Козлов развернул лежавшую на столе свежую газету. На первой странице на чёрном фоне пестрел броский заголовок: «Юбилейной жертвой кровавый маньяк избрал невинного младенца. Подробности – на 3-й странице».

На третьей странице шло ужасающее повествование о неуловимом маньяке, убившем в субботу свою тридцатую жертву. «Где это он столько выкопал?» - прокомментировал Козлов. Первыми жертвами, согласно статье, были две влюблённые парочки – Чижов и Вдовина, перевернувшиеся в БМВ, и Шувалов с Романовой, причём последняя была беременна якобы от Шувалова. В статье были перечислены не только сами подвиги «Москвича», но и прочие подробности, даже не имевшие непосредственного к нему отношения, причём факты были до неузнаваемости искажены, а сам «москвичист» выставлялся фанатиком, объявившим тотальную войну любви, семье, браку и всему, что с этим связано. По той же версии, Можаев и Глушкова собирались жениться, Семёнова была возлюбленной Беспалова, а изнасиловали её в красном «Москвиче». Особое внимание уделялось тому, что последнее убийство произошло 10 июля в 10.07 (что также не соответствовало действительности – сообщение поступило в 10.39, в протоколе зафиксировано время происшествия – 10.34), и в этом авторы статьи узрели некие каббалистические закономерности. Статья убеждала читателей в том, что это сатанинская секта, вышедшая на тропу войны. Круглыми дураками выставлялись полицейские, «бессильные что-либо сделать», и это ставилось в заслугу магическим способностям маньяков-сектантов, натравивших зомбированного Козлова на невиновного Попова.

В другой газете статья называлась «Фредди Крюгер – советский патриот!», и содержала подобную же ересь, хоть и несколько иного содержания.

-Язык бы вырвать всей этой прессе! Кто автор статьи, и откуда у него такие данные? Чушь это всё! Сейчас мода пошла на всякие чудеса, НЛО да экстрасенсов – вот и здесь всякую муру пишут. Секта сатаны, Фредди Крюгер…

-Меня не интересуют ни эти писаки, ни эта ересь – оборвал комиссар – меня интересует дело, которое поручено тебе. Сколько у тебя ещё дел?

-На сегодняшний день в общей сложности двенадцать. Не считая этого.

-Все двенадцать сдаёшь мне. Я найду, кому их поручить. Ты занимайся только «Москвичом». Нечего тебе отвлекаться.

-Ещё вот что. С чего это вдруг все за Попова так рьяно заступаться стали? Ладно, газетёнки. Ну, а контроль?

-У Попова адвокат… Думаю, это и его влияние. Я разговаривал с Третьяковым, и его доводы звучали вполне убедительно. Конечно, я его знаю, тебя знаю, но для стороннего человека…

-А этот Третьяков случайно не сказал, сколько ему за это дали на лапу? И кто дал, поскольку у Попова столько волос на голове нету, сколько Лёша с него взял бы за это дело. Если конечно, Попов не Корейко. Конечно, Лёша – друг Володи… Он-то сам в ту грязь навряд ли полез, зато дочка его, Жанна – запросто. Уговорить на что-то женщину – для Попова раз плюнуть.

-Но Третьяков не женщина. И потом, как бы там ни было, надо считаться с тем, что есть. Менять тактику. Искать обходные пути. В конце концов, не мне же тебя учить, ты сам на этом не одну собаку съел.

-Лично я думаю так. Попов, мне видится, организовал всю эту заваруху. Исполнители разные. А смерть ребёнка – камень в его огород. Мне только неизвестны причины, мотивы к этим убийствам. Но и это не сегодня-завтра выяснится. Тогда и будут доказательства его вины. Или если будет взят хоть один исполнитель. Феоктистов пока особых подозрений не вызывает. На убийцу он не похож. Хотя его могли заставить, скорее даже – вынудить. А с Третьяковым и газетчиками я разберусь. Лёша пусть защищает кого хочет, но контроль можно направить и на него. Пусть проверят, кто чем дышит. А что до газетных крикунов, то я не таким уже рты затыкал, покалякаю и с этими. Сам к ним явлюсь на красном «Москвиче» и в образе Фредди Крюгера.

-Это амбиции. Нам важен результат.

-Это не амбиции. Нам мешают работать, а так мы ничего не достигнем.

-В общем, действуй. Всё остальное с тебя снимается. Любые люди, любые средства – всё в твоём распоряжении. Можешь идти.

Сперва у Козлова мелькнула мысль отправить того же Субботина в Тарту, а самому встретиться с Третьяковым, да и потолковать с ним по душам. Но он сразу передумал. Хватит. Субботин встречался с Лидией Романовой – а толку чуть; не выяснил даже, с кем ушла из дому Марина, а это оказался сам Попов. Теперь отправь Козлов в Тарту любого инспектора – тот приедет обратно, и скажет: за рулём «Москвича» сидел какой-то ненормальный хулиган, решивший пустить девушкам пыль в глаза, но не рассчитал, сбил коляску, испугался и удрал; а никакого Попова они не знают и в глаза не видели. Нет, в Тарту Козлов поедет сам, и прямо сейчас. Субботин пусть займётся прессой.

 

Понедельник, 12 июля 1999г. Город Тарту, Эстония.

В Тарту Козлов решил не заезжать ни к Хейнсалу, ни ещё куда – все необходимые материалы были ему переданы по факсу. Он решил сразу встретиться с Колесниковыми.

Найдя нужный дом, он припарковал свой «Форд» около подъезда, поднялся на четвёртый этаж, и позвонил в квартиру номер 42. Дверь открыла Елена Колесникова, мать Кати, и бабушка погибшего. Козлов достал удостоверение.

-Здравствуйте, Елена Алексеевна. Меня зовут Пётр Александрович, я веду дело по поводу гибели Ивана. Приношу Вам искренние соболезнования. Простите, я бы хотел поговорить с Вашей дочерью.

-Проходите – ответила Колесникова-старшая. Резким, сухим, низким голосом. Она была сухощавой, выглядела куда старше своих неполных сорока. Никакой косметики, одета дёшево и безвкусно – всё выдавало в ней фригидную, рано состарившуюся, женщину. Такие чаще всего и становятся придирчивыми, мелочными, ворчливыми.

Козлов прошёл в комнату и увидел Катю. Та внешне была не похожа на мать, единственное – обе носили короткие волосы. Но сегодня пухлое лицо Кати казалось надутым, мешковатым и напоминало лицо аутичного ребёнка. Оно было бледным, и лишь на скулах проступал лихорадочный румянец, более напоминающий кровоподтёк.

Девушка сидела в кресле, равнодушно уставившись в одну точку. Ни кроватки, ни других следов присутствия ребёнка уже не было – очевидно, мать избавилась от всех этих вещей, чтобы не травмировать дочь.

-Здравствуй, Катя. Меня зовут Пётр Александрович Козлов, я из Таллинна, я расследую обстоятельства гибели Вани. Приношу свои соболезнования.

Катя покосилась в сторону Козлова и опять уставилась в ту же точку. Глаза были словно неживые. «А ведь совсем ещё ребёнок» - подумал Козлов. – «Что за…»

-Я вчера уже всё сказала – ровным, бесчувственным голосом ответила Катя.

-Меня интересует несколько другая информация. Дело в том, что этот «Москвич» замешан в ряде других происшествий, и я это расследую. Так что у нас общие интересы. Погиб твой сын – и мы должны найти виновника.

-Что Вы хотите?

-Скажите, Вы разглядели водителя?

-Нет. Зойка его видела. Говорит – волосы тёмные, лицо такое, южное. Ну, не чурка и не узбек, но и не русский. Может, хохол или татарин…

-Вы не подозреваете никого? У Вас нет врагов, недоброжелателей? Вам никто не угрожал, или, может быть, кто-то мог сводить счёты за что-то?

-Никого. Я живу тихо, ни с кем не общаюсь. Только Зойка, и ещё пара-тройка подружек. У всех маленькие дети… А прошлое – ну, был инцидент один с мобильным телефоном, так это Ирка, она здесь, на втором этаже живёт. 35-я квартира. Но с этой Иркой у меня всё нормально. Ещё парень её бывший, Рома – но он уже давно уехал отсюда. И он бы ни за что на такое не пошел.

-А ты – Козлов старался на «Вы», но с Катей почему-то у него так не получалось – никогда раньше не встречала вот этого человека? – он показал ей фотографию Попова, и отметил про себя, что глаза её лихорадочно заблестели.

-Не знаю такого. Не помню. Может, и видела где-нибудь – занервничала Катя.

-Пойми, Катя. Это очень важно. Во всех делах красного «Москвича» фигурирует вот этот человек.

-Это и есть Фредди Крюгер? – спросила Катя с горькой усмешкой.

Козлов мысленно проклял газетчиков – за их ересь, и Катю – за её враньё.

-Спросите у Зойки – добавила Катя. – Может, она узнает. Она видела того козла.

«Ишь, как затараторила!» - подумал Козлов.

-Нет, за рулём сидел не этот человек. Это не Фредди Крюгер. Его зовут Андрей. Точно так же, как звали отца ребёнка.

-Во всяком случае, это не тот Андрей. Даже близко не похож.

-Тогда простите… Но мне хотелось бы узнать побольше о том Андрее. В интересах следствия. Кто этот человек?

-Не знаю. Я с ним не вижусь, и ничего о нём не знаю. У нас и не было ничего серьёзного. Да и быть не могло.

-А что тогда, в твоём понимании, серьёзно? Ребёнок от него! По-моему, куда уж серьёзнее!

-Залетела я от него случайно. Так получилось. На аборт идти не сочла нужным, да и мать бы этого не одобрила.

-И всё-таки, меня интересует этот Андрей. Его фамилия, телефон…

-Не знаю я о нём ничего. Летом у меня с ним был, если можно так выразиться, пляжный роман. На пляже встретились, я в него втрескалась без памяти, вот и бегала за ним. Бегала, ну, и добегалась. А через неделю смотрю – он уже с другой… Ну что, сама виновата. Что хотела, то получила…

-А если немножко поподробнее – осторожно спросил Козлов, на что последовала необычайно бурная вспышка:

-Что Вы ко мне пристали? Не знаю ничего! Ловите своего Фредди Крюгера, мне же сына не вернёт никто! Я и так в шоке! Ни заснуть, ничего не могу! А вы всё лезете и бороздите мне раны, всеми этими воспоминаниями – кто Ванин отец? Кто там, за рулём? Мне от ваших догадок ни жарко, ни холодно, так оставьте меня в покое со своими глупыми вопросами! Мне всё равно, кто этот подонок, и чего у него ещё там за делишки! У меня погиб сын! Имейте совесть!

Катя разрыдалась. У неё началась настоящая истерика.

Козлов подошёл к ней, по-отечески обнял. Катя пыталась сначала его оттолкнуть, но разревелась, как маленькая, сидя на кресле и уткнувшись головой ему в живот. Козлов гладил её по голове…

-Успокойся, Й… Катя – Козлов поймал себя на мысли, что чуть не назвал девушку Юлей – именем дочери. Ведь его дочь – такая же девушка, как эта Катя, только чуть постарше. И в жизни ей повезло чуть больше – как раз в семнадцать, она встретила Филиппа из Марселя, ставшего её счастьем, её судьбой; Кате же встретился проходимец. Которого она до сих пор любит, и всеми силами пытается обелить и выгородить. Потому что та Катина байка о некоем «пляжном Казанове», своей достоверностью сравнима разве что с подвигами барона Мюнхгаузена.

Пётр Александрович утешил девушку, и решил на ближайшее время оставить её в покое.

-Вот мой телефон. Если что увидишь или узнаешь – звони. Этот преступник мог охотиться за тобой, и я должен позаботиться о твоей безопасности.

После этого Козлов решил всё же поговорить с Колесниковой-старшей.

-Елена Алексеевна, у меня к Вам несколько вопросов. Во-первых, что Вы думаете о произошедшем? У Вас есть какие-то подозрения, предположения на этот счёт?

-Никаких подозрений у меня нет. Как я слышала от девочек – это был хулиган. Наркоман какой-нибудь. Сейчас их развелось, как жуков колорадских.

-Что Вы могли бы сказать об Андрее?

-Андрея я в глаза не видела. Тут поступки говорят сами за себя. Хвост задрал – в лес удрал.

-Что Вы знали об их отношениях?

-Ну, что… Катя по нему с ума сходила, как это бывает… Что я ей скажу – на то ноль внимания, фунт презрения; всё – Андрей, Андрей… Бегала к нему, названивала, по телефону часами с ним ворковала. Совсем голову потеряла. Ему-то что до неё? Он сюда и на порог не ступал, звонил - и то редко.

-Когда и как долго они встречались?

-Ну, вообще-то Катя никогда со мной не делилась такими подробностями. Пыталась прикидываться невинной девочкой, боялась, что заругаю. А чего мне её ругать? Пусть живёт нормально. Ладно, у меня не сложилось, ничего хорошего от мужиков не видела, но ей я своё мнение не навязывала. Наоборот, хочу, чтоб у неё всё путём было. Главное – чтоб с умом, а не так, как сейчас творят: водка, танцы – и в постель, а поутру не помнят, кого как зовут. Но нет, Катя не такая. Она хоть порядочная. Андрей у неё первый был…

-Третий, если вам это так интересно! – крикнула из соседней комнаты Катя. – До него ещё Алёша с Серёжей были. Может, вам ещё про них рассказать? У одного размер ботинок 42-й, а у другого 44-й. Они оба ко мне за утюгом приходили, чтобы шнурки на ботинках гладить.

-Катя, перестань! – повысила голос мать. – Не обращайте внимания – эти слова были уже обращены Козлову. – Она не в себе.

-Я понимаю. И всё-таки расскажите, что Вы знаете об Андрее.

-Это было в прошлом году. Началось всё весной, или в начале лета. Катя вдруг резко изменилась, перестала общаться со своими друзьями-подружками. Мне она ничего не говорила, но я же всё вижу.

-И что же это были за резкие изменения?

-Нет, не думайте – это не то, что могло бы насторожить, вроде наркотиков, и прочей всякой дряни. Наоборот, она стала более собранной, серьёзной, стала больше следить за собой, смотрелась уже повзрослее, посолиднее. Рассудительней стала. Отошла от всех этих пикников, танцулек, друзей безмозглых, вроде этой Иры. Книжки разные домой приносила, я некоторые даже смотрела – довольно серьёзные книги. Это раньше она только «Анжелику» читала или вон, «Унесённые ветром». Я даже довольна была, что Катя хоть с нормальным человеком познакомилась. Только всё втихаря: позвонит – и умчится, а нет его – сидит, читает. Я сколько с ней пыталась заговорить – всё отмалчивалась, да отшучивалась. Стеснялась, что ли, чего? Я так поняла – он нездешний.

-То есть как – нездешний?

-А так – не живёт он вообще в Тарту. Наездами тут бывал. Может, в университете учился заочно. Или торговец какой-нибудь. А может быть, и то и это. Мне сперва думалось, что студент, раз такие книги всякие читает. Но человек он не из бедных. Квартиру здесь снимал где-то в центре, и машина у него импортная.

-А какого цвета?

-Не стану врать, но, по-моему, чёрная.

-Значит, за всё время Вы ни разу не видели его в лицо?

-Не видела. Катя его не приводила. Ну, то, что он её старше, это естественно; я думаю, ему лет 25, не меньше. Хотя я их однажды вместе видела, шла она по городу с каким-то парнем. Я его толком не разглядела. Я когда спросила – кто это, так Катька ответила: так, никто. Брат подруги какой-то. Ну, а под конец - вообще психованная стала. Я тогда всё и поняла.

-Знал ли Андрей о ребёнке?

-Ну, как Катя к врачу сходила, узнала, что будет – конечно, сказала этому Андрею своему. Ну, а тот наскоро и съехал, даже с квартиры с той. Больше его не видно, не слышно было. Правда, на прощание оставил Катьке денег. На аборт, небось, рассчитывал, но я не разрешила. Нечего всякие аборты делать.

-И сколько же он дал, если не секрет?

-Десять тысяч дал. Деньги-то у него водились, он и за телефон долг за неё заплатил, тоже там тысяч пять. Что вон, Ирка наделала, с 35-й квартиры которая, шалава.

-Что Вы мне можете сказать об этом?

-Пусть они сами Вам расскажут. Я только счёт видела. Катька на себе волосы рвала, мы бегали, деньги искали. Потом Андрей этот, когда взялся – сразу и долги пропали, и у Катьки телефон откуда-то появился. Правда, как она с ним разошлась – сразу номер закрыла, телефон продала. Зачем он ей? Ребёнка надо было содержать, а не болтать по всяким там телефонам. Она когда Ваньку ещё носила, я ей всё говорила – найди этого своего Андрея! Родишь – будет не до этого!

-Зачем же надо было искать Андрея? – полюбопытствовал Козлов.

-Как – зачем? – возмутилась Колесникова. – А алименты! На что ребёнка-то содержать?

-То есть, это Вы так считаете.

-Это не я так считаю, это так и есть – категорично заявила Елена Алексеевна.

-Вы только что сказали, что именно Вы постоянно побуждали дочь искать Андрея. А как же она сама к этому относилась?

-Как, как… - проворчала женщина. – А никак. Не могу, устала, тут болит, там болит…

-Значит, ей эти поиски были не нужны? – не унимался Козлов.

-Значит, глупая, или боялась шибко. Андрей ей денег дал, небось, на аборт наущал, настращал – вот и боялась, что вдруг он узнает, что она ребёнка оставила. Или думала, что и сама протянет, без него.

-И чего же она, в таком случае, боялась? – недоверчиво спросил Козлов, поведя бровями; и после короткой паузы добавил: - Со стороны Андрея.

-Ничего я не боялась – сказала Катя, появившись в дверном проёме. – Просто смысла не видела.

-Ты, смотрю, ничего не видишь – проворчала мать. – До сих пор, как слепой котёнок: всё у тебя в розовом цвете.

-Я не какая-нибудь соска, я давно уже взрослая! – заявила Катя, войдя в комнату. – И бегать за всякими пляжными мальчиками, и перед ними унижаться…

-А если ты такая взрослая, так сумей постоять за своё дитя! – перебила её мать. - Что Андрей…

-Какое ты имеешь право – закричала Катя – после того, что произошло, заявлять мне такие вещи!

Она густо покраснела, и убежала обратно к себе в комнату, чтобы не видели, как она плачет.

-Ну вот – опять проворчала мать. – Себя в грудь кулаком стучат, как обезьяны – ах, какие все взрослые. А как что с них спросишь – так со страху в штаны насерят.

-Елена Алексеевна… - вздохнул Козлов. – Вот, если бы Вы оказались на её месте, каково Вам было бы слышать от родного человека такие претензии – насчёт умения постоять за дитя? Вы косвенно обвинили её в смерти сына, понимаете?

-А что понимать тут? Разговор у нас шёл насчёт алиментов и содержания. А что до этого случая – отойдёмте на кухню.

Они прошли на кухню. Колесникова закрыла дверь, и шёпотом сказала:

-А в смерти Ванечки она не косвенно, а прямо виновата. Выходишь на дорогу – по сторонам смотреть надо. Вот её беспечность и подвела. Уж я-то знаю: сама двадцать лет за рулём, только в прошлом году свою «двойку» продала.

-Нет, Елена Алексеевна. Это было умышленное убийство. Уже не первое…

-Алексей Петрович… - начала Колесникова, но Козлов её поправил, назвав своё имя-отчество. Колесникова же продолжала:

-Не прикидывайтесь мальчишкой. Что не первое – я знаю. Газеты читаю, и радио слушаю. Ладно, пусть она не знала, кто там сидел, в этой машине. Но эти две дурочки прекрасно видели, что этот «Москвич» на дороге выпендривался, куражился, причём – перед ними. Так значит, смотреть надо было в оба! С детьми ведь шли, а не с мешками картошки!

… Из квартиры Колесниковых Козлов вышел с тяжёлым сердцем. Всё, что он понял: гибель ребёнка - и юная мать, и сварливая бабушка - считают несчастным случаем. В ту злополучную субботу они думали, что это преступное озорство хулигана, или патологические забавы наркомана. Теперь они уверены, что ребёнок пал жертвой маньяка, и уверили их в этом газеты.

Попова всё-таки Катя знала - Козлов это сразу понял. Именно ему и приписывается отцовство Ивана. Но почему же Катя после того, как получила от Попова эти несчастные деньги, ни разу не пыталась с ним встретиться? И почему она напрочь отрицает даже то, что она с ним вообще знакома? Боится… Но чего же она боится? Какой опасности она ожидает от Попова?

А если так посудить… Теоретически у Попова были мотивы убрать ребёнка – чтобы не платить алименты и вообще не нести за него ответственность. Но его никто ни о чём и не просил – эта тема так никогда и не выходила за рамки разговоров у Колесниковых дома. Попов мог даже и не знать, что у Кати был ребёнок. Хотя, даже если и знал?

Насколько же абсурдно полагать, что Попов, зная о том, что все следы красного «Москвича» так или иначе ведут к нему, и получая повестки к Козлову при каждом «москвичовском» эпизоде – и будет подписывать очередного исполнителя, да ещё и на такое дело. За которое - что зона, что криминальный «сходняк» - вынесут однозначный вердикт: «красить» обоих, в голубой цвет. То есть – и того, кто сбил, и того, кто послал.

Поэтому подозревать в этой затее Попова - просто лишено оснований. Но нити однозначно ведут к нему.

Это сделать мог только тот человек, который достаточно хорошо знал Попова, и был в курсе его афёр с красным «Москвичом». Например, кто-либо из бывших исполнителей. Только с какой же целью он на это пошёл? Но если Попов с такой лёгкостью мог заставить человека совершить убийство, значит, исполнитель находился, так или иначе, в зависимости от Попова. И теперь таким образом он либо мстит Попову, либо запутывает его, но в любом случае – вносит смуту в его стан. Чтобы, в конечном итоге, от него избавиться. Но что это может быть за зависимость? Наркотики – исключено: слишком уж грязно для Попова мараться об наркоманов. Денежные долги? Шантаж, компромат? Киднэпинг? Чем Попов вынуждал людей становиться убийцами? Кроме того, если следовать этой версии, убийца должен знать Попова достаточно близко, чтобы уж располагать сведениями о его тайной любовнице, живущей на другом конце страны, да ещё и несовершеннолетней!

Значит, при приезде в Таллинн нужно будет опять беседовать с Поповым, проверять заодно его приятеля – Мишку Феоктистова, хотя тот уж никак не похож ни на татарина, ни даже на южного хохла. Зато является, чуть ли не единственным, видимым звеном между этим самым Поповым и красным «Москвичом». Ну, а здесь, в Тарту, оставались три встречи – с Зоей Антиповой, и некими Ирой и Ромой, раз эти двое были в своё время Катиными недоброжелателями.

Зайдя в 35-ю квартиру, Козлов узнал, что Ира, то бишь Ирина Звягинцева, находится в гинекологическом отделении больницы Маарьямыйза. А открывшая ему дверь мать Ирины – неряшливая, неопрятная, обрюзгшая женщина, ещё сохранившая следы былой привлекательности, но напрочь её утратившая за дурной печатью порока – разумеется, ни о каких проблемах дочери не знала. Ну, Катю с четвёртого этажа она, конечно же, знала. Зато имя Ромы ей ни о чём не говорило. А помимо всего прочего, от женщины отчётливо разило спиртным.

Тогда Козлов решил зайти сначала к Антиповым – благо дело, те жили неподалёку. Дверь открыл ему Витя. Увидев незнакомого крупного немолодого мужчину в штатском и с компьютером-«чемоданчиком», Витя несколько опешил.

-Здравствуйте, Виктор – Козлов предъявил удостоверение. – Я из полиции, меня зовут Пётр Александрович. Мне надо поговорить с Вашей супругой.

-Ага, сейчас – ответил Витя, и заглянул в комнату. – Вы знаете… она кормит ребёнка, у нас дочка ещё маленькая…

-Хорошо, я подожду. Я по делу красного «Москвича».

-Ну да, я так и понял… А Вы вообще-то проходите.

Парень провёл Петра Александровича в комнату. Козлов сел в предложенное Виктором кресло, открыл «чемоданчик» и стал на нём что-то набирать.

-А Вы закуривайте – Витя протянул Козлову пачку «Мальборо».

-Благодарю, я некурящий – ответил Козлов и вновь углубился в компьютер. Бросив беглый взгляд на молодого хозяина квартиры, он прочёл в его глазах искреннее, прямо детское, любопытство.

Вскоре из соседней комнаты вышла Зоя – высокая, стройная, даже худощавая, девушка с длинными светлыми волосами.

«Сами ещё дети, а уже у самих дети» - мелькнуло у Козлова в голове. – «Хотя какой я сам в их годы…»

-Здравствуйте, Зоя – Козлов из вежливости даже встал. – Меня зовут Пётр Александрович, я приехал из Таллинна, я расследую дело красного «Москвича».

-То есть, Вы ловите этого маньяка? – с удивлением спросила Зоя.

Козлов опять мысленно проклял газетчиков, и сказал:

-Это уже суд будет решать: маньяк он, дурак он… Не в этом дело.

Тогда девушка сменила тон, и с нотками высокомерного равнодушия в голосе, спросила:

-Что Вы от меня хотите?

-Много времени я у Вас отнимать не буду. Я уже ознакомился с Вашими показаниями. Скажите – может, Вам есть, что к ним добавить?

-Ну, всё, что могла, я уже сказала там…

-Тогда перейдём к цели моего визита. Давайте присядем и составим фоторобот водителя красного «Москвича». Ваш словесный портрет этого преступника не похож на Фредди Крюгера.

-А причём здесь вообще Фредди Крюгер? – Зоя была вконец ошарашена.

-Слава Богу, хоть в одной семье не читают эти глупые газеты! Хотя и Вы уверены, что он маньяк…

-Фредди Крюгер – это в сегодняшней – пояснил Витя.

-Ладно, давайте оставим Фредди Крюгера в покое, займёмся водителем «Москвича». Итак, его лицо…

Получив от Зои фоторобот, хоть и приблизительный, Козлов направился в больницу Маарьямыйза. В приёмном покое ему сообщили, что Звягинцева Ирина, 1982 г.р., находится во втором гинекологическом отделении, и что часы посещения с четырёх до шести вечера. Тогда Козлов показал своё удостоверение.

Первое же, что ему бросилось в глаза в отделении – журнальный столик с газетами. На верху стопки лежала свежая газета с кричащим заголовком – «Фредди Крюгер – советский патриот!».

Дежурная сестра вызвала из палаты Иру Звягинцеву, которая, как выяснилось, в свои неполные семнадцать, делала уже не первый аборт, и имела в придачу целый букет всевозможных заражений и воспалений. Вследствие слишком уж вольного образа жизни, лаконично выраженного в народном анекдоте: «Девушка… а как тебя зовут? – Ночь, проведённая вместе, ещё не повод для знакомства!».

-Где здесь можно поговорить? – спросил Козлов.

-Я сейчас одна в палате. Девки ушли телевизор смотреть.

Идя по коридору, Козлов заметил, что почти все пациентки этого отделения – молоденькие девушки, причём половина из них – явно несовершеннолетние. «У нас в Союзе сексу нет!» - припомнилась ему знаменитая депутатская фраза. «Вот так и живём!» - подумал Козлов. – «До сих пор детям внушают, что «сексу нет», и что детей приносит аист; а девочкам-подросткам – что об этом и думать нельзя, что это не естественная потребность, а лишь супружеская обязанность, и что фригидность есть идеал женственности. А дети телевизор смотрят, со сверстниками общаются. Понимают, что это не так, а как надо – не знают. Вот вам и проблемы. Потому что нет ничего дороже глупости человеческой; ни за какие сокровища так дорого не платят, как за глупость. Тем Бог и наказал Адама с Евой за это яблоко – наградил их глупостью, вот тут-то рай для них и кончился…».

-Меня интересует – что же произошло между Катей, тобой и Ромой, твоим другом, примерно год назад.

-Ну что… Я купила телефон, карту на Катькину мать записали… Моя мать – она ведь «того» - Ира сделала выразительный жест рукой, означающий «пьяница».

-Я знаю. Мы уже успели познакомиться. Продолжай.

-Катьке счёт пришёл на пять тысяч. Там ей судом даже грозили. Ну, она пришла ко мне разбираться. У меня денег не было. Ну, мы поругались… У меня тогда Рома этот сидел, полез за меня заступаться. Накричал на Катьку, ударил… Как будто его там просили. Ну, а потом… Катька где-то деньги достала, со мной больше не общалась. Так, головой кивнёт: мол, привет, и всё. Я потом извинялась, она всё – забудь да отстань. А Рома рассказывал – к нему после этого бандиты какие-то приезжали, у родителей квартиру отобрали. Я спросила – что значит отобрали, ведь они же до сих пор там живут! А он – отберут, отберут, вообще зашуганный ходил какой-то. Меня во всём обвинял, нажрался – кричал, ребят натравит, будут семьдесят пять тысяч с меня вышибать…

-Да уж конечно – улыбнулся Козлов. – Только волосы на заднице причешет, и будет вышибать.

-Ну, я тогда с ним поссорилась, переругалась, стала со Стасом встречаться. Или нет, Стас потом был, а тогда Владик. А Рому я потом ещё раз видела, он сказал, что этот бандит – Катькин парень, что они вместе живут где-то в центре. Ну, чушь это всё. Катька как жила в моём подъезде, так и живёт. Какой-то парень у неё, конечно же, был – как у любой нормальной девки…

«Ну и понятия у современной молодёжи» - отметил про себя Козлов.

-Но я же говорю, я с Катькой не общаюсь. Она куда-то пропала – не звонит, не заходит, ну, я и не навязывалась. Потом она залетела – в школу ходить перестала…

-Давно ты в этой больнице? – вдруг спросил Козлов.

-Второй месяц, а что?

-А ты знаешь, что за это время Катя успела стать матерью?

-Ну, должна была где-то в это время родить. Она же осенью залетела…

-У неё был сын Иван. Так вот, позавчера он погиб.

-Погиб? Как – погиб?

У Козлова отлегло от сердца: он ожидал от этой сопливой и болтливой девчонки вопросов о Фредди Крюгере.

-Вот я и расследую – как.

-Маньяк, да? У нас все девки об этом говорили…

-Нет, не маньяк. Выдаёт себя неизвестно, за кого. Итак, это кто? – он показал ей фотографию Попова.

-Не знаю. Никогда его не видела.

-А кто тогда Рома? Фамилия, адрес…

-Рома, Рома… Не помню. Сейчас посмотрю.

Она достала из тумбочки блокнот, разрисованный фломастерами, и пестрящий броскими наклейками.

-А, Тимофеев Рома, дом 22, квартира 41. От меня недалеко. Но он уже там не живёт.

-Как – не живёт? Ты же только что сказала…

-Просто Рома стал наркоманом, и они отсюда уехали.

-Стал… А может, он и был наркоманом!

-Нет, когда со мной ходил, он не кололся.

После этого Козлов понял, что говорить с Ириной далее бессмысленно. Чего он хотел, того он от неё добился – очередную зацепку за Попова. «Какой-то Катькин парень», описываемый, как «бандит», лишивший квартиры некую семью Тимофеевых.

Выйдя из больницы, Козлов включил мобильный телефон. Поскольку в больнице не разрешается пользоваться ни телефоном, ни «чемоданчиком». Наведя по телефону наскоро справки, Козлов узнал, что 4 марта 1998 года, на Колесникову Елену из Тарту был оформлен договор о подключении. Номер такой-то, отключён за неуплату 22 мая. 17 июня счёт был оплачен, номер изменён – в Тартуском бюро, оператор такой-то. 26 октября того же года договор прекращён, на сей раз по желанию клиента. При желании, конечно, можно было найти этого оператора; спросить: кто оплачивал счет, и кто заказывал услугу – перемену номера, но Козлову это представлялось уже совершенно ненужной затеей. Он и так знал, что это был Попов. Зато вторая история была уж куда более занимательной. Так же, по телефону, Козлов выведал, что Тимофеева Наталья Сергеевна, проживавшая ранее по адресу, данному Ирой Звягинцевой, теперь проживает в Ахтме, что в Кохтла-Ярве. Там же прописан и её сын Роман, 1980 г.р. Что же до Анатолия, мужа Наталии и отца Романа, то он умер ещё в декабре прошлого года.

И тогда Козлов завёл мотор и поехал в сторону Нарвского шоссе.

Каждому автолюбителю знакомо то ощущение – а уж профессиональному водителю тем более – ехать на удобной, мощной машине по скоростному асфальтовому шоссе. Ещё к тому же летом. Ещё когда такая живописная природа – холмистый ландшафт Юго-Восточной Эстонии, плавно переходящий в зелёные равнины Причудья; сосновый запах постепенно сменяется запахом луговых трав и свежей рыбы, которую повсюду продают вдоль шоссе рыбаки. И тогда машина сама рвётся вперёд, и требуется усилие воли, чтобы не поддаться желанию «лихачить», включив какой-нибудь приятный фон. Козлов уверенно вёл своего «коня», мощностью в добрую сотню «лошадок», стрелка спидометра «прилипла» в аккурат к сотенной отметке, а в салоне негромко играл его любимый «Роллинг Стоунс».

Кассета кончилась, включилось радио – «последние известия», Причудье осталось позади, шоссе делает поворот влево – и вот уже показались очертания труб и вышек некогда могущественного Сланцехима, слева виднелись две огромные Пепельные горы – одна чернела, другая вовсю зеленела. Те самые горы, куда вывозили шлак, горы, между которыми когда-то приютился, а теперь осиротело затерялся, став в устах окрестного народа «мёртвой зоной», целый город – Кивиыли, что значит «каменное масло», и посёлок Пюсси – «ружейный». Но зато они видны отовсюду, благодаря всё тем же самым Пепельным горам…

«Теперь там не каменное масло, там каменный век!» - подумал Козлов – «и не только там, но и во всей округе». Если даже согласно официальной статистике, две трети населения в регионе составляют безработные, то это уже катастрофа! Но, похоже, никто об этом всерьёз не думает…

 

Понедельник, 12 июля 1999г. Город Кохтла-Ярве, Эстония.

Отыскать нужный адрес в Ахтме оказалось не так уж и просто, ибо город Кохтла-Ярве представляет собой объединение маленьких посёлков, удалённых друг от друга, и лишь носящих одну вывеску. То же самое и части города, одну из которых – Ахтмескую – пришлось основательно изучить. Оказалось, что Тимофеевы проживали в посёлке Пуру – «это где больница». После долгих скитаний по окрестностям, Козлов отыскал нужный дом – обветшалую лачугу полубарачного типа, на самом краю посёлка. Дверь ему открыла сама хозяйка. Она выглядела усталой, измученной, и тоже гораздо старше своих сорока пяти.

-Здравствуйте, Наталья Сергеевна. Я из полиции – Козлов показал удостоверение.

-Что Вам надо – обречённо вздохнула женщина.

-К нам поступила информация, что год назад Вы стали жертвой мошенничества, в результате которого Вы потеряли квартиру.

-Ничем помочь не могу – категорично отрезала Наталья. – Понятия не имею, откуда у Вас такая информация.

-Работа у нас такая, оттуда и информация. Не просто так же Вы переехали из благоустроенной трёхкомнатной квартиры в Тарту сюда, в эту Богом забытую хижину, в то время, когда люди отсюда бегут, бросая своё жильё на произвол судьбы. Кстати, где Ваш сын?

-Как мы сюда переехали? Да просто так, взяли и переехали. Бегут те, кому делать нечего, а у меня работа здесь. И муж, пока жил, работал. А сын где – не знаю.

-То есть Вам безразлично, что Ваш сын не работает, употребляет наркотики, ведёт асоциальный образ жизни?

-Ах, вот Вы что? Ну, а я что могу с этим поделать? Он не работает, всё на мне. Его лечить надо – а на что я его лечить буду? Я понимаю, что он больной, что он из-за этого влипает, чёрт знает куда, связывается, чёрт знает с кем, и что он уже без этого не может. Но, в конце-то концов, я, что ли, его колоться заставляла? И что я, свяжу его, дома запру? В милицию сдам? Всё равно толку с этого никакого…

-Зря Вы нас недооцениваете – усмехнулся Козлов. – Дома его, конечно же, не запрёшь, а вот полиция – отчего ж не поможет? Ещё как поможет!

-Одних штрафов за него целый воз заплатила – пожаловалась женщина.

-Это потому, что не Вы к нам обращались, а наши коллеги Вашего бестолкового сыночка за руку хватали. И всё-таки, расскажите мне поподробнее об этом инциденте с Вашей квартирой в Тарту.

-Да не было никакого инцидента! Просто мы обменялись – из Тарту сюда. Оформлял всё это дело муж, он умер. Не убили, сам умер. От сердечного приступа.

-Наталья Сергеевна, Вы боитесь. Боитесь мести этого негодяя и его сообщников. Вам бояться нечего, как бы Вам они не угрожали.

-Я уже всё сказала. Никто мне не угрожал. Нет никаких негодяев, и никаких сообщников, и Ваша информация совершенно не соответствует действительности.

-Наталья Сергеевна, вот этот человек – Козлов достал фотографию Попова – арестован. На его счету множество подобных грязных махинаций. Так вот, он сам признался, что в прошлом году он…

Дальнейшие слова Козлов уже придумывал на ходу, он понимал, что явно блефует. Но та комбинация догадок, полученных после разговора с Ирой Звягинцевой, и откровенного домысла – поскольку не очень-то верилось, чтобы Попов, каковым бы он не был, мог бы опуститься до уровня заурядного торговца наркотиками – казалась Козлову вполне удачной.

-… вымогал с Вас и Вашего мужа деньги – продолжал Козлов – которые Ваш сын задолжал ему за наркотики. А поскольку таких денег у Вас не оказалось, то он потребовал заложить Вашу квартиру в Тарту, что и было тут же оформлено в бюро недвижимости «Ремо Киннисвара» в Таллинне.

-Всё это сказки. Я этого человека вижу в первый раз. Не знаю, что за дела с ним были у мужа, но я его не знаю и не видела.

-Однако Вы не станете оспаривать тот факт, что 17 июня прошлого года Вы и Ваш муж действительно заложили свою квартиру фирме «Ремо Киннисвара», что в Таллинне. А впоследствии квартира была продана…

-Это наше семейное дело – перебила его женщина. – Мало ли, на что нам понадобились деньги? У мужа были свои планы на этот счёт, а сын здесь ни при чём.

-И на что же Ваш муж потратил – или, по крайней мере, собирался потратить эти деньги?

-На капитальный ремонт дачи. Чтобы на ней можно было жить зимой, а не только летом. В прошлом году у нас всё было по-другому… Сами хотели перебраться туда, а квартиру оставить сыну, чтобы там жил со своей девушкой. Или наоборот – они бы жили на даче, а мы – на квартире… Но жизнь распорядилась по-другому.

-И что же случилось с Вашей дачей?

-А Вы как думаете – что? Сгорела она! Оттого и деньги все прогорели, мужа сердце прихватило, он слёг, и вскоре помер, Ромку его невеста бросила… Не он ей был нужен, а квартира наша. Ну, он и пустился во все тяжкие… - женщина тихо, почти беззвучно, всхлипывала.

-А эту невесту – Козлов резко обернулся, смотря женщине прямо в глаза – случайно не Ириной звали?

«А ведь врёт!» - подумал Козлов. – «По глазам видно: врёт! И ведь занервничала-то как! Узнала она Попова, да ведь у страха глаза велики! Конечно, не мешает узнать, что там случилось с дачей-то с этой. Пожар на даче – что, неплохая легенда, уж лучше быть несчастным погорельцем, чем одураченным болваном. Первому будут сочувствовать, второму же у виска пальцем крутить; первому будут помогать, по мере возможности, второго же, напротив, топить ещё глубже, при каждой таковой. О, времена, о нравы! Теперь уж не мошенник виноват, а жертва – в том, что за его счёт нажились.… И если дача и вправду сгорела, то кто разберёт теперь – был там ремонт, или не было. Только интересно – как, по какой причине она сгорела? Ладно, с дачей разберёмся, а вот с Поповым-то как? Прямо феномен какой-то, этот Попов: женщины от него без ума, компаньоны его почитают, жертвы, вроде этой Тимофеевой – те аж трепещут от прямо-таки животного страха. Что ж, если Попов такой великий, прямо Кощей Бессмертный, то взять бы, да вызвать его подраться в чисто поле…».

Такая злость временами накатывала на Козлова; чем больше он узнавал Попова и его «подвиги», тем больше тот его раздражал. Если уж так разобраться, думал Козлов, этот Попов ничуть не лучше всевозможных «отморозков» и «беспредельщиков», однако умеет же, подобно крыловскому Волку, «делу дать законный вид и толк». А ягнята – вот они, на подбор, тут и придраться не к чему. И от этих мыслей, возникало желание встретиться с Поповым где-нибудь в спортзале, или, как в Древней Руси на Москве-реке… Да только такая развязка существует лишь в крутых боевиках да «экшнах», называющихся ещё детективами, а в реальной жизни, реальному детективу так просто вопрос не решить, методы Майка Хаммера здесь неуместны, а то сам, чего доброго, окажешься «на красной шапочке»… Что ж, с матерью этот блеф не прошёл – слишком силён её страх перед Поповым. Но ведь есть ещё сын – того куда как проще взять на крючок, как и любого наркомана. Хотя, съедаемый ломкой «наркоша», может наговорить всего, чего угодно, и его показания выеденного яйца не стоят – так же, как и показания слабоумного, но ведь именно слабоумный Борисов вывел следствие на Попова…

-Так как же звали Вашу несостоявшуюся невестку, Наталья Сергеевна? – повторил Козлов, в упор глядя на внезапно замявшуюся женщину.

Вдруг дверь распахнулась, и в квартиру ввалился бледный, худой, белокурый юноша. Измождённое лицо, глаза, вырывающиеся вон из орбит, впалые щёки и грудь, взъерошенные, всклокоченные волосы. Одежда на нём была порвана, сам был весь чумазый, на щеке кровоточила царапина – ни дать ни взять: беспризорник двадцатых годов. Козлову невольно вспомнилось своё послевоенное детство.

-Матуха… - дрожащим, срывающимся голосом заговорил Рома, часто и тяжело дыша – короче… Мне пятьсот крон надо срочно… Они ждут… Иначе всё… Хана мне… Там Сирота, Чемодан – все за ними… Короче так…

При упоминании о Сироте и Чемодане, Козлов невольно рассмеялся. Этим местным уголовным авторитетам, которых весь уезд знал в лицо, народная молва и без того приписывала всевозможные подвиги, о которых они сами и понятия-то не имели; и на их счёт списывали всё, что только ни произойдёт в регионе. Они стали уже легендарным всенародным пугалом, как когда-то в Москве был Лёнька Пантелеев.

-Да откуда у меня пятьсот крон? – возмутилась мать. – У меня до получки всего-то осталось…

-Ты что – совсем оборзела? – у Ромы началась истерика. – Ты хочешь, чтобы меня пришили? Зато я не хочу! Давай деньги! – и сын бросился на мать с кулаками.

-У нас гости – спокойно ответила мать.

-Да, честно говоря, я своего племянника совершенно по-другому представлял – сказал Козлов. – А ты, оказывается, вон какой у нас. А мы тут с мамашей сидим, чай пьём. О жизни беседуем. Узнаёшь меня?

-Отстань, мужик… Матуха, ну, дай денег… Я знаю, у тебя есть. Хреново же будет…

Козлов дёрнул юнца за рукав.

-У тебя что, проблемы? – дружелюбно-весёлым тоном сказал он. – В карты, небось, проигрался? Ладно, пустяки, дело молодое. Я в детстве отца карманные часы проиграл. Ох, и влетело же мне от него! Наташ, помнишь?

-Ага – кивнула она, не понимая, какую игру ведёт Козлов.

-Что, Рома – продолжал Козлов – пошли, рассчитаемся с твоими кредиторами. Только вначале давай познакомимся. Дядя Юра я. Из Астрахани. Мамки твоей кузен.

Козлов протянул Роме руку.

-Роман – тот ответил вялым пожатием.

-Пойдём, Роман – Козлов отечески подтолкнул парня к двери.

Они вышли во двор. Там Козлову сразу бросился в глаза голубой трёхдверный «Опель – Кадет», крашенный наверняка кисточкой, и вообще, уже давно нуждающийся в полном покое. Внешний вид его был жалким и убогим – мятые бока, потресканные стёкла, битые фары. В «Опеле» сидело трое молодцов.

-Дядя Юра – залепетал «племянник» - дайте денег, я сам заплачу…

-Нет, Рома. Я сам им в руки дам. Чтобы не было проблем. А то потом придут и скажут: Рома долг не вернул!

-Подожди, я им скажу…

-Эх, Рома, Рома… А я всё твоей мамке писал: приезжайте к нам в Астрахань! Мы ведь тоже не одними арбузами славимся! – балагурил Козлов.

Он не ошибся: распространители наркотиков были именно в «Опеле», хотя в стоявших невдалеке оранжевых «Жигулях» - «пятёрке», тоже кучковалась шумная молодёжная компания.

Рома опрометью кинулся в голубой «Опель». Козлов внимательно наблюдал за ними, на всякий случай подошёл ближе к своему «Форду».

Жилистый, загорелый парень, сидевший на переднем сидении, резко развернулся и ударил Рому кулаком в челюсть, после чего дверь открылась, и Рома вот-вот бы оттуда вывалился – но тут в дверном проёме вырос Козлов.

-Ребята, что вы тут с Ромой не поделили?

-Хавло закрой, и сваливай! – ответил всё тот же тип, сидевший рядом с шофёром. – Не понял, что ли? – у него аж челюсть отвисла, когда Козлов, вместо того, чтобы ретироваться, сел в машину. При этом он потеснил и Рому, и третьего «дилера», для чего пришлось ощутимо толкнуть и самого переднего пассажира - бывшего, очевидно, в этой троице за старшего. За самого наглого, во всяком случае.

Изнутри машина казалась ещё более жалкой и убогой, чем снаружи – обшивки не было, сиденья все прожжённые, передняя панель вся искорёжена – бардачок выломан, из отверстия для когда-то стоявшей приборной доски, торчали замотанные изолентой провода…

-Так за что вам Ромашка-то должен? – спросил Козлов. – Может, я чем помогу?

-Чупа, давай к шахтам. Там и дяде, и племяннику расскажем – лениво бросил «лидер».

За рулём сидел юноша лет двадцати – коротко стриженный, худой, с нездорово блестящими выпуклыми глазами, и постоянно жующий жвачку. Что уже наводило на нехорошие подозрения, вызывая ассоциации не с «чупа-чупсом», по всей видимости, давшим ему такое имя; и даже не с песенкой «А во рту чупа-чупс, а сама дура дурой». А как раз с тем, чем под завязку заправляются фанаты этой песенки – «экстази», и подобной дрянью. Смачно прочавкав, Чупа-Чупс схватился руками за провода – замка зажигания в машине тоже не было.

-Слушай, ты, Чупа-Чупс, или Педигри-Пал, как там тебя? – тон Козлова резко переменился. – Куда это ты ехать собрался?

Все четыре пары глаз ошалело уставились на Козлова.

-Спокойно, без глупостей. Всем оставаться в машине. Вы арестованы. И к тебе это тоже относится – последние слова были адресованы уже Роме.

Троица переглянулась, загорелый замахнулся на Козлова, но Козлов его опередил, достал пистолет и выстрелил в воздух, продырявив лобовое стекло. Стекло тут же украсилось мозаичной сеткой – пуля Козлова стала последней каплей в биографии этого многострадального стекла, да и всего автомобиля в целом. Увидев, что дело принимает такой оборот, оранжевый «жигулёнок» как ветром сдуло.

-Сидеть на месте! – приказал Козлов. Он достал телефон, набрал номер… - Задержаны с поличным наркоторговцы, на автомобиле «Опель-Кадет», голубого цвета, номерной знак 346HNR. Диктую адрес…

Через две-три минуты во двор въехали две полицейские машины, гудя сиренами и сверкая синими маяками. Увидев их, Козлов схватил Рому за руку и вышел из «Опеля». Четверо дюжих полицейских, с резиновыми «демократизаторами» наперевес, вышли из своих машин, вытолкнули компанию «барыг» из их боевого «Опеля» - и спустя секунду те уже лежали ниц, сложив руки за головой. Козлову дали знак: спасибо!

-Осторожно, мафия! – пошутил Козлов. – Сейчас «крёстные отцы» приедут – Наследный Принц и Саквояж! – пошутил Козлов.

Впрочем, уже одна их «боевая машина» говорила сама за себя, и красноречиво свидетельствовала о том, что залог всей «крутизны» этой шайки, крылся в наглости и изворотливости её лидера.

Ещё один полицейский, сидевший до этого в машине, вышел, подошёл к Козлову, и спросил:

-А ты здесь какими судьбами?

-Красный «Москвич» привёз – ответил Козлов.

-Всё нормально? – спросил тот, бросив взгляд на Рому.

-Порядок.

Козлов обменялся с коллегой рукопожатием, после чего обернулся к Роме, и сказал, открывая дверь «Форда»:

-Садись, поехали.

-Куда? – в недоумении вопросил, вконец ошарашенный, Рома.

Козлов молча показал удостоверение.

 

Понедельник, 12 июля 1999г. Город Таллинн, Эстония.

-Итак, Роман – начал Козлов, когда они были уже у него в кабинете – ты арестован. Твои шуточки уже всем надоели, ты уже совершеннолетний, и за свои поступки пора отвечать. У меня есть четыре заявления от женщин, у которых ты вырывал сумки. Заявление от девушки, у которой ты месяц назад ограбил торговую палатку. Заявления от родителей школьников младших классов, которых ты ходил «трясти» себе на дозу. Так что светит тебе минимум лет семь, ну, а поскольку ты лез всё больше на детей да на старушек, то кем ты будешь в тюрьме, думаю, предугадать нетрудно.

-Какая палатка? Какие школьники? Я…

-Это тебе в камере припомнят. Жалкий, сопливый мальчишка! Там часик посидишь – быстро всё вспомнишь.

-Подождите… я подумаю… вспомню…

-Думай, думай. Только быстрее. Что мне толку от твоих воспоминаний, я и так всё знаю. Типичный случай. Жаль мне тебя, ты и так всю свою жизнь изгадил. Но я могу дать тебе один шанс исправиться. Тюрьма тебя не исправит – только в жопу затрахают, а как выйдешь – так опять за старое. Так что всё зависит от тебя. Или сядешь, или лечиться пойдёшь. Лечиться будешь здесь, в Таллинне.

-Я лучше лечиться пойду…

-Посмотрим. Вот в этой папке – полный арсенал твоих подвигов. Но меня сейчас интересует не это. Итак, ты хочешь сидеть?

-Не хочу…

-Тогда рассказывай всё, что ты знаешь вот об этом человеке.

Рома содрогнулся – с фотографии на него смотрели холодные, проницательные глаза Попова. Этот его убийственный взгляд он запомнил на всю жизнь.

-Это бандит – робко сказал Рома, ёжась.

-Да уж знаю, что не полицейский – хмыкнул Козлов. – Но с чего ты взял, что он бандит? Что тебе о нём известно, какие у него бандитские дела? Какие у тебя с ним были отношения? Какие у тебя к нему конкретные претензии?

-Какие, какие… Он с меня деньги тряс! – вскрикнул парень.

-Как – тряс? – Козлов изобразил недоумение. – Схватил за шкварник, и тряс, как половик, а из тебя деньги сыпались? Ты свой жаргон оставь где-нибудь там, для своих дружков-наркоманов. Или тебя в камеру отправить, посидишь, подумаешь?

Рома вздохнул, и начал рассказывать.

-Ну, в прошлом году я гулял с одной девчонкой. Звали её Ира Звягинцева…

А в папке лежал диктофон, и всё старательно фиксировал.

 

Я, Попов Андрей Андреевич

 

Говорят, по утрам полезно заниматься зарядкой.

Вообще-то что кривить душой – я никогда в жизни не увлекался физическими упражнениями; мне это ещё в детстве представлялось нудной рутиной, и призывы типа «занимайся спортом – будешь сильным» меня никогда не вдохновляли. Да я и не стремился быть каким-нибудь Сталлоне или Шварценеггерром, а за себя я и безо всякой драки постоять сумею, что-то мне не помнится, когда на меня кто-нибудь поднимал руку. Зато, что греха таить, я люблю по утрам заниматься сексом. Какое это несравнимое ощущение – просыпаться вместе с женщиной, нежиться с ней в постели, лениво потягиваясь; а потом – сами понимаете, и весь день себя уже совсем по-другому чувствуешь. Хотя и у меня дня два-три в год выходит без женщины – от этого ведь тоже можно устать. Даже загадка такая есть: чем отличается женщина от разбойника на большой дороге? Тот требует кошелёк или жизнь, а женщина – и то, и другое…

Сегодняшний день был для меня не исключением, и утром я как раз интимно общался со Светочкой – Жижей. Так её прозвали за внешнее сходство с певицей Джери Халливелл, что пела в «спайсах» и имела прозвище Джинджер – Огненная. Не знаю, я с Джери не спал, но вот Света точно огненная, и я лежал и «балдел», наслаждаясь её роскошным телом, и неиссякаемой страстью, когда, согласно закону подлости, проклятый мобильник «сломал» мне весь «кайф».

Звонили откуда-то из будки. Значит, несущественно… Я не стал отвечать, и рука сама собой переместилась с телефона на бедро девушки. После этого мне было уже не до телефона. О нём я вспомнил через час-другой, когда Жижа в халате вертелась перед зеркалом, причёсываясь и наводя макияж, дабы в правильном виде предстать перед своим мужем – а может, он вовсе и не муж ей, но, по крайней мере, с ней живёт, её содержит, и как-то пытается её удовлетворять, только у него это, видимо, не очень-то получается… Глядя на то, как она одевается, я почему-то вспоминал Ремарка, и его бессмертных «Трёх товарищей», философию героя этой книги, наблюдавшего аналогичный процесс. Мне тоже в голову приходили мысли философского характера – о том, как всё в этом мире относительно и преходяще. Передо мной была, без преувеличения, красивая женщина – а я смотрел на неё, с грустью и с сочувствием. Что до внешности – то тут природа её щедро одарила, но ведь молодость не вечна. Жалко было другое – что как личность, эта девушка была посредственна. Грубо говоря – как все. Нет в ней, так сказать, изюминки, того единственного, неповторимого, что выделяло бы её из массы прочих и делало бы яркой индивидуальностью. А Светочка, к сожалению, не склонна ни во что особо углубляться, и предпочитает лишь вкушать все удовольствия жизни, забывая об их обратной стороне; и делает при этом ставку на одну свою внешность. Что уже говорит о хрупкости и незрелости натуры – как маленькие девочки грезят о поклонниках, готовых весь мир ковром постелить у их ног… Вот такие грустные размышления овладели мной, смотря, как кокетливо девушка крутится перед зеркалом – вспомнилась почему-то старая песня Валентины Толкуновой: «А время, а время….». И я с печальной иронией усмехнулся - видя, с каким жеманством она красит губы.

В очередной раз зазвонил телефон – теперь уже я ответил. Оказывается, с этой будки мне звонили уже в двадцатый раз.

-Слушаю Вас – сказал я, и у меня по коже пробежали мурашки: до боли знакомый девичий (именно девичий, а не женский) голос застенчиво произнёс:

-Здравствуйте. Мне нужен Андрей Попов.

Не знаю, почему – но я ощутил состояние полной растерянности; все мысли в голове смешались, как мусор в помойке, и эта помойка, то есть моя голова, не могла выдать пока ни одной дельной мысли.

-Да, Андрей у телефона – сказал я, стараясь ничем не выдавать своего волнения.

-Андрей, это Катя Колесникова из Тарту. Я в Таллинне, и… В общем… Нам нужно встретиться! – она была явно взволнована, или встревожена, говорила возбуждённо, постоянно запинаясь.

-Где ты? – спросил я. Хоть в душе и шевельнулись какие-то чувства, но это ещё не значит, что я должен тут же растаять, и кинуться выяснять, что у неё за проблемы…

-На автовокзале.

Очень интересно! С чего это вдруг сегодня Катя вот уже три часа торчит на этом автовокзале, и тщетно, но с завидным упорством, пытается до меня дозвониться? Хотя, мало ли с чего? Но всё равно, в душу закралась какая-то непонятная досада и неловкость. А впрочем, какой мог быть повод для тревоги? Ну, занят я был. А чем именно – это уже не столь важно. Тем более Катя, что она – жена мне? Или невеста хотя бы? Но, несмотря на все логические доводы, что-то меня изнутри глодало…

-Побудь ещё немного там. Покрутись возле входа. Тебя встретит такси, привезёт ко мне. Во что ты одета?

-Чёрная юбка, чёрная кофта.

-Замечательно. Жди таксиста.

После этого я связался уже с Мишкой.

-Привет, Миш… Ты Катю из Тарту помнишь? Так вот, она в город приехала. Ждёт тебя на автовокзале. Ты, в общем, вот что. Слетай на автовокзал, встреть её у входа, проведи ей маленькую экскурсию по городу. А через часик привези сюда. Как – не помнишь? Да ладно, брось прибедняться, увидишь – вспомнишь. И пару яблок по дороге купи.

Так, Мишке я необходимые инструкции дал. Теперь, пока он катается, Света как раз ретируется – мне тоже лишняя суматоха не больно нужна. Света отнюдь не из тех людей, кого бы мне хотелось во что-то посвящать; она лишь маленькая пикантная составляющая моего «джентльменского набора».

Тем временем девушка уже навела «марафет», «сбитый» после нашей бурной ночи, сняла халат и стала вызывающе на меня поглядывать – мол, оцени по достоинству. Я слегка улыбнулся – сейчас её заигрывание мне казалось смешным и неуместным, и голова была занята совсем другими мыслями, хоть я и пытался всеми силами их гнать. Далась мне эта Катя!

-Андрюша, подай лифчик – сказала Света – вон там, на кресле.

Я взял с кресла сию дамскую принадлежность, и бросил ей:

-Лови!

-Застегни, пожалуйста – капризно улыбнулась красотка, явно не желая прекращать игру.

-Что, сама до сих пор не научилась? Вроде бы уже большая девочка – так же шутливо ответил я.

-Ну и что, что большая? Когда-то мама, теперь мужчины меня раздевают и одевают.

-Да ладно тебе, Свет! Сейчас я подойду к тебе, и все твои старания насмарку. Тем более, сейчас приедет Мишка, и мы уедем. А мне-то всё равно – это тебе гримёрная требуется.

-Малеваться я могу и дома. Я перед этим сивым мерином не отчитываюсь. Он всё равно ничего не поймёт.

-Это мы уже проходили. Мерин грубый, неуклюжий, в постели вообще – будто в первый раз, и последний. Напиши на него докладную прокурору. Или в арбитражный суд жалобу подай. Ты знаешь, что в Древнем Риме делали с мужьями, которые не могли удовлетворить своих жён?

-Не знаю – ответила Света, застегнув лифчик. Она надела джинсовую юбку, и стала натягивать чулки; и я заметил, что она слегка обиделась. – Во всяком случае, моему бы это точно пошло на пользу.

-Ты ведь и сама от этого страдаешь – скептически добавил я.

-С чего это мне страдать? - высокомерно возразила Жижа. – Я своё получаю, а они уж пусть делают, что хотят.

-Вот они и хотят. Иначе чем объяснишь своё присутствие?

-Это вам всем так кажется. А я сама им пользуюсь. Да и не только им. Пусть они мнят о себе всё, что вздумается, а я пока свою жизнь обеспечиваю.

-Ну, а тебе не кажется, что такое положение дел не всех устраивает? И что это может иметь для тебя кое-какие последствия, скажем так – не самые приятные? Самый простой вариант: найдёт твой сивый мерин себе сивую кобылу, да и пошлёт тебя подальше.

-Да и пусть себе шлёт! По рукам не пойду, не дура. Уйду – к себе. Нет, не к маме – к себе. У меня тоже голова немного соображает.

-Смотри, допрыгаешься! У них на то свои законы.

-Плевала я на ихние законы. Я тоже не домашнее животное, а будет шибко на меня дёргаться – так на любого есть управа.

-Да, Светик – вздохнул я. – Жаль мне тебя, не умеешь ты любить. Одно на уме: ты мне, я тебе. Так и промаешься, места себе не найдёшь. Сейчас ты пока молодая, тебе это всё кажется таким бесконечно далёким.

-А кому она нужна, эта любовь? Ну, и я когда-то любила. Ночей не спала, мучилась. Бегала, как дура – и было бы, чего ради. И что изо всего этого вышло?

-В том-то и дело, что никакая это не любовь вовсе. Просто голову ты тогда потеряла – мучилась, и не знала, отчего. Что-то делала, и не знала, зачем. Да ты и сейчас – утверждаешь, что ты хозяйка положения, что всё в твоих руках и что все у твоих ног, а на самом деле сама не знаешь, что тебе делать и чего ты вообще хочешь.

-Слушай, а кто ты вообще такой? Думаешь, палку поставил, и можешь теперь мной командовать? Да я сама тебя сняла, как мальчика по вызову. Получила, что хотела, и пошла по своим делам. А ты, тоже мне, проповедник нашёлся. Проститутка ты самая обыкновенная. Думаешь, это ты нами пользуешься? Нет, это мы тобой пользуемся. Мы это дело любим не меньше вашего. Я с тобой ночь провела – и вся цвету, а ты сидишь, как выжатый лимон, и читаешь мне мораль.

-Это ты скажи глухой бабушке на тёмном переулке. А если я жиголо – так называется то, о чём ты тут распиналась – то в таком случае извольте рассчитаться.

С этими словами я подошёл к ней, и влепил пощёчину. Ещё не хватало – позволять так собой помыкать и глумиться. Пусть знает своё место, в конце концов.

Света разрыдалась.

-Андрюшка… - всхлипывала она. – Прости… я не подумала…

-А пора бы уже думать – смягчился я. – Иначе уже нельзя. Не маленькая ведь…

Она достала из сумки платок, чтобы утереть слёзы – а то и вправду, все её старания пошли бы насмарку. Напоследок я всё же обнял девушку, бережно, чтобы не стереть помаду, поцеловал в губы.

-Счастливо тебе, малышка. Береги себя, слышишь?

-Господи, как я устала ото всей этой канители… Ладно, Андрюш, я тебе позвоню – сказала она в ответ, виновато отводя глаза в сторону.

Я подошёл к окну. Жижа, помахав мне рукой на прощание, села в свой жёлтый «Сеат – Ибицу», машина тронулась с места, мигнув ещё и фарами в придачу. До чего же удивительные создания женщины! С ними не соскучишься… Я вздохнул, и стал готовиться встретить Катю. То есть - я заправил постель, вымылся, переоделся, надушился, заварил кофе, потом сел в кресло, закурил сигарку, и включил компьютер.

Но мысли о Кате всё равно не давали мне покоя.

Итак, Катя, Катя… Мы с ней не виделись без малого год. Расстались мы с ней, можно сказать, некрасиво, но всё равно это было неизбежным. Грош цена таким отношениям, в основе которых лежит враньё; а таких отношений, как, например, с Оленькой из Пайде, не говоря уже о «джентльменском наборе», мне бы с Катей иметь не хотелось. К этой девушке я отношусь совсем по-другому. Ладно, она совсем ещё ребёнок – ей всего-то от роду шестнадцать лет; сейчас, может быть, уже и семнадцать стукнуло, не в этом дело. Но зато, в ней уже сейчас, в столь нежном возрасте, есть вот эта «изюминка», есть то, чего как раз и недостаёт всем этим «кисейным барышням». Катя, пусть и ребёнок, но она – личность, она – индивидуальность, она – это Она, и не подвластна, как говорится, «тлетворному влиянию» социальной сферы; а время-то идёт, она растёт и развивается; она уже сейчас на два-три порядка выше своих сверстниц. На этих малолеток, в основной их массе, смотреть противно: никакой женственности, прямо дикарки какие-то: размалёванные лица, изуродованные «тату» и «пирсингом» тела, безумные глаза, визгливые голоса… А что до Кати, то уверен, через какой-нибудь десяток лет она сама сможет дать фору той же Эльвире и Алисе. Если её, конечно же, не коснётся участь Евгения Онегина, «испорченного светом». В таком случае Катю ждёт доля той же Ольги, или Светки – если «сивый мерин» попадётся. И это будет её вполне устраивать; она будет уверена в том, что всё так и должно быть, что она – хозяйка своей судьбы, и кому какое дело…

Я подспудно ожидал, что рано или поздно, мы с Катей, так или иначе, встретимся. Но что же привело её сюда, что заставило её с самого утра крутиться на автовокзале и звонить мне через каждые десять минут? Похоже, с ней опять произошло что-то из ряда вон выходящее, и у неё опять осталась последняя надежда. Как когда-то в истории с телефоном.

Тут мой «Эрикссон» вновь раздался переливчатой трелью. Звонок был из той же самой будки.

-Слушаю тебя, Катюша! – сказал я.

-Да не Катюша, это Миша – ответил в трубке голос Мишки Феоктистова. – Я эту девчонку узнал, тормознул, подошёл к ней, сказал… Она же, как увидела мою машину, её чуть кондрашка не хватила. Колпак сорвало вообще напрочь. Закричала, побежала куда-то…

-Газет, небось, про Фредди Крюгера начиталась. Ты яблоки купил?

-Ага – тот утвердительно хмыкнул.

-Езжай на «тазикопаяльный».

Я надел туфли, вышел из дома, сел в свой «Фиат» и поехал во двор политехникума, из-за своей аббревиатуры – ТПТ – именуемого в народе «тазикопаяльным». До встречи с Мишкой я решил не ломать себе голову, не теряться в лишних догадках; вот «закинемся» с ним на пару, тогда и легче будет собраться с мыслями.

Мишка уже меня ждал – едва я заехал во двор, из-за кустов возле спортплощадки мне мигнули фары его «Москвича». Я остановил «Фиат» у столовой, сам пошёл пешком, и сел к Мишке в машину. Он сидел угрюмо, и курил.

-Ты ж не курил – сказал я, протянув ему руку для пожатия.

-Да что тут… - тот ответил слабым пожатием, другой рукой небрежно махнул. – Нервы…

-Ладно, чего резину тянуть – сказал я, отчасти чтобы подыграть ему, видя его нетерпение: очевидно, ему самому хотелось поскорее «занюхать». – Давай, доставай.

Мишка вынул телефонную карточку и маленький пакетик, и высыпал оттуда порошок на карточку. Затем взял лезвие от бритвы, разделил порошок на две кучки, после чего стал укладывать их в виде полосок, разбивая комки.

-Я сам себе сделаю. Труба нужна?

-Есть – мрачно ответил Мишка, достал папиросу, оторвал табак и единым залпом втянул в ноздрю широкую полоску белого порошка, после чего передал карточку мне, а сам сидел, потирая ноздрю. Я же поделил порошок на тонкие полосочки, и стеклянной трубочкой потихоньку «задувался» то в одну ноздрю, то в другую.

-Чего ты такой убитый? – спросил я у Мишки, возвращая ему карточку. – Не таксуешь сегодня?

-Не идёт. Все загорают. От жары мозги плавятся. Ещё всю ночь воров каких-то возил. Прямо так, в наглую, ездют на «скок» с чёрными пакетами для мусора. Из Ласнамяе в Копли, из Копли в Ласнамяе. А народ тоже обезбашенный – вот, где яблоки? Вот, вынь да положь им яблоки. Я, конечно, не повёлся – так они сами стали шнырять туда-сюда.

-Ага – усмехнулся я. – Менты ворами переоделись, тебя выцапали, и поехали, как Леонов – свои хаты вставлять. Чтобы ты им яблочные залежи выдал.

-Хороши менты! – ответил Мишка. – Покатались туда-сюда, потом в Тонди, за воинской частью – знаешь, там общага такая мрачная? Вот, туда съездили, они там шмалью затарились. Меня всё уламывали – давай, задуй с нами! Оттуда на «телевизоре» - на хаверу какую-то приглашали оттянуться. Видать, удачно провернули делянку.

-Не обидели хоть?

-Да чем обижать? Ржавья чуток отсыпали, ещё стольник зелени отстегнули. Хвалили – молодец, всю ночь старался, ещё хотели моими услугами воспользоваться. Телефон или чего-то в этом роде спрашивали. Ну, а я им – мобиры не имею, чем богат, тем и рад. Сказал: хотите, визитку свою оставлю? Только, говорю, сейчас не открывайте, вот раскумаритесь – тогда и читанёте. Газетку им дал, сказал – в газете, там и визитка моя.

-А… Фредди Крюгер – советский патриот! – рассмеялся я. – Ну, ты тоже задвинул. Ещё и по обкурке такие визитки читать! Бедные воры!

Мишке тоже было смешно. Это меня обрадовало – хоть у него поднялось настроение.

-Ладно, шут с ними, с ворами – я внезапно посерьёзнел. – Ты расскажи лучше, что у тебя с Катей произошло.

-Да вообще дурдом полнейший! – возбуждённо ответил Мишка. – Увидела машину, назад попятилась. Потом заорала, как потерпевшая, побежала куда-то… Тут уже явно не в газетах дело.

-Про газеты – это я так, к слову. Ты сам ей что говорил – тоже, что ли, визитку презентовал?

-Что, что… Телегу я на Одра оставил, напротив ГАИ. Подошёл ко входу, поздоровался. Сказал: я от Андрея; она говорит – помнит, видела нас вместе.

-Ну вот. А ты всё дураком прикидывался: не узнаю, не узнаю…

-Да я её и видел-то всего раз. Ну, в общем, спустились мы с ней туда, я машину открыл – а дальше я уже сказал. Взбесилась, запаниковала, в истерике забилась.

-О, женщины, которых мы любили – припомнилась мне цитата из Шуфутинского. – Ладно, ты, в общем, дуй в порт, тусуйся сегодня там. Эти финики – они любят дешевизну, а их сегодня будет море.

-Сегодня там и нашего брата море – вздохнул Мишка.

-Чего – дорожку задул, опять на дальняк нарываешься? Скучно по точкам стоять? Шут с тобой, езжай тогда в Пярну. Там сам знаешь, что делать. Не мне тебя учить. Вечером отзвонись, потрём…

Я вышел из «Москвича», и направился опять к своему «Фиату».

Значит, Катя боится красного «Москвича». И не просто боится, тут дело вовсе не в газетной шумихе. Чем-то «Москвич» задел её за живое, и здорово задел.

Я вернулся домой, и сел опять за компьютер. Чтобы «пробиться» уже на своё дело, и напрочь отвлечься от беспокойных мыслей о Кате и о вездесущем красном «Москвиче». Действие амфетамина сказалось – я был необычайно оживлён и работоспособен, увлечён с головой, и за пределами экрана и клавиатуры, казалось, ничего не существовало. И тут зазвонил телефон – звонок был снова из будки, но уже из другой.

-Слушаю – механическим голосом ответил я.

-Алё, это… Андрей?

-Да, Катя – её голос я узнал с трудом. – Ты где?

-Я в будке… тут рядом магазин и базар.

-Какой базар – Центральный?

-Нет, какой-то другой. Улица… Сейчас схожу, посмотрю, я забыла.

Некоторое время трубка молчала.

-Алло! – вернулась Катя. – Улица Кеемикуте.

-Ого! – вырвалось у меня. – Да как ты вообще туда попала?

-Не знаю. Пешком… автобусом… Красный «Москвич»… Это ужасно!

-Ладно, Кать.… Стой на автобусной остановке. Жди меня там. Я сам за тобой приеду.

Я снова вышел из дома, сел в свой «Фиат» и поехал в Каллавере – рабочий посёлок на окраине Таллинна. Когда-то в советские времена, когда работал завод минеральных удобрений, этот район считался городскими задворками; потом там неподалёку построили новый торговый порт – и теперь вся эта территория, с портом, ТЭЦ и дачным сектором, вообще предпочли отделиться от Таллинна, эдакий Западный Берлин местного разлива. Ладно, не в Берлине соль. Меня мучило другое – чем же так шокировал Катю этот красный «Москвич», что она, очертя голову, устремилась, куда глаза глядят – хорошо ещё, в Каллавере, а не в Нарву – и до сих пор не в себе?

Я нервничал, спешил, и на Ленинградском шоссе развил скорость с полтораста, лавируя между машинами, затем петлял пыльными маардускими просёлками, мимо бывших корпусов промышленного гиганта и бывших карьеров; и наконец, въехал в Каллавере. На той остановке, где она мне сказала, её не оказалось. Тогда я покрутился по улицам и переулкам этого маленького посёлка - отметив, что в сравнении с советскими временами, здесь всё же стало намного уютнее; когда-то обшарпанные лачуги, теперь напоминали игрушечные домики – и, наконец, свернул на дорогу, ведущую в порт. Каллавере осталось позади, по обе стороны дороги зеленели сады… И тут я увидел Катю. Она стояла на автобусной остановке, и осталось лишь догадываться – как её угораздило очутиться именно здесь! Я остановился, она села на заднее сидение, я резко тронулся и поспешил прочь оттуда.

Учитывая обстоятельства, при которых мы разошлись с Катей, я решил обойтись без излишней сентиментальности, без притворного восторга по поводу встречи после долгой разлуки. Эта встреча долгожданной не была – я, хоть порой и вспоминал Катю, но не ждал её, и не звал. Конечно же, я заметил, что Катя сильно изменилась. Повзрослела, похорошела, хоть и изрядно поправилась, но это её ничуть не портило. Что ж, ничего удивительного – сейчас у неё период самого бурного роста. Так что я не стал особо заострять на этом внимание. Меня ещё удивило то, что Катя была одета в закрытую, да к тому же ещё и чёрную, одежду. При такой ясной, солнечной, даже жаркой погоде, когда все женщины, а девушки – тем более, наоборот – обнажаются до максимума, и предпочитают более лёгкие тона. Хотя, возможно, Катя это сделала нарочно, потому что ехала на встречу со мной – дабы не возбуждать во мне сексуального желания. Вот, она даже нисколько не накрашена. Если это всё из-за меня, то до чего же она наивна! Но это были мимолётные мысли. Мой мозг работал совсем в другом направлении.

-Что случилось? – спросил я, когда мы покинули пределы дачного посёлка и мчались по дороге, ведущей от портовых терминалов на Ленинградское шоссе.

-Скажу коротко и ясно. Без лишних слов. В общем… - было видно, что она собиралась с духом. – Иван погиб. И сделал это красный «Москвич».

-Какой Иван? Какой «Москвич»? – я увидел в зеркале салона Катины глаза, её взгляд. В этих глазах не было и тени былого озорства и шаловливости. Напротив, её взгляд напомнил мне кинохронику времён Второй мировой. За этот неполный год Катя пережила больше, чем я за последние десять…

-Иван – это Ванечка, сынок наш. А «Москвич» - красный, 687SHT, как сейчас вижу… - она всё же не выдержала, и разревелась.

-Сейчас приедем ко мне – расскажешь – сказал я.

Я держался с ней сухо, и несколько отстранённо. Конечно же, я ей сочувствовал. Смерть ребёнка – безусловно, тяжёлая утрата, но это вовсе не значит, что я теперь должен сносить её капризы, и вдобавок ещё признавать за собой отцовство. Выходит, ребёнка она всё же оставила. Почему-то я так и предполагал. И всё равно она его потеряла. И каким-то образом, к этому причастен этот самый «Москвич». Только кто за всем этим стоит? Кто мог решиться на такое?

У себя дома я заварил травяной чай – успокаивающий сбор, ещё подсыпал в чай щепотку кофеина – чтобы девушка разговорилась, а заодно у неё успокоятся нервы.

-Мы с Зойкой гуляли по району, с колясками. А какой-то придурок на «Москвиче» кривлялся. Метр проедет – встанет, аж тормоза свистят. Потом решил перед нами понтануться – перед самым носом пыль в глаза пустить. Рванул в переулок, как раз тогда, когда я дорогу переходила, и сбил коляску. А там, наверное, дошло, что он отморозил, и пустился по газам, быстрее линять со страху. Теперь, как увижу красный «Москвич»…

-Ты, хотя бы мельком, видела, кто там сидел за рулём?

-Я не видела, Зойка видела. Так пространно описала, что я ничего не поняла. Чуть ли не на тебя похож.

Оригинально. Я, значит, виноват в рождении сына, я же виноват и в его смерти. Да что я ей, Тарас Бульба, что ли?

-Выходит, это я сел на Мишкин «Москвич», нарисовал себе этот чёртовый номер, и поехал в Тарту убивать твоего сына?

-Во-первых, Ванечка был не только мой сын, а во-вторых, дело даже и не в этом.

-То, что во-первых, то вполне логично: даже Дева Мария зачала не без посторонней помощи. А вот что во-вторых?

-А во-вторых, ко мне приезжал комиссар Козлов. Тебе это имя ни о чём не говорит?

-Знакомое имя – хмыкнул я.

-Так вот, Козлов мне сказал, что вот то, как я всё это дело описываю – всё это ерунда. И никакой это вовсе был не понт, а заранее спланированное убийство. Потому что этот «Москвич» замешан уже чёрт знает, в чём, про него уже даже в газетах пишут. «Фредди Крюгер – советский патриот!». Ну, и он ещё, кстати, тобой интересовался.

-Кто – Козлов? Или Фредди Крюгер? – поддел я.

-И тот и другой. Козлов показал мне твою фотографию, так и заявил – что ты замешан во всех афёрах этого красного «Москвича». Спрашивал – в каких мы с тобой отношениях. Я ему ответила, что знать тебя не знаю, и видеть не видела. Ещё спросила – а что, это и есть тот самый маньяк? Он сказал – нет, просто все следы ведут к тебе. Ещё всё спрашивал – кто отец ребёнка.

-Это и я могу у тебя спросить, но чужая интимная жизнь меня мало заботит. Когда мы с тобой виделись в последний раз, я всё тебе объяснил. Какие выводы ты сделала – это уже твоё дело.

-У тебя ещё хватает наглости мне так заявлять? – разозлилась Катя.

-Так, короче – я слегка повысил голос. – Ты сюда приехала что, концерты мне устраивать? – я выдержал небольшую паузу, в упор глядя Кате прямо в глаза. – Детские свои капризы ты оставь-ка для мамы, а мы с тобой поговорим, как взрослые люди. Ты сама мне всё время твердила, что ты никакая не девчонка, а взрослая женщина. Любимая твоя фраза! Так вот, пусть это будут не просто слова.

-Ты…

-Погоди, не перебивай. Я доскажу, потом скажешь ты. Да, у меня много женщин. И ты это прекрасно знаешь. Я иначе не могу, почему – ну, это долго объяснять. Хотя мы с тобой на эту тему много раз говорили. Может быть, когда-нибудь это пройдёт, и я остепенюсь, но сейчас это просто необходимо. И я никогда не делал из этого тайны. Я не обманывал тебя. И от тебя я тоже никогда не требовал верности – я не могу ни от кого её требовать, потому что не умею хранить её сам. И я прекрасно понимаю, что человеку, для полноценной жизни, необходима реализация всех заложенных в нём начал. И в том числе – возможно, даже в первую очередь – мужского, или, соответственно, женского. Как я чувствую себя ущемлённым, если не позволяю себе красочной полигамии – так же и у женщины, отсутствие многообразия партнёров, и жизнь с одним мужчиной, может ущемить её женское начало. И поэтому я никому никогда не хранил верность. Даже когда был женат. И ни от кого не требовал верности – лучше пойди и измени, разряди свой неутолённый потенциал, и вернись с чистой совестью. Это лучше, чем мучиться, и тратить все силы на подавление своих естественных потребностей. Но ты не такая. Твоя натура моногамна. Твой стиль жизни – с одним партнёром, верным и любимым. И чтоб это было взаимно. В этом мы с тобой люди разные. Далее. Меня стало в душе угнетать, когда ты стала ко мне относиться, как к своей собственности. Зачем? Это ущемляет человека, приземляет отношения, лишает их романтики. Ни один человек не может быть собственностью другого. Любящий – сам, по зову сердца, придёт к любимому. В любви нет места понятиям «должен», «обязан» - когда ты любишь, тебе самому уже жизненно необходимо, чтобы твоему любимому было хорошо. И ты для этого пойдёшь на всё, потому что благо любимого человека для тебя важно, как воздух! Но люди часто заблуждаются, и вместо любви испытывают привязанность. Привязанность – порождает чувство собственности, а оно как раз и убивает любовь, порождая недоверие. А недоверие – это и ревность, и подозрительность, и придирчивость, стремление взять всю жизнь человека под свой полный контроль. Посадить в своего рода клетку. При этом человек не осознаёт, что он сам сидит в клетке. Потому, что за всем этим порочным кругом – привязанность, ревность, чувство собственности, контроль – стоит страх. Животный страх. Даже, в какой-то мере, комплекс неполноценности.

Я сделал небольшую паузу, заглянул в удивлённые Катины глаза.

-Ведь почему человек идёт налево? – продолжал я. – Налево идёт тогда, когда справа он чего-то не получает. Чего-то ему не хватает, и он должен это восполнить. Мне, например, необходимо разнообразие. Просто – разнообразие в сексе. Сегодня мне нужна такая, завтра – другая. Но ладно, мы отвлеклись. Ревнивец, когда закатывает сцены, когда старается схватить партнёра в железные тиски контроля, создаёт всяческие условия, при которых бы партнёр всецело зависел от него - на самом деле не тиран, но жалкий пленник. Он мечется, чувствуя свою несостоятельность, потому что крушится его неосуществимая мечта. Быть лучшим или лучшей в мире, быть высшим идеалом мужества или женственности – хотя бы для своего партнёра. Он осознаёт, что он – всего лишь человек, со своими слабостями и проблемами. И это кажется ему недостатком, причём непреодолимым; и тогда он начинает бояться. Он боится, панически боится того, что кто-то окажется лучше него, и поэтому стремится отгородить партнёра от всего внешнего мира. И день ото дня, его страх разрастается, и не даёт ему жить; и когда он видит партнёра, просто беседующего с другим человеком, и терзается мыслью, что вдруг между ними что-то есть, на самом деле его и терзает этот самый комплекс неполноценности. Что вот, он – хуже, чем тот, другой; и что он сам не сможет дать того, что другой сможет. И я всё это прекрасно знаю, а потому и никогда никого не ревную. Ревность – это средневековый пережиток. Ревнует – значит, не доверяет; значит – боится. Так вот. Ты ревновала. Ты видела, что я нравлюсь женщинам, и боялась, что кто-то из них окажется лучше тебя. Потому что если бы ты считала, что я просто ветреный бабник, ты бы послала меня куда подальше. Но ты захотела самоутвердиться. Вызвать во мне ответное чувство ревности. И тогда ты переспала с другим мужчиной. Может, это был и не мужчина вовсе, а так, желторотый юнец, но это неважно. Важно то, что ты не убереглась. Я взрослый человек, я несу ответственность за всё то, что я делаю, говорю и даже думаю. И прежде чем лечь в постель с женщиной, я всегда принимаю необходимые меры, чтобы избежать всего того, чем это может быть чревато. Когда я имею дело со взрослой женщиной – то в большинстве случаев, и она принимает подобные меры, а с молодой девушкой – так уже я думаю за двоих. Ты сама прекрасно помнишь, что я тебе давал, и как учил, когда ты сказала, что с презервативом не получаешь должного наслаждения. Ну, вот… А с тем партнёром вы не приняли никаких мер предосторожности. Ты забеременела, а ваши отношения были мимолётными. И если бы ты даже и сказала, что ждёшь ребёнка, он бы просто рассмеялся тебе в лицо. Но ты предпочла всё это скрыть, и приписать отцовство мне. Ты боялась. Может, ты боялась меня, а может – своей матери; боялась осуждения или гонений – что тебя пристыдят, прогонят… А я бы не прогнал тебя. Я считаю, что это всё в порядке вещей – просто ты сделала ошибку, и не убереглась. Нам с тобой нужно было объясниться. И я ждал этого, ждал, что ты сама придёшь и мне всё расскажешь. Но ты пошла по другому пути. Ты солгала. А где начинается ложь, там уходит доверие. А когда между мной и моей девушкой утрачивается доверие – она перестаёт быть моей девушкой, и становится просто случайной попутчицей, с которой мы встретились в жизни, как в купе поезда. Я тебе помог – тем, что дал денег, но не стал ничего ни говорить, ни убеждать, ни даже советовать. Я дал тебе понять, что ты – взрослая женщина, ой, как ты любила всё время это повторять; и что за всё решать и отвечать тебе самой. Ты встретила другого – у тебя был выбор: станет ли он тебе другом, любовником, может быть, спутником жизни, а может – и вовсе никем. Так, просто пройдёт мимо, и не удостоится даже твоего взгляда. Ты определила его место в своей жизни. Это твоё решение, и я тебя за это не осуждаю. Вы не приняли мер предосторожности. С моей точки зрения, это ошибка, но не мне осуждать тебя: либо ты просто не сочла нужным, а может быть, ты даже и хотела забеременеть и родить ребёнка. Ты забеременела, вы разбежались. Обычная житейская ситуация. У тебя был выбор: сказать правду или солгать. Ты солгала. Я и этого не осуждаю, но с твоей ложью кончилось моё доверие. Дальше отношения стали бы бессмысленны, ибо в основе их лежало бы враньё. И мы разошлись. Я тебя оставил - с небольшой суммой денег, и с полной свободой выбора. У тебя была возможность дороги назад. Ты же продолжала выбранный путь.

-Было, конечно, интересно послушать – пожала плечами Катя – прямо как монолог Гамлета. Но только зачем ты мне всё это говоришь? Во всех документах сына стояло отчество – Андреевич. Тем более, сын погиб. Зачем мне слушать твою тираду оправданий?

-Катенька, я тебе дал свой личный мобильный номер. И до сегодняшнего дня ты мне ни разу не звонила. Вот ещё лишь доказательство твоей лжи. Ты боялась этого разговора, боялась, что ложь раскроется. Ты оправдалась перед своей мамой, свалив всё на меня, и решила в жизни пойти по её стопам – считать, что все мужчины сволочи, от которых все беды; и нести свой крест в одиночку. А теперь расскажи, что тебя всё-таки привело сюда. Впрочем, я догадываюсь. Ты пришла ко мне из-за Козлова. Тебе нужен совет. Ты запуталась – не знаешь, как быть, что говорить, и вообще, в чём дело, и что ему от тебя надо. Ты хочешь добиться правды и справедливости: найти и покарать убийцу сына; а сама делаешь всё для того, чтобы убийца продолжал гулять на свободе, и даже наводишь на себя подозрения.

-Чем? – воскликнула вконец ошарашенная Катя.

-Своей ложью. Я же прекрасно знаю Козлова. Ты думаешь, он тебе поверил? Да он сразу понял, что ты врёшь, когда сказала, что меня не знаешь. А раз врёшь – значит, тебе есть, что скрывать. Значит, что-то знаешь. Теперь он вызовет меня. А я ему врать не стану. Я ему расскажу всё, как было. Тем более – он наверняка и так всё знает.

-И какое же ты имеешь отношение к этому «Москвичу» и к этим убийствам? – изумилась Катя.

-Я лично – никакого. Просто две шайки сводят друг с другом счёты. И кое-кто из них оказался мне знаком.

-Но при чём здесь Ванечка, при чём здесь я?

-Значит, кто-то сводит счёты со мной – вздохнул я.

-А если, как ты говоришь, он не твой сын - то, причём здесь вообще ты? – упиралась Катя.

-Кто-то в курсе всех этих дел, и меня просто хотят подставить. Или даже убрать. Может, это подстроил и сам Козлов – он бывший гебист, и от него можно ожидать всего, чего угодно. Вдобавок, у него ко мне личная неприязнь, которую он даже и не скрывает.

-С чего ты это взял? - заявила Катя.

Вообще, как я заметил – всё, что я ей сегодня говорил, она воспринимала в штыки, чего бы дело не касалось.

-Да всё с того же – парировал я. – Ты смотрела майора Пронина, или, ещё лучше – Глеба Жеглова? Как Высоцкий этому Копчёному в бильярдной сказал про этих смрадных гадов? И кто, интересно, стащил кошелёк – вор Кирпич, или справедливый мент? Всё это ментовские дешёвки. Цель оправдывает средства. Нет доказательств – они фабрикуются. Этот козёл в «Москвиче» мог быть даже под меня загримирован. И по моим приметам меня опознает множество свидетелей, где мой двойник светился. Так что придётся тебе говорить всю правду. Не мне – так другим.

Я взял со стола мобильный телефон, и набрал номер Жанны.

-Жаннуленька? У меня, золотко, расстройства. Ага. На нервной почве. Бессонница замучила. Всё Фредди Крюгер никак покоя не даёт. Так что ты приезжай, солнышко. Мы всё это дело и обсудим. У тебя головка умная, ты девушка энергичная – думаю, быстро справимся.

-Я через двадцать минут приеду – взволнованно прощебетала Жанна в трубке.

-Что – жене звонил? – спросила Катя, и в её голосе слышались нотки раздражения, и в то же время разочарования.

-Бывшей жене – поправил я. – У неё есть семья – муж, ребёнок. Говорит, счастлива. Дай Бог, чтобы так и было.

-И, тем не менее, вы с ней всё равно встречаетесь.

-Она деловая женщина, а впрочем, какая разница? Неужели мужчина и женщина не могут быть просто друзьями, и партнёрами в чём-то ещё? Обязательно сводить всё к постели?

-Андрей, не надо. Не говори со мной, как с ребёнком, я сама всё прекрасно понимаю. Просто я пожила с тобой, и немножко тебя изучила. Ты можешь быть партнёром в чём угодно, просто для тебя постель – залог успешного партнёрства. Тебе ведь гораздо легче прийти к консенсусу с женщиной после бурной ночи, чем с той, с которой тебя не связывают узы любви.

-Конечно, легче – рассмеялся я. – Было бы оригинально: переспать с каждой женщиной, прежде чем начать с ней разговаривать! Катя, ты здорово шутишь, но прекрати дуться.

-И что ты через свою Жанну… - начала Катя, и тут же замялась.

-Катя, я всё равно ничего тебе толком не объясню. Сейчас приедет Жанна – сами познакомитесь, поговорите. Она девушка простая, компанейская, за словом в карман не полезет. Так что, не стесняйся.

Я вышел на кухню, чтобы заварить ещё чаю. На сей раз другого – простого душистого чаю. Катя тем временем взяла с полки мою старую игрушку – кубик Рубика. Было заметно, что Катя мнётся, нервничает, не знает, куда себя деть.

Вскоре в квартире раздался звонок, и я пошёл открывать Жанне дверь. Едва я показался в проёме, она кинулась на меня с распростёртыми объятиями, крепко поцеловала в губы, потёрлась щекой об мою. Я особо не отвечал – да, я дал женщине возможность выразить свои эмоции и чувства; но, во-первых, мне совершенно не хотелось афишировать это перед Катей, а во-вторых – я и Жанну пригласил совсем с другой целью.

В прямую противоположность Кате, Жанна была одета в воздушное летнее полупрозрачное платье, без рукавов и с вырезами, причём ноги открывались на уровне колена, а в вырезе нахально выглядывала её шикарная грудь. Соблазнительно выглядели её колени, плечи, лицо, накрашенное, словно перед киносъёмкой. Всю квартиру тут же наполнил запах дорогих духов – всё это вместе подчёркивало, что женщина на что-то надеялась. Что я ей уделю особенное внимание. Что ж, выглядит она и вправду «на все сто» - перед ней та же самая Светочка смотрится уже не столь аппетитно, даже сходство с Джинджер не помогает. А Жанна, та умеет держать марку – что ж, она прошло особую школу, её воспитывали в соответствующих традициях, и в роли «крёстной сестры» и «секс бомбы», она по-прежнему на высоте… И всё же, даже в сравнении с Жанной, мне Катя казалась чем-то милее, хотя она и маленькая ещё глупышка. Только чем же? Неужто я опять влюбился, как когда-то в Свету, да только не Жижу, а другую Свету – рыжую дворняжку и падчерицу Чингисхана…

-Жанна, проходи – сказал я. – Вообще-то я тебя не на свидание пригласил, а на деловую встречу.

-И потому я должна была напялить строгий костюм, и мокнуть в нём, как лошадь – парировала Жанна.

-Не в этом дело. Ты настроена сейчас несерьёзно. Вот, знакомьтесь.

-Екатерина – равнодушным тоном представилась Катя, едва удостоив Жанну взглядом.

-Жанна – ответила та, с заметным участием и теплотой в голосе, и протянула Кате руку. Та лишь прикоснулась к ней кончиками пальцев, демонстрируя полнейшее безразличие и неприятие. Однако Жанну это нисколько не смущало.

-Так вот, по какому поводу мы сегодня собрались. У этой молодой женщины – я кивнул на Катю и поймал на себе удивлённый взгляд Жанны: как это я Катю называю женщиной! Я строго посмотрел Жанне в глаза, и повторил: - У этой женщины погиб сын. Мы выпьем в память о нём.

Я провёл Жанну и Катю к столу, на котором стояли дымящиеся чашки с чаем и рюмки. После этого я снял с серванта бутылку коньяка, и разлил его по рюмкам. Девушки выпили, я лишь пригубил.

-Теперь о сути дела. Нам известно, что его убили. Его убийца – уже знакомый нам красный «Москвич». Понимаешь, о чём идёт речь – кивнул я Жанне. – Это может быть уже что угодно. Может, со мной кто-то сводит счёты. Может, это даже полицейский крюк. Кто делал всё остальное – мне неважно. А вот этого человека я хочу видеть лично. А покамест, я ненадолго оставлю вас одних.

Я снова ушёл в свою комнату и сел за компьютер. Через полчаса мне позвонили. Это был не кто иной, как Козлов.

-Андрей Андреич, здравствуйте! – в его голосе мне слышались ехидные нотки. – Простите за беспокойство, у Вас гости. Поэтому в шесть часов вечера я жду вас всех вместе. То есть Вас с Катей, и Феоктистова тоже. Он уже предупреждён. Так что до вечера.

-Вы звонили моему адвокату?

-Да, звонил. Он в курсе. Можете сами с ним связаться.

Что я незамедлительно и сделал.

-Алексей Николаевич?

-Да, Андрей. Я знаю, Козлов мне уже звонил. Так что в шесть встречаемся там, у него.

Я вновь отправился в кухню. Девушки сидели, пили чай и щебетали о чём-то «о своём, о женском», улыбаясь и смеясь. Что ж, Жанна это всегда умела. Входить в доверие к людям и узнавать у них всё, что нужно. Она специально училась этому – быть Мата Хари. Теперь она оставила эти дела, и собирается вроде заняться цветами. Она уже давно об этом мечтает, да всё не давали… Но там, где надо, она может быть именно Мата Хари. И сейчас в очередной раз она играет свою роль.

-Катюша, Козлов звонил – сказал я. – Он уже всё знает. Знает даже, что ты здесь, и ждёт нас с тобой в гости к шести вечера.

-У нас до шести ещё есть время – ответила Жанна. – Ты, дружок, не скучай. Мы с Катей, как закадычные подружки – сходим, прогуляемся.

Жанна поднялась, взяла за руку Катю, подошла ко мне и кокетливо поцеловала меня в щёку, после чего щёлкнула меня пальцем по носу.

-Мы скоро вернёмся, а ты, смотри, не шкодь, и со спичками не балуйся. Ну, пока – она снова поцеловала меня, и распахнула входную дверь квартиры.

Снова запиликал мобильник – на сей раз, это был Мишка.

-Да… Да, Мишка. Да знаю я всё. Ну так, езжай, раз вызвали… Какой ещё «кенгурятник»?… Вечно ты разные глупости придумываешь, вместе с этим Фёдором. … Ну, и пускай проверяют. Если совесть чиста, то чего же ты трясёшься? Катайся себе спокойно, и не порть нервы. Не в бане – не парься!

Посидев ещё немного за компьютером, я вышел из дома – надо было заехать в Кадриорг - в офис к одному коллеге, члену правления аналогичной фирмы. У него я пробыл недолго, мы и так уже пришли к соглашению, требовалось лишь оговорить некоторые формальности относительно купли-продажи, где я вновь выступал, как посредник. Потом меня ждали дела совсем иного рода – один наш таксист «запалился» на девочках, и надо было срочно его вытаскивать из этой передряги. С ним встреча намечалась на четыре часа в гараже, а сама «стрелка» была «забита» на пять. И я поехал в гараж.

Уже подъезжая к гаражу, я увидел тёмно-зелёный «Фольксваген – Пассат», и остановился рядом с ним. Было без десяти минут четыре.

-Привет – сказал я, усаживаясь в машину рядом с водителем. Тот сложил газету, вздохнул с облегчением. Мы поздоровались за руку.

-Чего ты убитый такой? – подбодрил его я. – Наезжают – да и шут с ними. Это у них работа такая. Запомни: не трогают только тех, у кого ничего нет. С них взять нечего, потому на них все ноль внимания. Вот тебе какой резон, к примеру, бомжа напрягать? Ну вот, и они тоже так думают. А когда у тебя есть чего-то, чему так или иначе позавидовать можно, всегда найдутся те, кто на твой каравай рот разинут. И будут пытаться, не мытьём так катаньем, урвать себе кусочек. И, как в басне – делу дать законный вид и толк. Грубо говоря – развести, на тему «это не твоё, верстай на родину». Ты Пушкина читал, «Дубровский»?

-Мне от этого не легче – отмахнулся таксист, толстячок лет тридцати пяти, чем-то смахивающий на артиста Калягина.

-А в школе на то и учат, чтобы впредь жилось легче. За что тебя дёрнули? Чья деваха, и как она вообще у тебя оказалась?

-Сам знаешь, как. У нас клиент – король, кому приспичит – куда сразу все бегут? Правильно, к таксисту.

-Ты не темни. Я не про клиента, я про девочку спрашиваю. Наши конторы ты сам все знаешь. И что там делить, не понимаю.

-Цеплял на фирме, да деваха-то залётная. Пацанам должна, там и отрабатывает. С ихних слов.

-Мало ли, что с ихних! Что мадам-то говорит? Или дурика включила – с понтом, ничего не знает? Что за фирма, кстати?

-«Лолита Плюс» - обречённо вздохнул тот.

-Эх, ты – ну, нашёл тоже, куда ввязаться! И за девочку клиент рассчитывался, естественно, с тобой.

-Ну, а ты что думал?

-А ты, в свою очередь, с мадам.

-Не успел. Ребята подвалили, всё выгребли.

-Ладно. Чем ты крылся, что говорил?

-А чем мне поперёк ствола крыться? Дурика включил, как ты выражаешься – ничего не знаю, я таксист, моё дело маленькое – баранку крутить…

-Так на том и стой. Что забрали?

-Ласточку забрали, то что клиент дал…

-Значит, у них предъява, что ты ихнюю девку тусуешь – заключил я. - А может, ты ещё с ихними жёнами спишь? Не парься, это я веду линию защиты. Дай-ка телефончик своей «Лолиты». И этого рыла, с которым ты должен встретиться.

Тот извлёк из кармана бумажник, достал оттуда визитную карточку, на которой была изображена девичья мордашка, и обрывок клетчатого листа, испещрённый цифрами.

-Володя – прочитал я. – Ну, ладно. Шут с ним, с твоим Володей, вот тебе твоя ласточка, и вообще – работай спокойно, и эту историю забудь. И в связях будь поразборчивее. Сам знаешь: дорого да мило, дёшево да гнило. Удачи!

На этом я попрощался с ним, вышел из «Фольксвагена» и пересел в свой «Фиат».

Вот чудак человек, думал я. То, что таксисты испокон веков «подхалтуривали» всякими такими услугами вроде тех, о чём мне рассказывал сегодня сначала Мишка, а теперь ещё и этот… чёрт, вылетело из головы, как же его зовут – это ещё полбеды. Но другое дело, когда жадность обуяет – у нас есть ведь свои «конторы», то есть фирмы интимных услуг, которые курируют именно наши таксисты – нет ведь, приспичило же ему переться туда, где берут подешевле, а стало быть, себе на лапу решил загрести побольше. Не учитывая того, что за сброд там шляется, и что можно с этого себе нажить. И всё же, мне жалко стало мужика: как-никак, двое детей, жена безработная, вот и тянет изо всех сил. Поэтому-то я и дал ему эти несчастные пятьсот крон, а с этим Володей и компанией я как-нибудь уж сам. Вот и получил мужик себе урок на будущее, как не надо соваться туда, куда не надо. Как на блатхате – вход свободный, выход платный. Только на сей раз ему повезло: нарвался на моих старых знакомых.

-Володя, привет! – весело сказал я в трубку. – Сматывай удочки. Кинà не будет.

-Арлекин, ты, что ли? – удивлённо пробасил тот. – О чём базар?

-Вот именно – без базара. Я за таксиста говорю, стрелы не будет. Занят я сегодня.

-Не понял… - тот внезапно переменил тон.

-Давай, в субботу в два часа, я за него. И потолкуем. Место сам называй – мне без разницы.

-То есть что – ваш мужик, что ли?

-Мужик не при делах. Все разговоры со мной. В субботу, в два часа, а где – без разницы.

-Ладно, Арлекин, я тебе перезвоню.

-Привет Коле! – сказал я на прощание. Теперь я был больше, чем уверен – Володя больше не позвонит, а если и позвонит, то брякнет что-то вроде «замяли тему». Никаких дел на сегодня у меня особо не намечалось, а если что и намечалось – так Козлов мне все карты попутал. Осталось теперь попросту убить время до половины – без пятнадцати шесть, чтобы к шести уже быть на месте. За этим я направился в казино «Викинг» - поиграть в бильярд.

На удивление, мне в игре везло – обычно я в казино отправлялся просто так, для разрядки, и зачастую просаживал там по несколько сотен. Тут же я был явно в выигрыше – шары сами закатывались в лузы, это было даже неинтересно. Когда на столе, помимо битка, оставались только два жёлтых шара, а мой соперник стоял, нервно потирая ладони, меня застал врасплох телефонный звонок от Жанны.

-Слушаю… Жанна, я работаю. Давай, через двадцать минут возле «Спейс-бара». Хорошо. Целую. Пока.

-Теперь это работой называется – усмехнулся один из наблюдавших за игрой.

-По-моему, работа неплохая – парировал я, прицелившись и ударив кием по битку. Жёлтый шар покатился, и попал точно в лузу. – Чистая работа! – добавил я, отправив в лузу последний шар.

… Девушки ожидали меня на углу, рядом с тем баром, где мы и договорились встретиться. Очевидно, они ели мороженое, о чём красноречиво свидетельствовали следы сливок и шоколада на Катиных губах.

-Девчонки, вы мне напоминаете один анекдот – сказал я, подав Кате носовой платок.

-Что когда Андрюша у нас вырастет, то он будет заниматься такими, как Марья Ивановна – сразу нашлась Жанна. – С чем я вас и покидаю. Катюха, держись, и всё будет. Только не падай. А тебе, Дон-Кихот, я ещё позвоню. Счастливо!

С этими словами Жанна круто развернулась и ушла, а Катя села ко мне в машину.

-Ну, и куда же вы ходили – полюбопытствовал я.

-Гуляли… Знаешь – майонез «Кальве»? – загадочно улыбнулась Катя.

-Знаю – рассмеялся я. – У женщин свои секреты.

То, что мне, собственно, и нужно.

Так, обмениваясь ничего не значащими репликами, мы подъехали к «жёлтому зданию», рядом с которым уже стоял Мишкин «Москвич». Увидев его, Катя задрожала, но я крепко её обнял и прошептал ей на ухо:

-Тихо-тихо, всё нормально! Это же Мишка!

Хотя я подозревал даже Мишку. Ничего, не один Козлов ищет…

Мы с Катей поднялись на второй этаж. Мишка стоял в коридоре у окна, и курил. Я не счёл нужным, о чём бы то ни было, его спрашивать – ушей лишних много, потом свои дела обсудим.

-Ходил уже? – сухо спросил я.

Мишка отрицательно мотнул головой.

-Сейчас подойдёт – глухо ответил он.

Я тоже закурил, а вслед за мной закурила и Катя.

Через несколько минут, из одного из кабинетов в противоположном конце коридора вышли двое в штатском. Один из них был Козлов. Они направились в сторону кабинета Козлова, о чём-то вполголоса беседуя.

В это время, двое дюжих полицейских - в форме и с дубинками наперевес, вели по коридору арестованного. Где-то я видел это лицо, но где – не мог вспомнить. Типичный «бычок» - молодой, рослый, наглый. И тут «бычок» увидел меня и Мишку. Наши взгляды встретились. Я увидел, как Мишка изменился в лице – они узнали друг друга.

-Чё, карась сраный – разразился бранью «бычок» - довертелся, замели? Милости просим в нашу камеру! У нас там ещё «жёнушки» пока нет, так что ждём-с! О-о! И ты здесь! – эти слова были адресованы уже мне. – Какая встреча, чего ж ты тянешь, Арлекино? Будем встречать с распростёртыми объятиями! Только хвост прижми, а то сам знаешь, Шаман-оглы за тебя уже слова не скажет! Тоже мне, Арлекин! Крутой, как яйца всмятку, глобальный, как главпетух…

-Ты, фуфел отмороженный! – перебил его я. – Заправь тампон, из щели дует!

-Чего? – взбеленился тот и попытался вырваться.

-Отзываешься? – злорадно оскалился я. - Молодец, понятливый! Теперь тампон заправь, а то из щели дует!

«Бычок» резко рванулся, но получил увесистый удар дубинкой по спине, после чего его схватили и повели дальше.

-Так, заходите – сказал Козлов. – Сначала Попов. А вы подождите.

-Всё в порядке, Катя – тихо сказал я, на мгновение взял её руки в свои, крепко пожал, после чего уверенно вошёл в кабинет.

 

Глава 6

Маленькая империя большого амфетамина.

 

Я, Козлов Пётр Александрович

 

Как говорил знаменитый Остап Бендер, лёд тронулся.

Забрезжил свет в конце тоннеля – это я понял, когда взял на вооружение циничную формулу Маккиавелли – «для достижения цели все средства хороши»; и метод «кнута и пряника» - вот, для таких, как этот Рома. Чем его взять на крючок, долго думать не пришлось – то, что было мне якобы о нём известно, практикуют поголовно все наркоманы, а уж «системщики», вроде него – и подавно. Или что – он сможет мне доказать, что я неправ?

На ловца и зверь бежит – сегодня мне подвернулась редкостная удача. Какой-то молодой и наглый тип, вдобавок не страдающий от переизбытка серого вещества в мозгу, и имевший в своё время претензии к этой честной компании, то бишь к Попову с Феоктистовым – умудрился изливать свой словесный понос прямо здесь, «не отходя от кассы». Я тогда подал знак инспекторам, его сопровождавшим, чтобы те дали бедняге возможность высказаться; и получил призрачные зацепки: Шаман-Оглы и Арлекин. Да и после, события развивались явно в мою пользу – как Попов ему ответил. Во-первых, перебил его. Во-вторых, приказал «заткнуться», при этом уподобив его рот женскому половому органу. Тем самым Попов нанёс ему смертельное оскорбление, непростительное в преступной среде. По их «понятиям», он должен был за такие слова сразу убить Попова. Ну, в стенах этого заведения этот процесс представляется невозможным, и всё-таки… Стало быть, Попов отвечает за свои слова, за свой «базар», и имеет веские основания так заявлять. И если я умело воспользуюсь этой сценой и этими «понятиями», то я узнаю ещё много нового о Попове-Арлекине, применив к тому крикливому субъекту всё тот же метод «кнута и пряника». У меня в голове промелькнула идея – как я заставлю того крикуна всё рассказывать. Ладно, это всё по ходу дела. Сейчас передо мной был сам Попов.

-Пётр Александрович! – уверенно начал он, сразу как вошёл. – При всём моём к Вам уважении, я больше не отвечу ни на один Ваш вопрос без моего адвоката. Я и сейчас не собираюсь вступать ни в какие переговоры, пока он не приедет.

Меня это нисколько не удивило – я и так всё это знал.

-Вы считаете, что нуждаетесь в его услугах? – саркастично подметил я.

-Я понял Ваш намёк – парировал Попов. – Раз пользуюсь защитой, значит, виновен. Что ж, это Ваше личное мнение, и я не вижу смысла с Вами спорить. На это и есть адвокаты.

-Вы знаете, по какому поводу я Вас вызвал?

-Не вижу смысла гадать. Раз вызвали, значит, Вам надо.

-Хорошо. А если без протокола?

-Но с диктофоном! Бесплатный сыр только в мышеловке. Зря. Лучше подождём Алексея Николаевича.

-То, о чём я хочу с Вами поговорить, не входит в компетенцию Третьякова – ответил я. – И даже диктофон мне здесь не нужен, поскольку лично к Вам у меня нет по этому делу претензий. Это чисто по-человечески. Если хотите, мы можем выйти.

-Если Вы сомневаетесь в компетенции Третьякова, то считайте, что я ему доверяю, как себе – уверил Попов.

Я не ответил. Открыв дверь, я вышел в коридор, и увлёк за собой Попова.

-Скажите, Андрей, у Вас есть враги?

-Врагов, как таковых, нет. С кем мне воевать, и чего ради, спрашивается? Есть, конечно же, завистники, но я не придаю этому особого значения.

-Ну, чтобы совершить такой поступок, одной зависти мало – рассудил я.

-Начнём с того, что это был не мой ребёнок – отрезал Попов.

-Это не столь важно. Позовите сюда Катю.

Не я же, в конце концов, буду за ними всеми бегать.

-Катя! – окликнул Попов.

-Здравствуй, Катя! – с укоризной сказал я, глядя в её стыдливо прячущиеся глаза. – Вот скажи мне – зачем надо было врать? Я же всё равно всё знаю! Иначе стал бы я ехать в Тарту?

-Я не была уверена, что Вас интересует именно он – испуганным голосом, скороговоркой, оправдывалась девушка. – Зато я уверена, что в «Москвиче» был точно не он.

-Это мы сами выясним – вздохнул я. – Катя, отец Ванечки – он?

Катя густо покраснела, и еле слышно прошептала:

-Нет… не он – и при этом её глаза наполнились слезами.

-Относительно отцовства экспертиза разберётся. Меня интересует совсем другое. Убийца рядом.

Попов бросил на меня недоумевающий взгляд, и покосился на стоявшего в стороне Феоктистова. Лицо Кати перекосила гримаса ужаса, и она вопрошающе глазела - то на меня, то на Попова, то оборачивалась в сторону Феоктистова, и тут же, объятая паникой, устремляла взор опять на Попова.

-Вообще-то я не о Феоктистове говорю – покачал головой я. – Мы имеем дело с человеком, который достаточно близко знает вас обоих, и более того, он в курсе всех ваших взаимоотношений. За исключением, может быть, отдельных деталей. Другими словами, Вас хотят подставить. Вас уже подставили.

-Катя, ты много знаешь моих знакомых? – кивнул ей Попов.

-В лицо, может, и знаю – засмущалась Катя, а так…

-Пётр Александрович! – внезапно окликнул меня чей-то знакомый голос. Я обернулся – это был Третьяков.

-Пройдёмте в кабинет – сказал я. – Катя, ты пока подожди.

Мы с Третьяковым поздоровались за руку, и прошли в мой кабинет. За нами проследовал и Попов.

-В общем, я детально ознакомился с материалами дела – с ходу начал Третьяков. – И считаю, что Ваша, извиняюсь за выражение, суета – подчеркнул он, сделав акцент на этом слове, и выдержав паузу – иначе просто не назвать, вокруг моего клиента, не имеет под собой абсолютно никаких оснований – авторитетным тоном заключил адвокат.

-Я занимаюсь расследованиями, а не суетой – категорично возразил я в ответ.

-И в каком качестве мой клиент представляет интерес для Вашего следствия? – напирал Третьяков.

-На то и следствие, чтобы в этом разобраться. В лучшем случае – свидетель, в худшем – подозреваемый.

-И в чём же Вы его подозреваете?

-В сокрытии информации, необходимой следствию. Если он скрывает, значит, ему есть, что скрывать. Вы не находите? – прищурив глаза, я смотрел в упор на Третьякова.

-Ну, и что же это за информация? – ехидно спросил адвокат.

-Рано или поздно, я её получу. Только лучше, если из первых рук – я кивнул на Попова – и, по возможности, сразу. Или, может, Вы, как адвокат, предоставите мне эту информацию?

-Не говорите загадками – отсёк Третьяков. – Ближе к делу.

-Мы имеем дело с преступной группировкой, которая, как и распространено в преступной среде, использует как бы свой «фирменный знак». Визитку. Наподобие животных, которые метят территорию. Вам это должно быть хорошо знакомо – психология банды. Их клеймом является красный «Москвич» - так они сводят свои счёты. И вместе с тем, чтобы запутать следствие, распространяют всякие слухи о каком-то сумасшедшем маньяке. Возможно, и другие преступники, будучи в курсе событий, копируют этот почерк, с той же целью – запутать следствие.

-Как в крутом боевике. Конкретнее. Какое отношение ко всему этому имеет мой подзащитный?

-Ваш подзащитный, так или иначе, связан с этими группировками, хоть и пытается это скрыть.

-И где же эта связь? – отразил Третьяков. – Группировка, если следовать Вашей же логике, это те, кто грабили магазин, захватывали машины Феоктистова и Лаптева, возможно, на их же счету и иностранец в аэропорту. Лаптев, как я понимаю, был лишний свидетель, затем погиб и один из членов банды – Можаев. Или тот же самый Беспалов – кому и чем он мог перейти дорогу? Часом, не той ли самой группировке, в которую входил Можаев? Только при чём здесь мой подзащитный, я никак не возьму в толк? Какое отношение он мог иметь к Можаеву, к Беспалову, к этому ограблению, наконец? Если это Ваши личные догадки, гипотезы или предположения, основанные на чьих-то ещё домыслах или вздорных сплетнях, то давайте уж, раз и навсегда, расставим точки над «i», и закроем этот вопрос.

-Ваш подзащитный занимается посредничеством. Организовывает различные сделки и операции, в результате которых, как мне стало известно, формально по закону проходят явные махинации. В самом мягком варианте, это махровое мошенничество. Более того, у меня есть конкретные зацепки, и уже в ближайшие дни мне станет известно, с какими группировками сотрудничает Попов. Для этого мне необходимо только опросить некоторых свидетелей. Там же и выяснится роль Попова в этих преступлениях. Возможно, посредник, если даже не организатор. Потому что месть потерпевших сторон адресована именно Попову. Если инцидент Беспалова с Семёновой ещё можно толковать, как совпадение, то последний эпизод рассеивает все сомнения.

-И что же у Вас за такие зацепки? – нахмурился Третьяков. – Какие ещё свидетели? О каких махинациях идёт речь? Откуда вся Ваша, позвольте, осведомлённость? Какой-то слабоумный Борисов? Или конченый наркоман Тимофеев? Или несовершеннолетняя девочка, которая вдобавок ещё и не в себе? Или те же самые пайдеские уголовники, которым не важно, на кого списать собственные деяния? Так давайте рассудим с точки зрения здравого смысла – можно ли опираться на эти, если можно так назвать – показания?

-Этими Вами перечисленными лицами – хладнокровно ответил я – список не исчерпывается. А что до свидетельских показаний, то я убеждён, что на них как раз и можно опираться. Это заинтересованные лица лгут, а свидетели всегда говорят правду. Так вот, Попов. К Вам у меня вопросы касательно последнего эпизода. В каких отношениях Вы находились с Екатериной Колесниковой?

-Скажем так – в дружеских. Мы с ней встречались. Весной познакомились, осенью расстались. Пожалуй, всё.

-Вы знали о её беременности?

-Знал. О том, что она оставила ребёнка и о том, что с ним случилось, я узнал только сегодня.

-Кто отец ребёнка? – спросил я, чем привёл в замешательство не только Попова, но даже и Третьякова.

-Откуда я знаю? – опешил Попов. – Во всяком случае, не я. Вы же специально – он усмехнулся – за мной шпионили, выведывали подробности моей интимной жизни. Как я обращаюсь с женщинами – вы и так отлично знаете. Катя, извиняюсь за выражение, гульнула. Только дело не в этом. Она стала мне врать. Доверие прошло, и мы расстались. Хотя я не понимаю смысл вопроса – у Вас же есть на то экспертиза!

-Дело не в этом. Каково на то было мнение окружающих?

-Я свою личную жизнь не афиширую, и о Кате я ни с кем не говорил. А что до Катиной матери и до её подруг, то Вам целесообразнее об этом спросить у них самих.

-С ними я как-нибудь сам разберусь – ответил я. – Речь не о её, а именно о Вашем окружении. Вот Вы мне только что сказали, что Катя Вам врала, и поэтому утратила Ваше доверие. А как я могу верить Вам, когда Вы мне сами постоянно врёте?

-Протестую! – заявил Третьяков. – Это Ваши личные домыслы, и отношения к делу они не имеют.

-Меня интересует, кто был в курсе отношений этих двух молодых людей – спокойно возразил я. – Среди них убийца. Ваш подзащитный только что, в Вашем же присутствии, подтвердил, что из его знакомых таких посвящённых нет. А мне известно, что таких посвящённых как минимум двое: во-первых, это Феоктистов, а во-вторых, некий преступник по прозвищу Фишер (именно под таким прозвищем я знал его со слов Ромы Тимофеева), принудивший супругов Тимофеевых выплатить ему 75 тысяч крон. После чего семья лишилась квартиры, муж впоследствии умер от сердечного приступа, а сын стал наркоманом. И одним из соучастников этого грязного дела, является Ваш подзащитный, Андрей Попов, использовавший для этого Катю и её конфликт с её подругой, Ириной Звягинцевой, проживающей в том же самом подъезде. Кстати, это дело можно трактовать двояко: в более выгодном для Вашего подзащитного случае здесь имело место мошенничество. Но его можно представить и как вымогательство, если принять во внимание некоторые детали.

Третьяков хмыкнул.

-Где заявление? – выпалил он. – Вы вменяете моему подзащитному преступление, о котором Вам поведал какой-то юный наркоша. Только, если действительно имело место что-либо подобное, то почему же по истечении целого года, сама Наталья Тимофеева до сих пор не заявила в полицию? И где доказательства того, что так оно и было на самом деле? Какой такой Фишер? И, кроме этого, я подам рапорт о необходимости проведения психиатрической экспертизы для всех Ваших, с позволения сказать, свидетелей. Все эти истории выеденного яйца не стоят.

-Факт тот, что я располагаю этой информацией. Если нужны доказательства, то они будут. Просто скоро наступит такой момент, когда отпираться будет уже поздно. И тогда я и отвечу на вопросы – почему нет заявления, и почему те, кто должен был говорить, молчали. Но и молчание это – всего лишь до поры, до времени.

-Пётр Александрович! – заявил Третьяков. – Мы здесь, я полагаю, собрались для того, чтобы разобрать наши разногласия, расставить точки над «i», и прийти к какому-то общему знаменателю. Вы же вместо этого, только воду в ступе толчёте, и сами же себя запутываете. Поэтому я просто не понимаю – зачем вы нас сюда вызвали? Разберитесь сначала сами в достоверности Ваших сведений, и в дееспособности Ваших информаторов, которых Вы называете свидетелями. После этого и приглашайте. А так я не считаю дальше нужным продолжать беседу. Что слухами земля полнится – мы и так об этом знаем. В цивилизованной стране мы тут же подали бы встречный иск за клевету. Но здесь это пустая трата времени, поэтому мы отреагируем на это чисто по-русски: пошли они все!

-Спасибо – сухо ответил я. – Ваше мнение я выслушал, теперь позвольте продолжить? Попов, у Вас есть на этот счёт подозрения?

-Меня и самого этот вопрос интересует. Если я что-нибудь узнаю, я Вам об этом сообщу – спокойно ответил Попов. Он вообще держался на удивление расковано, не нервничал, не выказывал ни смущения, ни волнения. Как будто это дело касалось вовсе не его, а Третьякова.

-А что Вы можете сказать о Феоктистове? – спросил я, и этим вновь поверг обоих оппонентов в удивление, переходящее в замешательство.

-О Феоктистове? – недоуменно переспросил Попов. – А что Вас, собственно, интересует?

-Меня всё интересует. Что Вы можете о нём сказать?

-Что сказать… - вздохнул Попов. – Да парень как парень. Немножко меланхолик – не как Гоголь, конечно…

-А Вы лично знакомы с Гоголем – вставил я.

-Вы сами понимаете, к чему я клоню. Работящий, совестливый, отзывчивый. Но слегка неуравновешенный. То есть, психически нестабилен, и в своих силах зачастую не уверен. Внутренняя самооценка колеблется в сторону явного занижения. Отсюда и все его неудачи. Когда он найдёт своё место в жизни, тогда его мытарства и прекратятся. Пока же ему никак не определиться.

Я вспомнил свои первые впечатления от встречи с Феоктистовым, разговоры с Валей Михайловой…

-Что Вам известно об инциденте в Кейла-Йоа?

-Вы про ограбление? Мишка был в шоке. Подавлен.

-Как Вы считаете – могло это быть кем-то спланировано заранее? Может, его к этому вынудили? Запугали, или купили?

-Что его купили – я исключаю. Он не пошёл бы на это хотя бы уже из боязни провала, и что в таком случае он останется, как говорится, крайним. А если бы его запугивали, вынуждали заранее… Он бы обратился ко мне.

-Вы хотите сказать, что решаете его проблемы?

-Проблемы – а, смотря, что под этим подразумевать. Вы вообще как понимаете этот термин? – оживился Попов.

-Не будем углубляться в философские дискуссии, тем более что этим мы отнимаем время у Алексея Николаевича – парировал я. – Вам ясна суть вопроса?

-Я помогал ему улаживать некоторые инциденты, которые случались у него на работе – ответил Попов. – Сами знаете, наша служба и опасна и трудна, и к таксистам это относится не меньше, чем к вашей братии. Я, как Вы уже знаете, член правления фирмы, и обладаю некоторыми полномочиями.

-Выходит, Феоктистов Вам чем-то обязан.

-Чем? Ничем – развёл руками Попов.

-Мне кажется, он испытывает к Вам определённую привязанность.

-Просто давно дружим. Хотя каждый живёт своей жизнью.

Я хотел было что-то ещё спросить, видя, что при разговоре о Феоктистове Попов начал испытывать лёгкое внутреннее напряжение, но Третьяков меня тут же перебил:

-Пётр Александрович, моё время – деньги! Если Вас интересует Феоктистов, то вызывайте его и спрашивайте, о чём хотите. Мы уже Вам сообщили, что никаких конкретных подозрений ни на чей счёт у нас нет, и вообще. Я не собираюсь повторяться - думаю, одного раза Вам будет достаточно, чтобы Вы поняли то, что я пытаюсь Вам объяснить всё это время. Вы сами у себя отнимаете время. Ищите убийц! Ищите группировки, о которых Вы говорите! – раздражённо проворчал Третьяков.

-Тогда, дорогой Андрей Андреевич – резко осклабился я, демонстративно игнорируя Третьякова с его выпадами – я даю Вам последний шанс указать на тех, кто занимается этими грязными делами. При этом у Вас ещё есть возможность остаться свидетелем. Но я уже сегодня-завтра узнаю, что это за сообщество, и в ближайшее время они, один за другим, окажутся здесь. И, когда они мне сами укажут на Вас и Вашу роль, в тех или иных эпизодах, думаю, говорить мы с Вами будем уже совсем по-другому. Чем это для Вас обернётся – Вы и так знаете. Или пусть Ваш адвокат Вам расскажет.

-У Вас всё? – процедил адвокат. – Вот когда они укажут, тогда и посмотрим, как фабрикуются доказательства. Пока что все убийцы и грабители, захватившие Феоктистова и Лаптева, до сих пор гуляют на свободе. Не считая разве что Можаева.

-Вы превышаете свои полномочия, Алексей Николаевич – подметил я. – Не в Вашей компетенции проверять мою работу. А насчёт фабрикации доказательств я готов с Вами поспорить.

-Во всяком случае, ни одно Ваше подозрение ничем не обосновано. Сплетни сплетнями, а факты фактами – не унимался Третьяков.

-Когда будут факты, тогда беседы прекратятся, и я уже приму меры пресечения. А теперь до свидания.

-Вот когда будут факты, тогда и поставите меня в известность. А Андрея оставьте в покое – беззастенчиво, с повелительными интонациями в голосе, заключил адвокат.

-Я сказал: до свидания! – повысил голос я. Многословие и, на мой взгляд, форменная наглость и явная бесцеремонность Третьякова, меня уже откровенно раздражали. Ещё не хватало – будет мне тут условия ставить и диктовать, как работать.

После чего я сразу пригласил Феоктистова.

Феоктистов был странно возбуждён, его глаза блестели, лицо лоснилось от пота, и вообще, было заметно, что ему стоило немалых усилий, чтобы держать себя в руках. Как и в тот раз, он сел на краешек стула.

-Вы не должны бояться меня, Михаил. Моя цель вовсе не в том, чтобы упрятать Вас за решётку, а в том, чтобы добиться правды. Найти виновников. В том числе тех, кто захватил Вас и Вашу машину.

-Чем я могу быть Вам полезен? – вяло, даже отрешённо спросил Феоктистов.

-На Вашей машине были обнаружены новые фары и самодельный съёмный «кенгурятник». Отсюда возникла необходимость вновь проверить Вашу машину на причастность к аварии. Я проверил Ваше местонахождение на момент происшествия в субботу, 10 июля. Вы незадолго до этого момента были в гараже.

-И чего же Вы от меня хотите? – с нетерпением, и даже с мольбой в голосе (или это мне так показалось?), спросил Михаил.

Я резко посмотрел ему в глаза.

-Чего я хочу? – переспросил я, и вдруг меня осенила догадка: он «под наркотой», наверное, это амфетамин, а может быть, даже и кокаин. Тем не менее, сквозь нездоровый блеск, вызванный ядовитым зельем (а может, и просто нервным перенапряжением, хотя, скорее всего, и тем и другим), в его глазах читались отчаяние и ужас.

-Я хочу откровенного разговора с Вами, Михаил Порфирьевич – как можно более мягким и дружелюбным голосом сказал я. – Вы запутались. Вас втянули в грязную игру, и теперь Вы боитесь. Боитесь тех, кто втянул Вас в эту игру, и этот страх сильнее, чем перед законом и перед наказанием по закону. Поэтому Вы отпираетесь. Но Ваша ложь запутывает Вас ещё больше. Сейчас Вы пытаетесь собраться с мыслями, успокоить нервы, но у Вас, как ни странно, это не получается. Вы посмотрите на себя – за этот месяц Вы, незаметно сами для себя – осунулись и похудели. У Вас взгляд затравленного зверя, обессиленного и ожесточившегося. Поймите меня правильно… Я знаю – Вы человек по натуре застенчивый, дружелюбный, и легко ранимый. Возможно, Вы пережили в жизни трагедию, или жестокое разочарование. Теперь Вас используют. Поверьте мне, я хочу Вас от этого освободить.

-Как? – выпалил Феоктистов. – Как Вы меня освободите? От чего? О чём вообще речь, никак не пойму?

-Ваше состояние само за себя говорит – спокойно ответил я. – Расскажите мне, в чём дело. Что Вас так угнетает, тревожит? Чего Вы боитесь? Ваше неприятие и глухая защита – это только страх. Или Вас настолько загнали в угол, что Вы сами не знаете, чего Вы боитесь?

-У меня уже столько раз было такое – сдавленно процедил Феоктистов. – Как где чего, так я – крайний! Какие-то фанатики орудуют на красных «Москвичах» - и у меня, как назло, «Москвич», да ещё и красный! То мне пистолетом угрожали, теперь ещё и подозревают неизвестно в чём! Как будто это я всё подстроил…

-Это действительно было подстроено – вздохнул я – что в непосредственной близости от места преступления оказались именно Вы и Ваш «Москвич». Так, может быть, Вы расскажете мне, почему Вы на самом деле там оказались? Кто сказал Вам остановиться именно в том месте?

-Я уже дал свои показания, и не собираюсь в них ничего менять – тяжело вздохнул Феоктистов.

-Не выгораживайте этих людей. Они Вам не друзья. Это люди, которые навязывают Вам свои правила, и тем самым лишают Вас достойной человеческой жизни. Оттуда у Вас нервное истощение, из-за этого Вы принимаете амфетамин…

При упоминании об амфетамине Феоктистов непроизвольно вздрогнул всем телом. Значит, я попал в самую точку…

-Оттого Вы и бежите от себя – куда угодно, на что угодно, и ищете поддержки у своего приятеля Андрея. Но он перешагнёт через Вас, как он поступает со всеми.

-Андрей здесь вообще ни при чём – побледнел тот.

-Миша, Вы верите в дружбу, верите в идеалы – продолжал я. – Хотите верить. Вы способный, мыслящий человек. Так неужели разум Вам ничего не подсказывает? Неужели Вы не видите, не замечаете этого лицемерия? Неужели Вы так легко позволяете кому-то обращаться с Вами, как с наивным, ребячливым дурачком?

-Я не понимаю, о чём Вы говорите – сдавленно произнёс тот.

-Я хочу понять Вас. Хочу помочь Вам. Вы ведь прекрасно понимаете, как Вы оказались в этой игре. Только если Вы расскажете мне всю правду, Вы сможете из неё выйти с минимальными потерями. Иначе Вас ждёт участь Лаптева.

Назвав эту фамилию, я внимательно следил за реакцией Феоктистова – но его выражение лица не менялось.

-Вы знаете, что он погиб? – добавил я.

-Я больше ничего не знаю – пробормотал Михаил. – Я устал от всех этих подозрений!

-Правда всё равно всплывёт – сказал я. – Кто этот человек, который кричал на Вас в коридоре?

-Какой-то вор. Требовал от меня идти с ним на дело. Я отказался – я ж водила, моё дело – баранку крутить… Возникли споры, я с Андреем связался…

-Я только что говорил об этом с Андреем. И он утверждает, что всё было совсем не так.

-Согласен на очную ставку! – выпалил Феоктистов.

-Знаешь что, Миша? – урезонил его я. – Я пока что Вас отпущу, но всё равно скоро вызову. Я дал Вам возможность поговорить по душам, открыться, рассказать правду и тем самым остаться невредимым. Теперь я буду вынужден прижать Вас Вашей же ложью, и применить самые жёсткие меры пресечения. Вы не хотите прекращать свою игру – значит, её остановлю я.

-О какой игре идёт речь? – с нотками отчаяния в голосе вопросил Феоктистов.

«Боится» - подумал я. – «И косит под дурака. Хочет показать: мол, что к бедному мальчику пристали, он и так на всё согласен, да только взять с него нечего. Знаю я его методу: прибедняться. Ничего большего, видать, не умеет. Ну, да и чёрт с ним. Сам себе приговор выносит».

-Свободен, Феоктистов. Я всё сказал. На сегодня.

-То есть… - замялся тот – я могу идти?

-Иди – кивнул я.

Я тут же поймал себя на мысли, что обратился к Феоктистову на «ты» - но в тот момент он показался мне таким же жалким, беспомощным, сопливым мальчишкой, как тот же самый Мурат Борисов. Совершенно не приспособленный к жизни, не умеющий за себя постоять, и потерявший всякую ориентацию в окружающем мире. Таких людей жалко: по возрасту им пора бы уже быть взрослыми; твёрдо, или более-менее, стоять на ногах, и, на первый взгляд, они могут создавать такую видимость. До первого мало-мальски затруднительного положения. Там они уже теряются, и оказываются в плену у собственных страхов и комплексов, и этим напоминают потерявшихся детей. Потому как не в состоянии переступить через свои детские болезни, и проявляют инфантильные реакции, за полной неспособностью к каким-либо другим. Но, хоть психологически они ещё и дети, несмотря на возраст, спрос-то с них уже «взрослый» - не ремнём по попе шлёпать, судить будут! Ладно, этот Борисов – отсталый человек, затормозившийся в развитии где-то на отметке «12», но что же Феоктистов тогда дурака валяет? Уж он-то не дурак! Нервы не в порядке – да. Очевидно. Трус? Это ещё как рассудить… Не владеет собой – ну, хоть пытается. Но под дурачка он явно косит, и его попытки выдать себя за бедного мальчика, которому всё время не везёт… Наверняка он перед женщинами такой, они его таким, очевидно, и воспринимают, и не принимают всерьёз: бедный, несчастный мальчик; подрастёт – поумнеет. Да только здесь это не пройдёт!

Феоктистов поспешно удалился, и вслед за ним вошла Катя.

-Вы меня вызывали? – тихо и застенчиво произнесла она.

-Мы ведь уже встречались, Катя – с укоризной сказал я. – Так ты ничего не хочешь добавить? Может быть, скажешь мне чего нового?

-Вы и так уже всё знаете, я не знаю, что мне ещё добавить… Значит, это был кто-нибудь из знакомых Андрея?

-Вполне возможно – осторожно ответил я. – А если не принимать во внимание внешность убийцы – вдруг спросил я – мог ли Феоктистов решиться на такое?

-Феоктистов? – пожала плечами Катя. – Какой Феоктистов?

-Миша – пояснил я.

-Миша? – переспросила она. После чего девушка недолго поколебалась, а затем неожиданно ответила: - Думаю, мог.

-Ну-ка, поясни – сказал я. Такой оборот не мог не пробудить профессионального интереса, заодно и своеобразный тест на знание психологии…

-Он бывает каким-то ненормальным – ответила девушка, и по её лицу я тут же определил, что она жалеет о только что сказанном, и даже боится: что же теперь будет?

-Ты его хорошо знаешь? – я начал издалека.

-Да нет, я бы не сказала… - уклончиво ответила Катя. – Привет, пока, так, чисто через Андрея. У меня этот Миша не вызывает никакого интереса.

-И всё-таки, ты знаешь его достаточно хорошо – подвёл черту я.

-Да что я его знаю – отмахнулась Катя – так, видела с Андреем. Мне с ним детей не крестить!

-О незнакомых людях так не говорят – пояснил я. – У тебя же ярко выражена неприязнь к этому человеку. Вдобавок, ты наблюдала за его поведением, из чего сделала вывод, что он бывает не в себе, и в таком состоянии даже способен на убийство. Поэтому я хотел бы знать, на чём эти выводы основаны.

-Была одна история – вздохнула Катя. – Однажды в прошлом году мы с Андреем были в компании, ну, на вечеринке, можно сказать. Среди прочих, там был и этот Миша. И, в общем, так получилось, все были парами, кроме него. Ну, то есть, парень с девушкой…

Я согласно кивнул.

-А Миша был, что-то вроде как на побегушках – продолжала Катя. – Съезди туда, слетай в магазин, отвези там кого-нибудь, кто уже до кондиции догнался… Сначала всё было нормально, потом вдруг Миша взбесился, выпил целый стакан водки, и у него началась настоящая истерика: он заявил, что больше за руль не сядет, и стал накачиваться всем подряд. Намешал себе такого коктейля, что я просто удивилась – как он не упал и не вырубился! А он буянил пуще прежнего, хрипел во всю глотку, про какую-то несправедливость. Почему, мол, всем всё можно, а ему одному ничего нельзя? Потом он выпил ещё чего-то, и направился в туалет. Мы все думали – блевать, ну что, он такой гремучей смеси намешал! Водки, вина, коньяка, «Вана Таллинна», вермута – да от такого кишмиша у слона все внутренности наружу полезут, не то что у этого Миши! А кончилось всё тем, что ребята ломали дверь в сортире. Этот придурок там закрылся, разбил себе морду, а потом повесился. Его спасло то, что верёвка слабая оказалась. Порвалась. Еле откачали. Я вообще была в шоке. А мне сказали: ничего, у него такое бывает. Ну, у всех бывает, да не у всех проходит; и у него, видимо, тоже.

-Значит, Феоктистов ненормальный – заключил я.

-Ненормальный – подтвердила Катя.

-И этот убийца – тоже ненормальный – развивал я.

-Ненормальный-то он явно, но это не Миша.

-А может, Миша изменил внешность, загримировался, и решил таким образом свести счёты с Поповым.

-Какие счёты? – не поняла Катя.

-Какие такие! – парировал я. – Какие права он качал на той вечеринке?

-Из-за этого не убивают – с сомнением в голосе застенчиво произнесла Катя.

-Интересно, из-за чего – из-за этого? – вопросил я. – Что же он доказывал Попову? В чём были их разногласия? И почему Феоктистов решился на самоубийство, при этом не где-нибудь в укромном уголке, от глаз людских подальше, а прямо там, в присутствии Андрея? Затем Феоктистов протрезвел, решил, что самоубийство – глупый шаг, но мысль о смерти ему понравилась, и он стал ждать удобного момента. Решил, что лучший способ воздействия на Попова – это убийство его сына.

-Да зачем ему воздействовать на Попова? – воскликнула девушка. – Андрей там был вообще ни при чём!

-Не говори загадками – поправил её я. – «Там» - это где, «там»?

-Ну, на этой… как сказать… На «тусовке», что ли. Мишка бесился оттого, что он один без девушки, а у всех есть; и я так поняла, что у него вообще ничего никогда и не было. Да это и неудивительно. Ну вот, его и задело, что его из-за этого как бы притесняют, дискриминируют, считают каким-то неполноценным, или недоразвитым. Вот он и взбесился.

-А ты говоришь – из-за этого не убивают! Да из-за этого как раз больше всего и убивают! Люди, лишённые возможности нормальной, полноценной интимной жизни, те, кто не могут любить и быть любимыми, и наслаждаться тем, что предписано самой природой – как раз и озлобляются на весь мир, и компенсируют свою несостоятельность путём насилия и разрушения. И примеров тому – великое множество, от Чикатило и до Адольфа Гитлера. Большинство, конечно, не прославляется так, как эти двое – их карьера по этой стезе ограничивается менее шумными историями. Но не менее трагичными, потому что результат в конечном итоге – смерть. Его самого или кого-то из окружающих. Так что этим, казалось, незначительным эпизодом – я многозначительно заглянул девушке в глаза.

-Я имею в виду ту вечеринку – добавил я, не отводя глаз, и утвердительно кивнул – ты мне многое прояснила. А теперь ты можешь идти. Да, кстати. Где ты здесь остановилась?

-Нигде. Я сегодня же уезжаю.

-Тебе пришлют направление на экспертизу. Относительно того, являлся ли погибший сыном Попова. Я понимаю, это больно. Но необходимо, так что никуда от этого не деться. Мы имеем дело с убийством.

На этой драматической ноте я и расстался с девушкой. Что ж, в конце концов, я не доктор из Армии Спасения или Кризисного центра; я – мент поганый, следак, опер, гебист и ещё Бог знает кто, и моя работа – выявлять и наказывать Зло. То есть, это делаю не я, а Закон, ибо тот, кто творит Зло, тот преступает Закон, а я всего лишь Закону служу, и Закону подчиняюсь. Боже мой, сколько раз я успокаивал себя этой мыслью, когда мне приходилось идти на сделку со своей совестью. Вот и сейчас – я разбередил душу несчастной юной девушке, у которой и так трагедия, незаживающая рана на всю жизнь…

А вот сейчас я испорчу жизнь ещё одному молодому человеку, который не уважает и не соблюдает Закон. Я опять должен переступить через себя, но иначе нельзя. В этом деле пора ставить точку, и я уже увидел свет в конце тоннеля, и эта мысль не покидала меня всё то время, пока я беседовал - со спесивым Третьяковым, пребывающим в счастливом неведении, с Феоктистовым, вконец запутавшимся и погружённым в депрессию, с этой несчастной Катей… Просто несчастной.

И поэтому то, что я сейчас сделаю – я, во имя Закона, покараю двух его противников. Того, кому я сейчас испорчу жизнь, и самого убийцу. Потому что через первого я выйду на второго, а связующим звеном в этой цепи будет всё тот же вездесущий Попов. С Феоктистовым на пару.

Я набрал внутренний номер одного коллеги. Вот угораздило же – не один, выходит, я пропадаю тут в неурочное время…

-Вадим? Меня интересует твой клиент, которого увели от тебя час назад.

-Ты извини, Петя, не лезь не в своё дело. Ещё и я по шее получу.

-Он мне необходим, как важный свидетель по «Красному «Москвичу». Много знает, быстро скажет.

-Ладно, зайди…

Я зашёл к Вадиму в кабинет. Он сидел за столом, его вид был усталым и измученным; а сам кабинет был весь сизый от табачного дыма. Когда я вошёл, Вадим поспешно затушил окурок в пепельнице, распахнул настежь окно – зная, что я не курю.

-Да можешь курить, если хочешь. Мне всё равно. Что это за тип? Чем занимается, за что его к нам?

-На, посмотри. – Вадим протянул мне папку.

Я сел на стул и начал изучать дело. Этот наглый «бык» был очень даже наглым, и взят был с поличным, на типичном «бычьем» деле – вымогательство. Арестован на квартире у женщины, хозяйки небольшого магазина, у которой он требовал деньги. Методы более чем банальны – наручники, батарея, плойка, утюг… Ничего толком в ход он пустить не успел – менты нагрянули, помешали. Теперь же всё отрицает, заявляет, что ничего подобного не было, что потерпевшая – его любовница, к которой он пришёл совершенно с другими намерениями, а все эти утюги и наручники он видит впервые в жизни, и что всё это – ментовская провокация. Я невольно рассмеялся, вспомнив далёкий 82-й год и Аркашу Скворцова: любовь, провокация… Тут просто разница между мной и Вадимом: он не работал в КГБ, а я работал.

-Слушай, Вадим – сказал я, оторвавшись от чтения. – Дай-ка мне его на денёк.

Тот вопросительно уставился на меня, в упор не соображая, к чему я клоню.

-Вадим, ну, кому это надо? – вздохнул я. – Ну, будет этот жлоб здесь торчать, на всех зыркать, и кричать: провокация-проституция; в камере ему – как рыбе в воде, он горластый да кулакастый, и испортишь ты себе с ним все нервы. А дай, я с ним разок поговорю, так он тебе сам во всём признается, всё подпишет, ещё и извинится за излишнюю дерзость. Просто я знаю, чем его прижать, этим я его и прижму. И пусть попробует, докажет, что это не так. Прокурору он не пожалуется, а братки его сами в порошок сотрут. Я найду, за что.

-Что же ты хочешь сделать – с чисто ментовским любопытством, спросил Вадим.

-Поговорить с ним. Сразу по обоим делам. Это раскрытие будет на тебе, а я с ним поговорю за «Москвич». Мне нужно только – вот эта папка, фотоматериал на этого подонка, и один день времени. Завтра, я думаю, можешь это дело смело закрывать.

-Ладно, чем чёрт не шутит – махнул рукой явно заинтригованный Вадим. – Папка – вот она, фото всё там, ещё у Лены есть. Посмотрим, что ты мне завтра скажешь.

-Он сам тебе всё скажет.

Получив необходимые реквизиты, я вернулся к себе в кабинет. Ещё раз бегло пролистал папку. Иванцов Максим Витальевич, 1976 года рождения. Если пользоваться излюбленной терминологией Попова – зелёный, как три рубля! Сработает…

Я взял из своего сейфа снимки и слайды Попова, после чего собрался и поехал к себе домой. Благо дело, фотографией я увлекался с юности, и у меня дома была целая фотолаборатория – пусть не профессиональная, но всё же довольно приличная; аппаратура не самая худшая, что позволит сделать грамотный фотомонтаж.

На работу я вернулся уже с цветной фотографией, изображающей пикантную сцену: в некоем неопределённом месте, где-то на природе, на глазах у безликой бритоголовой «братвы», среди изобилия выпивки, на коленях стоит этот самый наглый бычок Иванцов, и делает Попову миньет! Причём лица «братвы» настолько неопределённы, что за них смог бы сойти кто угодно, лишь бы макушку побрить, а что до главных героев, то тут видно отчётливо, что это именно Иванцов и Попов. Уж ни с кем не спутаешь!

Было около полуночи, когда я снял трубку внутреннего телефона, и сказал:

-Иванцова ко мне! Из 22-й камеры! – добавил я, чтобы там, в арестантском доме, не особо тратили время на поиски этого скота.

Через несколько минут его привели. Заспанное, опухшее лицо, изрядная «фара» под глазом…

-Идти не хотел – пояснил сопровождавший Иванцова инспектор. Сам Иванцов стоял, потупя взор. – Наручники оставить или снять?

-Он мне совершенно не опасен – ответил я.

-Тогда пусть будет в наручниках. Мне лень их снимать.

-Какого хрена вам ночью надо? Я спать хочу – подал голос Иванцов, и я понял: первый шаг удался. Первый шаг – то, что я не стал ждать до завтра, но разбудил, поднял его с нар. В его голосе уже не чувствовалось той бравады, самодовольства и уверенности, с которой он орал тут, в коридоре.

-Может, ты ещё и потрахаться хочешь? Изволь, одно моё слово – и тебя переведут в другую камеру. Там и удовлетворят по полной программе – я начал психическую атаку на этого Иванцова, и это воздействие уже приносило первые плоды – он был растерян, потому как такого явно не ожидал.

-В общем, так! – продолжал я. – Нам с тобой шутки шутить надоело. Ты по-хорошему не понимаешь, думаешь, что в ясли попал. Короче, я буду тебя спрашивать, ты будешь отвечать. Свою борзость можешь засунуть себе в задницу – тебе же дешевле обойдётся. Ты – я обратился к инспектору, который его привёл – пока свободен. А ты, Иванцов, хватит мне дурачком прикидываться.

-Ты знаешь, зачем твой кореш Арлекин здесь был? – прошипел я прямо над ухом Иванцова, едва закрылась дверь за инспектором. – Чего молчишь? Отвечай!

-Я таких корешей в гробу имел! – вызывающе, на повышенных тонах процедил Иванцов.

-Это кто ещё кого имел – я от души расхохотался. – Ты там, в коридоре, кудахтал, а он тебе как сказал, так ты сразу всё понял, заткнулся… Между прочим, мне он тоже презентовал экземплярчик. Весьма занятно. На, смотри. Узнаёшь здесь кого-нибудь?

Было даже интересно наблюдать, как Иванцов переменялся в лице. Сначала - багряно-красный, со вздутыми на лбу венами, и вылезшими из орбит глазами. Затем – синий, словно замёрзший где-нибудь во льдах Антарктики; и, наконец – мертвенно-бледный, парализованный шоком.

-Это… это… - пытался он что-то выговорить, напоминая при этом утопающего, глотающего воздух. – Это всё Арлекин… но…

-Вижу, что Арлекин – ответил ему я, иронически улыбаясь.

-Не было такого! – с бессильной яростью в голосе прокричал Иванцов, на что в ответ я снова рассмеялся.

-Чего это не было? – я смеялся прямо ему в лицо.

-Вот этого всего! – Иванцов был на грани истерики.

-А может, ещё и меня здесь нет? Ты дома спишь, и это тебе такой сон снится!

-Это… это провокация! – кричал Иванцов. – Арлекин всё подстроил, это это… как его…

Иванцов не держал себя в руках, суетился, и со стороны на него смотреть было действительно смешно. Потом он вообще номер отколол, воскликнув:

-Фотоминьет!

-Фотоминьет – это что, миньет специально для фото? Ты хоть бы тогда надпись дарственную на фотографии бы сделал, что ли…

Я продолжал морально давить на Иванцова, и, как мне показалось, до него дошло. Дошло то, чем всё это может быть чревато. Он сидел с застывшим выражением лица, и сам был весь в полном оцепенении.

-Это фотомонтаж – наконец, нашёлся он, и было очевидно, что для того, чтобы вспомнить это слово, ему пришлось собрать все свои последние силы. Теперь же он был, словно громом поражённый.

-Фотомонтаж? – переспросил его я. – Хм… Вполне возможно. В одном случае из тысячи. Только это ты можешь рассказывать своей бабушке. Может, она и поверит.

Иванцов молчал. Он был уже окончательно сломлен.

-В общем, так, Иванцов. Мы тебя тут пожалели, поместили в такую, в нейтральную камеру, где всем всё до балды, и на тебя все ноль внимания. Ты же тут устраиваешь балаганы, горланишь, какой ты крутой, и думаешь, что можешь продолжать в том же духе, и все будут дальше с тобой играться. А дальше будет вот что. Для начала тебя переведут в другую камеру, где сидит пара знакомых твоего Арлекина, и один из них – вот, здесь, на фотографии. Естественно, в той камере такая фотография тоже будет, а по дальнейшему твоему пути следования уже послано, и не по одному экземпляру. Эти экземпляры смотрят вместо комиксов на Батарейной, а в Румму уже предвкушают радость встречи. Ждут тебя с распростёртыми объятиями, прямо, как ты его – я ткнул в изображение Попова на фотографии. – Там их давно вот так – теперь я ткнул уже в изображение Иванцова на фотографии – не баловали. И все твои разговоры про фотомонтаж – это просто детский лепет. Тебе свои слова ничем не доказать, а фото в комментариях не нуждается.

-Но не было, клянусь, не было ничего подобного! И быть не могло! – тараторил насмерть перепуганный Иванцов.

-Слушай, это, в конце концов, твоё личное дело, с кем ты там сексом занимаешься, и как. Я тебе сказал, что тебя дальше ждёт – начиная от 16-й камеры, и кончая КПЗ, а там и зоной, а ты уж думай сам. Дело у тебя, в принципе, пустяковое, ты тут – всего лишь мелкая сошка, тебя послали «трясти» - и куда ты денешься. Не пойдёшь дело делать – самого сделают… Короче, так. Ты можешь просто провести ещё денёк-другой в своей 22-й камере, только сидеть ты там будешь тише воды, ниже травы. А то и туда ненароком попадёт такой же снимок. А потом выпишут тебе штраф по хулиганке, и вали ты на все четыре стороны. Или другой путь – 16-я камера, Батарея, Румму. С визитной карточкой. Вот с этой – я указал на фотографию.

Иванцов сидел, не меняя позы. Как будто я его тут гипнотизирую…

-И по какому пути тебя отправят – зависит от нашего с тобой разговора. Ты взят с поличным, с тобой всё ясно, и этот эпизод, с которым тебя взяли, в конечном итоге пустяки. Об этом мы сегодня говорить не будем. Но завтра, в девять часов утра, ты всё расскажешь, как было – что ты там делал, зачем туда пришёл, кто тебя туда послал и что это вообще за канитель. А заодно назовёшь нам всех своих сообщников, с которыми ты ходишь делать свои грязные делишки. Имена, фамилии, адреса, телефоны – и кто на чём специализируется. Тебе же самому лучше, если их закроют.

-А что со мной будет? Меня ж грохнут! – испуганно прошептал Иванцов.

-Кому ты нужен – из-за тебя на мокруху идти! Рожу если только начистят – так ты же, сам говорил, боксёр! Короче, так. Завтра в девять утра ты рассказываешь всё Вадиму Юрьевичу. Я тоже буду присутствовать при допросе. Расскажешь всё, как надо – оформим тебе явку с повинной, штраф нарисуем – и катись отсюда. Не бойся, дружки твои ничего не узнают. Уж мы найдём, кого и на чём подловить. А будешь опять тут горланить – хватит, я уже достаточно подробно всё сказал, и повторять по десять раз не собираюсь – я в упор смотрел ему прямо в глаза, тот постоянно вилял, не выдерживая моего взгляда. – Так, да или нет?

-Да – еле слышно прошептал Иванцов.

-То есть, ты рассказываешь всё, ничего не скрываешь, и называешь всё то, что я тебе только что сказал?

-Да всё расскажу, хоть сегодня, что мне делать остаётся… - промямлил Иванцов.

-Сегодня нету Вадима Юрьевича. Этот разговор будет завтра. Заодно и извинишься перед ним за свои выходки. Он тоже таких выкриков уйму наслышан. Для него это, как шум бачка в туалете. Иначе бы давно тебе морду набил. И не надо тут кулаки сжимать. Здесь драться все умеют. Ещё спасибо скажи, что калекой не сделали за такие фокусы.

-Какие ещё фокусы? – прогундосил Иванцов, напоминая при этом школьника, выслушивающего мораль на педсовете или в кабинете директора.

-Знаешь, какие. То, что ты тут втирал. Насчёт провокаций. А не знаешь – сейчас войдёт инспектор, и отведёт тебя в 16-ю камеру. Там объяснят.

-Да всё я скажу завтра, базаров нет…

-Хватит тут мямлить! Мычит, как телёнок! Говорить будешь чётко, спокойно и без матерных выражений. С чувством, с толком, с расстановкой! В общем, с завтрашним днём всё ясно. И смотри, чтобы сначала извинился, а потом уже рассказывал. Тогда больше шансов на спасение будет.

-Понял – механически произнёс тот.

-Теперь перейдём к следующему этапу. От этого также зависит вся твоя дальнейшая судьба. Меня интересует всё, что ты знаешь вот об этом человеке – я указал на изображение Попова на той же фотографии.

-Я же говорю – это фотомонтаж! – плачущим голосом произнёс Иванцов.

-Вот и попробуй мне это доказать. Что это фотомонтаж или что – меня интересует вот он. Всё, что ты о нём знаешь.

-Ну что – Арлекин… - начал Иванцов. – Знаю, что таксист, разные афёры крутит, связей у него немерено… Посредник он. Сам вроде ни к одной бригаде не относится, но на сходняках бывает, через него на разных людей выходят.

-Всё, что ты мне тут сейчас городишь – это пустой трёп. Разные люди, разные связи, разные афёры. Ничего конкретного. Я и так знаю, что разные. И потом, почему Арлекин?

-Арлекин – ну, как сказать… - перебил меня Иванцов. – Ну, у него талант артиста, что ли. Умеет перед всеми себя показать тем, кем ему надо, и почему-то все ему верят. Вон, как разборка какая-то или спор, так этот Арлекин всё так разложит, что никто ни до чего не докопается: всё верно, всё правильно, всё по понятиям. Однажды пацаны на одного чувака наехали. Там и расписка была, и счётчик включен, и родителей все данные. Уже и предков стали обрабатывать, ещё чуть-чуть – и уже квартиру бы забрали. А тут Арлекин нарисовался, за чувака за этого встрял, сказал: расписка написана под принуждением, его били, угрожали, что его семье что-то сделают, вот он и написал; а раз так, то и цена этой расписке – как газете прошлогодней, а кто тряс, тех ещё и прихватили за беспредел. С чуваком тем разобрались, расписку Арлекин сам и спалил при всех. Ну, и таких случаев уйма. Любого может уболтать. Да и подставить тоже…

Теперь его распирал словесный понос – но несколько иного рода: он готов был рассказать всё, что знал и чего не знал, «вломить» кого угодно, лишь бы только избежать той участи, которую я ему посулил с его «визитной карточкой».

-Что значит – подставить? – с недоверием вопросил я.

-Ну, что… Кто-нибудь что-нибудь сделает; там, кинет кого-нибудь или ещё что-нибудь замутит – а Арлекин обтяпает всё так, что свалят вообще на другого, вообще чёрт знает на кого. Ещё и свидетелей куча появится, и доказательств море – а тот вообще ни ухом, ни рылом.

-Так что, Арлекин твой – вор в законе, что ли? Обтяпать, подставить, уболтать… На разборки ходит, судить-рядить, кто прав, кто виноват. И вообще, арлекины бывают в цирке. А мы говорим о Попове. Так он что – большой авторитет? А чего ж он тогда в такси работает?

-Да нет, сам Ар… то есть, Попов не то, чтоб автор. Но за ним стоят. Он умеет… ну, входить в доверие, что ли. Говорят, он, ну… как сказать… Вроде гипнозом владеет.

-Так, может, это не фотомонтаж – сориентировался я. – Может, он тебя загипнотизировал, а ты уже ничего и не помнишь.

-Да не было этого! – взвыл Иванцов.

-Что ты всё тараторишь, как попугай – было, не было… Зачем-то твоему Попову понадобилось, чтобы это было. Уничтожить тебя хочет! А зачем?

-Не знаю. У него надо спросить.

-У него я это спрошу, когда сочту нужным. А вот ты мне тут опять лапшу на уши вешаешь – какой он крутой, как ему все верят, да он гипнотизёр, прямо Дэвид Копперфильд! Что он за человек – я сам прекрасно знаю. Меня интересуют конкретные факты. Какие дела у тебя были с Поповым, с Феоктистовым, и какого дьявола ты тут горлопанил в коридоре. Всё, во всех подробностях – что, где, когда и как. И, кстати, кто такой Шаман, и что он за Попова должен был сказать. И говори конкретно, а не сказки про каких-то абстрактных пацанов и арлекинов.

-Да это так, одна старая история – скучно ответил Иванцов. – Там Арлекин встрял как раз за этого козла, а он был сто процентов неправ. Ну, я и сказал ему, что в тюрьме это припомнят.

-Знаешь что, Максимка? Сейчас пойдёшь ты в 16-ю камеру, и подумаешь, как правильно рассказать мне эту историю. Что было, как было, когда и где. И никаких козлов, здесь тебе не зоопарк. Ну что? – прикрикнул я. – Сколько тебе времени на раздумья?

-Да сейчас вспомню, давно же было – простонал Иванцов. – В общем, года два назад…

-А поточнее? Год, месяц, число, хотя бы примерно…

-В 97-м, весной. Может, в марте, а может, и в апреле. Я точно не помню. Короче, я тогда работал с одной бригадой. Ездили, дань брали, долги вышибали…

-С какой бригадой? Имена, фамилии – сколько можно тебя учить? В школе отвечать не научили?

-Ну, что за бригада – я же простым пацаном был… - простодушно ответил Иванцов. – Со мной ездили – Олег Дьяченко, Владик Кравчук, Сергей Шеховцов… Старшим у нас был Руслан, это его погонялово, а фамилия его Русаков. Как зовут, не помню. На «В» как-то. Сам он уже Медведю подчинялся. Но нами всё Руслан командовал…

-Мне свои понятия можешь не объяснять. Я тоже в этой структуре немножко разбираюсь. Чья машина была?

-Чья, чья… Общая! Ну, рулил Олег, а записана была вообще на бабу какую-то – бойко отрапортовал тот. – Но я уже давно с ними не работаю – ни к селу, ни к городу, добавил Иванцов, словно ища себе оправдания.

-А адреса их, телефоны? Что из тебя, каждое слово вытягивать?

-Что адреса – засуетился Иванцов. – Они все то тут, то там; то по бабам, то снимают… А телефоны… Меня ж, когда повязали, забрали же мой мобильник. Вот, в нём они должны быть.

-Ну, уж Руслана мобильный ты наизусть помнишь. Не надо проверять моё терпение.

-Ну, старый номер помню – вильнул Иванцов. – А сейчас какой – не знаю.

-Ладно, дело сейчас не в этом – отрубил я. – Продолжай. И ближе к делу. Мне не важно, куда ты ездил, говори суть дела.

-А суть дела вот такая – с готовностью подхватил Иванцов. – Мы вчетвером приехали на этом джипе на заправку. Там у нас «стрелка» была, ну, в общем, за деньгами. Там заправка, возле 43-й автобазы, как она сейчас называется, не знаю…

-А с чего ты взял, что она вообще 43-я? А не 77-я, и не 110-я?

-Да уж знаю. У кореша там отец работал, я там ещё малым был… Классе в третьем тогда учились.

-Ты лучше скажи, где она находится. Так будет проще.

-Ну… - Иванцов замялся. – Там магазин рядом. Большой. Как называется – не помню. Ещё туда автобус ходит, шестнадцатый. Ну, визуально я знаю, где это…

-И что же на заправке произошло? – я задал наводящий вопрос, а то Иванцов и так отклонился от темы, понесло его на историю с географией…

-Что, что… - он опять замялся. – Мы сидим, ждём, что сейчас мужик на заправку приедет, привезёт деньги. Они там уже в курсах были, что мы за деньгами… А у ворот этой базы стоял «Москвич», сколько раз мы там были – он всё время стоял…

«Столько лишних слов, и хоть бы что по существу…» - подумал я.

-Какого цвета «Москвич»?

-Жёлтого! – воскликнул Иванцов. – Ну вот, и в тот день мы приехали, видим – там деваха одна молодая вокруг «Москвича» этого бегает, бесится, железякой его бьёт: стёкла все разбила, фары, бока покоцала… Мы ещё сидим, стебёмся…

-Это что ещё за лексикон? – рассердился я.

-Ну, смеёмся – заискивающе пояснил Иванцов.

Меня тем временем осенила молниеносная догадка: уж больно это поведение «молодой девахи», в неистовой ярости уродующей машину, смахивало на Марину Романову!

-Что за девушка? – спросил я.

-Я не помню, как её зовут – поскучнел тот.

-В лицо опознаешь? – я открыл ему фотоальбом.

-Эта – он сразу ткнул пальцем в Романову.

-Так и что: она била машину, вы сидели, смеялись. И дальше что?

-А тут вдруг вышел из ворот базы вот этот мудила…

-Последний раз предупреждаю: подобный лексикон здесь не воспринимается. Ещё раз так выразишься – и разговор окончен. Так кто вышел из ворот базы?

-Ну этот… как его там… Не Попов, а другой. Который с ним тут был.

-Феоктистов? – спросил я, прищурившись.

-Ну да, Феоктистов – пробормотал Иванцов. – Это его «Москвич» оказался. Девка эта что-то там орала, они ругаться стали. Потом она ему на нашу тачку показала, а он её на нас и толкнул, и она на стекло джипа налетела.

-Как – налетела? – не отступал я.

-Ну, как… - Иванцов захлопал глазами, пытаясь найти нужные слова, и в этом он чем-то смахивал уже на Мурата, или Тампошу. – Наверное, по инерции. А в руках у неё была вот эта самая железяка, вот стекло и разбилось.

-Ну, и дальше-то что?

-Что дальше… Ни фига себе, шуточки! Взяли мы их обоих, отвезли сразу в лес. Что, ребятки, допрыгались? Они в отказку пошли, как маленькие дети: он на неё всё валит, она на него. Но это всё лажа, пусть сами между собой разбираются. Он её на наш джип толкнул, а теперь, как чмо последнее, всё на неё валит. Пацан на бабу стрелки переводит, тем более на молодую! – с видимым негодованием воскликнул Иванцов. – Что, разве не чмо? Её мы поэтому трогать не стали, обратно в город привезли…

-С неё натурой брали – заключил я.

-Ну да – легко согласился тот – а что, она сама предложила. А его мы побили хорошенько, и расписку с него взяли на три штуки баксов. Срок дали – две недели.

-Значит, вымогательством занимаетесь? Ну, и чудненько. Имена ты уже назвал, теперь позовём сюда Феоктистова вместе с Романовой, и будем оформлять – с ехидным сарказмом изрёк я, глядя в испуганные глаза Иванцова.

-Вы же обещали… - залепетал тот. – Какое вымогательство? Он нам стекло разбил! Вы знаете, сколько оно стоит?

-Это я в магазине узнать могу – отрезал я. – Ты давай, по делу говори, а не воздух гоняй, время идёт!

-Ну, что… - замялся Иванцов. – Потом разборки были. Нас Руслан построил, типа по беспределу на нас предъява. За этого… как его… Феоктистова – Попов за него встрял. Он с Медведем встречался, с ним за нас и потёр. Медведь на Руслана взъелся, а тот – уже на нас, со своим раскладом. Повелись, короче, все на Попова. Как он разложил – все и проглотили. Вообще без базара. Слова поперёк никто не сказал.

Я вопросительно смотрел на Иванцова.

-Ну, и что за такой волшебный расклад у твоего Попова, что никто поперёк него идти не осмелился? Интересно получается – усмехнулся я.

-А расклад нам выдали такой. Приехал этот… Феоктистов в эту самую базу, к мужику какому-то. То ли подработать, то ли этот хлам свой ремонтировать. Ну, значит, выходит он с ворот, видит – а там эта, как её…

-Романова – подсказал я. – Марина Романова.

-Да, да, Марина. А она его матом послала, ещё на понт его взяла – типа, мы её «крыша». А он её тогда на нас и толкнул – чтоб за базаром своим следила. Она тогда спецом железяку подставила, чтобы стекло разбить, и чтобы этого, как его… Феоктистова впарить. И к нам с претензиями: что ни черта не разобрались, девка виновата, а мы её отпустили, ещё и натурой взяли, и всё на пацана списали, хоть она спецом стекло разбила. Короче, выставили нам счёт за лечение этого бедолаги, а мы его попинали прилично. Попов и себе на лапу поимел неслабо: сказал, платите, тогда и замнём ваш косяк. Ещё и заявил вдогонку: а моральный ущерб кто компенсирует? Человек пострадал ни за что! А там Медведь уже сам подписался, сказал – дадим ему новую машину, взамен той, которую эта малолетка ему побила. Дедок с соседней дачи помер, машина стоит уже чёрт знает сколько. А тачка аккуратная, после первого хозяина.

-И что это за машина?

-Да тоже «Москвич», только красный – отмахнулся Иванцов. – Что, станет Медведь для какого-то лоха нормальную тачку покупать?

«Да, интересно выходит» - подумал я, и спросил:

-И на каких таких основаниях авторитет Медведь так буквально воспринял претензии Попова? Что даже не пытался оправдать вас, и решил вопрос полностью в его пользу? Выходит, Попов сильнее его? Так кто же такой Попов?

-На встречу с Медведем Попов приезжал не один. С ним были люди… Для поддержания порядка. От Шамана, в общем. Ну, так его меж собой кроют.

-Кого кроют? Кто такой Шаман?

-Ну, называют так. Чтоб лишний раз не… А то мало ли что…

-Ты не мути тут. Кто этот человек, которого среди вас называют Шаманом?

-Это… - Иванцов побледнел, как мел, затем еле слышно прошептал: - Это Ферзь. Зыкин.

Тут уже и я пришёл в изумление. Вот так, от какого-то жалкого прощелыги, подвизавшегося на последних ролях то в одной кодле, то в другой, я сегодня получил столько информации, что тут и до раскрытия недалеко. А всё глупый, длинный бескостный язык Иванцова. Не хрипел бы он тут в коридоре, ничего бы и не было. Зато теперь он ещё многое чего скажет.

Зыкин. Это имя у меня уже успело увязнуть в печёнках за те восемь лет, что я здесь работаю. Как Каспаров для Карпова. Я внутренне радовался: наконец-то появилась возможность за что-то прихватить этого монстра. Правда, то, что его Шаманом кличут, я впервые слышу. Что его между собой уголовники называют Графом и как-то в этом роде, я знал, но самое известное прозвище у него всё-таки Ферзь, с этой «погонялой» он и был «коронован», как вор в законе.

Что я знал о Зыкине… Бывший спортсмен, не то борец, не то боксёр, КМС или даже мастер. Сидел за драку по малолетке. В 79-м призвался в армию, воевал в Афгане. Дослужился до старшего сержанта и комвзвода, имел награды. По отзывам сотоварищей, был отличным солдатом и командиром, незаменимым фронтовым товарищем; с ним – хоть в атаку, хоть в разведку, хоть куда. Этим сотоварищам, очевидно, было невдомёк, что Зыкин уже тогда отправлял вагонами оружие и наркотики из «горячей точки» на родную советскую землю, где сей товар служил на благо отечественным авторитетам. Поэтому воры и простили Зыкину сей грешок – службу в армии. Ведь по воровскому уставу, это считается «в западло», как и работать. После развала Союза Зыкин здесь, в Эстонии, рьяно встал на сторону тех, кто считал, что заправлять здесь должны местные, а не заезжие российские гастролёры; и оказывал всяческую поддержку местным бизнесменам, бравшим в свои руки ту или иную сферу бизнеса. Поначалу в организации Зыкина была лишь силовая структура, состоящая почти полностью из тех, кто прошёл Афган, Карабах - короче, знал о боевых действиях не понаслышке, и был, в случае чего, к таковым подготовлен. В организации царили военный порядок и военная дисциплина – и посему отряды, ходившие под Ферзём, являли вполне реальную силу, своего рода теневую полицию или армию. К соблюдению «понятий» Ферзь относился со всей строгостью, и вмешивался во все дела тех, кто, по его мнению, их нарушал. Благодаря его подразделениям, многие заезжие группировки, вовсю практиковавшие беспредел, прекратили в Эстонии свою деятельность, а то и вовсе существование; ну, а что до местных «фирмачей», то среди них стало престижным пользоваться «крышей» от Ферзя: хоть и дорого, зато практически стопроцентная гарантия безопасности. Тот же Прохоров-Чингисхан, взявший в руки весь интимный бизнес, тоже был клиентом «охранной фирмы» Ферзя, потом, правда, подключил и ещё одну, не менее эффективную крышу – полицейскую, правда, при этом и с Ферзём не терял дружбы. Одно другому не мешало.

Да только Чингисхан умер ещё в 94-м, а что до Ферзя, то и тот решил, помимо силовой своей структуры, (к тому времени уже легализовавшейся – охранные, инкассо-фирмы) – заняться бизнесом. Его бизнесом стал автомобильный: экспорт-импорт, грузоперевозки, такси, торговля… Во всех фирмах, занимавшихся чем-либо подобным, в правление входили люди Зыкина, и фактически все решения принимали они, а не формальные руководители. А что до силовой машины, то те теперь охотно принимали под своё «крыло» всех желающих – лишь бы деньги были, защитим ото всех!

И, значит, выходит, что за Поповым стоит именно он, Ферзь, в миру – Александр Викторович Зыкин!

Ограбление магазина и финского туриста в аэропорту – сделано довольно профессионально, чувствуется рука опытного вора-умельца. Если это люди Зыкина… Хотя, зачем Зыкину всё это? Да затем, чтобы отбить у конкурентов клиента – фирмы, содержащие все эти магазины и торговые точки вдоль побережья, приносящие летом огромную прибыль. Ну, а Попов, стало быть, организовывал техническую сторону дела – чтоб делянка прошла без сучка и задоринки, чтоб фирма отвернулась от бывшей «крыши» и обратилась к Ферзю…

Только какое тогда отношение может иметь Зыкин к убийству Марины Романовой и Шувалова? Тем более – к убийству ребёнка, при его-то отношении к понятиям? Это уж явно не он…

-Ну, а какие у Попова могут быть дела с Зыкиным? Уж он-то ни в одну бригаду не вхож, ты сам говорил! – я не ослаблял хватки, видя, что Иванцов знает много, и не выйдет из моего кабинета, пока не выложит всё, во всех подробностях.

-Сотрудничают… - Иванцов робко отвёл глаза. – Зыкин Попова защищает. Попов Зыкину посредничает. Людей находит, делишки мутит…

-Ты опять за своё? – оборвал я. – Какие конкретные факты тебе известны?

-Да, никаких – вяло ответил тот. – Попов же этим живёт. Что посредничает.

-Выходит, Попов и Зыкин – друзья-товарищи? – я сверлил Иванцова недоверчивым взглядом.

-Были – поправил тот. – А теперь Зыкин ему не доверяет.

-Это я и сам знаю – вздохнул я. – А то с чего тебе говорить, что Шаман за Попова и слова не скажет? Ты вот что скажи: почему Зыкин не доверяет Попову?

Я вновь впился взглядом прямо в его глаза, ожидая бегающего взгляда и трусливого ответа, типа «не знаю». Но тут Иванцов, к моему удивлению, ответил:

-Потому что Попов его кинул.

-То есть как – кинул? – хмыкнул я, стараясь не выдавать удивления. – Ограбил он его, что ли?

-Да нет, не ограбил. Людей у него увёл, дело основал втихую… Люди должны были на Шамана работать – а работали на Попова.

-Я же сказал: конкретнее! Во-первых: откуда у тебя такая информация?

-Я это знаю только со слов Жака. Жак – это Жмерин Стас, я его давно знаю, вместе боксом занимались. Теперь он, ну, в смысле, Жмерин – в бригаде работает, а бригада эта под Зыкиным ходит. Жака туда старший брат пристроил, Юрка. Мерин погоняло. Который умер.

Замечательно. Ещё новые имена – некие братья Жмерины. Юрий, он же Мерин, и Стас, он же Жак. Один из них вроде как умер…

-Ну, так и что тебе рассказывал Жмерин?

-В общем, были два брата. Химики они, делали фен.

-Фен – это прибор для сушки волос? Его электрики должны делать, а не химики.

-Не, фен – это наркота такая. Витамин, или как его там…

-Амфетамин – поправил я. Меня раздражала непробиваемая тупость этого Иванцова, но восхищало то усердие, с которым он закладывал всех и вся.

-Да, да, ам-фи-та-мин! – с трудом, по слогам повторил тот. – Ну, и подзалетели они. Засветились в мусарне…

-Чего? – резким окриком перебил я. – Где-где? В 16-й камере? – я издевательским тоном его передёрнул. А то будет мне ещё тут походя заявлять такие вещи…

-Узнала полиция. Ну, и с бандитами тоже были у них трудности.

-Как зовут этих братьев, когда это было?

-Как зовут – не знаю, а было… Где-то года два назад. И, в общем, Шаман их вытащил. И в полиции дело замяли, и с бандюками поговорили. Попов, кстати, тоже там был. И, в общем, эти орлы должны были работать под Шаманом. Для него фен делать, то есть… ам-фи-тамин!

-А что – я изобразил удивление. – Зыкин ещё и наркотиками занимается?

-Да сам – навряд ли – пожал плечами Иванцов. – Только конторы, ну, фабрики держит. «Лавè» с них стрижёт…

-И это всё тебе Жмерин рассказывал? – на скептических нотках переспросил я.

-Всё Жмерин… - охотно согласился Иванцов. – И, в общем, только эту проблему замяли – эти братья пропали. Их искали все. Долго искали – нигде не нашли. Кто-то кинул такой слушок – что их вроде грохнули. Ну, у конце концов, все про них и забыли. И вдруг выясняется – что где-то под Пайде, в лесу стоит фабрика, они там работают, делают дурь, а держит это всё хозяйство Попов, и плевать ему на всех! Они, ну – химики эти – одеты, как лорды, пьют-едят, как короли, им-то какая разница, на кого шустрить, лишь бы кормили! А Попов, прямо оттуда, то ли за границу товар гнал, то ли здесь кто-то реализовывал…

-А ты что, видел, что ли, этих химиков в королевских нарядах? Или может, Жмерин их видел? С чего это вдруг стало известно?

-Стас говорил – быстро ответил Иванцов, прячась теперь за своего этого Стаса. – Кто-то из местных, там, в Пайде, засёк, и Шаману стукнул. Тогда Шаман послал туда бригаду, а этому пайдескому велел дорогу показывать. Ну, чтобы людей привёл туда, к лаборатории.

«Пайдеский…» - промелькнуло у меня в голове. – «Уж не Беспалов ли часом?»

-Ну и что, показал?

-Стас тоже был среди них – похоронным голосом ответил Иванцов. – Всего двенадцать человек их было. Среди них Юрка Мерин, Стаса брат. Как Стас рассказывал, тот чувак… ну, пайдеский. Привёл он их, в общем, в этот лес, показал им бункер, и удрал. Они пошли бункер шмонать, а там какие-то бомжи с винтовками обитали. И, в общем, всех замочили. Один Стас чудом выжил. И то ранен. Только вот недавно с больницы…

-Что ещё рассказывал Жмерин?

-Что ещё… - тот опять замялся. – Сам Шаман с ним ездил это место смотреть. Хотели что-то там проверить – было ли там что, или подстава всё это. В общем, оказалось, что там был бомжатник. Никакой аппаратуры, оборудования никакого. В общем, бомжатник натуральный – тараторил Иванцов. – Только там уже никого не было, и бункер был весь сгоревший. А эти бомжи – может, зеки беглые, Жмерин сказал…

«Ну, и дурак же твой Жмерин!» - подумал я. – «Если они смогли походя прикончить дюжину зыкинских боевиков, среди которых Жмерин был всего лишь «сын полка», стало быть, у них выучка ещё та, а что они были одеты в лохмотья, и являли собой вид так называемых бомжей, так это маскировка. То была охрана, и охранять им было что. Когда к ним заявились непрошеные гости, они их, не долго думая, отправили к праотцам; а после этого, раз их объект уже обнаружен, только и осталось, что уйти и замести следы. Что и было сделано, и довольно грамотно. Да, Попов умеет подбирать нужных людей. А вот Беспалов, похоже, раскрыл его тайну, за что и поплатился жизнью. Но кто же тогда с ним разделался – Попов или Зыкин? Мотивы-то у обоих веские…»

Да этот дурак Иванцов – просто кладезь информации! Вот вам, пожалуйста – мотивы убийства и Романовой, и Беспалова, и ответ на вопрос: что за группировка стоит за ограблением магазина и убийствами. С магазином-то всё ясно: сделано было для Зыкина, я уверен, что теперь-то там «крыша» точно его. Но вот исполнители – оттуда же, или Попов их нашёл где-то на стороне? Но самое парадоксальное – произошло хладнокровное убийство, расстрел средь бела дня сразу одиннадцати, не считая Жмерина, членов мощнейшей в стране преступной организации, и никто ничего до сих пор об этом не знает! И не узнал бы, если бы не длинный язык этого жалкого горлопана Иванцова. Если ещё, конечно, эта история – не плод его воспалённой фантазии.

-Что тебе ещё известно об этой истории? – задал я наводящий вопрос.

-Больше Стас ничего не говорил. Я с ним после этого больше не виделся. Он вообще теперь ни с кем не общается – брата ж грохнули…

-Что тебе ещё известно о Попове, о Феоктистове?

-Да ничего больше – Иванцов скорчил удивлённую гримасу. – Феоктистова я вообще больше ни разу не видел. А Попов – я и так всё про него рассказал.

-Ещё посмотрим, всё ли ты сказал. Ты лучше адрес Жмерина мне скажи.

-Он дома не живёт – отрезал тот.

-Ну, где он прописан – я и сам взглянуть могу. Ты, где он живёт, скажи.

-У Лариски – неохотно пробубнил тот. – Девчонка его. На Маяка, там, в переулке, ещё трамвайная остановка там…

-Какая остановка? Палласти? Сикупилли?

-Нет, нет – замотал головой тот. – В самом конце там… За клубом «Маяк».

-У спортклуба? Или дальше, в сторону Ласнамяе?

-Не, не – суетливо возразил Иванцов. – Через дорогу, вторая пятиэтажка, третий подъезд от дороги, второй этаж, прямо слева.

Уже когда я отпустил Иванцова спать в 22-ю камеру, я выяснил, что искомая Лариска оказалась вовсе даже не Ларисой, а Кларой, отзывающейся также на сокращённое имя Лара, и сей «переулок» оказался не чем иным, как Ленинградским шоссе. Выяснилось, что Жмерин уже задерживался полицией именно на этой квартире, и на завтрашний день я планировал повторить то же самое. То есть - арестовать этого Жмерина, по подозрению в убийстве Виталия Беспалова. Чтобы этот Жмерин прокатился туда, в пайдеские леса, да только уже не с Зыкиным, а с нами. А там пусть эксперты разбираются – была ли лаборатория. Заодно насчёт трупов, гильз и всего остального. А если Жмерин начнёт отпираться, пусть послушает кассетку с откровениями своего приятеля Максимки Иванцова. Что, молчишь, гад? Значит, ты и есть убийца!

И что мне ещё не могло не запомниться – так это прощание с Иванцовым. Пообещав завтра «быть умненьким, благоразумненьким» (ну, прямо, как Буратино, благо дело, у обоих мозги деревянные), и рассказать всё Вадиму, (а я уже и не сомневался, что он всё выложит), этот Буратино вдруг спросил:

-Простите… а Вас как зовут?

-Пётр Александрович.

-Скажите, Пётр Александрович… Вы сами хоть верите, что это фотомонтаж?

-Навряд ли. Скорее, Попов тебя и вправду запрограммировал.

Его выражение лица при этом было, ну, просто комичным. Ни дать ни взять – Немая сцена из «Ревизора». Ещё и в наручниках. Его увели, а я устроился спать прямо у себя в кабинете, поскольку следующий день ожидался весьма хлопотным.

А начался он с того, что ко мне пришли два человека, приставленные мной вчера вечером наблюдать за дальнейшими действиями всей тёплой компании во главе с Поповым. Уйдя от меня, Попов и Катя сразу направились в бар «Киви» - прямо здесь неподалёку, что называется, «не отходя от кассы». Феоктистов же раскатывал на «Москвиче» по городу. В девять часов он подъехал к кинотеатру «Космос», припарковал машину во дворе – в аккурат под моими окнами – и отправился в телефонную будку, откуда позвонил Попову. После чего зашёл в «стекляшку», что в соседнем дворе, по другую сторону кинотеатра, выпил два стакана виноградного сока, и направился к подземному переходу. Около пяти минут он простоял там, словно поджидая кого-то, после чего вернулся в свой «Москвич», и поехал на автовокзал. На автовокзале он встретил, прямо с автобуса, Ольгу Семёнову из Пайде, и вместе с ней направился в тот же бар. Вся компания веселилась в баре до полуночи, затем разъехались. Попов вместе с Катей отправился к себе домой, Феоктистов с Ольгой поехали сперва в Пяэскюла, свернули на дорогу, ведущую к озеру, но затем «Москвич» резко развернулся, и поехал вдоль железнодорожной колеи, по направлению к центру города. Семёнову он высадил на Вястрику, возле дома её отца, сам затем свернул на Тонди, и заехал в какой-то двор. Дальше его след потерялся – Феоктистова просто упустили.

В баре ни о чём существенном не говорили – просто, что называется, гоняли воздух. Феоктистов – тот больше молчал, если и открывал рот, то лишь чтобы сказать «да» или «нет», и держался вообще странно. Для стороннего наблюдателя. Значит, моя догадка вновь подтвердилась – он не в себе, ещё и амфетамин жрёт потихоньку. Но что и в самом деле странно – куда это «его след потерялся»? Уж не на новый ли «ратный подвиг» благословил его Попов? Но при чём здесь тогда Катя? И как в этой компании оказалась Ольга – ведь в прошлый раз она мне чуть ли не клялась, что никакого Попова не знает, и в глаза не видела! Что ж, пока приглашать её ещё рановато, но понаблюдать за ней не помешает. Она знакома с Феоктистовым, хоть и утаивает это, а красный «Москвич» сбил изнасиловавшего её Беспалова. Это уже может кое-что значить.

Но я предпочёл всё же не теряться в догадках, и поручил агенту Феликсу – пусть найдёт Феоктистова. Да, далеко ему до Железного Феликса. Провалил свою задачу. Влад, его напарник, что «пас» Попова – тот справился; а вот Феликс не справился – упустил. А вообще лучший шпик за все времена у меня был Витька-таксист. Тот самый, что засёк мою супругу с юным Вертером, да это были семечки для него, он и не такие орешки грыз. Я с ним сотрудничал больше десяти лет, и надо сказать, детектив из него куда более ценный, чем даже из многих современных полицейских.

После Влада с Феликсом, ко мне зашёл Володя Субботин.

-Доброе утро, Петя! – жизнерадостно, с оптимизмом, приветствовал он.

-Доброе, Володь. Ну, как там, с прессой?

-Да, сущий детский сад… - махнул рукой Володя. – В одной газетке – там вообще туфта полная: обозреватель криминальной хроники прошёлся по заголовкам, да и сложил из кубиков сенсацию. А данные обо всех авариях с журнала списал, и в ту же кучу.

-Интересно, кто его туда пустил – поморщился я.

-Ну, у нас же теперь гласность! Все всё должны знать! СМИ везде вне очереди – усмехнулся Володя.

-Средства массового идиотизма – скептически подметил я. Я в чём-то даже завидовал Володе – мне не хватало его оптимизма.

-Ну, а что до Фредди Крюгера – продолжал он. – Автор статьи – восходящая звезда мировой журналистики, некий Денис Ковалёв, студент журфака одного из наших частных университетов. Название вылетело из головы. Репортёр-разоблачитель, все горячие точки – его… Прямо чейзовский герой. Журналист-правдоискатель и борец за справедливость. Энергии не занимать, так и рвётся на публику. Хочет стать знаменитым. Знакомо – вздохнул Володя с улыбкой. – Сам таким был. Сюда, вот, пришёл – мечтал стать комиссаром Каттани.

-Ну, и что этот местный Чейз, который Ковалёв? Пообщался с ним?

-Пообщался, а то как же… Подольстил ему маленько, сказал – написано хорошо, читается прямо на одном дыхании, аж дух захватывает. Как там лиса Алиса с котом Базилио пели? Ему немного подпоёшь, покажешь грош и делай с ним, что хошь! Вот я ему и предложил – возьми-ка ты, Денис, у меня интервью, я ведь как раз в этой группе работаю, которая этим делом занимается! Так он уже чуть ли не до потолка прыгал. А дальше – всё, как в той же песне: ему с три короба наврёшь. Пересказывать не стану – ты и так представляешь, что за информацию к размышлению я ему подкинул. По типу «чёрной кошки». Что нечего разводить ажиотаж, и что мирные жители могут спать спокойно и не бояться никакого маньяка на «Москвиче». И что следствие уже выяснило, что за группировка причастна к этим преступлениям, но предавать эти сведения огласке не в интересах следствия.

-Об этих чёрных кошках я втолковывал уже всем, кому не лень – кивнул я. – Вчера с Третьяковым об этом беседовал. Кстати, группировка и впрямь установлена, и некоторые мотивы известны.

-Действительно, братва, или так, сборище отморозков? Уж больно дело-то – Володя сморщился, хмыкнул – с гнильцой.

-Братва, куда уж круче… Круче только яйца бывают. Ферзь! Ну, как тебе? – я многозначительно смотрел на опешившего Володю.

-Ферзь? – с удивлением переспросил он. – Уж ему-то какой резон во всей этой грязи копаться?

-Резон один: деньги! – пояснил я. – Ещё не до конца известно, что за шкурные делишки были у Зыкина с этим Поповым, но, судя по последним данным, Попов и его умудрился околпачить. А об этом как-то пронюхал Беспалов – вот, его и не стало.

-Ладно, ещё Беспалов, ну, а первые? Вообще дети, да ещё и слегка того. Они - и Ферзь? Уж как-то не вяжется…

-У таких, как эта фигурка, руки по локоть в крови, и ноги по колено в дерьме, и нечего из него героя делать. Преступник – он и есть преступник, каким бы он не был.

-Да уж. Озадачил – вздохнул Субботин.

-Не бери в голову. Паны дерутся – у холопьев чубы трещат. Поповы афёры затевают, Беспаловы с Можаевыми друг друга убивают. «Москвич» всю округу на иголках держит. А Зыкин знай, в карман себе денежки кладёт. Ты лучше вот чего скажи: откуда этот газетчик материала такого набрался? Или не догадался спросить?

-Обижаешь, Петь… Попили мы с этим Денисом пивка для рывка, вот под эту лавочку он и рассказал мне кое-чего интересного. Учится с ним такой Костя Новиков. На третьем курсе, только на юрфаке. Новиков Константин, по батюшке Евгеньевич. Вот он и снабдил нашего репортёра информацией к размышлению. Но только своей.

-Новиков, Евгеньевич… - задумался я. – Женя Новиков – это же адвокат!

-Адвокат – согласился Володя. – И сын по отцовским стопам пошёл. Даже практику у отца на работе проходит.

-Но ведь Новиков – член Московской коллегии адвокатов! – возразил я.

-Вот здесь ты, Петя, дал маху. Эта информация безнадёжно устарела. Зачем ему Москва – он и здесь пристроился очень даже неплохо. И знаешь, где?

-Можешь дальше не загадывать – у Третьякова, где же ещё. Ладно, Володя. Спасибо, мне пора.

Всё ясно. Несолидно, конечно, со стороны Третьякова и Новикова, да и попросту глупо. Ладно, дети-студенты дурака валяют, но что отцы в ту же гущу лезут? Сами, что ли, до сих пор не настрадались? А скажешь что – они, конечно, ни при чём. За детей спрячутся – это они в пинкертонов играют.

Мы с Володей вышли из кабинета, после чего направились в разные стороны: он – к выходу, а я – к Вадиму.

-Вызывай своего Иванцова – сказал ему я.

-Прямо сейчас? – удивился Вадим.

-Да, прямо сейчас. Сейчас сколько – девять? В полдесятого, максимум – в десять, сдашь это дело в архив. Выпишешь пацанёнку штраф, пускай платит. Нечего его казёнными харчами кормить.

-Да ты чего, Петя? Какой штраф? Да у него статья годков на пять потянет! – с удивлением и недоверием возразил Вадим.

-Да нет, Вадик, здесь ты ошибаешься – вздохнул я. – Иванцов как раз и есть хулиган. Даже на мелкую рыбёшку не потянет – малёк он. А вот имена, которые ты от него услышишь – тех и будем копать по статьям. А то так и будет – щенки, вроде Иванцова твоего, сидеть будут, а кто их клешнями жар гребёт, да их натравливает – фас на того! Фас на этого! – тем что-то всё с рук сходит.

-Ты что, хочешь сказать, что Иванцов нам сдаст всю свою группировку?

-А куда он денется? На себя ему, что ли, всё брать? Не веришь – убедишься. Давай, вызывай его. Хватит резину тянуть.

Вадиму ничего не оставалось делать, как подчиниться велению обстоятельств, и поднять трубку.

Через пять минут привели Иванцова. Тот вошёл в кабинет с видом юного пионера, и подобострастно отчеканил:

-Вадим Юрьевич, я должен, во-первых, попросить у Вас прощения за своё бесцеремонное поведение, и за дерзкие выпады в адрес Вас и полиции – по поводу провокаций и всего такого…

Я заметил, что Вадим еле держит себя в руках, чтобы не показать своего крайнего удивления, переходящего чуть ли не в шок. Поэтому я всё же счёл нужным остаться у Вадима, и присутствовать на всём допросе. Хоть я и не слушал, что там рассказывал Иванцов – я думал о своём. О Жмерине. О Зыкине. Пытался соединить все эти многочисленные урывки-обрывки, в мало-мальски приемлемую логическую цепочку.

Окончив беседу с Иванцовым – допросом это было уже не назвать, потому что Вадиму не пришлось задавать ни одного вопроса – Вадим меня спросил:

-Петь, если не секрет, чем ты его припугнул? – его так и распирало любопытство.

-Угрызениями совести. Как видишь, подействовало. Вот теперь и лови его дружков – хоть одной кодлой в городе меньше станет.

На этой ноте я и распрощался с Вадимом, после чего быстро собрался, и отправился за Жмериным.

Когда я постучался в обитую вагонкой стальную дверь квартиры на Ленинградском шоссе, капризный женский голос за дверью произнёс:

-Кто там?

-Полиция, открывай! – ответил я таким тоном, словно бываю там каждый день.

Я услышал, что Клара недовольно пробормотала себе под нос, что-то вроде «кого ещё это чёрт принёс», однако, покопошившись, дверь всё же открыла.

Она была высокая, стройная, даже худощавая шатенка с внешностью типичной манекенщицы, из тех, что рекламируют модную одежду на «Фэйшн-ТВ». Честно говоря, я её представлял себе совсем другой – с роскошными формами – и теперь поймал себя на мысли, что Жмерин ведь не Попов, а я что-то сужу именно по поповским вкусам…

-Лисицкая Клара? – спросил я, и отметил, что эта фамилия ей удивительно подходит; было в её манерах что-то именно лисье. Я показал удостоверение. – Зовут меня Пётр Александрович, и я вообще-то к Стасику.

-А Стасик здесь не живёт – опрометчиво ответила она, выражая нетерпение. Скорее бы я ушёл. Как будто я удовлетворюсь сим ответом, и соизволю откланяться. Но этим ответом она и загнала себя в западню!

-Стасик здесь не прописан, это я знаю – подхватил я. – Но, тем не менее, он неоднократно задерживался полицией именно в этой квартире. А вместе с ним – и другие члены преступных группировок, среди них лица, находящиеся в розыске. Может, потрудитесь мне рассказать, что они все здесь делали? А то это наводит на нехорошие мысли, что у тебя, Ларочка, притон.

-Думайте, что хотите – раздражённо ответила она, и я заметил, как капризно подёрнулись её губы. «Избалованная девчонка» – подумал я, оглядывая, по меркам простого смертного, шикарную обстановку квартиры.

-Да нет, милая девушка, притон – это такое дело, что тут не до раздумий; тут за решётку, и с конфискацией. Статья, конечно, не расстрельная, но пару лет тебе дадут. Как раз на раздумья. Будешь фуфайки шить в Харку.

-А на каком таком основании? – изменилась в лице Клара. – Здесь не блатхата! – выкрикнула она. – Жмерин – мой муж, мы не расписаны, но всё равно уже столько лет вместе…

-Очень хорошо, я так и предполагал. И где же Ваш муж? – с деланной галантностью, ехидно вопросил я.

-Уехал по делам. Бизнесмен он, понимаете? И меня в свои дела не посвящает. Да я и не особо в это лезу.

-Предпочитаете играть роль домохозяйки. Хватит мне тут изображать невинность! Ты прекрасно знаешь, что твой Стасик – бандит.

Я прислушался – за прикрытой дверью в комнате играл магнитофон. Когда я только вошёл в квартиру, группа «Нэнси» пела «Чёрный кадиллак»: «Встать, суд идёт! Приговорён к расстрелу! Скажи, любимая, ты этого хотела?» - нервным, прокуренным речитативом вопрошал один. «А я не плачу, поверь…» - заливался в ответ другой. Теперь же песня пришлась совсем кстати: «Расцвела опять калина красная, а профессия его опасная. Твой мальчишка рекетёр, и рискует головой – ой!».

-Вот так, интересно… - задумчиво усмехнулся я. – Школьники слушают «Учат в школе», моряки слушают «За тех, кто в море» - язвительно подметил я, глядя на растерявшуюся девушку.

-Не надо цепляться к мелочам, это магнитофон, и ничего ещё не значит – Клара открыла дверь комнаты, прошла туда и раздражённо щёлкнула кнопкой. «Нэнси» замолчали, а вместо них молодой мужской голос бойко глаголил: «Платная линия частных объявлений на Скай-Радио…». Как все рекламные агенты: «Вы не хотите сделать себе подарок? Купите у нас…».

-Значит, Ларочка, значит. У тебя есть телефон – вот возьми, и позвони своему Стасику, и спроси, как мне с ним встретиться.

Она посмотрела на меня, как на злейшего врага – как будто я предлагаю ей заманить жениха в западню.

-Твой Стасик – бандит – повторил я, но она резко, на повышенных тонах, меня перебила:

-А что ему делать? Идти, по биржам шляться, работу искать? А жить на что? Я, между прочим, на третьем месяце беременности! А ребёнка содержать – тоже удовольствие не из дешёвых.

-Хватит мне тут оправдываться! – посерьёзнел я. – Надоела мне эта дискуссия. В общем, влип твой Стасик в историю. На бойне побывал. Или неужели не дошло, почему именно я к вам пожаловал, а не районный констебль? Так что хватит вокруг да около, я не шутки шутить пришёл. Тебе про его брата Юрия что-нибудь известно?

-Ничего не известно – с вызовом ответила она. – Тоже бизнесмен. Вроде даже работают вместе. Здесь он не бывает. Стас не говорит со мной о делах, вы это можете понять?

С одной стороны, умно – уж от таких-то дел, с такой спецификой, как у Жмерина, женщин надо держать подальше. Но с другой стороны, даже жена – и та не знает подробностей, которые известны Иванцову. Что, Жмерин такой женоненавистник? Что даже тупому, как пробка, приятелю, доверяет больше, чем жене? Или это Клара так искусно притворяется?

-Они работали вместе – поправил я. – А теперь Юрий погиб, и не он один. И твой Стас был единственный, кто выжил. И если он сам, честно и без утайки, расскажет всё мне, то у него есть шанс остаться на свободе. А если нет – пойдёт, согласно официальной версии. Вот ордер на арест. За убийство сразу всех, и Юрия в том числе. А так как народу там, не много, не мало – дюжина наберётся, и даже то, что все они бандиты, нисколько не смягчит обстоятельства. Если, конечно, Стас сам не расскажет. Например, что он решил своими силами бороться с организованной преступностью в Эстонии. А так – его ждёт пожизненный срок, не меньше. Может, по амнистии и выпустят, лет через тридцать. Ну, и конфискация, само собой – добавил я. Похоже, это был единственный аргумент, который действовал на Клару безотказно.

Клара вновь изменилась в лице. Знала ли она о смерти Юрия? О бойне в лесу, на которой побывал Стас? Или это всё – бредни Иванцова, или же самого Жмерина, с чего это, спрашивается, он должен рассказывать Иванцову всю правду? В больнице Жмерин и вправду был, с огнестрельными ранениями и черепно-мозговой травмой, насчёт этого я справки навёл. В полиции, какие бы то ни было показания давать отказался. Был пьяный, ничего не помню – вот и все его ответы. Ничего, я ему быстро память освежу! Но что Клара? Или она теперь боится своего Стаса – что он сделает свои выводы: мол, это от неё мне стали известны такие подробности? Тут ей бояться нечего – её он не тронет. Не успеет. Далеко тянуться придётся.

-Кто Вам это сказал? – побледнела Клара.

-На работе сказали – оборвал я. – Давай, звони.

-Алло, Стас? – Клара взяла со стола мобильный телефон «Нокия 8810» - шикарная серебристая игрушка, размером со спичечный коробок, и ценой не меньше тысячи «зелёных». – Ты где? Дома когда будешь? Тут тебя человек спрашивает. Хочет с тобой поговорить. Это… Он спрашивает, кто – это было обращено уже мне.

-Пётр Александрович – ответил я.

-Какой-то Пётр Александрович. Не знаю. Первый раз его вижу. Нате, говорите – она протянула мне телефон.

-Я бы предпочёл встретиться с тобой лично. Там и обсудим. Не по телефону.

-Ты откуда? – спесиво, недоверчиво процедил тот.

-Тренер твой рекомендовал. Говорит, поможешь. А то с товарищем беда, сам понимаешь…

-Ну, давай, через час подъезжай к бане. Сейчас я занят. Салют! – и в трубке раздались короткие гудки.

Баня эта оказалась на улице Катузепапи – Рубероидной, что в двух шагах не только от квартиры его любовницы Клары, но и от моей работы. Поэтому подъехать туда через час, да ещё и не одному, не составило труда. Жмерин опоздал на десять минут, и как только он вышел из машины «Хундай – Соната», я подошёл к нему с наручниками.

-Станислав Жмерин? У меня есть ордер на Ваш арест по подозрению в убийстве Виталия Беспалова. А, вместе с ним, и ещё одиннадцати человек, чьи личности не установлены, но, думаю, я их имена узнаю уже сегодня.

Сопротивления Жмерин не оказывал – как и все бандиты, «косящие» под законопослушных граждан. Из белого «Опеля – Омеги», похожего на такси, вышли два дюжих инспектора, и усадили его на заднее сидение.

 

-Значит, так, Жмерин – заявил я ему уже в моём кабинете, в упор глядя ему в глаза. – Мы живём при капитализме, моё время стоит денег, и не таких уж малых. Поэтому я не собираюсь вдаваться во всякие условности, формальности и лирические отступления. «Ничего не знаю», «позовите адвоката», и вся твоя игра в молчанку приведёт к тому, что я дам ход официальной версии, и ты окажешься роковой фигурой в ходе операции «Миттельшпиль». Ты в шахматы играешь?

-Абсурд какой-то – лениво процедил Жмерин.

-Да нет, Стасик, не абсурд. Ты, кстати, нам здорово помог – взял, да и уложил целый десяток подручных Ферзя. И даже на то не посмотрел, что с одним из них тебя связывали родственные узы. Правильно, классовое чутьё сильнее. Чему нас учит подвиг Павлика Морозова? Вот и молодец. А операция как раз и состоит в ликвидации преступного сообщества, руководимого Ферзём. Одной бригадой у него теперь меньше. Только мы планировали ликвидацию вовсе не физическую – думаю, понимаешь, о чём я говорю?

-Я никого не убивал.

В отличие от Иванцова, Жмерин сохранял самообладание. Впрочем, интересно было бы на него посмотреть, как бы он среагировал на такую фотографию. Если бы там на переднем плане вместо Иванцова был бы сам Жмерин. Наверное, он стал бы более сговорчивым, особенно касательно перспективы послать его «визитку» Ферзю по почте. Да только злоупотреблять такими «визитками» не стоит, а то грош цена им будет. Иванцов-то теперь рот раскрыть побоится, да ему бы и не поверил никто. А вот Жмерину мы нарисуем другую перспективу, не менее заманчивую.

-Сам, может, и не убивал, только помогал.

-Бред какой-то, кому я помогал – Жмерин, казалось, вот-вот уснёт. Подобные беседы были для него уже совершенно обыденным явлением, в отличие от Иванцова, «залетевшего» впервые.

-Вот и скажи мне – кому ты помогал – по-ментовски подхватил я.

-Начальник, не бери меня на пушку. У тебя всё равно на меня ничего нет. Кто-то что-то сбредил – а ты теперь сидишь, и меня паришь.

-Да нет, Жмерин, мы с тобой не в бане, так что о парилке и не мечтай. И до пушки ещё далеко, хотя твою пушку мы тоже на всякий случай проверим. А кто что сбредил – да ты сам сбредил. Что твой босс – не непосредственный, конечно, а повыше – Александр Викторович Зыкин, который Ферзь. И к этому самому Ферзю, каким-то образом обратился уголовник из Пайде, некий Виталий Беспалов, и сообщил интересные новости. Что он знает, где скрываются его должнички, братья Востриковы.

Ведь ляпнул же мне этот дебил Иванцов, что это именно братья, и что именно два года назад у них имелись нелады с полицией. А вычислить, кто такие, уже особого труда не составило.

-Те самые братья – продолжал я – которых пару лет назад Саша избавил от неприятностей не только с властями, но и с вашими же коллегами по нелёгкой бандитской профессии. За что теперь они, можно сказать, жизнью ему обязаны! Да только вместо этого, эти неблагодарные поросята скрываются от своего спасителя в пайдеских лесах, и в наглую устроили там фабрику по производству наркотиков. Чем они должны были заниматься на благо твоего патрона. А они устроили предприятие сами по себе, не считаясь с человеком, который спас им жизнь. И что курирует весь этот бизнес некое третье лицо, с которым у Беспалова имеются ещё и личные счёты, да и сам Александр Викторович должен быть с ним знаком. И тогда уважаемый Александр Викторович, внимательно выслушав доводы Беспалова, распорядился – как и подобает главе предприятия – чтобы на место съездила ремонтная бригада, в которой как раз работал ты и твой брат; и чтобы, так сказать, устранили неполадки в системе. Разобрались, короче. Факт, что изо всех «рабочих» вашей бригады, в живых остался только ты один. Ну, а спустя несколько дней произошло громкое убийство Виталия Беспалова, причём свидетели указывают на тебя.

Жмерин молчал, сжав бескровные губы, напряжённо размышляя – откуда утечка? Кто его «подставил»? Я же, слегка прищурив глаз, наклонился к нему, и громко сказал:

-Так что теперь, Жмерин, будешь мне тут артачиться, как старая кляча, пойдёшь, согласно официальной версии – за убийство всех. Только посадим тебя не в обычную тюрьму, а в ментовскую – в порядке исключения. Целую бригаду Ферзя прикончил! Да даже при Андропове тебе бы за это Героя дали! Ну, а после этого, повяжем мы и твоего Ферзя, предъявим ему уже организацию всей этой бойни, припомним заодно и братьев Востриковых, с некоторым пристрастием – почему, спрашивается, от Шурика эти братики скрываются? И чем это таким Шурик занимается, что ему вдруг эти братики понадобились? А Шурик и подумает: откуда ветер дует? Кто это снабдил нас такими сведениями о нём? И тут как раз наш Исполнительный Департамент осознает свою ошибку, и тебя, Жмерин, из тюрьмы ментовской переведут в обычную. К Ферзю поближе, и с буквой «С» на личном деле. Дальше продолжать?

-Ты что, начальник? Козла мне решил повесить? Стукача? – рассвирепел Жмерин.

-А ты и так стукач. Иначе откуда у меня вся эта информация? Ты же сам мне это только что сказал. Так знаешь, я скажу тебе одну простую истину. Никогда не жалей о том, что сделал. Сожалеть – вторая глупость.

-Я никого не убивал! – яростно прохрипел Жмерин.

-В общем, так – урезонил его я. – Даю тебе две минуты на размышления. Или ты рассказываешь всё, как было, дальше собираемся, едем, показываешь место, а там уже и разберёмся – кто и кого убивал. Или я поднимаю трубку, и тебя под конвоем отправят в Пярну, в ментовскую тюрьму, и все дальнейшие разговоры с тобой будут вестись уже там. А я твоим Шуриком займусь, не отходя от кассы.

-Ну что ж – было такое – обречённо вздохнул Жмерин. – Нас было двенадцать человек. Бригадиром был Олег Щербаков – Шериф. Бес нам только бункер показал, а сам слинял тут же. Мы ближе подошли – и тут палить начали. Дальше ни черта не помню. Видел – какие-то бомжи с «калашами» в руках мелькнули. Я так понял – зеки беглые прятались, гасились ото всех… Я очнулся – на хуторе каком-то. Ни пушки, ни ксивы.

-На месте покажешь, кто есть кто. Оружие было?

-Обижаешь, начальник. У всех стволы и разрешения. А что до места… Боюсь, там вы уже ничего не найдёте.

-Это ещё почему – возмутился я.

-Ферзя люди там подмели.

-Ну конечно – ты ведь ездил показывать этот бункер Зыкину. Значит, дорогу помнишь. Сейчас ты поедешь с нами, покажешь нам это место. А мы уже и разберёмся – была там фабрика, или беспредельщики там прятались.

 

…Хоть и показал нам Жмерин место – но толку от этого было чуть. Всё, что открылось нашему взору – обширное кострище, посреди которого торчал сгоревший бункер. Ни трупов, ни гильз обнаружено не было – видать, здесь команда Зыкина провела своё «независимое расследование», а что до бункера, то его спалили сами «бомжи». Нам оставалось лишь довольствоваться остатками былой роскоши.

При осмотре бункера было обнаружено, что он состоял из наземной части и подземной. Выглядело всё так, как будто наземная часть служила обиталищем бомжей, а подземная – попросту выгребной ямой, ибо последняя была вся завалена нечистотами. Я же это понял так, что под землёй-то как раз и находилась лаборатория, а наверху размещалась охрана. Ещё и наблюдательные посты имелись на деревьях. Заметив приближение непрошеных гостей, «бомжи» быстренько заняли боевые позиции, обезвредили своих «визитёров», затем тотчас забрали всё необходимое, и поспешно ретировались, сам бункер подожгли, а то, что осталось от фабрики, завалили навозом с какого-нибудь близлежащего хутора. А что до трупов, гильз и всего прочего, то могли и сами от них избавиться, могли и так бросить, решив, что это не их дело. Пусть полиция ищет, да выясняет, что там была за «мафиозная разборка». Но если насчёт бойни можно ещё воссоздать картину – хотя бы по следам крови на земле – то как доказать, что в это проклятом бункере вообще что-то было? Кто это видел? Один Беспалов – и тот за это поплатился жизнью.

Но ведь есть ещё Попов и сами братья Востриковы.

Предоставив на этом пепелище работу экспертам, я вновь вернулся на работу, где меня уже ожидал новый сюрприз. В Таллинне, в районе Копли, сбита насмерть пенсионерка. Водитель пытался скрыться, но далеко не уехал – тут же врезался в дерево, и был задержан. Им оказался местный житель, некий Семён Корниенко, 1971 г.р., ранее судимый, да к тому же ещё и мертвецки пьяный. Сейчас он находился в участке на Эрика, куда его доставили для отрезвления. Сюрприз же заключался в том, что сбил он эту бабушку на красном «Москвиче», сороковой модели, с номером 687SHT, в момент выхода из машины был взят с поличным. Мне же теперь предстояло выяснить – как он вообще там оказался.

 

Я, Феоктистов Михаил Порфирьевич

 

Сегодня, в течение всего дня, меня не покидало непреодолимое ощущение замкнутого круга. Где бы я ни был, что бы я ни делал – меня постоянно преследовало странное чувство, как будто здесь я уже был, и это мне уже доводилось пережить. Подобное предчувствие мной овладело, когда я ехал на автовокзал встречать эту Катю – передо мной проносились, как обрывки киноленты, или запомнившиеся фрагменты снов, а то и галлюцинаций; и, приехав на автовокзал, я увидел всё это воочию – обезумевшую от ужаса девушку, с душераздирающим, нечеловеческим криком, убегающую в никуда. И снова – телефонные будки, шоссе, пярнуский курортный бордель, сытые рожи подвыпивших иностранцев, приехавших сюда за дешевизной, и чувствующих себя здесь полными хозяевами. Хозяйка этого заведения, говорившая со мной, словно какая-нибудь воспитательница с прыщавым пацанёнком. Её жлобы, бортировавшие мою запаску, и проверявшие меня, словно я намеревался у них что-то украсть, или околпачить. Как будто в первый раз меня видят. Зато в последний – по крайней мере, перед долгим затишьем. А лучше – если вообще в последний.

И снова шоссе, снова город Таллинн, морока с этим Козловым… Что сегодня на него нашло, на этого Козлова – глаголил о спасении души, как будто священник какой. Хотя мне он больше напоминал зарвавшегося сектанта. Не он первым мне предлагал «очиститься» и «покаяться». Я и без того, уже наслышан всякого рода «доброжелателей», наперебой предлагавших мне «спасение» и «покровительство». Их сочувственно-жалостливых речей, насчёт того, как мне плохо живётся, что у меня - такого хорошего, такое плохое окружение, которое прямо-таки ездит на моём горбу и чуть ли не смерть мне готовит. Поэтому я просто молча выслушал его, стараясь особо не выражать эмоций, а эмоция у меня была одна-единственная: достали! Все и всё – достали! Отстаньте вы от меня, наконец, оставьте меня в покое!

И вновь, из круга внутреннего я плавно перешёл в круг внешний. Или наоборот? Я уже, как на «зависалове», потерял счёт этим кругам, вертясь, словно белка в колесе. Снова те же самые картины – автовокзал, девушка, Андрей, бар… Да и сейчас, кстати, я опять еду в Пярну. Только уже по другой дороге, и пункт назначения у меня теперь другой.

И ещё эта девушка… Нет, не Катя, а вторая – Ольга. Она, в отличие от Кати, не впадала ни в ужас, ни в панику; напротив, среагировала на меня и на мой «Москвич» абсолютно равнодушно. Мне даже показалось – подчёркнуто безразлично, с ледяным высокомерием. При встрече она со мной даже не поздоровалась, только кивнула головой, когда я сказал ей, что я от Андрея, и молча села в машину.

По дороге мы не говорили. Да там и ехать было, честно говоря – за такое же время можно было смело дойти пешком. Зато Андрей меня прямо-таки ошеломил, выразив удивление: как это мы с Ольгой до сих пор «ничего ещё не придумали», ведь она приехала сюда, в Таллинн, только ради меня! Ради меня? Как это – ради меня?

Поэтому совершенно естественно, что я растерялся. Хотя, что греха таить, эта девушка мне понравилась. Красивая, со вкусом одета. Интеллигентна, начитана – судя по её редким обменам фразами с Андреем. Я же чувствовал себя абсолютно не в своей тарелке. Пытался я заговорить с Ольгой – но со стороны это выглядело смешно, нелепо, ребячливо – Андрей иронично улыбался, Катя от души хохотала, а сама Ольга сначала, видать, удивилась, а потом лишь разочарованно вздыхала. Наконец, мы собрались расходиться. Катя намеревалась переночевать у Андрея, поскольку до Тарту добираться ей было уже не на чем. Андрей – в шутку ли, всерьёз – приглашал и нас с Ольгой, на что девушка так и ответила:

-Андрюша, ты что – шутишь, что ли?

-Нет, я не шучу – ответил Андрей. - Каков главный критерий актёрского мастерства и таланта? Естественность и правдоподобность. Посему я бы душевно рекомендовал бы вам, мягко говоря, продолжить сегодняшний вечер в приватной обстановке. Например, у меня дома. В гостиной расположится Катя, одну комнату займу я сам. Итого в вашем распоряжении две комнаты, кухня и раздельный санузел, с джакузи и душевой кабиной. В конце концов, Миша, почему я должен за тебя проявлять инициативу? К тебе приехала твоя девушка. Не вести же ей тебя на ночь к своей престарелой бабушке.

От такого поворота я действительно опешил. В оцепенении я застыл, лишь вращая зрачками - то на Андрея, то на Ольгу, видя, как и она ошалело уставилась на него, с неподдельным удивлением, сквозь которое едва проступало возмущение и негодование. Мол, как же так – он называет её моей девушкой, да ещё и недвусмысленно предлагает нам провести ночь вместе.

Видя, в каком затруднительном положении оказались оба – мы с Ольгой, Андрей вновь взял инициативу на себя.

-Оля, ну ты что, не видишь – Миша стесняется. Это естественно, если учесть то, при каких обстоятельствах вы разошлись. Конечно, Миша, это говорит вовсе не в твою пользу. Но давайте отбросим в сторону все эти неприятные воспоминания. Ведь до этого у вас было всё так замечательно! Такая прекрасная пара – даже я вам завидовал. Мечтал о том, когда же я, наконец, погуляю на вашей свадьбе. А ещё лучше – если в роли свидетеля. Хотя вы, с другой стороны, делали правильно – прежде, чем решаться на такой шаг, обязательно нужно лучше узнать друг друга. Так что, почему бы вам сегодня не начать всё сначала?

-Андрей, ты прекрасный артист, но сваха из тебя, скажу честно, ни к чёрту – засмеялась Ольга.

-А вы с Мишей, по-моему, в свахе и не нуждаетесь – Андрей сменил тон с шутливо-балагурящего на твёрдый и безапелляционный. - Суть ты уяснила, а в каком виде ты это представишь – уже на твой художественный вкус.

-Интересно, как ты сам себе это представляешь? – поморщилась Ольга. – Ну, посуди сам. Мне кажется, он и женщину-то видит вообще впервые в жизни.

-Всё когда-то в жизни делается впервые. Потом уже – во вторые, в третьи, и так далее – рассудил Андрей. – Мишка хороший парень. Он пережил в жизни кое-что, и его некоторые странности – это его защитная реакция. Вот и помоги ему увидеть женщину. И не только увидеть, но и почувствовать.

-Ну, знаешь ли – передёрнула Ольга. – Какими бы не были его переживания, это ещё не значит, что надо вести себя, как лунный мальчик, и теперь от этого «кое-чего», ругаться с головой. У всех нас было в жизни «кое-что».

Ольга ненадолго задумалась, и потом добавила:

-Кто умудрён тяжким опытом - тот так, как он, держать себя не будет. А если его «кое-что» - обычная подростковая драма, а он теперь строит от этого всю свою оставшуюся жизнь, то, по-моему, ему ещё рановато. Пусть немножко подрастёт.

У меня мгновенно начались «гонки» и «запарки». Так называется состояние необычайной нервозности, тревожности, беспокойства, мнительности, возникающее после пика амфетаминовой «прухи», переходящей в «отходняк». Всем своим существом я переживал, анализировал, пытался найти ответ на вопрос: почему так? Вот и эта женщина меня попросту не воспринимает, и считает меня мальчиком, которому всё ещё рано, и который, в довершении всего, не ладит с головой!

Я пытался за ней ухаживать: что-то подать, что-то поднести – и испытывал лихорадочное биение сердца, лицо и ладони потели, я готов был провалиться сквозь землю. Мне самому моё поведение казалось неуклюжим и комичным – ни дать, ни взять - мистер Бин! Тогда я пошёл в клозет и «закинулся». То есть, нюхнул немножко «фена». Стимулятор вызвал субъективное «просветление мозга». Всё во мгновение стало казаться ясным и понятным. Появилось ощущение уверенности в себе, в своих силах… Я понял: виноват во всём стереотип, и Ольга только того и ожидает: стандартного ухаживания. Стереотипный тон, фразы, знаки внимания, одним словом, «всё», как делают «все», для того, чтобы ответить на это такой же стандартной женской реакцией – кокетливым флиртом, заканчивающимся либо сближением, либо вариантом «динамо». Я же не оправдал ожиданий, мой подход не соответствует стереотипу, отсюда у неё и вывод – что я ничего не понимаю, ещё не научился, «как надо» и «как все»…

-Что ж – снисходительно улыбнулась Ольга – пусть мой кавалер, в таком случае, подвезёт меня до дома.

Правда, из бара я повёз её не сразу домой. Поехал в Пяэскюла, свернул в частный сектор, оттуда – на дорогу, ведущую в лесопарк, к озеру…

-Ты куда это меня везёшь? – возмутилась девушка.

Я страшно сконфузился и растерялся. В голове опять всё перемешалось, и я совершенно забыл, что же на самом деле хотел сказать Ольге. Вместо этого получился детский лепет, помесь извинений с оправданиями:

-Я просто хотел показать тебе одно красивое место. Вот это, впереди – это Большое Собачье озеро. Как в Канаде – есть Большое Медвежье, и Большое Невольничье озеро. А то, куда я вёз тебя – это Байкал. Его ещё «баранкой» в народе называют. Потому что там остров посередине. И вот, просто я хотел, чтобы ты увидела…

-Миша, не надо, я устала. Отвези меня домой, я прошу.

Я резко развернулся, и направился в обратную сторону. Кратчайшей дорогой я выехал к элеватору, оттуда свернул на Пярнуское шоссе – самую длинную улицу, не только в Таллинне, но и во всей Европе тоже. У переезда я свернул к кладбищу, дальше мчался мимо нового здания полиции, казарм, заброшенных воинских частей… И всю дорогу мне казалось, что за мной кто-то следит. В зеркале всё время маячили, хоть и сохраняя приличную дистанцию, то потрёпанный красный «третий бумер», наподобие того, что соревновался с нами в день пикника, то жёлтая «шестёрка», то вообще какой-то микроавтобус. «Да кому я, чёрт побери, нужен ещё, чтобы за мной следили!» - успокаивал себя я. – «Опять гонки нелепые!»…

Ольга всю дорогу молчала. Я тоже не находил нужных слов, хоть мне и хотелось с ней заговорить. Но как, и о чём – для меня эта задача оказалась непосильной. Лишь на прощанье я, набравшись храбрости, спросил:

-Если что, как тебя найти?

-Если что, Андрей тебе сам всё скажет.

Хлопнула дверь моего «Москвича», и Ольгин силуэт растворился в глубине двора. Я включил передачу, и тронулся. Мне хотелось уехать, умчаться, куда угодно, лишь бы подальше от этого замкнутого круга!

Куда мне ехать? Да какое это вообще имело значение? Только несколько часов назад я говорил с Козловым. На сей раз миновало. Какой-то козёл сбил на красном «Москвиче», как у меня, коляску с ребёнком. Причём не чьим-нибудь, а Катиным. Поэтому я должен на некоторое время «залечь», потеряться из виду – во избежание лишних тасканий и нервотрёпок, да чтобы ещё и «под раздачу» не попасть. Пусть думают, что и я отправился туда же. Раз я не «потерялся» сразу, значит, Козлов насчёт меня пока спокоен. Значит, я не в розыске, и даже не вхожу в число подозреваемых. Хотя уже со дня на день, с минуты на минуту, картина может измениться. Не по ребёнку, так по этой проклятой уголовной роже – одной, второй, третьей – меня начнут «пасти», прорабатывать… А улаживать эти проблемы – уже Андрея забота. Не я его втянул в эту канитель, а он меня.

Завтра утром я должен быть в Пярну. Прямая дорога – да и кривая тоже – всё равно идёт через Пяэскюла. Мимо Вальки, мимо озера, куда так и не состоялось наше романтическое путешествие с Ольгой. Нет, туда я не поеду. Просто физически не смогу сегодня опять повторить этот круг. Я жаждал активных действий, смелых решений, ответов на все вопросы. Жаждал разорвать круг, который, как мне казалось, сжимается всё теснее и теснее, вокруг моей шеи…

Первым делом я заехал в соседний переулок, чтобы принять ещё дозу – четверть грамма, что за сегодняшний день составляло бы уже целый «полик». Извлёк из кармана телефонные карточки – «поляну» и «разводило», высыпал порошок, свернул «трубу»… Уже привычный процесс, к которому я ещё совсем недавно прибегал лишь изредка, и мне даже в голову не приходило, что я вообще когда-нибудь стану наркоманом. И буду «задуваться» целыми «граммофонами», париться на «заморочках» и «лечиться» от них «догонками».

Не, этот фен ядрёный, что надо. «Приход» от него капитальный – когда первая капля из ноздри по носоглотке стекает в горло. Сперва меня обожгло приятной горечью, из глаз брызнули слёзы, словно от лука – и я внезапно ощутил пробуждение от многолетней дрёмы, прилив бодрости и энергии. Не столько физической, сколько моральной. Интеллектуальной. Духовной. Как у Архимеда – только дайте мне точку опоры, и я переверну земной шар. Усталость и нервотрёпки остались где-то далеко позади.

Я поплутал по улочкам Тонди и Лиллекюла, обогнул центр города, свернул в Ласнамяескую «канаву», выбрался из неё на первом же подъёме – меня не покидало ощущение, что за мной следят, и поэтому я старался не ехать долго по одной и той же дороге. Дальше я уже крутился по панельно-коробчатым микрорайонам, вдоль чахлых рощиц и пустырей, заваленных строительным мусором – и так до самого края Ласнамяе, до переулка, мимо нескольких шестнадцатиэтажных «свечек», стоявших на самом конце микрорайона и города. Переулок плавно перешёл в ухабистую грунтовую дорогу, выходящую, наконец, на Ленинградское шоссе. Осмотревшись по сторонам, и убедившись в отсутствии ментов, я, наперекор Правилам, наискось пересёк шоссе, и выехал на кольцевую.

По кольцевой я ехал, безбожно превышая скорость – благо дело, дорога была пустой, лишь одна-единственная машина попалась навстречу, почти под виадуком в Юри. Сзади никого не было. Если даже меня кто-то и «пас», значит, они меня упустили.

За несколько минут я долетел до Вильяндиского шоссе, и, миновав утопающую в садах дачную окраину, ещё прибавил газу. «Москвич» стремительно мчался по шоссе, а мой взбудораженный разум решал одну, пожалуй, самую наболевшую проблему моей жизни. Почему всегда так? Почему ни одна женщина… Ведь я уже давно не ребёнок, даже не подросток, мне уже почти двадцать пять! А я, если пользоваться терминологией Громозеки, ещё девственник! Мальчишка!

Хотя одна связь у меня была. Была в моей жизни одна-единственная женщина, если у кого-нибудь язык вообще повернётся назвать эту маленькую сучку женщиной.

Эта связь была исключением из правила, но мне она не принесла – не то, что счастья, или хотя бы ощущения своей мужской сущности, но напротив – стала проклятием всей моей жизни, породив массу всевозможных проблем. Да что там проблемы – из-за этого я перестал быть сам собой, потеряв всё то, что мне удалось создать за годы сознательной жизни. Здоровье, силу, нервы, работу, перспективы, уважение к себе, наконец, время, деньги и машину – хотя последние две вещи кажутся в сравнении с остальными просто мелочью, пустяком. Гораздо страшнее то, что я утратил свою сущность, перестав быть Михаилом Феоктистовым. Который, пусть не так, чтобы выдающийся, или хотя бы «классный парень». (Можно сказать и «крутой парень», но сейчас это выражение ассоциируется со всякого рода «деларами» и бандитами, поэтому лучше всё же сказать «классный») – но, во всяком случае, настоящий мужик, твёрдо стоящий на ногах, и знающий себе цену. К чему я стремился, чего я добивался годами, как мне казалось, упорной работы над собой: ежедневные тренировки в атлетическом зале, изучение серьёзной литературы, преодоление нежелательных черт характера и воспитание других, в противовес тем. И вот, все мои старания пошли насмарку, и этот мой Феоктистов буквально в одночасье рассыпался, как карточный домик, и вместо него вновь всплыл Черногорский – тот самый, что являл собой жалкое зрелище затравленного ничтожества, напрочь лишённого человеческого достоинства. Беспомощный, бесхарактерный и бестолковый, одержимый лишь всесильным страхом и слепым озлоблением. Тот самый Черногорский, которого я считал ошибкой природы, недоразумением, притом уже исправленным – потому что я вырос из детства, а он остался где-то там, и давно уже погребён в пучинах океана времени.

И этой «роковой женщиной», как это ни абсурдно, оказалась Марина Романова.

А начиналось всё так легко и безоблачно…

 

Лето 1996г – весна 1997г.

Три года тому назад – как раз в июле 96-го – я работал кладовщиком в одной торговой фирме. На жизнь я не жаловался. На работе меня уважали – я начинал с простого грузчика досок, да ещё бегал, что называется, «на общественных началах» в ангар, что находился в аккурат за площадкой пиломатериалов. Поскольку магазинные продавцы, в чьи непосредственные обязанности входило выдавать товар из ангара, в нём не ориентировались, зато я знал его наизусть. Благо дело, принимал участие в погрузках-разгрузках. И, когда фирма расширилась, другой кандидатуры, чтобы заниматься тем ангаром, просто не было: я знал - и свой товар, и клиентов - буквально лучше всех. Ну, и зарабатывал я, по тогдашним меркам, тоже вполне неплохо.

Я ходил в атлетический зал. Не так регулярно, как раньше – в бытность «пэтэушником» да опосля, но развит был вполне прилично. Ворочал с плеча двухпудовую гирю по пятьдесят раз и больше, толкал от груди полтораста кило… И это также мне придавало ощущение уверенности – мол, я твёрдо стою на ногах.

Была у меня машина – жёлтый «Москвич». Я любил ездить на нём – по городу, на природу, кататься по Эстонии с приятелями. Особенно, если подворачивалась возможность покатать и девушек.

С этого-то всё и началось.

«Москвич» мой был старенький, частенько ломался, и я постоянно ездил его чинить в бывшую 43-ю базу, где работал мой знакомый слесарь, Коля Демьяненко. Кто из приятелей познакомил меня с этим чудаковатым мужиком – я, честно говоря, уже не помню. Но уж не Андрей – это точно. Этот Коля постоянно подзарабатывал ремонтом машин, металлоломом – короче говоря, вертелся, как мог. К нему всё время приходили пацаны – тоже подзаработать. Почистить прицеп перед покраской, разобрать старую машину на металлолом – да мало ли, чего! Кем они приходились самому Коле – я в подробности не вдавался. То ли соседи, то ли просто знакомые. Кто-то из них приходился ему даже родственником. Хотя ладно, какое это имеет значение…

Разумеется, я довольно быстро перезнакомился и с ними, и мы, бывало, вместе ездили кататься на машине. Одним из них и был Мурат Борисов по кличке Тампоша – Колин бывший сосед. И раз Мурат мне предложил – давай, мол, съездим на природу. Ещё и с девушками…

Так вот я и познакомился с Наташей и с Мариной. Ехали впятером – Мурат, его брат, девушки, ну, и я. Марине было семнадцать лет, а Наташе – двадцать…

Мы расположились на берегу залива, достали «огнетушители»… Все развеселились – галдели, шумели… Шутили, смеялись, вспоминали какие-то весёлые истории. Я этого ничего не понимал. Кроме этого, я ведь был трезв – а потому и держался особнячком. Сам по себе.

Марина подсела ко мне первой:

-А ты что, такой скучный, тут сидишь?

Уже не помню, что я ей ответил, но у нас завязался разговор. Она жаловалась, что её никто не любит, что все парни ей попадались сволочи, что она хочет настоящего парня, настоящей любви. Сказала, что я ей нравлюсь. Строила мне глазки. Мы обнимались, целовались, гладили друг друга… Она сказала, что любит меня…

Мне было почти двадцать два года, но до того ни с кем ничего подобного у меня не было. Один-единственный раз, правда, я обнимал и целовал девушку. Даже носил её на руках. И то всё резко оборвалось. Короче, до Маринки все девушки меня попросту слали подальше, и я постоянно страдал от этого комплекса.

И вдруг – свершилось! Я просто потерял голову, я летал, как на крыльях, полностью заглушив в себе голос разума, и не замечая того, что и так бросалось в глаза, но я, очевидно, даже и не хотел этого замечать. Что, во-первых, Марина – умственно отсталая, и говорить с ней попросту не о чем. Со стороны, её разговор воспринимался, как болтовня десятилетней девчонки, целыми днями болтающейся во дворах и подворотнях, и соответствующее мировоззрение и жизненное кредо: на всех надо плевать, и делать всё наоборот, пить, гулять и веселиться, и ни о чём не думать. Что, во-вторых, она больно любит «принять на грудь», а в пьяном виде вообще теряет над собой контроль, и начинает «буянить» - бить и ломать всё подряд, воровать, терроризировать семью (да и какая там семья! Вечно пьяная мамаша и шесть слабоумных дочек, из которых Маринка – самая старшая), издеваться над слабыми – дети, старики, животные; липнуть к любому парню или мужику. Что, в-третьих, до того, как она встретила меня, её предыдущими кавалерами были мальчики 11-14 лет, для которых эта Маринка казалась взрослой женщиной, и сношения с ней воспринимались ими, как подарки судьбы, которые ещё надо заработать. И поэтому они терпеливо сносили то, что она с ними обращалась, как с вещами, причём своими собственными. Ходили перед ней, как шёлковые, слушались её беспрекословно и обожали её; её авторитет был неоспорим. И она ими командовала, чуть что – «наказывала», то есть унижала, била или требовала денег, и всё за них решала: что им можно, что им нельзя, что им нужно. Себя она считала при этом всегда правой, и позволяла себе всё, от них же требовала полной отчётности во всём. И эти ничего не понимавшие маленькие мальчики на это охотно соглашались, считая, что таковой и должна быть настоящая семейная жизнь. И этот аспект её жизни породил в ней соответствующую установку – грубо говоря, «мой кавалер – мой раб, что хочу с ним, то и делаю».

Вот на это всё я закрывал глаза, и тогда моя жизнь потекла в ином русле. Каждый день после работы я заезжал за Муратом, и мы ездили – сперва к Наташе, по которой Мурат безнадёжно сох, потом к Марине, затем отправлялись на природу. Там уже мы с Мариной обнимались-целовались, ворковали, как голубки, всякую чушь… И я тогда почему-то вполне спокойно воспринимал то, что она всё время под хмельком, что, когда я приезжаю, её дом всегда набит подростками. Я пропускал мимо ушей даже то, что она ходит в бар на Кярбери – как раз возле Валиного дома, и там отдаётся бармену-кавказцу за полтинник, а то и за сотню. А потом эти деньги и пропивает с мальчиками. Значит, выходит – я был готов стерпеть и это, лишь бы рядом была какая-нибудь женщина.

И в то же время я сдружился с Наташей. Я заметил, что когда мы к ней заезжали, я всегда подолгу разговаривал именно с ней, в то время, как Марина и Мурат перебрасывались своим бессмысленным лепетом. С Наташей же мы друг друга понимали – перед ней, как и перед Валей когда-то, я мог позволить себе быть сам собой, а не притворяться обезличенным и «обезбашенным» дегенератом, как перед Мариной. Но почему-то, несмотря ни на что, Наташа мне казалась такой взрослой и неприступной, и я, хоть и испытывал к ней явную симпатию, ни разу не проявил инициативу, не смея даже шага сделать в её сторону. Неужели я и вправду психологически так и остался ребёнком?

Тем временем Марина привыкала ко мне всё больше, позволяла себе всё большие вольности. Стала на меня покрикивать, ставить условия – наподобие «ты мой парень, значит, ты должен…», говорить со мной в приказном тоне, постоянно выражать недовольство тем, что у меня «всё не так», и поучать, что и как у меня должно быть.

Тогда я и совершил эту непростительную ошибку, дав волю своему детскому комплексу вины. И, вместо того, чтобы разумом оценить вздорный нрав Марины, и поставить её на место – я пошёл у своего этого комплекса на поводу. «Раз меня ругают, значит, я действительно, виноват. Значит, надо «исправиться», искупить свой «косяк», делать так, «как надо» - тогда, глядишь, и научусь, как надо жить с женщиной. А если уже даже и Маринка пошлёт меня подальше, то что тогда говорить о других, повзрослее да уровнем развития повыше? Тогда уже эта сторона жизни навек останется для меня недоступной». Вот так я, незаметно для себя, и оказался у этой малолетки «под каблуком», очутился в том же самом положении, что и её прежние мальчики. Правда, мне-то уже было далеко не тринадцать лет!

В августе Марина предложила мне переехать к ней жить. Я, естественно, согласился; да я никогда ей и не говорил «нет» - во избежание скандалов. На сознательном уровне я рассуждал: «Что эта Марина – молодая ещё; чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». Правда же коренилась в подсознании: «Если я не буду ей подчиняться и плясать под её дудку, она меня просто-напросто пошлёт куда подальше» - этим она мне частенько грозила, и этого я подсознательно боялся. Ввиду всё той же патологической установки: «Если уже даже с ней ничего не выйдет – не выйдет уже ни с кем. Подобно тому, как можно ли вычислять логарифмы и дифференциалы, не зная таблицы умножения?». Откуда взялась та установка, я узнаю уже гораздо позже… Тоже в августе, только три года спустя.

Переехав к Марине, я стал жить по новым правилам. Всю зарплату я теперь отдавал ей, до копейки. Машина стала полностью в её распоряжении – ключи и документы были у неё, я на машине ездил только если вместе с ней, а на работу добирался общественным транспортом. Жил я впроголодь, спал по три-четыре часа в сутки, и всё время нервничал и дёргался. Марина беспробудно пьянствовала, влипала во всяческие истории, а обвиняла всегда и во всём меня. И на мне же и срывалась, постоянно требуя денег, и упрекая в несостоятельности, трусости, глупости и ещё чёрт знает, в чём. Сравнивала меня с какими-то Вовами или Ромами, с которыми их девушки живут, как у Христа за пазухой. Я же всё это воспринимал близко к сердцу, и делал всё, чтобы «исправиться», при этом терпел все её унижения – когда она заставляла меня целовать ей ноги, становиться перед ней на колени, или наказывала, как ребёнка – ставили в угол, или била ремнём по заднице.

Из её окружения я больше всех ненавидел Гошу Шувалова. Это был праздношатающийся шалопай, пьяница, хулиган и наркоман. Он был даже постарше меня, но выглядел много моложе. И тогда, в августе 96-го, когда у меня истощение только начиналось, было очевидно, что с этим наглым, но худосочным хлюпиком я справлюсь.

-Зачем ты опять устроила гулянку? – спросил я Марину, придя с работы и увидя, что в её квартире сегодня изрядно повеселились. Судя по пьяному, ухмыляющемуся лицу этого Гоши, и горе пустых бутылок, объедков и окурков. – Ведь собирались же ехать к Наташе, покупать тебе кожаную куртку!

-Чего ты бредишь? – нагло вылупился на меня Гоша. – Ты чего – не понимаешь, что такое посидеть, выпить, пообщаться…

-Я всё понимаю, но это же не значит, что надо просто так брать и спускать все деньги.

-Ну ты и дерьмо! – заявила Марина. – Жаба давит, да? Только и трясёшься, как эпилепсик (именно так она произносила это слово – она вообще многие слова говорила неправильно). – За деньги, за свою голимую тачку, да за задницу свою сраную. А я, между прочим, на свои деньги гуляю, а не на твои. А кожанку ты мне и так купишь. Ты обещал.

-Подписался – значит, должен! – вставил Гоша.

-А жрать на что? – возмутился я, но со стороны это прозвучало, как униженная мольба.

-А это уже ты должен думать! – вскричала Марина. – Да, Мишук… Дитё дитём ты! Тебе до бабы ещё жить и жить…

И вот так всегда – когда приходил этот проклятый Гоша, для меня начинались настоящие пытки. Они вдвоём унижали меня, издевались, оскорбляли, обвиняли во всём, что только в голову приходило.

-Не понимаю, Марина, как ты только живёшь с этим сосунком!

-Люблю – вот и терплю…

И тогда я затаил злобу на этого Гошу. Вида я не подавал, напротив, подавлял в себе это, прикидываясь слабеньким и беспомощным, бессильным что-либо сделать против, и даже не имеющим подобных намерений. Я терпел все его обиды, скапливая в себе эту злобу, и зная, что в один прекрасный день, когда эта бочка наполнится, поскольку какой бы огромной она ни была, но у неё тоже есть дно, и есть края – я вылью на него всю её. Без остатка.

А с другой стороны – ещё теплились во мне чувства к этой Марине. Я боялся её потерять – а почему, я уже пояснил. Это и заставляло меня терпеть, скрепя сердце – и её выходки, и участившиеся приезды Гоши, нашедшего себе просто новое развлечение. Таким образом, я стал в их компании не только личным шофёром и мальчиком для битья, но настоящим безропотным рабом, исполнявшим все их прихоти.

… Однажды я вёз их по району. Маринка и Гоша были пьяны. По тротуару навстречу шла девчонка лет четырнадцати…

-Останови! – в неистовой ярости, с пеной у рта, закричала Маринка. Я остановился.

-Ты, сука, что, совсем, что ли, попутала? – заорала она на эту девчонку. – Сколько уже времени прошло? Где деньги, сука? Я тебя сейчас… Так… Поехали в лес! Миша! – скомандовала она. – В машину её!

Оказалось, несчастная малолетка должна была ей двадцать пять крон. Но всё же, думая, что у неё намерения просто напугать девчонку, а может, просто уже из заученной боязни ослушаться Маринки, я помог усадить девчонку на заднее сиденье, и повёз всю компанию за город. В лес, за аэропорт.

Свернули с дороги на просеку, проехали с километр, остановились. Маринка вышла, открыла заднюю дверь, вытянула свою несчастную должницу, стала её избивать. Гоша сидел и ухмылялся, любуясь зрелищем. Маринка тем временем заставила девочку раздеться.

-Миша! – рявкнула Маринка. – А ну-ка, иди сюда! Давай, трахай её. Я кому сказала!

-Ты что, Марин… - виновато залепетал я. – Да как я могу… изменить тебе? Я не могу, у меня не получится, да и зачем это надо, это же статья петушиная…

-А ты и так опущенный! – сквозь скривленный рот выдавил Гоша.

Я молча «проглотил» и это оскорбление. «Ничего, ничего» – думал я про себя. – «Наслаждайся лёгкой победой, тварь паскудная. Я тебе это потом припомню. Всё сразу припомню!».

-Я кому сказала! – с пеной у рта кричала Марина.

-Я не могу – беспомощно процедил я.

-Ты видишь, как я её разукрасила? – прошипела она, безумно вытаращив на меня глаза. – Сейчас и тебя так же!

-Слушай, может быть, хватит? – вступился я. – Давай, я тебе за неё эти деньги отдам!

-А чего это ты, сучья рожа, за неё вдруг впрягаешься? – зашипела Маринка. – Ни хрена себе, заявочки!

Она стала бить меня кулаками по лицу. Сперва я даже не защищался, но потом мне это надоело, и я подставил руки для защиты…

-Ты что, оборзел? Куда руки суёшь?

-Хватит бить! – взмолился я.

-Хватит, говоришь? Хватит, говоришь. Он говорит – хватит бить – обернулась она к Гоше.

-Ничего – ухмыльнулся тот. – Сейчас я добавлю.

-Ладно, не буду больше – с деланной покорностью пробормотал я, и продолжал дальше терпеть. В мозгу пульсировала одна мысль: «Потом припомню! Всё сразу припомню!». Маринку я при этом выгораживал, считая единственным виновником её безобразного поведения этого ненавистного Гошу…

В конце концов, это развлечение им наскучило. Девчонка оделась, мы усадили её в машину, довезли до города, где и высадили на автобусной остановке.

… Через неделю после вышеописанного события состоялся ещё один пикничок – опять был Гоша, и ещё соседский мальчишка лет четырнадцати, заходивший к Маринке почти каждый день. Поехали мы на речку Пирита. Перед этим, правда, заехали на Кярбери, Маринка пошла в бар к этому кавказцу, а через минут двадцать вышла оттуда уже пьяная, вдобавок с деньгами и с бутылкой водки.

Что она там делала, в этом баре – я прекрасно понял. Но не подавал виду – а может, уже боялся? Ведь в этой компании я поставил себя именно таким – безвольным трусом, который никогда не говорит «нет», а потому его мнение абсолютно ничего не стоит, и на его вопросы можно не отвечать. Мало ли, что? Делай, что велят!

На речке они вновь занялись своим любимым развлечением – то бишь, стали измываться надо мной. Потом Маринке вдруг ужасно захотелось за руль…

-Во, во, давай! – оживлённо подхватил Гоша. – Давай, я тебя поучу ездить!

-Да вы что? – я пытался возразить. – Хотите оставить меня и без машины, и без прав? Ты – пьяная, без прав, малолетка – меня же вздрючат по полной программе!

-Заткнись, козёл! – рявкнул Гоша. – Вздрючат – и правильно сделают. Тебя давно пора дрючить во все дыхательные. Давай, марш назад!

«Будь, что будет…» - подумал я.

Кончилась поездка тем, что Маринка врезалась в дерево. Тут уже мне пришлось применить силу, чтобы отнять у неё руль. Хоть и с большой неохотой, но она всё же уступила. Зато, усевшись рядом, начала бить и ломать мои кассеты. Я не выдержал, и ударил её по рукам.

-Ты куда руки суёшь, чмо? – выпендрился Гоша. – Тебе что - их сломать, в самом деле?

-Нечего бить мои кассеты! – ответил я.

-Если бьёт – значит, надо – рявкнул он. – И не мешай ей бить! А то я начну тебя бить! Ты меня понял?

Я не ответил.

-Не слышу ответа! – самодовольно заявил Гоша.

-Понял – заглушив в себе голос протеста, покорно ответил я. В душу закрался страх: «а что мне за это будет?».

-Ты не смотри, что он такой худенький, такой нежненький – добавила Марина, с наслаждением ломая мои кассеты – Сука! – рявкнула она, порезав палец обломком коробки. – Игорь намного сильнее тебя, и если ты на него нарвёшься, тебе действительно будет очень-очень плохо.

«Ничего» - думал я про себя. – «Спокойно! Потом припомню! Всё сразу припомню! В самое неподходящее время, и в самом неподходящем месте. Главное – неожиданность. Ты не ожидаешь от меня ничего, думаешь, что я вообще ни на что не способен. Я и дальше буду усыплять твою бдительность, прикидываясь покорным. Потом исчезну из твоего поля зрения, чтобы однажды появиться, и нанести неизлечимую язву в твою Ахиллесову пяту!».

Наконец, мы подъехали к Гошиному подъезду на Маяка. Выходя из моей машины, он взасос поцеловал Марину в губы.

-Я буду тебя ждать – прошептала она.

-Чтоб больше я эту морду не видел! – заявил я, когда он ушёл.

Да и стоит ли вообще описывать весь этот кошмар, в котором я жил… Сейчас у меня с трудом в голове укладывается, как я мог вообще всё это терпеть, да и чего ради. Но тогда единственной радостью для меня было – когда я возил Марину к Наташе, или когда Наташа приезжала сама.

-Посмотри, Миша, что ты с собой делаешь – говорила мне она. – Зачем тебе нужно маяться этой дуростью? Она же играет с тобой, как ребёнок с игрушкой!

-Она со всеми так – отмахивался я.

-Тебе-то что, от этого легче? Посмотри, что между вами общего? Она никогда тебя не поймёт, потому что у неё мозгов на это не хватит! Ты для неё – не мужик!

-А кто же я тогда, в конце концов? – психанул я. Маринка постоянно повторяла, что я маленький ребёнок, который ничего не понимает, и которому всему ещё учиться, и я уже мало-помалу свыкся с этой мыслью.

-Ты не понял… Маринка – она такая, что её надо брать в ежовые рукавицы, и воспитывать – кулаком и палкой. Чтоб она слушалась. Иначе она так и будет с тобой играться. Как с мамой, с сёстрами – со всеми.

-Я пытаюсь ей объяснить, хочу, чтоб она хоть что-то поняла. Потому что позиция силы бессмысленна – для виду, может, с тобой и согласятся, а так – останутся при своём мнении.

-Это для здравомыслящих людей так. А такие, как она, только позицию силы и понимают. Так что брось её, и не мучайся. Неужели ты не можешь найти себе нормальную девушку?

… Почему же я тогда не понимал, что это был уже прямой намёк? Не понял я этого и тогда, когда Маринка, прямо при мне и Наташе, липла к какому-то мальчику, а Наташа пыталась флиртовать со мной. Я это воспринял попросту, как цирк, рассчитанный на Маринку…

Кстати, Маринка была, в довершение всего, безумно ревнива. Ревновала меня – к кому угодно и к чему угодно, а более всех – конечно же, к Наташе.

И вот настал переломный день.

Мы были как раз втроём – то есть я, Наташа и эта Маринка. Девушки, что называется, слегка поддали – уж Наташу-то Маринка уважала, и при ней не напивалась, не хлебала подпольную водку, предпочитая вино, как и сама Наташа. Затем решили, что Марина останется у Наташи, а я поеду домой, к своим родителям. Но тут Маринке почему-то приспичило заехать к себе домой, и мы отправились на другой конец города.

Пока Маринка ходила, мы вдвоём сидели в машине и разговаривали.

-Миша, хватит тебе уже валять этого дурака! Ты просто должен с ней порвать. Иначе я просто уважать тебя перестану. Что ты позволяешь ей с собой делать? Она даже мне хвастается, что ты перед ней пляшешь, как зайчик, а она в это время с мальчиками балдеет. Поставь ты хоть раз её на место!

Я в ответ лишь тяжко вздохнул.

-Ты знаешь, зачем она ходит в бар на Кярбери? Не догадываешься?

-Трахаться! – выпалил я.

-И ты так спокойно об этом рассуждаешь? – удивилась девушка. – Да, трахаться. Я с ней там была. Мало того, она сама липла к этим черножопым самцам, ещё и меня хотела им продать. Только со мной такие номера не проходят.

И тут из подъезда вышла Маринка, а с ней – Гоша Шувалов, и этот самый подросток. Они сели в машину.

-Короче, в бар! – скомандовала Марина. Я завёл машину, и спустя несколько минут мы уже были у бара. Они втроём дружно выскочили из машины, и мы опять остались вдвоём с Наташей.

-Надоел мне весь ваш детский сад – вздохнула она. – Сейчас вон, возьму такси и уеду домой!

-Пожалуйста, не уезжай! – взмолился я. – Я не могу оставаться здесь, с ними… в этой грязи!

-Тогда поставь её на место! Поступи ей вопреки! В конце концов, ты – мужик! А она этого ещё не знает. Она привыкла к маленьким мальчикам, и по-другому просто не умеет. Так почему ты под это подстраиваешься?

Тут к машине подошла Марина. Гоша и тот подросток стояли в стороне – разглядывали только что купленные у кавказцев пакетики с наркотой.

-Так, мы сейчас поедем на нашу «пивнушку» - категорично заявила Марина. – У нас с ребятами пикник. За руль сядет Игорь (так она называла Гошу, хотя его полное имя было вообще-то Егор), ещё заедем к пацанам. А ты, Миша, пойдёшь ко мне домой спать. Ты, Наташа, езжай домой…

-Ничего подобного не будет! – твёрдо заявил я, видя, как Марина меняется в лице от гнева и удивления.

-Ты…

-Не перебивай меня! – прикрикнул уже я на неё. – Во-первых, я тебе что сказал, когда ты мне машину разбила? Что или он – или я! Хочешь с ним – меня забудь! А к машине этого педика я на километр не подпущу!

-Игорь! – заорала Марина. – Иди сюда! И ты тоже! Этот сопляк тут на вас восстаёт!

-Чего ты там вякаешь? – прошипел Шувалов, доставая из кармана складной нож. Подросток тоже не дремал – мигом извлёк из-под полы куртки резиновые «чаки».

-Короче – я везу Наталью домой! – твёрдо сказал я. – А ты, Марина, хочешь – езжай с нами, нет – оставайся с ними. Договор есть договор. Хватит с меня. Поигрались в дурачка – и довольно!

Марина взъярилась, осоловело выпучила глаза, зашипела, как змея, из её рта пошла пена… Такой я видел её второй раз: первый раз был как раз тогда, когда она в припадке неистовой ярости избивала свою несчастную должницу за какие-то никчемные двадцать пять крон.

Одержимая припадком бешенства, Маринка ворвалась ко мне в машину, стала бить меня кулаками по лицу, плеваться, схватила коробку с моими кассетами и швырнула её на асфальт, после чего стала остервенело их топтать. Я оттолкнул её, и вдруг почувствовал, что мою водительскую дверь резко дёрнули на себя. Тут же я ощутил жгучую боль в плече – это были «чаки», а на уровне головы сверкнуло стальное, обоюдоострое лезвие «выкидухи».

-Я заберу у тебя машину! Я заберу у тебя всё из дома! Ты будешь лохом, ты будешь петухом! И домочадцев твоих прищучим! Ты не знаешь, какая у меня мафия крутая! – в безумии вопила Маринка.

-Проткни ему колёса! – заорал подросток. Я схватился за ручку, резко толкнул дверь, ударив того по голове, затем так же резко закрыл её и, что называется, вдарил по газам.

-Ну, вот и всё – сказал я Наташе. – Хватит, достали! Совсем обнаглели – мафией меня пугают! Где они мафию видели?

-Это просто слова – вздохнула Наташа. – С жиру бесятся. Не бери в голову.

-Ну, и пусть себе бесятся! – процедил я. – Во всяком случае, я с ней больше ничего общего иметь не желаю. Итак с ней сколько нянчился, как с грудным младенцем…

-Не говори так, Миша. Ты добрый, ты ещё и не то ей простишь…

-Простить – может быть, и прощу. В смысле – забуду. Вычеркну из жизни. Как будто и не было этого ничего. Но вернуться к ней – уж нет. Ни за что!

В тот день я был готов поспорить, ибо был уверен, что к Марине больше нет возврата.

-Наташа – обратился я, когда мы уже выехали из Ласнамяе, и ехали, огибая центр города, в направлении таксопарка. – Ты помнишь, тогда, у озера… Ты мне сказала, что я для неё не мужик, и всё такое прочее… - я никак не мог подобрать нужных слов.

-Я боюсь, ты будешь меня после этого презирать – ответила она.

-За что? – не понял я.

-Я хотела тебя у Маринки отбить.

Это был уже третий прямой намёк с её стороны, который я опять-таки не понял. Не предпринял никаких попыток к тому, чтобы сойтись с Наташей, хоть я и хотел этого. Но мы с ней оставались лишь друзьями, и ни один из нас не делал ничего для изменения этого положения. Каждый ждал инициативы со стороны другого.

Тем не менее с того дня мы с ней почти всё время проводили вместе. Она меня познакомила со своими старыми друзьями, а я её – с Андреем Поповым. Мы много времени проводили в разъездах, по ночам «тусовались» в «стекляшке», куда я на время заделался «играть в такси», чтобы к концу отпуска окончательно отойти от пережитых нелепостей и кошмаров, и вернуться на работу уже в нормальном состоянии. А то в последнее время из-за постоянного недосыпания и нервного перенапряжения у меня и на работе уже ни черта не ладилось, и всё просто валилось из рук вон.

Андрей и Наташа сразу сдружились. Потом уже выяснилось, что они знакомы уже ой, как давно. А я уже даже стыдился рассказывать Андрею о подробностях своей «семейной жизни» с этой дурочкой. Действительно, стыдно: взрослый мужик, а пляшет на цыпочках перед какой-то полоумной малолеткой!

-Близко всё к сердцу берёшь! – сказал Андрей. – Сразу бы заткнул ей рот, сказал: ты чего, на кого горланишь? Молодая ещё на меня орать! Ничего. Дурной опыт – самый полезный…

Давал он мне советы и насчёт Наташи. Я, уже после, умом анализировал – всё ведь оказалось верно! Действительно, ведь и она чувствовала между нами некое «родство душ». И хотела помочь мне преодолеть… как и в своё время Валя. Но мой проклятый комплекс оказался сильнее. И мы с Наташей так и оставались просто друзьями.

А ведь внял бы я тогда советам Андрея, было бы всё по-другому. Кто знает, может, даже сблизился, и был бы счастлив с этой женщиной. И её судьба сложилась бы более благополучно, окажись тогда я рядом.

Но в действительности всё оказалось совершенно по-другому. Те два дня, которые я проклинаю и поныне.

…В один прекрасный день мы – то есть я, Наташа и её дальний родственник Денис по прозвищу Дэн, со своей девушкой – решили прокатиться в Валга-Валка – приграничный город Эстонии с Латвией. А поехали мы туда по Наташиной инициативе – она хотела увидеть своего отца, которого не видела уже много лет.

Туда я гнал через Пярну. Настроение у всех было весёлое, задорное. Дэн – тот вообще развлекал нас по полной программе своими забойными шуточками и анекдотами.

«Я люблю твою походку, я люблю твои глаза. Я люблю твою улыбку, я люблю тебя…» - заливался Евгений Осин из динамиков.

-Коза! – в такт ему вставил Дэн, что вызвало всеобщий взрыв смеха.

После Пярну, когда свернули с главной магистрали на Валгаскую дорогу, последовало предложение остановиться, «подышать свежим воздухом». Невдалеке на лугу паслись коровы.

-Далеко, далеко, на лугу пасутся Ко…! – пропел я.

-Блатной таракан с зоны откинулся – парировал Дэн. – Идёт через поле, усы веером, лапы граблями. А там коровы пасутся, и бык с ними. Наступил бык на таракашку, а он-то блатной, в натуре! Ну, помирает таракан этот, и кричит: «Кого – меня! Копытом в грудь! И кто – бычара!»

Так, шутя, смеясь и оборачивая в шутки всё увиденное и услышанное, мы и добрались, наконец, до Валги. Триста километров пути показались поездкой в соседний двор.

Но там нас ждал неприятный сюрприз.

Дом, в котором жил Наташин отец, оказался по ту сторону границы. А документов у нас на четверых был только лишь один – мои права.

И сколько мы с Наташей ни упрашивали местных стражей - они оставались непреклонны. И пришлось возвращаться в Таллинн ни с чем. На заправке заправились – и бензином, и водочкой. С досады упились все до чёртиков – кроме меня, естественно. Я же гнал свой «Москвич» по ночной трассе, выжимая из него всё, что возможно, обгоняя колонны лесовозов, шедших с юга в Таллинн…

А через пару дней после этого вояжа решил я всё-таки заехать к Марине – чтобы забрать оставшиеся вещи. Естественно, туда я направился не один – взял с собой Наташу, и, для пущей надёжности – Андрея.

Этот день и стал тем самым днём, что, в конечном итоге, и сломал мне всю оставшуюся жизнь. Тем самым днём, к которому я постоянно мысленно возвращался. Если бы я в тот день поступил иначе, не пошёл бы на поводу неизвестно у чего, на что мне впоследствии намекали – и Наташа, и Анжела, ну, а тем более – Андрей.

… Мы подъехали к Маринкиному дому. Машину я оставил не перед её подъездом, как обычно, а чуть в стороне. Решили так: пусть Наташа поднимется наверх, к этой Марине, а мы с Андрюхой подождём в машине. А там уже и видно будет: если эта маленькая дрянь опять начнёт буянить, то поставим её на место.

Наташа направилась в подъезд, а ко мне подошла Маринкина младшая сестра, Кристина – ей в ту пору было десять лет – и затараторила:

-Мишка, ты знаешь, Маринка так из-за тебя страдает! Она уже таблетками травилась, всё ходит, плачет: где Мишка, где Мишка… Она говорит – больше не будет издеваться над тобой, она тебя так любит…

Я обернулся в сторону Андрея – тот ухмылялся над Кристинкиным бессвязным лепетом. Та же продолжала тараторить без умолку, и наконец, изрекла:

-Она беременна от тебя!

Андрей в ответ на это рассмеялся. А я растерялся. И тут как раз из подъезда вышла Наташа.

-Она хочет с тобой поговорить – сказала она.

-Интересно, о чём? – презрительно съязвил я. – Опять с претензиями?

-Да нет, наездов пока не предвидится – задумчиво произнёс Андрей. – Они понимают, что если сразу начнут хамить, то проиграют. Она будет плакаться и подлизываться. А хамить она начнёт тогда, когда ей будет всё можно. То есть с завтрашнего дня. А ты будешь опять плясать перед ней на цыпочках, как шёлковый, и уже слова сказать не сможешь.

Наташа с удивлением и негодованием посмотрела на Андрея.

-Вот увидишь – подтвердил Андрей.

И тут вышла Марина.

-Выйди из машины! – заявила она, и я вышел.

-Покорно вышел – заметил Андрей. – Дурак, лучше бы через форточку с ней общался…

Он приоткрыл дверь, и обратился уже к Маринке:

-Ты сначала с людьми поздоровайся, а потом уже начинай базарить!

-Не твоё дело, кто ты такой вообще? Чего ты лезешь? Я сама разберусь! – своим обычным, властно-визгливым тоном заявила Маринка.

-Так, ты не ори, во-первых! – урезонил её Андрей. – Глотку свою побереги! Кто много орёт, у тех глотки быстро рвутся, так что тону поубавь.

-Ну что – давай мне бабки! – нагло заявила Марина.

К такому обороту я был вполне готов, и тут же парировал:

-Ты и так на мои денежки довольно погуляла. Иди теперь, тряси своего поганого Гошу!

-Во-первых, он не поганый, а во-вторых, он не мой. Он мне просто друг, вот и всё.

-Так значит, ты теперь с ним? – ухмыльнулся я.

-Я ни с кем – чуть не плача, ответила Марина. – Кому я теперь нужна? Кто меня теперь возьмёт? Я беременна! Ты знаешь об этом?

-Кто-нибудь найдётся, да возьмёт – пробормотал я.

Тогда она совсем переменила свою тактику.

-Да кто найдётся, если мне никто не нужен, кроме тебя? Ты ведь знаешь, я тебя люблю…

Она стала вешаться мне на шею, осыпать всё моё лицо поцелуями…

-Что ты делаешь со мной, Мишка… Ты знаешь, как мне плохо без тебя… Что мне теперь делать?!

Её глаза наполнились слезами. Может, мне так просто показалось – но мне стало её жалко. Чёрт с ним, организую я ей аборт, и адью… Я обнял Маринку, стал её утешать. Хотя на подсознательном уровне это была вовсе не жалость, а страх и чувство вины. Ведь не хотел я там оставаться, чёрт возьми! Не хотел возвращаться к этой проклятой Марине, хотел забрать свои вещи, высказать всё, что о ней думаю, и убраться восвояси. Но меня держал закравшийся червячок страха: а что мне за это будет? Ещё и проклятый комплекс вины: а вдруг и вправду это от меня она беременна? Хоть умом я и понимал, что быть такого не может.

Я робко подошёл к машине. Андрей и Наташа закрыли двери снаружи. Они всё поняли.

-Ну, что я тебе сказал? – усмехнулся Андрей. Слова эти были обращены Наташе, но Андрей с пренебрежением глядел на меня. Не в силах выдержать его взгляда, я отвёл глаза.

-Миша, давай отойдём – сказала Наташа.

Мы отошли в сторону. Наташа, с мольбой в голосе, говорила:

-Ну, что ты тут слюни распустил? Чего её жалеть? Она сама бегала, гуляла, с письки на письку прыгала, а как доигралась, так и заныла! Ты что – веришь в её эти бредни? Да даром ты ей не нужен! Она просто делает то, что сказала ей её мама – вернуть тебя любой ценой! Я же была там, я всё слышала!

-Я просто…

-Что – просто? Что ты стоишь, как в воду опущенный? Поставь ты себя мужиком! Скажи ей: с кем спала, туда и топай! Забери свои вещи, и поедем! Или что, ты уже подписался? Остаёшься? Опять будешь прозябать у неё? Терпеть все её выходки? Всех её мальчиков?

-Понимаешь – она беременна, и это надо…

-Что – надо? А причём здесь ты вообще? Ты знаешь, какую яму ты себе роешь? Куда ты лезешь?

Но тут в наш разговор вмешалась Маринка.

-Вот что, Наташа, и этот, как его там. Мы с ним живём, как муж и жена, и у нас скоро будет ребёнок. А вы не суйтесь в мою жизнь, и не лезьте ставить мне условия! Он – мой, и с ним я разберусь сама.

Наташа, чуть не плача, сказала:

-Делай всё что хочешь, только не возвращайся!

-Поздно! – самодовольно заявила Маринка. – Он вернулся! Он на коленях ко мне приполз! Да и куда он вообще денется…

-Всё, Наташка, пойдём – сказал Андрей. – Нечего нам тут делать!

Он взял её под руку, и они пошли в сторону автобусной остановки, рядом с которой находилась и таксостоянка.

-Может… - робко сказал я, кивнув на машину.

-Ты что – шестёрка, чтобы их возить? – взъярилась Маринка. – Пускай на автобусе едут!

-Да нет, мы на такси поедем – обернулся Андрей. – А на автобусе ездить будешь ты.

-Андрей! – окликнул я его. Но ни он, ни она не обернулись. Они сели в тёмно-зелёный «Мерседес – 123» - добрая половина такси в городе были именно такие, 123-ие «мерсы»… И «Мерседес», моргнув левым поворотником, тронулся, оставляя меня с этой проклятой Маринкой, и увозя от меня Андрея и Наташу – её, теперь уже, навсегда.

-Ну, чего ты на них смотришь? – раздражённо прошипела Маринка. – Давай домой!

С тупым безразличием я побрёл за ней. Настроение было мерзкое. Чувство полнейшей опустошённости и противной горечи. Чувство собственного бессилия, и полного отвращения – к этому дому, к этому подъезду, к этой Маринке и всей её семье. И к самому себе – почему я снова здесь, снова должен играть в прятки с самим собой, обманывать самого себя, и терпеть, терпеть, терпеть…

-Ну что – явился, не запылился? – едва завидев меня, заявила Маринкина мамаша, тупая, ворчливая и грубая особа, которую я не переваривал. За всё время я не слышал от неё ни одного доброго слова в чей-либо адрес. Она лишь на всех покрикивала, да всех поносила. Она ненавидела своих детей, а дети, в свою очередь, так же ненавидели её. Но она твёрдо знала, чего ей в жизни надо, и знала, как этого добиться. Несмотря на скудость ума и хронический алкоголизм, она была хитра и изворотлива, как лиса, и хорошо умела приспособиться ко всему, чему угодно. Так же было и в этом случае.

-Нагулялся, прохиндей хренов! – продолжала она поучать меня. – Тоже мне, нашёлся! В постели – так герой, на молоденьких прыгать! А как за свои поступки отвечать – так сразу в кусты!

-Никуда он не денется! – самодовольно ответила ей Марина. – Пусть только попробует! Что я тебе говорила?

-Ты тут не выступай – проворчала мамаша. – Уже попробовал.

Позже я узнал от Сашки-Щорса – единственного среди Маринкиных знакомых, с которым я мог ещё более-менее поговорить – что между Маринкой и её матерью, когда мы разругались и я уехал с Наташей, был разговор примерно такого содержания.

-Сама виновата – заявила мать. – Ни с кем обращаться не умеешь, только пьёшь, гуляешь и орёшь на всех. Вот он и плюнул. Что он, родной, что ли, терпеть твои выходки?

-Потерпел – и ещё потерпит! Он ко мне ещё на коленях приползёт, и будет у меня прощения просить. На него просто рявкнуть надо, и показать, где его место. И он уже никуда не денется. А то ему же хуже будет.

-Ну, что ты ему сделаешь? Тоже мне, деловая колбаса нашлась…

-Я его в покое не оставлю – категорично заявила Марина. – А он – чмо. Быстро припухнет, и будет делать всё так, как я велю.

И в подобном роде Маринка спорила со всеми. Даже тот же самый Мурат – и тот был почти уверен, что уж после таких выходок я с этой Маринкой, образно выражаясь, срать на одном гектаре не стану.

Но у тёти Лиды были свои планы. И когда у Маринки начались определённые симптомы, для мамаши это был подарок судьбы. И она стала бегать по инстанциям: соцобес, комиссия по делам несовершеннолетних, психоневрологический диспансер, школа-интернат для умственно отсталых детей, в котором и училась Маринка. Мама побуждала дочку – вернуть меня любой ценой, а уж она ей и поможет меня женить. Мол, Марина – несовершеннолетняя, отсталая, стало быть, ответственности за свои деяния она не несёт; а я, такой-сякой, совратил несчастную девочку, и теперь ещё права качаю. Позиция Лидии Захаровны была непреклонной.

-Вот, давайте. Расписывайтесь, а там не знаю. Или со своими родителями говори, чтобы там жить, или квартиру ищи. Тем более, ребёнок ещё будет, а здесь и так детей полон дом. Сумел ребёнка заделать – сумей и прокормить, и воспитать.

Я пытался возразить.

-Что ты собираешься делать с ребёнком? – спрашивал я Марину. – Избавляйся от живота, пока не поздно!

-Чего? – отразила мамаша. – Ты что, предлагаешь скоблиться? Хочешь мою дочь калекой на всю жизнь оставить? Ты и так ей всю жизнь сломал, кобель несчастный.

После этого я больше не поднимал тему об аборте. Предпочёл занять выжидательную позицию, полагая, что Маринка сама, в конце концов, это сделает. Но и здесь я снова просчитался – я дал им в руки козырь, которым они загнали меня в угол. Сей козырь заключался в моём страхе перед будущим: что будет, если Маринка родит. Сама Маринка, в силу своего уровня интеллекта, просто не осознавала, какую ответственность влечёт за собой материнство. Зато прекрасно видела, в какой шок это обстоятельство повергает меня. И она этим воспользовалась – конечно, за этим стояла её мамаша, которая и давала дочке «умные советы», но при моём тогдашнем состоянии это действовало наверняка. Они постоянно вызывали во мне чувство вины и страха. Теперь Маринка дала себе полную волю – она позволяла себе всё, что в голову взбредёт, я же оказался в положении настоящего раба. На каждую мою попытку так или иначе изменить положение, следовали «дежурные» контрудары. Когда я пытался заговорить о необходимости избавиться от живота, мне вменялось в вину – мол, всю жизнь девчонке покалечил, а теперь решил удрать. Ишь, какой хитрый! Когда Маринка напивалась, собирала компании подростков, бесчинствовала – я был обязан всё безропотно сносить; а стоили мне пытаться её урезонить – в ход шёл всё тот же козырь: мол, заделал живот, а теперь ещё и выступаешь тут! Моя жизнь превратилась в сплошной кошмар, я был в полнейшей растерянности, у меня было единственное желание – чтобы меня, наконец, оставили в покое… И я не чувствовал в себе абсолютно никаких сил, чтобы хоть как-то всему этому противостоять. Я боялся, что «будет ещё хуже». Поэтому я попросту пустил всё на самотёк: чем-нибудь, да всё это кончится.

Андрей оказался прав – Маринка действительно забрала у меня ключи от машины, и я стал ездить на работу на автобусе. А после работы я приходил туда, и вновь видел ту же самую картину – пьяная в хлам мамаша, оборванные и «занюханные» толуолом дети, пьяная Маринка, постоянно чего-то требующая и попрекающая всем, чем только можно. Мой жёлтый «Москвич», ставший местом сборищ, а в моё отсутствие на нём катались все, кому не лень. То есть, все те, кому Маринка доверяла ключи, а более прочих – Гоша, которого я уже люто ненавидел. Потому что когда приходил он, с новой силой повторялись прежние унижения, оскорбления и издевательства. Ещё пуще прежнего.

-Так, Мишутка! – заявила мне она однажды, когда я пришёл с работы и застал её с Егором, оба были пьяны. – Мне срочно нужны деньги. Тысяча крон.

-У меня нет денег! – ответил я.

-А почему меня это должно трахать? – возмутилась она. – Ты работаешь? Получку получаешь?

-Я же тебе всё отдал! – процедил я.

-Ах, вот ты как заговорил! – взбеленилась Маринка. – А на какие, спрашивается, шиши ты с Наташкой шлялся? На машине рассекал, по барам ошивался! Значит, есть у тебя деньги! Так давай их сюда! Строит мне тут из себя бедного!

-Это были не мои деньги. Бензин мне заливали, а в баре тоже не я банковал. В такси я играл, понимаешь? А сейчас ты мне вообще на машине ездить не даёшь…

-Лечить ты будешь, вон, Наташеньку, шлюху сраную. Короче, мне нужны деньги, ты понял или нет?

-Где я тебе их возьму? – простонал я.

-А кто должен думать? Только лишь бы жрать, срать да на машине кататься! Обнаглел совсем! Видишь, Игорь? Я, значит, недоедаю, живу, как последняя скотина, одеваюсь в тряпки, а этот ни черта не чешет свою задницу. Ещё и ребёнка мне заделал, и только долдонит: делай аборт! Чтобы бросить меня. Потрахал, искалечил – и выкинул вон. Сколько я могу ещё страдать из-за тебя? – это было обращено уже мне. – Что, думаешь, раз я молодая, так теперь всё можно? Что я дура и ничего не понимаю? Короче, так. Надоело мне с тобой церемониться. Всё жалела я тебя, жалела. Хотя мне, вон, говорили: что это там за козёл у тебя, ещё выкобенивается! Давай его «отрихтуем» хорошенько, ещё и на бабки посадим! Да любой нормальный парень готов тебя, как таракана, раздавить. Потому что ты чмо и ублюдок.

-Чего ты вообще от меня хочешь? – выдохнул я.

-Давай деньги, сука! – завопила она. – Ещё будет мне тут дурачком прикидываться, который ничего не понимает. Ты мне денег должен, ты знаешь об этом? Много должен! По жизни должен теперь! Если бы не ты, я бы сейчас знаешь, как жила? Господи, с кем я связалась, с недоноском каким! На кого я променяла свою жизнь, свою молодость…

Я собрал остатки последних сил:

-А что же ты, такая хорошая, общаешься со мной, таким плохим? Вот и живи со своими хорошими, раз я такой плохой и тебя не устраиваю.

-Да? – она распалялась всё больше и больше. – А ты не думал о том, что я теперь калека? Я никому не нужна! Кто теперь меня возьмёт? Надо мной все смеются: ни фига себе, от такого ублюдка, у меня ещё и ребёнок будет! Из-за тебя мне стыдно людям в глаза смотреть! Вон, Игорь – и тот всегда говорит: Маринка, как ты такого урода терпишь? Где ты вообще его подобрала? Пожалела я тебя, что ты – такой голимый, такой отшитый, на хрен никому не нужный, вот, из жалости и подобрала. А ты… Мне так в душу никто не срал!

-Вот и не буду больше срать – с досадой сказал я.

-Ты чего – думаешь, так просто уйдёшь отсюда? – впервые подал голос Шувалов, тихо, но властно, угрожающим тоном. Я посмотрел в его колючие глаза, и медленно перевёл взгляд на зеркало.

Шувалов выглядел лет на семнадцать. Худенький, хрупкий, но чрезвычайно наглый и самоуверенный тип. А в зеркале я увидел живого мертвеца. За то короткое время, что прошло со дня моего знакомства с Маринкой – около трёх месяцев – я похудел до полного истощения. Кожа да кости. Мешки под глазами. Бледное лицо со впалыми щеками и вечно испуганным, бегающим взглядом. Руки, ещё так недавно крепкие, тренированные руки атлета, теперь являли жалкое зрелище худых, как плети, дрожащих, как у алкоголика с жесточайшего похмелья. Я не мог уже переносить никакой нагрузки – ни физической, ни психической – тотчас утомляясь, и впадая в шок, что «дальше будет ещё хуже». И со стороны это было особенно заметно – у меня настолько сдали нервы, что я уже совершенно не мог сколько-либо держать себя в руках, и всем своим поведением выдавал свою растерянность и беспомощность. И они это видели, потому что это было яснее ясного. И для них всё стало легко и просто – они знали, что стоит на меня прикрикнуть – и я безропотно всему подчинюсь, лишь из страха, что мне за это будет, если я откажусь повиноваться. Потому что морально я был полностью сломлен, разложен до предела. Моя воля, моё мышление – всё было буквально парализовано постоянными страхом, унижением, чувством собственной вины, стыда и неполноценности. Теперь я стал физически слабым, движения стали раскоординированы, как у больного «дауном». И я понял, что теперь уже Гоша сильнее меня, хотя ещё недавно было наоборот. И он это чувствовал. Он чувствовал, что теперь я его боюсь, и что это даёт ему власть надо мной. И я это чувствовал тоже.

-Ладно, мне пора на стрелку, к пацанам – сказал он, выпив полстакана водки.

Я же заметил, что его уход связан с другим обстоятельством: у них с Маринкой просто кончилась водка. Две пустые бутылки валялись на полу вперемешку с окурками, объедками и прочим мусором.

-В общем, Марин, ты, если что – сразу ко мне. Уж я-то его воспитаю. А ты, парниша, делай выводы. Смотри, я завтра приду, проверю!

Он презрительно похлопал меня по щеке, и ушёл. А Маринка вскоре вырубилась пьяная. Я же долго не мог уснуть, всё терзаясь страхом: что день грядущий мне готовит? И лишь утешал себя мыслью, что это был с их стороны просто пьяный трёп.

Но это вышло не совсем так.

На следующий день, придя с работы, я застал ту же картину – Маринка, Гоша, водка, гора мусора…

-Привет – вяло пробормотал я, делая вид, как ни в чём не бывало.

-А чё привет? Чё я буду делать с твоим приветом? – завопила Маринка. – Ты деньги принёс?

-Откуда? – тяжело вздохнул я. – Получка только…

-А мне насрать, когда твоя получка! Сам виноват, что так мало получаешь! Ни черта не умеешь, только бегаешь, шестеришь…

-А интересно, что ты всё это время делал? – вмешался Гоша.

-Ты ушёл – он спать лёг! – нагло заявила Маринка. – Какие мы усталые! Нас не трогать! И насрать на всё! Совсем обнаглел.

-Так, чудненько – Гоша поднялся и подошёл ко мне. – Значит, ты вчера лёг спать. А ты что, хочешь осложнений?

-Каких ещё осложнений? – я совершенно был выбит из колеи.

Тот ударил меня в челюсть, и я почувствовал, что сейчас разревусь, как младенец.

-Ты чего – не понял, я тебя спрашиваю? Чего ты дрых вчера?

-Мне на работу вставать рано…

-Это меня не волнует! – он ударил меня ещё раз. – Что ты вчера должен был делать?

По моим щекам градом струились слёзы, и я ничего не мог с собой поделать.

-Мало тебе! – заявила Маринка. – Игорь и то жалеет, так, просто тебя учит. Если бы он тебя хоть раз ударил, тебе бы вообще пришлось всю жизнь смеяться!

Честно говоря, в тот момент мне только того и хотелось. Всю жизнь смеяться. Ничего не видеть, не знать, не понимать, не чувствовать. Ни на что ничем не реагировать. Но я не мог – мне мешал страх…

-Я должен был идти искать деньги – сквозь слёзы процедил я, и тут же получил ещё один удар.

-А что же ты, миленький, спать лёг? – прошипела Маринка. – Думал, Игорь не придёт? Не тут-то было! Он теперь будет каждый день приходить, правда?

Я молчал. Мне было нечего сказать.

-Ты что – глухонемой? – продолжала она. – А как же я? Что мне теперь делать? Сегодня утром мне нужна была тысяча крон! Теперь мне нужно уже две тысячи!

-А он не понимает! – подхватил Гоша, и ударил меня кулаком в живот. – Не понимает! – и ударил меня ещё раз. – Теперь ты понял? – он ударил меня в нос, и я почувствовал солёный привкус крови. – Понял? – на сей раз удар пришёлся в зубы, и после этого он вытер свои руки об мою одежду.

-Он и не поймёт! – измывалась Маринка.

-Поймёт! – рявкнул Гоша. – Сегодня к одиннадцати жду тебя с деньгами. Не вернёшься – хуже будет. Мне играться с тобой надоело. Смотреть, как ты Маринке жизнь поганишь, хорёк вонючий, я больше не намерен. В общем, ты понял. Где ты возьмёшь деньги – твои проблемы.

-Пусть родителей своих трясёт! – заявила Маринка. – А то они там совсем зажрались, хрюни старые. Что мамаша вся такая из себя строит: ах, какая! А папаша вообще урод. Ленин долбанный! Моя мать почему-то тебя кормит, поит, ты тут вообще зажрался, а твои родители такие недотроги! А то, что ты мне тут ребёнка настрогал…

Такого я уже не мог стерпеть, и закричал:

-Слушай, ты! А тебе не кажется, что ребёнок этот вовсе и не мой?

-Ах ты, сука! – только и услышал я в ответ. Дальше я оказался на полу, чувствовал, как меня пинают, тычут лицом в кучу мусора.

-Я слышал, о чём ты говорила с Наташкой! – кричал я. – И со Щорсом, и с Ингой! Ты же сама не знаешь, от кого беременна! – кричал я, забиваясь в истерике, захлёбываясь слезами, соплями и кровью.

-А вот за эти слова ты ответишь! – рявкнул Гоша.

-Ишь, как заговорил? Теперь уже ребёнок не его! – возмущалась Маринка.

-Сейчас я ребятам позвоню, ты тут сосать у всех будешь! – авторитетно заявил Гоша.

-Зачем сосать? Чтобы я вообще со стыда сгорела, что с вафлёром в одной постели сплю?

-А что ещё с ним делать? Пусть за базаром следит! Короче, так. Если бы не Марина, ты бы тут уже язычком наяривал. Давай-ка, извинись. На колени, козёл!

-Извини… Извини, дорогая – бормотал я сквозь слёзы, стоя на коленях.

-Ну, а чей ребёнок, всё-таки, ты знаешь? – издевательски-снисходительным тоном проблеял Шувалов.

-Знаю… мой. Ребёнок мой… конечно, мой, чей же ещё?

-Вот видишь? Ну, и что теперь Марине делать?

-Как – что делать… ничего не делать… как сама захочет…

-То есть – пускай рожает? – настырничал тот, и я видел в глазах их обоих блеск садистского злорадства. Они наслаждались, причиняя мне боль и унижения.

-Ну… как хочет…

-Да или нет? – повысил голос Шувалов.

-Да… пусть рожает…

-Слышала, Марина? Он хочет ребёнка! Так вот, Мишаня, встань и скажи ей это сам. Что, я, что ли, за тебя должен объясняться?

Я покорно повиновался – поступить иначе было просто выше моих сил. И лишь в мозгу подспудно пульсировало: «Потом припомню… Всё сразу припомню… Только дайте мне отойти от всего этого, восстановить силы… И я обрушу на тебя всё сразу. На всю жизнь пожалеешь. Никогда больше не захочешь унижать людей!».

-В общем, Марин… - пробормотал я. – Если хочешь – рожай…

-И не дай Бог, ты полезешь обратно в отказку! – добавил Шувалов. – Твой базар я засёк, залупнёшься – не знаю, что с тобой будет. Любому петуху на зоне тогда будет лучше, чем тебе. У меня ребята не шутят – если ты сам такое чмо, так пусть родители за тебя раскошелятся.

-При чём тут мои родители? – я сделал последнюю попытку.

-А почему ты ещё здесь? – ответила Марина. - Ты знаешь, сколько тебе времени осталось до одиннадцати? А ещё ребёнка решил завести! Короче, надоело мне тут с тобой нянчиться, иди, и без денег не возвращайся! Спасибо, Игорь, хоть ты мне помог, а то совсем, козёл, от рук отбился.

-Не отбился, принесёт он деньги, как миленький! – тот опять презрительно похлопал меня по щеке. – Ой, а я думал, ты уже в автобусе! Чего ты тут стоишь?

-Я думал, на машине я быстрее управлюсь… - пролепетал я.

Они дружно рассмеялись мне в лицо.

-На какой машине? – заорала Марина. – На моей?

-Хватит, Марин, время тянуть – сказал ей Гоша. – Он и так теперь всё понял. Мишаня, я считаю до двух. Если после этого я тебя ещё здесь вижу – ты меня понял. Всё, давай бегом!

Сломя голову, обезумевши от страха и отчаяния, я во мгновение ока покинул квартиру, несясь к автобусной остановке. Меня душили слёзы бессильной ярости. Я осознал, я почувствовал, что происходит: меня опустили… Пусть не актом мужеложства, но всё же…

Я сидел на этой чёртовой автобусной остановке, и плакал, как грудной младенец. Меня жгла обида: почему, почему всё так получается? Почему эта малолетняя шлюшка позволяет себе всё, что заблагорассудится, а я ещё и кругом виноват оказываюсь! Меня злило то, что я пять лет занимался в спортзале, ежедневно перекидывая горы металла, а теперь за считанные месяцы стал хилым астеником! На днях я на работе взвешивался – 48 килограмм! Полгода назад было за восемьдесят; попадись мне тогда этот Гоша, и начни вякать – да я бы его придавил хотя бы одним весом! Зато теперь приходится мириться с тем, что есть, а не прикидывать всевозможные «если бы».

И я решил поехать к Андрею. Наверное, он мне поможет – ведь мы всегда с ним друг друга поддерживали. Уж не один пуд соли мы вместе съели, столько всяких делов на пару прокрутили…

Я утёр слёзы рукавом, и сел в 51-й автобус. Мне вспомнились слова Андрея – «а на автобусе ездить будешь ты». Я тогда не особо воспринял эти слова, мне казалось, что эта дурацкая история продлится от силы несколько дней. В моём мозгу отчётливо запечатлелась Наташина фраза – я до сих пор вспоминаю эти слова, ибо именно это и решило, в конечном итоге, всю мою жизнь – «Делай, всё что хочешь, только не возвращайся!».

Ведь не хотел же я возвращаться! Ведь мне было хорошо, когда я, наконец, избавился от этого придурочного общества, и входил в нормальную колею. Когда рядом были – Андрей, Наташа, ещё - ну, пусть не друзья, но, во всяком случае, приятели. Когда вся моя жизнь проходила на колёсах «Москвича» - ведь именно тогда, с лёгкой руки Андрея, я познакомился уже со своей нынешней профессией: я «играл в такси». Перед моими глазами проносились картины – поездки по ночному городу, шоссе, знакомые лица – и все эти картины неизменно обрывались фразой:

-Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!

-Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!

-Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!

Ведь не хотел же я возвращаться, чёрт возьми! Не за этим я туда ехал! Как мне теперь не хватало этой тёплой дружеской атмосферы взаимопонимания, романтики «походной» жизни, «Москвича», Наташи, даже Андрея! Теперь же я был скован по рукам и ногам, вынужден был общаться не с теми, с кем интересно, с кем приятно, а со сборищем умственно отсталых садистов. Делать не то, что мне нужно, не то, что хочется, а заниматься разной чепухой. Как предыдущие Маринкины мальчики – ведь и им же тоже приходилось терпеть нечто подобное…

-Н-да, Михей – встретил меня Андрей, скептически оглядывая мой скудный внешний вид. – Проходи, рассказывай, как ты докатился до такой жизни…

Он привык видеть меня другим – крепким, подтянутым, всегда знающим ответ на любой вопрос. Уже столько разных «тем» мы с ним «прокрутили», где я генерировал идеи – что бы такое «наворотить», а он уже решал организационные вопросы. Теперь он видел меня совсем иным – исхудавшим, затравленным, неряшливым, опустившимся…

-Андрюха, я больше так не могу. Доконали меня! Мало, я у них в семье хуже скотины всякой, да ещё всякие уроды ходят, измываются, а я слова сказать не моги…

И я ему рассказал о том, что я вытерпел за всё то время, что мы не виделись.

-Теперь вон, ещё денег трясут, шпаной грозят – что сосать заставят, родителей тронут… И на всё один ответ: что я ребёнка заделал, а теперь ещё и выступаю. Ты знаешь, что мне Гоша… - я непроизвольно разрыдался. – Ведь всего год назад я бы его прихлопнул, как таракана! А теперь он, вон, меня разукрасил! И заставил меня признаться – что ребёнок мой. А теперь говорит: не принесу две тысячи – придут ребята и сосать заставят.

-И ты, конечно, подписался. А завтра он с тебя миллион баксов потребует – ты тоже подпишешься?

-Андрей, что мне делать? Это же беспредел!

-С одной стороны, да – стал рассуждать Андрей. – Ты сейчас нездоров, перенёс истощение, и ещё Бог знает, что; а он этим пользуется, и давит силой. Можно сказать, беспредел. А с другой стороны – это ваши семейные проблемы. Мне в западло в них соваться.

-Что значит семейные?

-Миша, ты же взрослый, грамотный мужик! Вспомни, сколько ты всем советов надавал! Здесь мы имеем дело чисто с семейной сценой. Гоша тебя просто на место поставил. И тут он прав – я бы на его месте так же сделал. Только покрасивее. Без пошлости и рукоприкладства. Опять не понял? Если ты этой, как её там, Марине – муж…

-Какой я ей муж? – я сорвался на петушиные нотки.

-Миша, ты пришёл ко мне за советом, а сам лезешь кричать и перебивать. Кричать вредно – глотка порвётся. А ещё раз перебьёшь – всё, разговор окончен.

Никогда ещё Андрей не говорил со мной так свысока. Это, наверное, 92-й год аукается. Когда я с ним так же разговаривал. Когда у него были подобные проблемы со Светкой Гореловой, падчерицей Чингисхана, а я взял на себя роль «детектива» и «правдоискателя».

-Ладно, Андрей, извини – это всё нервы…

-Владеть собой надо – мужик как-никак… В общем, так. Ты ей муж, а Гоша – названный брат. Если бы у меня была сестра, и муж с ней плохо обращался, впроголодь держал да скандалил по каждому поводу, да ещё и заявлял бы, что ребёнок, видите ли, чужой – я бы такого обработал, да почище Гоши твоего. А этот ваш расклад ты установил сам. Ты сам установил в той семье такую иерархию.

-От меня там, по-моему, вообще ничего не зависит.

-Теперь – уже конечно, ничего! Но в тот день от тебя зависело всё. Ты пришёл – и ты вернулся. Явился с повинной, приполз на коленях – да, да, так со стороны это выглядит. Не она к тебе прибежала, а ты к ней! Нас с Наташкой отшил, и поплёлся за ней, как ягнёнок. И этим самым ты во всём и расписался. Что ты со всем миришься, и принимаешь все эти условия – из-за ребёнка. Ты ведь ей говорил: или я, или Гоша! Она шлялась с Гошей? Но ты вернулся – значит, ты подчиняешься тому, что Гоша будет, и что будет всё по-старому. Ты говорил – или я, или водка? Говорил – или я, или мальчики? Гулянки, наркота, что там ещё? Бар этих черномазых… Но ты же вернулся! Значит, ты и это принимаешь! А главное – ты, несмотря на всё вот это, вернулся, и даже не упрекнул её ни в чём – лишь только услышал, что она беременна! Тем самым ты признался, что ребёнок – твой, и что всё остальное уже не столь существенно. Что ради семьи ты согласен простить своей жене и пьянки, и измены. А то, что ты теперь, спустя два месяца, заявляешь, что он не твой – это уже звучит, как детский лепет.

-Ну, а сейчас что мне делать? – не унимался я.

-Ничего не делать. Живи со своей жёнушкой, с мамой её, Гошей – братишкой названным. Жди ребёночка, корми его, воспитывай… Ведь ты же этого хотел! – ехидно поддел меня Андрей.

-Чего я хотел? Я думал, организую я аборт этой дуре…

-Нет, тут не она дура. Тут ты дурак. Аборты делаются легко и просто. В тот самый день ты должен был ей так прямо и сказать: догулялась, девочка? Вот бегай теперь, и разыскивай всех, на кого вешалась! И что б она тебе сделала? Шпану бы навела? Да на любую шпану своя шпана найдётся. Суды-менты бы в ход пошли? Вот и сказал бы: когда суд признает меня папашей, тогда я о ребёнке о своём и позабочусь, от ребёнка, мол, не откажусь – и то, когда бумага будет официальная. Суд, экспертиза и нотариус, а не какая-нибудь вшивая медсправка. Но с тобой, стервоза, жить не буду – иди дальше пей, гуляй и веселись! И что ты думаешь? Они бы побоялись дело до суда доводить, потому что экспертиза докажет, что ты тут ни при чём. А пошла бы мамочка на попятную – чем она там, какой статьёй грозила? Совращение? Изнасилование? Тут уже против ментов свои менты найдутся. Что ещё? Бандиты, мафия? Да покажи мне такого бандита, который с твоей Мариной или с её мамой говорить станет. Любой самый мелкий бычара знает, что если он за Марину хоть слово скажет – даже чисто если для понту – то в тот же день он так в рог получит от своего старшего, что предпочтёт лучше сам ей в рыло съездить. Ну, а о шпане мы уже говорили.

-И что теперь?

-А что теперь? Ты мог бы запросто поставить её на место. Она бы поняла, что ей нечего ловить, и быстренько бы животик свой убрала. А ты, видать, сам хотел ребёнка. Думал – будет беременна, выносит ребёнка, родит – неважно, от кого, но зато теперь она от тебя никуда не денется. Будет с тобой жить, а не пошлёт на три буквы. А раз родит – так заодно и повзрослеет, остепенится, и будет у тебя нормальная жена. Да только просчитался ты. Вряд ли она повзрослеет. Может, годам к сорока и начнёт что-нибудь соображать.

-Так что – удивился я. – Я, по-твоему, хотел ребёнка? Да эту Марину в роли матери представить труднее, чем меня в роли космонавта!

-Это на сознательном уровне. А подсознательно ты мыслишь иначе. Чтобы построить отношения с нормальной, взрослой девушкой, женщиной – тебе бы пришлось переступать через себя. Я же говорил – Наташка была к тебе неравнодушна! Но ты её боялся, как вообще всю жизнь боишься женщин. Боялся, что она тебя прогонит с позором. И так ты со всеми. Ты уже когда знакомишься – и ты уже заранее боишься. Поэтому у тебя и нет никого, и никогда не было, а чтобы появилась – надо прикладывать усилия. Но ты не любишь усилий, и предпочитаешь избегать трудностей. А Маринка тебе досталась просто так. Сама взяла, и тебя подцепила. А за это ты ей всё прощал – не так ли? Пусть творит, что хочет, лишь бы с тобой осталась! Плохо ведь без женщины, правда? – продолжал философствовать Андрей.

-Да какая из неё женщина! – процедил я сквозь зубы. – Она в постели-то… Как дети онанизмом занимаются: быстрей-быстрей, лишь бы «кончить»…

-Но другого-то у тебя и не было ничего! Да, она ребёнок, но ты наивно полагал, что она повзрослеет, и всё придёт само собой. Только она-то сама не ведает, что творит: стукнуло в голову – и трава не расти! Ну, а ты-то? Неужели ты сам не осознавал, что влечёт за собой рождение ребёнка?

-Да не хотел я никакого ребёнка! – я снова сорвался. – И Марина мне была даром не нужна! У меня были хорошие отношения с Наташкой. Да и с Анжелкой, в принципе, тоже. Просто время – лучший лекарь…

-А раз не хотел – значит, ты просто трус, каких свет не видел. Испугался, что Маринка с мамашей тебе что-то сделают. Конечно – у страха глаза велики, сильнее кошки зверя нет… Если бы тебе всерьёз нужна была Анжелка – честно тебе говорю, ты был бы с ней. Нужна бы была Наташка – ты был бы с ней. Хотел бы быть сам по себе – ты бы делал всё, что угодно, только не загнивал в том свинарнике. Значит, тебе нужна была Маринка. Чтобы угодить ей, чтобы быть чистеньким: ах, я ни в чём не виноват, я сделал всё, что мог, я не бросил в беде… А перед всеми хорошеньким не побудешь…

-И что ты теперь посоветуешь?

-Что, что… Иди, деньги ищи для своего Гоши!

-Где я их найду? – взмолился я.

-Так это же не его проблемы, он сказал – усмехнулся Андрей. – Ладно. Могу дать один совет – хватит у тебя силы, не хватит… Езжай-ка ты домой, и с сегодняшнего дня туда – ни шагу. Припрётся к тебе Маринка, или Гоша её – сделай морду кирпичом, рявкни: чего надо? Ничего не знаю, валите вон отсюда! Будут шуметь – полицию вызови. Накатай на них заяву: шастают, ни за что, ни про что, какие-то деньги трясут, морду бить лезут, угрожают… А это уже статья, за такое в тюрьму сажают, а таких, как этот Гоша, быстро там научат.

-А что с беременностью? Время-то идёт, уже четвёртый…

-Что, что… Ну, там дело посложнее. Документы все уже составлены, я, в принципе, имею представление, что там эта старая кляча наворотила… Короче, дам я тебе денег.

Он залез во внутренний карман джинсовой куртки, и достал оттуда увесистый кожаный бумажник.

-Вот здесь пять тысяч – он протянул мне стопку купюр. – Пойдёшь к адвокату, расскажешь всё – так мол, и так. А за пять тысяч тебе любой адвокат разнесёт твою тёщу в пух и прах. Она только портянки собирает, а денег у неё нет.

-И к какому мне идти адвокату?

-Сходи вот куда – Андрей дал мне визитку. – И ещё. У тебя там что-то есть?

-Там – это у Маринки, в смысле? Ну, там и паспорт, и права, и машина, и ключи от неё. Только от квартиры ключи я с собой ношу.

-Ну, придурок… - вздохнул Андрей. – Так вот, придёшь туда, и заберёшь свои вещи, без разговоров. Будут орать – повысь голос. Скажи: надоело терпеть это безобразие. Скажи: жалел дуру несчастную, а что перед Гошей – так это всё цирк был. Что если надо, ты сам от этого Гоши рожки да ножки оставишь. И увидишь: они изумятся. Они будут пытаться тебя запугать, поставить на старое место, но ты не сдавайся. Они уже будут шокированы тем, что ты так себя поведёшь, и будут бояться: чего на сей раз от тебя ожидать. А Гоше возьми и стукни чем-нибудь, вон, тот же самый хлороформ ему в морду плесни, да разбей бутылку об кумпол. А очнётся – ещё и нос ему расквась, да скажи: чего корчишься? Какие деньги, какие ребята? Я тебя сейчас инвалидом на всю жизнь сделаю, а если не хочешь – так рот закрой, и больше не разевай. А с тобой, потаскушка маленькая, больше вообще не разговариваю! И уйди по-английски, не прощаясь. И не надо для этого ничего мудрёного, только наглости немножко. А хлороформа я тебе дам, ты уже с ним умеешь обращаться. Твой Гоша и сообразить ничего не успеет, как будет уже лежать. И тогда сам увидишь – отстанут они от тебя.

-А если не отстанут?

-Ну и пусть себе бегают, тебе-то что? Гоша кого-нибудь приведёт – скажешь им: Гоша сам виноват, оскорбил меня своим базаром, и не извинился, вот и получил по башке за свой язык. Маринка начнёт вонять? Да она сама трусиха. Она сама боится – что ты её на хрен пошлёшь, и потому не делает аборт. И материнства она тоже боится – что хана её вольготной жизни, дитё родится, а она ни черта не умеет. Она боится! Вот она и срывает это всё на тебе, вот и устроили они такой цирк – вот, ты такой-сякой, дитё заделал, ещё и рожать подбивал. А она этих родов боится. И аборта боится – потому что тогда тебя ничего не держит, и ты в любой момент её бросишь, а значит, кончится её кормушка, прислуга, личный шофёр, кто ты ещё там… Ну, в общем, понял. На тебе баллончик, и шли их всех к чёрту.

-Спасибо, Андрюха… Но как сочтёмся?

-Разбогатеешь – тогда и сочтёмчя – ответил Андрей. – Да, кстати. Помнишь Валга? Латышскую границу?

-Да помню – вздохнул я. – Уж как не помнить… Только с чего это ты?

-Так вот – продолжал Андрей, словно укоряя меня. – Ты вернулся к Маринке, а через два дня у Наташки отец умер. Повесился.

-Ну… - остолбенело бормотал я… - и как она теперь?

-А никак. Ничего хорошего. Не выдержала…

-Что значит – не выдержала? – у меня лихорадочно забилось сердце, в предчувствии неизвестно чего.

-Запила по-страшному – сказал Андрей. – У неё теперь такой круг, ну, я их всех знаю. Анастасия, Диана… У них фирма – по профилю Хана.

Хан – имелся в виду Чингисхан, а его профиль – то есть девочки по вызову.

-И что, Наташка тоже? – я изумился до предела.

-Да нет – мягко ответил Андрей. – Они не обслуживают, они руководят. Так что, вот так вот. Ей очень не хватало именно мужской поддержки. Окажись ты рядом…

-Я к ней зайду! – сказал я.

-Нет, Миша. Не надо к ней заходить. Ты просто забудь её. Возьми – и забудь. После всего того, что было, вы даже друзьями уже вряд ли станете.

-Мы понимали с ней друг друга с полуслова! Мы изливали друг другу душу…

-Когда ты был в её глазах простым, добрым парнем. А теперь ты в её глазах тряпка. А такие, как она, такого долго не прощают. Для неё тот, кто однажды стал тряпкой, будет ей вовек. И, как бы ты ни пытался, она будет ставить тебя именно так. Тряпкой. Такой уж у ней характер – слишком упрямый. Так что, Наташу лучше забудь.

Я уже не помню, на чём мы расстались с Андреем, но от него я поехал всё же к Наташе. Проходя под её окнами, я увидел её силуэт в окне. Позвонил в дверь. Сердце то бешено стучало, то замирало…

-Кто – раздался за дверью голос её матери.

-А Наташу можно?

Тихое перешёптывание за дверью – конечно, они узнали мой голос, и мать спрашивала дочь, хочет ли она видеть Мишу.

-Нет её дома, и не надо больше ходить.

-Да я просто, в гости – оправдывался я.

-Оставь её в покое. У неё свои проблемы, да и тебе, наверное, тоже есть, чем заняться.

Я вышел из подъезда – меня вновь душили слёзы, я со злости ударился лбом о стекло в двери подъезда. Стекло треснуло, оттуда вылетел осколок. На лбу образовалась рана. Я подошёл к берёзе, обнял её, и долго плакал, изливая берёзе душу. Как Егор Прокудин из «Калины красной».

Я сел на троллейбус, а потом, в центре города, пересел на 51-й. Я чувствовал, что тороплюсь. Ну да, ведь время – уже одиннадцатый час. Горечь за Наташу, гордость и решимость, на мгновение овладевшие мной после разговора с Андреем – все эти чувства вновь удалились куда-то на задний план, уступив место страху. Страх вновь парализовал меня. Я боялся: что меня ждёт там, у Марины? Что мне там будет? Если у Андрея я был уверен, что я приду туда, к Марине, заберу вещи, а если этот Гоша сделает хоть шаг в мою сторону, то пшикну в него хлороформом, а там и поставлю всех на место, а завтра поеду в бюро ANT за консультацией – то теперь мне казалось, что я просто не смогу решиться на такое. Я боялся, что Гоша меня моментально раскусит и обезвредит – отнимет баллончик, и я ничего не успею сделать, но даже ещё и выдам себя; и тогда меня уже точно ждут осложнения. Чем ближе 51-й автобус подъезжал к магазину «Мустакиви», тем сильнее делался мой страх…

Моя остановка… Я неуверенной походкой ступаю на асфальт со ступеньки старого «Икаруса», и чуть не падаю, словно пьяный. Опять эта ненавистная дорога – от остановки 51-го до Маринкиного подъезда…

«Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!» - вновь всплыли в памяти Наташины слова.

В конце концов, хуже уже некуда. У меня есть хлороформ. Надо только быстро вынуть руку из кармана, а Гоша уже ничего не заметит – в темноте, да к тому же ещё и пьяный!

Послать их всех на хрен! Покончить разом со всем! Смыть свой позор, разбив этому наглецу башку! «Можешь ещё и ключицу ему сломать железной сковородой, чтоб руками много не махал» - учил меня сегодня Андрей. Забрать свои вещи, сесть на «Москвич», уехать, обрести свободу! Свободу от нервотрёпок, добивших меня до полного истощения…

Маринкин подъезд. Лифт, кнопка пятого этажа… Я еду в лифте, сжимая рукой в кармане баллончик. Всё. Сейчас концерт по вашим заявкам будет окончен, господа хорошие!

И вдруг – страх. Страх – животный, парализующий страх. Я стараюсь не думать об этом – лучше быстро, поддавшись порыву отчаянных действий, сделать то, что сказал мне Андрей – нейтрализовать Гошу. А бабы – они и в Африке бабы, сами от страха в штаны навалят, так что с ними будет не проблема. Гоша станет беспомощным, бабы сперва и не сообразят – все станут просто поставлены перед фактом: не на того вы напали. Главное – успеть пшикнуть.

Но что это? Рука вынимается из кармана, робко стучит в дверь… Я сую обратно руку в карман, ощущая, что ладонь вся мокрая от пота. И когда я слышу шаги, что Маринка или кто-то идёт открывать мне дверь, я чувствую внезапный, болезненный, отлив крови – от мозга и от правой руки. Моя правая рука онемела, она меня просто не слушается, пальцы беспорядочно блуждают в кармане, как у больного полиомиелитом, спотыкаются об этот баллончик, тщетно пытаясь за него схватиться. Плечи задеревенели, я не в силах сделать даже простой взмах рукой. И страх, всесильный страх – я чувствую, как дрожат все мои части тела, при том дрожат все вразнобой, с разной частотой, как при фибрилляции сердца. И я понял – не смогу…

Дверь открыла Маринка.

-Ну что, где ты так долго шлялся? – капризно заявила она своим привычным, властно-крикливым тоном. Как она всегда покрикивала – на мать, на сестёр, а уж на меня-то – и подавно.

-К Андрею ездил – едва слышно прошептал я. Мой голос дрожал и срывался, со стороны я выглядел просто мерзко.

-Мне насрать на твоего Андрея – то уже пришёл из Маринкиной комнаты Гоша Шувалов. – Тебя за чем посылали?

Дальше всё было, как в дьявольской комедии. Я словно был управляем откуда-то извне – я испытывал лишь страх и оцепенение, словно под неведомым гипнозом или наркотиком. Моя рука инстинктивно потянулась в карман – но не тот, где был баллончик – а во внутренний, за деньгами. Я достал деньги, отсчитал две тысячи…

-Ну-ка, дай посмотреть! – оживилась Марина, и выхватила у меня из рук все деньги. – О-о! Игорь! Гуляем! У нас с тобой пять тысяч!

-Где это ты столько отсосал? – нагло спросил Шувалов.

-У Андрея занял… - прошептал я.

-У Андрея занял? Интересно, на что? Что ты ему сказал? – не унимался тот.

-Сказал – жена беременна, проблемы…

-И он дал – продолжал измываться Гоша.

-Как видишь – бормотал я.

-А как ты будешь ему отдавать эти деньги? – напирал он, явно кривляясь.

-С получки…

-С получки? – взбеленилась Марина. – Я получку не отдам! Сам, чем хочешь, тем и отдавай. Иди, вон, ртом отрабатывай.

-Марин, ты же сама сказала – за вафлёра замуж не пойдёшь – поправил её Гоша.

-Ой, конечно, извини, Игорь – рассмеялась она.

-Сколько он тебе дал? – продолжал Шувалов.

-Пять штук.

-А если врёшь? Ты знаешь, что мне врать нельзя?

-Чего мне врать…

-Если врёшь – отсосёшь. Понял? Давай, становись к стенке, руки вверх.

Я покорно встал к стенке, но когда он стал шарить своими потными руками по моему телу, я испытал чувство гадливости, и брезгливо смахнул его руки.

-Ты чего – оборзел? – Шувалов влепил мне пощёчину, и продолжал обыскивать. – Я сказал – давай всё. Надуешь меня – даже Марина уже не спасёт. Точно в рот возьмёшь. Понял?

Я молчал. Тот ударил меня ещё раз.

-Я спрашиваю: понял?

-Понял – всхлипывая, ответил я.

-Пусть лучше деньги несёт – заявила Маринка.

-А деньги он и так принесёт. Честный мальчик, не утаиваешь денежку.

Шувалов закончил меня обыскивать, и сунул обе руки в боковые карманы моей куртки.

-А это ещё что?

Я увидел в его руке мой баллончик.

-Это – от хулиганов… Я же деньги сюда нёс, так чтоб не обули – сбивчиво пролепетал я.

-Он мне пригодится! – Маринка забрала у Гоши баллончик. – А то в городе много…

-Погоди, давай проверим – сказал ей Гоша.

-Я сама – оттеснила его Маринка, и в ту же секунду я ощутил в глазах и в носоглотке едкое жжение, чувство тяжести в грудине, отчётливый вкус хлороформа во рту – и тут же потерял сознание.

Очнувшись, я обнаружил, что сижу один в коридоре. Ни Маринки, ни Гоши не было. Только девчонки бегали по квартире.

-Что разлёгся на полу? – появилась из кухни тётя Лида. – Опять нажрался, как скотина? Нет, чтобы жениться, да квартиру искать – у тебя ребёнок скоро будет! А ты только харю свою бесстыжую заливаешь! Маринка из-за тебя кушать – и то к Егору ходит! Совсем ни стыда, ни совести нет!

-Я не пьяный… - пробормотал я, с трудом приходя в себя.

-Не пьяный он, как же! Обкурился, или обкололся – я не знаю, что ты там делаешь со своими козлами, как его – Андрей, что ли? Иди, вон, в комнате приберись! А то насвинячил там – ни войти, ни выйти!

Я послушно поплёлся в комнату, и стал заниматься уборкой – разгребать те кучи мусора, что остались после пьянок Марины с Егором. Тот самый мусор, в который меня тыкали носом.

Потом я убирался ещё в одной комнате, потом мыл посуду, полы в коридоре, чистил овощи для супа – и голодным лёг спать. Маринка не приходила. Я понял – они с Гошей пошли с баллончиком в город, заниматься гоп-стопом.

Следующий день была суббота. У Маринки было отличное настроение – она на меня даже не орала. Когда я проснулся, она была уже дома. Хорошо ещё, без Гоши.

-Ой, Миш, убрался, молодец – сказала она мне.

Оказывается, у них с Гошей была удачная ночь – судя по косметичкам и прочему ширпотребу, который делили Маринкины сёстры.

-Ксюха, пошла на хрен! – истошно кричала одна из них. – Это моя сумочка!

-А тебе, Светка, слова не давали, мне Маринка сказала…

-Рот закрой, говном несёт!

Я вздохнул. За те месяцы я всё ещё никак не мог смириться с такой «семейной жизнью» - все на всех постоянно орали, оскорбляли, посылали матом. Каждое утро начиналось с того, что мать будила дочерей в школу, те же полоумными голосами кричали такие выражения, какие даже бомжи и отпетые пьяницы употребляют крайне редко, да и то лишь касательно заклятых врагов.

-Миша – сказала Марина – я тебе сейчас денежку дам, сходи на рынок.

-Я сама схожу – вмешалась тётя Лида. – А этот лодырь пусть идёт, ковры вытряхивает.

… Вернувшись со двора, я застал у Марины опять этого проклятого Гошу.

-Здорово, парниша! – сказал мне он.

Он тоже был в хорошем настроении – на полу стоял «дипломат», отнятый им у какого-то прохожего; похоже – иностранца или «фирмача». «Хоть бы его пришибли, или в легавку замели» - подумал я.

-Ты вот что – сказал мне Шувалов. – Не бесись. Спокойно. У меня такое бывает, когда я выпью. Просто я не люблю, когда мне на нервы действуют, а ты меня вчера достал.

Оригинально! Даёт мне понять, что это я виноват во всём!

-Вот видишь, Мишутка – добавила Марина. – Уж на что Игорь человек спокойный, ты даже его вывел. А я, между прочим, с тобой живу. Так что ты хоть обо мне подумай.

Потом они пили ликёр, а я думал о том, что я скажу Андрею. Это же его деньги, его баллончик… Да и станет ли он после этого со мной даже разговаривать…

А мне предстояло новое задание – на сей раз им вновь нужен был извозчик, ибо Гоша и Маринка решили съездить в гости к Гошиной матери в Копли.

-Так, сейчас поедем к моей мамане, ты сиди, вообще молчи. Ничего вообще не говори – заявил с самого начала Гоша.

Он считал, что я полностью в его власти. Что со мной он может безнаказанно творить всё, что угодно. Что я абсолютно беспомощен, и не способен причинить вред. И лишь три года спустя он пожалеет о той поездке.

Гошина мать мне с самого начала не понравилась. Произвела впечатление недалёкой, вульгарной, но считающей себя самой умной. Младший брат Гоши, Петрик – так звали его на русский манер, ибо полное имя его было Петер; десяти-одиннадцати лет от роду, показался мне садистом. У него были глаза отъявленного мерзавца, гораздо более изощрённого, чем даже Гоша. Я невольно вспомнил Конан Дойля, и его повесть «Медные Буки».

-Вот это Миша, мой мальчик – представила меня Марина. – Я с его милости беременна, уже на пятом месяце. Он всё кричал – рожай, рожай, а сам вообще ничего не может. Я теперь питаюсь у подруг, а Мише что скажи – как со стенкой. Ага, угу – и всё.

-Ну, а что ж ты с этим олухом-то связалась? Видишь ведь, что мудак, а ещё слушаешь его. Что тебе – Гоши, что ли, мало?

-Мам, ты ведь знаешь: мы с Мариной, как брат и сестра – пояснил Гоша. – Я её в обиду никому не дам. Мне и Мишу пришлось маленько поучить – сколько она может с ним мучиться?

-Значит, мало учил – крякнула мать. – Таких не учить, таких пороть надо.

-Ничего, меня он понял. Он слов не понимает. А вот если по морде дать – сразу всё понимает.

-Денег вчера принёс – похвасталась Марина. – А то раньше всё только на машине ездил, по друзьям до по подругам. А мне ещё говорил – чтоб с Гошей не дружила.

-Ну, это ты, мальчик, перегнул – засмеялась Гошина мать. – Они вот с таких лет уже дружат. Мариночке тогда сколько было – лет десять, наверное. А Гоше шестнадцать вроде… А тебе-то самому сколько?

-Двадцать два – тихо ответил я, и добавил – зимой будет…

-Двадцать два? – удивилась Шувалова. – А я думала, тебе лет семнадцать… Семья, знаешь ли, не полигон для испытаний. А ты-то, Марин, как вообще собираешься? С ребёнком-то тяжко тебе придётся. Мама твоя – не думаю, что сможет, а с этим твоим хмырём непутёвым кашу не сваришь. Он сам сейчас, как ребёнок, у тебя на шее. Какой из него отец?

-Какой, какой… Сам бегал, орал – рожай, рожай, мол, аборт нельзя. Златые горы сулил – свадьба, квартира, мебель, дача. Сказал – родители помогать будут. А теперь говорит – в загс не хочет, у него дома мне жить нельзя – там их четверо в двухкомнатной, меня родители не пустят. Сам зато у меня живёт, да ещё и жрёт за мой счёт, а вчера он знаете, что заявил? Что ребёнок не от него!

-Ну, и на что тебе такой? Одна мука тебе с ним будет. Такой всё равно ничего не поймёт – ему, что в лоб, что по лбу, как об стенку горох. Не порть себе нервы, пусть только деньги платит.

-А где я буду жить с ребёнком? Нас же выселяют, мы ещё чуть-чуть – и окажемся на улице! Ладно, без ребёнка – я бы у Гоши пожила, или у подруги, а теперь пусть думает. А то сам, вон, к родителям придёт, пожрёт, поспит, а мне чтобы что-нибудь из дома принёс, так чёрта с два! А родители его – вообще ублюдки. Меня они не признают, его настропаляют – мол, Мишенька, трахайся, надоест – бросишь, другую найдёшь! А Мишенька и рад стараться. Только я им не подстилка. И я за свои права постою, и за ребёнка тоже. Всё отдадут.

-Эх, Марина, Марина… Смотрю я на тебя – ты вся загнанная, нервная, всё проблемы. Я понимаю – в семнадцать лет столкнуться со всем сразу – и квартира, и семья, и ребёнок ещё будет. Но как же ты так вот прошляпила? Ладно бы, с путёвым, а то его-то ты где вообще нашла?

-Да, из жалости его пригрела. Всё ходил, ныл, плакал, как дитё двухлетнее. Никто его не любит, никто с ним знаться не хочет. А он, такой хороший, такой добрый, всё ради любимой сделает, в огонь и в воду полезет. Никто его, видите ли, не понимает! Вот я его и подобрала. Он же до меня девственником был! Как первый раз ночь провели – ой, как он заливался! Любовь до гроба, выходи, мол, замуж! А сам теперь только бегает и орёт.

-Конечно – подтвердила Гошина мать. – Кому такой дурак нужен? Его никто и на километр к себе не подпустит, вот он и оставался девственником-то. А раз неопытный – такой тебе живот надует, и сам не почувствует. Сам ещё ничего не понимает – что там, если бабы сроду не видел, его ж всему учить ещё надо. А он, значит, дорвался. Ты его – из жалости, или из шалости – вот он себя взрослым и возомнил. Как же, он теперь мужчина! Конечно, будет трепаться: давай жениться, давай ребёнка. Охота себя взрослым почувствовать: как же, муж, отец семейства! Да только ума у него нет, у твоего Мишутки. Он всё думал, что это так, игра в дочки-матери, а теперь и сам не соображает, чего он натворил. Теперь он и норовит спрятаться к маме под юбку, и оттуда кричать: «это не я»! Вот тебе и муж, вот тебе и отец. Он хоть работает?

-Да вроде где-то шустрит, каким-то мальчиком на подхвате – отмахнулась Марина. - Да что толку! В общем, Миша, ты знаешь, что меня скоро выселяют? Ты дома живёшь, как король, а я – на улице, как бомжа. А у меня ребёнок – твой. Так что давай, тряси своих родителей – пусть не выпендриваются, но я буду жить у тебя. А ребёнку ещё прописка нужна. Да и мне не помешает.

-Марина – сказала Гошина мать. – Что тебе туда соваться? Живи лучше у себя, или у Гоши. У меня, на худой конец. А кобель твой – хотя какой из него кобель, щенок ещё беззубый – пусть платит деньги. Авось на будущее научится.

-Ну, уж нет! – с апломбом заявила Маринка. – Он покалечил, он пусть и обеспечит. А то алименты – что на них купишь? Да вон, мой папаша, в жизни их не платил, и ничего. И этот также будет, только «угу», да «ага».

Так вот, они сидели, пили чай, да и кое-что погорячительнее, и поносили меня на все лады. Я сидел в углу на табуретке, готовый провалиться сквозь землю. Ещё и этот ублюдок Петрик – бегал по квартире, слушал обрывки этой морали, и поддерживал их, показывая мне «факи», и выкрикивая разные оскорбительные реплики в мой адрес…

И после этого я понял: меня просто хотят сжить. Разложить морально, выкачать из меня максимум всего возможного. Так пусть же им будет с меня нечего взять. Тогда, может, до этой тупорылой тёти Лиды дойдёт, что Маринкино пузо – не подарок судьбы, а проблема; и она, наконец, начнёт наущать свою чёртову дочку уже совсем другими советами.

В тот же понедельник я написал заявление об уходе по собственному желанию. Меня охотно разжаловали – в последнее время и на работе у меня всё из рук вон валилось. Дома, то бишь, у Марины, я сказал, что меня сократили., и что теперь я буду искать работу.

-А мне насрать! – заявила Маринка. – Если сам ни черта не умеешь, работу найти – и то не можешь, так пускай родители кормят.

-Они не обязаны тебя кормить! – возразил я.

-Зато ты обязан. Так что будешь ты их трясти, как миленький!

Но меня мало волновала реакция Маринки. Меня больше интересовала тётя Лида…

-У меня нет специальности – твердил я. – Кем я могу работать? Подсобником, грузчиком? Так это копейки получать, да сокращаться постоянно – кому нужны эти разнорабочие? Мне надо идти учиться, специальность получать, чтобы работу иметь нормальную. Что толку – опять приткнусь на птичьих правах в какую-нибудь шарагу, за тысячу крон, и опять никакой стабильности, всё на волоске. Какой тут может быть ребёнок?

Романова-старшая никак не реагировала. «Разбирайтесь сами», «наделал делов, теперь и расхлёбывай, как знаешь» - вот были все её ответы. Толчком к переменам стала лишь случайная встреча Марины с одной старой знакомой, которая теперь была замужем и воспитывала маленького ребёнка. Вот тогда и оказалось всё так, как предвидел Андрей. Маринка поняла, что, несмотря на все обстоятельства, беременна-то она, а не я. И что как бы она меня ни унижала, сколько бы денег она с меня ни трясла – в конце концов, матерью-то станет она! А стало быть, ей, а не мне, придётся теперь не гулять до утра и спать до обеда, а соблюдать строгий режим, шесть раз в сутки кормить грудью. А пелёнки, купания, и все прочие хлопоты, которые доставляют молодым матерям огромное удовольствие, а что до Маринки, то ей такая перспектива не нравилась совершенно, и даже более того – пугала. Потому что, как уже и было сказано, уровень её развития не превышал десятилетнюю, и вдобавок, ей совершенно не хотелось расставаться с привычным укладом жизни. Если поначалу для неё беременность была лишь выгодным козырем против меня, позволявшим ей делать всё, что угодно, а я как бы должен был всё это терпеть, и «никуда не денусь», то теперь уже она сама испытывала прямо-таки панический страх перед растущим животом, перед будущим материнством. Однако, аборт делать было уже поздно – все сроки были уже просрочены. Разумеется, и в этом опять-таки обвинили меня, и вообще – стало ещё хуже, даже в сравнении с прошлым месяцем. Да и есть ли вообще смысл описывать весь этот кошмар, эти не прекращавшиеся унижения, оскорбления, издевательства, которым я подвергался в то время? Я даже эмоционально не реагировал на это никак – я был уже натуральным зомби. Я знал лишь одно – чем-то всё это должно кончиться, и я ждал этого конца. Я бегал по поликлиникам, был в Маринкиной школе, в психдиспансере, в домоуправлениях и прочих инстанциях, собирая справки, что Марине рожать нежелательно. Тётя Лида такие справки собирать отказалась категорически. У неё были изначально другие планы, каковым не суждено было сбыться – что я женюсь на Маринке, и буду её содержать.

И вот, наконец, мы добились своего – Маринке дали-таки направление на искусственные роды. Сия операция представлялась всем семейством Романовых, как великое одолжение мне, и мне был предъявлен ультиматум. Мол, операцию она сделает, но если после этого я её брошу, то последствия будут плачевными. Видите ли, после такой операции Марина – чуть ли не калека, инвалид, и ещё чёрт знает кто, а ответственность за всё это лежит на мне. Я с лёгким сердцем дал обещание – нет, что вы, не брошу – и лишь позже прибавил: - если она сама вдруг что-нибудь не отморозит. Теперь самое худшее для меня осталось позади, и я лишь сохранял выжидательную тактику – дожидался момента, когда эта Марина сотворит что-нибудь этакое, из ряда вон выходящее, чтобы под этим предлогом порвать с ней все отношения. Сама, мол, виновата.

Однако радоваться было рано. Меня угнетали уже даже не её выходки на пару с Егором, не её оскорбления в мой адрес, но уже само её присутствие. Сама необходимость бывать там. Я с нетерпением ждал, когда же она напьётся, и я её увижу с каким-нибудь придурком в постели. Чтобы, наконец, избавиться от неё, да так, чтобы виноватой осталась она, а не я.

Маринка же, выйдя из больницы, вновь переменила тактику – стала опять ко мне подлизываться. Стала извиняться за всё, списывая все свои выходки на беременность. Мол, беременна была, психовала поэтому, срывалась, дёргалась, нервничала, а теперь-де всё будет нормально. Говорила, как она страдает оттого, что у неё плохие отношения с моими родителями. На все лады объяснялась мне в любви, делая, однако, упор на то, что пора бы оформить свои отношения в загсе. Я внешне не возражал – оставался спокойным, единственное только – насчёт загса говорил, что рано. «Ты ж ещё молодая, ещё успеешь сто раз передумать и пожалеть». И, конечно же, я избегал половой близости, прекрасно понимая, что это может обернуться повторением минувшего кошмара. И, по большому счёту, она мне трепала нервы лишь тем, что постоянно вызывала во мне чувство вины. Она постоянно твердила мне, что она теперь калека, инвалид – мол, сами врачи ей это сказали. О самой операции она говорила, что терпела адские боли, и что когда выкидыш был извлечён, врачиха сама ей сказала: «Ты убийца! Ты убила своего ребёнка!». (Интересно, а кто в таком случае она сама, делающая в день с десяток подобных операций, уж кому-кому, а ей не пристало так говорить…). Маринка же заявляла, что в высшей степени сожалеет о том, что пошла на эту операцию, и что пошла она на неё только ради меня. Конечно, эти разговоры действовали мне на нервы, но всё же это было легче, чем до того. Да и я уже не соглашался всё безропотно терпеть, стал заявлять о своих правах. «Ты не имеешь права на меня орать! Я – человек, и меня надо уважать, а то моё терпение скоро лопнет».

Намекнул я ей и насчёт пьянства, и насчёт мальчиков. Хочет если жить со мной – то пусть ведёт себя посолиднее, как и подобает взрослой, замужней женщине. А то кричит «давай жениться», а у самой одни мальчики да гулянки на уме. Вот пусть и гуляет, раз не нагулялась. Вот тогда она и поняла, что теперь я и в самом деле могу её бросить, под любым предлогом, и уже ничто меня не удержит. И взбрело в её пустую башку не что иное, как вернуть старый козырь, чтобы возродить былое – уж то положение ей больно нравилось, устраивало её, как нельзя лучше.

Что ещё удивительно – к ней перестали заходить. Гоша – тот вообще куда-то исчез, то ли менты его закрыли куда-нибудь на Батарейную, то ли сам ушёл в запой или на «зависалово». Маринка же мне твердила, что теперь всё, что со старыми друзьями покончено, что теперь она даже не пьёт – во всяком случае, без меня она больше не выпьет ни рюмки. Что теперь она изменилась, причём благодаря мне. Что она меня любит, хочет быть моей женой. Хочет мне приносить кофе в постель. И ещё Бог знает, какие банальности она порола. По сути дела, то же самое, что и в июле, только в несколько иной форме. И наконец, ей удалось добиться своего – затащить меня в постель. Правда, залез я на неё по пьянке, но ведь алкогольное опьянение, как известно, вины нисколько не смягчает, а напротив…

Поначалу то обстоятельство, что у нас возобновились сексуальные отношения, не имело для меня дурных последствий. Наоборот, Маринка была довольна, стала совсем по-другому ко мне относиться, не позволяла себе того, что раньше. Я даже заметил, что в ней стала пробуждаться женщина. Ей, если раньше близость была, в сущности, безразлична – лишь бы быстрее «кончить», то теперь наоборот, ей стали нравиться мои ласки; её возбуждало, когда я гладил её тело, целовал её губы, лицо. Меня подспудно осенила мысль, что я разбудил в ней женщину. Или она, как проститутка, просто играет? Изображает страсть при полном равнодушии, желание – при полном отвращении, нежность – при ледяном презрении, удовлетворение – при отсутствии даже намёка на то… А через пару недель после нашей первой ночи, она мне заявила, что снова беременна.

-Слушай, я в тебя не «кончал»! – взъярился я. – И вообще, это тебе кажется! Хватит уже портить мне нервы!

Нервотрёпка возобновилась с новой силой – ей постоянно казалось, что она вновь забеременела, и пыталась под этим «соусом» меня терроризировать. Я же стал, как собака-ищейка, следить за ней – с целью или застать её с другим, или обнаружить, что у неё начнутся «месячные», чтобы уличить её – во лжи, или в измене. Но в то же время страх не давал мне покоя: а вдруг и вправду?

Худшие мои опасения всё же не подтвердились, в нужный день всё у неё пошло, что называется, как надо. Я с облегчением вздохнул, и дал себе зарок: никогда в жизни, каким бы пьяным я ни был, больше я на неё не залезу! Потому что вот так нервничать и дёргаться, следить за ней, шарить по помойке в её комнате, в надежде обнаружить использованные прокладки – было не меньшим унижением. Да и нервы от этого гробились не по дням, а по часам, а истощение прогрессировало.

И тогда же, в феврале, я дождался заветного момента. Дождался того, чего я ждал с момента самого её возвращения из больницы.

… Однажды мы пьянствовали у них дома – я, Мурат, Маринка и её сестра Ксюха. Мы все напились, Маринка стала ко мне приставать. Я поначалу не сопротивлялся – так, для виду. Гладил её, целовал. Затем выпил полстакана водки, и сделал вид, что «вырубился».

-Он вырубился! – прошипела Маринка. – Мурат, пошли деньги делать, пока он спит! Видишь, что у меня есть? Обуем кого-нибудь, купим травы да ещё водки! – её явно «тянуло на подвиги». – Оксан, пойдёшь?

Мурат был ещё более слабохарактерным, чем я. Он-то Марине никогда и ни в чём не перечил, но с него было в самом деле нечего взять: он был сиротой, бомжом, алкоголиком и токсикоманом. То есть, у него на шее не посидишь. Потому Марина никогда и не воспринимала его кандидатуру на пост «ухажёра».

Мурат тотчас согласился. Оксанка отказалась. Сказала, что хочет спать. Мурат с Мариной спешно оделись и ушли.

Через пару часов заявилась Марина, и стала орать:

-Оксанка, Светка, просыпайтесь! Тампошу замели менты, я боюсь, что Тампоша меня сдаст! А я тут одного мужика подцепила, он сказал, сейчас в баню пойдём. Мне надо переодеться. Ты тоже переодевайся, поехали! Да тихо ты! Мишку не разбуди! Если менты приедут – я всё время была дома, с вами. Мишка, вон, свидетель.

Они вернулись только утром. Я продолжал делать вид, что сплю, а сам ждал подходящего момента. Сёстры шептались между собой, и в ходе этого Маринка сказала:

-А у этого придурка залупа вся такая красная-красная, я аж испугалась. Вдруг у него сифак, или…

-Как банька-то? Понравилась? Хорошо повеселилась? Побалдела, от души? – с издёвкой напирал я на Маринку. – Со своей красной залупой!

-Какая баня? Какая залупа, ты что! У тебя глюки, ты перепил! – стала оправдываться Маринка. – Ляг, проспись!

-Хватит! – твёрдо сказал я. – Я всё слышал! С меня довольно. С сегодняшнего дня, между нами – всё! Иди, гуляй со своей красной залупой!

После этой фразы я надел ботинки, куртку, и ушёл. Как мне казалось – навсегда.

Она приезжала ко мне домой, вновь извинялась, подлизывалась, обещала, что «больше не будет» - но я был непреклонен. Говорил, что оскорблён до глубины души её этой «красной залупой». Жалел лишь об одном – что не сделал этого много раньше. Ещё летом. Тогда тоже предлогов могло быть предостаточно…

Но всё же один раз я к ней наведался. Так, шутки ради. Девятого марта – в тот день ей, наконец, исполнилось восемнадцать.

В тот день я, не помню уже где, встретил Мурата. Тот мне и рассказал умопомрачительную историю о том, как они с Мариной ходили «делать деньги». Сперва решили «для храбрости» ещё выпить, но пить было нечего, и не на что. Тогда Маринка «подкатилась» к продавцу ночного киоска, и предложила ему себя за «поллитру». Тот не возражал, и уже через четверть часа Маринка и Мурат откупорили заветную ёмкость. Да только этого им показалось мало. Тогда Маринка вновь обратилась к тому же продавцу, с тем же самым предложением, на что тот уже ответил отказом. И она заявила Мурату, что первую бутылку она добыла, теперь его очередь «спонсировать». Мурат не нашёл ничего более умного, как обокрасть какую-нибудь машину. Увидев в стоявших во дворе «Жигулях» магнитофон-«цифровик», он подобрал кирпич, разбил им боковое стекло «Жигулей», и извлёк магнитофон. После чего стал приставать ко всем подряд прохожим, и предлагать: «Эй, мужик! Купи «цифровик» за бутылку водки!». Все, как назло, отказывались. И тут к киоску подъехал экипаж полицейского патруля на «Сузуки-Витаре». Оттуда вышел один полицейский, подошёл к киоску, и заказал гамбургер и сигарет. Он не обращал никакого внимания ни на Маринку, ни на Мурата – пока Мурат не подошёл к нему сам, по-босяцки предложив: «Эй, мужик! Купи «цифровик» за бутылку водки!»…

Да и сам день рождения, на который привёл меня Мурат, был не менее анекдотичным. Народу было много, человек, наверное, двадцать. Когда пришли мы с Муратом, большинство уже «дошло до кондиции» - кто спал, мертвецки пьяный, кто бродил в беспамятстве… Что удивительно – Гоши и на сей раз не было.

-Ну что, Марина – заявила тётя Лида. – Тебе уже восемнадцать, ты теперь совсем взрослая, у тебя тут гостей много, смотрю, ни одной подруги. Все кавалеры. Вот, давай, выбирай, решайся. Все по тебе воздыхают – пора бы уже и о свадьбе подумать.

-Конечно, пора – подхватила Маринка, пьяная в стельку. После чего она и сама стала всем предлагать: давай поженимся.

-Я сюда водку пить пришёл, а не свататься – ответил я.

-Марин, ты чё, перебрала? Иди, проспись! – рассмеялся Сашка-«Щорс».

-Марин, а ты знаешь? – сказал вдруг Мурат. – Я люблю тебя с пятого класса! Давай с тобой поженимся!

-Вот, и отлично! – изрекла тётя Лида. – Чего тянуть, идите завтра в загс, и пишите заявление.

Пьянка продолжалась. Почти все собравшиеся уже спали, кто где вырубился – большинство на полу. И тут кончились сигареты.

-Тампоша, сигареты кончились! – сказала Маринка. Уж на что одно время я был там вместо скотины, мальчиком на побегушках, прислугой – но что до Мурата, то он там эту роль исполнял традиционно, уже много лет.

-У меня денег нет! – ответил тот.

-Мало ли, что нет? Иди, и без сигарет не возвращайся! Ни у кого нет! – Маринка села на любимого конька.

Тот нахлобучил куртку, и выбежал из квартиры. Я же ходил по комнате и допивал остатки изо всех бутылок. Мне хотелось напиться, нажраться – наступило оно, долгожданное освобождение!

Маринка тем временем стала ко всем приставать.

-Трахни меня! Ну, пока Тампоши нет, ну, давай…

Я смеялся. Теперь это уже не задевало мои нервы. Теперь её проблемы – уже не мои проблемы. Теперь ей восемнадцать, и она, как это ни парадоксально – взрослая, по крайней мере, формально; и я за неё никакой ответственности не несу. К тому же теперь у неё есть Мурат, которому такое положение даже нравится. Так что теперь я мог смотреть на все эти придурочности, и смеяться.

Все, к кому она приставала, отвечали одинаково – либо «отстань, перебрала», либо вообще тупым пьяным мычанием. Большинство лежали, или сидели на полу, прислонясь к стене, и тупо вращая остекленевшими глазами, и в ответ на её приставания, хоть и силились что-то сказать, но у них выходили одни нечленораздельные звуки. И лишь один тринадцатилетний мальчишка изъявил желание:

-А я хочу тебя!

-Давай, раздевайся догола, только побыстрее!

Я смеялся, от души смеялся, допивая остатки из бутылок – праздновал своё освобождение.

-Куда «кончать»? – вдруг заорал на всю комнату подросток.

-«Кончай» в меня! – томно прошептала Маринка, но тоже весьма отчётливо слышно.

И тут в комнату вошла тётя Лида.

-«Кончать» в тебя? – обрадованный мальчишка вопил уже на всю квартиру. – Ой, как зашибись!

-А ты, Мишка, что тут делаешь? – сказала Лидия Захаровна. – Пойдём, я тебе сто грамм налью!

Для меня это было огромным удивлением: как, в этом чёртовом бедламе где-то ещё есть сто грамм?!

Я прошёл с ней на кухню, она достала банку самогона, налила мне полстакана. Я выпил, потом ещё… И «вырубился» - тут же, на табуретке, положив голову на стол.

Проснулся я утром, в состоянии жесточайшего похмелья. На столе стоял пустой стакан, под столом валялись осколки от банки, в которой ещё вчера был самогон. Я выругался себе под нос – как-никак, похмелиться-то хотелось! – и пошёл в туалет.

Дверь в Маринкину комнату была открыта, и моему взору предстало ещё одно удивительное зрелище. На кровати, у стены лежала сама Марина, рядом с ней – тщедушный подросток, а с краешку – её нареченный суженый, Мурат. Мурат лежал вообще в комичной позе – скрючившись в извилистую загогулину, а задница свисала с краю. Уже один его вид вызывал смех… И вдруг проснулась Марина, и стала расталкивать Мурата.

-Я сейчас пойду в ванную – скомандовала она – а ты, Тампоша, ну-ка, быстро сделай мне тряпочку под писю.

Тот что-то нечленораздельно хмыкнул, сел на край постели и стал одной рукой тереть глаза, а другой полез в ящик стола – за тряпкой и за ножницами.

«Так» - подумал я про себя. – «Ещё пять минут я побуду в этой квартире – и меня увезут отсюда на скорой в дурку. Хватит, итак больше полгода ошивался в этом дурдоме, всё здоровье угробил…»

Никем не замеченный – у них были уже другие проблемы – я покинул ту проклятую квартиру. Теперь уже точно навсегда. Больше никогда я в той квартире не был.

Однако какие потери я понёс за всё это время! У меня не было работы – я, грубо говоря, жил на шее у родителей, да ещё ходил, подрабатывал случайными халтурами. То у того же Коли Демьяненко, то где ещё. Мой «Москвич» своим видом вызывал лишь жалость – побитый, облезлый, с размороженным мотором и разворованными запчастями – стоял у ворот всё той же базы, я подкапливал на запчасти, чтобы можно было его восстановить. Был ещё долг Андрею – хоть он и не ставил сроков, но долг-то был! Я ему сказал, что меня ограбили наркоманы возле Наташкиного подъезда; он сделал вид, что поверил, а вот поверил или нет – не знаю. Ну, и конечно же, то немыслимое истощение. Я быстро утомлялся, не переносил никаких нагрузок, у меня были нарушены и сон, и аппетит. Я по-прежнему постоянно нервничал, у меня возник настоящий психоз – меня преследовали навязчивые идеи, что Маринка и Егор опять что-то против меня замышляют, и я постоянно справлялся у Мурата, «как там дела». Теперь мне нужно было время, много времени – чтобы оклематься, прийти в себя, перестать терзаться страхом повторения пережитого кошмара. Потому что - что самое худшее, что может с человеком случиться? А вот что. Если он пережил какое-нибудь сильно травмирующее событие, особенно, если роль его самого в нём неприглядна – как, например, у меня в период Маринкиной беременности, или как у «петуха» в тюрьме, да и не только в ней… И когда человек, пережив что-либо подобное, наконец, успокаивается, считая это Кавдинское ущелье навсегда ушедшим в прошлое, в небытие – и считает, что теперь он сильнее, мудрее, и неуязвим для этого, что теперь его уже невозможно поставить в такое положение, и что никто и ничто не заставит его проходить через это ущелье. И вдруг образуется такое стечение, при котором человек вновь оказывается так же растоптанным, униженным и бессильным изменить что-либо в свою пользу, даже не вправе сказать что-нибудь в свою защиту. И кошмар, вместо того, чтобы отойти в небытие, возрождается с новой силой, давая человеку понять и почувствовать, что он – ничтожество, зря возомнившее себя человеком. Вот этого я больше всего и боялся – что меня не оставят, что я вновь окажусь униженным и растоптанным, вынужденным слепо подчиняться их условиям. А, с другой стороны – во мне кипело оскорблённое самолюбие, жажда мести за свою попранную честь и достоинство, за своё угробленное здоровье, за свой «Москвич» и даже за кассеты, наконец…

А Маринка – та и вправду сожалела о потерянной «кормушке», которую она имела в моём лице. И уже через пару недель она решила «спустить пары» - сделать мне пакость.

В тот день я как раз приехал к Коле Демьяненко. Не помню уже, поработать я там хотел, или насчёт машины… Да и какое это теперь имеет значение? И вот выхожу я из ворот базы, и что я вижу…

Маринка, вусмерть пьяная, в пылу сумасшедшей ярости, с пеной на губах, била монтировкой мой «Москвич»! Я тут же подскочил к ней, больно сжал её руку, в которой она держала монтировку, и заорал:

-Ты что сука! Ну-ка вали отсюда, пока я не прибил тебя вот этой самой железякой!

-Это ты оборзел, щенок сраный! – кричала она, захлёбываясь пеной. – Ты что, сначала меня искалечил, ребёнка моего убил, на шее моей посидел, а теперь втихаря всё забрал, и прячешься? Ты что от меня гасишься? Ты мне что обещал?

-Сама виновата! Нечего было по баням шляться! Нечего с Тампошей дурью маяться! Я тоже не обязан…

-Как – не обязан? – она совсем вышла из себя. – Ты обязан меня кормить! А машина эта – моя! Так пусть она тебе, сука, не достанется! Чтоб ты пешком всю жизнь ходил! Нет! На инвалидном кресле чтоб ездил!

Она резко выскочила и ударила монтировкой по боковому стеклу. Почти все стёкла были разбиты, фары тоже, да и крылья были покорёжены.

-Сейчас заскочу к Коле, спущу на тебя собак! – прикрикнул я. – Самому об тебя руки марать в западло.

-Слушай, ты! – рявкнула она. – У своих собак ты будешь языком жопу подтирать! Вон, видишь чёрный джип? Это моя личная крыша. И если ты ещё хоть одно слово скажешь, они выйдут и трахнут тебя в рот и в попу. И твои дражайшие родители останутся без квартиры. А на своего Андрюшу можешь не надеяться. Они сказали – пусть не выступает. А будет за тебя что-то вякать – они и его отвафлят!

Такой уж наглости я не вытерпел. Я схватил эту бешеную стерву за шкварник, и с силой толкнул прямо на джип.

-Видал я, какая это тебе крыша! Это ты им попробуй доказать, а мы посмотрим…

Всё-таки толкнул я её прилично – она налетела всем телом на джип, выставив вперёд руки с монтировкой. Удар от монтировки пришёлся в аккурат на боковое стекло, которое тут же разбилось., а сама Маринка упала на асфальт. Такого я и сам не ожидал, и стоял возле своего «Москвича», в полном оцепенении. Тут все двери джипа одновременно открылись, ко мне направились трое рослых бритоголовых парней. В следующее мгновение я почувствовал резкую боль от ударов по скулам, челюстям, животу; солёный вкус крови во рту, затем у меня в глазах потемнело, и я потерял сознание.

Очнулся я в лесу. Всё тело ныло от нестерпимой боли, я плохо понимал, что происходит, и лишь смутно различал какие-то фигуры в спортивных костюмах. Они произносили какие-то фразы – то ли обращались ко мне, то ли между собой – я ничего не мог понять. Потом до меня донеслись женские крики, и я узнал голос Маринки. Потом я понял, что они совокупляются, а затем разглядел и джип, из которого доносились её стоны и чьё-то сопение. Я вновь впал в забытье, а очнувшись, почувствовал, что моя одежда вся мокрая, и мне в нос ударил стойкий запах мочи. Теперь я различал голоса – это Маринка говорила с теми головорезами из джипа.

-Пацаны, дайте ему в рот! Ну, что вам, в падлу, что ли? Он же такое чмо…

-Да нельзя ему в рот давать! За прогон мы его ещё сможем опустить, а если сразу – нас же старший убьёт за беспредел!

-А что ваш старший? Что, этот лох, что ли, к нему пойдёт? А ваш старший что, его не пошлёт? Ему что – не в падлу будет с опущенным бакланить?

-Слушай ты, не лезь не в своё дело! Мы его и так отпинали, обоссали, сейчас пусть расписку на бабки подпишет, а если прогонит – тогда и опустим его, как фуфлыжника.

Потом был какой-то сарай, яркий свет лампы, и когда я очнулся, ко мне подошёл один из этих типов.

-В общем, так, козёл. Понял, за что схлопотал?

-Понял, понял… - выдавил я, с трудом ворочая языком. – Джип… стекло…

-Короче, попал ты, мудила! Конкретно попал! Косяк тут чисто твой, а ты ещё на девчонку какую-то валить пытался! А за такие косяки вообще-то опускают!

-Что я… она сама… понтовалась, что вы - крыша её…

-Слушай, ты, завали свой тухлый базар! С ней ты сам будешь разбираться. Ты не ей, ты нам стекло разбил. Короче, так. Вот тебе ручка, подпиши. Сам ты сейчас такого нацарапаешь, что хрен разберёшь. Тут уже всё написано. Ты только подпиши. Если не хочешь раком становиться, а то мы мигом с двух сторон тебя оформим…

Он дал мне ручку, и я поставил извилистую закорючку на бумаге, на которой было написано следующее:

«Я, Черногорский Вениамин Порфирьевич…» (да, тогда меня официально так и звали) - дальше шли все мои паспортные данные. Это Маринка их втихаря себе переписала в записную книжку, и вот они ей пригодились. «Сегодня, 21 марта 1997 года, разбил стекло автомобиля… и обязуюсь возместить причинённый мной материальный и моральный ущерб пользователю этого автомобиля Иванцову Максиму Витальевичу. … 1 апреля сего года, обязуюсь прийти в казино «Эльдорадо», возле гостиницы «Виру», и принести вышеназванному Иванцову 3000$ (три тысячи долларов США), наличными… Гарантами моей платежеспособности являются мои родители…»

Я испытывал при этом полнейшее безразличие. Никаких денег я им платить, естественно, не собирался, а собирался обратиться к Андрею. И уж, не за деньгами, конечно же, а за помощью совсем иного рода. Моим родителям, думал я, вряд ли что грозит – они тут вообще не при делах, а если к ним эти уроды и приедут – они сразу же в полицию обратятся. А если Андрей мне не поможет, я просто повешусь. На хрена оно мне сдалось, такое существование!

И очнулся я после всего этого на автобусной остановке, где-то на просёлочной дороге в незнакомой загородной местности. В той же замызганной куртке, пропитанной кровью и мочой, с экземпляром расписки в кармане.

Тут на остановке остановился – нет, не автобус. То был фургон «ГАЗ-52». Оглядев меня, водитель присвистнул. Затем открыл дверь, и помог мне сесть в кабину.

-Кто это тебя так? – это был простой, русский мужик лет пятидесяти, в тельняшке, с загорелым лицом и руками. На руках его красовались татуировки флотского содержания.

-Да так… хулиганьё… денег требовали. Мне бы в Таллинн!… Где я?

-Недалеко от Раквере. Ладно, Бог с тобой. Довезу я тебя до Таллинна, не брошу же я тебя на дороге.

-Где это ты так нарвался? – спросил водитель. В машине меня укачивало – понятное дело, «газон» всё-таки, и я тут же впал в забытье, и ничего уже не слышал.

-Слышишь? Мы в Таллинне! Куда тебе?

Водитель тормошил меня, но я всё воспринимал, словно во сне. Как будто я находился в какой-то непонятной оболочке, и даже уши у меня были словно заложены ватой.

-Мне… позвонить надо… на мобильный. У Вас есть карта?

-Есть – ответил водитель. – Сейчас, подъедем к будке…

Андрей, к счастью, оказался дома, и я попросил водителя:

-Отвези меня на Пярнуское шоссе! К загсу, там, напротив…

Андрей уже ждал нас на улице.

-Спасибо, коллега! – сказал я на прощание водителю. – Знаешь… я ведь тоже шофёр…

-Где ты его подобрал? – спросил его Андрей.

-Да какая разница? Скажи спасибо, что жив ещё!

-На, держи. На бензин – Андрей протянул шофёру несколько купюр, а мне сказал: - А тебя сейчас повезём в скорую. Потом расскажешь.

Спартанская обстановка кабины фургона сменилась комфортабельным салоном «Фиата». Дальше смутно припоминаю – приёмный покой, откуда меня уже отвели в палату… И на следующий же день ко мне в больницу пришёл Андрей.

-Привет, ветеран войны! – сказал он, ставя на тумбочку корзинку с фруктами. – Ну что, рассказывай, где это тебя так контузило.

-Да это опять Маринка постаралась – пропыхтел я. - Выхожу из базы – смотрю, мою машину бьёт. Я на неё наехал, а рядом джипчик стоит. Она мне на понтах вся такая: мол, её крыша. Ну, я её толкнул, она им стекло разбила этой самой железякой. Дальше ни хрена не помню. Какой-то лес… они там ещё трахались, не отходя от кассы, потом в сарае какую-то бумажку заставляли подписывать. Она, кстати, там. В тумбочке.

-Кто в тумбочке? Бумажка или Маринка? – шутливо спросил Андрей, открывая тумбочку. – Знаешь, Миша? – добавил он, ознакомясь с содержимым. - Плохая это бумажка. Ей в туалете подтираться жёстко. А эти ребята теперь ещё сами раскошелятся. Нечего беспредел творить. Кто они хоть такие, на кого они работают? Не сказали, конечно? Что они там вообще делали?

-Я-то откуда знаю? Джип «Мицубиси-Паджеро», номер там, в бумажке указан.

-Вот и прекрасно. Я по компьютеру пробью, чья это тачка, а заодно проведаю, что за лох этот Максим, и на кого от шестерит. А после этого я поговорю с ихними старшими. Не с теми, под кем этот сопляк колобродит, а с теми, кто ими самими командует.

Уловив мой удивлённый взгляд, Андрей добавил:

-Запомни, Миша: между понятиями «лох» и «танкист» стоит знак равенства. У этой шпаны какая логика? Запугать человека, чтобы тот побоялся куда сунуться. Пусть думает, что вся ментура куплена, и что туда нет смысла обращаться. Один чёрт, не помогут, только ещё хуже будет, поэтому лучше смириться, лапки поджать, и заплатить. И этим они и живут, у них работа такая. Один лоханулся – заплатил; второй лоханулся – заплатил. А третий взял эту портянку, и пошёл с ней в ментовку. Кого сразу за шкварник хапнут? А теперь - как ты думаешь: стал бы Ферзь или Коля Питерский на таких портянках светиться?

-Медведевские они, я слышал…

-Уверен? – усмехнулся Андрей. – Мало ли, что они лопочут? Они и шахматистами могли себя назвать, если уже совсем обезбашенные. Это мне ихний бугор скажет – чьи они. Не парься, выгорит. Я же тоже говорю не с бухты-барахты. Ни фига себе – косяк: у кого-то в бригаде пацаны беспределом занимаются, понятия не соблюдают! А теперь подумай: кому это выгодно. Ты-то сам и на фиг никому не нужен. Им наплевать, кто ты по жизни, что у тебя за заморочки. Поэтому выяснять, что это там за Марина, и что у вас с ней за тёрки, никто не будет. Зато у них есть хороший предлог – кого на чём прижучить. Только этим надо умело воспользоваться.

-То есть что… - неуверенно начал я, теряясь в смутных догадках.

-А ничего. Я насчёт тебя поговорил кое-с кем, так что к ихнему командиру я уже поеду не один. А расклад будет проще простого. Девочка ноги раздвинула – мальчики отблагодарили. За её косяк тебя напрягают. Ещё пострадал ты сам, и твоя машина. Ладно, Миша. Не скучай, я дальше полетел…

Андрей направился к двери палаты, но тут же развернулся и тихо сказал:

-А ты, Миша, лучше помалкивай. Эту девку ты видел впервые в жизни, и знать её не знаешь. Потому что если ты ляпнешь про свою с ней любовь, то ты всех в дерьмо посадишь. Чем – думаю, не стоит объясняться. Есть две разные категории: есть человек, и есть форшмак, фуфел. Это всякие лохи, чмошники и вся та шушера. За человека – всегда впрягутся, ему всегда помогут. А за фуфела – никогда. Фуфел – сам виноват, что он такой фуфел, и так ему и надо. А кто за него впрягается – тот сам фуфел.

-Так я что, по-твоему… - начал я, но Андрей резко перебил:

-Кто там твою машину бил, у автобазы?

-А хрен её знает! Малолетка какая-то, наркоша, или пьянь подзаборная…

-Как эту девушку зовут, я что-то запамятовал?

-А я что, спрашивал?

-Молодец, Миша. Человек – и он попрощался со мной за руку.

 

…Меня выписали из больницы через неделю.

-Поздравляю с праздником! – встретил меня Андрей.

-Да уж, нечего сказать, праздник – вздохнул я.

-Ты что – Андрей ткнул меня пальцем в грудь – первое апреля! Твой профессиональный праздник! Садись, поехали… - он извлёк из кармана связку ключей, и протянул мне.

-Куда поехали? – не понял я.

Андрей кивнул на стоявший у тротуара красный «Москвич».

-Это чей? – опешил я.

-Твой – подбодрил Андрей.

-Хочешь постебаться? – сказал он, когда мы уже ехали в машине. – Эти поросята и в самом деле медведевские оказались. Младшее звено бригады Руслана, а он уже под Медведем ходит. Поговорили мы с Русланом, и с Медведем тоже поговорили. Как же так, Медведь? Чего это у тебя бугры такие тупые – у него пацанята резвятся, беспредел творят, да на всяких сучек работают за палку; а бугор об этом ни ухом, ни рылом? Давайте-ка лучше сделаем так. Чего нам из-за всякой шушеры друг другу жизнь портить – замнём лучше эту тему. Чтоб больше никто и нигде об этом не вспоминал. Вот этот самолёт – Андрей многозначительно обвёл рукой вокруг – тебе сам Медведь жалует. Машина хорошая, хоть и год 84-й. Сосед у него помер, семь лет, считай, в гараже простояла. На бабку оформлена – так не в бумаге же счастье… Ничего, надо будет – переоформим.

-А с моими-то что? – недоверчиво хмыкнул я.

-Что с твоими? Жёлтый всё, покойник. Кузов восстанавливать – дороже обойдётся. Да и тот, второй, что ты на запчасти купил. Зачем он тебе? Чтобы опять туда ходить, общаться с Тампошей? И чтобы Коля, вместе со всей своей компашкой, тебя всё время подковыривал про эту маленькую сучку?

-Не, то хорошая машина была. Кузов уже ни к чёрту, но нутро – капитальное. И мотор, и ходовая…

-Были – передёрнул Андрей. – Теперь знаешь что? Я их обоих этому самому Коле подарил. На металлолом. Ясно? Так что о них обоих забудь. У твоего тоже запчастей в придачу – целый гараж…

-Ещё у того зелёного номер был прикольный. 687SHT.

-А ты что – пасьянсы раскладываешь? – усмехнулся Андрей.

-Да я про буквы… - уклонился я. – Смерть кому-то от террора! А кому – буква сама за себя говорит!

-А я – про цифры – парировал Андрей. – Если выпадают карты – 6, 8, 7 – то это означает ложь и предательство. А если при этом чёрное на красном – то это кровь и смерть. Кстати, а зелёный снят с учёта?

-Давно уже… Я ж его на запчасти купил! Перегнали – и сняли…

Некоторое время ехали молча.

-А с этими что? – после долгих колебаний, осторожно спросил я.

-С чем – с этими? – Андрей сделал вид, что не понял, к чему я клоню.

-Ну, с Маринкой, с Иванцовым этим, ещё там с кем… - пробормотал я, и внезапно ощутил внезапный прилив непонятной тревожности.

-Со шпаной своей Руслан сам разберётся, а сам Руслан – уже Медведя головная боль. Тебе-то какое дело? Можешь не париться – ты знаешь, с кем я ездил в гости к Медведю? Думаю, после такой посиделки тебя уже никто не тронет.

-Андрей! – обратился я к нему снова через некоторое время. – Если действительно всё это так легко разрешается, то почему же ты палец о палец не ударил за всё то время? Посмотри – на меня сейчас страшно смотреть!

-А что – у тебя были с ними какие-то проблемы? По-моему, всё в полной любви и согласии: как они говорили, так ты и делал. Да и вообще, я ещё до того не опустился, чтобы возиться со всякой мелкой мразью, и играть в их детские игрушки. Хочешь ответного хода – делай сам.

-А ты прикроешь? – спросил я.

Мелкая мразь! Значит, для моего друга Андрея это мелкая мразь. Но как же тогда я – не только возился с этой мелкой мразью, но и был всецело в их власти, позволяя им, ничтожным мерзким существам, держать себя фактически в рабстве! Как такие мелкие мрази посмели довести меня до полной деградации, полного истощения, полной потери человеческого достоинства! И теперь мне, что – всё забыть и простить, как будто так и должно быть? Может, ещё и поблагодарить их?

-Знаешь, Андрей – у меня однажды уже был инцидент со стеклом.

-Я помню – коротко усмехнулся он. – Твоё двадцатилетие и Толстый.

-Когда в бар ворвались молодчики из «Кодукайтсе», избили нас, а этот козёл в белой куртке разбил дверное стекло головой Толстого.

-А ты, дурак, лоханулся и заплатил. Нет, чтобы сразу звонить в полицию и катать предъяву на этого козла в белой куртке. У вас же ещё свидетелей четыре человека. Какая разница, чем эти педики вас пугали?

-Этот ублюдок ещё мне так заявил: «А ты чего стоишь, такой недовольный?». И – по морде меня, сука, по морде! Ещё и с таким наслаждением… Ничего. Три года прошло. Думаю, он меня уже давно забыл… Но Гоша будет первым.

И, хоть Андрей и не ответил на мой вопрос – прикроет он меня или нет, если я начну давать ответный ход – но я уже знал, что он прикроет…

 

Я, Феоктистов Михаил Порфирьевич

 

Сегодня, в течение всего дня, меня не покидало непреодолимое ощущение замкнутого круга. Где бы я ни был, что бы я ни делал – меня постоянно преследовало странное чувство, как будто здесь я уже был, и это мне уже доводилось пережить. Подобное предчувствие мной овладело, когда я ехал на автовокзал встречать эту Катю – передо мной проносились, как обрывки киноленты, или запомнившиеся фрагменты снов, а то и галлюцинаций; и, приехав на автовокзал, я увидел всё это воочию – обезумевшую от ужаса девушку, с душераздирающим, нечеловеческим криком, убегающую в никуда. И снова – телефонные будки, шоссе, пярнуский курортный бордель, сытые рожи подвыпивших иностранцев, приехавших сюда за дешевизной, и чувствующих себя здесь полными хозяевами. Хозяйка этого заведения, говорившая со мной, словно какая-нибудь воспитательница с прыщавым пацанёнком. Её жлобы, бортировавшие мою запаску, и проверявшие меня, словно я намеревался у них что-то украсть, или околпачить. Как будто в первый раз меня видят. Зато в последний – по крайней мере, перед долгим затишьем. А лучше – если вообще в последний.

И снова шоссе, снова город Таллинн, морока с этим Козловым… Что сегодня на него нашло, на этого Козлова – глаголил о спасении души, как будто священник какой. Хотя мне он больше напоминал зарвавшегося сектанта. Не он первым мне предлагал «очиститься» и «покаяться». Я и без того, уже наслышан всякого рода «доброжелателей», наперебой предлагавших мне «спасение» и «покровительство». Их сочувственно-жалостливых речей, насчёт того, как мне плохо живётся, что у меня - такого хорошего, такое плохое окружение, которое прямо-таки ездит на моём горбу и чуть ли не смерть мне готовит. Поэтому я просто молча выслушал его, стараясь особо не выражать эмоций, а эмоция у меня была одна-единственная: достали! Все и всё – достали! Отстаньте вы от меня, наконец, оставьте меня в покое!

И вновь, из круга внутреннего я плавно перешёл в круг внешний. Или наоборот? Я уже, как на «зависалове», потерял счёт этим кругам, вертясь, словно белка в колесе. Снова те же самые картины – автовокзал, девушка, Андрей, бар… Да и сейчас, кстати, я опять еду в Пярну. Только уже по другой дороге, и пункт назначения у меня теперь другой.

И ещё эта девушка… Нет, не Катя, а вторая – Ольга. Она, в отличие от Кати, не впадала ни в ужас, ни в панику; напротив, среагировала на меня и на мой «Москвич» абсолютно равнодушно. Мне даже показалось – подчёркнуто безразлично, с ледяным высокомерием. При встрече она со мной даже не поздоровалась, только кивнула головой, когда я сказал ей, что я от Андрея, и молча села в машину.

По дороге мы не говорили. Да там и ехать было, честно говоря – за такое же время можно было смело дойти пешком. Зато Андрей меня прямо-таки ошеломил, выразив удивление: как это мы с Ольгой до сих пор «ничего ещё не придумали», ведь она приехала сюда, в Таллинн, только ради меня! Ради меня? Как это – ради меня?

Поэтому совершенно естественно, что я растерялся. Хотя, что греха таить, эта девушка мне понравилась. Красивая, со вкусом одета. Интеллигентна, начитана – судя по её редким обменам фразами с Андреем. Я же чувствовал себя абсолютно не в своей тарелке. Пытался я заговорить с Ольгой – но со стороны это выглядело смешно, нелепо, ребячливо – Андрей иронично улыбался, Катя от души хохотала, а сама Ольга сначала, видать, удивилась, а потом лишь разочарованно вздыхала. Наконец, мы собрались расходиться. Катя намеревалась переночевать у Андрея, поскольку до Тарту добираться ей было уже не на чем. Андрей – в шутку ли, всерьёз – приглашал и нас с Ольгой, на что девушка так и ответила:

-Андрюша, ты что – шутишь, что ли?

-Нет, я не шучу – ответил Андрей. - Каков главный критерий актёрского мастерства и таланта? Естественность и правдоподобность. Посему я бы душевно рекомендовал бы вам, мягко говоря, продолжить сегодняшний вечер в приватной обстановке. Например, у меня дома. В гостиной расположится Катя, одну комнату займу я сам. Итого в вашем распоряжении две комнаты, кухня и раздельный санузел, с джакузи и душевой кабиной. В конце концов, Миша, почему я должен за тебя проявлять инициативу? К тебе приехала твоя девушка. Не вести же ей тебя на ночь к своей престарелой бабушке.

От такого поворота я действительно опешил. В оцепенении я застыл, лишь вращая зрачками - то на Андрея, то на Ольгу, видя, как и она ошалело уставилась на него, с неподдельным удивлением, сквозь которое едва проступало возмущение и негодование. Мол, как же так – он называет её моей девушкой, да ещё и недвусмысленно предлагает нам провести ночь вместе.

Видя, в каком затруднительном положении оказались оба – мы с Ольгой, Андрей вновь взял инициативу на себя.

-Оля, ну ты что, не видишь – Миша стесняется. Это естественно, если учесть то, при каких обстоятельствах вы разошлись. Конечно, Миша, это говорит вовсе не в твою пользу. Но давайте отбросим в сторону все эти неприятные воспоминания. Ведь до этого у вас было всё так замечательно! Такая прекрасная пара – даже я вам завидовал. Мечтал о том, когда же я, наконец, погуляю на вашей свадьбе. А ещё лучше – если в роли свидетеля. Хотя вы, с другой стороны, делали правильно – прежде, чем решаться на такой шаг, обязательно нужно лучше узнать друг друга. Так что, почему бы вам сегодня не начать всё сначала?

-Андрей, ты прекрасный артист, но сваха из тебя, скажу честно, ни к чёрту – засмеялась Ольга.

-А вы с Мишей, по-моему, в свахе и не нуждаетесь – Андрей сменил тон с шутливо-балагурящего на твёрдый и безапелляционный. - Суть ты уяснила, а в каком виде ты это представишь – уже на твой художественный вкус.

-Интересно, как ты сам себе это представляешь? – поморщилась Ольга. – Ну, посуди сам. Мне кажется, он и женщину-то видит вообще впервые в жизни.

-Всё когда-то в жизни делается впервые. Потом уже – во вторые, в третьи, и так далее – рассудил Андрей. – Мишка хороший парень. Он пережил в жизни кое-что, и его некоторые странности – это его защитная реакция. Вот и помоги ему увидеть женщину. И не только увидеть, но и почувствовать.

-Ну, знаешь ли – передёрнула Ольга. – Какими бы не были его переживания, это ещё не значит, что надо вести себя, как лунный мальчик, и теперь от этого «кое-чего», ругаться с головой. У всех нас было в жизни «кое-что».

Ольга ненадолго задумалась, и потом добавила:

-Кто умудрён тяжким опытом - тот так, как он, держать себя не будет. А если его «кое-что» - обычная подростковая драма, а он теперь строит от этого всю свою оставшуюся жизнь, то, по-моему, ему ещё рановато. Пусть немножко подрастёт.

У меня мгновенно начались «гонки» и «запарки». Так называется состояние необычайной нервозности, тревожности, беспокойства, мнительности, возникающее после пика амфетаминовой «прухи», переходящей в «отходняк». Всем своим существом я переживал, анализировал, пытался найти ответ на вопрос: почему так? Вот и эта женщина меня попросту не воспринимает, и считает меня мальчиком, которому всё ещё рано, и который, в довершении всего, не ладит с головой!

Я пытался за ней ухаживать: что-то подать, что-то поднести – и испытывал лихорадочное биение сердца, лицо и ладони потели, я готов был провалиться сквозь землю. Мне самому моё поведение казалось неуклюжим и комичным – ни дать, ни взять - мистер Бин! Тогда я пошёл в клозет и «закинулся». То есть, нюхнул немножко «фена». Стимулятор вызвал субъективное «просветление мозга». Всё во мгновение стало казаться ясным и понятным. Появилось ощущение уверенности в себе, в своих силах… Я понял: виноват во всём стереотип, и Ольга только того и ожидает: стандартного ухаживания. Стереотипный тон, фразы, знаки внимания, одним словом, «всё», как делают «все», для того, чтобы ответить на это такой же стандартной женской реакцией – кокетливым флиртом, заканчивающимся либо сближением, либо вариантом «динамо». Я же не оправдал ожиданий, мой подход не соответствует стереотипу, отсюда у неё и вывод – что я ничего не понимаю, ещё не научился, «как надо» и «как все»…

-Что ж – снисходительно улыбнулась Ольга – пусть мой кавалер, в таком случае, подвезёт меня до дома.

Правда, из бара я повёз её не сразу домой. Поехал в Пяэскюла, свернул в частный сектор, оттуда – на дорогу, ведущую в лесопарк, к озеру…

-Ты куда это меня везёшь? – возмутилась девушка.

Я страшно сконфузился и растерялся. В голове опять всё перемешалось, и я совершенно забыл, что же на самом деле хотел сказать Ольге. Вместо этого получился детский лепет, помесь извинений с оправданиями:

-Я просто хотел показать тебе одно красивое место. Вот это, впереди – это Большое Собачье озеро. Как в Канаде – есть Большое Медвежье, и Большое Невольничье озеро. А то, куда я вёз тебя – это Байкал. Его ещё «баранкой» в народе называют. Потому что там остров посередине. И вот, просто я хотел, чтобы ты увидела…

-Миша, не надо, я устала. Отвези меня домой, я прошу.

Я резко развернулся, и направился в обратную сторону. Кратчайшей дорогой я выехал к элеватору, оттуда свернул на Пярнуское шоссе – самую длинную улицу, не только в Таллинне, но и во всей Европе тоже. У переезда я свернул к кладбищу, дальше мчался мимо нового здания полиции, казарм, заброшенных воинских частей… И всю дорогу мне казалось, что за мной кто-то следит. В зеркале всё время маячили, хоть и сохраняя приличную дистанцию, то потрёпанный красный «третий бумер», наподобие того, что соревновался с нами в день пикника, то жёлтая «шестёрка», то вообще какой-то микроавтобус. «Да кому я, чёрт побери, нужен ещё, чтобы за мной следили!» - успокаивал себя я. – «Опять гонки нелепые!»…

Ольга всю дорогу молчала. Я тоже не находил нужных слов, хоть мне и хотелось с ней заговорить. Но как, и о чём – для меня эта задача оказалась непосильной. Лишь на прощанье я, набравшись храбрости, спросил:

-Если что, как тебя найти?

-Если что, Андрей тебе сам всё скажет.

Хлопнула дверь моего «Москвича», и Ольгин силуэт растворился в глубине двора. Я включил передачу, и тронулся. Мне хотелось уехать, умчаться, куда угодно, лишь бы подальше от этого замкнутого круга!

Куда мне ехать? Да какое это вообще имело значение? Только несколько часов назад я говорил с Козловым. На сей раз миновало. Какой-то козёл сбил на красном «Москвиче», как у меня, коляску с ребёнком. Причём не чьим-нибудь, а Катиным. Поэтому я должен на некоторое время «залечь», потеряться из виду – во избежание лишних тасканий и нервотрёпок, да чтобы ещё и «под раздачу» не попасть. Пусть думают, что и я отправился туда же. Раз я не «потерялся» сразу, значит, Козлов насчёт меня пока спокоен. Значит, я не в розыске, и даже не вхожу в число подозреваемых. Хотя уже со дня на день, с минуты на минуту, картина может измениться. Не по ребёнку, так по этой проклятой уголовной роже – одной, второй, третьей – меня начнут «пасти», прорабатывать… А улаживать эти проблемы – уже Андрея забота. Не я его втянул в эту канитель, а он меня.

Завтра утром я должен быть в Пярну. Прямая дорога – да и кривая тоже – всё равно идёт через Пяэскюла. Мимо Вальки, мимо озера, куда так и не состоялось наше романтическое путешествие с Ольгой. Нет, туда я не поеду. Просто физически не смогу сегодня опять повторить этот круг. Я жаждал активных действий, смелых решений, ответов на все вопросы. Жаждал разорвать круг, который, как мне казалось, сжимается всё теснее и теснее, вокруг моей шеи…

Первым делом я заехал в соседний переулок, чтобы принять ещё дозу – четверть грамма, что за сегодняшний день составляло бы уже целый «полик». Извлёк из кармана телефонные карточки – «поляну» и «разводило», высыпал порошок, свернул «трубу»… Уже привычный процесс, к которому я ещё совсем недавно прибегал лишь изредка, и мне даже в голову не приходило, что я вообще когда-нибудь стану наркоманом. И буду «задуваться» целыми «граммофонами», париться на «заморочках» и «лечиться» от них «догонками».

Не, этот фен ядрёный, что надо. «Приход» от него капитальный – когда первая капля из ноздри по носоглотке стекает в горло. Сперва меня обожгло приятной горечью, из глаз брызнули слёзы, словно от лука – и я внезапно ощутил пробуждение от многолетней дрёмы, прилив бодрости и энергии. Не столько физической, сколько моральной. Интеллектуальной. Духовной. Как у Архимеда – только дайте мне точку опоры, и я переверну земной шар. Усталость и нервотрёпки остались где-то далеко позади.

Я поплутал по улочкам Тонди и Лиллекюла, обогнул центр города, свернул в Ласнамяескую «канаву», выбрался из неё на первом же подъёме – меня не покидало ощущение, что за мной следят, и поэтому я старался не ехать долго по одной и той же дороге. Дальше я уже крутился по панельно-коробчатым микрорайонам, вдоль чахлых рощиц и пустырей, заваленных строительным мусором – и так до самого края Ласнамяе, до переулка, мимо нескольких шестнадцатиэтажных «свечек», стоявших на самом конце микрорайона и города. Переулок плавно перешёл в ухабистую грунтовую дорогу, выходящую, наконец, на Ленинградское шоссе. Осмотревшись по сторонам, и убедившись в отсутствии ментов, я, наперекор Правилам, наискось пересёк шоссе, и выехал на кольцевую.

По кольцевой я ехал, безбожно превышая скорость – благо дело, дорога была пустой, лишь одна-единственная машина попалась навстречу, почти под виадуком в Юри. Сзади никого не было. Если даже меня кто-то и «пас», значит, они меня упустили.

За несколько минут я долетел до Вильяндиского шоссе, и, миновав утопающую в садах дачную окраину, ещё прибавил газу. «Москвич» стремительно мчался по шоссе, а мой взбудораженный разум решал одну, пожалуй, самую наболевшую проблему моей жизни. Почему всегда так? Почему ни одна женщина… Ведь я уже давно не ребёнок, даже не подросток, мне уже почти двадцать пять! А я, если пользоваться терминологией Громозеки, ещё девственник! Мальчишка!

Хотя одна связь у меня была. Была в моей жизни одна-единственная женщина, если у кого-нибудь язык вообще повернётся назвать эту маленькую сучку женщиной.

Эта связь была исключением из правила, но мне она не принесла – не то, что счастья, или хотя бы ощущения своей мужской сущности, но напротив – стала проклятием всей моей жизни, породив массу всевозможных проблем. Да что там проблемы – из-за этого я перестал быть сам собой, потеряв всё то, что мне удалось создать за годы сознательной жизни. Здоровье, силу, нервы, работу, перспективы, уважение к себе, наконец, время, деньги и машину – хотя последние две вещи кажутся в сравнении с остальными просто мелочью, пустяком. Гораздо страшнее то, что я утратил свою сущность, перестав быть Михаилом Феоктистовым. Который, пусть не так, чтобы выдающийся, или хотя бы «классный парень». (Можно сказать и «крутой парень», но сейчас это выражение ассоциируется со всякого рода «деларами» и бандитами, поэтому лучше всё же сказать «классный») – но, во всяком случае, настоящий мужик, твёрдо стоящий на ногах, и знающий себе цену. К чему я стремился, чего я добивался годами, как мне казалось, упорной работы над собой: ежедневные тренировки в атлетическом зале, изучение серьёзной литературы, преодоление нежелательных черт характера и воспитание других, в противовес тем. И вот, все мои старания пошли насмарку, и этот мой Феоктистов буквально в одночасье рассыпался, как карточный домик, и вместо него вновь всплыл Черногорский – тот самый, что являл собой жалкое зрелище затравленного ничтожества, напрочь лишённого человеческого достоинства. Беспомощный, бесхарактерный и бестолковый, одержимый лишь всесильным страхом и слепым озлоблением. Тот самый Черногорский, которого я считал ошибкой природы, недоразумением, притом уже исправленным – потому что я вырос из детства, а он остался где-то там, и давно уже погребён в пучинах океана времени.

И этой «роковой женщиной», как это ни абсурдно, оказалась Марина Романова.

А начиналось всё так легко и безоблачно…

 

Лето 1996г – весна 1997г.

Три года тому назад – как раз в июле 96-го – я работал кладовщиком в одной торговой фирме. На жизнь я не жаловался. На работе меня уважали – я начинал с простого грузчика досок, да ещё бегал, что называется, «на общественных началах» в ангар, что находился в аккурат за площадкой пиломатериалов. Поскольку магазинные продавцы, в чьи непосредственные обязанности входило выдавать товар из ангара, в нём не ориентировались, зато я знал его наизусть. Благо дело, принимал участие в погрузках-разгрузках. И, когда фирма расширилась, другой кандидатуры, чтобы заниматься тем ангаром, просто не было: я знал - и свой товар, и клиентов - буквально лучше всех. Ну, и зарабатывал я, по тогдашним меркам, тоже вполне неплохо.

Я ходил в атлетический зал. Не так регулярно, как раньше – в бытность «пэтэушником» да опосля, но развит был вполне прилично. Ворочал с плеча двухпудовую гирю по пятьдесят раз и больше, толкал от груди полтораста кило… И это также мне придавало ощущение уверенности – мол, я твёрдо стою на ногах.

Была у меня машина – жёлтый «Москвич». Я любил ездить на нём – по городу, на природу, кататься по Эстонии с приятелями. Особенно, если подворачивалась возможность покатать и девушек.

С этого-то всё и началось.

«Москвич» мой был старенький, частенько ломался, и я постоянно ездил его чинить в бывшую 43-ю базу, где работал мой знакомый слесарь, Коля Демьяненко. Кто из приятелей познакомил меня с этим чудаковатым мужиком – я, честно говоря, уже не помню. Но уж не Андрей – это точно. Этот Коля постоянно подзарабатывал ремонтом машин, металлоломом – короче говоря, вертелся, как мог. К нему всё время приходили пацаны – тоже подзаработать. Почистить прицеп перед покраской, разобрать старую машину на металлолом – да мало ли, чего! Кем они приходились самому Коле – я в подробности не вдавался. То ли соседи, то ли просто знакомые. Кто-то из них приходился ему даже родственником. Хотя ладно, какое это имеет значение…

Разумеется, я довольно быстро перезнакомился и с ними, и мы, бывало, вместе ездили кататься на машине. Одним из них и был Мурат Борисов по кличке Тампоша – Колин бывший сосед. И раз Мурат мне предложил – давай, мол, съездим на природу. Ещё и с девушками…

Так вот я и познакомился с Наташей и с Мариной. Ехали впятером – Мурат, его брат, девушки, ну, и я. Марине было семнадцать лет, а Наташе – двадцать…

Мы расположились на берегу залива, достали «огнетушители»… Все развеселились – галдели, шумели… Шутили, смеялись, вспоминали какие-то весёлые истории. Я этого ничего не понимал. Кроме этого, я ведь был трезв – а потому и держался особнячком. Сам по себе.

Марина подсела ко мне первой:

-А ты что, такой скучный, тут сидишь?

Уже не помню, что я ей ответил, но у нас завязался разговор. Она жаловалась, что её никто не любит, что все парни ей попадались сволочи, что она хочет настоящего парня, настоящей любви. Сказала, что я ей нравлюсь. Строила мне глазки. Мы обнимались, целовались, гладили друг друга… Она сказала, что любит меня…

Мне было почти двадцать два года, но до того ни с кем ничего подобного у меня не было. Один-единственный раз, правда, я обнимал и целовал девушку. Даже носил её на руках. И то всё резко оборвалось. Короче, до Маринки все девушки меня попросту слали подальше, и я постоянно страдал от этого комплекса.

И вдруг – свершилось! Я просто потерял голову, я летал, как на крыльях, полностью заглушив в себе голос разума, и не замечая того, что и так бросалось в глаза, но я, очевидно, даже и не хотел этого замечать. Что, во-первых, Марина – умственно отсталая, и говорить с ней попросту не о чем. Со стороны, её разговор воспринимался, как болтовня десятилетней девчонки, целыми днями болтающейся во дворах и подворотнях, и соответствующее мировоззрение и жизненное кредо: на всех надо плевать, и делать всё наоборот, пить, гулять и веселиться, и ни о чём не думать. Что, во-вторых, она больно любит «принять на грудь», а в пьяном виде вообще теряет над собой контроль, и начинает «буянить» - бить и ломать всё подряд, воровать, терроризировать семью (да и какая там семья! Вечно пьяная мамаша и шесть слабоумных дочек, из которых Маринка – самая старшая), издеваться над слабыми – дети, старики, животные; липнуть к любому парню или мужику. Что, в-третьих, до того, как она встретила меня, её предыдущими кавалерами были мальчики 11-14 лет, для которых эта Маринка казалась взрослой женщиной, и сношения с ней воспринимались ими, как подарки судьбы, которые ещё надо заработать. И поэтому они терпеливо сносили то, что она с ними обращалась, как с вещами, причём своими собственными. Ходили перед ней, как шёлковые, слушались её беспрекословно и обожали её; её авторитет был неоспорим. И она ими командовала, чуть что – «наказывала», то есть унижала, била или требовала денег, и всё за них решала: что им можно, что им нельзя, что им нужно. Себя она считала при этом всегда правой, и позволяла себе всё, от них же требовала полной отчётности во всём. И эти ничего не понимавшие маленькие мальчики на это охотно соглашались, считая, что таковой и должна быть настоящая семейная жизнь. И этот аспект её жизни породил в ней соответствующую установку – грубо говоря, «мой кавалер – мой раб, что хочу с ним, то и делаю».

Вот на это всё я закрывал глаза, и тогда моя жизнь потекла в ином русле. Каждый день после работы я заезжал за Муратом, и мы ездили – сперва к Наташе, по которой Мурат безнадёжно сох, потом к Марине, затем отправлялись на природу. Там уже мы с Мариной обнимались-целовались, ворковали, как голубки, всякую чушь… И я тогда почему-то вполне спокойно воспринимал то, что она всё время под хмельком, что, когда я приезжаю, её дом всегда набит подростками. Я пропускал мимо ушей даже то, что она ходит в бар на Кярбери – как раз возле Валиного дома, и там отдаётся бармену-кавказцу за полтинник, а то и за сотню. А потом эти деньги и пропивает с мальчиками. Значит, выходит – я был готов стерпеть и это, лишь бы рядом была какая-нибудь женщина.

И в то же время я сдружился с Наташей. Я заметил, что когда мы к ней заезжали, я всегда подолгу разговаривал именно с ней, в то время, как Марина и Мурат перебрасывались своим бессмысленным лепетом. С Наташей же мы друг друга понимали – перед ней, как и перед Валей когда-то, я мог позволить себе быть сам собой, а не притворяться обезличенным и «обезбашенным» дегенератом, как перед Мариной. Но почему-то, несмотря ни на что, Наташа мне казалась такой взрослой и неприступной, и я, хоть и испытывал к ней явную симпатию, ни разу не проявил инициативу, не смея даже шага сделать в её сторону. Неужели я и вправду психологически так и остался ребёнком?

Тем временем Марина привыкала ко мне всё больше, позволяла себе всё большие вольности. Стала на меня покрикивать, ставить условия – наподобие «ты мой парень, значит, ты должен…», говорить со мной в приказном тоне, постоянно выражать недовольство тем, что у меня «всё не так», и поучать, что и как у меня должно быть.

Тогда я и совершил эту непростительную ошибку, дав волю своему детскому комплексу вины. И, вместо того, чтобы разумом оценить вздорный нрав Марины, и поставить её на место – я пошёл у своего этого комплекса на поводу. «Раз меня ругают, значит, я действительно, виноват. Значит, надо «исправиться», искупить свой «косяк», делать так, «как надо» - тогда, глядишь, и научусь, как надо жить с женщиной. А если уже даже и Маринка пошлёт меня подальше, то что тогда говорить о других, повзрослее да уровнем развития повыше? Тогда уже эта сторона жизни навек останется для меня недоступной». Вот так я, незаметно для себя, и оказался у этой малолетки «под каблуком», очутился в том же самом положении, что и её прежние мальчики. Правда, мне-то уже было далеко не тринадцать лет!

В августе Марина предложила мне переехать к ней жить. Я, естественно, согласился; да я никогда ей и не говорил «нет» - во избежание скандалов. На сознательном уровне я рассуждал: «Что эта Марина – молодая ещё; чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». Правда же коренилась в подсознании: «Если я не буду ей подчиняться и плясать под её дудку, она меня просто-напросто пошлёт куда подальше» - этим она мне частенько грозила, и этого я подсознательно боялся. Ввиду всё той же патологической установки: «Если уже даже с ней ничего не выйдет – не выйдет уже ни с кем. Подобно тому, как можно ли вычислять логарифмы и дифференциалы, не зная таблицы умножения?». Откуда взялась та установка, я узнаю уже гораздо позже… Тоже в августе, только три года спустя.

Переехав к Марине, я стал жить по новым правилам. Всю зарплату я теперь отдавал ей, до копейки. Машина стала полностью в её распоряжении – ключи и документы были у неё, я на машине ездил только если вместе с ней, а на работу добирался общественным транспортом. Жил я впроголодь, спал по три-четыре часа в сутки, и всё время нервничал и дёргался. Марина беспробудно пьянствовала, влипала во всяческие истории, а обвиняла всегда и во всём меня. И на мне же и срывалась, постоянно требуя денег, и упрекая в несостоятельности, трусости, глупости и ещё чёрт знает, в чём. Сравнивала меня с какими-то Вовами или Ромами, с которыми их девушки живут, как у Христа за пазухой. Я же всё это воспринимал близко к сердцу, и делал всё, чтобы «исправиться», при этом терпел все её унижения – когда она заставляла меня целовать ей ноги, становиться перед ней на колени, или наказывала, как ребёнка – ставили в угол, или била ремнём по заднице.

Из её окружения я больше всех ненавидел Гошу Шувалова. Это был праздношатающийся шалопай, пьяница, хулиган и наркоман. Он был даже постарше меня, но выглядел много моложе. И тогда, в августе 96-го, когда у меня истощение только начиналось, было очевидно, что с этим наглым, но худосочным хлюпиком я справлюсь.

-Зачем ты опять устроила гулянку? – спросил я Марину, придя с работы и увидя, что в её квартире сегодня изрядно повеселились. Судя по пьяному, ухмыляющемуся лицу этого Гоши, и горе пустых бутылок, объедков и окурков. – Ведь собирались же ехать к Наташе, покупать тебе кожаную куртку!

-Чего ты бредишь? – нагло вылупился на меня Гоша. – Ты чего – не понимаешь, что такое посидеть, выпить, пообщаться…

-Я всё понимаю, но это же не значит, что надо просто так брать и спускать все деньги.

-Ну ты и дерьмо! – заявила Марина. – Жаба давит, да? Только и трясёшься, как эпилепсик (именно так она произносила это слово – она вообще многие слова говорила неправильно). – За деньги, за свою голимую тачку, да за задницу свою сраную. А я, между прочим, на свои деньги гуляю, а не на твои. А кожанку ты мне и так купишь. Ты обещал.

-Подписался – значит, должен! – вставил Гоша.

-А жрать на что? – возмутился я, но со стороны это прозвучало, как униженная мольба.

-А это уже ты должен думать! – вскричала Марина. – Да, Мишук… Дитё дитём ты! Тебе до бабы ещё жить и жить…

И вот так всегда – когда приходил этот проклятый Гоша, для меня начинались настоящие пытки. Они вдвоём унижали меня, издевались, оскорбляли, обвиняли во всём, что только в голову приходило.

-Не понимаю, Марина, как ты только живёшь с этим сосунком!

-Люблю – вот и терплю…

И тогда я затаил злобу на этого Гошу. Вида я не подавал, напротив, подавлял в себе это, прикидываясь слабеньким и беспомощным, бессильным что-либо сделать против, и даже не имеющим подобных намерений. Я терпел все его обиды, скапливая в себе эту злобу, и зная, что в один прекрасный день, когда эта бочка наполнится, поскольку какой бы огромной она ни была, но у неё тоже есть дно, и есть края – я вылью на него всю её. Без остатка.

А с другой стороны – ещё теплились во мне чувства к этой Марине. Я боялся её потерять – а почему, я уже пояснил. Это и заставляло меня терпеть, скрепя сердце – и её выходки, и участившиеся приезды Гоши, нашедшего себе просто новое развлечение. Таким образом, я стал в их компании не только личным шофёром и мальчиком для битья, но настоящим безропотным рабом, исполнявшим все их прихоти.

… Однажды я вёз их по району. Маринка и Гоша были пьяны. По тротуару навстречу шла девчонка лет четырнадцати…

-Останови! – в неистовой ярости, с пеной у рта, закричала Маринка. Я остановился.

-Ты, сука, что, совсем, что ли, попутала? – заорала она на эту девчонку. – Сколько уже времени прошло? Где деньги, сука? Я тебя сейчас… Так… Поехали в лес! Миша! – скомандовала она. – В машину её!

Оказалось, несчастная малолетка должна была ей двадцать пять крон. Но всё же, думая, что у неё намерения просто напугать девчонку, а может, просто уже из заученной боязни ослушаться Маринки, я помог усадить девчонку на заднее сиденье, и повёз всю компанию за город. В лес, за аэропорт.

Свернули с дороги на просеку, проехали с километр, остановились. Маринка вышла, открыла заднюю дверь, вытянула свою несчастную должницу, стала её избивать. Гоша сидел и ухмылялся, любуясь зрелищем. Маринка тем временем заставила девочку раздеться.

-Миша! – рявкнула Маринка. – А ну-ка, иди сюда! Давай, трахай её. Я кому сказала!

-Ты что, Марин… - виновато залепетал я. – Да как я могу… изменить тебе? Я не могу, у меня не получится, да и зачем это надо, это же статья петушиная…

-А ты и так опущенный! – сквозь скривленный рот выдавил Гоша.

Я молча «проглотил» и это оскорбление. «Ничего, ничего» – думал я про себя. – «Наслаждайся лёгкой победой, тварь паскудная. Я тебе это потом припомню. Всё сразу припомню!».

-Я кому сказала! – с пеной у рта кричала Марина.

-Я не могу – беспомощно процедил я.

-Ты видишь, как я её разукрасила? – прошипела она, безумно вытаращив на меня глаза. – Сейчас и тебя так же!

-Слушай, может быть, хватит? – вступился я. – Давай, я тебе за неё эти деньги отдам!

-А чего это ты, сучья рожа, за неё вдруг впрягаешься? – зашипела Маринка. – Ни хрена себе, заявочки!

Она стала бить меня кулаками по лицу. Сперва я даже не защищался, но потом мне это надоело, и я подставил руки для защиты…

-Ты что, оборзел? Куда руки суёшь?

-Хватит бить! – взмолился я.

-Хватит, говоришь? Хватит, говоришь. Он говорит – хватит бить – обернулась она к Гоше.

-Ничего – ухмыльнулся тот. – Сейчас я добавлю.

-Ладно, не буду больше – с деланной покорностью пробормотал я, и продолжал дальше терпеть. В мозгу пульсировала одна мысль: «Потом припомню! Всё сразу припомню!». Маринку я при этом выгораживал, считая единственным виновником её безобразного поведения этого ненавистного Гошу…

В конце концов, это развлечение им наскучило. Девчонка оделась, мы усадили её в машину, довезли до города, где и высадили на автобусной остановке.

… Через неделю после вышеописанного события состоялся ещё один пикничок – опять был Гоша, и ещё соседский мальчишка лет четырнадцати, заходивший к Маринке почти каждый день. Поехали мы на речку Пирита. Перед этим, правда, заехали на Кярбери, Маринка пошла в бар к этому кавказцу, а через минут двадцать вышла оттуда уже пьяная, вдобавок с деньгами и с бутылкой водки.

Что она там делала, в этом баре – я прекрасно понял. Но не подавал виду – а может, уже боялся? Ведь в этой компании я поставил себя именно таким – безвольным трусом, который никогда не говорит «нет», а потому его мнение абсолютно ничего не стоит, и на его вопросы можно не отвечать. Мало ли, что? Делай, что велят!

На речке они вновь занялись своим любимым развлечением – то бишь, стали измываться надо мной. Потом Маринке вдруг ужасно захотелось за руль…

-Во, во, давай! – оживлённо подхватил Гоша. – Давай, я тебя поучу ездить!

-Да вы что? – я пытался возразить. – Хотите оставить меня и без машины, и без прав? Ты – пьяная, без прав, малолетка – меня же вздрючат по полной программе!

-Заткнись, козёл! – рявкнул Гоша. – Вздрючат – и правильно сделают. Тебя давно пора дрючить во все дыхательные. Давай, марш назад!

«Будь, что будет…» - подумал я.

Кончилась поездка тем, что Маринка врезалась в дерево. Тут уже мне пришлось применить силу, чтобы отнять у неё руль. Хоть и с большой неохотой, но она всё же уступила. Зато, усевшись рядом, начала бить и ломать мои кассеты. Я не выдержал, и ударил её по рукам.

-Ты куда руки суёшь, чмо? – выпендрился Гоша. – Тебе что - их сломать, в самом деле?

-Нечего бить мои кассеты! – ответил я.

-Если бьёт – значит, надо – рявкнул он. – И не мешай ей бить! А то я начну тебя бить! Ты меня понял?

Я не ответил.

-Не слышу ответа! – самодовольно заявил Гоша.

-Понял – заглушив в себе голос протеста, покорно ответил я. В душу закрался страх: «а что мне за это будет?».

-Ты не смотри, что он такой худенький, такой нежненький – добавила Марина, с наслаждением ломая мои кассеты – Сука! – рявкнула она, порезав палец обломком коробки. – Игорь намного сильнее тебя, и если ты на него нарвёшься, тебе действительно будет очень-очень плохо.

«Ничего» - думал я про себя. – «Спокойно! Потом припомню! Всё сразу припомню! В самое неподходящее время, и в самом неподходящем месте. Главное – неожиданность. Ты не ожидаешь от меня ничего, думаешь, что я вообще ни на что не способен. Я и дальше буду усыплять твою бдительность, прикидываясь покорным. Потом исчезну из твоего поля зрения, чтобы однажды появиться, и нанести неизлечимую язву в твою Ахиллесову пяту!».

Наконец, мы подъехали к Гошиному подъезду на Маяка. Выходя из моей машины, он взасос поцеловал Марину в губы.

-Я буду тебя ждать – прошептала она.

-Чтоб больше я эту морду не видел! – заявил я, когда он ушёл.

Да и стоит ли вообще описывать весь этот кошмар, в котором я жил… Сейчас у меня с трудом в голове укладывается, как я мог вообще всё это терпеть, да и чего ради. Но тогда единственной радостью для меня было – когда я возил Марину к Наташе, или когда Наташа приезжала сама.

-Посмотри, Миша, что ты с собой делаешь – говорила мне она. – Зачем тебе нужно маяться этой дуростью? Она же играет с тобой, как ребёнок с игрушкой!

-Она со всеми так – отмахивался я.

-Тебе-то что, от этого легче? Посмотри, что между вами общего? Она никогда тебя не поймёт, потому что у неё мозгов на это не хватит! Ты для неё – не мужик!

-А кто же я тогда, в конце концов? – психанул я. Маринка постоянно повторяла, что я маленький ребёнок, который ничего не понимает, и которому всему ещё учиться, и я уже мало-помалу свыкся с этой мыслью.

-Ты не понял… Маринка – она такая, что её надо брать в ежовые рукавицы, и воспитывать – кулаком и палкой. Чтоб она слушалась. Иначе она так и будет с тобой играться. Как с мамой, с сёстрами – со всеми.

-Я пытаюсь ей объяснить, хочу, чтоб она хоть что-то поняла. Потому что позиция силы бессмысленна – для виду, может, с тобой и согласятся, а так – останутся при своём мнении.

-Это для здравомыслящих людей так. А такие, как она, только позицию силы и понимают. Так что брось её, и не мучайся. Неужели ты не можешь найти себе нормальную девушку?

… Почему же я тогда не понимал, что это был уже прямой намёк? Не понял я этого и тогда, когда Маринка, прямо при мне и Наташе, липла к какому-то мальчику, а Наташа пыталась флиртовать со мной. Я это воспринял попросту, как цирк, рассчитанный на Маринку…

Кстати, Маринка была, в довершение всего, безумно ревнива. Ревновала меня – к кому угодно и к чему угодно, а более всех – конечно же, к Наташе.

И вот настал переломный день.

Мы были как раз втроём – то есть я, Наташа и эта Маринка. Девушки, что называется, слегка поддали – уж Наташу-то Маринка уважала, и при ней не напивалась, не хлебала подпольную водку, предпочитая вино, как и сама Наташа. Затем решили, что Марина останется у Наташи, а я поеду домой, к своим родителям. Но тут Маринке почему-то приспичило заехать к себе домой, и мы отправились на другой конец города.

Пока Маринка ходила, мы вдвоём сидели в машине и разговаривали.

-Миша, хватит тебе уже валять этого дурака! Ты просто должен с ней порвать. Иначе я просто уважать тебя перестану. Что ты позволяешь ей с собой делать? Она даже мне хвастается, что ты перед ней пляшешь, как зайчик, а она в это время с мальчиками балдеет. Поставь ты хоть раз её на место!

Я в ответ лишь тяжко вздохнул.

-Ты знаешь, зачем она ходит в бар на Кярбери? Не догадываешься?

-Трахаться! – выпалил я.

-И ты так спокойно об этом рассуждаешь? – удивилась девушка. – Да, трахаться. Я с ней там была. Мало того, она сама липла к этим черножопым самцам, ещё и меня хотела им продать. Только со мной такие номера не проходят.

И тут из подъезда вышла Маринка, а с ней – Гоша Шувалов, и этот самый подросток. Они сели в машину.

-Короче, в бар! – скомандовала Марина. Я завёл машину, и спустя несколько минут мы уже были у бара. Они втроём дружно выскочили из машины, и мы опять остались вдвоём с Наташей.

-Надоел мне весь ваш детский сад – вздохнула она. – Сейчас вон, возьму такси и уеду домой!

-Пожалуйста, не уезжай! – взмолился я. – Я не могу оставаться здесь, с ними… в этой грязи!

-Тогда поставь её на место! Поступи ей вопреки! В конце концов, ты – мужик! А она этого ещё не знает. Она привыкла к маленьким мальчикам, и по-другому просто не умеет. Так почему ты под это подстраиваешься?

Тут к машине подошла Марина. Гоша и тот подросток стояли в стороне – разглядывали только что купленные у кавказцев пакетики с наркотой.

-Так, мы сейчас поедем на нашу «пивнушку» - категорично заявила Марина. – У нас с ребятами пикник. За руль сядет Игорь (так она называла Гошу, хотя его полное имя было вообще-то Егор), ещё заедем к пацанам. А ты, Миша, пойдёшь ко мне домой спать. Ты, Наташа, езжай домой…

-Ничего подобного не будет! – твёрдо заявил я, видя, как Марина меняется в лице от гнева и удивления.

-Ты…

-Не перебивай меня! – прикрикнул уже я на неё. – Во-первых, я тебе что сказал, когда ты мне машину разбила? Что или он – или я! Хочешь с ним – меня забудь! А к машине этого педика я на километр не подпущу!

-Игорь! – заорала Марина. – Иди сюда! И ты тоже! Этот сопляк тут на вас восстаёт!

-Чего ты там вякаешь? – прошипел Шувалов, доставая из кармана складной нож. Подросток тоже не дремал – мигом извлёк из-под полы куртки резиновые «чаки».

-Короче – я везу Наталью домой! – твёрдо сказал я. – А ты, Марина, хочешь – езжай с нами, нет – оставайся с ними. Договор есть договор. Хватит с меня. Поигрались в дурачка – и довольно!

Марина взъярилась, осоловело выпучила глаза, зашипела, как змея, из её рта пошла пена… Такой я видел её второй раз: первый раз был как раз тогда, когда она в припадке неистовой ярости избивала свою несчастную должницу за какие-то никчемные двадцать пять крон.

Одержимая припадком бешенства, Маринка ворвалась ко мне в машину, стала бить меня кулаками по лицу, плеваться, схватила коробку с моими кассетами и швырнула её на асфальт, после чего стала остервенело их топтать. Я оттолкнул её, и вдруг почувствовал, что мою водительскую дверь резко дёрнули на себя. Тут же я ощутил жгучую боль в плече – это были «чаки», а на уровне головы сверкнуло стальное, обоюдоострое лезвие «выкидухи».

-Я заберу у тебя машину! Я заберу у тебя всё из дома! Ты будешь лохом, ты будешь петухом! И домочадцев твоих прищучим! Ты не знаешь, какая у меня мафия крутая! – в безумии вопила Маринка.

-Проткни ему колёса! – заорал подросток. Я схватился за ручку, резко толкнул дверь, ударив того по голове, затем так же резко закрыл её и, что называется, вдарил по газам.

-Ну, вот и всё – сказал я Наташе. – Хватит, достали! Совсем обнаглели – мафией меня пугают! Где они мафию видели?

-Это просто слова – вздохнула Наташа. – С жиру бесятся. Не бери в голову.

-Ну, и пусть себе бесятся! – процедил я. – Во всяком случае, я с ней больше ничего общего иметь не желаю. Итак с ней сколько нянчился, как с грудным младенцем…

-Не говори так, Миша. Ты добрый, ты ещё и не то ей простишь…

-Простить – может быть, и прощу. В смысле – забуду. Вычеркну из жизни. Как будто и не было этого ничего. Но вернуться к ней – уж нет. Ни за что!

В тот день я был готов поспорить, ибо был уверен, что к Марине больше нет возврата.

-Наташа – обратился я, когда мы уже выехали из Ласнамяе, и ехали, огибая центр города, в направлении таксопарка. – Ты помнишь, тогда, у озера… Ты мне сказала, что я для неё не мужик, и всё такое прочее… - я никак не мог подобрать нужных слов.

-Я боюсь, ты будешь меня после этого презирать – ответила она.

-За что? – не понял я.

-Я хотела тебя у Маринки отбить.

Это был уже третий прямой намёк с её стороны, который я опять-таки не понял. Не предпринял никаких попыток к тому, чтобы сойтись с Наташей, хоть я и хотел этого. Но мы с ней оставались лишь друзьями, и ни один из нас не делал ничего для изменения этого положения. Каждый ждал инициативы со стороны другого.

Тем не менее с того дня мы с ней почти всё время проводили вместе. Она меня познакомила со своими старыми друзьями, а я её – с Андреем Поповым. Мы много времени проводили в разъездах, по ночам «тусовались» в «стекляшке», куда я на время заделался «играть в такси», чтобы к концу отпуска окончательно отойти от пережитых нелепостей и кошмаров, и вернуться на работу уже в нормальном состоянии. А то в последнее время из-за постоянного недосыпания и нервного перенапряжения у меня и на работе уже ни черта не ладилось, и всё просто валилось из рук вон.

Андрей и Наташа сразу сдружились. Потом уже выяснилось, что они знакомы уже ой, как давно. А я уже даже стыдился рассказывать Андрею о подробностях своей «семейной жизни» с этой дурочкой. Действительно, стыдно: взрослый мужик, а пляшет на цыпочках перед какой-то полоумной малолеткой!

-Близко всё к сердцу берёшь! – сказал Андрей. – Сразу бы заткнул ей рот, сказал: ты чего, на кого горланишь? Молодая ещё на меня орать! Ничего. Дурной опыт – самый полезный…

Давал он мне советы и насчёт Наташи. Я, уже после, умом анализировал – всё ведь оказалось верно! Действительно, ведь и она чувствовала между нами некое «родство душ». И хотела помочь мне преодолеть… как и в своё время Валя. Но мой проклятый комплекс оказался сильнее. И мы с Наташей так и оставались просто друзьями.

А ведь внял бы я тогда советам Андрея, было бы всё по-другому. Кто знает, может, даже сблизился, и был бы счастлив с этой женщиной. И её судьба сложилась бы более благополучно, окажись тогда я рядом.

Но в действительности всё оказалось совершенно по-другому. Те два дня, которые я проклинаю и поныне.

…В один прекрасный день мы – то есть я, Наташа и её дальний родственник Денис по прозвищу Дэн, со своей девушкой – решили прокатиться в Валга-Валка – приграничный город Эстонии с Латвией. А поехали мы туда по Наташиной инициативе – она хотела увидеть своего отца, которого не видела уже много лет.

Туда я гнал через Пярну. Настроение у всех было весёлое, задорное. Дэн – тот вообще развлекал нас по полной программе своими забойными шуточками и анекдотами.

«Я люблю твою походку, я люблю твои глаза. Я люблю твою улыбку, я люблю тебя…» - заливался Евгений Осин из динамиков.

-Коза! – в такт ему вставил Дэн, что вызвало всеобщий взрыв смеха.

После Пярну, когда свернули с главной магистрали на Валгаскую дорогу, последовало предложение остановиться, «подышать свежим воздухом». Невдалеке на лугу паслись коровы.

-Далеко, далеко, на лугу пасутся Ко…! – пропел я.

-Блатной таракан с зоны откинулся – парировал Дэн. – Идёт через поле, усы веером, лапы граблями. А там коровы пасутся, и бык с ними. Наступил бык на таракашку, а он-то блатной, в натуре! Ну, помирает таракан этот, и кричит: «Кого – меня! Копытом в грудь! И кто – бычара!»

Так, шутя, смеясь и оборачивая в шутки всё увиденное и услышанное, мы и добрались, наконец, до Валги. Триста километров пути показались поездкой в соседний двор.

Но там нас ждал неприятный сюрприз.

Дом, в котором жил Наташин отец, оказался по ту сторону границы. А документов у нас на четверых был только лишь один – мои права.

И сколько мы с Наташей ни упрашивали местных стражей - они оставались непреклонны. И пришлось возвращаться в Таллинн ни с чем. На заправке заправились – и бензином, и водочкой. С досады упились все до чёртиков – кроме меня, естественно. Я же гнал свой «Москвич» по ночной трассе, выжимая из него всё, что возможно, обгоняя колонны лесовозов, шедших с юга в Таллинн…

А через пару дней после этого вояжа решил я всё-таки заехать к Марине – чтобы забрать оставшиеся вещи. Естественно, туда я направился не один – взял с собой Наташу, и, для пущей надёжности – Андрея.

Этот день и стал тем самым днём, что, в конечном итоге, и сломал мне всю оставшуюся жизнь. Тем самым днём, к которому я постоянно мысленно возвращался. Если бы я в тот день поступил иначе, не пошёл бы на поводу неизвестно у чего, на что мне впоследствии намекали – и Наташа, и Анжела, ну, а тем более – Андрей.

… Мы подъехали к Маринкиному дому. Машину я оставил не перед её подъездом, как обычно, а чуть в стороне. Решили так: пусть Наташа поднимется наверх, к этой Марине, а мы с Андрюхой подождём в машине. А там уже и видно будет: если эта маленькая дрянь опять начнёт буянить, то поставим её на место.

Наташа направилась в подъезд, а ко мне подошла Маринкина младшая сестра, Кристина – ей в ту пору было десять лет – и затараторила:

-Мишка, ты знаешь, Маринка так из-за тебя страдает! Она уже таблетками травилась, всё ходит, плачет: где Мишка, где Мишка… Она говорит – больше не будет издеваться над тобой, она тебя так любит…

Я обернулся в сторону Андрея – тот ухмылялся над Кристинкиным бессвязным лепетом. Та же продолжала тараторить без умолку, и наконец, изрекла:

-Она беременна от тебя!

Андрей в ответ на это рассмеялся. А я растерялся. И тут как раз из подъезда вышла Наташа.

-Она хочет с тобой поговорить – сказала она.

-Интересно, о чём? – презрительно съязвил я. – Опять с претензиями?

-Да нет, наездов пока не предвидится – задумчиво произнёс Андрей. – Они понимают, что если сразу начнут хамить, то проиграют. Она будет плакаться и подлизываться. А хамить она начнёт тогда, когда ей будет всё можно. То есть с завтрашнего дня. А ты будешь опять плясать перед ней на цыпочках, как шёлковый, и уже слова сказать не сможешь.

Наташа с удивлением и негодованием посмотрела на Андрея.

-Вот увидишь – подтвердил Андрей.

И тут вышла Марина.

-Выйди из машины! – заявила она, и я вышел.

-Покорно вышел – заметил Андрей. – Дурак, лучше бы через форточку с ней общался…

Он приоткрыл дверь, и обратился уже к Маринке:

-Ты сначала с людьми поздоровайся, а потом уже начинай базарить!

-Не твоё дело, кто ты такой вообще? Чего ты лезешь? Я сама разберусь! – своим обычным, властно-визгливым тоном заявила Маринка.

-Так, ты не ори, во-первых! – урезонил её Андрей. – Глотку свою побереги! Кто много орёт, у тех глотки быстро рвутся, так что тону поубавь.

-Ну что – давай мне бабки! – нагло заявила Марина.

К такому обороту я был вполне готов, и тут же парировал:

-Ты и так на мои денежки довольно погуляла. Иди теперь, тряси своего поганого Гошу!

-Во-первых, он не поганый, а во-вторых, он не мой. Он мне просто друг, вот и всё.

-Так значит, ты теперь с ним? – ухмыльнулся я.

-Я ни с кем – чуть не плача, ответила Марина. – Кому я теперь нужна? Кто меня теперь возьмёт? Я беременна! Ты знаешь об этом?

-Кто-нибудь найдётся, да возьмёт – пробормотал я.

Тогда она совсем переменила свою тактику.

-Да кто найдётся, если мне никто не нужен, кроме тебя? Ты ведь знаешь, я тебя люблю…

Она стала вешаться мне на шею, осыпать всё моё лицо поцелуями…

-Что ты делаешь со мной, Мишка… Ты знаешь, как мне плохо без тебя… Что мне теперь делать?!

Её глаза наполнились слезами. Может, мне так просто показалось – но мне стало её жалко. Чёрт с ним, организую я ей аборт, и адью… Я обнял Маринку, стал её утешать. Хотя на подсознательном уровне это была вовсе не жалость, а страх и чувство вины. Ведь не хотел я там оставаться, чёрт возьми! Не хотел возвращаться к этой проклятой Марине, хотел забрать свои вещи, высказать всё, что о ней думаю, и убраться восвояси. Но меня держал закравшийся червячок страха: а что мне за это будет? Ещё и проклятый комплекс вины: а вдруг и вправду это от меня она беременна? Хоть умом я и понимал, что быть такого не может.

Я робко подошёл к машине. Андрей и Наташа закрыли двери снаружи. Они всё поняли.

-Ну, что я тебе сказал? – усмехнулся Андрей. Слова эти были обращены Наташе, но Андрей с пренебрежением глядел на меня. Не в силах выдержать его взгляда, я отвёл глаза.

-Миша, давай отойдём – сказала Наташа.

Мы отошли в сторону. Наташа, с мольбой в голосе, говорила:

-Ну, что ты тут слюни распустил? Чего её жалеть? Она сама бегала, гуляла, с письки на письку прыгала, а как доигралась, так и заныла! Ты что – веришь в её эти бредни? Да даром ты ей не нужен! Она просто делает то, что сказала ей её мама – вернуть тебя любой ценой! Я же была там, я всё слышала!

-Я просто…

-Что – просто? Что ты стоишь, как в воду опущенный? Поставь ты себя мужиком! Скажи ей: с кем спала, туда и топай! Забери свои вещи, и поедем! Или что, ты уже подписался? Остаёшься? Опять будешь прозябать у неё? Терпеть все её выходки? Всех её мальчиков?

-Понимаешь – она беременна, и это надо…

-Что – надо? А причём здесь ты вообще? Ты знаешь, какую яму ты себе роешь? Куда ты лезешь?

Но тут в наш разговор вмешалась Маринка.

-Вот что, Наташа, и этот, как его там. Мы с ним живём, как муж и жена, и у нас скоро будет ребёнок. А вы не суйтесь в мою жизнь, и не лезьте ставить мне условия! Он – мой, и с ним я разберусь сама.

Наташа, чуть не плача, сказала:

-Делай всё что хочешь, только не возвращайся!

-Поздно! – самодовольно заявила Маринка. – Он вернулся! Он на коленях ко мне приполз! Да и куда он вообще денется…

-Всё, Наташка, пойдём – сказал Андрей. – Нечего нам тут делать!

Он взял её под руку, и они пошли в сторону автобусной остановки, рядом с которой находилась и таксостоянка.

-Может… - робко сказал я, кивнув на машину.

-Ты что – шестёрка, чтобы их возить? – взъярилась Маринка. – Пускай на автобусе едут!

-Да нет, мы на такси поедем – обернулся Андрей. – А на автобусе ездить будешь ты.

-Андрей! – окликнул я его. Но ни он, ни она не обернулись. Они сели в тёмно-зелёный «Мерседес – 123» - добрая половина такси в городе были именно такие, 123-ие «мерсы»… И «Мерседес», моргнув левым поворотником, тронулся, оставляя меня с этой проклятой Маринкой, и увозя от меня Андрея и Наташу – её, теперь уже, навсегда.

-Ну, чего ты на них смотришь? – раздражённо прошипела Маринка. – Давай домой!

С тупым безразличием я побрёл за ней. Настроение было мерзкое. Чувство полнейшей опустошённости и противной горечи. Чувство собственного бессилия, и полного отвращения – к этому дому, к этому подъезду, к этой Маринке и всей её семье. И к самому себе – почему я снова здесь, снова должен играть в прятки с самим собой, обманывать самого себя, и терпеть, терпеть, терпеть…

-Ну что – явился, не запылился? – едва завидев меня, заявила Маринкина мамаша, тупая, ворчливая и грубая особа, которую я не переваривал. За всё время я не слышал от неё ни одного доброго слова в чей-либо адрес. Она лишь на всех покрикивала, да всех поносила. Она ненавидела своих детей, а дети, в свою очередь, так же ненавидели её. Но она твёрдо знала, чего ей в жизни надо, и знала, как этого добиться. Несмотря на скудость ума и хронический алкоголизм, она была хитра и изворотлива, как лиса, и хорошо умела приспособиться ко всему, чему угодно. Так же было и в этом случае.

-Нагулялся, прохиндей хренов! – продолжала она поучать меня. – Тоже мне, нашёлся! В постели – так герой, на молоденьких прыгать! А как за свои поступки отвечать – так сразу в кусты!

-Никуда он не денется! – самодовольно ответила ей Марина. – Пусть только попробует! Что я тебе говорила?

-Ты тут не выступай – проворчала мамаша. – Уже попробовал.

Позже я узнал от Сашки-Щорса – единственного среди Маринкиных знакомых, с которым я мог ещё более-менее поговорить – что между Маринкой и её матерью, когда мы разругались и я уехал с Наташей, был разговор примерно такого содержания.

-Сама виновата – заявила мать. – Ни с кем обращаться не умеешь, только пьёшь, гуляешь и орёшь на всех. Вот он и плюнул. Что он, родной, что ли, терпеть твои выходки?

-Потерпел – и ещё потерпит! Он ко мне ещё на коленях приползёт, и будет у меня прощения просить. На него просто рявкнуть надо, и показать, где его место. И он уже никуда не денется. А то ему же хуже будет.

-Ну, что ты ему сделаешь? Тоже мне, деловая колбаса нашлась…

-Я его в покое не оставлю – категорично заявила Марина. – А он – чмо. Быстро припухнет, и будет делать всё так, как я велю.

И в подобном роде Маринка спорила со всеми. Даже тот же самый Мурат – и тот был почти уверен, что уж после таких выходок я с этой Маринкой, образно выражаясь, срать на одном гектаре не стану.

Но у тёти Лиды были свои планы. И когда у Маринки начались определённые симптомы, для мамаши это был подарок судьбы. И она стала бегать по инстанциям: соцобес, комиссия по делам несовершеннолетних, психоневрологический диспансер, школа-интернат для умственно отсталых детей, в котором и училась Маринка. Мама побуждала дочку – вернуть меня любой ценой, а уж она ей и поможет меня женить. Мол, Марина – несовершеннолетняя, отсталая, стало быть, ответственности за свои деяния она не несёт; а я, такой-сякой, совратил несчастную девочку, и теперь ещё права качаю. Позиция Лидии Захаровны была непреклонной.

-Вот, давайте. Расписывайтесь, а там не знаю. Или со своими родителями говори, чтобы там жить, или квартиру ищи. Тем более, ребёнок ещё будет, а здесь и так детей полон дом. Сумел ребёнка заделать – сумей и прокормить, и воспитать.

Я пытался возразить.

-Что ты собираешься делать с ребёнком? – спрашивал я Марину. – Избавляйся от живота, пока не поздно!

-Чего? – отразила мамаша. – Ты что, предлагаешь скоблиться? Хочешь мою дочь калекой на всю жизнь оставить? Ты и так ей всю жизнь сломал, кобель несчастный.

После этого я больше не поднимал тему об аборте. Предпочёл занять выжидательную позицию, полагая, что Маринка сама, в конце концов, это сделает. Но и здесь я снова просчитался – я дал им в руки козырь, которым они загнали меня в угол. Сей козырь заключался в моём страхе перед будущим: что будет, если Маринка родит. Сама Маринка, в силу своего уровня интеллекта, просто не осознавала, какую ответственность влечёт за собой материнство. Зато прекрасно видела, в какой шок это обстоятельство повергает меня. И она этим воспользовалась – конечно, за этим стояла её мамаша, которая и давала дочке «умные советы», но при моём тогдашнем состоянии это действовало наверняка. Они постоянно вызывали во мне чувство вины и страха. Теперь Маринка дала себе полную волю – она позволяла себе всё, что в голову взбредёт, я же оказался в положении настоящего раба. На каждую мою попытку так или иначе изменить положение, следовали «дежурные» контрудары. Когда я пытался заговорить о необходимости избавиться от живота, мне вменялось в вину – мол, всю жизнь девчонке покалечил, а теперь решил удрать. Ишь, какой хитрый! Когда Маринка напивалась, собирала компании подростков, бесчинствовала – я был обязан всё безропотно сносить; а стоили мне пытаться её урезонить – в ход шёл всё тот же козырь: мол, заделал живот, а теперь ещё и выступаешь тут! Моя жизнь превратилась в сплошной кошмар, я был в полнейшей растерянности, у меня было единственное желание – чтобы меня, наконец, оставили в покое… И я не чувствовал в себе абсолютно никаких сил, чтобы хоть как-то всему этому противостоять. Я боялся, что «будет ещё хуже». Поэтому я попросту пустил всё на самотёк: чем-нибудь, да всё это кончится.

Андрей оказался прав – Маринка действительно забрала у меня ключи от машины, и я стал ездить на работу на автобусе. А после работы я приходил туда, и вновь видел ту же самую картину – пьяная в хлам мамаша, оборванные и «занюханные» толуолом дети, пьяная Маринка, постоянно чего-то требующая и попрекающая всем, чем только можно. Мой жёлтый «Москвич», ставший местом сборищ, а в моё отсутствие на нём катались все, кому не лень. То есть, все те, кому Маринка доверяла ключи, а более прочих – Гоша, которого я уже люто ненавидел. Потому что когда приходил он, с новой силой повторялись прежние унижения, оскорбления и издевательства. Ещё пуще прежнего.

-Так, Мишутка! – заявила мне она однажды, когда я пришёл с работы и застал её с Егором, оба были пьяны. – Мне срочно нужны деньги. Тысяча крон.

-У меня нет денег! – ответил я.

-А почему меня это должно трахать? – возмутилась она. – Ты работаешь? Получку получаешь?

-Я же тебе всё отдал! – процедил я.

-Ах, вот ты как заговорил! – взбеленилась Маринка. – А на какие, спрашивается, шиши ты с Наташкой шлялся? На машине рассекал, по барам ошивался! Значит, есть у тебя деньги! Так давай их сюда! Строит мне тут из себя бедного!

-Это были не мои деньги. Бензин мне заливали, а в баре тоже не я банковал. В такси я играл, понимаешь? А сейчас ты мне вообще на машине ездить не даёшь…

-Лечить ты будешь, вон, Наташеньку, шлюху сраную. Короче, мне нужны деньги, ты понял или нет?

-Где я тебе их возьму? – простонал я.

-А кто должен думать? Только лишь бы жрать, срать да на машине кататься! Обнаглел совсем! Видишь, Игорь? Я, значит, недоедаю, живу, как последняя скотина, одеваюсь в тряпки, а этот ни черта не чешет свою задницу. Ещё и ребёнка мне заделал, и только долдонит: делай аборт! Чтобы бросить меня. Потрахал, искалечил – и выкинул вон. Сколько я могу ещё страдать из-за тебя? – это было обращено уже мне. – Что, думаешь, раз я молодая, так теперь всё можно? Что я дура и ничего не понимаю? Короче, так. Надоело мне с тобой церемониться. Всё жалела я тебя, жалела. Хотя мне, вон, говорили: что это там за козёл у тебя, ещё выкобенивается! Давай его «отрихтуем» хорошенько, ещё и на бабки посадим! Да любой нормальный парень готов тебя, как таракана, раздавить. Потому что ты чмо и ублюдок.

-Чего ты вообще от меня хочешь? – выдохнул я.

-Давай деньги, сука! – завопила она. – Ещё будет мне тут дурачком прикидываться, который ничего не понимает. Ты мне денег должен, ты знаешь об этом? Много должен! По жизни должен теперь! Если бы не ты, я бы сейчас знаешь, как жила? Господи, с кем я связалась, с недоноском каким! На кого я променяла свою жизнь, свою молодость…

Я собрал остатки последних сил:

-А что же ты, такая хорошая, общаешься со мной, таким плохим? Вот и живи со своими хорошими, раз я такой плохой и тебя не устраиваю.

-Да? – она распалялась всё больше и больше. – А ты не думал о том, что я теперь калека? Я никому не нужна! Кто теперь меня возьмёт? Надо мной все смеются: ни фига себе, от такого ублюдка, у меня ещё и ребёнок будет! Из-за тебя мне стыдно людям в глаза смотреть! Вон, Игорь – и тот всегда говорит: Маринка, как ты такого урода терпишь? Где ты вообще его подобрала? Пожалела я тебя, что ты – такой голимый, такой отшитый, на хрен никому не нужный, вот, из жалости и подобрала. А ты… Мне так в душу никто не срал!

-Вот и не буду больше срать – с досадой сказал я.

-Ты чего – думаешь, так просто уйдёшь отсюда? – впервые подал голос Шувалов, тихо, но властно, угрожающим тоном. Я посмотрел в его колючие глаза, и медленно перевёл взгляд на зеркало.

Шувалов выглядел лет на семнадцать. Худенький, хрупкий, но чрезвычайно наглый и самоуверенный тип. А в зеркале я увидел живого мертвеца. За то короткое время, что прошло со дня моего знакомства с Маринкой – около трёх месяцев – я похудел до полного истощения. Кожа да кости. Мешки под глазами. Бледное лицо со впалыми щеками и вечно испуганным, бегающим взглядом. Руки, ещё так недавно крепкие, тренированные руки атлета, теперь являли жалкое зрелище худых, как плети, дрожащих, как у алкоголика с жесточайшего похмелья. Я не мог уже переносить никакой нагрузки – ни физической, ни психической – тотчас утомляясь, и впадая в шок, что «дальше будет ещё хуже». И со стороны это было особенно заметно – у меня настолько сдали нервы, что я уже совершенно не мог сколько-либо держать себя в руках, и всем своим поведением выдавал свою растерянность и беспомощность. И они это видели, потому что это было яснее ясного. И для них всё стало легко и просто – они знали, что стоит на меня прикрикнуть – и я безропотно всему подчинюсь, лишь из страха, что мне за это будет, если я откажусь повиноваться. Потому что морально я был полностью сломлен, разложен до предела. Моя воля, моё мышление – всё было буквально парализовано постоянными страхом, унижением, чувством собственной вины, стыда и неполноценности. Теперь я стал физически слабым, движения стали раскоординированы, как у больного «дауном». И я понял, что теперь уже Гоша сильнее меня, хотя ещё недавно было наоборот. И он это чувствовал. Он чувствовал, что теперь я его боюсь, и что это даёт ему власть надо мной. И я это чувствовал тоже.

-Ладно, мне пора на стрелку, к пацанам – сказал он, выпив полстакана водки.

Я же заметил, что его уход связан с другим обстоятельством: у них с Маринкой просто кончилась водка. Две пустые бутылки валялись на полу вперемешку с окурками, объедками и прочим мусором.

-В общем, Марин, ты, если что – сразу ко мне. Уж я-то его воспитаю. А ты, парниша, делай выводы. Смотри, я завтра приду, проверю!

Он презрительно похлопал меня по щеке, и ушёл. А Маринка вскоре вырубилась пьяная. Я же долго не мог уснуть, всё терзаясь страхом: что день грядущий мне готовит? И лишь утешал себя мыслью, что это был с их стороны просто пьяный трёп.

Но это вышло не совсем так.

На следующий день, придя с работы, я застал ту же картину – Маринка, Гоша, водка, гора мусора…

-Привет – вяло пробормотал я, делая вид, как ни в чём не бывало.

-А чё привет? Чё я буду делать с твоим приветом? – завопила Маринка. – Ты деньги принёс?

-Откуда? – тяжело вздохнул я. – Получка только…

-А мне насрать, когда твоя получка! Сам виноват, что так мало получаешь! Ни черта не умеешь, только бегаешь, шестеришь…

-А интересно, что ты всё это время делал? – вмешался Гоша.

-Ты ушёл – он спать лёг! – нагло заявила Маринка. – Какие мы усталые! Нас не трогать! И насрать на всё! Совсем обнаглел.

-Так, чудненько – Гоша поднялся и подошёл ко мне. – Значит, ты вчера лёг спать. А ты что, хочешь осложнений?

-Каких ещё осложнений? – я совершенно был выбит из колеи.

Тот ударил меня в челюсть, и я почувствовал, что сейчас разревусь, как младенец.

-Ты чего – не понял, я тебя спрашиваю? Чего ты дрых вчера?

-Мне на работу вставать рано…

-Это меня не волнует! – он ударил меня ещё раз. – Что ты вчера должен был делать?

По моим щекам градом струились слёзы, и я ничего не мог с собой поделать.

-Мало тебе! – заявила Маринка. – Игорь и то жалеет, так, просто тебя учит. Если бы он тебя хоть раз ударил, тебе бы вообще пришлось всю жизнь смеяться!

Честно говоря, в тот момент мне только того и хотелось. Всю жизнь смеяться. Ничего не видеть, не знать, не понимать, не чувствовать. Ни на что ничем не реагировать. Но я не мог – мне мешал страх…

-Я должен был идти искать деньги – сквозь слёзы процедил я, и тут же получил ещё один удар.

-А что же ты, миленький, спать лёг? – прошипела Маринка. – Думал, Игорь не придёт? Не тут-то было! Он теперь будет каждый день приходить, правда?

Я молчал. Мне было нечего сказать.

-Ты что – глухонемой? – продолжала она. – А как же я? Что мне теперь делать? Сегодня утром мне нужна была тысяча крон! Теперь мне нужно уже две тысячи!

-А он не понимает! – подхватил Гоша, и ударил меня кулаком в живот. – Не понимает! – и ударил меня ещё раз. – Теперь ты понял? – он ударил меня в нос, и я почувствовал солёный привкус крови. – Понял? – на сей раз удар пришёлся в зубы, и после этого он вытер свои руки об мою одежду.

-Он и не поймёт! – измывалась Маринка.

-Поймёт! – рявкнул Гоша. – Сегодня к одиннадцати жду тебя с деньгами. Не вернёшься – хуже будет. Мне играться с тобой надоело. Смотреть, как ты Маринке жизнь поганишь, хорёк вонючий, я больше не намерен. В общем, ты понял. Где ты возьмёшь деньги – твои проблемы.

-Пусть родителей своих трясёт! – заявила Маринка. – А то они там совсем зажрались, хрюни старые. Что мамаша вся такая из себя строит: ах, какая! А папаша вообще урод. Ленин долбанный! Моя мать почему-то тебя кормит, поит, ты тут вообще зажрался, а твои родители такие недотроги! А то, что ты мне тут ребёнка настрогал…

Такого я уже не мог стерпеть, и закричал:

-Слушай, ты! А тебе не кажется, что ребёнок этот вовсе и не мой?

-Ах ты, сука! – только и услышал я в ответ. Дальше я оказался на полу, чувствовал, как меня пинают, тычут лицом в кучу мусора.

-Я слышал, о чём ты говорила с Наташкой! – кричал я. – И со Щорсом, и с Ингой! Ты же сама не знаешь, от кого беременна! – кричал я, забиваясь в истерике, захлёбываясь слезами, соплями и кровью.

-А вот за эти слова ты ответишь! – рявкнул Гоша.

-Ишь, как заговорил? Теперь уже ребёнок не его! – возмущалась Маринка.

-Сейчас я ребятам позвоню, ты тут сосать у всех будешь! – авторитетно заявил Гоша.

-Зачем сосать? Чтобы я вообще со стыда сгорела, что с вафлёром в одной постели сплю?

-А что ещё с ним делать? Пусть за базаром следит! Короче, так. Если бы не Марина, ты бы тут уже язычком наяривал. Давай-ка, извинись. На колени, козёл!

-Извини… Извини, дорогая – бормотал я сквозь слёзы, стоя на коленях.

-Ну, а чей ребёнок, всё-таки, ты знаешь? – издевательски-снисходительным тоном проблеял Шувалов.

-Знаю… мой. Ребёнок мой… конечно, мой, чей же ещё?

-Вот видишь? Ну, и что теперь Марине делать?

-Как – что делать… ничего не делать… как сама захочет…

-То есть – пускай рожает? – настырничал тот, и я видел в глазах их обоих блеск садистского злорадства. Они наслаждались, причиняя мне боль и унижения.

-Ну… как хочет…

-Да или нет? – повысил голос Шувалов.

-Да… пусть рожает…

-Слышала, Марина? Он хочет ребёнка! Так вот, Мишаня, встань и скажи ей это сам. Что, я, что ли, за тебя должен объясняться?

Я покорно повиновался – поступить иначе было просто выше моих сил. И лишь в мозгу подспудно пульсировало: «Потом припомню… Всё сразу припомню… Только дайте мне отойти от всего этого, восстановить силы… И я обрушу на тебя всё сразу. На всю жизнь пожалеешь. Никогда больше не захочешь унижать людей!».

-В общем, Марин… - пробормотал я. – Если хочешь – рожай…

-И не дай Бог, ты полезешь обратно в отказку! – добавил Шувалов. – Твой базар я засёк, залупнёшься – не знаю, что с тобой будет. Любому петуху на зоне тогда будет лучше, чем тебе. У меня ребята не шутят – если ты сам такое чмо, так пусть родители за тебя раскошелятся.

-При чём тут мои родители? – я сделал последнюю попытку.

-А почему ты ещё здесь? – ответила Марина. - Ты знаешь, сколько тебе времени осталось до одиннадцати? А ещё ребёнка решил завести! Короче, надоело мне тут с тобой нянчиться, иди, и без денег не возвращайся! Спасибо, Игорь, хоть ты мне помог, а то совсем, козёл, от рук отбился.

-Не отбился, принесёт он деньги, как миленький! – тот опять презрительно похлопал меня по щеке. – Ой, а я думал, ты уже в автобусе! Чего ты тут стоишь?

-Я думал, на машине я быстрее управлюсь… - пролепетал я.

Они дружно рассмеялись мне в лицо.

-На какой машине? – заорала Марина. – На моей?

-Хватит, Марин, время тянуть – сказал ей Гоша. – Он и так теперь всё понял. Мишаня, я считаю до двух. Если после этого я тебя ещё здесь вижу – ты меня понял. Всё, давай бегом!

Сломя голову, обезумевши от страха и отчаяния, я во мгновение ока покинул квартиру, несясь к автобусной остановке. Меня душили слёзы бессильной ярости. Я осознал, я почувствовал, что происходит: меня опустили… Пусть не актом мужеложства, но всё же…

Я сидел на этой чёртовой автобусной остановке, и плакал, как грудной младенец. Меня жгла обида: почему, почему всё так получается? Почему эта малолетняя шлюшка позволяет себе всё, что заблагорассудится, а я ещё и кругом виноват оказываюсь! Меня злило то, что я пять лет занимался в спортзале, ежедневно перекидывая горы металла, а теперь за считанные месяцы стал хилым астеником! На днях я на работе взвешивался – 48 килограмм! Полгода назад было за восемьдесят; попадись мне тогда этот Гоша, и начни вякать – да я бы его придавил хотя бы одним весом! Зато теперь приходится мириться с тем, что есть, а не прикидывать всевозможные «если бы».

И я решил поехать к Андрею. Наверное, он мне поможет – ведь мы всегда с ним друг друга поддерживали. Уж не один пуд соли мы вместе съели, столько всяких делов на пару прокрутили…

Я утёр слёзы рукавом, и сел в 51-й автобус. Мне вспомнились слова Андрея – «а на автобусе ездить будешь ты». Я тогда не особо воспринял эти слова, мне казалось, что эта дурацкая история продлится от силы несколько дней. В моём мозгу отчётливо запечатлелась Наташина фраза – я до сих пор вспоминаю эти слова, ибо именно это и решило, в конечном итоге, всю мою жизнь – «Делай, всё что хочешь, только не возвращайся!».

Ведь не хотел же я возвращаться! Ведь мне было хорошо, когда я, наконец, избавился от этого придурочного общества, и входил в нормальную колею. Когда рядом были – Андрей, Наташа, ещё - ну, пусть не друзья, но, во всяком случае, приятели. Когда вся моя жизнь проходила на колёсах «Москвича» - ведь именно тогда, с лёгкой руки Андрея, я познакомился уже со своей нынешней профессией: я «играл в такси». Перед моими глазами проносились картины – поездки по ночному городу, шоссе, знакомые лица – и все эти картины неизменно обрывались фразой:

-Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!

-Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!

-Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!

Ведь не хотел же я возвращаться, чёрт возьми! Не за этим я туда ехал! Как мне теперь не хватало этой тёплой дружеской атмосферы взаимопонимания, романтики «походной» жизни, «Москвича», Наташи, даже Андрея! Теперь же я был скован по рукам и ногам, вынужден был общаться не с теми, с кем интересно, с кем приятно, а со сборищем умственно отсталых садистов. Делать не то, что мне нужно, не то, что хочется, а заниматься разной чепухой. Как предыдущие Маринкины мальчики – ведь и им же тоже приходилось терпеть нечто подобное…

-Н-да, Михей – встретил меня Андрей, скептически оглядывая мой скудный внешний вид. – Проходи, рассказывай, как ты докатился до такой жизни…

Он привык видеть меня другим – крепким, подтянутым, всегда знающим ответ на любой вопрос. Уже столько разных «тем» мы с ним «прокрутили», где я генерировал идеи – что бы такое «наворотить», а он уже решал организационные вопросы. Теперь он видел меня совсем иным – исхудавшим, затравленным, неряшливым, опустившимся…

-Андрюха, я больше так не могу. Доконали меня! Мало, я у них в семье хуже скотины всякой, да ещё всякие уроды ходят, измываются, а я слова сказать не моги…

И я ему рассказал о том, что я вытерпел за всё то время, что мы не виделись.

-Теперь вон, ещё денег трясут, шпаной грозят – что сосать заставят, родителей тронут… И на всё один ответ: что я ребёнка заделал, а теперь ещё и выступаю. Ты знаешь, что мне Гоша… - я непроизвольно разрыдался. – Ведь всего год назад я бы его прихлопнул, как таракана! А теперь он, вон, меня разукрасил! И заставил меня признаться – что ребёнок мой. А теперь говорит: не принесу две тысячи – придут ребята и сосать заставят.

-И ты, конечно, подписался. А завтра он с тебя миллион баксов потребует – ты тоже подпишешься?

-Андрей, что мне делать? Это же беспредел!

-С одной стороны, да – стал рассуждать Андрей. – Ты сейчас нездоров, перенёс истощение, и ещё Бог знает, что; а он этим пользуется, и давит силой. Можно сказать, беспредел. А с другой стороны – это ваши семейные проблемы. Мне в западло в них соваться.

-Что значит семейные?

-Миша, ты же взрослый, грамотный мужик! Вспомни, сколько ты всем советов надавал! Здесь мы имеем дело чисто с семейной сценой. Гоша тебя просто на место поставил. И тут он прав – я бы на его месте так же сделал. Только покрасивее. Без пошлости и рукоприкладства. Опять не понял? Если ты этой, как её там, Марине – муж…

-Какой я ей муж? – я сорвался на петушиные нотки.

-Миша, ты пришёл ко мне за советом, а сам лезешь кричать и перебивать. Кричать вредно – глотка порвётся. А ещё раз перебьёшь – всё, разговор окончен.

Никогда ещё Андрей не говорил со мной так свысока. Это, наверное, 92-й год аукается. Когда я с ним так же разговаривал. Когда у него были подобные проблемы со Светкой Гореловой, падчерицей Чингисхана, а я взял на себя роль «детектива» и «правдоискателя».

-Ладно, Андрей, извини – это всё нервы…

-Владеть собой надо – мужик как-никак… В общем, так. Ты ей муж, а Гоша – названный брат. Если бы у меня была сестра, и муж с ней плохо обращался, впроголодь держал да скандалил по каждому поводу, да ещё и заявлял бы, что ребёнок, видите ли, чужой – я бы такого обработал, да почище Гоши твоего. А этот ваш расклад ты установил сам. Ты сам установил в той семье такую иерархию.

-От меня там, по-моему, вообще ничего не зависит.

-Теперь – уже конечно, ничего! Но в тот день от тебя зависело всё. Ты пришёл – и ты вернулся. Явился с повинной, приполз на коленях – да, да, так со стороны это выглядит. Не она к тебе прибежала, а ты к ней! Нас с Наташкой отшил, и поплёлся за ней, как ягнёнок. И этим самым ты во всём и расписался. Что ты со всем миришься, и принимаешь все эти условия – из-за ребёнка. Ты ведь ей говорил: или я, или Гоша! Она шлялась с Гошей? Но ты вернулся – значит, ты подчиняешься тому, что Гоша будет, и что будет всё по-старому. Ты говорил – или я, или водка? Говорил – или я, или мальчики? Гулянки, наркота, что там ещё? Бар этих черномазых… Но ты же вернулся! Значит, ты и это принимаешь! А главное – ты, несмотря на всё вот это, вернулся, и даже не упрекнул её ни в чём – лишь только услышал, что она беременна! Тем самым ты признался, что ребёнок – твой, и что всё остальное уже не столь существенно. Что ради семьи ты согласен простить своей жене и пьянки, и измены. А то, что ты теперь, спустя два месяца, заявляешь, что он не твой – это уже звучит, как детский лепет.

-Ну, а сейчас что мне делать? – не унимался я.

-Ничего не делать. Живи со своей жёнушкой, с мамой её, Гошей – братишкой названным. Жди ребёночка, корми его, воспитывай… Ведь ты же этого хотел! – ехидно поддел меня Андрей.

-Чего я хотел? Я думал, организую я аборт этой дуре…

-Нет, тут не она дура. Тут ты дурак. Аборты делаются легко и просто. В тот самый день ты должен был ей так прямо и сказать: догулялась, девочка? Вот бегай теперь, и разыскивай всех, на кого вешалась! И что б она тебе сделала? Шпану бы навела? Да на любую шпану своя шпана найдётся. Суды-менты бы в ход пошли? Вот и сказал бы: когда суд признает меня папашей, тогда я о ребёнке о своём и позабочусь, от ребёнка, мол, не откажусь – и то, когда бумага будет официальная. Суд, экспертиза и нотариус, а не какая-нибудь вшивая медсправка. Но с тобой, стервоза, жить не буду – иди дальше пей, гуляй и веселись! И что ты думаешь? Они бы побоялись дело до суда доводить, потому что экспертиза докажет, что ты тут ни при чём. А пошла бы мамочка на попятную – чем она там, какой статьёй грозила? Совращение? Изнасилование? Тут уже против ментов свои менты найдутся. Что ещё? Бандиты, мафия? Да покажи мне такого бандита, который с твоей Мариной или с её мамой говорить станет. Любой самый мелкий бычара знает, что если он за Марину хоть слово скажет – даже чисто если для понту – то в тот же день он так в рог получит от своего старшего, что предпочтёт лучше сам ей в рыло съездить. Ну, а о шпане мы уже говорили.

-И что теперь?

-А что теперь? Ты мог бы запросто поставить её на место. Она бы поняла, что ей нечего ловить, и быстренько бы животик свой убрала. А ты, видать, сам хотел ребёнка. Думал – будет беременна, выносит ребёнка, родит – неважно, от кого, но зато теперь она от тебя никуда не денется. Будет с тобой жить, а не пошлёт на три буквы. А раз родит – так заодно и повзрослеет, остепенится, и будет у тебя нормальная жена. Да только просчитался ты. Вряд ли она повзрослеет. Может, годам к сорока и начнёт что-нибудь соображать.

-Так что – удивился я. – Я, по-твоему, хотел ребёнка? Да эту Марину в роли матери представить труднее, чем меня в роли космонавта!

-Это на сознательном уровне. А подсознательно ты мыслишь иначе. Чтобы построить отношения с нормальной, взрослой девушкой, женщиной – тебе бы пришлось переступать через себя. Я же говорил – Наташка была к тебе неравнодушна! Но ты её боялся, как вообще всю жизнь боишься женщин. Боялся, что она тебя прогонит с позором. И так ты со всеми. Ты уже когда знакомишься – и ты уже заранее боишься. Поэтому у тебя и нет никого, и никогда не было, а чтобы появилась – надо прикладывать усилия. Но ты не любишь усилий, и предпочитаешь избегать трудностей. А Маринка тебе досталась просто так. Сама взяла, и тебя подцепила. А за это ты ей всё прощал – не так ли? Пусть творит, что хочет, лишь бы с тобой осталась! Плохо ведь без женщины, правда? – продолжал философствовать Андрей.

-Да какая из неё женщина! – процедил я сквозь зубы. – Она в постели-то… Как дети онанизмом занимаются: быстрей-быстрей, лишь бы «кончить»…

-Но другого-то у тебя и не было ничего! Да, она ребёнок, но ты наивно полагал, что она повзрослеет, и всё придёт само собой. Только она-то сама не ведает, что творит: стукнуло в голову – и трава не расти! Ну, а ты-то? Неужели ты сам не осознавал, что влечёт за собой рождение ребёнка?

-Да не хотел я никакого ребёнка! – я снова сорвался. – И Марина мне была даром не нужна! У меня были хорошие отношения с Наташкой. Да и с Анжелкой, в принципе, тоже. Просто время – лучший лекарь…

-А раз не хотел – значит, ты просто трус, каких свет не видел. Испугался, что Маринка с мамашей тебе что-то сделают. Конечно – у страха глаза велики, сильнее кошки зверя нет… Если бы тебе всерьёз нужна была Анжелка – честно тебе говорю, ты был бы с ней. Нужна бы была Наташка – ты был бы с ней. Хотел бы быть сам по себе – ты бы делал всё, что угодно, только не загнивал в том свинарнике. Значит, тебе нужна была Маринка. Чтобы угодить ей, чтобы быть чистеньким: ах, я ни в чём не виноват, я сделал всё, что мог, я не бросил в беде… А перед всеми хорошеньким не побудешь…

-И что ты теперь посоветуешь?

-Что, что… Иди, деньги ищи для своего Гоши!

-Где я их найду? – взмолился я.

-Так это же не его проблемы, он сказал – усмехнулся Андрей. – Ладно. Могу дать один совет – хватит у тебя силы, не хватит… Езжай-ка ты домой, и с сегодняшнего дня туда – ни шагу. Припрётся к тебе Маринка, или Гоша её – сделай морду кирпичом, рявкни: чего надо? Ничего не знаю, валите вон отсюда! Будут шуметь – полицию вызови. Накатай на них заяву: шастают, ни за что, ни про что, какие-то деньги трясут, морду бить лезут, угрожают… А это уже статья, за такое в тюрьму сажают, а таких, как этот Гоша, быстро там научат.

-А что с беременностью? Время-то идёт, уже четвёртый…

-Что, что… Ну, там дело посложнее. Документы все уже составлены, я, в принципе, имею представление, что там эта старая кляча наворотила… Короче, дам я тебе денег.

Он залез во внутренний карман джинсовой куртки, и достал оттуда увесистый кожаный бумажник.

-Вот здесь пять тысяч – он протянул мне стопку купюр. – Пойдёшь к адвокату, расскажешь всё – так мол, и так. А за пять тысяч тебе любой адвокат разнесёт твою тёщу в пух и прах. Она только портянки собирает, а денег у неё нет.

-И к какому мне идти адвокату?

-Сходи вот куда – Андрей дал мне визитку. – И ещё. У тебя там что-то есть?

-Там – это у Маринки, в смысле? Ну, там и паспорт, и права, и машина, и ключи от неё. Только от квартиры ключи я с собой ношу.

-Ну, придурок… - вздохнул Андрей. – Так вот, придёшь туда, и заберёшь свои вещи, без разговоров. Будут орать – повысь голос. Скажи: надоело терпеть это безобразие. Скажи: жалел дуру несчастную, а что перед Гошей – так это всё цирк был. Что если надо, ты сам от этого Гоши рожки да ножки оставишь. И увидишь: они изумятся. Они будут пытаться тебя запугать, поставить на старое место, но ты не сдавайся. Они уже будут шокированы тем, что ты так себя поведёшь, и будут бояться: чего на сей раз от тебя ожидать. А Гоше возьми и стукни чем-нибудь, вон, тот же самый хлороформ ему в морду плесни, да разбей бутылку об кумпол. А очнётся – ещё и нос ему расквась, да скажи: чего корчишься? Какие деньги, какие ребята? Я тебя сейчас инвалидом на всю жизнь сделаю, а если не хочешь – так рот закрой, и больше не разевай. А с тобой, потаскушка маленькая, больше вообще не разговариваю! И уйди по-английски, не прощаясь. И не надо для этого ничего мудрёного, только наглости немножко. А хлороформа я тебе дам, ты уже с ним умеешь обращаться. Твой Гоша и сообразить ничего не успеет, как будет уже лежать. И тогда сам увидишь – отстанут они от тебя.

-А если не отстанут?

-Ну и пусть себе бегают, тебе-то что? Гоша кого-нибудь приведёт – скажешь им: Гоша сам виноват, оскорбил меня своим базаром, и не извинился, вот и получил по башке за свой язык. Маринка начнёт вонять? Да она сама трусиха. Она сама боится – что ты её на хрен пошлёшь, и потому не делает аборт. И материнства она тоже боится – что хана её вольготной жизни, дитё родится, а она ни черта не умеет. Она боится! Вот она и срывает это всё на тебе, вот и устроили они такой цирк – вот, ты такой-сякой, дитё заделал, ещё и рожать подбивал. А она этих родов боится. И аборта боится – потому что тогда тебя ничего не держит, и ты в любой момент её бросишь, а значит, кончится её кормушка, прислуга, личный шофёр, кто ты ещё там… Ну, в общем, понял. На тебе баллончик, и шли их всех к чёрту.

-Спасибо, Андрюха… Но как сочтёмся?

-Разбогатеешь – тогда и сочтёмчя – ответил Андрей. – Да, кстати. Помнишь Валга? Латышскую границу?

-Да помню – вздохнул я. – Уж как не помнить… Только с чего это ты?

-Так вот – продолжал Андрей, словно укоряя меня. – Ты вернулся к Маринке, а через два дня у Наташки отец умер. Повесился.

-Ну… - остолбенело бормотал я… - и как она теперь?

-А никак. Ничего хорошего. Не выдержала…

-Что значит – не выдержала? – у меня лихорадочно забилось сердце, в предчувствии неизвестно чего.

-Запила по-страшному – сказал Андрей. – У неё теперь такой круг, ну, я их всех знаю. Анастасия, Диана… У них фирма – по профилю Хана.

Хан – имелся в виду Чингисхан, а его профиль – то есть девочки по вызову.

-И что, Наташка тоже? – я изумился до предела.

-Да нет – мягко ответил Андрей. – Они не обслуживают, они руководят. Так что, вот так вот. Ей очень не хватало именно мужской поддержки. Окажись ты рядом…

-Я к ней зайду! – сказал я.

-Нет, Миша. Не надо к ней заходить. Ты просто забудь её. Возьми – и забудь. После всего того, что было, вы даже друзьями уже вряд ли станете.

-Мы понимали с ней друг друга с полуслова! Мы изливали друг другу душу…

-Когда ты был в её глазах простым, добрым парнем. А теперь ты в её глазах тряпка. А такие, как она, такого долго не прощают. Для неё тот, кто однажды стал тряпкой, будет ей вовек. И, как бы ты ни пытался, она будет ставить тебя именно так. Тряпкой. Такой уж у ней характер – слишком упрямый. Так что, Наташу лучше забудь.

Я уже не помню, на чём мы расстались с Андреем, но от него я поехал всё же к Наташе. Проходя под её окнами, я увидел её силуэт в окне. Позвонил в дверь. Сердце то бешено стучало, то замирало…

-Кто – раздался за дверью голос её матери.

-А Наташу можно?

Тихое перешёптывание за дверью – конечно, они узнали мой голос, и мать спрашивала дочь, хочет ли она видеть Мишу.

-Нет её дома, и не надо больше ходить.

-Да я просто, в гости – оправдывался я.

-Оставь её в покое. У неё свои проблемы, да и тебе, наверное, тоже есть, чем заняться.

Я вышел из подъезда – меня вновь душили слёзы, я со злости ударился лбом о стекло в двери подъезда. Стекло треснуло, оттуда вылетел осколок. На лбу образовалась рана. Я подошёл к берёзе, обнял её, и долго плакал, изливая берёзе душу. Как Егор Прокудин из «Калины красной».

Я сел на троллейбус, а потом, в центре города, пересел на 51-й. Я чувствовал, что тороплюсь. Ну да, ведь время – уже одиннадцатый час. Горечь за Наташу, гордость и решимость, на мгновение овладевшие мной после разговора с Андреем – все эти чувства вновь удалились куда-то на задний план, уступив место страху. Страх вновь парализовал меня. Я боялся: что меня ждёт там, у Марины? Что мне там будет? Если у Андрея я был уверен, что я приду туда, к Марине, заберу вещи, а если этот Гоша сделает хоть шаг в мою сторону, то пшикну в него хлороформом, а там и поставлю всех на место, а завтра поеду в бюро ANT за консультацией – то теперь мне казалось, что я просто не смогу решиться на такое. Я боялся, что Гоша меня моментально раскусит и обезвредит – отнимет баллончик, и я ничего не успею сделать, но даже ещё и выдам себя; и тогда меня уже точно ждут осложнения. Чем ближе 51-й автобус подъезжал к магазину «Мустакиви», тем сильнее делался мой страх…

Моя остановка… Я неуверенной походкой ступаю на асфальт со ступеньки старого «Икаруса», и чуть не падаю, словно пьяный. Опять эта ненавистная дорога – от остановки 51-го до Маринкиного подъезда…

«Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!» - вновь всплыли в памяти Наташины слова.

В конце концов, хуже уже некуда. У меня есть хлороформ. Надо только быстро вынуть руку из кармана, а Гоша уже ничего не заметит – в темноте, да к тому же ещё и пьяный!

Послать их всех на хрен! Покончить разом со всем! Смыть свой позор, разбив этому наглецу башку! «Можешь ещё и ключицу ему сломать железной сковородой, чтоб руками много не махал» - учил меня сегодня Андрей. Забрать свои вещи, сесть на «Москвич», уехать, обрести свободу! Свободу от нервотрёпок, добивших меня до полного истощения…

Маринкин подъезд. Лифт, кнопка пятого этажа… Я еду в лифте, сжимая рукой в кармане баллончик. Всё. Сейчас концерт по вашим заявкам будет окончен, господа хорошие!

И вдруг – страх. Страх – животный, парализующий страх. Я стараюсь не думать об этом – лучше быстро, поддавшись порыву отчаянных действий, сделать то, что сказал мне Андрей – нейтрализовать Гошу. А бабы – они и в Африке бабы, сами от страха в штаны навалят, так что с ними будет не проблема. Гоша станет беспомощным, бабы сперва и не сообразят – все станут просто поставлены перед фактом: не на того вы напали. Главное – успеть пшикнуть.

Но что это? Рука вынимается из кармана, робко стучит в дверь… Я сую обратно руку в карман, ощущая, что ладонь вся мокрая от пота. И когда я слышу шаги, что Маринка или кто-то идёт открывать мне дверь, я чувствую внезапный, болезненный, отлив крови – от мозга и от правой руки. Моя правая рука онемела, она меня просто не слушается, пальцы беспорядочно блуждают в кармане, как у больного полиомиелитом, спотыкаются об этот баллончик, тщетно пытаясь за него схватиться. Плечи задеревенели, я не в силах сделать даже простой взмах рукой. И страх, всесильный страх – я чувствую, как дрожат все мои части тела, при том дрожат все вразнобой, с разной частотой, как при фибрилляции сердца. И я понял – не смогу…

Дверь открыла Маринка.

-Ну что, где ты так долго шлялся? – капризно заявила она своим привычным, властно-крикливым тоном. Как она всегда покрикивала – на мать, на сестёр, а уж на меня-то – и подавно.

-К Андрею ездил – едва слышно прошептал я. Мой голос дрожал и срывался, со стороны я выглядел просто мерзко.

-Мне насрать на твоего Андрея – то уже пришёл из Маринкиной комнаты Гоша Шувалов. – Тебя за чем посылали?

Дальше всё было, как в дьявольской комедии. Я словно был управляем откуда-то извне – я испытывал лишь страх и оцепенение, словно под неведомым гипнозом или наркотиком. Моя рука инстинктивно потянулась в карман – но не тот, где был баллончик – а во внутренний, за деньгами. Я достал деньги, отсчитал две тысячи…

-Ну-ка, дай посмотреть! – оживилась Марина, и выхватила у меня из рук все деньги. – О-о! Игорь! Гуляем! У нас с тобой пять тысяч!

-Где это ты столько отсосал? – нагло спросил Шувалов.

-У Андрея занял… - прошептал я.

-У Андрея занял? Интересно, на что? Что ты ему сказал? – не унимался тот.

-Сказал – жена беременна, проблемы…

-И он дал – продолжал измываться Гоша.

-Как видишь – бормотал я.

-А как ты будешь ему отдавать эти деньги? – напирал он, явно кривляясь.

-С получки…

-С получки? – взбеленилась Марина. – Я получку не отдам! Сам, чем хочешь, тем и отдавай. Иди, вон, ртом отрабатывай.

-Марин, ты же сама сказала – за вафлёра замуж не пойдёшь – поправил её Гоша.

-Ой, конечно, извини, Игорь – рассмеялась она.

-Сколько он тебе дал? – продолжал Шувалов.

-Пять штук.

-А если врёшь? Ты знаешь, что мне врать нельзя?

-Чего мне врать…

-Если врёшь – отсосёшь. Понял? Давай, становись к стенке, руки вверх.

Я покорно встал к стенке, но когда он стал шарить своими потными руками по моему телу, я испытал чувство гадливости, и брезгливо смахнул его руки.

-Ты чего – оборзел? – Шувалов влепил мне пощёчину, и продолжал обыскивать. – Я сказал – давай всё. Надуешь меня – даже Марина уже не спасёт. Точно в рот возьмёшь. Понял?

Я молчал. Тот ударил меня ещё раз.

-Я спрашиваю: понял?

-Понял – всхлипывая, ответил я.

-Пусть лучше деньги несёт – заявила Маринка.

-А деньги он и так принесёт. Честный мальчик, не утаиваешь денежку.

Шувалов закончил меня обыскивать, и сунул обе руки в боковые карманы моей куртки.

-А это ещё что?

Я увидел в его руке мой баллончик.

-Это – от хулиганов… Я же деньги сюда нёс, так чтоб не обули – сбивчиво пролепетал я.

-Он мне пригодится! – Маринка забрала у Гоши баллончик. – А то в городе много…

-Погоди, давай проверим – сказал ей Гоша.

-Я сама – оттеснила его Маринка, и в ту же секунду я ощутил в глазах и в носоглотке едкое жжение, чувство тяжести в грудине, отчётливый вкус хлороформа во рту – и тут же потерял сознание.

Очнувшись, я обнаружил, что сижу один в коридоре. Ни Маринки, ни Гоши не было. Только девчонки бегали по квартире.

-Что разлёгся на полу? – появилась из кухни тётя Лида. – Опять нажрался, как скотина? Нет, чтобы жениться, да квартиру искать – у тебя ребёнок скоро будет! А ты только харю свою бесстыжую заливаешь! Маринка из-за тебя кушать – и то к Егору ходит! Совсем ни стыда, ни совести нет!

-Я не пьяный… - пробормотал я, с трудом приходя в себя.

-Не пьяный он, как же! Обкурился, или обкололся – я не знаю, что ты там делаешь со своими козлами, как его – Андрей, что ли? Иди, вон, в комнате приберись! А то насвинячил там – ни войти, ни выйти!

Я послушно поплёлся в комнату, и стал заниматься уборкой – разгребать те кучи мусора, что остались после пьянок Марины с Егором. Тот самый мусор, в который меня тыкали носом.

Потом я убирался ещё в одной комнате, потом мыл посуду, полы в коридоре, чистил овощи для супа – и голодным лёг спать. Маринка не приходила. Я понял – они с Гошей пошли с баллончиком в город, заниматься гоп-стопом.

Следующий день была суббота. У Маринки было отличное настроение – она на меня даже не орала. Когда я проснулся, она была уже дома. Хорошо ещё, без Гоши.

-Ой, Миш, убрался, молодец – сказала она мне.

Оказывается, у них с Гошей была удачная ночь – судя по косметичкам и прочему ширпотребу, который делили Маринкины сёстры.

-Ксюха, пошла на хрен! – истошно кричала одна из них. – Это моя сумочка!

-А тебе, Светка, слова не давали, мне Маринка сказала…

-Рот закрой, говном несёт!

Я вздохнул. За те месяцы я всё ещё никак не мог смириться с такой «семейной жизнью» - все на всех постоянно орали, оскорбляли, посылали матом. Каждое утро начиналось с того, что мать будила дочерей в школу, те же полоумными голосами кричали такие выражения, какие даже бомжи и отпетые пьяницы употребляют крайне редко, да и то лишь касательно заклятых врагов.

-Миша – сказала Марина – я тебе сейчас денежку дам, сходи на рынок.

-Я сама схожу – вмешалась тётя Лида. – А этот лодырь пусть идёт, ковры вытряхивает.

… Вернувшись со двора, я застал у Марины опять этого проклятого Гошу.

-Здорово, парниша! – сказал мне он.

Он тоже был в хорошем настроении – на полу стоял «дипломат», отнятый им у какого-то прохожего; похоже – иностранца или «фирмача». «Хоть бы его пришибли, или в легавку замели» - подумал я.

-Ты вот что – сказал мне Шувалов. – Не бесись. Спокойно. У меня такое бывает, когда я выпью. Просто я не люблю, когда мне на нервы действуют, а ты меня вчера достал.

Оригинально! Даёт мне понять, что это я виноват во всём!

-Вот видишь, Мишутка – добавила Марина. – Уж на что Игорь человек спокойный, ты даже его вывел. А я, между прочим, с тобой живу. Так что ты хоть обо мне подумай.

Потом они пили ликёр, а я думал о том, что я скажу Андрею. Это же его деньги, его баллончик… Да и станет ли он после этого со мной даже разговаривать…

А мне предстояло новое задание – на сей раз им вновь нужен был извозчик, ибо Гоша и Маринка решили съездить в гости к Гошиной матери в Копли.

-Так, сейчас поедем к моей мамане, ты сиди, вообще молчи. Ничего вообще не говори – заявил с самого начала Гоша.

Он считал, что я полностью в его власти. Что со мной он может безнаказанно творить всё, что угодно. Что я абсолютно беспомощен, и не способен причинить вред. И лишь три года спустя он пожалеет о той поездке.

Гошина мать мне с самого начала не понравилась. Произвела впечатление недалёкой, вульгарной, но считающей себя самой умной. Младший брат Гоши, Петрик – так звали его на русский манер, ибо полное имя его было Петер; десяти-одиннадцати лет от роду, показался мне садистом. У него были глаза отъявленного мерзавца, гораздо более изощрённого, чем даже Гоша. Я невольно вспомнил Конан Дойля, и его повесть «Медные Буки».

-Вот это Миша, мой мальчик – представила меня Марина. – Я с его милости беременна, уже на пятом месяце. Он всё кричал – рожай, рожай, а сам вообще ничего не может. Я теперь питаюсь у подруг, а Мише что скажи – как со стенкой. Ага, угу – и всё.

-Ну, а что ж ты с этим олухом-то связалась? Видишь ведь, что мудак, а ещё слушаешь его. Что тебе – Гоши, что ли, мало?

-Мам, ты ведь знаешь: мы с Мариной, как брат и сестра – пояснил Гоша. – Я её в обиду никому не дам. Мне и Мишу пришлось маленько поучить – сколько она может с ним мучиться?

-Значит, мало учил – крякнула мать. – Таких не учить, таких пороть надо.

-Ничего, меня он понял. Он слов не понимает. А вот если по морде дать – сразу всё понимает.

-Денег вчера принёс – похвасталась Марина. – А то раньше всё только на машине ездил, по друзьям до по подругам. А мне ещё говорил – чтоб с Гошей не дружила.

-Ну, это ты, мальчик, перегнул – засмеялась Гошина мать. – Они вот с таких лет уже дружат. Мариночке тогда сколько было – лет десять, наверное. А Гоше шестнадцать вроде… А тебе-то самому сколько?

-Двадцать два – тихо ответил я, и добавил – зимой будет…

-Двадцать два? – удивилась Шувалова. – А я думала, тебе лет семнадцать… Семья, знаешь ли, не полигон для испытаний. А ты-то, Марин, как вообще собираешься? С ребёнком-то тяжко тебе придётся. Мама твоя – не думаю, что сможет, а с этим твоим хмырём непутёвым кашу не сваришь. Он сам сейчас, как ребёнок, у тебя на шее. Какой из него отец?

-Какой, какой… Сам бегал, орал – рожай, рожай, мол, аборт нельзя. Златые горы сулил – свадьба, квартира, мебель, дача. Сказал – родители помогать будут. А теперь говорит – в загс не хочет, у него дома мне жить нельзя – там их четверо в двухкомнатной, меня родители не пустят. Сам зато у меня живёт, да ещё и жрёт за мой счёт, а вчера он знаете, что заявил? Что ребёнок не от него!

-Ну, и на что тебе такой? Одна мука тебе с ним будет. Такой всё равно ничего не поймёт – ему, что в лоб, что по лбу, как об стенку горох. Не порть себе нервы, пусть только деньги платит.

-А где я буду жить с ребёнком? Нас же выселяют, мы ещё чуть-чуть – и окажемся на улице! Ладно, без ребёнка – я бы у Гоши пожила, или у подруги, а теперь пусть думает. А то сам, вон, к родителям придёт, пожрёт, поспит, а мне чтобы что-нибудь из дома принёс, так чёрта с два! А родители его – вообще ублюдки. Меня они не признают, его настропаляют – мол, Мишенька, трахайся, надоест – бросишь, другую найдёшь! А Мишенька и рад стараться. Только я им не подстилка. И я за свои права постою, и за ребёнка тоже. Всё отдадут.

-Эх, Марина, Марина… Смотрю я на тебя – ты вся загнанная, нервная, всё проблемы. Я понимаю – в семнадцать лет столкнуться со всем сразу – и квартира, и семья, и ребёнок ещё будет. Но как же ты так вот прошляпила? Ладно бы, с путёвым, а то его-то ты где вообще нашла?

-Да, из жалости его пригрела. Всё ходил, ныл, плакал, как дитё двухлетнее. Никто его не любит, никто с ним знаться не хочет. А он, такой хороший, такой добрый, всё ради любимой сделает, в огонь и в воду полезет. Никто его, видите ли, не понимает! Вот я его и подобрала. Он же до меня девственником был! Как первый раз ночь провели – ой, как он заливался! Любовь до гроба, выходи, мол, замуж! А сам теперь только бегает и орёт.

-Конечно – подтвердила Гошина мать. – Кому такой дурак нужен? Его никто и на километр к себе не подпустит, вот он и оставался девственником-то. А раз неопытный – такой тебе живот надует, и сам не почувствует. Сам ещё ничего не понимает – что там, если бабы сроду не видел, его ж всему учить ещё надо. А он, значит, дорвался. Ты его – из жалости, или из шалости – вот он себя взрослым и возомнил. Как же, он теперь мужчина! Конечно, будет трепаться: давай жениться, давай ребёнка. Охота себя взрослым почувствовать: как же, муж, отец семейства! Да только ума у него нет, у твоего Мишутки. Он всё думал, что это так, игра в дочки-матери, а теперь и сам не соображает, чего он натворил. Теперь он и норовит спрятаться к маме под юбку, и оттуда кричать: «это не я»! Вот тебе и муж, вот тебе и отец. Он хоть работает?

-Да вроде где-то шустрит, каким-то мальчиком на подхвате – отмахнулась Марина. - Да что толку! В общем, Миша, ты знаешь, что меня скоро выселяют? Ты дома живёшь, как король, а я – на улице, как бомжа. А у меня ребёнок – твой. Так что давай, тряси своих родителей – пусть не выпендриваются, но я буду жить у тебя. А ребёнку ещё прописка нужна. Да и мне не помешает.

-Марина – сказала Гошина мать. – Что тебе туда соваться? Живи лучше у себя, или у Гоши. У меня, на худой конец. А кобель твой – хотя какой из него кобель, щенок ещё беззубый – пусть платит деньги. Авось на будущее научится.

-Ну, уж нет! – с апломбом заявила Маринка. – Он покалечил, он пусть и обеспечит. А то алименты – что на них купишь? Да вон, мой папаша, в жизни их не платил, и ничего. И этот также будет, только «угу», да «ага».

Так вот, они сидели, пили чай, да и кое-что погорячительнее, и поносили меня на все лады. Я сидел в углу на табуретке, готовый провалиться сквозь землю. Ещё и этот ублюдок Петрик – бегал по квартире, слушал обрывки этой морали, и поддерживал их, показывая мне «факи», и выкрикивая разные оскорбительные реплики в мой адрес…

И после этого я понял: меня просто хотят сжить. Разложить морально, выкачать из меня максимум всего возможного. Так пусть же им будет с меня нечего взять. Тогда, может, до этой тупорылой тёти Лиды дойдёт, что Маринкино пузо – не подарок судьбы, а проблема; и она, наконец, начнёт наущать свою чёртову дочку уже совсем другими советами.

В тот же понедельник я написал заявление об уходе по собственному желанию. Меня охотно разжаловали – в последнее время и на работе у меня всё из рук вон валилось. Дома, то бишь, у Марины, я сказал, что меня сократили., и что теперь я буду искать работу.

-А мне насрать! – заявила Маринка. – Если сам ни черта не умеешь, работу найти – и то не можешь, так пускай родители кормят.

-Они не обязаны тебя кормить! – возразил я.

-Зато ты обязан. Так что будешь ты их трясти, как миленький!

Но меня мало волновала реакция Маринки. Меня больше интересовала тётя Лида…

-У меня нет специальности – твердил я. – Кем я могу работать? Подсобником, грузчиком? Так это копейки получать, да сокращаться постоянно – кому нужны эти разнорабочие? Мне надо идти учиться, специальность получать, чтобы работу иметь нормальную. Что толку – опять приткнусь на птичьих правах в какую-нибудь шарагу, за тысячу крон, и опять никакой стабильности, всё на волоске. Какой тут может быть ребёнок?

Романова-старшая никак не реагировала. «Разбирайтесь сами», «наделал делов, теперь и расхлёбывай, как знаешь» - вот были все её ответы. Толчком к переменам стала лишь случайная встреча Марины с одной старой знакомой, которая теперь была замужем и воспитывала маленького ребёнка. Вот тогда и оказалось всё так, как предвидел Андрей. Маринка поняла, что, несмотря на все обстоятельства, беременна-то она, а не я. И что как бы она меня ни унижала, сколько бы денег она с меня ни трясла – в конце концов, матерью-то станет она! А стало быть, ей, а не мне, придётся теперь не гулять до утра и спать до обеда, а соблюдать строгий режим, шесть раз в сутки кормить грудью. А пелёнки, купания, и все прочие хлопоты, которые доставляют молодым матерям огромное удовольствие, а что до Маринки, то ей такая перспектива не нравилась совершенно, и даже более того – пугала. Потому что, как уже и было сказано, уровень её развития не превышал десятилетнюю, и вдобавок, ей совершенно не хотелось расставаться с привычным укладом жизни. Если поначалу для неё беременность была лишь выгодным козырем против меня, позволявшим ей делать всё, что угодно, а я как бы должен был всё это терпеть, и «никуда не денусь», то теперь уже она сама испытывала прямо-таки панический страх перед растущим животом, перед будущим материнством. Однако, аборт делать было уже поздно – все сроки были уже просрочены. Разумеется, и в этом опять-таки обвинили меня, и вообще – стало ещё хуже, даже в сравнении с прошлым месяцем. Да и есть ли вообще смысл описывать весь этот кошмар, эти не прекращавшиеся унижения, оскорбления, издевательства, которым я подвергался в то время? Я даже эмоционально не реагировал на это никак – я был уже натуральным зомби. Я знал лишь одно – чем-то всё это должно кончиться, и я ждал этого конца. Я бегал по поликлиникам, был в Маринкиной школе, в психдиспансере, в домоуправлениях и прочих инстанциях, собирая справки, что Марине рожать нежелательно. Тётя Лида такие справки собирать отказалась категорически. У неё были изначально другие планы, каковым не суждено было сбыться – что я женюсь на Маринке, и буду её содержать.

И вот, наконец, мы добились своего – Маринке дали-таки направление на искусственные роды. Сия операция представлялась всем семейством Романовых, как великое одолжение мне, и мне был предъявлен ультиматум. Мол, операцию она сделает, но если после этого я её брошу, то последствия будут плачевными. Видите ли, после такой операции Марина – чуть ли не калека, инвалид, и ещё чёрт знает кто, а ответственность за всё это лежит на мне. Я с лёгким сердцем дал обещание – нет, что вы, не брошу – и лишь позже прибавил: - если она сама вдруг что-нибудь не отморозит. Теперь самое худшее для меня осталось позади, и я лишь сохранял выжидательную тактику – дожидался момента, когда эта Марина сотворит что-нибудь этакое, из ряда вон выходящее, чтобы под этим предлогом порвать с ней все отношения. Сама, мол, виновата.

Однако радоваться было рано. Меня угнетали уже даже не её выходки на пару с Егором, не её оскорбления в мой адрес, но уже само её присутствие. Сама необходимость бывать там. Я с нетерпением ждал, когда же она напьётся, и я её увижу с каким-нибудь придурком в постели. Чтобы, наконец, избавиться от неё, да так, чтобы виноватой осталась она, а не я.

Маринка же, выйдя из больницы, вновь переменила тактику – стала опять ко мне подлизываться. Стала извиняться за всё, списывая все свои выходки на беременность. Мол, беременна была, психовала поэтому, срывалась, дёргалась, нервничала, а теперь-де всё будет нормально. Говорила, как она страдает оттого, что у неё плохие отношения с моими родителями. На все лады объяснялась мне в любви, делая, однако, упор на то, что пора бы оформить свои отношения в загсе. Я внешне не возражал – оставался спокойным, единственное только – насчёт загса говорил, что рано. «Ты ж ещё молодая, ещё успеешь сто раз передумать и пожалеть». И, конечно же, я избегал половой близости, прекрасно понимая, что это может обернуться повторением минувшего кошмара. И, по большому счёту, она мне трепала нервы лишь тем, что постоянно вызывала во мне чувство вины. Она постоянно твердила мне, что она теперь калека, инвалид – мол, сами врачи ей это сказали. О самой операции она говорила, что терпела адские боли, и что когда выкидыш был извлечён, врачиха сама ей сказала: «Ты убийца! Ты убила своего ребёнка!». (Интересно, а кто в таком случае она сама, делающая в день с десяток подобных операций, уж кому-кому, а ей не пристало так говорить…). Маринка же заявляла, что в высшей степени сожалеет о том, что пошла на эту операцию, и что пошла она на неё только ради меня. Конечно, эти разговоры действовали мне на нервы, но всё же это было легче, чем до того. Да и я уже не соглашался всё безропотно терпеть, стал заявлять о своих правах. «Ты не имеешь права на меня орать! Я – человек, и меня надо уважать, а то моё терпение скоро лопнет».

Намекнул я ей и насчёт пьянства, и насчёт мальчиков. Хочет если жить со мной – то пусть ведёт себя посолиднее, как и подобает взрослой, замужней женщине. А то кричит «давай жениться», а у самой одни мальчики да гулянки на уме. Вот пусть и гуляет, раз не нагулялась. Вот тогда она и поняла, что теперь я и в самом деле могу её бросить, под любым предлогом, и уже ничто меня не удержит. И взбрело в её пустую башку не что иное, как вернуть старый козырь, чтобы возродить былое – уж то положение ей больно нравилось, устраивало её, как нельзя лучше.

Что ещё удивительно – к ней перестали заходить. Гоша – тот вообще куда-то исчез, то ли менты его закрыли куда-нибудь на Батарейную, то ли сам ушёл в запой или на «зависалово». Маринка же мне твердила, что теперь всё, что со старыми друзьями покончено, что теперь она даже не пьёт – во всяком случае, без меня она больше не выпьет ни рюмки. Что теперь она изменилась, причём благодаря мне. Что она меня любит, хочет быть моей женой. Хочет мне приносить кофе в постель. И ещё Бог знает, какие банальности она порола. По сути дела, то же самое, что и в июле, только в несколько иной форме. И наконец, ей удалось добиться своего – затащить меня в постель. Правда, залез я на неё по пьянке, но ведь алкогольное опьянение, как известно, вины нисколько не смягчает, а напротив…

Поначалу то обстоятельство, что у нас возобновились сексуальные отношения, не имело для меня дурных последствий. Наоборот, Маринка была довольна, стала совсем по-другому ко мне относиться, не позволяла себе того, что раньше. Я даже заметил, что в ней стала пробуждаться женщина. Ей, если раньше близость была, в сущности, безразлична – лишь бы быстрее «кончить», то теперь наоборот, ей стали нравиться мои ласки; её возбуждало, когда я гладил её тело, целовал её губы, лицо. Меня подспудно осенила мысль, что я разбудил в ней женщину. Или она, как проститутка, просто играет? Изображает страсть при полном равнодушии, желание – при полном отвращении, нежность – при ледяном презрении, удовлетворение – при отсутствии даже намёка на то… А через пару недель после нашей первой ночи, она мне заявила, что снова беременна.

-Слушай, я в тебя не «кончал»! – взъярился я. – И вообще, это тебе кажется! Хватит уже портить мне нервы!

Нервотрёпка возобновилась с новой силой – ей постоянно казалось, что она вновь забеременела, и пыталась под этим «соусом» меня терроризировать. Я же стал, как собака-ищейка, следить за ней – с целью или застать её с другим, или обнаружить, что у неё начнутся «месячные», чтобы уличить её – во лжи, или в измене. Но в то же время страх не давал мне покоя: а вдруг и вправду?

Худшие мои опасения всё же не подтвердились, в нужный день всё у неё пошло, что называется, как надо. Я с облегчением вздохнул, и дал себе зарок: никогда в жизни, каким бы пьяным я ни был, больше я на неё не залезу! Потому что вот так нервничать и дёргаться, следить за ней, шарить по помойке в её комнате, в надежде обнаружить использованные прокладки – было не меньшим унижением. Да и нервы от этого гробились не по дням, а по часам, а истощение прогрессировало.

И тогда же, в феврале, я дождался заветного момента. Дождался того, чего я ждал с момента самого её возвращения из больницы.

… Однажды мы пьянствовали у них дома – я, Мурат, Маринка и её сестра Ксюха. Мы все напились, Маринка стала ко мне приставать. Я поначалу не сопротивлялся – так, для виду. Гладил её, целовал. Затем выпил полстакана водки, и сделал вид, что «вырубился».

-Он вырубился! – прошипела Маринка. – Мурат, пошли деньги делать, пока он спит! Видишь, что у меня есть? Обуем кого-нибудь, купим травы да ещё водки! – её явно «тянуло на подвиги». – Оксан, пойдёшь?

Мурат был ещё более слабохарактерным, чем я. Он-то Марине никогда и ни в чём не перечил, но с него было в самом деле нечего взять: он был сиротой, бомжом, алкоголиком и токсикоманом. То есть, у него на шее не посидишь. Потому Марина никогда и не воспринимала его кандидатуру на пост «ухажёра».

Мурат тотчас согласился. Оксанка отказалась. Сказала, что хочет спать. Мурат с Мариной спешно оделись и ушли.

Через пару часов заявилась Марина, и стала орать:

-Оксанка, Светка, просыпайтесь! Тампошу замели менты, я боюсь, что Тампоша меня сдаст! А я тут одного мужика подцепила, он сказал, сейчас в баню пойдём. Мне надо переодеться. Ты тоже переодевайся, поехали! Да тихо ты! Мишку не разбуди! Если менты приедут – я всё время была дома, с вами. Мишка, вон, свидетель.

Они вернулись только утром. Я продолжал делать вид, что сплю, а сам ждал подходящего момента. Сёстры шептались между собой, и в ходе этого Маринка сказала:

-А у этого придурка залупа вся такая красная-красная, я аж испугалась. Вдруг у него сифак, или…

-Как банька-то? Понравилась? Хорошо повеселилась? Побалдела, от души? – с издёвкой напирал я на Маринку. – Со своей красной залупой!

-Какая баня? Какая залупа, ты что! У тебя глюки, ты перепил! – стала оправдываться Маринка. – Ляг, проспись!

-Хватит! – твёрдо сказал я. – Я всё слышал! С меня довольно. С сегодняшнего дня, между нами – всё! Иди, гуляй со своей красной залупой!

После этой фразы я надел ботинки, куртку, и ушёл. Как мне казалось – навсегда.

Она приезжала ко мне домой, вновь извинялась, подлизывалась, обещала, что «больше не будет» - но я был непреклонен. Говорил, что оскорблён до глубины души её этой «красной залупой». Жалел лишь об одном – что не сделал этого много раньше. Ещё летом. Тогда тоже предлогов могло быть предостаточно…

Но всё же один раз я к ней наведался. Так, шутки ради. Девятого марта – в тот день ей, наконец, исполнилось восемнадцать.

В тот день я, не помню уже где, встретил Мурата. Тот мне и рассказал умопомрачительную историю о том, как они с Мариной ходили «делать деньги». Сперва решили «для храбрости» ещё выпить, но пить было нечего, и не на что. Тогда Маринка «подкатилась» к продавцу ночного киоска, и предложила ему себя за «поллитру». Тот не возражал, и уже через четверть часа Маринка и Мурат откупорили заветную ёмкость. Да только этого им показалось мало. Тогда Маринка вновь обратилась к тому же продавцу, с тем же самым предложением, на что тот уже ответил отказом. И она заявила Мурату, что первую бутылку она добыла, теперь его очередь «спонсировать». Мурат не нашёл ничего более умного, как обокрасть какую-нибудь машину. Увидев в стоявших во дворе «Жигулях» магнитофон-«цифровик», он подобрал кирпич, разбил им боковое стекло «Жигулей», и извлёк магнитофон. После чего стал приставать ко всем подряд прохожим, и предлагать: «Эй, мужик! Купи «цифровик» за бутылку водки!». Все, как назло, отказывались. И тут к киоску подъехал экипаж полицейского патруля на «Сузуки-Витаре». Оттуда вышел один полицейский, подошёл к киоску, и заказал гамбургер и сигарет. Он не обращал никакого внимания ни на Маринку, ни на Мурата – пока Мурат не подошёл к нему сам, по-босяцки предложив: «Эй, мужик! Купи «цифровик» за бутылку водки!»…

Да и сам день рождения, на который привёл меня Мурат, был не менее анекдотичным. Народу было много, человек, наверное, двадцать. Когда пришли мы с Муратом, большинство уже «дошло до кондиции» - кто спал, мертвецки пьяный, кто бродил в беспамятстве… Что удивительно – Гоши и на сей раз не было.

-Ну что, Марина – заявила тётя Лида. – Тебе уже восемнадцать, ты теперь совсем взрослая, у тебя тут гостей много, смотрю, ни одной подруги. Все кавалеры. Вот, давай, выбирай, решайся. Все по тебе воздыхают – пора бы уже и о свадьбе подумать.

-Конечно, пора – подхватила Маринка, пьяная в стельку. После чего она и сама стала всем предлагать: давай поженимся.

-Я сюда водку пить пришёл, а не свататься – ответил я.

-Марин, ты чё, перебрала? Иди, проспись! – рассмеялся Сашка-«Щорс».

-Марин, а ты знаешь? – сказал вдруг Мурат. – Я люблю тебя с пятого класса! Давай с тобой поженимся!

-Вот, и отлично! – изрекла тётя Лида. – Чего тянуть, идите завтра в загс, и пишите заявление.

Пьянка продолжалась. Почти все собравшиеся уже спали, кто где вырубился – большинство на полу. И тут кончились сигареты.

-Тампоша, сигареты кончились! – сказала Маринка. Уж на что одно время я был там вместо скотины, мальчиком на побегушках, прислугой – но что до Мурата, то он там эту роль исполнял традиционно, уже много лет.

-У меня денег нет! – ответил тот.

-Мало ли, что нет? Иди, и без сигарет не возвращайся! Ни у кого нет! – Маринка села на любимого конька.

Тот нахлобучил куртку, и выбежал из квартиры. Я же ходил по комнате и допивал остатки изо всех бутылок. Мне хотелось напиться, нажраться – наступило оно, долгожданное освобождение!

Маринка тем временем стала ко всем приставать.

-Трахни меня! Ну, пока Тампоши нет, ну, давай…

Я смеялся. Теперь это уже не задевало мои нервы. Теперь её проблемы – уже не мои проблемы. Теперь ей восемнадцать, и она, как это ни парадоксально – взрослая, по крайней мере, формально; и я за неё никакой ответственности не несу. К тому же теперь у неё есть Мурат, которому такое положение даже нравится. Так что теперь я мог смотреть на все эти придурочности, и смеяться.

Все, к кому она приставала, отвечали одинаково – либо «отстань, перебрала», либо вообще тупым пьяным мычанием. Большинство лежали, или сидели на полу, прислонясь к стене, и тупо вращая остекленевшими глазами, и в ответ на её приставания, хоть и силились что-то сказать, но у них выходили одни нечленораздельные звуки. И лишь один тринадцатилетний мальчишка изъявил желание:

-А я хочу тебя!

-Давай, раздевайся догола, только побыстрее!

Я смеялся, от души смеялся, допивая остатки из бутылок – праздновал своё освобождение.

-Куда «кончать»? – вдруг заорал на всю комнату подросток.

-«Кончай» в меня! – томно прошептала Маринка, но тоже весьма отчётливо слышно.

И тут в комнату вошла тётя Лида.

-«Кончать» в тебя? – обрадованный мальчишка вопил уже на всю квартиру. – Ой, как зашибись!

-А ты, Мишка, что тут делаешь? – сказала Лидия Захаровна. – Пойдём, я тебе сто грамм налью!

Для меня это было огромным удивлением: как, в этом чёртовом бедламе где-то ещё есть сто грамм?!

Я прошёл с ней на кухню, она достала банку самогона, налила мне полстакана. Я выпил, потом ещё… И «вырубился» - тут же, на табуретке, положив голову на стол.

Проснулся я утром, в состоянии жесточайшего похмелья. На столе стоял пустой стакан, под столом валялись осколки от банки, в которой ещё вчера был самогон. Я выругался себе под нос – как-никак, похмелиться-то хотелось! – и пошёл в туалет.

Дверь в Маринкину комнату была открыта, и моему взору предстало ещё одно удивительное зрелище. На кровати, у стены лежала сама Марина, рядом с ней – тщедушный подросток, а с краешку – её нареченный суженый, Мурат. Мурат лежал вообще в комичной позе – скрючившись в извилистую загогулину, а задница свисала с краю. Уже один его вид вызывал смех… И вдруг проснулась Марина, и стала расталкивать Мурата.

-Я сейчас пойду в ванную – скомандовала она – а ты, Тампоша, ну-ка, быстро сделай мне тряпочку под писю.

Тот что-то нечленораздельно хмыкнул, сел на край постели и стал одной рукой тереть глаза, а другой полез в ящик стола – за тряпкой и за ножницами.

«Так» - подумал я про себя. – «Ещё пять минут я побуду в этой квартире – и меня увезут отсюда на скорой в дурку. Хватит, итак больше полгода ошивался в этом дурдоме, всё здоровье угробил…»

Никем не замеченный – у них были уже другие проблемы – я покинул ту проклятую квартиру. Теперь уже точно навсегда. Больше никогда я в той квартире не был.

Однако какие потери я понёс за всё это время! У меня не было работы – я, грубо говоря, жил на шее у родителей, да ещё ходил, подрабатывал случайными халтурами. То у того же Коли Демьяненко, то где ещё. Мой «Москвич» своим видом вызывал лишь жалость – побитый, облезлый, с размороженным мотором и разворованными запчастями – стоял у ворот всё той же базы, я подкапливал на запчасти, чтобы можно было его восстановить. Был ещё долг Андрею – хоть он и не ставил сроков, но долг-то был! Я ему сказал, что меня ограбили наркоманы возле Наташкиного подъезда; он сделал вид, что поверил, а вот поверил или нет – не знаю. Ну, и конечно же, то немыслимое истощение. Я быстро утомлялся, не переносил никаких нагрузок, у меня были нарушены и сон, и аппетит. Я по-прежнему постоянно нервничал, у меня возник настоящий психоз – меня преследовали навязчивые идеи, что Маринка и Егор опять что-то против меня замышляют, и я постоянно справлялся у Мурата, «как там дела». Теперь мне нужно было время, много времени – чтобы оклематься, прийти в себя, перестать терзаться страхом повторения пережитого кошмара. Потому что - что самое худшее, что может с человеком случиться? А вот что. Если он пережил какое-нибудь сильно травмирующее событие, особенно, если роль его самого в нём неприглядна – как, например, у меня в период Маринкиной беременности, или как у «петуха» в тюрьме, да и не только в ней… И когда человек, пережив что-либо подобное, наконец, успокаивается, считая это Кавдинское ущелье навсегда ушедшим в прошлое, в небытие – и считает, что теперь он сильнее, мудрее, и неуязвим для этого, что теперь его уже невозможно поставить в такое положение, и что никто и ничто не заставит его проходить через это ущелье. И вдруг образуется такое стечение, при котором человек вновь оказывается так же растоптанным, униженным и бессильным изменить что-либо в свою пользу, даже не вправе сказать что-нибудь в свою защиту. И кошмар, вместо того, чтобы отойти в небытие, возрождается с новой силой, давая человеку понять и почувствовать, что он – ничтожество, зря возомнившее себя человеком. Вот этого я больше всего и боялся – что меня не оставят, что я вновь окажусь униженным и растоптанным, вынужденным слепо подчиняться их условиям. А, с другой стороны – во мне кипело оскорблённое самолюбие, жажда мести за свою попранную честь и достоинство, за своё угробленное здоровье, за свой «Москвич» и даже за кассеты, наконец…

А Маринка – та и вправду сожалела о потерянной «кормушке», которую она имела в моём лице. И уже через пару недель она решила «спустить пары» - сделать мне пакость.

В тот день я как раз приехал к Коле Демьяненко. Не помню уже, поработать я там хотел, или насчёт машины… Да и какое это теперь имеет значение? И вот выхожу я из ворот базы, и что я вижу…

Маринка, вусмерть пьяная, в пылу сумасшедшей ярости, с пеной на губах, била монтировкой мой «Москвич»! Я тут же подскочил к ней, больно сжал её руку, в которой она держала монтировку, и заорал:

-Ты что сука! Ну-ка вали отсюда, пока я не прибил тебя вот этой самой железякой!

-Это ты оборзел, щенок сраный! – кричала она, захлёбываясь пеной. – Ты что, сначала меня искалечил, ребёнка моего убил, на шее моей посидел, а теперь втихаря всё забрал, и прячешься? Ты что от меня гасишься? Ты мне что обещал?

-Сама виновата! Нечего было по баням шляться! Нечего с Тампошей дурью маяться! Я тоже не обязан…

-Как – не обязан? – она совсем вышла из себя. – Ты обязан меня кормить! А машина эта – моя! Так пусть она тебе, сука, не достанется! Чтоб ты пешком всю жизнь ходил! Нет! На инвалидном кресле чтоб ездил!

Она резко выскочила и ударила монтировкой по боковому стеклу. Почти все стёкла были разбиты, фары тоже, да и крылья были покорёжены.

-Сейчас заскочу к Коле, спущу на тебя собак! – прикрикнул я. – Самому об тебя руки марать в западло.

-Слушай, ты! – рявкнула она. – У своих собак ты будешь языком жопу подтирать! Вон, видишь чёрный джип? Это моя личная крыша. И если ты ещё хоть одно слово скажешь, они выйдут и трахнут тебя в рот и в попу. И твои дражайшие родители останутся без квартиры. А на своего Андрюшу можешь не надеяться. Они сказали – пусть не выступает. А будет за тебя что-то вякать – они и его отвафлят!

Такой уж наглости я не вытерпел. Я схватил эту бешеную стерву за шкварник, и с силой толкнул прямо на джип.

-Видал я, какая это тебе крыша! Это ты им попробуй доказать, а мы посмотрим…

Всё-таки толкнул я её прилично – она налетела всем телом на джип, выставив вперёд руки с монтировкой. Удар от монтировки пришёлся в аккурат на боковое стекло, которое тут же разбилось., а сама Маринка упала на асфальт. Такого я и сам не ожидал, и стоял возле своего «Москвича», в полном оцепенении. Тут все двери джипа одновременно открылись, ко мне направились трое рослых бритоголовых парней. В следующее мгновение я почувствовал резкую боль от ударов по скулам, челюстям, животу; солёный вкус крови во рту, затем у меня в глазах потемнело, и я потерял сознание.

Очнулся я в лесу. Всё тело ныло от нестерпимой боли, я плохо понимал, что происходит, и лишь смутно различал какие-то фигуры в спортивных костюмах. Они произносили какие-то фразы – то ли обращались ко мне, то ли между собой – я ничего не мог понять. Потом до меня донеслись женские крики, и я узнал голос Маринки. Потом я понял, что они совокупляются, а затем разглядел и джип, из которого доносились её стоны и чьё-то сопение. Я вновь впал в забытье, а очнувшись, почувствовал, что моя одежда вся мокрая, и мне в нос ударил стойкий запах мочи. Теперь я различал голоса – это Маринка говорила с теми головорезами из джипа.

-Пацаны, дайте ему в рот! Ну, что вам, в падлу, что ли? Он же такое чмо…

-Да нельзя ему в рот давать! За прогон мы его ещё сможем опустить, а если сразу – нас же старший убьёт за беспредел!

-А что ваш старший? Что, этот лох, что ли, к нему пойдёт? А ваш старший что, его не пошлёт? Ему что – не в падлу будет с опущенным бакланить?

-Слушай ты, не лезь не в своё дело! Мы его и так отпинали, обоссали, сейчас пусть расписку на бабки подпишет, а если прогонит – тогда и опустим его, как фуфлыжника.

Потом был какой-то сарай, яркий свет лампы, и когда я очнулся, ко мне подошёл один из этих типов.

-В общем, так, козёл. Понял, за что схлопотал?

-Понял, понял… - выдавил я, с трудом ворочая языком. – Джип… стекло…

-Короче, попал ты, мудила! Конкретно попал! Косяк тут чисто твой, а ты ещё на девчонку какую-то валить пытался! А за такие косяки вообще-то опускают!

-Что я… она сама… понтовалась, что вы - крыша её…

-Слушай, ты, завали свой тухлый базар! С ней ты сам будешь разбираться. Ты не ей, ты нам стекло разбил. Короче, так. Вот тебе ручка, подпиши. Сам ты сейчас такого нацарапаешь, что хрен разберёшь. Тут уже всё написано. Ты только подпиши. Если не хочешь раком становиться, а то мы мигом с двух сторон тебя оформим…

Он дал мне ручку, и я поставил извилистую закорючку на бумаге, на которой было написано следующее:

«Я, Черногорский Вениамин Порфирьевич…» (да, тогда меня официально так и звали) - дальше шли все мои паспортные данные. Это Маринка их втихаря себе переписала в записную книжку, и вот они ей пригодились. «Сегодня, 21 марта 1997 года, разбил стекло автомобиля… и обязуюсь возместить причинённый мной материальный и моральный ущерб пользователю этого автомобиля Иванцову Максиму Витальевичу. … 1 апреля сего года, обязуюсь прийти в казино «Эльдорадо», возле гостиницы «Виру», и принести вышеназванному Иванцову 3000$ (три тысячи долларов США), наличными… Гарантами моей платежеспособности являются мои родители…»

Я испытывал при этом полнейшее безразличие. Никаких денег я им платить, естественно, не собирался, а собирался обратиться к Андрею. И уж, не за деньгами, конечно же, а за помощью совсем иного рода. Моим родителям, думал я, вряд ли что грозит – они тут вообще не при делах, а если к ним эти уроды и приедут – они сразу же в полицию обратятся. А если Андрей мне не поможет, я просто повешусь. На хрена оно мне сдалось, такое существование!

И очнулся я после всего этого на автобусной остановке, где-то на просёлочной дороге в незнакомой загородной местности. В той же замызганной куртке, пропитанной кровью и мочой, с экземпляром расписки в кармане.

Тут на остановке остановился – нет, не автобус. То был фургон «ГАЗ-52». Оглядев меня, водитель присвистнул. Затем открыл дверь, и помог мне сесть в кабину.

-Кто это тебя так? – это был простой, русский мужик лет пятидесяти, в тельняшке, с загорелым лицом и руками. На руках его красовались татуировки флотского содержания.

-Да так… хулиганьё… денег требовали. Мне бы в Таллинн!… Где я?

-Недалеко от Раквере. Ладно, Бог с тобой. Довезу я тебя до Таллинна, не брошу же я тебя на дороге.

-Где это ты так нарвался? – спросил водитель. В машине меня укачивало – понятное дело, «газон» всё-таки, и я тут же впал в забытье, и ничего уже не слышал.

-Слышишь? Мы в Таллинне! Куда тебе?

Водитель тормошил меня, но я всё воспринимал, словно во сне. Как будто я находился в какой-то непонятной оболочке, и даже уши у меня были словно заложены ватой.

-Мне… позвонить надо… на мобильный. У Вас есть карта?

-Есть – ответил водитель. – Сейчас, подъедем к будке…

Андрей, к счастью, оказался дома, и я попросил водителя:

-Отвези меня на Пярнуское шоссе! К загсу, там, напротив…

Андрей уже ждал нас на улице.

-Спасибо, коллега! – сказал я на прощание водителю. – Знаешь… я ведь тоже шофёр…

-Где ты его подобрал? – спросил его Андрей.

-Да какая разница? Скажи спасибо, что жив ещё!

-На, держи. На бензин – Андрей протянул шофёру несколько купюр, а мне сказал: - А тебя сейчас повезём в скорую. Потом расскажешь.

Спартанская обстановка кабины фургона сменилась комфортабельным салоном «Фиата». Дальше смутно припоминаю – приёмный покой, откуда меня уже отвели в палату… И на следующий же день ко мне в больницу пришёл Андрей.

-Привет, ветеран войны! – сказал он, ставя на тумбочку корзинку с фруктами. – Ну что, рассказывай, где это тебя так контузило.

-Да это опять Маринка постаралась – пропыхтел я. - Выхожу из базы – смотрю, мою машину бьёт. Я на неё наехал, а рядом джипчик стоит. Она мне на понтах вся такая: мол, её крыша. Ну, я её толкнул, она им стекло разбила этой самой железякой. Дальше ни хрена не помню. Какой-то лес… они там ещё трахались, не отходя от кассы, потом в сарае какую-то бумажку заставляли подписывать. Она, кстати, там. В тумбочке.

-Кто в тумбочке? Бумажка или Маринка? – шутливо спросил Андрей, открывая тумбочку. – Знаешь, Миша? – добавил он, ознакомясь с содержимым. - Плохая это бумажка. Ей в туалете подтираться жёстко. А эти ребята теперь ещё сами раскошелятся. Нечего беспредел творить. Кто они хоть такие, на кого они работают? Не сказали, конечно? Что они там вообще делали?

-Я-то откуда знаю? Джип «Мицубиси-Паджеро», номер там, в бумажке указан.

-Вот и прекрасно. Я по компьютеру пробью, чья это тачка, а заодно проведаю, что за лох этот Максим, и на кого от шестерит. А после этого я поговорю с ихними старшими. Не с теми, под кем этот сопляк колобродит, а с теми, кто ими самими командует.

Уловив мой удивлённый взгляд, Андрей добавил:

-Запомни, Миша: между понятиями «лох» и «танкист» стоит знак равенства. У этой шпаны какая логика? Запугать человека, чтобы тот побоялся куда сунуться. Пусть думает, что вся ментура куплена, и что туда нет смысла обращаться. Один чёрт, не помогут, только ещё хуже будет, поэтому лучше смириться, лапки поджать, и заплатить. И этим они и живут, у них работа такая. Один лоханулся – заплатил; второй лоханулся – заплатил. А третий взял эту портянку, и пошёл с ней в ментовку. Кого сразу за шкварник хапнут? А теперь - как ты думаешь: стал бы Ферзь или Коля Питерский на таких портянках светиться?

-Медведевские они, я слышал…

-Уверен? – усмехнулся Андрей. – Мало ли, что они лопочут? Они и шахматистами могли себя назвать, если уже совсем обезбашенные. Это мне ихний бугор скажет – чьи они. Не парься, выгорит. Я же тоже говорю не с бухты-барахты. Ни фига себе – косяк: у кого-то в бригаде пацаны беспределом занимаются, понятия не соблюдают! А теперь подумай: кому это выгодно. Ты-то сам и на фиг никому не нужен. Им наплевать, кто ты по жизни, что у тебя за заморочки. Поэтому выяснять, что это там за Марина, и что у вас с ней за тёрки, никто не будет. Зато у них есть хороший предлог – кого на чём прижучить. Только этим надо умело воспользоваться.

-То есть что… - неуверенно начал я, теряясь в смутных догадках.

-А ничего. Я насчёт тебя поговорил кое-с кем, так что к ихнему командиру я уже поеду не один. А расклад будет проще простого. Девочка ноги раздвинула – мальчики отблагодарили. За её косяк тебя напрягают. Ещё пострадал ты сам, и твоя машина. Ладно, Миша. Не скучай, я дальше полетел…

Андрей направился к двери палаты, но тут же развернулся и тихо сказал:

-А ты, Миша, лучше помалкивай. Эту девку ты видел впервые в жизни, и знать её не знаешь. Потому что если ты ляпнешь про свою с ней любовь, то ты всех в дерьмо посадишь. Чем – думаю, не стоит объясняться. Есть две разные категории: есть человек, и есть форшмак, фуфел. Это всякие лохи, чмошники и вся та шушера. За человека – всегда впрягутся, ему всегда помогут. А за фуфела – никогда. Фуфел – сам виноват, что он такой фуфел, и так ему и надо. А кто за него впрягается – тот сам фуфел.

-Так я что, по-твоему… - начал я, но Андрей резко перебил:

-Кто там твою машину бил, у автобазы?

-А хрен её знает! Малолетка какая-то, наркоша, или пьянь подзаборная…

-Как эту девушку зовут, я что-то запамятовал?

-А я что, спрашивал?

-Молодец, Миша. Человек – и он попрощался со мной за руку.

 

…Меня выписали из больницы через неделю.

-Поздравляю с праздником! – встретил меня Андрей.

-Да уж, нечего сказать, праздник – вздохнул я.

-Ты что – Андрей ткнул меня пальцем в грудь – первое апреля! Твой профессиональный праздник! Садись, поехали… - он извлёк из кармана связку ключей, и протянул мне.

-Куда поехали? – не понял я.

Андрей кивнул на стоявший у тротуара красный «Москвич».

-Это чей? – опешил я.

-Твой – подбодрил Андрей.

-Хочешь постебаться? – сказал он, когда мы уже ехали в машине. – Эти поросята и в самом деле медведевские оказались. Младшее звено бригады Руслана, а он уже под Медведем ходит. Поговорили мы с Русланом, и с Медведем тоже поговорили. Как же так, Медведь? Чего это у тебя бугры такие тупые – у него пацанята резвятся, беспредел творят, да на всяких сучек работают за палку; а бугор об этом ни ухом, ни рылом? Давайте-ка лучше сделаем так. Чего нам из-за всякой шушеры друг другу жизнь портить – замнём лучше эту тему. Чтоб больше никто и нигде об этом не вспоминал. Вот этот самолёт – Андрей многозначительно обвёл рукой вокруг – тебе сам Медведь жалует. Машина хорошая, хоть и год 84-й. Сосед у него помер, семь лет, считай, в гараже простояла. На бабку оформлена – так не в бумаге же счастье… Ничего, надо будет – переоформим.

-А с моими-то что? – недоверчиво хмыкнул я.

-Что с твоими? Жёлтый всё, покойник. Кузов восстанавливать – дороже обойдётся. Да и тот, второй, что ты на запчасти купил. Зачем он тебе? Чтобы опять туда ходить, общаться с Тампошей? И чтобы Коля, вместе со всей своей компашкой, тебя всё время подковыривал про эту маленькую сучку?

-Не, то хорошая машина была. Кузов уже ни к чёрту, но нутро – капитальное. И мотор, и ходовая…

-Были – передёрнул Андрей. – Теперь знаешь что? Я их обоих этому самому Коле подарил. На металлолом. Ясно? Так что о них обоих забудь. У твоего тоже запчастей в придачу – целый гараж…

-Ещё у того зелёного номер был прикольный. 687SHT.

-А ты что – пасьянсы раскладываешь? – усмехнулся Андрей.

-Да я про буквы… - уклонился я. – Смерть кому-то от террора! А кому – буква сама за себя говорит!

-А я – про цифры – парировал Андрей. – Если выпадают карты – 6, 8, 7 – то это означает ложь и предательство. А если при этом чёрное на красном – то это кровь и смерть. Кстати, а зелёный снят с учёта?

-Давно уже… Я ж его на запчасти купил! Перегнали – и сняли…

Некоторое время ехали молча.

-А с этими что? – после долгих колебаний, осторожно спросил я.

-С чем – с этими? – Андрей сделал вид, что не понял, к чему я клоню.

-Ну, с Маринкой, с Иванцовым этим, ещё там с кем… - пробормотал я, и внезапно ощутил внезапный прилив непонятной тревожности.

-Со шпаной своей Руслан сам разберётся, а сам Руслан – уже Медведя головная боль. Тебе-то какое дело? Можешь не париться – ты знаешь, с кем я ездил в гости к Медведю? Думаю, после такой посиделки тебя уже никто не тронет.

-Андрей! – обратился я к нему снова через некоторое время. – Если действительно всё это так легко разрешается, то почему же ты палец о палец не ударил за всё то время? Посмотри – на меня сейчас страшно смотреть!

-А что – у тебя были с ними какие-то проблемы? По-моему, всё в полной любви и согласии: как они говорили, так ты и делал. Да и вообще, я ещё до того не опустился, чтобы возиться со всякой мелкой мразью, и играть в их детские игрушки. Хочешь ответного хода – делай сам.

-А ты прикроешь? – спросил я.

Мелкая мразь! Значит, для моего друга Андрея это мелкая мразь. Но как же тогда я – не только возился с этой мелкой мразью, но и был всецело в их власти, позволяя им, ничтожным мерзким существам, держать себя фактически в рабстве! Как такие мелкие мрази посмели довести меня до полной деградации, полного истощения, полной потери человеческого достоинства! И теперь мне, что – всё забыть и простить, как будто так и должно быть? Может, ещё и поблагодарить их?

-Знаешь, Андрей – у меня однажды уже был инцидент со стеклом.

-Я помню – коротко усмехнулся он. – Твоё двадцатилетие и Толстый.

-Когда в бар ворвались молодчики из «Кодукайтсе», избили нас, а этот козёл в белой куртке разбил дверное стекло головой Толстого.

-А ты, дурак, лоханулся и заплатил. Нет, чтобы сразу звонить в полицию и катать предъяву на этого козла в белой куртке. У вас же ещё свидетелей четыре человека. Какая разница, чем эти педики вас пугали?

-Этот ублюдок ещё мне так заявил: «А ты чего стоишь, такой недовольный?». И – по морде меня, сука, по морде! Ещё и с таким наслаждением… Ничего. Три года прошло. Думаю, он меня уже давно забыл… Но Гоша будет первым.

И, хоть Андрей и не ответил на мой вопрос – прикроет он меня или нет, если я начну давать ответный ход – но я уже знал, что он прикроет…

 

Весна – лето 1997г.

Теперь, когда с помощью Андрея, да благодаря этому инциденту с джипом, я почувствовал себя под защитой, и этот страх перед Мариной и её компанией, наконец, отпустил меня, мной мало-помалу овладела безумная, всепоглощающая, слепая жажда мести. Я жаждал мстить – ей самой, её семье, её друзьям – всем тем, кто надругался надо мной, превратив меня из человека в ничтожество. При этом я жаждал самого кровавого, самого изощрённого, самого жестокого способа, на который только способна фантазия безумца, одержимого жаждой мщения. Я снова и снова, мысленно переживал те кошмары, где главными моими мучителями являлись Маринка и Егор, и мной овладевала ярость, причём основным её объектом был именно Шувалов. Последнюю каплю добавил Щорс, когда я случайно встретил его в городе, и мы с ним, отоварившись бутылкой водки, разговорились, сидя на скамейке во дворике.

-Ладно, Шурик, всё это фигня – сказал я, вертя в руках сигарету. – Ты вот скажи лучше, не проходили где такие слухи – от кого всё-таки Маринка залетела?

-Миша, чего ты придуряешься? – рассмеялся тот, и прихлебнул лимонаду. – Ты же сам отлично знаешь…

-Что я знаю? – ощетинился я. К удивлению прибавилась ещё и пьяная агрессия. – У неё их столько было, что и она сама ни черта не знает!

-Она-то знает – отмахнулся Щорс. – И он знает. И даже я знаю! Только ты, почему-то, до сих пор ничего не знаешь.

Он разлил водку в пластмассовые стаканчики. Я выпил единым залпом.

-Слушай, Саня, хватит дурь пороть. Кто – «он»? Сам ведь помнишь, что на меня все наезды были. Всё на меня валили.

-Правильно, валили – усмехнулся Щорс, и тоже выпил. – Сам виноват – нечего было подставляться. Он не подставился – а ты подставился. Мы с ним тоже как-то пили, так он мне сам признался. Это, говорит, моё, но пусть Марина на меня не валит, а то у неё проблемы будут. Вот, у неё есть жених, лох лохом и тряпка, пусть и расхлёбывает.

-Значит, на него валить нельзя – оскалился я. – А на меня всё можно! Я что, унитаз – чтоб дерьмо на меня сливать? А на него нельзя! И что это за фраер? Что за такая глобальная персона?

-В некотором роде глобальная – ответил Щорс, закуривая. – Ты ведь перед ним на цирлах бегал, боялся его. Всё, как он задумал – так и вышло. Да ты и сейчас его боишься. А что теперь, задним числом…

-Нет, Шурик. Это уже не трали-вали, чтобы так забыть.

-Миша, я и сам его не перевариваю. Говнистый он человек. На фига с таким дерьмом вообще связываться? Плюнь, да забудь. Я, вон, один раз ему морду набил – а теперь с ним и не здороваюсь.

-То ты – тебе и мордобоя хватило. А я… - я ненадолго задумался, и тоже закурил. – Я так понял, мы говорим об одном и том же человеке. Я убью этого Гошу.

-Миша, ты несёшь чушь. Замяли тему.

-Нет, Шурик. Он меня опозорил, а позор смывается кровью.

И всё же даже мысль о том, чтобы его убить, казалась мне слишком безобидной. Что смерть – мгновенная смерть, не приносящая ему ничего, кроме облегчения. И варианты типа «сломать ему позвоночник», или «облить кислотой» - казались мне слишком несовершенными. Я решил иначе. Я не трону его самого и пальцем – вдобавок после перенесённого истощения я был и слишком слаб для этого. Но зато его грязную, поганую суку-мать, и отмороженного недоделка Петрика – я опущу ниже городской канализации. Не только опущу, но и изувечу, устрою над ними самый чёрный беспредел, какой только возможен. Я накачаю их наркотиками, и заставлю совершить акт кровосмешения. И тем самым я плюну этому Гоше в самое сокровенное. Это уж куда больше на него подействует, чем любые пытки, чем сама смерть. Этим я просто уничтожу его морально. Его самого, и всю его паршивую семейку. Как писано ещё в Библии – за Каина отомстится всемеро, а за Ламеха – в семьдесят раз всемеро. Так пусть же и он теперь испытает тот позор, которым он покрыл меня. Только в семьдесят раз всемеро!

Этот план я тщательно продумал – до самых мелочей. Разработал сценарий, по которому я буду действовать. Собрал необходимый арсенал. Заручился поддержкой Андрея Попова – что он обеспечит мне прикрытие, независимо от того, каким будет мой «ответный ход». Он и сам прекрасно понимал, что я собирался не стёкла бить ему в подъезде, и даже не подкарауливать с пыльным мешком в тёмном переулке.

В тот день – 19 апреля 1997 года – я и мой «Москвич» впервые вышли на тропу войны. В первый раз я воспользовался номером 687SHT – тем самым, который сейчас держит в страхе всю Эстонию. Чёрное на красном – кровь и смерть за предательство! За попирательство, за издевательство, за глумление над личностью.

Я прикрутил к своему «Москвичу» эти номера, и прямо средь бела дня поехал в Копли, чтобы расквитаться с ненавистной семейкой. Поставив машину к самому подъезду – в аккурат на тротуар, я перемахнул через капот, и нырнул в подъезд. Залепив дверной глазок грязью с ботинок, я позвонил в дверь. Мне не открыли. И тут моё внимание привлёк сдавленный скулёж, в котором с трудом угадывалось кошачье мяуканье. Если так, то кошка испытывала невыносимую боль – например, попав под машину, или обжёгшись об открытый огонь…

И вдруг, на лестничной площадке, я увидел Петрика. Он развлекался тем, что истязал крохотного котёнка. Меня бросило в дрожь при виде того, как он наслаждался, принося несчастному котёнку боль и страдания. Мне тут же стало не по себе, и я почувствовал непреодолимое желание убить этого ребёнка. Вспомнилась страшная картина, увиденная мной в минувшем августе.

… Дачный посёлок Мууга, в километре от порта. Вдрызг пьяная Маринка за рулём моего «Москвича». Рядом с ней – Гоша, в роли «инструктора по вождению». Я, объятый ужасом, сижу на заднем сидении.

И тут на дорогу выкатились два маленьких пушистых комочка. Это были, совсем ещё крошечные, котята.

-Тормози! – истошно кричу я, и бью Маринку по ноге.

-Куда суёшься, щенок! – встревает Гоша, и ударяет мне с локтя по морде. Марина испуганно давит на тормоз, и машина застывает.

И в этот момент, на дорогу выбегает киска – несомненно, это их мама. Взяв одного из них зубами за шкурку, другого она стала подталкивать лапками. Тем временем Маринка выжимает сцепление, Гоша поворачивает ключ в замке зажигания, и кричит:

-Газу!

Машина резко рвёт с места, переезжая колесом кошку с котятами. Кошка не успела отпрянуть – была занята спасением котят. Под машиной раздался душераздирающий визг, а в салоне – самодовольный, садистский, злорадный смех.

-О, круто ты их! – вопил подросток, захлёбываясь от смеха…

… «Да, да» - подумал я про себя. – «Сейчас круто я их обоих заделаю. До самой смерти не забудут!».

Я достал из кармана заранее приготовленную удавку, одним прыжком подлетел к мальчишке, и тут же набросил ему удавку на шею, стянув её почти вплотную.

-Где твоя тухлорылая мамуленция? – проворчал я. Тот тупо вращал глазами, не понимая, о чём я его спрашиваю.

-Мать где? – рявкнул я. – Отпусти котёнка! И ни звука, а то убью!

-Сейчас придёт – сдавленно процедил тот.

Я затянул петлю покрепче – чтобы тот, чего доброго, не заорал, и затаился в ожидании матери. На всякий случай я держал шприц наготове – услышав шорох, что кто-то идёт, я бы моментально сделал этому ублюдку укол героина, и он бы уже никуда не убежал.

Вскоре я услышал шаги и звук ключа, гремящего в скважине – это вернулась с базара мать.

Петрик дёрнулся, хотел закричать, но я дёрнул удавку, и он замолчал. Его лицо посинело. Он сейчас испытывал то же самое, что считанные минуты назад испытывал котёнок, которого он душил.

Я оглянулся по сторонам. Котёнок сидел на лестнице, зализывая раны. Шувалова внесла авоськи, собиралась закрыть за собой дверь квартиры – и тут в квартиру влетел буквально парализованный Петрик – это я, отпустив удавку, с силой ударил его с ноги в спину. Он влетел, и шлёпнулся на пол, к стене. А вслед за этим маленьким садистом, туда же зашёл и я, и закрыл за собой дверь. Шувалова смотрела на меня с удивлением, но никак не со страхом.

-Вот это – мафон – прошипел я, злобно глядя женщине в глаза, и доставая из рюкзака с арсеналом маленький магнитофончик. – А вот это кассета – я достал из кармана кассету, и вставил её в этот магнитофон. – Отрекись от сына!

Мы смотрели друг другу прямо в глаза, и я заметил, что несмотря на мой угрожающий тон, и вообще, на моё столь дерзкое нападение, Шувалова меня совершенно не боится, и воспринимает меня, как жалкого психа. Безумца, напрочь лишённого рассудка, но абсолютно бессильного что-либо сделать.

-Я говорю про старшего – цинично заявил я. – Насчёт этого – я показал пальцем на Петрика – разговор будет несколько иной.

Я старался говорить медленно, лениво, с расстановкой – чтобы почувствовать себя хозяином положения, и дать это понять и им.

-Всему своё время, паскуда!

-Ещё чего! – презрительно усмехнулась она. – Я горжусь своим сыном! Он – не тебе чета, недоносок!

И она бросила в меня свой уничтожающий взгляд. И я понял, что вновь потерпел фиаско. Она не просто не боится меня. Она сильнее меня – и морально, и физически. И моё давление на неё, этот «наезд» её сломить просто не способен. Сейчас она сама надаёт мне пощёчин, вышвырнет, как щенка, раздавит, как тлю…

-Ну, тогда я за последствия не в ответе! – прохрипел я, извлёк из рюкзака бутылку из-под шампанского, и изо всех сил ударил её по голове. Бутылка тут же разлетелась на осколки, а женщина потеряла сознание. Из её головы струилась кровь.

«Ничего, потеки, потеки. Мне башку столько раз пробивали – и ничего, жив…» - думал я, разрезая на ней одежду перочинным ножом.

-Видал я на своём веку много всяких грязных сук и дерьмовых подстилок. Но такую мразь, как ты, встречал не часто.

Петрик весь побледнел. Я усмехнулся, осознав, что он боится. Он был весь во власти страха. Как я за полгода до того дня. Он был так же парализован, как и я в тот день, когда Гоша и Маринка меня «опускали». Передо мной, с новой силой, пронеслась череда воспоминаний о тех проклятых событиях полугодовалой давности.

«Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!» - это слова Наташи, которая была мне хорошей подругой. Девушка, которую я любил – а теперь она для меня навсегда утеряна, считает меня полнейшей тряпкой.

Гоша, поносящий меня. Он хлопает меня по щеке, заставляет вставать перед Маринкой на колени…

«Если бьёт – значит, надо бить! И не мешай ей бить, а то я буду тебя бить!»

«Сейчас ты тут будешь сосать!»…

Я вновь отчётливо слышал его снисходительно-издевательский тон – тон садиста, чувствующего свою силу и власть над жертвой, и наслаждающегося этим.

«На колени, козёл! … Ну, а чей ребёночек всё-таки?»

Я вспомнил в один миг всё – эту кучу мусора, себя, валявшегося в ней и захлёбывавшегося слезами, соплями и кровью. Своё бессилие, своё унижение… Но больше всего, меня злило то, что, в конечном итоге, мне винить было некого, да и не в чем. Виноват был во всём я один. Тем, что, пойдя на поводу у слабости и малодушия, я дал им разрастись до такого уровня, что страх полностью овладел мной, доведя меня до совершенной беспомощности, и полного физического и психического истощения. Зато сейчас я был одержим одной мыслью: позор смывается кровью! Тот позор, которым покрыл меня Шувалов, заставив меня – во-первых, расхлёбывать его грехи. Ведь Маринка-то залетела от него, и даже Щорс об этом говорит. А во-вторых, он полностью раздавил меня морально, заставив почувствовать себя законченным ничтожеством.

Всё это придавало мне ещё больше злобы и ярости. Органическая ненависть - к самому Гоше Шувалову, и ко всей его поганой семье, двигала мной в тот день, толкая на самые изощрённые зверства, в отношении этих двух паскудных тварей – то есть его мамаши и младшего брата.

Я сделал над собой усилие воли, чтобы подавить желание - взять «розочку», да и исполосовать её поганые груди, которыми она вскормила своих двух вурдалаков-спиногрызов. Зачем? Пусть, вон, Петрик этим занимается. Ногами, правда, попинал немножко. Так, «для профилактики».

-Таких гнид, как ты, я всю жизнь давил ногтями к стене, и впредь буду давить, пока все не сгниёте! – злобно хрипел я.

Она была уже в сознании, но сопротивляться уже не могла, и что самое главное – была теперь полностью во власти страха. Страха, от которого она не испытывала даже физической боли.

-Что, сучара сраная, думаешь, я тут трахать тебя буду? – прошипел я, задыхаясь от ярости. - Я до такого уродства не опустился, чтобы отираться об твоё паскудное тело, прошмандовка ты дешёвая. Сейчас ты трахнешься со своим младшеньким. Будет вам развлечение для всей семьи. А тебе и урок по жизни – как всяких выблядков строгать, да их откармливать себе на гордость. Твой старший – пидор! Чмо! Гомоублюдище! Такое же, как и ты, паннустыльженка миньеточная! Как говорил один умный человек – на плантациях крапивы апельсины не растут. Так что вы сейчас сольётесь в экстазе, а я сниму всё это на плёночку. И ваш любимый Гоша вскоре эту запись увидит, а те, кто ему их покажет, те ему и разъяснят, что виноват во всём этом он. Ведь он же заварил всю эту кашу! А я всего лишь…

Я развёл руками, подыскивая нужные слова.

-Да что я? Не я, так кто-нибудь другой! Потому что таким, как вы, надо плевать в самое сокровенное! Пресекать весь род на корню, и не давать ростков вашему гнусному семени!

Мои жертвы в оцепенении молчали – они поняли, что имеют дело с сумасшедшим.

-Что, сучонок – обернулся я к Петрику. – Сейчас ты подойдёшь, и трахнешь свою мамашу. И никуда вы не денетесь, потому что в случае отказа я вам такое устрою, чего вы всё равно не выдержите, и сами кинетесь на палку. Так что вперёд! – прикрикнул я.

Тот не шелохнулся. Тогда я ударил его ногой, на что он отреагировал одним лишь стоном.

-Чего, мамаша – та, было, резко вскочила на защиту сына, но я нанёс ей удар в челюсть кулаком, с зажатой в него связкой ключей; и та обмякла. – Может, ты проявишь инициативу, мальчик-то стесняется! Или тебе приятнее наблюдать, как он погибнет смертью мученика? Сейчас я сделаю ему укольчик, чтобы он боли не чувствовал. Ведь главное – не боль, главное – вот это! – я извлёк из рюкзака изящную портативную видеокамеру. – И твой младшенький будет распят на шкафу. А тебе приведём кобелька. Настоящего псину из приюта. Он трахал сучек, но миньет ему будет в диковинку. Думаю, кобелю понравится. А главное – кино получится оригинальное.

-У меня нестоячка! – Петрик, продолжая биться в истерике, спустил штаны, и я увидел болтающуюся между ног детскую писюльку.

-Что ж, тогда это вопрос времени. Я вернусь через два года, и, клянусь вам, вы сделаете это! Именно ты, сучка, станешь его первой, последней и единственной женщиной! А сейчас вы тогда развлечётесь по-другому. Я не хочу оставаться с пустой кассетой.

Я достал шприц, снял с него колпачок, и мигом вонзил его в ляжку Шуваловой. Другой рукой я ударил её локтём в лицо, и тут же ввёл ей зелье. Через мгновение она расплылась в счастливой улыбке.

-Вот и прекрасно. А теперь смотри сюда, сопляк вонючий. Я сделал твоей маме один укол. Сейчас ей очень хорошо. Она кайфует! А если я сделаю ей ещё один укол, она уснёт, и больше не проснётся. А чтобы я не сделал ей этого укола, ты будешь сейчас делать то, что я скажу. Ты понял меня, гадёныш?

Но он ничего не понял – он был полностью невменяем, был в состоянии крайнего шока, и я испугался, что сейчас он начнёт кричать. Тогда я вонзил ему шприц в ягодицу, и через минуту он уже был живым воплощением счастья, довольства и блаженства. Его лицо сияло, а глаза равномерно мигали – ритмично открывались и закрывались, как «бегущие огни».

-Тебе хорошо? – спросил его я.

В ответ он пробубнил что-то нечленораздельное.

-Ни о чём не думай. Лови свой кайф, наслаждайся, и делай то, что тебе говорят.

Я достал пачку ширпотребных сигарет, распечатал её, извлёк из рюкзака пустой флакон из-под моющего средства.

-Менты преступников находят по окуркам! – криво усмехнулся я. – Вот, пускай теперь идентифицируют вот этого курильщика!

С этими словами, я расковырял ножом отверстие в пробке флакона – так, чтобы туда можно было вставить сигарету. Сжал флакон, выпустив из него воздух, вставил туда сигарету, поднёс зажигалку. Флакон тут же стал наполняться дымом, а на конце сигареты ярко заалел горячий уголёк.

-Туши хабарик об её сосок – я протянул сигарету подростку. - Не стесняйся. Ей не больно. Ей очень приятно. Наслаждайтесь вместе.

Сын робко шагнул к матери, и покорно, но столь же робко, прикоснулся кончиком сигареты к её соску. Когда он это делал, одурманенная наркотиками мать как-то странно просияла, сладко улыбнулась, отчего сын осмелел, и затушил окурок. Я зафиксировал это на камеру. Сцена, ужасная по своей сущности, поразила меня самого. Особенно меня поразили их беспечные, счастливые лица.

-Фруйт-Телла, вместе будем наслаждаться – пропел я, «прикуривая» флаконом следующую сигарету, и протянул её Петрику.

После нескольких сигарет Петрик засуетился, и я понял: его сейчас вырвет. Вполне обычное явление при первом приёме опиатов, в особенности же героина.

Кадр вышел потрясающим: его вырвало прямо на её лицо и тело. При этом оба продолжали довольно ухмыляться.

«Неплохо для начала» - подумал я. Теперь настало время заметать следы.

Моих отпечатков пальцев нигде не было – благо дело, я был в садовых резиновых перчатках. Я взял иглу от шприца, подошёл к мамаше и наделал ей на обеих руках отметин на венах. Наркоманка, да и только. Заодно сунул ей в руки шприц, чтобы на нём отпечатались её пальцы. Кто после всего этого будет искать какого-то таинственного безумца?

Однако злоба моя не проходила. Что-то ещё жгло меня изнутри. Я не чувствовал себя отмщённым, а свой позор смытым.

На прощанье я заехал ей ногой по матке. Та сладко застонала. Я хотел плюнуть ей в морду, помочиться на неё, но сдержался: нельзя оставлять никаких своих следов! Я достал из рюкзака брезентовый пакет с собачьими фекалиями, специально заготовленными для этого случая, раскрыл ей рот, и втолкнул туда содержимое пакета. У героинщиков это частое явление – трогать фекалии руками, пробовать их на вкус. Даже героин на наркоманском сленге называют говном. Так что пусть жрёт своё говно, и наслаждается. Кто там станет разбираться, чьё оно на самом деле.

А потом я схватил монтировку, и стал лупить Петрика. Сломал ему позвоночник, обе ключицы, вдобавок со злости и по ноге заехал. Уж больно крепко меня рассердило то, с каким наслаждением он глумился над маленьким котёнком. Петрик, в отличие от котёнка, боли не чувствовал – его конкретно «плющило», он был почти без сознания.

«Так надёжнее будет» - подумал я. – «А то, чего доброго, он пойдёт и эти два года позанимается каким-нибудь кунг-фу, и тогда не будет плясать под мою дудочку, а сам ещё причинит мне какой-нибудь вред. А таким, как он, нельзя набираться силы. Он должен всю жизнь быть хилым и ущербным. Так что через пару лет у него косточки-то срастутся, но сделать он ничего не сможет. И мой план будет доведён до конца. А я тем временем доберусь и до Гоши. Сейчас я не в форме, но я возрожусь, как Феникс, из пепла!».

После этого я покинул квартиру, сел в красный «Москвич» номер 687SHT, и завёл мотор…

Тут до меня донеслось жалобное мяуканье. Я оглянулся – у подъезда стоял котёнок, которого я спас от этого поганого ублюдка Петрика.

-Иди ко мне, котёночек! – позвал я, открыв дверь. Но котёнок испугался и убежал.

-Ничего, малыш… - сказал я себе под нос. – Этот урод тебя не тронет. Просто физически не сможет. Долго не сможет…

… Кроме этого визита к Шуваловым, в ближайшие дни я совершил ещё несколько аналогичных рейсов с видеокамерой. Чтобы расквитаться за прошлые унижения. Были у меня, помимо Гоши, ещё парочка таких же уродов, оскорбивших в своё время донельзя мою честь и достоинство. Ещё тот козёл в белой куртке, разбивший стекло головой моего друга, и заставивший меня брать вину на себя, и платить за это. С ними всеми я разобрался по-другому. Где сам, а где и с помощью подручных.

Андрей сдержал своё слово: по всем шести эпизодам дела были списаны на подставных лиц. Как он мне сам и сказал, полиции не очень-то охота иметь в своём активе такой грязный «висяк», и они с радостью спишут эти делянки хоть на первого попавшегося. Главное одно – вовремя остановиться. Иначе они бросят уже все силы на поиски новоиспечённого Джека-Потрошителя, уже из страха перед тем, что на его пути могут оказаться близкие люди.

Я и остановился вовремя. Последняя поездка состоялась в самом конце апреля, и тут же Черногорский бесследно исчез. На следующий день Андрей определил меня в частную хирургическую клинику, и уже в начале мая меня узнать было невозможно.

-Ну что? – спросил меня Андрей, войдя ко мне в палату. – Давай знакомиться. Меня Андрей зовут. А Вас?

Он достал из-под полы пиджака «серпастый, молоткастый», и развернул его. На третьей странице красовалась моя фотография. То есть – моя новая физиономия, к которой я ещё не привык…

-Ваши фамилия, имя, отчество? – ехидно вопросил Андрей, достав чернильную ручку.

Вот так раз! Я, конечно, предполагал, что у Андрея есть связи с кое-какими влиятельными людьми, но не до такой же степени…

-Феоктистов Михаил Порфирьевич – ответил я.

Порфирьевич – это моё родное отчество. Зачем мне его менять? Михаил – я с детства называл себя Мишей, и все знакомые называли меня именно так. Только родители звали меня Миня – от имени Вениамин, потому что другая сокращённая форма этого имени – Веня – вызывала у меня бурю протеста. Из-за того, что дети стали дразнить меня веником, и проводили прочие аналогии, связанные именно с мусором. Швабра, тряпка, помело… Тогда я и стал Миней, который впоследствии трансформировался в Мишу. А что до фамилии… Свою родную фамилию я ненавидел. Почему, за что – узнаете чуть позже. Поэтому везде я предпочитал представляться каким-нибудь псевдонимом, выбирая что-нибудь попроще и понейтральнее, чтобы не выделяться. Только, конечно же, не Иванов, не Петров и не Сидоров. А то, чего доброго, сразу раскусят. Как артиста Филатова в фильме «Забытая мелодия для флейты», когда его застукали за не самым целомудренным занятием в двух шагах от детского санатория. «Ваша фамилия!» «Иванов». «А если честно?» «Катанян»… Я же представлялся фамилиями, образованными от обыкновенных русских имён – это не только не бросалось в глаза, но и предохраняло от всякого рода обидных кличек. В отличие от какого-нибудь Козлова или Петухова.

-А почему Феоктистов? – спросил Андрей.

-Звучит красиво: Михаил Феоктистов. А то надоели уже все эти Федотовы и Павловы.

-Ага – передёрнул Андрей. – Сейчас напишу: Филиппов. Или Фокин. Чтоб не морочил себе голову излишней аналогией.

-А причём тут вообще Фокин? – рассердился я.

-Потому что. Он – Фока, а ты – Фокс.

Прямо на ходу он придумал мне кличку. После этого некоторое время он меня иначе и не называл – всё только Фокс да Фокс. Даже на «Москвиче» моём – и то было выгравировано: «На память Фоксу от братвы. Арлекин и компания».

-Значит так, пока ещё товарищ Феоктистов. Родился ты 12 декабря 1974 года, как раз в тот день, когда ты свой день рождения справляешь. На целый день старше бедолаги Черногорского, которого угораздило родиться – и то в пятницу, 13-го. Место рождения: деревня Синимяе, что возле озера Байкал. Не тот Байкал, который в Пяэскюла, а тот, который в Красноярском крае. Там эстонцев больше, чем в самой Эстонии. Скажем так: прародичи твои – выходцы из чудских староверов, или печорцы – не важно. При батюшке Сталине их всех эшелонами туда отправляли. Не веришь – съезди в свою родную деревню, сам во всём убедишься. Сюда ты прибыл в 89-м, поступил в наше родное училище, где и жил – первый год в общаге, потом – у знакомых. Такие бумаги организовать мне оказалось по силам. С родителями ты, естественно, не контачишь – папаша твой на Колыму слинял ещё в 86-м, на золотые прииски, и с тех пор сам не знает, где его чёрт носит. Мать всё в том же 89-м поехала в Москву на заработки, вышла замуж за иностранца, да и умотала за бугор. В деревню возвращаться всё равно смысла не было. Это раньше там одни эстонцы жили, а теперь там одни китайцы. Ладно, захочешь – сам на Байкал слетаешь. Прописку я тебе организую. Не в трёхкомнатных апартаментах, конечно же, и не в центре города – придётся тебе довольствоваться «семнадцатой республикой». А жить – живи, где хочешь. И вот ещё синяя бумага от неформального объединения, именуемого Комитет Граждан Эстонии. Датирована 89-м годом. Что ты ей до сих пор не воспользовался – понятия не имею. Хотя на местном наречии ты болтать умеешь – если чего, ты и по натурализации сдашь. И будешь ты уже не товарищ, а полноправный гражданин, герр Феоктистов.

-И что теперь?

-А теперь ничего. Нет больше Черногорского. Кончился Черногорский! Всех забудь, ни с кем счёты не своди. Ты и так уже насводился больше, чем надо. Эти бы концы спрятать! Я для тебя сделал всё, что мог. Теперь я тебя на некоторое время вынужден оставить. Найди работу, найди себе девушку, поправляй здоровье…

-А если… - неуверенно начал я, не зная, как сформулировать вопрос.

-Что – «если»? – разозлился Андрей. – Надоели мне твои эти «а если», «а вдруг»… Ты боишься, чёрт знает, чего, и сам не знаешь, чего! Если боишься – задай вопрос сам себе: чего ты боишься? Кого ты боишься. И чем этот кто-то, или что-то, тебе может грозить. Какие у тебя проблемы? У кого здесь, в Эстонской Республике, есть претензии к Михаилу Феоктистову? Покажи мне этого человека! Только сразу, сейчас! Назови имя, или прозвище, и город, в котором его искать. Через день-два ты получишь расписку, что он не имеет к тебе претензий.

-Андрей, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду…

-Я совершенно ничего не понимаю! – продолжал Андрей. – Ты говоришь о косяках Черногорского? А где он, этот Черногорский? Или зачем тогда было весь этот огород городить? Ты помнишь бар в Старом городе? Ты помнишь человека, которого ты подвозил к гостинице? Так вот. Если какая-нибудь проблема будет – значит, её уже не будет. А то, чем ты мозги засираешь себе и мне – это не проблемы. Это бред сивой кобылы, ахинея полная, детские игрушки! Попадётся тебе впредь такой Гоша, или Дима, или ещё какое-нибудь нелепое создание, начнёт права качать и много на себя брать – ставь на место! Будет грозить – отвечай тем же. Будет бить – давай сдачи, или уходи. Только не жуй ты без конца свою детскую жвачку, не накручивай себе, что ты ничего не можешь! Все мы в детстве чего-то боялись. Темноты, пауков, крапивы, мышей… Только одни из нас стали взрослыми, и переросли свои детские болезни. А другим до старости нянька требуется. Так ты что – хочешь быть отсталым? Олигофреном, маразматиком? А раз нет – то и держи себя, как подобает взрослому, а не играй в бирюльки со всякими Тампошами. Запомни, Миша – каков поп, таков и приход! И заруби себе это на носу, на всю оставшуюся жизнь.

-А как с родителями?

-А очень просто. Держи с ними связь периодически. Позванивай, скажи, что подрядился, к примеру, в Финляндию строить. Или в Норвегию, на нефтяные вышки. Или на «рыбалку» отчалил. Носу домой не показывай – по крайней мере, лет пять. Чтоб не вызвать подозрений: с чего это вдруг господин Феоктистов всё время торчит на квартире у Черногорских. И где, интересно, тогда Черногорский? А лет через пять – ну, будешь ты к предкам в гости ходить – да и ходи себе на здоровье. Это личное дело каждого – кому куда в гости ходить. Сам Черногорский чист, не в розыске, ничего за ним не числится, ни в чём его не подозревают. Ну, захотел, смылся – и хрен с ним.

Я молчал. Слишком много на мою голову свалилось неожиданностей, чтобы так, враз всё переварить.

-Я думаю, ты меня правильно понял – добавил Андрей. – А чего не понял – жизнь научит. И на тебе на первое время, пока работу найдёшь – он протянул мне пачку денег. - Чтоб не ходил, не побирался. Думаю, у тебя мозгов хватит искать приличную работу, а не на подхвате где-нибудь.

-Сколько здесь? – ошалело спросил я. Пачка была объёмистая, хоть купюры были разного достоинства, начиная от однокроновых и кончая «воронами».

-Один «пучок», в размен на наши – ответил Андрей. – Да не парься ты за это! Сам прикинь – куда пойдёшь, пока работы нет? К родителям, что ли? Или, может, к дяде Коле-хохлу? Вместе с Тампошей шуршать! Ладно, Миша, бывай. Нам с тобой сейчас тоже лучше некоторое время не видеться.

После этих слов Андрей развернулся, и через секунду дверь палаты закрылась.

…Казалось, всё. Позади остались месяцы безмерного страха и позора. Позор был смыт – если можно было так выразиться. Впереди была новая жизнь – новый облик, новое имя. Теперь я был Феоктистов, и только Феоктистов, и не имел уже ничего общего с тем Черногорским. Этой мыслью я себя и успокаивал. Что то был и вовсе не я…

Однако оправлялся я тяжело. Слабость, утомляемость, раздражительность были моими постоянными спутниками. Прямо как у беременной женщины, чёрт возьми!

Но более всего пожирало меня моё оскорблённое самолюбие. Мне было мало даже того, что я отомстил Шуваловым, и иже с ними. Я жаждал реабилитации. Жаждал признания. Жаждал доказать всему и всем, что я – Михаил Феоктистов с большой буквы. Что я – человек, достойный уважения. Всем – это, конечно же, Андрею. Да и не только Андрею – всему тому кругу, который так или иначе посвящён в тайну Феоктистова. И, в первую очередь – самому себе. Я хотел взять машину времени, и переместиться назад – хотя бы в сентябрь 96-го…

«Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!»

Я докажу, что я не возвращался! Это не было трусливое шаганье на поводу у Марины! Это было просто недоразумение! Пожалел я эту несчастную дурочку, и решил довести дело до конца. А то, что оно так затянулось – ну, не от одного же меня всё зависит. Особенно, когда имеешь дело с разными недоумками. Только Андрей меня неправильно понял, и воспринял именно так – будто я вернулся к этой вздорной, распутной малолетке под каблук. Я не вернулся, я не мог вернуться, потому что я не тряпка!

Мне просто необходимо было это доказать, потому что после всех тех событий Андрей стал относиться ко мне свысока. Не воспринимал всерьёз – или мне так казалось? Перестал со мной делиться, советоваться – а ведь до лета 96-го мы с ним всё «обмозговывали» вместе, он доверял мне, как лучшему другу, что он и сам неоднократно подчёркивал. Зато теперь, он считает меня каким-то лопухом, «девственником», ни черта не понимающим в жизни, и абсолютно к ней не готовым и не приспособленным. Теперь он «крутился» среди каких-то новых знакомых, со мной не обсуждал ни одну свою идею, а ведь раньше я был, если можно так выразиться, его советником…

На деньги Андрея я снял комнату. Работал – сперва грузчиком на базаре, благо дело, с пропитанием сложностей не возникало. Потом пристроился на завод, бетонщиком – с этим уже тоже приходилось иметь дело. Разумеется, все эти варианты я воспринимал, как временные – всю жизнь быть чернорабочим мне не очень-то хотелось. А чего же мне хотелось на самом деле – я и сам себе, честно говоря, не представлял.

А на дворе, в самом цвете, бушевала весна. И было мне в ту пору двадцать два года от роду. Чего же ещё может хотеть молодой парень, двадцати двух лет, когда вся земля, согретая весенними лучами, просыпается после зимней спячки, и вместе с этим в кровь выбрасывается гремучая смесь гормонов с адреналином? И даже горький опыт, приобретённый с Мариной, и зимний зарок - больше даже не смотреть на женщин – вмиг оказываются бессильны?

… Валя – та просто меня избегала. Когда я, якобы случайно, встречал её и пытался заговорить, она на всё отвечала односложно. «Да», «нет», «не знаю», «может быть», затем разворачивалась и говорила: «Ну ладно, Миша, мне пора», и пожимала руку, давая понять, что разговор окончен.

Однажды я всё же набрался храбрости, и зашёл к ней в гости.

-Здравствуй! – я протянул ей букет цветов, и поцеловал в щёку. Не желая меня обижать, она не отдёрнулась, хотя было очевидно, что ей это не очень-то и приятно.

-Привет, Миша. Приятно, когда меня окружают джентльмены, спасибо. Что скажешь? - спросила она. Внешне приветливо, но я воспринял это так: «Что тебе вообще от меня надо? Что ты всё дурью маешься, никак успокоиться не можешь!».

-Что скажу… - я застенчиво отвёл глаза. – Хороший день сегодня – вот что я скажу. Давай, что ли, сходим куда-нибудь, что ли…

-Ну, и куда же ты намерен сходить? – игриво подхватила девушка. – Чтобы отметить этот хороший день?

-Ну, я не знаю – робко ответил я. – Давай чего-нибудь придумаем…

-Эх, Миша, Миша! – с укоризной сказала Валя. – Вот так и пролетит хороший день, пока ты думать будешь. Хорошие дни и проводить надо хорошо. Ко мне сейчас скоро приедут – поедем отдыхать на природу. А вечером меня пригласили в оперу.

-И кто же это, если не секрет? – я почувствовал, что весь вхожу в краску.

-Ой, Миша, ну к чему это твоё любопытство? Не забивай себе голову. Ты всё равно их не знаешь.

Дальше всё было, как в полусне. Я молча развернулся и зашагал прочь. У меня звенело в ушах. Как будто рядом со мной по обе стороны были огромные динамики, из которых неслась песня, от которой я «фанател» ещё в 91-м году. Кто её пел, я, честно говоря, уже не помню. В те времена этих поп-групп, исполнявших песни в стиле «диско», что сродни таким сверхпопулярным командам, как «Модерн Токинг» или «Пет Шоп Бойз», было великое множество.

Песня эта была о первой любви. О впервые пробудившемся, ещё неизведанном и всепоглощающем чувстве двенадцатилетнего мальчишки к той «девушке его мечты», которую он знал с самого раннего детства. И именно её он видел прекрасной принцессой, феей из тех волшебных детских сказок, которые ему рассказывали, когда он был маленьким. И он любовался ею, рисовал её в образе то Василисы Прекрасной, то Снежной Королевы, то волшебной феи. Втайне ото всех писал о ней наивные, но трогательно-нежные стихи. И вот, когда ему было двенадцать – тот возраст, когда мальчишки впервые по-новому обращают свои взоры на девчонок, на женщин, сами при этом ещё оставаясь совершенно детьми; впервые ощущают волнение, восторг перед женской красотой, и приходит то, что мы называем первой любовью – любовью этого мальчишки стала именно Она. Героиня его сказки. Олицетворение совершенства, идеал женственности, богиня во плоти. И в том была его трагедия – его любви не суждено было найти ответа. Потому что она была уже взрослой девушкой, и чувства двенадцатилетнего мальчишки воспринимала лишь с иронией снисхождения, и уж никак не всерьёз. И сама эта песня пропитана нотками не только сердечных переживаний, но и духом веры, надежды на будущее – и тут же читается подтекст песни: человек мучается оттого, что его не понимают, не воспринимают, оценивают с предвзятостью, иронизируют над его чувствами…

Но меня эта песня задела за живое. Эта песня и сейчас проникала в самые потаённые углы моего подсознания, потому что подсознательно я себя порой так и чувствовал – двенадцатилетним пацанёнком. Ну, а Валя – она уже взрослая, и соответственно, недоступна мне во всех смыслах. Да что Валя – ведь не она первая. Всё началось гораздо раньше, ещё с Полины…

В общем, с Валентиной у меня не складывалось ничего – даже обычной дружбы. Тогда я решил – времена меняются, люди тоже; я уже не тот, и она не та. И то взаимопонимание, и доверие, которое между нами было когда-то, теперь уже невозможны. А значит, и отношений, таких, каких надо, не получится. Не сложатся. Что ж, не моя она принцесса.

К такому выводу я пришёл, и оставил Валентину в покое. Разве что так, через Андрея потом иногда виделись. И решил я заняться Наташей.

И через неё-то, я и вляпался опять в историю.

…Первый раз после долгого перерыва я у неё появился той же весной, или в начале лета. Просто зашёл в гости, якобы мимоходом. Встретила она меня очень спокойно. Равнодушно. А впрочем, чего я хотел ожидать? Даже Андрей мне уже всё объяснил, ещё в тот день, когда я к нему пришёл избитый.

Но, как я уже и говорил, я просто жаждал перед ней реабилитироваться. Доказать, что я не тряпка, не жалкое, бессильное ничтожество, а человек. Обрести в её глазах статус – ну, пусть не героя, но всё же…

Я, по такому случаю, прикупил бутылку сухого вина. Посидели с ней, потолковали «о том, о сём», потягивая винишко. Она стала рассказывать о своей жизни – как у неё сложилось после того дня.

«Делай всё, что хочешь, только не возвращайся!».

Господи, ну когда же это перестанет меня терзать?

…Умер Наташин отец. Мать с горя запила, да и Наташа тоже – очутилась в таком кругу, словом, как Андрей и говорил. Ей было тяжело и больно; она чувствовала себя в этом мире одинокой, никому не нужной. Если бы в то время рядом с ней оказался мужчина, способный оказать действительно поддержку… И ведь этим мужчиной мог быть я! Но всё пошло иным путём.

«Тебя я и не воспринимала. Вообще больше видеть не хотела. Теперь успокоилась…»

Значит, у неё, можно сказать, никого нет! Я воспринял это, как свой шанс, который не стоит упускать.

Я стал часто бывать у неё. Заходил к ней почти каждый день. Приходил – всегда подтянутый, аккуратно одетый, побритый, надушенный. Мы много разговаривали, что называется, «по душам», особенно, когда выпьем; при этом я любил порассуждать на серьёзные темы…

«Выставлялся – ах, какой ты умный! Как ты всё знаешь-понимаешь! Кому твой трёп нужен, если ты уже делами доказал весь свой ум и всю свою логику?» - примерно так впоследствии прокомментировали мои «философские беседы».

Вместе с этим, я посильно помогал Наташе. Видя, что живёт она бедно, я частенько приносил ей – то одно, то другое. То гостинцев каких прикуплю, то денег малость подкину. То безделушку какую-нибудь подарю, вроде «плейера» или «видика».

Наверняка она догадывалась о моих истинных намерениях в отношении её. Но не подавала виду. Как не подавала виду, что ей просто смешно, что я просто так, за здорово живёшь, делаю ей дорогие подарки (хоть мне они доставались не так уж и дорого), оказываю всяческие услуги, и при этом всякий раз демонстрирую своё бескорыстие, свою обязательность и своё этакое всемогущество. Прямо палочка-выручалочка!

И, что ни говори, она мне частенько припоминала эти проклятые похождения с Мариной. Каждый раз начиналось с того, что вспоминалась безобидная история, где были «ты, я, она», а сводилось всё всегда к следующему:

«Да ты был в её руках послушной игрушкой; она с тобой играла, как хотела, а надоест – бросит!»

«Да ты был её собственной вещью – ей всё можно, тебе ничего нельзя; как ей в голову взбредёт – так всё и будет!»

«Она тебя поставила в ноль, да что ноль – ниже нуля. Этот Тампоша, эти малолетки – все считались людьми более достойными, чем ты».

И всегда, когда Наташа это говорила, в её голосе чувствовались нотки злорадства. Я же из кожи вон лез, чтобы доказать, что это не так. Но не учёл я одного – всё того же, о чём предупреждал меня Андрей. И неизвестно, как бы всё это сложилось, если бы не ещё одно стечение обстоятельств, которое опять сыграло со мной злую шутку.

Естественно, когда я стал бывать у Наташи, я сошёлся и с её знакомыми. Нет, не с теми, кто был полгода назад. От них она отошла, видя, что это – омут, это – колея, по которой можно катиться, пока не докатишься слишком уж далеко. У неё же хватило благоразумия вовремя остановиться. Теперь же её круг общения составляли в основном друзья с детства, жившие в её дворе и в соседнем.

Честно говоря, первые впечатления от этой компании у меня остались очень хорошие. Интересные, толковые ребята, с которыми всегда было, о чём поговорить. Поиграть на гитаре, пофилософствовать…

Но из всей этой компании всё же выделялся один. За глаза его дразнили Микки-Маусом. Звали его вообще-то Вольдемар, ещё называли – Волли, Вовка, откуда и пошло прозвище – Вальтер. Это прозвище влекло за собой всевозможные вариации – Вальтер Скотт, Айвенго, Уолт Дисней – и опять-таки: Микки-Маус. И, как ни странно, этот Микки тоже сыграл в моей жизни тяжёлую роль.

До этого я знал его лишь шапочно. Когда же я познакомился с ним поближе, между ним и Наташей существовали довольно странные отношения. Она его, можно сказать, просто обожала. Да впрочем, Микки-Маус никогда не был обделён вниманием женщин. Красивый, спортивный, знающий приёмы восточных единоборств; напористый, и вместе с тем – обаятельный. Нет, это был не Андрей – в одном лице и Мастер и Воланд, видящий насквозь самые потаённые закоулки женской души, или, во всяком случае, создающий такое впечатление. Микки-Маус был сердцеедом иного типа – это был Джеймс Бонд, с отлично развитым инстинктом самца, вожака стаи, уже тем самым инстинктом зовущего за собой и подчиняющего.

Так вот, Наташа его обожала. Он же, как виделось, ей попросту пользовался. Приходил, чтобы выпить, переспать, и вновь уйти. Работал он строителем, по частному подряду, и длительные отъезды были у него постоянно. А то, что ездит он не только на работу, Наташу не должно было интересовать. Хотя «Дисней» её и не ревновал – ему было, очевидно, всё равно, есть у неё кто-то ещё, или нет.

Так вот, и начиная с первой нашей пьянки, этот Уолтер что-то резко начал проявлять ко мне внимание. Хотя по первому разу – ещё тогда, летом 96-го – он произвёл на меня впечатление человека, который никого не уважает, и считает всех вокруг дураками, а себя – персоной. Из чего я заключил, что с ним «каши не сваришь», и уж, во всяком случае, мне с ним детей не крестить. Теперь же мне, наоборот, льстило его расположение; здесь опять сыграло подсознание: раз Наташа так его ценит, значит, он и вправду того стоит.

Чем Вольдемар действительно привлекал – он, по крайней мере, любил показать именно это. Во-первых, чувством справедливости. Во-вторых, он любил конкретность и обязательность. В-третьих, он умел ценить дружбу, и, в-четвёртых – обладал чувством юмора. Но всё же нрав у него был воистину холерический – он не терпел возражений в свой адрес, любил настоять на своём, подчинять своей воле, и частенько бывал агрессивным. Однако до поры, до времени мне это особенно не мешало, и мало-помалу, я стал видеться с ним практически ежедневно, при этом мы каждый раз прикладывались к рюмочке. Так же часто я ходил и к Наташе, и видел, как она из-за него страдает.

Естественно, долго это всё не могло продолжаться, и вот однажды он её, мягко говоря, послал. Как это всё происходило, я знал лишь приблизительно, и то понаслышке. Зато пришлось принять участие в последствиях этой драмы.

…Однажды вечером зашёл я к Наташе. Дверь мне не открыл никто. Но что меня насторожило – что во всех окнах горел свет. И тогда мной овладели недобрые предчувствия. Уже случалось, что Наташа, после очередной ссоры с этим Вольдемаром психовала, и грозилась отравиться то ли димедролом, то ли чем-то в этом роде.

Благо дело, этаж первый – я разбил стекло, и через окно пробрался в квартиру. Наташи нигде не было. Всё же предчувствие меня не покидало. Я метнулся в туалет, в ванную… Дверь ванной была закрыта. Я с силой тянул дверь на себя, рвал её. Дверь не поддавалась. Тогда я бросился в кладовку, в поисках какого-нибудь подручного средства, и, найдя кусок арматуры, стал ломать дверь ванной. И тут она с треском открылась.

Наташа лежала на полу без сознания, а рядом валялись упаковки из-под таблеток, и мобильный телефон.

Я схватил телефон и вызвал ей скорую, однако прежде скорой приехала полиция. Соседи, услышав звон стёкол и стук ломающихся дверей, особенно долго не раздумывали, и вызвали полицию. Потом, наконец, прибыла скорая, и нас увезли – Наташу в больницу, а меня – в участок.

В больнице Наташа пробыла до следующего дня – так же, как и я в участке. Из больницы я встречал её с цветами, конфетами и шампанским.

Однако её интересовало совсем другое – знал ли о случившемся Микки-Маус, и как он к этому отнесётся. Что ж, позвонили мы этому Микки-Маусу.

«Ну ты и дура» - сказал он ей, и тут же бросил трубку.

-Ну и чёрт с ним, с этим Вальтером! – пренебрежительно бросила Наташа. – Глядишь, авось перебесится! Ко мне сегодня вечером сестра приедет с мужем, и Славик с ними. Если хочешь, приходи тоже.

-Какой ещё Славик? – не понял я.

-Славик – это друг Гриши. Я тебе про него рассказывала.

Честно говоря, мной опять овладели скверные предчувствия. В тот вечер я снова напился – не помню уже, с кем. И решил я написать Наташе письмо, таким образом признаться ей в любви.

«Любовь – значит уважение и доверие» - писал я ей. – «Любить – не значит стремиться к обладанию, а значит, желать счастья. Я хочу, чтобы ты была счастлива… А так как никто не может быть счастлив один, то я желаю тебе любить и быть любимой… Уважая тебя, я не могу не уважать твой выбор. Если для счастья тебе нужен именно он, то я снимаю шляпу. Я люблю тебя – и я сделаю всё для того, чтобы тебе было хорошо…»

Это письмо я передал ей через соседей. А потом, где-то часов в одиннадцать, я решил проверить, какой это произвело эффект. Я просто пошёл в телефонную будку, и позвонил ей.

-Наташа, здравствуй… Слушай, тебе ничего не передавали?

-Мне передали письмо – ледяным, как мне показалось, тоном, ответила она. – Только зачем ты вообще его писал? Миша, ты что, дурак?

-В чём дело? – не понял я.

-Ни в чём – усмехнулась Наташа. – Не вовремя. И не к месту. Теперь всё стало по-другому.

-То есть? – не унимался я.

-В общем, Миша – строго сказала она, словно стараясь унять. – Я выхожу замуж.

-Это как? – я был вконец ошарашен.

-Это так! Всё-таки я – женщина, и у меня должна быть личная жизнь. Хочу любить, хочу быть любимой. Мне надоело играть в чужие игры, и изображать из себя неизвестно кого.

-Но как же так, сразу? – от удивления я с трудом подбирал слова.

-Это, Миша, не твоё дело. Ты своё слово сказал, уже давным-давно.

…Бывал я после этого ещё пару раз у Наташи, видел я её этого Славика. То был высокий, худой, жилистый мужик, лет на десять её старше, по характеру такой же авторитарный, нахрапистый, как и Вальтер. Мне, однако, Славик показался недалёким и непорядочным, вдобавок беззастенчивым вруном, и наглым, самоуверенным типом.

-Ладно, пойду я – равнодушно сказал я, выпив рюмку водки. – Наташ, пошли, меня проводишь…

Мы вышли во двор.

-Не внушает он мне доверия – сказал я ей.

-Зато мне внушает – парировала она.

-Вот увидишь – проворчал я. – Меня чутьё редко обманывает.

-У меня тоже чутьё! Славик – пожалуй, единственный мужчина, который смог поставить меня на место! – в голосе Наташи мне слышались какие-то поучающие интонации.

-И я смог! – запальчиво возразил я. – Помнишь наш разговор про димедрол?

-Нет, Миша, это было не твоё! Ты смог ударить кулаком по столу…

-Потому что в этом была необходимость! – перебил её я. – А так я со всеми разговариваю так, чтобы меня поняли. Или что, по-твоему, моё? Наташенька всегда права? – я начинал распаляться.

-Причём тут я? – усмехнулась в ответ Наташа. – Марина, вон…

-Ты хочешь меня оскорбить? Мне-то что? – я говорил через губу, с явным пренебрежением, чтобы этим скрыть своё волнение. – Твои глаза по пять копеек на меня не действуют, так что можешь не стараться.

-Да нет, Миша, не оскорбить, это ты сам всё время так поступаешь. Ты… ты знаешь, ты слишком высоко себя ставишь. Что ты там сродни Андрею, или Волли… Нет, Мишутка, не обольщайся. Как бы ты там не пыжился, а кем ты был, тем и остался.

-То есть – кем? – осторожно спросил я, внутренне напрягшись в ожидании какой-нибудь гадости.

-Самим собой. Выше головы не прыгнешь. И ещё – всяк сверчок знай свой шесток. Знаешь такие пословицы?

Я ненадолго задумался.

-Ты знаешь, Наташа – сказал я, закурив сигарету «Кэмел» - просто я теперь понял одно. Я понял, что ты в мужчинах больше всего ценишь. То, чего мне вот как раз и не хватает.

-Не то, что не хватает. У тебя просто пока этого нет. Ещё не пришло время, таков уж ты… - так же небрежно бросила она, с явным вызовом в голосе.

-Не знаю, о чём ты, но я имею в виду силу, и вот этот самый нахрап.

-Ошибаешься. Сила, нахрап – детали, любят ведь не за силу, хотя мужчина и должен быть сильным. Главное – каков сам по себе мужчина. И это для меня значит всё. А тебе, извини – мне и сказать нечего.

-То есть, как – нечего? – очевидно, я уже не находил ничего лучшего, как только придираться к словам.

-Хочешь начистоту? Не обидишься? – язвительно спросила Наташа, глядя мне прямо в глаза.

Я согласно кивнул.

-Если так, прямо и в лоб, Миша, ты не мужчина. Ты ещё не стал мужчиной! Ты пока мальчик, и ещё будешь им, ну, по крайней мере, лет десять. Нравится тебе это, или не нравится – но тебе остаётся только смириться, и признать этот факт, каким он есть. Всему своё время, не ты первый, не ты последний.

-И что же во мне такого детского? – с обидой процедил я.

-Ну вот, ты уже надуваешь губы. Нет, я не имею в виду в постели. Между нами всё равно, никогда и ничего, не было, нет, и не будет.

-Но ведь могло бы быть – возразил я.

-«Бы», «кабы» - это не разговор. Если бы что-то было, это вышло бы досадной ошибкой. А так всё шло по своему пути. Просто пока что ты ещё не созрел. Не телесно – эта штука тут ни при чём.

Девушка вздохнула.

-Ты не созрел ещё для этих отношений – продолжала она. – Поэтому для нормальной, взрослой женщины ты не интересен. Только материнские чувства можешь вызвать – жалость, сочувствие. Не больше. Женщине не надо даже и особенно вникать – у нас на то есть интуиция. А по тебе всё сразу видно.

-Что значит – не созрел? – упёрся я.

-Я не могу объяснить это словами. Я просто чувствую это. Ты всё равно сейчас этого не поймёшь, будешь только обижаться, и пытаться доказать обратное. Ты поймёшь это сам, когда станешь взрослым.

-Если я не в твоём вкусе, это вовсе не значит, что все женщины должны меня отшивать. Не суди обо всех по себе – я повысил голос.

-По себе? Вот как? – передёрнула Наташа. – Да нет, Мишаня, твоя жизнь сама за себя говорит. Маринка была у тебя первой, последней и единственной. А кто такая Марина – я думаю, это можно не комментировать. И этим уже всё сказано. Вот когда будет у тебя другой опыт – тогда можно будет и поговорить.

-Что ты этим хочешь сказать? – всполошился я. – Что блядство – показатель зрелости, а порядочность означает девственность? Отсталость? Инфантильность?

-Это уже детский лепет, Миша. Ты всё переворачиваешь с ног на уши. Я говорю не о «блядстве», как ты выражаешься, а об отношениях между мужчиной и женщиной. Это совершенно разные вещи. Вот, Марина – гуляет направо-налево, а до зрелости ей ещё ой, как далеко. Как и тебе, впрочем. А ты, можно сказать, девственник по жизни. Если не считать Марины – но ведь и она не женщина. А порядочности в тебе – ни на грош. То, что ты пытаешься выдать за свою порядочность, то на самом деле трусость и несостоятельность.

Тем и кончился мой последний разговор с Наташей. Что я – не мужчина, а мальчик, который ни черта ни в чём не смыслит, и для нормальной женщины не интересен. Индифферентен, так сказать. Словно я и вправду маленький мальчик, или какой-нибудь голубой. Да ещё, выходит, меня всего и видно насквозь невооружённым глазом!

С Наташей я после этого больше не встречался – уж после такого разговора, в этом не было никакого смысла. С того дня я, правда, запил пуще прежнего, да причём не с кем-нибудь, а с Вальтером. Тем самым Микки-Маусом.

В пьяном угаре время текло быстро, незаметно и безвозвратно. Мне хотелось забыться, утопить все свои обиды в спиртном, ибо я чувствовал, что от чего я так упорно стремился уйти – к тому же я и пришёл. В глазах Наташи, которую я любил – или, по крайней мере, мне так казалось – я так и остался тряпкой, фуфлом, по-детски неразумным и беспомощным мальчонкой, таким же, как те Маринкины пацанчики, с той лишь разницей, что я был в два раза старше их. И выходит, даже сейчас, всем своим видом, своими словами и поступками пытаясь доказать совершенно противоположное, я вновь подтверждал это! Но чем же, чем?

Я успокаивал себя мыслью, что вовсе ничем, что просто дело всё в том, что такова человеческая натура – неохотнее всего люди расстаются с собственными мнениями, убеждениями, тем паче – с привычками, а уж тем более – принципами. Хотя, по сути дела, принципы и убеждения и есть привычки, только в несколько иной форме. И всё же, меня поглощала фрустрация, вызванная невозможностью выразить себя, быть оценённым по достоинству хотя бы одной женщиной – я не имел под собой должной почвы для осознания себя полноценным мужчиной. И это ещё более усугубляло мой, и без того портящий жизнь, комплекс неполноценности. И поэтому, я просто жаждал забыться. Что мне и удавалось при помощи беспробудного пьянства.

И мне удавалось избавляться от неотвязных мыслей – о той же Анжеле, Вале, Наташе, о собственной несостоятельности, от беспросветной тоски и обречённости, словом – от мыслей, вызванных полнейшим отсутствием какого-либо внимания со стороны противоположного пола. Мне порой удавалось внушить себе полнейшее равнодушие к женщинам вообще – раз ничего не выходит, стало быть, мне это вовсе и не надо. Все радости жизни стал подменять алкоголь.

И вместе с этим мои дела пошли на самотёк. С работы меня сократили, что, впрочем, меня особо и не заботило. Единственным огорчением для меня могло быть то, если поутру не было возможности опохмелиться.

Такой же образ жизни вёл и Микки-Маус, или Вальтер, если угодно. Целыми днями мы болтались по общим знакомым, и бражничали. Так продолжалось почти целый месяц – пока были деньги: моё выходное пособие, поскольку все деньги Андрея ушли на оплату квартиры, а что осталось, то я истратил на Наташу. А у Вольдемара как раз было межсезонье: один объект он сдал, второго лишь ожидал, и поэтому он мог позволить себе расслабиться. В отличие от меня – мои проблемы росли, как снежный ком, катящийся под гору, но я этого не замечал – или не хотел?

В пьяном угаре я и не осознавал, как мало-помалу попадал под влияние этого Вольдемара. Я просто пьянствовал, пустился во все тяжкие, и под эту лавочку не замечал, какой характер постепенно приобретали наши отношения. Он был сильнее меня – не только физически, но и морально; и я оказался в устойчивой позиции ведомой шестерни. Везде я шёл за ним, словно верный пёс за хозяином, всегда и во всём с ним соглашаясь, и даже не задумывался, нужно мне это вообще, или нет. Я оказался почти в таком же положении, что и в своё время с Мариной – я просто пустил всё на самотёк, мне было лень вообще думать, анализировать, осознавать, принимать какие бы то ни было решения…

Потом, в минуты горького похмелья, я всё же стал ощущать незавидность сложившегося положения, неприглядность той роли, в которой я оказался, нелепость и абсурдность своего поведения. Я взглянул на себя со стороны, и понял, что я вновь полностью потерял себя. Я стал, грубо говоря, мальчиком на побегушках у этого Вольдемара, так и живя – я делал не то, что мне было нужно, а то, что случится. Что придётся. Плыл по течению винно-водочной реки. Хоть мне и были чужды многие из наших тогдашних собутыльников, а некоторые – так даже особенно неприятны. Компания и в самом деле подбиралась разношёрстная, попадались там и ребята, чем-то сродни Шувалову. Впрочем, на квартире у этого Пеликана, друга детства Вольдемара, если бы я встретил даже хоть Гошу Шувалова – в этом не было бы ничего удивительного. Сам Пеликан был, в общем-то, человек неплохой – добрый, отзывчивый, да бесхребетный. А может, тоже, как и я, пустивший всё на самотёк по винно-водочной реке. Работу он потерял, девушка его бросила, и в его квартире образовался самый настоящий пьяный вертеп. Одним из его постояльцев был некий Карапет – наркоман, квартирный вор и уличный «гопник», или «трясун». К Пеликану он захаживал то один, то вместе со своим приятелем по кличке Гном. А когда мы пьянствовали у Вольдемара дома, туда частенько захаживал Тимур по прозвищу Пупсик – такой же наркоша и отброс общества, как и Карапет. Почему-то именно эти типы – Карапет и Пупсик – внушали мне неприязнь, омерзение, переходящее то в безотчётный страх, то в органическую ненависть. В их обществе я чувствовал себя абсолютно не в своей тарелке, меня не покидало предчувствие чего-то грязного, подлого и унизительного – причём именно с их стороны. Чего именно – я не мог понять. Что же до Вольдемара, то он считал это моими личными предрассудками и комплексами. «Да чего ты, Мишка, паришься, в голову себе разную чушь забиваешь, и из-за неё на шубняк садишься» - говорил он мне. «Да надоело мне это!» - отмахивался в ответ я. – «Чего мне там делать?» «Пойдём, пойдём!» - отвечал в ответ Вальтер. – «Я, наоборот, хочу, чтобы ты свой страх преодолел! Чтобы ты в любом обществе мог чувствовать себя свободно, как я».

В один прекрасный день, у Пеликана, Вольдемар познакомился с Олесей. Эта хрупкая пятнадцатилетняя девчонка оказалась в том обществе совершенно случайно – зашла к Пеликану за компанию с подружкой. И так получилось, что влюбилась она в Вольдемара без памяти. Для неё он стал живым воплощением принца её мечты, тем более что он был её первой любовью, если не считать первых детских мимолётных увлечений. Любовь к нему захлестнула её целиком, она считала его идеалом мужчины, чуть ли не царём и богом, которому она безоговорочно верила, во всём подчинялась, и это было для неё подлинным счастьем. Его самого именно такие отношения устраивали, как нельзя лучше – ему нравилось смотреть на всех сверху вниз, решать за всех единолично, и быть в своём окружении бесспорным лидером и непререкаемым авторитетом. Это и давало ему основания чувствовать себя таковым – совершенством! Идеалом! Первым и главным – на фоне обожавшей и боготворившей его наивной молодой девчонки, и безвольного, простодушного дегенерата, каковым и оказался я.

Мы стали много времени проводить втроём – и это мне также приедалось, и опять-таки вызывало чувство неполноценности: вот, он со своей девушкой, и я при них, как «ни богу свечка, ни чёрту кочерга». Я уже стал уставать – от этих «тусовок», от этого пьянства, меня стало тяготить общество самого этого Вальтера, с которым я почему-то уже чувствовал себя, как в своё время с Маринкой – зажатым в тяжёлой, неумолимой руке; зависимым, беспомощным, никчемным…

Меня порой осеняла мысль, что пора остановиться. Пора искать работу, пора возвращаться из болота беспробудного пьянства в русло нормальной жизни…

-Потом поищешь! – говорил мне Вальтер. – А сегодня нас ждут у Пеликана, ещё с Рудиком там надо встретиться. Да ты посмотри на себя – куда тебе идти, какую работу тебе кто предложит!

-Ладно, поехали к Пеликану. Я и так с похмелья ни черта не соображаю…

И такая дребедень повторялась каждый день. Возразить Вольдемару и сделать по-своему я не мог – словно чего-то боялся, причём страх этот был необъясним, я сам не мог понять природу этого страха. Он коренился где-то глубоко в подсознании, и выражался всё той же избитой фразой: «а что мне за это будет?». Я боялся, что тогда Вольдемар на меня рассердится, обвинит, или заподозрит в чём-то, и я вновь окажусь виноват, и попаду в какую-то страшную кабалу, из которой я уже никогда не смогу выбраться, в силу своего парализующего комплекса – вины, страха и неполноценности.

(Под термином «комплекс неполноценности» следует понимать научное его определение: человек, сравнивая себя с неким другим лицом, делает выводы не в свою пользу, заключая, что он хуже, ниже, менее значим, нежели другой субъект).

Однако настоящие проблемы ещё только назревали.

… Я как раз находился в обществе Вальтера, на квартире у кого-то из общих знакомых, когда мне на мобильный позвонили соседи, и сообщили, что мою квартиру обворовали.

-Что такое, Миша? – всполошился Вольдемар, видя, как я меняюсь в лице.

-Мне надо ехать – пробормотал я. – У меня хату подняли…

Вольдемар поехал вместе со мной. Он помог мне починить дверь, поменять замок, но его «участие» и «сочувствие» обернулись мне медвежьей услугой.

-В общем так, Михайло – сказал Вальтер. – Решим мы твою проблему. Сейчас поедем к Пеликану, выцеплю я Карапета. Он сам домушник, всю эту шушеру знает. Таллинн – город маленький. Так что пробьём мы эту тему, и думаю, достанем твои вещи.

-Не доверяю я этому Карапету – вздохнул я.

-Да чего ты, Мишаня – раздражённо процедил Вальтер. – Достала меня твоя ссыкливость! Всех и всего боишься! Бесишь уже!

… В тот же вечер, на квартире у Пеликана, у меня и состоялась встреча с этим Карапетом, при которой посредничал Вальтер.

-Чего, малыш – свысока ухмыльнулся Карапет. – Прослышал я о твоей закорючке, ммм – замялся он.

Карапет ковырял зубочисткой во рту, и вращал по сторонам своими безумными глазами. Он был лихорадочно возбуждён, и во всём его облике было нечто, внушающее ужас. Очевидно, он был «обкуренный», или «обдолбанный».

-Ну чё так смотришь? – фыркнул он. – В общем, так, малой. Я побазарил тут со старшими, у нас, воров, всё с этим строго. Воровской мир, малыш…

Карапет опять погрузился в непонятные задумки, с трудом подбирая слова.

-Хе-хе – внезапно оживился он. – Короче, тебе этого не понять. Может, подрастёшь, и поймёшь когда-нибудь. Ну, короче… Все со всеми крутятся, всё всегда можно пробить. Все воровские темы идут по бригадам, и в каждой бригаде есть бригадир, а бригадир работает под крышей. Все воры под крышей работают. Так вот чего – он опять зацокал языком и завращал глазами. – Я через старшего своего связался с крышей. И мы знаем, кто взял твою хату. Мы знаем, где вещи. И есть такая тема. Мой старший сказал, что твоё барахло можно выкупить на возвратку. Это стоит пятьсот баксов. Найдёшь до завтра деньги – вернём тебе твоё барахло, не найдёшь – уйдёт всё в продажу. Короче, малой, думай. Срок тебе – день.

Он опять замялся, вертя головой по сторонам, и неистово ковыряясь во рту зубочисткой. От него исходил неприятный запах, и вообще, весь его вид был омерзителен.

-Я думаю – добавил Карапет – тебе стоит постараться. За пятьсот баксов ты это нигде не купишь. У тебя один телек четыре куска стоил. А то всё равно хата не твоя. Приедут хозяева, что ты им скажешь?

-Что стоишь, как потерянный? – раздражённо проворчал Вальтер.

-Я думаю – устало ответил я. – Где я такие деньги возьму? У меня же нет ни гроша, да и в долг кто мне даст, безработному?

-Если захочешь – ты деньги найдёшь – сказал Карапет. – В общем, всё. Завтра приду за деньгами. Короче, думай!

С этими словами Карапет развернулся и ушёл.

Последующие дни я, да и Вольдемар тоже, проводили у Пеликана. Ждали Карапета. Однако тот не пришёл ни через день, ни через два, ни через три.

Он заявился лишь на пятый день, и я с удивлением заметил, что на нём была моя кожаная куртка, как раз пропавшая из квартиры.

-Привет, малыш! – сказал Карапет. Он был возбуждён, весел – опять «под кайфом», вдобавок ещё и в лёгком подпитии. – Ну что, ты деньги приготовил?

-Какие деньги? – удивился я. – Нет у меня никаких денег, не надо ничего выкупать, чёрт с ним, с барахлом этим!

Карапет в изумлении присвистнул.

-Ё-пэрэсэтэ! – он широко разинул свои безумные глаза. – Ни хрена ж себе, подстава! Ты хоть чуешь, как ты меня западлил? Такой, на хрен, прогон!

-Какой прогон? – засуетился я. – Ты сам сказал: даёшь день на раздумье, я и ждал тебя, чтобы сказать…

-Что сказать? Что ждал? – разорался Карапет. Он был в ярости, его лицо покраснело, а глаза буквально вылезли из орбит. – Ты знаешь, как я из-за тебя облажался? Твои вещи старшой уже выкупил, и через полчаса я должен привезти ему деньги! Что я старшому скажу? Вот коз-зёл! – процедил Карапет сквозь зубы, досадливо качая головой. – Такой косяк отморозил!

Одновременно с этим, и лицо Вольдемара также наполнялось гневом и досадой. Он смотрел на меня прямо-таки с ненавистью. Нет, скорее это был взгляд отца, пришедшего по вызову в детскую комнату милиции, из-за подвигов своего непутёвого сынишки, и вынужденного расхлёбывать сии сыновние грехи. Именно так на меня и смотрел Вальтер – как посрамлённый и раздосадованный отец, на своего беспутного малолетнего сына.

-Смотри, Вован – сказал ему Карапет. – За него базарил ты, так что я не знаю. Теперь уже что старший скажет. Дай-ка позвонить.

-Вон, с него звони – угрюмо проворчал Вальтер, кивая на меня.

Я послушно протянул Карапету свою «горбатую» «Моторолу». Тот брезгливо взял её в руки, стал набирать номер.

-Алё, Лис? Это я, Карапет! Слышь… Ё-моё, скинула.

Карапет повторил набор.

-Лис? Это Карапет. Тут трубка такая лажовая! Короче… Блин! Опять скинула! Вован, дай свою мобилку, я Малого карту вставлю.

-Да звони с моей – отмахнулся Вальтер.

Карапет почему-то оживился, взял телефон Вольдемара – в то время достаточно престижный «Эрикссон-318», и набрал номер.

-Алё, Лис!… Ну теперь нормально. Короче так. Этот мудак облажался, денег не принёс… А хрен его знает, короче, лох он, и всё. Чего есть… Да ничего у него нету. Прикинут, как чмо, как из параши вылез. Наверно, год проходил в одном и том же прикиде, и не мылся ни хрена. Ну чё, малой? – Карапет оторвал трубку от уха, и обратился уже ко мне. – Лис говорит, твои вещи выкупил. Он в тебя деньги вложил. А за услуги надо платить. Что ты можешь ему дать?

-Ну, пусть продаёт вещи – сказал я. Я был весь в напряжении, ожидая чего-то особенно неприятного.

-Что вещи! – опять взорвался Карапет. – Это его вещи! Он их купил! А за прогон и за услугу ты Лису торчишь! Что у тебя есть? Деньги, золото, аппаратура!

-Денег нет. Золота не было никогда – отчеканил я, как автомат. – Аппаратура – была на хате, так её ж обчистили…

-Мне плевать, что у тебя было – неистово орал Карапет. – Давай, что есть!

-А… какой срок? – промямлил я.

-Какие тебе сроки, сейчас давай, мудак тупоголовый!

-Сейчас… - пробормотал я. – Сейчас ничего нет, одна только «Моторола» вот эта.

Вместо ответа Карапет схватил мою «Моторолу», и швырнул её в открытое окно.

-Не трахай мне мозги, твою эту парашу даже бомжу на улице, и то подбирать в падлу! Давай шустрее, чего я из-за тебя тут…

-Машина у меня есть – ответил я.

-Говорит, машина есть у него – сказал Карапет в трубку. – Какая?

-«Москвич», сороковой, правда, его чуть-чуть делать надо…

-Говорит, «Москвич», сороковой, с бедой какой-то – повторил Карапет, и вновь повернулся ко мне. – Знаешь, что Лис сказал? Чтобы ты этот «Москвич» себе в жопу затолкал! Ну что, Лис? Что с ним делать? – это опять было сказано в трубку. – Кто, кто… Друг его… Знаю, пацан, как пацан… Ну, правильно. Ну, всё тогда.

Карапет закончил разговор, после чего отключил телефон, снял аккумулятор, вынул оттуда карту и протянул её Вальтеру.

-Короче, лоханулись вы оба – сказал при этом Карапет. – И я из-за вас облажался, мне теперь с Лисом эту беду разруливать, но я разрулю, Вован, ты не ссы. А за этого сосунка – Карапет кивнул на меня – ты впрягся сам, ты сам эту тему толкал, и Лис хотел с тобой базара. Ну, с понтом, раз за него влез, так за него и ответь, за свои слова и действия, Лис так сказал. А этого – Карапет вновь кивнул на меня – за такое фуфло вообще опустить думали, но жалко. И тебе парафин, да и он, может, подрастёт, так поумнеет. Короче, я эту тему замну, а за прогон на первый раз прощаем. Просто эту трубку, Вован, ты больше не увидишь. Она уйдёт нам с Лисом. Тряси за неё своего малыша. Это его косяк.

С этими словами Карапет вновь развернулся и ушёл.

-Вот суки! – прошипел я ему вслед.

-Это ты сука! – закричал на меня Вальтер. – Из-за тебя я теперь без телефона! А как мне насчёт работы заказы принимать?

-А чего я крайний? – возмутился я. - Я ж говорил – кто мне эти деньги даст? Я их не просил ничего выкупать!

-Заткнись, щенок! – рявкнул Вольдемар. – Это уже детский лепет! Тут что, шутки с тобой шутить будут? Ты хоть сам понимаешь, с кем дело имеешь? Воры! Криминал! Каждое слово стоит денег, каждая секунда! А за прогоны наказывают. И из-за тебя теперь меня наказали! Ещё легко обошлось…

-Я же с самого начала говорил – не связывайся с Карапетом – оправдывался я.

-У нас был с тобой разговор? Ты просил меня тему пробить?

-Ну, ты сам предложил… - робко ответил я.

Тот продолжал – раздражённым, и в то же время менторским тоном:

-Если бы ты сразу сказал: замяли всё, как есть, я бы и не дёргался! Но ты сказал мне: пробей! Да или нет?

-Ну, я сказал: узнай, если можешь… - я вновь предпринял робкую попытку извернуться.

-Да или нет? – грозно напирал Вальтер. – Не нужен мне твой лишний трёп!

-Да… - чуть слышно ответил я.

-Вот! – воскликнул он. – Я выполнил твою просьбу! Я тебе всё пробил. И Карапет, сам лично, тебе всё рассказал и показал, по полочкам!

-Но он же сказал…

-Хватит косить под дурака! – резко перебил меня Вальтер. – Он конкретно сказал: пятьсот баксов! И ты согласился!

-Я не соглашался! – ответил я. Хотел ответить громко, твёрдо и уверенно, а вместо этого получился истеричный визг.

-Ты чего, и вправду дебил? – процедил Вольдемар. – Накосорезил по дури, подставил меня в говно, а теперь ещё в отказку идёшь! Как это – ты не соглашался? Этого никто не слышал! Ты сказал, что ты согласен, просто не знаешь, у кого возьмёшь деньги.

-Я на то и намекал, что денег нет, и никто их не даст!

-Козлина ты тупорылая, ты знаешь, кто намекает? Намекают шлюхи, когда клиента на панели цепляют! А мужик должен говорить прямо! Карапет тебе сказал – пятьсот баксов до завтра, так был бы ты мужик, сразу бы сказал: нет! Чтоб Карапет сразу бы звонил своему лису, или шакалу, и при тебе давал отбой! Или бы сразу, при Карапете, обзвонил бы всех, кого тебе надо, пробил тему, и дал ответ. А ты сидел, сопли жевал, слово сказать боялся! Вот они и сделали так, как им выгодно.

-И что теперь?

-Что теперь… Что, я за тебя должен был базарить? Откуда я знал, что тебе надо? Откуда я знал, найдёшь ты, или нет, если ты вообще ничего мне толком не сказал, всё «ага» да «угу», сопли сосал? Вот и дососался, и я из-за тебя опарафинился. И без телефона остался. Спасибо!

-Вован… - заискивающе обратился я.

-Заткнись, пока здоров! Не выводи меня из себя! Такое желание взять, да разбить тебе морду, ещё и руки-ноги переломать. Сам чмо, ещё и меня позоришь.

-Ты так говоришь, как будто я специально…

-Ой! – передразнил меня Вольдемар, изображая писклявый детский голос. – Не хотел я в штанишки какать! Они сами обкакались! Я нечаянно! Лучше молчи, а то выведешь! – проворчал он.

-Ладно, лоханулся я, так надо теперь расплачиваться – сказал я. – Что я тебе должен? – осторожно спросил я.

-Что, что… Что с тебя вообще взять? Ни хрена путёвого не можешь, только бегать, языком молоть всякий бред, да водку глушить! «Москвич» твой мне даром не нужен. Мне телефон нужен! Где хочешь, там его и ищи. Хоть на улице отними у кого-нибудь. Только аппарат сделай нормальный, а не какое-нибудь говно, как твоя горбатая «Моторола».

Что греха таить, в течение нескольких дней после этого я целыми днями ходил по улицам и выслеживал потенциальную жертву – кого можно было бы ограбить. Я вновь оказался меж двух огней – с одной стороны, я не мог решиться на этот поступок, мне совесть никогда не позволяла тронуть ни в чём не повинного человека. Попался бы мне, например, Петрик, младший брат Шувалова, или жена того ублюдка в белой куртке – я бы не то что мобильник, башку бы оторвал вместе с этим мобильником! А с другой стороны, я боялся Вальтера. Он был несдержан, вспыльчив, и в своём гневе вызывал ужас. Я вновь оказался во власти страха – а что мне за это будет? За то, что я пойду на этот пресловутый гоп-стоп, или за то, что я на него не пойду. В первом случае – от потенциальной жертвы: мало ли, на кого нарвусь! А заодно и от стражей закона – уж куда-куда, а в тюрьму садиться из-за какого-то мобильника мне уж никак не хотелось. Ну, а во втором случае – естественно, от Вольдемара.

Кончились мои «разбойные» похождения весьма тривиально. Напившись до беспамятства, дабы заглушить в себе голос совести, я напал на какую-то женщину, вырвал у неё сумочку с телефоном, и бросился бежать. Пробежав метров двадцать, я налетел на каких-то двух мужчин. То ли это были её знакомые, то ли просто прохожие – те меня крепко поколотили, слава Богу, хоть в полицию не сдали. В конце концов, пришёл я к Вольдемару – грязный, оборванный, жалкий, как побитая блудная дворняга.

-Эх, ты – сказал он мне. – Такой ерунды – и то не можешь. На тебя надеяться – себя не уважать! Хорошо, ещё в ментовку не залетел, а то, небось, сказал бы им, что это я тебя гопать заставляю. Короче, я у Олесиной тётки три штуки занял, купил себе новый аппарат.

-Значит, с меня три штуки? – я вопросительно глядел на Вольдемара.

-Значит, с тебя три штуки – утвердительно кивнул он. – Что я тебе, гуманитарная помощь, что ли?

-Ладно – вздохнул я. – Найду работу, заработаю, отдам тебе эти три штуки…

-Да ну тебя на хрен – огрызнулся Вольдемар. – Ты эту работу ищешь уже чёрт знает, сколько! Много нашёл? Будешь со мной работать. Больше проку будет.

Такой оборот дела мне совершенно не нравился. Общество Вальтера меня тяготило, а теперь, выходит, я должен терпеть его постоянно! Постоянно ощущать эту зависимость, беспомощность, вину и страх! Вновь вернулось то, что не давало мне житья во время моей «мышиной возни» с Маринкой. Я, хоть и в ином обличье, превратился вновь в жалкое, затравленное, лишённое человеческого достоинства, и даже человеческого лица, существо. В бестолковую игрушку в чужих руках, одним словом – в Черногорского!

«Ничего» - успокаивал я себя – «отработаю этот чёртовый долг – и уйду».

Вальтер придерживался иного мнения – он считал, что я теперь «по жизни» никуда от него не денусь, и буду постоянно у него подсобником (читай – мальчиком на побегушках). Или это мне так казалось? Как я уже говорил, он занимался различными работами, связанными с ремонтом и строительством. В мои же функции входило то, с чем мог справиться любой школьник, что ещё больше усугубляло мой комплекс неполноценности. «Подай то, принеси это, сбегай туда, не путайся под ногами», или что-то наподобие того. При этом он постоянно упрекал меня в неуклюжести, неумелости, глупости, и ещё чёрт знает, в чём, из-за чего я постоянно находился в состоянии крайнего нервного напряжения, и от этого у меня всё просто валилось из рук, и ничего не получалось. И так замыкался круг – он всё больше сердился и раздражался, я же, в свою очередь, ещё больше выходил из строя, в очередной раз пустив всё на самотёк. Будь что будет, чем-нибудь, да кончится.

Я находился при нём практически постоянно – и после работы у него всегда находились для меня разные мелкие поручения, всё время надо было то куда-то «сбегать», то ещё чего-нибудь «нашустрить». Даже когда он занимался любовью со своей Олесей – я сидел, как верный пёс, в соседней комнате. А когда он ей изменял (а это было тоже явление довольно частое – Вольдемар был бабник тот ещё, под стать Андрею!) – я при этом «стоял на шухере».

А что до нашей с ним совместной работы, то выходило почему-то так, что долг мой не убавлялся, а напротив, рос. При этом Вольдемар рассуждал примерно так:

-Так, за эту работу ты заработал триста крон. Что – мало? А что ты конкретно делал? Да ничего! Потому что ты ничего ещё не умеешь. А теперь давай посчитаем – сколько я в тебя вложил. Питание – пятьдесят крон в день. Итого четыреста. Сигареты – один блок… Итого ты мне теперь должен пять тысяч сто пятьдесят крон.

-Как же я с тобой рассчитаюсь? – недоумевал я.

-Ничего, научишься работать – будешь зарабатывать, а там разбогатеешь – отдашь – ответил Вальтер.

И, несмотря на кажущееся порой дружелюбие Вальтера, моё состояние усугублялось. Он по-прежнему продолжал меня держать в постоянном нервном напряжении, генерируя во мне чувство страха, вины, стыда и неполноценности. Просто он иногда чуть ослаблял хватку, а иногда наоборот, затягивал.

Вскоре после этого произошёл ещё один случай, что ещё больше добавило пороха в огонь.

… Мы выпивали у Вольдемара дома – он, я и уже вышеупомянутый сосед по прозвищу Пупсик. Тот самый Пупсик, который с самого начала вызывал у меня омерзение и ожидание какой-то крупной неприятности – как и Карапет. Но высказывать свои опасения Вальтеру я не решался, поскольку знал, что он мне на это ответит. Что это всё мои предрассудки. Поэтому я и сейчас пустил всё на самотёк, не чувствуя в себе никаких сил бороться с обстоятельствами; и вновь занял выжидательную позицию. Что чем-нибудь, да всё это и кончится.

Итак, мы, что называется, соображали на троих. В общем-то, мне нравилось пить с Вольдемаром, потому что в состоянии изрядного подпития мне удавалось заглушить в себе это чувство, вернее, целый букет чувств, державших меня в состоянии нервного шока. И тогда я воспринимал Вальтера просто как друга, товарища – разговаривал с ним «по душам», делился своими переживаниями… Но после пьянки всегда наступало похмелье, и всё становилось на круги своя. Даже ещё хуже. Вина, страх, бессилие, безысходность, зависимость, и нервы, нервы – ненавистный порочный круг, выход из которого был один – напиться.

В тот вечер мы пили водку, запивали чаем – и тут чай кончился. Пупсик вызвался заварить новый, и, как это выяснилось позже, подсыпал туда снотворного. Почувствовав, что его валит в сон, Вольдемар мне сказал:

-Миш, я пойду, на часик прилягу, а ты посиди пока с Пупсиком. Смотри, только не засни…

Конечно же, я согласился. Обещал, что не засну. Я ведь никогда не говорил ему «нет».

И вновь судьба сыграла со мной злую шутку, наказав меня за моё безволие и уступчивость. Я, конечно же, заснул, а Пупсик, не долго думая, вынес из квартиры всё, что только мог. Когда я, наконец, пришёл в себя, первой моей мыслью было – как бы заснуть так, чтобы уже никогда не просыпаться. От нервного потрясения, я даже толком не осознавал, что происходит. Что-то кричал Вальтер, понося меня и обвиняя. Я пытался в ответ оправдываться. Затем он меня ударил кулаком в лицо. Я в ответ заматерился, за что схлопотал ещё раз. Это было похоже на кошмарный сон. Опять я – такой сякой, жалкий, ни на что не годный, тупой, и вообще ошибка природы, которого он, Вальтер, решил поддержать, помочь, сделать человеком, а я всю дорогу его только позорю, подставляю, и все его неприятности – от меня одного. Соответственно, и долг мой составлял уже не три тысячи, и не пять, а целых двадцать.

-Так, музыкальный центр «Сони». Шесть тысяч. Автомагнитола «Блаупункт». Ещё три с половиной. Два мобильных телефона, мой и Леськин. Ещё шесть. Ну, и так, по мелочам. Округлим – двадцать. Вообще, по идее, немного больше выходит, ты и так мне должен, но это ладно, прощаю. И потом, тут уже не такие и маленькие деньги. Так что, Миша, пиши расписку.

-На хрена? – разозлился я.

-Как – на хрена? А нечего было сопли сосать. Пиши, я сказал!

Он протянул мне лист бумаги и ручку, и стал диктовать.

-Пиши. Я, такой-то, такой-то, обязуюсь выплатить Вольдемару Эберхарду Янсону двадцать тысяч крон, которые я взял у него в долг…

-Ну, это уже беспредел! – прошипел я. – Я у тебя денег ни цента не брал!

-Как – не брал? А кормил тебя кто? А содержал тебя кто? Хорошо, давай, пиши отдельно двадцать расписок. Это взял в долг, это за это, это за то… Нет уж, мне нужна одна бумага, чтобы конкретно и справедливо! Пиши, я сказал!

Я корявым, почти детским почерком начирикал ему расписку.

-Ну, и теперь меня интересуют твои родители. А то мало ли, ты решишь повеситься…

-Какие родители, ты чего? – закричал я. - Я их сам уже десять лет, как в глаза не видел! А отца и подавно! Я даже не знаю, жив он или нет.

-Чего ты орёшь? – прикрикнул на меня Вольдемар. – Ты кому сказки рассказываешь? В Таллинне твои родители! Или ты уже сам не помнишь, что ты по пьянке городил у Пеликана?

-Интересно, интересно – хмыкнул я. – И где же они в Таллинне? Или, может, ты мне поможешь их найти? Ищи, раз ты такой крутой!

-Это дело не хитрое – ответил Вольдемар. – По базе данных пробить – пять секунд.

-Пробивай – равнодушно ответил я. – Когда пробьёшь – мне скажешь. А то давно я их не видел. В деревню писал – всё глухо.

-Ладно – оскалился тот. – Для начала мне и этого хватит. А твою родословную я пробью. Если узнаю, что твои родители здесь, ты мне в два раза больше будешь должен!

-А если не здесь – то в два раза меньше. Идёт? – парировал я.

-Срок пока я тебе не ставлю. Всё равно отрабатывать будешь. Но учти. Если выведешь… - и он многозначительно замолчал.

С того момента я себя почувствовал в буквальном рабстве. Мне уже казалось, что я всецело завишу от его настроения, его капризов, что он волен делать со мной всё, что вздумается, и что от меня в моей жизни уже не зависит ничего. Лишь бы только «не вывести», а то где, чёрт побери, я достану ему эти двадцать тысяч? И куда в таком случае, в чьи руки попадёт эта проклятая бумага? Я чувствовал, что снова худею, слабею, тупею, деградирую, с каждым днём всё больше и больше. Вальтер, видя это, озлоблялся пуще прежнего, перестал со мной вообще разговаривать. Только окрики, упрёки, оскорбления, обвинения…

И наконец, однажды он мне заявил:

-Мне тоже, знаешь, не сильно радует нянчить тебя, как сосунка. Это тебе хорошо: сидишь у меня на шее, живёшь на всём готовом.

-На какой ещё шее? – не выдержал я. – Это ты меня поставил в такие условия! Кто ты вообще такой, чтобы за меня решать? В гробу я видел всю твою работу! Я к тебе туда не просился – ты сам меня туда затащил! Мне осточертело быть твоим мальчиком на побегушках!

-А чего ты ещё хочешь, если ты больше ничего не можешь? – прорычал в ответ Вальтер. – Если ты и вправду глуп и наивен, как младенец! Если ты живёшь, как ветер дунет, и сам за себя решать не способен! Если ты боишься всего и всех, и не можешь толком даже разговаривать, только лебезишь перед всеми, да сопли сосёшь! Я хотел тебя образумить, чтобы ты стал мужиком, но ты ни хрена не понимаешь, и значит, так по жизни сосунком и будешь. А раз ты права качаешь, то теперь и я их покачаю. Надоело мне тебя нянчить, раз ты ещё и в бутылку лезешь.

Он достал из кармана кошелёк, а оттуда – вчетверо сложенный тетрадный лист.

-Видишь, пацан? Расписка твоя! Помнишь, что писал? А теперь возьми ручку, и напиши здесь число. Послезавтра. Это твой срок.

-Вован… - вымолвил я.

-Всё! – тяжеловесно выдавил тот. – Моё терпение лопнуло. Пиши число, и убирайся к чёрту. Только учти, если послезавтра денег не будет, то я отдам эту расписку ростовской братве. Уж они шутить не будут. И родителей твоих найдут без всякой базы данных. Это тебе не Карапет и не Лис. Всё, вали отсюда! – рявкнул Вольдемар. – Не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому!

Я покинул его квартиру, и, словно сомнамбула, побрёл прочь от его дома. Жил он в Ярве, в десяти минутах ходьбы от Мустамяе, где до замужества жила Наташа. Но меня ноги понесли совсем в другом направлении – пустырями, вдоль заброшенных казарм Тонди… Я шёл по этой унылой, Богом забытой земле, и этот пейзаж мне напоминал Зону Посещения из романа братьев Стругацких. Да я и сам как будто не осознавал, куда я иду, словно находился под глубочайшим гипнозом, или под воздействием какого-то неведомого наркотика. На таком же автопилоте я взобрался на железнодорожную насыпь, спустился вниз, на пустырь, взобрался на следующую насыпь, дошёл до виадука. Оттуда вдали белел купол здания загса. Только меня, конечно же, интересовал не он сам, а дом во дворе напротив.

Я не решался сперва туда зайти. Андрей ведь сказал – нам какое-то время лучше не видеться, но ведь с того момента прошло уже добрых три месяца!

В нерешительности я зашёл в его подъезд. «Фиат» стоял под окнами, стало быть, хозяин дома… Переминаясь с ноги на ногу, я нажал на кнопку звонка.

-Привет, зомби! – сказал Андрей, открывая дверь. – Что, жив ещё?

-Если это можно так назвать – ответил ему я. – В общем, попал я. Из огня, да в полымя – сказал я, доставая из кармана пачку контрабандных российских сигарет.

-Оно и видно, что ты опять куда-то попал – сказал Андрей, оглядывая меня. – Не кури здесь эту дрянь. Не люблю, когда жжёной тряпкой воняет. Проходи, у меня нормальные сигареты есть.

Я прошёл в комнату. Андрей открыл секцию, и достал оттуда пачку моих любимых сигарет – стомиллиметровый «Кэмел».

-Рассказывай! – сказал он. Тут же сходил на кухню, вернулся с гранёной бутылью с янтарной жидкостью, и бокалом.

-На – сказал он, наполнив бокал до половины. Сам он уселся в кресло, и закурил сигарку.

Я начал рассказывать.

-В общем, началось всё с Наташи…

-Так ты ничего и не понял, Мишка – вздохнул Андрей, выслушав мой рассказ. – Что до Наташи, то я же сразу тебе говорил: её забудь! Задним числом ты никогда, никому, и ничего не докажешь. А бегать, навязываться и извиняться за своё прошлое – так этим ты только подтверждаешь свою старую дурость. Это в школе бывает работа над ошибками. А в жизни – если раз напортачил, то уже не перекроишь. Так имей мужество признать свою дурь, и свои слабости. А ты – наоборот, как маленький: это не я, я тут ни при чём, это само собой всё так вышло. Вот тебя Наташа и поставила на место.

Я молчал. Мне было просто нечего сказать.

-Но не она это придумала – Андрей выразительно помотал головой. – Ты сам перед ней себя так поставил. Тем, что бегал, суетился, пытался загладить прошлое, когда это было никому совершенно не нужно. А что до Вальтера твоего, то он не такой уж и дурак. Он увидел, какой ты по натуре подлиза, и воспользовался, кстати, моим же правилом. Пусть даже он его и не слышал никогда. Что надо сделать, чтобы подчинить себе человека? Заставь его почувствовать себя перед тобой виноватым! А такого кретина, как ты, легко подписать на всё, что угодно. Ты с самого начала поставил себя безвольным бараном, покорно согласным на всё. Так тебя и восприняли, а потом уж, конечно, попробуй, скажи «нет»! Как в тюрьме: раз струсил, подставился – попробуй, в следующий раз скажи «не буду»! Ты сам подарил себя этому Вальтеру, отдал всего себя в полнейшую зависимость, а потом, уже конечно: подписался, не сделал – уже косяк, виноват, должен, плати!

Я слушал его, сам сидел, подперев голову и уставившись в одну точку. Да и что я мог сказать Андрею! Мне было просто стыдно перед ним – он вырвал меня из прошлого, дал новое лицо и новое имя, а я, грубо говоря, как лохом был, так лохом и остался. И ничего не помогло…

-Конечно, тут есть какая-то доля беспредела – кивнул Андрей. – Но беспредел здесь чисто психологический. Родителей твоих он не тронет, он их даже и не найдёт, если ты только сам не скажешь. И с ростовской братвой та же история. Нет никакой ростовской братвы в Таллинне! Он тебя берёт на самый заурядный понт. Видит, что страх делает тебя послушным, покладистым, и не задающим никаких особых вопросов. На то он и играет – что ты сейчас прибежишь, расплачешься, будешь просить его об одолжении – типа, делай со мной, что хочешь, только чтоб не было ростовской братвы! Ну, а он тебе и назовёт свои условия. Что надо делать, чтобы замять этот вопрос без вмешательства ростовских медведей.

-И что мне теперь делать? – упавшим голосом спросил я.

-Эх, Миша, Миша, да что с тобой? – укоризненно посмотрел мне в глаза Андрей. – И это говоришь мне ты, который ещё пару лет тому назад знал ответы на все вопросы, ещё и сам всем советы давал! Вспомни себя! Уж тебе ли теперь плакать, как дитя малое, трусить и кричать «что делать»?

-Андрей, я совсем запутался в своей жизни. Я потерял себя, я устал ото всех и от всего, я обжёгся на молоке – дую на воду, обжёгся на крапиве – шарахаюсь от лебеды. Меня предали все, кого я считал друзьями, все девушки, кого я любил, меня прогоняли с позором. Я не знаю, чего мне уже ожидать; у меня просто нет сил жить!

-Ладно, чёрт с тобой – вздохнул Андрей. – Дам я тебе шанс, но я надеюсь, ты и сам извлечёшь из всего правильные выводы. А то так и будет – не Марина, так Вальтер, не Вальтер, так ещё кто-нибудь. В общем, сделаем так. Ты сейчас пока посиди здесь. Посмотри телевизор, или видик. Давай, я тебе «Killing Fields» поставлю. А как раз кино кончится, я вернусь, и мы поедем вместе к твоему Вальтеру. Только вести себя будешь вот так. Молча отдашь ему деньги, потребуешь свою расписку. Удостоверишься при мне, что у него к тебе претензий нет. Хочешь – можешь сам с него расписку потребовать.

-Мне свидетеля хватит – буркнул я.

-Свою бумажку разорвёшь при нём же, развернёшься и уйдёшь. И всё. Никаких разговоров. Никаких объяснений. Никаких извинений, оправданий – достаточно! Дай ему понять, что игре конец. А дальше я сам с ним буду разговаривать. Иначе этим не кончится, будет опять вась-вась, шуры-муры, и будешь по жизни сидеть в этой галоше.

-Андрюха, я же и так тебе должен! Как же я теперь…

-Об этом мы после потолкуем. Всё, жди меня.

…Так и кончился ещё один кошмар моей жизни. Ещё одно «явление Черногорского народу». Началась новая жизнь – где не было ни того страха, ни тех унижений, ни той безысходности. Но всё же осталось чувство пережитого кошмара, истощившего все мои жизненные силы. Было чувство обиды, досады, желание расквитаться за всё это, дабы смыть позор. Оскорблённое самолюбие не давало мне покоя, я желал сотворить с Карапетом и Пупсиком примерно то же, что и с Гошей Шуваловым. Но ещё больше не давал покоя страх – что этот кошмар опять вернётся в чьём-либо третьем лице; и я жаждал защитить себя, обрести уверенность в своей неуязвимости для чего-либо подобного. Потому что я, как впрочем, любой человек, хотел жить так, чтобы я мог уважать себя. А, находясь в положении жалкого слюнтяя, пляшущего на цыпочках перед каждым, я себя уважать просто не мог.

Эти проклятые два года не прошли для меня даром. Я был совершенно выбит из колеи, и хоть уже не было ни Маринки, ни Вальтера, я не знал, оклемаюсь ли я вообще когда-нибудь после всего этого. Я был ослаблен, истощён – буквально дистрофиком. Был не в состоянии переносить какую бы то ни было нагрузку – ни умственную, ни физическую, ни моральную. И что было хуже всего – я абсолютно не был уверен в своих силах. Я чувствовал себя таким же бессильным, беспомощным существом, совершенно не способным за себя постоять.

Но всё же я ещё надеялся – иначе я бы просто свёл счёты с жизнью. Посчитал бы, что я проклят, и что все эти Маринки, Вальтеры, и иже с ними, есть проявление некоей Каиновой печати, и что мой ответ на краеугольный вопрос экзистенциализма будет отрицательным. Что ж, выходит, я не настолько глуп, раз могу рассуждать на такие темы. А то, находясь под постоянным давлением, я вообще терял способность мыслить, оттого и вёл себя, подобно неразумному дитяти. А так, я надеялся, что все эти явления временны, преходящи, что я ещё обрету силы и уверенности, и буду жить по-человечески, и что никто мне не сможет ничем более навредить. Никакие Маринки, Вальтеры – всё это уже где-то там… И вообще, то был не я, а Черногорский.

Но для того, чтобы оправиться после всего этого, после, хотя бы, этого года с лишним – образно говоря, пребывания в шкуре Черногорского, мне требовались помощь и поддержка. Один я просто ни за что бы не справился. И эту помощь, эту поддержку мне теперь всесторонне оказывал Андрей. И при этом я совершенно не опасался, что он станет вторым Вальтером, потому что у Андрея была совершенно не та натура. Да, он тоже манипулировал людьми – но делал это умно, профессионально. А что же до меня, то он ценил мои способности – вспомнить старые времена, когда ни одну свою афёру он не затевал, не посоветовавшись со мной. Кто помог ему завоевать доверие Чингисхана? А кто ему раскусил Светку, того же Чингисхана падчерицу? А то ведь эта глупая пылкая влюблённость девятнадцатилетнего авантюриста Андрюшки, чуть не обернулась ему крышкой гроба! А кто помог ему воплотить в жизнь нереализованный проект, опять же Чингисхана, и даже поставить дело на поток – бизнес на кассетах? А если вспомнить некоторые обстоятельства того, как он сошёлся, а затем, так же блестяще, разошёлся с Жанночкой? Кто для него доставал необходимую информацию? А все эти спектакли с Леночкой и ей подобными – по чьим сценариям они происходили? А ещё афёра с частным детективным агентством! А рождественский автобус с малолетними гомопроститутами! А, наконец, кое-какая услуга, оказанная ему мной в девяносто втором, пусть дикая, но справедливая. Своего рода ответ на некоторые события далёкого восемьдесят пятого, имевшие место сугубо в его, Андрея Попова биографии!

Эти мысли придавали мне некоторой уверенности, некоторого уважения к самому себе. Что и я чего-то в жизни стою, что и я на что-то годен. Однако тут же напрашивался вопрос: почему же, в таком случае, за последнее время Андрей ещё больше поднялся; отошёл от своих прежних «покровителей», основал своё дело, заработав и денег, и положения в обществе, даже квартиру купил – четырёхкомнатную, в центре города. А я в то же самое время, напротив – оказался… Да, в конце концов, сколько можно повторять, в каком положении я оказался! Одно окружение чего стоит – Мурат, Гоша, Карапет…

Ответ на этот, да и не только на этот, но и на все остальные вопросы, я узнаю несколько позже. Несколько позже, когда я достигну того, к чему, как выяснится, стремился более всего. Из-за чего уже сейчас (то есть по состоянию на июль 1999-го) торчу на этом идиотском амфетамине… Я приду к ясности, всё будет легко и понятно, разложено по полочкам, и я не стану более задаваться неразрешимыми вопросами и теряться в бессмысленных догадках – мне станут ясны все причины и следствия. Но только тогда уже мне будет совершенно это не нужно…

А пока – всё по порядку. Итак…

 

Август 1997 г.

-Ну что, Миша – сказал мне Андрей, спустя два дня после визита к Вольдемару. – Отоспался?

-Да вроде бы… - лениво ответил я. – Как с похмелья: всё в лом, ничего делать не хочется…

-Это только в детстве ты мог себе это позволить – скептически подметил он. – Папа с мамой и покормят, и обслужат… Как дальше жить-то собираешься? Не думал?

-А что тут думать? – буркнул я. – Не у тебя же на шее сидеть! И так уже стыдно…

-Стыдно – у кого видно – парировал он. – Я же тебя не гоню. Да и куда тебе идти?

-Это верно – вздохнул я. – Туда, на Котка, меня больше не пустят. Попробуй, докажи, что не я сам ихнее добро прикарманил.

-С ними я сам поговорю – сказал Андрей. – Ладно, квартирный вопрос – это не самое главное. Поживёшь ещё с недельку у меня, мне ты не мешаешь. А там найдём тебе хату где-нибудь в центре…

-Не обязательно в центре – застенчиво произнёс я.

-Зато мне так удобнее – возразил Андрей. – Ты как, решил уже, чем будешь заниматься?

-Работу искать, что ж ещё делать – я покраснел.

-Тебе, похоже, сам этот процесс доставляет удовольствие – съязвил Андрей. – Ладно, пошли на кухню, кофе пить.

Я свернул матрас, заправил кресло-кровать, которое служило моим одром все эти двое суток, и пошлёпал вслед за Андреем на кухню.

-Я предлагаю другое – сказал Андрей, разливая кофе по чашкам. – Не искать работу, а работать. Машину водить ты любишь, так что работа тебе понравится. Будешь таксистом на своём «Москвиче».

-Мой «Москвич» ещё делать надо. Да я и сам, похоже, ездить разучился…

-Это кто тебе сказал, Вован, что ли? – поморщился Андрей. – Что ты их всех слушаешь, чёрт побери! Своей головы на плечах нету? Пусть гонят, что хотят! По мне, так Пикассо рисовать вообще не умел, а Сергей Прокофьев ни черта не смыслил в гармонии, и, кроме того, у них обоих были нелады с психикой. Ну, и что теперь?

С этими словами он открыл бар, достал бутыль коньяка и широкий бокал. Наполнив бокал, он мелкими глотками, со смаком, выпил его до дна.

-А теперь пора собираться – сказал он. – Поедем на работу. За руль, естественно, сядешь ты. Мне, как видишь, нельзя. Я заодно тебя кое-с кем познакомлю, так что дело у нас пойдёт.

Когда мы оделись и собрались выходить из квартиры, Андрей сказал:

-Погоди-ка, Миша.

Он прошёл в комнату, и через полминуты вернулся с рваной простынёй.

-Возьми вот это с собой. На сидение постелишь.

Моя одежда действительно являла убогий и жалкий вид – что брюки, что куртка, что рубашка. Карапет в этом отношении выразился грубо, но достаточно метко.

-Куда едем? – спросил я, усевшись в машину.

-А куда хочешь – ответил Андрей, закурив сигарку. – Покатайся, привыкни. Чтоб не морочить себе голову всякой брехнёй, которую кто-то, кому-то, когда-то впаривал.

Я повернул ключ в замке, и осторожно тронулся с места. Сперва плутали переулками Нового Мира (квартал между кинотеатром «Космос», виадуком и таксопарком), потом, осмелев, я выехал на улицу Техника, выводящую на одну из самых оживлённых городских артерий – улицу Эндла.

-Во, во, правильно едешь – кивнул головой Андрей. – От «горшка» под мост, и направо, поедем сперва на Кадака.

-На базар, что ли? – спросил я, глядя в зеркало.

-Бери второй ряд, оттуда удобнее! – сказал Андрей. – Нет, не на базар – добавил он уже у светофора. - На склады. Что, в этом тряпье, что ли, я с тобой на работу поеду?

Я лишь вздохнул в ответ.

-Подожди меня здесь – сказал Андрей, когда мы подъехали к складам. – Я сам схожу, принесу всё, что нужно.

Я опять стыдливо молчал. Похоже, ему даже неудобно появляться, где бы то ни было, в моём обществе. От этих мыслей мне опять стало не по себе.

Андрея долго ждать не пришлось.

-Ну, чего ты, опять в меланхолию ударяешься? – сказал он, положив на заднее сиденье две пухлые сетки. – Запомни, Миша: встречают по одёжке! Что бы у тебя там не произошло – хоть пожар, хоть потоп – виду не подавай! Держи себя на высоте! Никто и ничто не может тебя сломить, опустить, втоптать в грязь! Собак по городу бегает немерено. Так что на говно наступить может каждый. И бакланов тоже, посмотри – вон, сколько летает. Так что теперь, обосрали – обтекай?

-Куда едем? – тяжело вздохнул я.

-Домой ко мне. Примешь душ, освежишься, переоденешься. А шмотки Черногорского завернёшь вот в эту простыню, да и выкинешь где-нибудь. Доброе дело кому-то сделаешь.

…Через час мы с Андреем на его «Фиате» въехали на территорию не то бывшего завода, не то бывшей фабрики. По просторному двору, обнесённому бетонным забором, неспешно катились тягачи и легковые машины с плафонами «такси».

-Вот туда, к административному – сказал Андрей.

Возле кирпичного здания стояли в ряд легковушки. У самых дверей, справа и слева, торчали столбики с номерными бирками – «блатные» места. Первым от дверей стоял чёрный 140-й «Мерседес» - надо понимать, главного начальника. Третье справа место пустовало.

-Вон там, видишь – 756 написано. Туда и ставь.

Я закрыл машину, и вслед за Андреем вошёл в здание. Нам навстречу попался какой-то мужчина в тёмно-серой рубашке.

-Привет, Андрей! – они поздоровались за руку. – У тебя время есть?

-А что ты хотел? – прямо спросил Андрей.

-Тебя Палыч искал – уклончиво ответил тот, косо взглянув на меня.

-Я как раз к нему. Сперва к шефу заглянем, а там к Палычу. Где он, кстати? Что-то «Волги» не видно.

-В ремонтном торчит, где ж ещё… Тебя долго займёт?

-Нет, не очень. Да и тебе, наверно, некуда торопиться. У Палыча и встретимся.

Тот пытался мимикой что-то показать Андрею, но Андрей одним взглядом дал ему понять, что разговор окончен.

От волнения у меня потели ладони. Я стоял перед ореховой дверью с золочённой ручкой, и моё сердце учащённо билось. Андрей же чувствовал себя, как дома. Едва постучавшись, он отворил эту дверь, и легонько подтолкнул меня.

-Привет, шеф – сказал он. – Знакомься, это наш новый кадр. Таксист, на своей машине. За него ручаюсь.

-Тогда какие вопросы – ответил начальник, едва оторвавшись от чтения. – Как тебя зовут? – спросил он меня.

-Миша. Михаил Порфирьевич Феоктистов – ответил я, подойдя ближе к начальственному столу.

-Очень приятно. А меня Алексей Васильевич – он протянул мне руку. – Иди теперь к Лине, оформляй документы. Насчёт работы ты уже в курсе – он вопросительно посмотрел на Андрея.

-Только наполовину – ответил за меня Андрей. – Остальное Палыч объяснит.

-Привет тебе от Саши – сказал шеф многозначительно.

-Взаимно – мне показалось, Андрея это обрадовало. – А то что, я один, что ли, с приветом? Так, Миша! Иди в соседний кабинет, там тебя ждёт одна милая девушка.

-Так, так, ты не балуй! – с напускной грозностью сказал шеф.

-А я пока найду, чем занять нашего босса – непринуждённо, даже шутливо, добавил Андрей. С этими словами он постучал в дверь смежной комнаты, и распахнул её.

-Прошу – сказал он.

 

-Ну что, как тебе наша корпорация? – спросил Андрей, когда я освободился, и мы вновь шли по коридору.

-Занятно – застенчиво ответил я.

-Фирма у нас новорожденная, существует без году неделя. С февраля только. Начинали вообще с нуля, сейчас так, слегка развернулись. Дальняк, таксюльки… Лёша сам сперва катался. Теперь вон, в кабинете сидит. Лина у него на три ставки – жена, любовница и секретарша. Ещё и бухгалтерией заведует. Нашу крышу ты уже тоже видел, теперь осталось тебя только с Палычем познакомить. А дальше – тебе все карты в руки.

Я был в растерянности, и Андрей это прекрасно видел.

-Да не парься ты, Фокс, прорвёмся! – сказал он. – У нас тут видишь, как: все друг друга знают, все со всеми корешат. Потом не знаю, может, разрастётся шарага до вселенского масштаба, Лёша будет нос задирать, отгородится цепями промежуточных звеньев, но тебе-то от этого что? Моё положение тем и специфично, что я – и там, и тут. Мне нет разницы, кто передо мной – Лёша или ты.

Мы вышли из административного корпуса, и направились через двор, к мастерским. В боксе на одном из каналов стояла чёрная «Волга» последней модели. Под капотом что-то колдовал немолодой мужчина в синей спецовке.

-Привет, номенклатурщик! – Андрей хлопнул его по плечу. – Чего не работаешь? – шутливо поддел его он. – Опять в рабочее время свою ласточку мурыжишь?

Мужчина отвлёкся от работы, отложил гаечный ключ и, прищурившись, посмотрел на Андрея. Похоже, эти шутки были ему не в диковинку.

-Знакомься, наш новый кадр. Миша, это Фёдор Палыч, наш менеджер безопасности и инструктор. Его хобби – советские машины, вот поэтому мы видим здесь «Волгу», а не «Мерседес» и не «Феррари». Так что, я думаю, вы поладите. Палыч, за этого парня я очень прошу.

-Будем знакомы – сказал Фёдор Палыч, протягивая мне руку. Это был среднего роста, крепко сбитый мужик, как мне показалось – бывший военный.

-Миша – представился я.

-Так вот, Миша – рассуждал Фёдор. – Значит, решил ты стать таксистом. А что ты можешь мне об этом сказать – что такое такси?

-Учись, учись – подбодрил Андрей. – У Феди потренируешься – настоящим асом станешь! Он тебя много чему может научить!

-Ты на себя посмотри – рассмеялся Фёдор. – Какой из тебя таксист? К тебе садится клиент, стало быть, ты – на это время его личный шофёр. А кто платит – тот и музыку заказывает. Поэтому каждого своего пассажира ты должен воспринимать, как персону VIP, иначе иди, поищи себе другую работу. А когда ты «випов» везёшь – сам понимаешь, всякое бывает. И погони, и манёвры – но главное, чтобы клиент был в полной безопасности. Раз он в твоей машине – значит, его жизнь в твоих руках. Так что будем тренироваться. Какая у тебя машина? – обратился он уже ко мне.

-Сороковой – застенчиво ответил я.

-Где он?

-Во дворе стоит, у него… - начал я, но Фёдор меня перебил:

-Ничего, притащим сюда – быстро на ход поставим. Когда тебе на работу?

-Чем раньше, тем лучше – ответил за меня Андрей.

-Вот завтра сразу и приступишь. Учиться будешь без отрыва от производства. А сейчас иди в спортивный зал. Встречаемся здесь через два часа.

-В спортивный зал? – удивился я.

-Да, в спортивный зал. Я буду твоим инструктором не только по вождению, но и по самообороне, и наши занятия будут проходить как на полигоне, так и в спортзале. А сейчас займись физподготовкой. Андрей, покажи ему, где наша «качалка». Пацан как с креста снятый – энергично распорядился Фёдор Палыч.

Мы с Андреем вышли из бокса, и тут нам навстречу попался тот же самый мужчина в тёмно-серой рубашке.

-Иди, я сейчас вернусь – кивнул ему Андрей.

 

Три месяца спустя.

Мы с Андреем сидели в бане, и пили: он - пиво, а я - квас.

-Не западай на прошлом, Миша! – поучал он меня, с наслаждением ловя губами пивную пену. – А то будешь, как твой Вальтер. И хоть с виду тебе будет вроде бы и хорошо, но это будет очень-очень мешать тебе жить.

-А Вальтер-то здесь при чём? – с недоумением спросил я.

-Вальтер? – с презрительными нотками в голосе переспросил Андрей. – Да всё при том же. Не он ли тебе постоянно долдонил, что в детстве сам был таким же, как ты?

Я в ответ махнул рукой.

-Это его мёдом не корми. Любил он это, как сказать… Ребёнка из меня делать.

-Знаешь, Мишка, в чём дело? – мечтательно произнёс Андрей. – Все мы рождаемся несовершенными, и с массой всяческих слабостей, завихрений и комплексов, которые мы, в силу своего нежного возраста, не осознаём. Потом мы растём, становимся умнее, опытнее, да и попросту старше. И мы преодолеваем, перерастаем свои эти детские болезни. Конечно, не все сразу. Что-то преодолевается, излечивается, а что-то так и остаётся недолеченным пережитком, детской болезнью, которая так и будет осложнять жизнь, даже в более зрелом возрасте. Ну, а некоторые, такие, как Мурат или Марина – им по жизни не излечиться от детских болезней, и страдают они от них до самой смерти. Есть такая пословица – маленькая собачка – до смерти щенок.

-Это ты что – на меня намекаешь, что ли? – я старался выдержать как можно более безразличный тон.

-Да причём здесь сразу ты? – небрежно бросил Андрей. – Вот прямо мания какая-то, всё сразу на себя переводить! Речь как раз и идёт о тех детских болезнях, из-за которых тебе всё никак не отделаться от всякого рода Вальтеров. Забавное у него, кстати прозвище – Вальтер-Скот! Ну, ладно. Ты понимаешь, о чём я говорю.

-О страхе – вздохнул я.

-И о страхе тоже – продолжал Андрей. – Но страх не может быть сам по себе. Он не самодостаточен, и он не может быть первопричиной. Страх от чего-то, и перед чем-то. А причина – в твоём подсознании. Ты сам себя ни во что не ставишь. А такая фигня, по закону Мерфи, иного и не притянет. Читал, кстати, законы Мерфи?

-Что-то слышал – сказал я.

-Я имел удовольствие пообщаться с твоим Вованом – сказал Андрей. – Обрати внимание: в детстве его тоже попинали – будь здоров! Потом познакомился он с каким-то мужиком, и тот мужик привёл его в каратешную секцию. Может, это и не карате – не в этом суть. Пацан с годик попотел, туговато ему там приходилось, зато потом вдруг ощутил в себе перемены. Почувствовал сам свою силу над теми, кто когда-то его обижал. И было ему в ту пору годков шестнадцать.

-Ну, и к чему ты мне это глаголишь? По-моему, вполне нормальные проявления.

-Да всё к тому же. Ты ушёл, а мы с ним поехали в бар. Посидели, попьянствовали, потолковали по душам. Он малость перебрал, вот и выдал мне много интересного.

-Да я догадываюсь, чего. Что Чингисхан был мелкой сошкой, зато его приятель Иваныч, или как его там – чуть ли не всю Эстонию в кулаке держит. Что Цезарь ему был как отец…

-Это тебе он что-то подобное мог говорить. Во-первых, о каком Цезаре идёт речь? И кто такой Иваныч? Василий Иваныч, или, может, Иван Васильевич? – Андрей расхохотался. – Мне он тоже что-то говорил про свои крутые похождения. Только я это не слушал. Зато мне понравилось его жизненное кредо. Будь на голову выше всех, но будь справедлив.

-Слышал я эту фразу – понуро вздохнул я. – Кто-то его так учил…

-Вот в этом-то и вся суть! – воскликнул Андрей. – Нельзя быть на голову – ни выше, ни ниже. Тем более – всех и во всём. Можно только поставить себя – на голову, две, три, да на сколько угодно – выше, или, соответственно, ниже кого-то. И, если ты сам себя ставишь ниже городской канализации, то, как к тебе относиться будут? Кого ты будешь к себе притягивать? Как раз таких вот. Которые так и будут ставить тебя в ничтожество, чтобы на фоне твоего ничтожества чувствовать себя совершенством. Которые сами себя ни во что не ценят, и им постоянно нужно доказывать самим себе обратное. По принципу: раньше вы со мной что хотели, то творили, а теперь я с вами, и никто мне не судья. Психология обиженного мальчишки.

-Так что, по-твоему, и граф Монте-Кристо тоже был обиженным мальчишкой?

-А попробуй, перенеси этого графа в реальную жизнь. Стать на целую вереницу голов выше всех, чтобы вершить над всеми суд по справедливости. Это не обиженный мальчишка, это мечта обиженного. Пословица – смеётся тот, кто смеётся последним. Вы смеётесь сейчас, я посмеюсь потом…

-Ладно, замяли эту тему – сказал я.

-Да нет, не замяли. Если о проблеме замалчивать, это не значит, что её нет. Ты до сих пор не переболел той детской болезнью, которую твой приятель перерос в свои пятнадцать. Зато ты перерос ту детскую капризность, которой он страдает до сих пор. Твоя беда, что ты легко внушаем. Но это может пойти тебе на пользу. Как ты себе внушил, что ты жалкое ничтожество, который ничего не может, так же ты можешь внушить себе и что-нибудь другое. Только не иди по его стопам. Не подбирай таких, каким ты сам был возле него. Да даже его подруга, как её… Это сейчас она в рот ему смотрит, и бегает за ним, он и царь и бог для неё. А пройдёт года три, что будет?

-Пошлёт его, куда подальше…

-Или под каблук подомнёт. У женщин на то свои хитрости. Ладно, хватит про средневековье. Вальтер Скотт, Монте-Кристо… Пошли, лучше попаримся.

Мы встали со скамейки, и отправились в парилку.

-А ты поздоровел, Мишка – сказал он, хлеща меня веником. – Как ты сам чувствуешь, за последнее время? Есть польза от занятий с Федей? Да и кушаешь ты теперь по-другому. Сбалансированный корм, рекомендации лучших ветеринаров! Шучу! – и он рассмеялся. – Ничего, ещё, может, месяца два-три, и сам всё поймёшь-почувствуешь.

-Да я и сейчас уже чувствую себя иначе, нежели тогда – ответил я, и это было правдой.

-Так-то оно и должно быть. Тут не балбесы – специалисты за тебя взялись! А после баньки поедем ко мне, и потолкуем ещё кое о чём.

После баньки мы ещё и поужинали в нашей столовой – мне требовалось поесть поплотнее, а у Андрея дома нас ждал только чай с сэндвичами. Затем мы сели в мой красный «Москвич», и поехали к нему.

Андрей начал издалека – ещё в машине.

-Что, Миша – нравится новая жизнь? Уж всяко лучше, чем старая! – он сам задал вопрос, сам же на него и ответил, затем вынул из кармана портсигар, и стал барабанить по нему пальцами, словно по клавишам. – Но это - только самое начало. Ты станешь сильным, уверенным, обеспеченным. Ты уже им становишься! Посмотри хотя бы на свой «Москвич»! Ничуть не уступает ни «Майбаху», ни «Бентли»!

Конечно, насчёт «Бентли» или «Майбаха» Андрей слегка загнул, но мой «Москвич» и в самом деле преобразился. И салону могла позавидовать даже иная «крутая» тачка – панель от одной, сиденья от другой, обшивка от третьей; на дверях – и то красовались электрические стеклоподъёмники. Да и движок стоял уже не «родной», и даже не от «Рено», а форсированный, с которыми «Москвичи» участвовали даже в ралли «Париж-Дакар»…

Я усмехнулся – то ли своим мыслям, то ли в ответ Андрею.

-На нём и ездить приятнее, чем на всяких там…

Мне хотелось сказать про допотопный «Опель-Рекорд» Вована, но я решил его больше уже не вспоминать. Сколько, в конце концов, можно зацикливаться на одном и том же?

-На каких – «всяких»? – в шутку переспросил Андрей. – На «Фиатах»?

С этими словами он закурил свою излюбленную сигарку.

-Твой «Москвич» заново родился, Фокс! – продолжал он, нажимая на кнопку стеклоподъёмника. Окно плавно, с тихим жужжанием моторчика, опускалось вниз. – Ты тоже заново рождаешься, вместе с «Москвичом» - авторитетно заявил он. – Специальный курс укрепляющей терапии. Оздоровительные сеансы, всё по индивидуальной программе – диеты, массаж, солярий. Тренировки. Занятия с Фёдором, с психотерапевтом. И, наконец – питание, медикаменты. Всё это даром не проходит. И, однако, даром не даётся.

Тем временем мы подъехали к его дому.

Я молчал. Мной овладело смутное предчувствие, я сам ещё не понимал, чего. Но рано или поздно, подобный разговор должен был состояться.

-В данном случае, чтобы тобой занялись доктор Шацкий и Фёдор, мне пришлось выложить кругленькую сумму – продолжил Андрей, когда мы уже поднялись в квартиру. - Я был единственным, кто в тебя верил. Тебя уже считали безнадёжно упущенным. Что тебе уже поздно что-либо с собой делать. Зато теперь – и Фёдор тобой доволен, и Мирослав Евграфович уже иного мнения. Что все твои проблемы – хоть и трудно, но преодолимо.

-И что ты хочешь мне этим сказать? – я был ошарашен. – Что за это всё платил ты? Но сколько? И зачем? И что мне теперь делать?

-Не надо удивляться, Фокс – спокойно ответил Андрей, зажигая в разных углах комнаты индийские благовонные свечи. – Всё в этой жизни чего-то стоит, а в наше время в особенности. Каков девиз нынешней медицины? Что лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным. Уж не хочешь ли ты мне сказать, что все эти два… почти три месяца, ты наивно полагал, что это фирма заботится о твоём здоровье? Ты извини меня, да на фиг ты фирме нужен? Чем ты так особо ценен для Лёши, для Фёдора? Да уж куда было выгоднее, если тот самый Фёдор пригласил пару-тройку своих знакомых. Ты, кстати, знаешь, кто он такой по жизни?

-Мент – простодушно ответил я.

-Да нет, Миша, это был не простой мент. Он с одним дядей в Москве работал, так по роду службы, ему приходилось и с Горбачёвым, и с Япончиком за руку здороваться. А с тобой ему работы - непочатый край. Вот скажи: мог бы ты при необходимости обслужить некую персону, которую, скажем грубо, заказали? Может ли твой клиент на тебя положиться?

-Я же ещё только учусь… - сконфузился я.

-Ладно, Мишка. Все мы с чего-то начинали, при желании можно и из Тампоши сделать доктора наук. Глядишь – к тридцати годам сам Джеймсом Бондом станешь. Да к этому никто и не стремится. Тебе всё это для другого нужно. Не для работы – для тебя лично.

-То есть? – не понял я.

-То есть – фирме до лампочки, как ты работаешь. Пусть тебя хоть малолетки кидают, хоть из своего кармана будешь ты всю кассу делать – им без разницы. А тем более – умеешь ты за себя постоять, или нет. Это твоя личная забота. Здесь тебе полная свобода. Лишь бы жалоб не было, да касса чтоб была побольше. Можешь хоть завтра идти к Лёше, сказать: я ухожу – он и минуты тебя не задержит. Не любо – так и скатертью дорога. Колхоз – дело добровольное. Но дело даже не в этом.

-А в чём же? – я говорил по возможности односложно, стараясь не показывать волнения.

-Дело в следующем. Ты нужен не конторе, Фокс – он прищурился, посмотрел мне в глаза, и коротко усмехнулся - а лично мне.

Андрей сделал паузу, оглядел меня с ног до головы.

-Только не надо впадать в панику, я не собираюсь становиться для тебя вторым Вальтером. Я не собираюсь брать твою жизнь под свой контроль, не собираюсь ничего за тебя решать, не собираюсь вторгаться в твою личную жизнь. Я предлагаю тебе сотрудничество ещё в одной сфере.

-Мы и так работаем вместе – не понял я. Очевидно, я был опять в состоянии нервного перенапряжения, что притупляло моё мышление, и вызывало симптомы страха.

-Я не имею в виду такси. Такси – это как раз по части фирмы. А у меня, сам знаешь, никогда ни на чём свет клином не сходится. А вот и чайник вскипел!

Мы сидели за столом, покрытым малиновой скатертью. Перед нами стояли фарфоровые чайные чашки на блюдцах, в них – ложки, а посреди стола – сахарница и большая тарелка сэндвичей.

Андрей с удовольствием прихлебнул из чашки индонезийского чаю, и сказал:

-Есть у меня друзья, Миша. Два брата-акробата. Ребята толковые, но со своими странностями: они отшельники. Предпочитают жить в лесу, причём не только жить, но и работать. И прямо там, не выходя из леса, они организовали предприятие. В условиях семейного подряда.

-И какова моя роль в их семейном бизнесе? – спросил я. Не просто так же Андрей будет мне рассказывать об этих братьях.

-Твоя роль в этом бизнесе – довольно-таки важная. Будешь, не больше, не меньше, коммерческим директором малого предприятия. Осуществлять механизм снабжения и сбыта. Поставлять сырьё предприятию. Доставлять продукцию западному партнёру. С этим партнёром я сотрудничаю уже полгода. До сегодняшнего дня его снабженцы сами выполняли ту работу, которую теперь предстоит выполнять тебе. А теперь наш основной рынок – это Финляндия. Теперь, когда у нас появляется такой ценный сотрудник, как ты, Миша. Ну, а затем ты, как коммерческий директор, наладишь свои каналы, рынки сбыта… Сам понимаешь. Всё в наших руках. И в твоих в том числе.

-Я что-то не совсем понимаю, о чём речь – ответил я.

-А речь вот о чём, Фокс. Продукция, которую производят эти ребята, не одобряется стражами закона, но зато пользуется большим спросом у населения; ну, а спрос, как известно, рождает предложение. В народе этот продукт очень любят, и очень щедро за него платят. Это вам не гербалайф!

-То есть, это что? Наркотики? – опешил я, потому что к такому повороту дела я был, мягко говоря, не готов. Конечно, раньше – впрочем, совсем не так давно, мне приходилось иметь дело с наркотой, но чтобы уж в таких масштабах…

-Нет, Михайло, это не совсем наркотики – Андрей прихлебнул чаю, и достал из кармана маленький целлофановый пакетик, карточку для телефона-автомата, лезвие и стеклянную трубочку. – Наркотики – это немножко другое!

Андрей раскрыл пакетик, и высыпал его содержимое – белый, мелкокристаллический порошок, напоминающий муку – на карточку.

-Наркотики – это гашиш, или героин твой вонючий, от которых мозги расползаются, и весь мир становится – Андрей саркастически ухмыльнулся – дурной и нереальный. Что, в нормальном измерении стал бы маленький сыночек тушить хапцы об материнские соски?

-И к чему ты мне всё это говоришь?

-А к тому, чтобы ты ощутил разницу. Дурь – это то, что мозги затемняет.

При этом Андрей орудовал лезвием, размельчая комки порошка, и собирая его в две аккуратные полосочки.

-А вот это – наоборот, просветляет! – продолжал он. – Это не наркота! Это стимулятор. Допинг, иными словами.

Андрей взял стеклянную трубочку, и втянул одну «полосочку» в ноздрю.

-Что ты вообще знаешь об амфетамине? – он запрокинул голову, зажимая пальцем ту ноздрю, в которую только что «занюхал». При этом он внезапно оживился, на лице проступил румянец, а зрачки расширились.

-Уж так устроена человеческая натура – даже говорить Андрей стал оживлённее – что наш ленивый мозг работает всего-то навсего на два-три процента. Амфетамин освобождает наши спящие ресурсы! Он даёт бодрость и вдохновение, заставляя наше дремучее сознание работать, ну, пусть не на все сто, но, по крайней мере, на двадцать процентов. И тогда то, что было для тебя тёмный лес, становится ясно, как белый день, потому что твой ум просыпается. Амфетамин снимает усталость, излечивает депрессию, разгоняет сон, и открывает доступ к самым скрытым резервам психики. Просто некоторые люди не умеют им пользоваться. Нагрузятся до одурения, и исступлённо прыгают под грохот децибел. Оттого и тупеют ещё больше, хотя им и так уже тупеть некуда. И так тупые, как жопа. И вот, из-за этих ублюдков тупоголовых наш товар и не пользуется особой любовью властей. Что у нас в Эстонии, что у них в Финляндии. Зато пользуется любовью у народа! На – и он протянул мне стеклянную трубку.

-Нет, Андрей, не хочу – робко ответил я.

-Да что ты, как целка, ломаешься? – в голосе Андрея звучали нотки раздражения. Он взял карточку, лезвием смахнул с неё весь порошок мне в чай, и размешал его ложкой. –Ты что чаёк-то не пьёшь? – ухмыльнулся он. – Ты пей, давай!

-Может, не стоит? – осторожно возразил я. – У меня и так особая программа, диета, и всё такое…

-Если есть голова на плечах, эта фигня ничего тебе не сделает. А если нет – тебе и с бутылки пива колпак сорвёт. Но всё-таки лучше знать, с чем имеешь дело. Так что пей – добавил он уже более убедительно, и я выпил.

Так и состоялось моё знакомство с амфетамином. Тот «чай» меня действительно взбодрил, появилось ощущение лёгкости, ясности, уверенности; желание размышлять, общаться. Всю ночь мы с Андреем говорили – на темы философии, политики, религии, литературы. Обсуждали всё, что угодно – начиная от криминальной хроники, и заканчивая научными спорами о том, какое учение является более продуктивным – экзистенциализм или постпозитивизм. Заодно было единогласно принято соглашение о моей новой работе, если так можно выразиться, по совместительству, в этом самом «малом предприятии».

 

Осень 1997 г – весна 1999 г.

Я приступил к работе уже буквально на следующий день. Она включала в себя несколько этапов. Сначала я одевался туристом – ни дать, ни взять, рыбак-охотник! И отправлялся в лес под Пайде, с полным рюкзаком ингредиентов для нужд производства. Ничего противозаконного в этом не было – этого добра можно купить в любой аптеке без рецепта, в любом магазине химреактивов. Другое дело, обнаружив всё это вместе, можно вызвать нехорошие подозрения. Но, на счастье, меня никто и никогда не проверял. Очевидно, у меня и в самом деле вид такой придурковатый, что никому даже и в голову не могло прийти, чем на самом деле наполнен мой рюкзак.

А из леса я возвращался с полным рюкзаком готовой продукции. При нормальном, бесперебойном действии механизма, фабрика производила по килограмму в день. Так что раз в неделю я возвращался оттуда с товаром, стоимостью оптом порядка двух-трёхсот тысяч, а в розницу - не меньше миллиона крон. Порошок был уже расфасован в герметичные пакеты, по килограмму в каждом. С этими пакетами я направлялся в нашу шиномонтажку. Там я снимал со своего «Москвича» все колёса, включая запаску, вскрывал их, распарывал камеры, и помещал в них товар, после чего наполнял их вместо воздуха резиновой стружкой, перемешанной с «Макрофлексом», эту смесь обильно поливал соляркой – чтобы ни одна собака не смогла учуять запах содержимого. После чего камеры заклеивались, и ставились обратно. На таком, полностью экипированном, автомобиле мне предстоял рейс в Хельсинки. С документами у меня проблем не было – по советскому паспорту я тут же вскоре получил паспорт гражданина Эстонии, а вызов мне организовали уже сами Андрей и его компаньон по ту сторону залива. И, что самое удивительное, за всё время я ни разу не вызывал подозрений ни у полицейских, ни у таможенников. Или в самом деле у Андрея и его компании было уже всё куплено?

С парома я отправлялся в пригород Хельсинки, где на автобусной станции меня встречал Пауль. Это было всё, что я о нём знал. Может, его звали и по-другому, по крайней мере, мне он представился так, и так же мы его называли с Андреем в разговорах между собой.

А с Паулем мы отправлялись в гараж – причём каждый раз в разные места. Там мы разбортировали колёса, извлекали товар. Его тут же проверяли и взвешивали, а на мою машину устанавливали новые колёса. Оттуда направлялись в офис – тоже каждый раз на новое место, где Пауль через интернет-банк делал перевод на валютный счёт швейцарского банка. И хоть этот счёт был зарегистрирован на какую-то женщину, фактически им распоряжался, конечно же, Андрей. После этого Пауль давал мне какую-то бумагу, которую я должен был передать Андрею. Что было в этих зашифрованных посланиях – я не мог разобрать, как ни силился.

После этого в Финляндии мне было уже делать нечего. Если только так, ради спортивного интереса, покататься по окрестностям Хельсинки на правах автотуриста. Но мне было по большей части не до этого. Меня ждал уже заранее оплаченный паром, а из Таллинна вскоре вновь предстояло ехать в Пайде с новой партией сырья.

После нескольких таких поездок, Андрей сказал мне, что я ему уже больше не должник. А там я и сам уже начал получать гонорары за свои рейсы. Дальше – больше, дело пошло, и впоследствии Пауль познакомил меня со своим другом Эдгаром из Стокгольма, в результате чего география моих вояжей несколько расширилась. К Паулю я наведывался раз в две недели, к Эдгару – в среднем раз в месяц.

Мои поездки за границу никак не мешали моей работе в такси. А работа таксиста, как известно, всегда идёт рука об руку с древнейшим бизнесом. Что сыграло на руку и моей работе по совместительству – ведь при определённых обстоятельствах, амфетамин стимулирует сексуальную активность, особенно у женщин. Поэтому нашлись несколько таких «мадам», которые охотно соглашались с тем, чтобы их подопечные девушки стимулировали свою успешную работу. Я же, в свою очередь, делал такой мадам выгодное предложение. Причём сдавал только оптом – не меньше килограмма зараз. Кто был не в состоянии сделать такую покупку, те меня не интересовали. Это была, значит, уже не фирма интимных услуг, а жалкий притон, в котором девицы оседали лишь от беспросветной нищеты, вызванной безработицей, и, стало быть, совершенно не были заинтересованы в своей работе. Для меня представляли интерес совсем другие – изысканные обиталища разврата, предоставляющие свои услуги богатым, пресыщенным толстосумам, готовым щедро платить за особо пикантные наслаждения, да и девушки там работали вовсе не ради куска хлеба – это были проститутки по призванию, глубоко порочные мегеры, наделённые поистине извращённой сексуальной фантазией. Именно с такими «мадам» водил знакомство Андрей – ещё со времён Чингисхана. Поскольку все мои шаги в этом бизнесе я неизменно согласовывал с Андреем - именно он был гарантом моей безопасности, ведь возил я туда не хлеб, не конфеты, и даже не водку.

В Таллинне я снабжал «любовным эликсиром» два борделя, ещё было два в Пярну (летом туда приходилось мотаться постоянно, фабрика не успевала удовлетворять все запросы), и один – в Нарве. Там, правда, было исключение – бордель был не элитно-пикантным, а напротив, третьеразрядным вертепом. Поскольку вся местная элита, если нуждалась в интимных услугах, то получала их в своих лежбищах, а кроме того, там были свои бароны, перед которыми не сильно хотелось светиться. Зато в том вертепе поголовно все девчонки, что называется, «торчали» на «фене», туда же за своим «кайфом» наведывались и шлюшки из других таких же гадюжников. А впрочем, если в Таллинне и в Пярну клиентуру подбирал я сам, а Андрей лишь «давал добро» после нашего с ним собеседования, то нарвская «шарашка» была уже его инициативой.

Вот так я и жил – ездил на «Москвиче», возил то людей, то товар. Занимался в «качалке», посещал тренировки Фёдора, художественную самодеятельность. За некоторое время «активной работы» я, что называется, «поднялся» – купил себе однокомнатную квартиру в центре города, на улице Рави, и гараж прямо под моими окнами. Хоть и записано было всё на подставных лиц – чтоб не вызвать подозрений. Может, конечно, Андрей и надуривал меня – если учесть себестоимость товара, который я, рискуя всем, чем только можно, перевозил прямо с подпольного завода, да через границу, и его реализационную оптовую цену там, за кордоном. Но меня это мало волновало – я и так жил вполне безбедно. На жизнь мне, во всяком случае, хватало, да я и неприхотлив по натуре. Для всех же остальных я был «всего лишь» скромным шофёром…

Теперь я мог себя уважать. Я считал себя человеком, мужчиной, личностью, твёрдо стоящим на ногах и знающим себе цену. Со старым было бесповоротно покончено. Раз и навсегда. Теперь Черногорский мёртв, и уже никогда не воскреснет. Единственное, чего мне катастрофически не хватало – это любви. Рядом со мной не было никого, как впрочем, и не было никогда.

Но вот, в один прекрасный день – уже в мае 99-го…

Вечером, после работы, тренировок и снова работы – я сидел дома и смотрел по телевизору какой-то детектив – кажется, «Улицы разбитых фонарей», когда вдруг услышал резкий звонок в дверь. Кто-то неистово нажимал кнопку звонка и долго не отпускал её, затем нажимал вновь.

Я недовольно пробурчал себе под нос:

-Кого ещё чёрт принёс в двенадцатом часу?

А, открыв дверь, я непроизвольно похолодел, и вновь почувствовал себя ничтожеством, все свои усилия – тщетными, а всю свою жизнь – нелепой бессмыслицей.

На пороге стояла Марина Романова.

-Привет, Черногорский! – сказала она.

Если бы я мог видеть себя со стороны! У меня в глазах потемнело, а сам я побледнел, чувствуя, как кровь отливает ото всего тела, и силы меня покидают, уносясь в преисподнюю. Тем не менее, я собрал всю свою волю, чтобы держать себя в руках, и ничем не выдавать своего замешательства.

-Девушка, вы ошиблись! – сказал я, внутренне негодуя на себя – до чего же робким и нерешительным показался мне мой голос. Но у меня во рту пересохло, и я ничего не мог с собой поделать. – Здесь такой не живёт!

-Лечить ты будешь своего Андрюшеньку! – нагло сказала она, и, толкнув меня, зашла в квартиру. От изумления я отшатнулся.

-Да-а – проговорила она, осматриваясь по сторонам.

-Чего тебе от меня надо? – я старался, чтобы мой голос звучал как можно более ровно. И вообще, по крайней мере, внешне, я старался сохранять спокойствие и невозмутимость.

-Чего, чего – презрительно фыркнула Марина. – Да вот, пришла на тебя посмотреть, Мишенька. Смотрю, ты хорошо устроился – квартира, мебель, телевизор…

-Убирайся вон отсюда, пьяная тварь! – прикрикнул я и открыл дверь – Иначе я сам тебя вышвырну, как ссаную фуфайку!

-Ой, какие мы нервные стали! Миша, да неужели? Как ты меня боишься, прямо, как огня! Ты ведь от меня прятался все эти два года! Но я захотела – и я тебя нашла, а ты мне говоришь «убирайся»! Ты хочешь, чтобы было хуже? Чтобы мы с тобой уже разговаривали по-другому? Хочешь проблем для себя и для своего Андрюшеньки?

-Я сейчас позвоню ноль-три, и тебя заберут в психушку. Пусть они разбирают твои эти бредни!

-Меня как заберут, так сразу и отпустят. Проблемы будут не у меня – у тебя.

Я в замешательстве кинулся к тумбочке с телефоном.

-Андрюшеньке звонишь? Сам боишься? Ну-ну… Ты по жизни трус. Сам шагу ступить боишься. Тебе всё надо, чтобы кто-то за ручку вёл. То мама, то Андрюшенька.

Я раздражённо швырнул телефон на тахту. Затем подошёл к серванту, на котором стоял магнитофон, и включил его на запись, после чего вернулся в коридор.

-Что тебе от меня надо, стерва? – злобно прошипел я.

-Это я-то стерва? Да это ты, Мишенька, гад ползучий. Я и пришла посмотреть в твои бесстыжие глазки, как ты тут живёшь и думаешь, что все про всё забыли. Смотрю, ты рожу поменял. Прямо, как Майкл Джексон – операцию сделал! Я уже давно об этом знала! Ты ведь ещё за Наташенькой бегал, всё купить её хотел своими сраными подарочками. А она тебя отшила, как чмошника, да и обосрала с ног до головы, как лоха. Мне ведь Муратик всё про тебя рассказал. И ещё знаю, был у тебя дружок такой – Вовочка, который Вальтер. Я ведь тоже, Мишенька, не дура!

-Вот что, девочка, у меня нет ни времени, ни желания слушать твой пьяный трёп.

-Да нет, Мишенька, я уже не девочка. Это тогда, три года назад, я была маленькой, глупенькой девочкой. Потому и связалась с тобой, маленьким мерзким мальчиком. Была б я тогда чуть старше да чуть умнее, разве я хоть посмотрела бы в твою сторону? А ты, смотрю, отъелся – вон какой теперь румяный! Мышцы, смотрю, опять накачал! А стоять за себя как не умел, так и не умеешь. Так что смотри – прижмёт тебя твой Андрюшенька, опять так же быстро исхудаешь, осунешься, и будешь шарахаться ото всех и ото вся. Ты сейчас уже от меня шарахаешься! – злорадно выкрикнула она, приблизившись ко мне и вытаращив на меня свои жёлтые, как у козы, глаза. – Потому что ты меня боишься!

-С чего это мне тебя бояться? – презрительно усмехнулся я. – Что ты вообще можешь мне сделать?

-Я могу сделать всё, что угодно! – выкрикнула она. – И ты никогда не знаешь, что я могу! Я непредсказуема! Я люблю делать говно людям, и получать от этого удовольствие. А тебе – в особенности. Ты что, забыл про джип? Ты думаешь, я это так тебе оставлю?

-Вот что – перебил её я. – Если ты такая крутая, то не шипи тут, как змея, а говори, чего тебе здесь надо, и что там у тебя за проблемы. Всё, на что ты способна – это переспать с каким-нибудь алкашом, и попросить, чтоб они своей кодлой набили мне морду. Да в гробу я их всех видал! У них у самих тогда будут проблемы. И у тебя, вместе с ними, тоже.

-Нет, Мишенька. Тут не алкаши, тут мафия. Я уже давно за тобой слежу. И сам ты круто лоханулся. Да ты по жизни лох.

-Ты пришла сюда меня оскорблять?

-Нет, не оскорблять, Мишенька. А ты красивый мальчик, хорошо выглядишь, удобно устроился. Наверное, у Андрюшеньки хорошо отсасываешь, раз он даже морду тебе поменял. Лучше б он тебе пол сменил, да ты ведь заканючишь: «Андрюшенька, женись на мне!» Дурак твой Андрюшенька! Твоё идеальное место – быть мальчиком-любимчиком у какого-нибудь богатого гомика. Будешь жить, как у Христа за пазухой. Мышцы качать, на яхте кататься, жрать, как король, и думать, что ты настоящий мужчина. И на полном содержании. Потому что ты, если сам чем-нибудь займёшься, то обязательно лоханёшься.

-Знаешь, что? – рявкнул я. – За гомиков и за сосание можно и по роже схлопотать. У меня есть работа. И я с ней пока что справляюсь, и содержу себя сам.

-Какая работа – такси? Да нет, Мишенька, не держи меня за дуру. Уже очень многие люди знают, что ты только для виду таксист.

-И кто же я, по мнению этих очень многих людей?

-Ой, Мишенька, не надо притворяться глупеньким. Ты занимаешься наркотой, и занимаешься уже давно. Распространяешь ты её по борделям, и видишь – уже даже я об этом знаю. А теперь я ещё пораздвигаю ножки, и узнаю – кому бы это было интересно. Кто увидит в этом тему. Например, те ребята с джипчиком. Так что думай, Мишенька. Ещё Игорёк о тебе вспоминал. Вместе с мамой и Петриком.

-Ты можешь раздвигать ноги где угодно, твой гнилой трёп никто слушать не будет. А встречу с Андреем я могу тебе устроить. А там глядишь – и с ребятами поговоришь. Только не с теми, кто на этой голимой таратайке катался, а с другими. Кто этих козлов посадил на попу ровно.

-Нет, Мишенька. Мы сделаем так, что ты Андрюшеньке ничего не скажешь. Ты теперь будешь делать так, как я скажу. Ты мне поможешь вломить Андрюшеньку. А сам ты будешь нам нужен. Знаешь, зачем! – с ненавистью выдохнула она. – Ну, всё. Пока, мальчик! А то, я смотрю, ты устал. Я приду в пятницу, и мы с тобой поговорим. Смотри, будь дома, чтоб мне не пришлось тебя долго искать. А то я приду уже не одна!

И она ушла, громко хлопнув дверью.

Только после этого я взял мобильный телефон, по которому я держал связь с Андреем. За последние полгода я приобрёл себе несколько допотопных мобильников и карт разговорного времени. С одного я держал связь с родителями, с другого – с Андреем, с третьего – звонил по работе да по знакомым, с четвёртого – по бизнесу. Почему предпочитал именно допотопные – потому что по ним невозможно определить местонахождение, а вопрос престижа меня интересовал меньше всего. Номера я периодически менял – благо дело, для этого достаточно было лишь купить карту в любой будке. С подключением у меня номер был один-единственный, и тот закрыт два года назад. Зачем мне лишний раз где-то светиться? Моих номеров никто не знал – кого мне надо, я всегда мог найти сам, а во мне вряд ли кто когда экстренно нуждался. Единственный аппарат, который был всегда включён и в связи – это «номер два», то бишь тот, по которому я говорил сейчас.

-Андрей? Надо поговорить. Заедь ко мне, или хочешь, я сам к тебе заеду.

-Сейчас буду – сдержанно ответил Андрей, очевидно, поняв по голосу, что у меня произошло что-то из ряда вон выходящее.

Андрей приехал через пятнадцать минут.

-Ты чего это такой взвинченный, Мишка? Никак, с Анжелой пообщался! Ты хоть в зеркало на себя посмотри! – он вопросительно смотрел на меня, и при этом улыбался.

-Неверно – вздохнул я – но ход мыслей мне нравится. Тут я совсем с другой девушкой беседовал. С Мариной. Она только что была здесь.

-Занятно, занятно – покачал головой Андрей. – Девочке до сих пор неймётся. Ну, а ты что так от этого раскис? Нервные клетки ведь не восстанавливаются! Хочешь опять по-прежнему?

-Нет, не хочу – брезгливо сморщился я. – Я убью эту Марину!

Андрей рассмеялся.

-Неужели эта Марина так мешает тебе жить, что тебе прямо необходимо её физическое устранение? Мараться об такую вошь… Убивают тех, кто стоит на пути – их просто убирают с дороги, как ненужную преграду. Но Марина… Смех и грех!

-Кому смех, а кому и не до смеха – с горечью сказал я. – Слушай кассету!

Андрей плюхнулся в кресло. Мне же на месте не сиделось.

-Поставь на паузу – сказал он. – И давай закинемся. Это успокоит твои нервы, и даст нам возможность всё осмыслить, и прийти к нужному решению.

Я согласно кивнул.

-У тебя дома есть заначка?

До того момента я, хоть и активно занимался реализацией «белого», сам баловался только изредка, на пару с Андреем, когда хотелось, что называется, забить на всё, и потусоваться, как в старые добрые времена. Для таких случаев «заначки» у меня были. Я залез в платяной шкаф, достал оттуда упаковку с надписью «средство для истребления моли», и протянул её Андрею. Он ловким, привычным жестом сделал две «полосочки», и свернул трубочкой стокроновую купюру.

-На, «взрывай» - и он протянул мне «трубу».

Мы «закинулись», и некоторое время сидели молча, потирая ноздри в ожидании «прихода», то есть поступления вещества в кровь. Ощутив прилив бодрости и «просветление» мозга, жажду интеллектуальной деятельности и состояние «повышенной готовности» мыслить и принимать решения, Андрей сделал жест рукой: включай дальше.

Он сидел, напряжённо вслушиваясь в магнитофонную запись.

-Что я тебе могу сказать – начал он, прослушав плёнку. – Ну, во-первых, Марина дура дурой.

-Америку открыл – хмыкнул я. – Да только глупость хуже воровства!

-Было б у неё в самом деле что-то на уме, она б сидела, как в засаде, и ждала удобного момента. А ей просто неймётся, да и язык чешется. Ах, какая крутая! Вот она и выложила всё, что ей известно. И теперь рассчитывает на то, что сможет тебя запугать, и заставить выполнять какие-то её условия. Причём она так и не сказала, чего вообще ей от тебя надо.

-Блефует – предположил я. – Пошли, в ларёк сходим, лимонада купим, или кваса, что ли…

-Да нет, не то, что блефует. Она просто сама не знает, чего хочет, вот потому и не говорит – сказал Андрей, поднимаясь с кресла. – Что-то, где-то, она краешком уха слышала, а вот что и где – это уже вопрос… Это уже ты должен знать – откуда ветер дует.

-Хочешь сказать – я сам стану хвастаться тем, что она мне тут заявила? – процедил я, когда мы направились к ларьку. – Извини, я ещё не совсем рехнулся.

-Тогда не задавай таких наивных вопросов – спокойно ответил Андрей, рассеянно глядя в другую сторону. – В том случае мы бы вообще с тобой не разговаривали.

-Ладно, замнём пока тему – сказал я, открывая пачку «Кэмела». Вообще-то последние полтора года, как устроился к Андрею, я почти не курил и очень редко прикладывался к рюмке, но этот день стал исключением…

-Что – на измену пробирает? – усмехнулся он.

-Да ладно тебе! – запальчиво возразил я. – Прикинь: молодой пацан задолжал чего-то дилерам. То ли дури в долг набрал, то ли чего накосорезил. А капусты нет, отдавать ему нечем, а там уже и счётчиком попахивает. Ну, они его и подписали: будешь отрабатывать. Барыгой, типа.

Андрей рассмеялся.

-Стиральный порошок всучили на реализацию, сказали: кокс. И попробуй, докажи, что это не кокс! – закончил он.

-Да нет, там было кое-что покруче! Не знаю, что они ему там впарили – может, штукатурки со стен наскребли, да с аспирином смешали, но он был уверен, что это герыч.

-Ну, вот ещё! На этих наркоманов, да ещё медикаменты переводить, а в это время кто-то от простуды помирает! Зачем на аспирин тратиться, когда в общественных сортирах хлорки полно!

-Вот найди его этих архаровцев, да и поделись с ними своим рецептом. Короче, этому малолетке самому в первый раз идти барыжить стрёмно. Решил для храбрости поддать. Выпил рюмку водки, запил бутылкой пива – и море по колено.

Тем временем мы подошли к ларьку.

-Два «Спрайта» и «Саку Оригинал» - заказал я. – Ты пиво будешь?

Андрей отрицательно помотал головой.

-Короче, идёт этот клоун по Старому городу. А время ночь, вся шушера на улицы повылазила. Кому кривого обчистить, кому у бабы сумку дёрнуть, кому так, постебаться…

-Вот тебя на разговор пробило! – мрачно подметил Андрей.

-А наш местный Пабло Эскобар ходит, до всех достаёт, и орёт на всю улицу: «Кому героин, кому героин!». Менты мимо идут – на него вообще ноль внимания.

-Ну у тебя и клиентура! Воры тебе такую байку, что ли, задвинули?

-Да не воры, там мент один. Короче, зимой было дело. Решили два друга в соседнем подъезде хату вставить. Перед таким ответственным делом, естественно, приняли для храбрости, и заодно косячком отполировали. Один взял топор, и отправился дверь ломать. То ли на седьмой этаж, то ли на восьмой… А другому говорит: ты у подъезда на шухере постой, если что – свисти.

-Слушай, Миша… Почему ты не Кивинов? Тебе только в журнале детективы писать, на фиг тебе это такси сдалось?

-В общем, этот дятел долбит – гром стоит на всю округу. А второй у подъезда стоит, мёрзнет. Тут менты подъезжают – этот начинает «Мурку» насвистывать. Мент из машины выходит, спрашивает: «Ты чего тут делаешь?» - «На шухере стою!»

-И где ты таких ментов цепляешь – смеялся Андрей.

Так, за шутками-прибаутками, мы добрались обратно до моего дома.

-Ладно, шутки шутками - Андрей внезапно посерьёзнел – давай поговорим о деле. Откуда утечка?

Я напряжённо задумался.

-У тебя свои какие-то подозрения есть?

-Я могу предполагать, но в первую очередь - твои доводы. Ты же с клиентурой непосредственно работаешь. Давай посмотрим с другой стороны – он выразительно выставил вперёд указательный палец. – На мой счёт она выдвинула только гипотенузу.

То есть – не катит. – Андрей нарочито играл словами. - Ничего конкретного ей не известно. С твоей работой – та же история. Ни о фабрике, ни о партнёрах – ни слова. Только одни бордели. Значит, оттуда и пляшем.

-Из них у меня вариант только один – твоя старая знакомая, кстати, Наташина подруга.

-Дианка, что ли? – переспросил Андрей. – Я не думаю, что она уж настолько обезбашенная. Хотя и не шибко умная, но зато хитрая.

-Это верно – согласился я. – Всё хотела узнать побольше, выведать, откуда дровишки. Я и так ей сдавал по полтиннику за кило, ей, видать, ещё дешевле хотелось. Ну, я ей тогда Хазанова припомнил.

-Какого ещё Хазанова? – не понял Андрей.

-Артист такой – Геннадий Хазанов. Есть у него хохма такая: жильцы какого-то переулка пишут жалобу на своего начальника ЖЭКа. То в райком, то в Моссовет, потом в ЦК КПСС, а там уже вообще в ООН. На все письма приходит ответ: «Жильцам от начальника ЖЭКа…» Вот, как начала она крутить, да всякие вопросы задавать, так я ей и ответил – жильцам от начальника ЖЭКа. Только без глупостей, а то у нас есть и свой ЦК, и свой архипелаг ГУЛАГ…

-Запарил ты бедной девчонке мозги. И что, ты думаешь, что из жадности, или из любопытства, эта девушка взяла, да и стала пробивать – где ты достаёшь её подружкам «радость гоблина».

-Тем более, она и сама травится. Нет, тут не из жадности. Ну, допустим. Самый тупой вариант, для неё идеальный. Узнаёт она через кого-то, где я достаю, в обход меня договаривается с ними, меня отшивает и берёт у них, скажем, за сороковник. Итого десятку с граммофона она ложит себе в карман. Но, с другой стороны, чем она рискует за эту грёбанную десятку? Тем, что всю её шарашку выпотрошат, к чёртовой матери, а сама она отправится на субботник, откуда она если и вернётся, то искалеченной, изувеченной, и с такими долгами, которые ей до пенсии не расхлебать.

-Да, те братки с этим сурово. Но в этом случае и тебя бы мимо не прошли…

-Отмазался бы. Не впервой. Она бы, чем доказала, что это я? Моё дело маленькое, я таксист, а если бы наехали, я тебе бы позвонил…

-Ладно, это всё общий трёп – подвёл черту Андрей. – К чему ты это клонишь?

-Да всё к тому же, что тут не корысти ради, а чисто всё по дурости. Что та же самая Диана могла по пьяни растрепать об этом Наташе…

-А что Наташа? У неё муж, ребёнок, своих забот по горло. Ей не до этого.

-А что, разве семейное положение не позволяет общаться со старыми знакомыми?

-Смотря, с какими знакомыми – рассудил Андрей. – Ты бы пустил жену на пьянку с мадам и их подружками?

-Ну, не трахаться же они там будут – возразил я. – Уж если жить вместе, то надо доверять друг другу…

-Это ты так считаешь. А её Славик, только за то, что она бы ему сказала, что пошла в гости к Диане, заехал бы ей в глаз.

-Ладно – вздохнул я. – Значит, вариант Дианы и Наташи отпадает. Кто тогда? Ведь не могла же она сама меня вычислить!

-Насчёт Дианки я вариант пробью, не парься – успокоил Андрей. – Хотя у меня есть ещё кое-какие предположения.

-Какие же? – осторожно спросил я.

-Райго Петс, он же Женя Лаптев. Занимается примерно тем же, чем и ты. Но только в отличие от тебя, он, по видимому, решил меня серьёзно кинуть. Проблема его только в одном – он не знает, с какого боку подойти. А у него уже фундамент подготовлен. Пару лет назад он варился в одном котле с теми же самыми братьями, а я его оттуда вызволил, на некоторое время сказал: исчезни! А полгода тому назад я устроил его в фирму, как и тебя. Только он работает под чужим именем, и на чужой машине. А своя у него знаешь, какая? Красный «Москвич»!

-И как же этот Райго, или Женя, или кто он там… Как он мог выйти на Марину?

-Как, как… Как проститутки с таксистами знакомятся? Могло быть гораздо проще: запасла тебя Марина, взяла такси, сказала: шеф, давай, за той машиной.

-Как она меня запасла? – возмутился я. – После операции…

-А кто тебя, милый мой, отправлял к Наташе? – резко развернулся Андрей. - Какого чёрта, спрашивается, ты вообще светил, что это ты? Ладно, Анжела. Всё равно бы узнала, хотя я и здесь тебя совершенно не понимаю. Но ведь насчёт Наташи, я же говорил тебе: не лезь туда, забудь, это будет для тебя очередная Полина! Вот и получил приключений на свою шею! А твои похождения с Вальтером и Пеликаном? Откуда мне знать, что ты там по пьяни натрепал?

-Вальтер о прошлом ничего не знал, а Пеликан – тем более.

-Уверен? А ты уверен, что та же Наташа ничего им об этом не сказала? – напирал Андрей.

В меня закрался тот же самый червячок страха, что и в детстве. Меня глодали сомнения в самом себе, к которым вдобавок примешивалось уже и чувство вины перед Андреем. Он мне дал новое лицо, новое имя, новую жизнь – а я его так по-идиотски подставил! И хоть умом я понимал, что если бы это было на сто процентов так, то после этого, чёрта с два бы Андрей пристроил меня в свою фирму и в свой бизнес – но внутри я всё равно чувствовал себя виноватым.

-Нет. Не уверен – прошептал я, опустив глаза и покраснев.

-Зато я уверен – Андрей сменил тон. – Нам и в самом деле не стоило тогда видеться, но что, мне бросать тебя, что ли, на полдороги?

-Когда ты вложил в меня такую кучу денег – добавил я.

-Деньги тут ни при чём – безапелляционно отклонил он. – И всё же, меня крайне интересовало, с чего ты начнёшь свою новую жизнь. И ты начал её с того, что пошёл извиняться за своё прошлое, и пытаться его переделать. Вот твоё прошлое тебя само и достало. Скажи спасибо, что я вовремя предупредил. Чтоб не зашла твоя игра слишком далеко. Всё ты растрепал. И Наташе, и Вальтеру. Но Наташа дала обет молчания, и она сдержит его – иначе я не я, и она не она. А Вальтер считает, что всё это твои сказки, а потому он и не особенно вникал.

-А откуда Маринка тогда про Вальтера знает? Вообще, как она узнала, что это я?

-Фокс, хочешь честно? Моя версия элементарно проста. Была Маринка у Наташи, потрепались они просто, как старые подруги. Ляпнула она ей про какого-то Мишу, даже и не уточняя, о ком идёт речь. Похвасталась – какое он внимание к ней проявляет, какие подарки дарит, просто так, за здорово живёшь. А потом Маринка, неизвестно, каким макаром, забурилась к Пеликану. И там прознала – что это за Миша такой, который ходил к Наташе. У той свадьба на носу, а этот ей подарки дарит, и из больницы встречает с цветами и с шампанским. А если грубее выразиться – его шлют ко всем чертям, а он бегает, как зайчик. Ну, у Пеликана нашёлся какой-нибудь Карапет, уж с таким говном твоя Марина запросто общий язык найдёт. Да и порассказали ей всякой всячины про Мишу-то про этого. А ей всё это показалось удивительно знакомым. И решила – как бы на этого Мишу вблизи посмотреть! Выследила тебя. Может, уже не первый месяц тебя пасёт, просто ты про неё уже забыл. А наркота и бордели – это может быть и блеф, если, конечно, Женя не постарался. Потому что, если это он помогал ей тебя числить, то это самый худший вариант. Ну, а сегодня она набралась храбрости, и припёрлась к тебе. И ты сам себя выдал ей, со всеми потрохами. Сам раскрылся, что ты и Черногорский – одно лицо. Хотя куда как проще было развернуть её на сто восемьдесят градусов, и вышвырнуть вон. Но ты опять испугался: а вдруг ей про тебя что-то известно? А вдруг она тебе что-то сделает? Испугался – и повёлся, как лох. Как Черногорский.

Андрей, окончив свой монолог, закурил сигарку, и, вздохнув, продолжил с новой силой:

-Вот, значит так, Миша. В причинах мы с тобой разобрались, давай теперь рассмотрим следствия. Диану и Женю я беру на себя. Проведаю, что там за буря в стакане воды, и тогда скажу тебе. За них можешь не переживать. Вообще забудь даже. Ну, а Марина – уже твоя головная боль. Или что, хочешь сказать, ты с ней не справишься?

Он вопросительно смотрел на меня. Я же поднял глаза к потолку, словно стараясь прочесть с него ответ.

-По большому счёту – вздохнул Андрей – Марина тебе ничего сделать не может. Но, учитывая её натуру, в покое она тебя не оставит. Так и будет неотвязно следить за тобой, портить кровь, пускать по твоему следу всяких там хулиганов, наркоманов. Может акт вандализма совершить – квартиру поджечь, или с машиной что-то сделать. Может к родителям твоим прокатиться – она ведь знает, где они живут…

-Только этого не хватало! – простонал я.

-А самое удивительное во всей этой канители – что ей за это ничего не будет. От тюрьмы её справка из психушки спасёт, да и тебя любой мент на хрен пошлёт с такими заявами. Ребятам её – да кому она нужна, с неё и взять-то нечего! Так что, Миша, вперёд, полным ходом в 96-й! – многозначительно мигнул Андрей.

-Какой 96-й? – рассердился я. – Я сделал глупость, я за неё сполна расплатился. Я выпил до дна эту чашу, я перенёс чёрт знает, что – депрессию, истощение, астению, чуть ли не инфаркт! Но теперь у меня другая жизнь! Я теперь другой!

-У тебя и в 96-м была неплохая жизнь – парировал Андрей. – Заведующий складом, разрядник по гирям. Кровь с молоком! Любимая работа, любимая машина, спортзал, музыка, друзья, девушки… Я лишь вернул тебе то, что у тебя было тогда, и что ты в одночасье потерял. А чтобы это восстановить, понадобилось полтора года напряжённой работы над тобой – и меня, и Фёдора, и доктора Шацкого. Мирослав Евграфович который.

-На что это ты намекаешь? – мне пришлось уже занять защитную позицию.

-Да просто, я хочу тебе разъяснить одну простую истину, Фокс! Во-первых, что такое проблема? Проблема – это разница между тем, что должно происходить, и тем, что происходит на самом деле. Когда всё идёт так, как надо – тогда нет проблем. Когда не так – то, значит, есть проблема. Решить проблему – значит, приложить какие-то усилия, чтобы свести эту разницу на нет. Пока всё ясно?

-Это мне уже известно.

-Теоретически – да, но не практически. Практически же, каждая проблема имеет две стороны: объективную и субъективную. Объективная – это вид со стороны: должно быть так-то и так-то, а на деле – вон то и вот это. А субъективная – это то, как эту проблему воспринимает её субъект. То есть тот, чья это проблема. И теперь самое главное. Какова бы ни была проблема, первостепенное значение имеет не объективная её сторона, не голые факты, но субъективная. Внутреннее восприятие этой проблемы её субъектом, и психологическое воздействие на него этой проблемы. Рассмотрим конкретный пример. Объективно, голые факты – вон, Маринкина беременность и твоя заморочка с Вальтером. Сами по себе эти проблемы гроша ломаного не стоят. Но твоё субъективное восприятие этих проблем было таковым, что для тебя это стало концом света. Ты полностью фрустрировал, у тебя оказалась парализована вся нервная система, а все процессы в организме регулируются нервами. Отсюда – нарушение мыслительного процесса, расстройства сна, аппетита, координации движения, и полное физическое, психическое и умственное истощение. Потому что эту ерунду ты воспринял, как глобальную, фатальную установку, от которой стоит исходить, и на основе чего руководствоваться во всех своих проявлениях.

-То есть – начал распаляться я – ты хочешь сказать, что Маринка опять доведёт меня до этого маразма? Расстройства, истощения?

-Не доведёт – бесстрастно ответил Андрей – если ты научился управлять своей психикой. А если всё псу под хвост, и ты впрямь такой безнадёжный, то я уже ничем не смогу помочь. Маленькая собачка – до смерти щенок, а мышь – хоть в тигровой шкуре, всё равно мышь.

-Нет! Не бывать такому! – взъярился я. – Никто мне больше не посмеет мешать жить так, как мне нужно. Я убью эту Маринку, как бешеную собаку!

-И как же ты намерен это делать? – с небрежной иронией выдохнул Андрей.

-Напоить её, наркотой накачать – да и дело с концом. Грохнуть, закосить под несчастный случай, или под самоубийство…

-Как – грохнуть? – Андрею казалось, что я либо шучу, либо сам не отдаю себе отчёта в том, что я говорю. – Ты мог бы, например, её зарезать? Или забить камнями до смерти? Или что, тот же вариант, что с мамашами да с невестами? Это уже твоё самоубийство будет, а не её…

-Вряд ли – тяжело вздохнул я. – И поэтому я хочу посоветоваться с тобой. Я никогда раньше никого не убивал…

 

…Уж если человеку в своей жизни придётся хоть раз лишить жизни другого человека, то вся его собственная жизнь тем самым разделяется на две части – До и После. Как это кощунственно не звучит, но своей значимостью это событие сравнимо разве что с рождением первого ребёнка в жизни женщины – До и После Того. Как дать жизнь, или как её отнять.

И, подобно таинству брака, или рождения (хотя в наши дни все эти волнующие события перестали быть вообще событиями, стали чем-то обыденным. Сейчас создать семью или разрушить её – это то же самое, что перейти с одной стороны дороги на другую, а затем обратно) – убийство несёт в себе также великое, страшное таинство.

Самое главное, и самое сложное – это первый раз. Когда человек идёт на убийство впервые, он, вдруг осознав всю сущность предпринимаемого действия, оказывается перед огромным барьером, порой непреодолимым.

И в таком случае, следует разделить сам акт убийства на две составляющие. Первая – это цель. Вот есть человек, нужно, чтобы этого человека не было. Уже проблема: человек (читай – препятствие) не нужен, а он существует. Решение проблемы – преодолеть препятствие. Чтобы его не стало. И это есть конечная цель.

Вторая – непосредственно процедура действия. Необходимо рассматривать своё действие не как сам акт убийства (я убиваю! – и в этот момент может включиться мощный психологический барьер, и действие останется невыполненным), а как некоторое банальное действие, к которому мы прибегаем в обыденной жизни. С той лишь разницей, что вследствие завершения сего действия мы достигаем поставленной цели: мы хотели устранить преграду – вот, на нашем пути её и нет. То есть, действия, предпринимаемые в процессе убийства, должны быть адекватны нашим действиям в обычных, бытовых ситуациях. К примеру, желая кого-то отравить, мы подсыпаем ему яду. При этом установка должна быть не «я травлю того-то», а, например, «я насыпаю сахар в чай», «я готовлю фотографический раствор». В случае с огнестрельным оружием надо создать ассоциацию со стрельбой по движущимся мишеням в тире, или с какой-нибудь игровой «стрелялкой». Толкая кого-то с высоты или под колёса, необходимо вспомнить, как толкали на траву или на диван. Таким образом, убийство – не какое-нибудь особенное, но совершенно заурядное действие, и лишь результат этих действий не совсем обычный, но, тем не менее, желательный – достижение искомой цели. Кто-то мешал, а теперь не мешает.

Примерно так я себя подготавливал к убийству Марины Романовой. Но всё же так чётко всё сформулировать я смог только тогда, когда осуществил этот замысел до конца.

В тот же вечер мы с Андреем решили, как будем действовать. Мы встретимся с Мариной, предложим ей обсудить вопрос на природе, угостим выпивкой. А чтобы она наверняка клюнула, прикинемся лохами и предложим ей денег. Мол, мы ей платим за молчание – она держит рот на замке. На такие приманки она, конечно же, клюнет, и на природу с нами поедет. А обратно мы уже приедем без неё.

… Искомое мероприятие состоялось 22 мая, в субботу. Мы с Андреем подъехали на моём «Москвиче» к Дому Быта, и я указал ему на Мурата, ошивавшегося там возле зала детских игровых автоматов. Андрей надел загодя приобретённый парик, и вышел из машины.

Затем Андрей и Мурат направились в соседний бар – для разговора. Я на «Москвиче» стоял на площадке перед тарным пунктом. После этого направились к Марине – я на машине, они на 35-м автобусе.

К Марине Андрей зашёл один – благо дело, её мать видела его первый и последний раз в жизни, и ни за что бы его не узнала, даже если в том же парике.

-Привет, Марин! – сказал он. – Меня Мурат навёл. Короче, я в курсах. Думаю, вломить нас тебе невыгодно будет. Получишь с этого удовольствие один раз, а мы тебе его предлагаем каждую неделю. Мишка за молчание согласен платить три штуки баксов. Деньги привозить буду я. Двух тебе хватит? Я тоже хочу немножко заработать, раз он такое ссыкло. Так что искать его тебе не придётся.

-Где он прячется? Мы с Игорем весь вечер его вчера караулили.

-На работе он. Он скоро освободится, тоже сюда приедет. А теперь я предлагаю съездить на природу, обмыть это дело. А заодно и от меня тебе презент. Ты не в обиде на меня?

-Да причём здесь ты, это Миша твой чмо. Короче, сейчас поедем, только я не одна. Со мной Гоша, он тоже поедет.

-Ну, давайте, собирайтесь, а я пойду, покараулю Мишку.

Перед подъездом, ожидая Романову с Шуваловым, мы молниеносно разработали план: накачать всех троих, и спровоцировать драку, создать видимость всеобщей свалки, и под эту лавочку скинуть в обрыв обоих. Потом изобразить удивление и ужас, и, якобы от страха, скрыться. Причём устроить это дело так, чтобы моё участие в драке не афишировалось, зато чтоб Мурат испытал все её прелести на собственной шкуре. А потом и заявить ему: ты ведь, Мурат, тоже с ними дрался? Хочешь теперь в тюрьму за убийство? Нет – играй по нашим правилам.

А как события разворачивались дальше – читателю уже известно. Я лишь скажу самое главное. Сперва я вырубил Маринку ударами в живот. С Шуваловым мне было делать нечего – я просто отталкивал его, никакой драки-то и не было. Одна видимость только. Увидев, что Маринка пришла в себя, и встала с бутылкой наперевес, я воспользовался этим – плюнул в лицо Шувалову, бросился на Маринку, затем нарочно споткнулся – и бутылка разбилась вдребезги об голову налетевшего на неё по инерции Гоши. После чего, я резко развернулся, и с силой толкнул их обеими руками к краю обрыва. Из-за этого она упала на него, а я, якобы обороняясь, приподнял его бессознательное тело, и толкнул в другую сторону, а ей нанёс с обеих сторон боковых по молочным железам. Она потеряла равновесие, сорвалась в обрыв, а вслед за ней туда же загремел и Шувалов.

И всё же, выходит, недооценил я этого сопляка и недоумка, этого олигофрена Тампошу. Я, вообще не воспринимая его хоть сколько-нибудь всерьёз, никак не мог предположить, что от него можно ожидать какой-либо реальной угрозы. Разве что сдуру кому-то что-то ляпнет, да и то – кто ж его слушать будет? Эти мысли меня успокаивали, и мне даже в голову не могло прийти, что же меня ожидает с его лёгкой руки. А вышло вот как.

Поскольку он засветился везде, где только мог, Козлов вышел на него сам. А, несмотря на все наши инструкции, именно Мурат вывел следствие на Андрея. А чуть позже, уже в августе, все эти мои воспоминания – от 96-го года до сегодняшнего дня, которыми я пытаюсь ответить на вопрос: почему у меня не складывается личная жизнь… Все эти подробности – эпопея с Мариной, визит к Шуваловым, истории с Наташей, Вольдемаром, и кончая этим пикником – всё станет известно Козлову, и расскажет ему всё этот долбанный Тампоша. Всё-таки надо было его убить!

… Но я отклонился от главной темы своих размышлений. Почему же у меня всё-таки никогда и ничего не получается с женщинами?

Наступил новый день. До Пярну оставалось семь километров…

 

Глава 7

Родом из детства, или Апельсин на плантациях крапивы.

 

Я, Козлов Пётр Александрович.

 

За всю свою многолетнюю биографию, я что-то не припомню такого случая, чтобы дело, которым я занимался, прямо-таки издевалось надо мной, да ещё и с такой дерзостью. Только я приобрёл кое-какие зацепки, уяснил некоторые детали, обрадовавшись случайной удаче – ведь это совершенно не моя заслуга, это мне просто повезло, что Иванцов такой идиот. Ведь, если бы он не раскудахтался в коридоре, и тем самым себя не выдал, я бы ничего и не узнал о той загадочной лужайке. Она всё и проясняет – откуда ветер дует. Попов занимался подпольным наркобизнесом, а, почуяв опасность, решил заметать следы. В результате погиб Беспалов, а вслед за ним – и остальные, кто что-либо об этом знал.

Значит, теперь надо искать каналы сбыта этого поповского товара. Через которые об этом бизнесе мог узнать, например, Шувалов, Романова, Можаев, кто ещё? Что до Лаптева, то он, скорее всего, тоже из той же кодлы. К тому же, в крови у него нашли не что-нибудь, а… Так почему бы ему и не убрать слишком много знавшего Беспалова, а потом он уже и сам оказался «слишком много знающим». Или взять Феоктистова – ведь и он тоже употребляет наркотики, хоть это ещё не доказанный факт. Какими бы они ни были – хоть «стимуляторы», типа этого проклятого амфетамина, хоть наоборот, слабительные и одуряющие, вроде опия или морфия – для меня всё одно, гадость и мерзость. И все, кто эту дрянь поглощает, и чем бы они не прикрывали своё пристрастие – всё равно наркоманы, и с моей стороны, не вызывают никакой симпатии, несмотря на либерализм нынешней морали. Но вернёмся к Феоктистову – он пропал. Бесследно исчез. Хоть и объявлен теперь уже розыск, но что с этого толку – можно годами находиться в розыске, и при этом преспокойно гулять, есть, спать, творить свои грязные делишки, и начхать на всё, вместе с этим розыском. И Феликс – сыщик, тоже мне – упустил какого-то зелёного пацана-таксиста, да кто он сам после этого? А Мишу Феоктистова теперь, видимо, ждёт участь Лаптева – ведь у Попова в команде работают профессионалы, судя по тому, как чисто ликвидировали лужайку, и убрали непрошеных гостей. Причём гости были тоже - не какие-нибудь доморощенные «бычки», а тоже профессионалы. Но и поповские орлы допустили осечку: упустили Жмерина.

А грязную работу делают дилетанты. Как все эти наезды на красном «Москвиче». Видно по почерку, что работа дилетанта. Мелкой сошки, который не знает даже, зачем, и для чего он это делает. Потому что этого ему знать не положено.

И всё-таки – кто наехал на коляску с ребёнком? Какое отношение могла иметь Катя к поповскому наркобизнесу? Или, даже если предположить, что это была месть Попову со стороны Феоктистова, ведь даже Катя сказала, что Феоктистов вполне мог учудить такое, ввиду «особенностей его психики». Но почему тогда у него алиби? На время всех остальных эпизодов, его алиби можно объяснить тем, что его фабриковал Попов – на которого Феоктистов и работал. Смешно, конечно. Какой из Феоктистова киллер? Но это отнюдь не снимает с него подозрений.

А последний случай – тот и вовсе меня шокировал. Очередная жертва – некая Евдокия Шагаева, 1934 г.р., одинокая пенсионерка. Переходила улицу Копли, бывшую Калинина, возвращаясь домой из магазина, с продуктовой сеткой, да и попала под этот «Москвич». Сбив старушку, «Москвич» тут же врезался в дерево. Там же, на месте, был задержан этот самый Корниенко, который был настолько пьян, что вообще не понимал, что происходит.

Исходя из требований специфики дела, я начал с Шагаевой. Ибо, несмотря на такое разнообразие, ещё ни одна жертва не была случайной. Значит, кому-то эта Шагаева мешала, а, скорее всего – Попову.

Итак, Шагаева, урождённая Белкина, Евдокия Митрофановна, родилась в Куйбышевской области, в 1956 году приехала в Эстонию, где и осталась на всю жизнь. В 1957-м вышла замуж, муж умер в 1991-м. Имеет двух дочерей. Старшая, Ксения, 1959 г.р., в 1984 году вышла замуж и уехала в Казань, после чего в Эстонии не появлялась, зато сама Евдокия ездила к ней почти каждый год. Младшая, Людмила, 1961 г.р., живёт в Таллинне, разведена, но носит фамилию бывшего мужа – Квасколайнен. Её муж был алкоголик, в период «горбостройки» не вылезал из ЛТП, и имел условную судимость, за хулиганство в нетрезвом виде. От этого брака у неё остался сын Альберт, восемнадцати лет от роду, уже тоже отсидевший три года, за нанесение тяжких телесных повреждений, да и сейчас он частенько попадается в руки патрулей за свои пьяные дебоши – то в Копли, то в Ласнамяе. Что ещё вызвало удивление – его род занятий. Квасколайнен учился в десятом классе вечерней школы. Хотя, как выяснилось, он там учился лишь для виду: успеваемость была крайне низкая, занятия посещались нерегулярно, больше прогулов. В школе, правда, не хулиганил. Придёт после долгого отсутствия, отсидит уроки с тупым безразличием, и опять исчезнет на неделю-две. Но здесь же была и ещё одна любопытная деталь, и заключалась она в следующем. Минувшей осенью, этот великовозрастный двухметровый болван с косой саженью в плечах, поступил в школу – основное образование (то бишь, девять классов, что соответствует прежним восьми), он получил в колонии; там от этого никуда не денешься. И когда, в свои семнадцать лет, Алик (часом не тот таинственный знакомый Лаптева?) снова сел за парту, его любящая бабушка, теперь уже почившая, завещала любимому внуку свою квартиру. Которая теперь, при нынешнем раскладе обстоятельств, стала его собственностью. Вдобавок он ещё избавился от неприятной обязанности ходить в школу, потому что, как писал Маяковский – ясно даже и ежу, что ходил он туда только из-за бабушки, а то вдруг она, чего доброго, передумает. Таким образом, получается, что единственным человеком, кому была выгодна смерть Шагаевой, был её внук, этакий примерный десятиклассник Квасколайнен.

-Чёрт знает что получается! – я раздражённо хлопнул ладонью по столу. – Наш Фредди Крюгер, оказывается, заделался киллером по найму. То поработал на Попова, теперь на этого, как его там… Ква… Ква… Квакушкина, чёрт побери!

Эта версия, однако, с самого начала казалась мне абсурдной. Вряд ли Квасколайнену пришло бы в голову пользоваться услугами наёмных убийц, а что до Корниенко, то он на такового похож не больше, чем я на Борю Моисеева, или Филиппа Киркорова. Корниенко – обыкновенный хулиган и пьяница, такой же, как и сам Квасколайнен, ещё с детства привыкший к подобному образу жизни, и до сих пор не выросший из коротких штанишек уличного мальчугана, чья стихия – улица, пьянки, драки… Но как же Корниенко, этот уличный хулиган по прозвищу Кардяй, вообще оказался за рулём этого «Москвича»? Попов – тот даже здороваться с этим Кардяем не стал бы. Слишком разного полёта птички. То же, что говорил сам Корниенко, когда его допрашивали сначала в районном отделении – сразу после того, как он протрезвел – казалось маловероятным.

-Я уже всё сказал! – заявил мне Корниенко, когда я впервые вызвал его на допрос. – Я всё сказал там, в патрульке. Мне больше нечего добавить.

-Говоришь, всё сказал? Уж больно хорошо сказал. Ничего не помню, был пьяный. Замечательно. Только меня это не касается, в каком ты был состоянии. Ответственности с тебя это не снимает.

-Я так не говорил!

-Слушай, прекрати мне тут свой детский сад! Я читал протокол допроса. В нём всего четыре слова: был пьяный, ничего не помню. Так я тебе напомню. В один прекрасный день ты нажрался, и угнал этот «Москвич». (Тот «Москвич», на котором был задержан Корниенко, оказался угнанным). Потом ты, на этом самом «Москвиче», поехал за город, на природу, заниматься своим любимым делом – бражничать. А по пьянке ты чего-то не поделил со своими собутыльниками, и недолго думая, сбросил их с обрыва. Ты, конечно, не помнишь ничего, был пьяный. Но с вами были ещё двое, и они почему-то всё помнят. Потом ты с месяц отсиживался, наверное, у какого-нибудь кореша с компьютером, и играл в «Кармагеддон». И это так тебе понравилось, что ты решил воплотить любимую игру в жизнь. Сначала ты, как всегда, нажрался, поехал в Пайде, и там сбил пешехода, шедшего по обочине. Потом на Пярнуском шоссе ты бортанул машину. Всё, как в «Кармагеддоне». Ну, а десятого числа ты снова нажрался, на сей раз отправился в Тарту, а там снёс детскую коляску. Ты, конечно, пьяный был, не помнишь ничего, да только в «Кармагеддоне» детских колясок нет, зато в тюрьме тебе это припомнят. За такие подвиги у зеков один вариант. Сам знаешь, какой.

-Что за ерунда? Какой обрыв? Какая коляска? Какой Гарбагедон? Я этот «Москвич» вообще в тот день впервые видел!

-Хватит лепетать. У меня есть свидетели по каждому твоему эпизоду. Ты и так прославился. Про тебя уже в газетах пишут.

-Не было ничего такого. Какое Тарту? Какое Пайде? Я дальше Копли нигде не бываю. Мне и там неплохо.

-Слушай, хватит косить под придурка. Ещё неделя – и переведут тебя в СИЗО, а там тебе и память освежат, и мозги вправят, и ещё кое-что.

-Бабулю сбил я. Больше ничего не было.

Он так и продолжал настаивать на той версии, которую он втирал с самого начала. Якобы он, и с ним ещё семь человек – все живут рядом – пьянствовали во дворе, на улице Нису, в двух шагах от дома Корниенко. Какие-то подростки пригнали во двор этот «Москвич», да так его там и бросили, а сами убежали. Потом, как всегда, кончилась водка, кому-то надо было идти за добавкой. Эту почётную миссию поручили Корниенко, а тот, в свою очередь, для пущей быстроты – уж больно трубы горели – решил воспользоваться «Москвичом». Благо дело, тот стоял заведённый. Но до места назначения так и не добрался – по дороге сбил бабулю, и тут же врезался в дерево. Место происшествия находилось как раз на полпути - между домом Корниенко, и домом, где на квартире торговали подпольным спиртом.

Ну, а что, если Корниенко говорит правду? Если действительно, «Москвич» был и в самом деле брошен во дворе, ещё и заведённым, да и с бензином, чуть ли не под завязку – значит, это могло быть сделано специально. Например, если именно этим «Москвичом» был сбит Можаев или Беспалов? А потом, чтобы замести следы, он и был брошен, причём с таким расчётом, что у бражничавших в том дворе оболтусов, возникла бы идея прокатиться, а такая поездка уже завершится – если и не аварией, то, по крайней мере, встречей с патрульными – уж точно. А дальше, дело в любом случае дойдёт до меня, но не только до меня – ещё и до Третьякова, и Попова. И тогда уже Попов, а заодно ещё и слабоумный Борисов, когда я их вызову на очную ставку, будут клясться и божиться, что пятый участник пикника – Корниенко. Затем найдутся какие-нибудь свидетели, которые видели его не в Пайде, так в Тарту, а то и выходящим из гаража Лаптева, а потом на его же совести окажется и Феоктистов. И всё, дело закрыто, виновник найден, к нему применят соответствующие методы, и он, хошь не хошь, признается. Во всём, что делал, и чего не делал. Да, в конце концов, если бы мне это надо было, я бы сам, прямо сейчас, выбил из него это признание. Но мне нужна правда, чёрт побери!

Его собутыльники – все семеро – на следующий день, были допрошены местными полицейскими. Все, в один голос, говорили одно и то же – что этот «Москвич» пригнали какие-то незнакомые подростки, лет по 14-15, которых они ранее не видели. Не местные – это уж точно.

Значит, Попов или кто-то из его сообщников, решил воспользоваться услугами «молодой гвардии». Как это делали Остап Бендер и Аркадий Гайдар. Но почему же тогда эти огольцы пригнали этот «Москвич» именно в тот двор? Если предположить, что в поисках подобной компании, они рыскали по окрестностям, то их бы наверняка задержали – ведущая себя столь подозрительно машина, да ещё красный «Москвич», да ещё и с таким номером – сразу бы привлёк внимание. А так как подвиги этого «Москвича» уже известны всей стране, благодаря нашим славным журналистам, то первый же, кто увидел «Москвич», сразу позвонил бы в полицию. Отсюда вывод – «пунктом доставки» был именно этот двор. Именно туда и должны были пригнать этот «Москвич». Но эти подростки, конечно же, всего не знали. Зато знал тот, кто их послал.

А раз он знал и тот двор, и его климат, и сам тот контингент – стало быть, у Попова и Корниенко есть некие общие знакомые. С подачи которых и были подписаны на сей трюк некие малолетние шалопаи – может, наркоманы, а может, просто бродяги, прибывшие в столицу в поисках счастья откуда-нибудь с Северо-Востока. И цель этой операции более чем банальна – запутать следствие. Что и получилось у них, причём весьма успешно – вместо того, чтобы работать по Попову, я сижу тут и разбираюсь с Корниенко.

Естественно, внешности этих шалопаев никто, даже приблизительно, описать не мог. Что и неудивительно – все сотрапезники Корниенко были ничуть не трезвее его самого.

Когда я встречался с Корниенко во второй раз, я решил проработать именно этот вариант – что он говорит правду, и, следовательно, ему этих подростков прислали. Сделать это мог кто-то из знакомых – либо его самого, либо его «компаньонов». Пусть даже это знакомство и было шапочным.

-Ещё раз, и по порядку – начал я. – Где ты угнал автомобиль, на котором был задержан?

-Я уже сказал – набычился тот. – Его пригнали к нам во двор какие-то малолетки. Пригнали и бросили, прямо заведённым. Я его не угонял.

-Что ещё за малолетки? Кто такие? – я не стал заострять внимание на таких юридических тонкостях, как использование заведомо чужого транспортного средства без разрешения владельца, вдобавок ещё и без прав и в пьяном виде. Раз он считает, что это не угон, то пусть так и будет. То есть, если некто угонит машину и даст мне покататься, значит, я не виноват. Оригинальный ход мыслей. Только я не за этим здесь сижу, чтобы проводить разъяснительную работу Корниенко. Такому, как он, что-то объяснять, или учить – всё равно, что слепому фонарём дорогу светить.

-Не знаю – раздражённо буркнул Корниенко. – Во всяком случае, не из нашего района. У себя в районе я всех в лицо знаю.

-Значит, говоришь, на лица у тебя память хорошая – я перевёл разговор. – Прекрасно. Сейчас я покажу тебе некоторые фотографии. Вот это кто?

Начал с Попова. Затем – Феоктистов, Беспалов, Лаптев, Можаев, Шувалов, Иванцов, Жмерин – на всё следовал один ответ: не знаю.

-Дурья твоя башка! – рассердился я. – Напряги свою единственную извилину! Тебя же подставить хотят. Списать на тебя все свои подвиги. И этот кто-то, который тебя знает, иначе ж как этот чёртовый «Москвич» не где-то, а в твоём дворе очутился? Или что, ты хочешь загреметь по всем статьям? И в первую очередь, за убийство младенца?

Но всё равно Корниенко никого не признавал. И вдруг…

-А вот эту шмару я раньше видел! – заявил он, указывая пальцем на фотографию Марины Романовой.

-И где же вы виделись? – беспристрастно-скептическим тоном спросил я.

Тот наморщился, и по лбу проступили две извилины. Очевидно, столько же у него находилось и в мозгу, и в данный момент они усиленно напрягались, дабы переварить мой вопрос. Вроде бы все буквы знакомы, а что бы эти слова значили…

-Да там, на Нису, возле остановки, был кабак с бильярдной. Она там часто шлялась. У ней хахаль где-то рядом жил.

-Кто именно, как его звали? – спросил я. Пусть уж дальше напрягает свои две извилины.

-Не помню, кто её хахаль был, кто-то из молодых. Сейчас, наверно, уже где-то за двадцать. Давно это было, лет пять назад. Теперь там уже и бильярдной-то нет. А эта дура как придёт, так нажрётся, всем подряд на шею липнет. Да я сам её трахал! Хоть и малолетка, а такая подстилка прожжённая…

-И всё-таки будет лучше, если ты вспомнишь, кто был её хахаль. Потому что это огромная разница – пойдёшь ты за одну бабулю, или за всё сразу.

Меня и самого заинтересовал этот «Маринкин бывший хахаль». Об этом таинственном субъекте я уже слышал и от Мурата, и от Лидии Романовой – матери Марины. Настораживало ещё и то, что эта Лидия в разговоре с Володей Субботиным упоминала про какого-то «прохиндея Мишку», у которого был жёлтый «Москвич». Но ведь, со слов Иванцова, и у Феоктистова был жёлтый «Москвич»! И инцидент с Романовой у него произошёл не из-за чего-нибудь – как раз из-за жёлтого «Москвича»! Но и здесь выходит определённая нестыковка. Феоктистова не признал никто из семьи Романовых, более того, никому из них он ничем не напоминает того «прохиндея». Даже близко не похож, как одиозно заявила сама Лидия Романова. Корниенко тоже не признал Феоктистова, а что до истории, поведанной Иванцовым, то вряд ли найдётся другой такой же идиот, чтобы её подтвердить.

Поэтому, насчёт этого хахаля, я решил всё-таки проведать у Лидии Романовой. А чтобы она не пудрила мне мозги своими всякими «не знаю» и «не помню», я решил применить одну бесхитростную зацепку.

Для меня и раньше не было секретом, чем промышляют её дебильные дочки. Просто по долгу службы, меня это не касалось. Я и сейчас не горел желанием мараться в этом дерьме, но теперь уже возникла необходимость - заставить эту старую, тупую и циничную мерзавку говорить.

Для этого мне вновь понадобился Феликс. Хоть он и прокололся насчет Феоктистова, на сей раз, предстояла задача куда проще. Ему предстояло «выцепить» сестёр Романовых – Свету, Оксану, Наташу или Кристину, а желательно, всех сразу, или хотя бы двух-трёх. Сперва выследить, а потом сдать мне их с поличным. Тогда мне уже будет, что предъявить этой Романовой, в ответ на её эти «не знаю». Быстро вспомнит всех, с кем спала её дочка. И перечислит мне всех поимённо, с указанием размера противогаза.

Корниенко так и оставался сидеть в арестантском доме. Уж пока ведётся следствие, и я не получу дальнейшие зацепки – предпочтительнее, чтоб он находился под рукой, во избежание излишней траты времени. Потому что, если я сразу заключу, что он виновен лишь в одном эпизоде – с Шагаевой, то насчёт всего остального, дело так и не сдвинется с мёртвой точки. А до выяснения дальнейших обстоятельств, он формально оставался подозреваемым в причастности к серии. Да и с точки зрения непосвящённого человека, показания Корниенко о каких-то неведомых подростках, яйца выеденного не стоят, и выглядят не иначе, как нелепой, скороспелой выдумкой.

Я нарочно не вызывал ни Попова, ни Борисова, хоть даже сам шеф говорил о необходимости проведения очной ставки. Я же отлично понимал, что такой шаг приведёт к фабрикованию доказательств вины Корниенко, и все подвиги красного «Москвича» свалят на него, после чего подвиги будут продолжаться, только уже без «Москвича», а сами эти «крюгеры» останутся свободны и безнаказанны. И для меня, человека, посвятившего всю свою жизнь Закону, и людям – простым мирным людям, уважающим и соблюдающим Закон, который, в свою очередь, защищает их (ибо кто ещё стоит на страже мира, добра и справедливости? Только Закон!) – подобный результат был бы равносилен позорной капитуляции. Значит, я не юрист, если позволяю так измываться над Законом! Значит, я не мужчина, если не в состоянии доказать свою правоту. Значит, вся моя жизнь прожита зря, если я не способен делать свою работу, которой отдал всю свою жизнь. Значит, я не Пётр Козлов, чёрт возьми, а жалкий неудачник, занимавший всю жизнь чужое место, и мнивший себя профессионалом. Потому что на службе у Закона дилетантам не место, так же как и в хирургии – каждая ошибка может стоить жизни, а то и не одной.

Вспомнилось громкое дело Андрея Чикатило – как по обвинению в его мерзких преступлениях, были расстреляны десятки людей, были сломаны сотни и тысячи жизней. А кровожадный мародёр продолжал убивать, и список жертв неуклонно рос. Вот что такое - дилетанты на страже Закона.

Я не имею права допустить подобного. Не имею права на ошибку. И ничто не послужит мне оправданием – ни ссылки на обстоятельства, ни всякие афоризмы, типа «человеку свойственно ошибаться». Я должен добиться правды, пусть даже ценой собственной жизни. Пусть даже Попов и Третьяков, как угодно воздействуют на моего шефа, на прокурора, да хоть на самое высокое начальство, хоть на КаПо, на управление собственной безопасности – устраивают мне отстранение от дела, отставку – я или умру, или найду убийцу любой ценой. Убийцу, или убийц. И вот тогда Попов заговорит.

Нитью, ведущей к разгадке, мне виделась вот эта связь: Корниенко-Романова. Ведь именно Марина Романова положила начало списку жертв красного «Москвича». Её, впрочем, мог убрать даже Феоктистов, если учесть инцидент с Иванцовым. Но ведь и тот инцидент не мог вырасти на пустом месте. Почему Романова оказалась именно в этом месте, и била именно этот «Москвич»? Да и Феоктистов ли то был вообще? В довершение всего, на имя Феоктистова Михаила Порфирьевича, 1974 г.р. за всю его жизнь, был зарегистрирован один-единственный автомобиль – красный «Москвич-2140», номерной знак 873FOO, приобретён им 4 августа 1997 года, прежним хозяином числился некто Арсеньев.

Я уже принял решение больше не миндальничать с Феоктистовым, и как следует «прижать» его тем, что мне стало о нём известно с лёгкой руки (вернее – с лёгкого языка) Иванцова. Только как бы не оказалось поздно. Феоктистов как в воду канул. Если он действительно «вышел из игры» вслед за Лаптевым, то это осложняет дело. Потому что одних россказней Иванцова недостаточно, даже для выяснения обстоятельств гибели Марины Романовой. Эх, Феликс, Феликс…

От Феликса поступил звонок через несколько дней, уже в двадцатых числах июля. Он умудрился «снять» сразу троих сестёр Романовых – Оксану, Наташу и Кристину. При этом он заснял их на видеокамеру – и звук, и анимацию.

-Короче, Петь, материал наглядный. Мамаше там хватит на всю катушку. Все к тому же утверждают, что часть дохода отдают маме, и что мама вполне довольна.

Я невольно содрогнулся, почувствовав омерзение, тошнотой подходящее к горлу. Чем хороши были советские времена – такую маму давно бы уже «сослали без права переписки», то бишь, расстреляли. Да я и сам, не моргнув глазом, отправил бы её на электрический стул.

-Ладно, чекист, не ходи вкруг и около – давай встретимся, там и разберёмся. Коротко и ясно – из рук в руки. Ты где?

-Я в Мыйгу-посёлке, мы тут на канале отдохнули, поговорили по душам. У них ещё и наркота с собой на кармане.

-Вот что, гений разведки. Езжай в аэропорт, и без лишних слов. Я буду там через десять минут. Ну, может, через пятнадцать.

«Хорошо ещё, звонок застал меня на работе, а не у Анюты» - подумал я. В последнее время я стал что-то сдавать, и она не могла этого не замечать, не чувствовать – что этот «Москвич» убивает меня, медленно, но верно. Я же, как впрочем, любой мужчина, старался оберегать её. Чтоб она меньше за меня переживала. Не хотелось посвящать её в подробности, подпускать её к этой жуткой реальности, волей-неволей выливая ей на голову ушат мерзости – убийства, наркотики, семья Романовых… Я ничего ей не рассказывал о своих мытарствах вокруг и около этого дела, ограничиваясь лишь общими фразами. И всё же я видел, с какой тревогой и болью она каждый раз провожает меня на работу, как ей становится не по себе, если я задерживаюсь, и со мной нет связи. Если я после работы еду не к ней, а сразу домой – ввиду необходимости применить свой арсенал сыщика, а то и просто побыть одному. Она не должна видеть меня таким, каким я порой бываю. И тогда я лишь звоню, и говорю ей: всё в порядке. Не тревожься, милая, отдыхай. Со мной ничего не случилось. Просто такова моя работа. И она не будет ни ругаться, ни упрекать меня ни в чём, ведь она прекрасно понимает, что для меня моя работа – это моя жизнь, а моя жизнь – это моя работа. Лишь вздохнёт, и скажет, улыбаясь сквозь слёзы: «Дай Бог тебе силы и терпения, да убережет он тебя от напастей. И пусть тебе улыбнётся удача. Я люблю и жду тебя. Я в тебя верю, ты своего добьёшься. До встречи…»

Итак, звонок Феликса застал меня на работе. Я взял с собой Володю Субботина, и мы отправились на «Форде» в аэропорт. Старенькая красная БМВ Феликса стояла на стоянке, рядом как раз было свободное место. Туда я и припарковался.

Я увидел, как обомлел Феликс, когда Володя вышел из моего «Форда» в полицейской форме, с оружием на поясе, и, взяв с пояса пистолет, рванул на себя дверь БМВ.

-Полиция! Все арестованы! Без глупостей! Вы, сестрички Романовы, по одной – из машины в машину! Так, выходи ты. Не вздумай бежать, прострелю ноги! Следующая!

Не прошло и полминуты, как я уже возвращался на работу. Ошарашенные девчонки сидели сзади, а Володя ехал позади меня в машине Феликса. Надо было забрать у него материал, и заплатить за работу. Хотя, думал я, не мешало бы с него самого «содрать» за «неустойку» с Мишей Феоктистовым, но я не воспринимал этой мысли всерьёз. Феликс – не я. Ему дозволено ошибаться.

У себя, на Лубянке, я закрыл своих «арестованных» в пустом кабинете, где кроме стола и трёх стульев, ничего не было.

-Так – строго сказал я. – Сами сдадитесь, или будет обыск по форме, с изъятием?

Девчонки были в шоке. Похоже, их мучило состояние похмелья – алкогольного ли, наркотического или токсического, а, скорее – всего сразу. Всё же они добровольно сдали – початую бутылку водки, склянку с вонючей жидкостью, спичечный коробок с анашой, несколько разноцветных таблеток, завёрнутых в обрывок газеты, два шприца и пачку контрабандных сигарет «Бонд».

-Никакие мы не проститутки! Мы ездили в гости к подруге, возвращались пешком домой. Тут остановилась эта красная машина, и этот дядя предложил нас подвезти. Мы сели в машину, и он начал нам предлагать. Хотите выпить? Хотите покурить? Вот это всё он нам дал. А мы боялись отказаться, а вдруг он педофил или маньяк какой-нибудь? Дяденька, отпустите нас, мы ни в чём не виноваты. Это всё дядя…

-Сидите здесь, и молчите. Я сам разберусь с вашим дядей. И чтоб ни звука! А то в тюрьму пойдёте.

-А здесь курить можно? – робко и почти неслышно, спросила самая младшая, Кристина, маленькая, худенькая, угловатая девочка. В свои двенадцать, она не умеет даже толком читать, но зато знает толк в «быстром оральном сексе» - в подъезде, на улице, в общественной уборной, в машине – одним словом, где угодно. Я посмотрел на неё – Господи, да это же наивное, неразумное дитя, не видевшее никакой жизни, кроме этой, и усвоившее на всю жизнь лишь один урок. Что все мужчины – похотливые самцы и извращенцы, и, чтобы выжить, нужно уметь этим пользоваться. Что она уже и делает, и довольно успешно. И уж после этого всего, она никогда не станет нормальной, полноценной женщиной. Никогда!

Я посмотрел на этих сопливых девчонок, и подумал: они – всего-навсего жалкие, беззащитные пешки, в этой мерзкой, чужой игре. У них попросту нет выбора, да и не было его никогда. Не было иной жизни, кроме этой. Что дома, что во дворе, что в интернате, что на улице. Мне стало их действительно жаль, да вдобавок я счёл бесполезным читать им лекции о вреде курения. Поэтому я ответил:

-Можно. Только окурки прошу в урну.

Я вернулся в свой кабинет. Через несколько минут пришёл Володя Субботин.

-Вот кассета видео, вот диктофон. Тут тоже кое-что интересное найдётся. Феликс говорит…

-Материалы сами за себя скажут – устало, но довольно твёрдо возразил я, по-прежнему внутри досадуя на Феликса. – Вот тебе бумага – ордер на арест. Привези мне ихнюю мамашу. Мне эта загнанная домохозяйка и мать-героиня, уже вот где сидит.

-Конечно, я её привезу, но она-то при чём? Ладно, с дочками там. Это пускай молодёжная полиция разбирается, но к «Москвичу» она какое отношение имеет? Какой смысл топтаться на месте?

-Знаешь что, Володя? – урезонил я его. – Чья бы корова мычала, а твоя бы помолчала. А ещё точнее – я исправляю сейчас твои ошибки. Работа с Лидией Романовой была поручена тебе. Ты не узнал ничего. Ни того, кто заходил за её дочерью в последний день её жизни. А это был, ни много ни мало, сам Попов. Ни того, кто её бывший хахаль. А это, видится мне, и есть убийца. Я не в упрёк тебе, Володя, просто мотай на ус. В нашей работе нельзя упускать ничего. Всё надо раскладывать, разжёвывать, чтоб всё было ясно, понятно, обосновано и доказано. Чтоб не теряться в догадках из пустого места, и не винить невиновного. Каждая мелочь – звено цепи, и лишь целостно, цепь есть цепь, связующая всю нашу работу, и приковывающая виновников к ответственности. Так что учись, Володя – я смягчился. – Работу нужно любить, и принимать её такой, как она есть. Главное для нас – последовательность, конкретность и терпение. А Джеймс Бонд и Майк Хаммер бывают только в кино. А мы – не супермены, которые всех разоблачают и побеждают. Мы одновременно психиатры, ассенизаторы и счётные машины. И если ты не любишь эти мелочи, если тебе это не по душе – лучше поменяй работу.

-Извини, Петя. Просто надоела мне вся эта возня со всеми этими недоумками. И на нас все уже смотрят…

-Смотрят, Володя, не на тебя, а на меня. А толку не от недоумков нету, а от тех вопросов, которые мы им задаём. Чтобы получить нужный ответ, надо задать соответствующий вопрос. Если ты хочешь знать, можно ли сегодня купаться в Финском заливе, надо так и спрашивать. А не «какая сегодня погода». Тебе и скажут: плохая; потому что тот, кого ты спросишь, не переносит жару, зато обожает метель и вьюгу.

-Ладно, Петя – сконфузился Володя. – Спасибо за советы, приму к сведению, постараюсь овладеть… Поехал я тогда за этой старой дурой. Ух, как её вспомню – так тошно становится…

Не прошло и часа, как он вернулся, привезя с собой эту «старую дуру», да ещё и в наручниках. Её лицо пылало гневом и возмущением.

-Что вам всем от меня надо? – процедила она. – В конце концов, ничем противозаконным…

-Хватит притворяться дурой, Лидия Захаровна! – зло перебил её я, с не меньшим, чем у неё самой, негодованием. – Все ваши похождения нам уже давным-давно известны. Например, тот факт, что ещё пять лет тому назад, вы своей вот этой деятельностью, затронули сферу интересов одного, скажем так, бизнесмена, по прозвищу Чингисхан. И из-за этого, вы остались без квартиры, и с тех пор так и живёте без прописки по разным временным адресам. Благодаря вашим обиваниям порогов - в соцобесе, в комиссии по делам несовершеннолетних, в психиатрическом диспансере, и ещё чёрт знает, где. Сегодня ваша лавочка накрылась алюминиевым тазиком. Ваши дети взяты с поличным.

Она пыталась что-то в ответ возразить, но я не дал ей и рта раскрыть:

-Можете сколько угодно обелять себя, показывать кипы справок, что Ваши дочери дебильные, и за себя не отвечают, и что никакие они не проститутки, просто дурака валяют, да приключений ищут. Только теперь Вас уже ничего не спасёт. Давайте вместе посмотрим кассету.

Я включил видеомагнитофон. На экране появился мужчина в одних плавках – лица его не было видно, но я знал, что это был Феликс. Вокруг него суетились все три лихие сестрички – быстро раздевались.

-Ты хочешь нас сразу, или по очереди? Мы всё умеем! – хвасталась одна из них.

-Что – и ты тоже трахаешься? – спросил Феликс изменённым голосом у Кристины.

-Нет, я ещё целка. Я только в рот беру, но тебе никто так не сделает. Все говорят, что я лучше всех. А если хочешь меня трахнуть, то давай штуку. Я свою целочку дешевле не сломаю.

Далее на экране следовала весьма пикантная, и гнусная, по своей сущности, сцена. Мужчина (его лица так и не видно) сидит, полулёжа, а две юные «жрицы любви» ублажают его одновременно справа и слева – ласкают руками и лижут ему то соски, то подмышки. В нижней части экрана мелькает обесцвеченная макушка двенадцатилетней Кристины с косичкой. И хоть крупным планом не снято, чем именно она занята, но по этому поводу, вопросов не возникнет ни у одного зрителя. Причём заметно, что для этих детей, такое времяпрепровождение явно не в диковинку – настолько привычно и «отработано» шуровали обе сестрички, да и макушка третьей двигалась ритмично, и отнюдь не робко.

Меня, однако, мало занимала эта мерзость. У меня эта «чернуха» вызвала несколько иные ассоциации – с 89-м годом, когда я был одним из руководителей крупной совместной операции – КГБ, а также союзных МВД и прокуратуры. Операция сия так и называлась – «Казанский вокзал», и заключалась в поимке разветвлённой преступной группировки, занимавшейся незаконным вывозом маленьких девочек (а иногда и мальчиков) за границу, с целью продажи их в частные бордели. В основном - в Тайланд, где спрос на русских девочек был необычайно высок. Маленькие азиатки были уже не новы сытым похотливым секс-туристам, жаждущим какой-нибудь неопробованной пикантной «клубнички». А также - в «нефтяные» и «банановые» страны Арабского Востока и Африки. Одной из крупнейших «перевалочно-сортировочных станций» у этой шайки, был пресловутый Казанский вокзал. Даже для тех, кто не бывал в Москве, и знает о Казанском вокзале лишь понаслышке, не будет открытием Америки, что именно этот гигантский муравейник, как магнит, во все времена притягивал к себе - воров, жуликов и бродяг, всех мастей и всякого разлива, что ярко отразилось даже в народном фольклоре. А легендарные проходные дворы за вокзалом есть нечто сродни парижскому Двору Чудес, о котором с таким мастерством писал ещё Гюго, да и супруги Голон тоже воспели его в своей «Анжелике». Вот именно там, торговцы «живым товаром» и охотились за своими жертвами. Чаще всего таковыми становились маленькие бродяжки, бежавшие из интернатов, или от родителей-алкоголиков, со всех концов необъятного Союза, и оседавшие, как болотный ил, на Казанском. Грязные, нечистоплотные дельцы не брезговали ничем – они не только превращали этих детей в рабов и наркоманов, но ещё и снимали «домашнее видео» с их участием, которое отправлялось «по почте» потенциальным покупателям, да и не только им. Даже в просвещённой и прогрессивной Европе – в Германии, Голландии, Италии – был спрос на этих девочек. Их, конечно, не покупали вживую – риск был слишком велик; но зато на эти фильмы заказов была масса, так что в клиентах эти отморозки недостатка не испытывали. Я до сих пор вспоминаю эти облавы на Казанском вокзале, эти обыски и допросы тех, кто непосредственно «работал» с этими несчастными детьми, и каждый раз содрогаюсь от воспоминаний о кадрах, запечатлевавших их «за работой». Допросы велись, что называется, с пристрастием, к бандитам применялись самые жёсткие меры, по сравнению с которыми даже пресс-хаты в Новочеркасске, казались пионерскими лагерями. Но они упорно молчали, брали всё на себя, или списывали на подставных лиц. Один, наконец, не выдержал, раскрыл рот. В тот же день его не стало, но всё же его признания пролили свет на многие тайны. Правда, после этого, политика высшего руководства резко изменила курс – дело стали стараться «замять», потому как от Казанского вокзала дороги вели не иначе как в Кремль, а также и на Петровку, и на Лубянку, и на Огарева. В конце концов, вину за организацию этого преступного бизнеса, взял на себя небезызвестный Филатов – авторитетный московский бандит «новой формации» (то есть, не принадлежавший к когорте «воров в законе» и их приближённых). На письменном столе у него на даче – под которым обнаружили тело застрелившегося Филатова – обнаружили длинное письмо с признаниями. В нём подробно описывалось – кто и как вербовал девочек, куда их поставляли, как организовывалась переправка, кому подчинялись непосредственные исполнители. Клиентов, согласно письму, находил сам Филатов, его же люди оказывали воздействие на чиновников различного уровня, ответственных за перевоз товара, и любое отступление от установленных им правил каралось смертью. И, хоть признания Филатова далеко не всем казались полностью соответствующими действительности, но всё же официальной версией была признана именно эта, и нас всех уже «сверху» поздравляли с успешным завершением операции, тем самым убеждая поставить на этом точку.

Теперь же я наблюдал за матерью этих девочек, за её реакцией на эти кадры, напоминающие самое что ни на есть «жёсткое порно». Из той же серии, что и на Казанском вокзале. Но вид Романовой выражал лишь недоумение. Как будто для неё подобные проявления совершенно в порядке вещей, по принципу «что естественно, то не безобразно», и непонятно лишь одно: она сама-то тут при чём?

-Что Вы мне на это скажете, Лидия Захаровна? – спросил я, в упор глядя этой мерзавке прямо в глаза.

-Кто этот мужчина? Я подам заявление – сразу сориентировалась она. – Мои девочки не могли сами таким заниматься. Их могли только заставить.

-Насчёт этого, они сейчас сами признаются – сказал я, подавив в себе порыв злости, и нажал на кнопку перемотки. Смотреть эту похабщину у меня не было никакого желания, эта кассета интересовала меня именно следующим диалогом.

-… двойной тариф – раздался из динамиков девичий голос. – Только перед этим, мне надо вмазаться, а то я так стесняюсь.

-Без проблем – ответил Феликс, таким же изменённым голосом. – С этим вы хорошо сегодня заработаете. Богатыми станете! Куда вы деньги-то деваете? Пропиваете всё?

-Половину маме отдаём, а остальное – на кайф – бойко ответила одна из девчонок.

-Если бы не мы – подхватила другая – мамаша бы, уже давно сдохла, где-нибудь в подворотне.

Я выключил видео.

-Ну что, Лидия Захаровна, дальше будем смотреть, или как? Они только что сами признались, кто их вдохновляет на этот… - я осёкся: уж больно хотелось матюгнуться – приработок.

-Это просто бред! Мои дочери – умственно отсталые… - понеслась было Романова, но я резко её перебил:

-Замолчите! Я не верю вашим бессмысленным оправданиям! Всё это ложь! Зато я знаю, что с вами по соседству жила некая Валерия Фёдоровна Полуэктова, она же Виолетта. Проститутка, воровка и содержательница притона, ранее судима. Ей Вы и отдали на воспитание своих дочек. Сначала – Марину, потом, вслед за ней – и всех остальных. Которые неоднократно задерживались полицией - при облавах на притон, находившийся на квартире Полуэктовой. В 93-м году у вас был уже семейный бизнес, поставленный на широкую ногу. Вашей младшей дочери, Кристине, было всего шесть лет. Она совершенно не умела ни читать, ни писать, но зато уже прекрасно умела делать то, что вы только что видели. Но Вы ещё не учли тогда некоторых обстоятельств. Например, того, что у полиции тоже есть архивы, есть картотека и есть компьютер. Или вышеупомянутого Чингисхана, который контролировал всю сферу, в которую вы сунулись со своим уставом. Только зачем я буду Вам разжёвывать то, что Вы и так знаете, на своей собственной шкуре. Завтра Вы мне сами всё расскажете, а теперь… Володя, отведи её в камеру!

На следующий день как раз намечался допрос и очная ставка Романовой с Корниенко.

В камере, куда поместили Романову, не имевшую доселе никакого представления, даже об «обезьяннике», не говоря уже о тюрьме - сидели воровки, мошенницы, и вообще, образно выражаясь, бабы «тёртые». Вдобавок, они прекрасно знали, за что к ним угодила их новая соседка. Так что ночь Лидия Захаровна провела незабываемую. Утром, когда я её вызвал, она являла собой жалкое зрелище, напоминая побитую, шелудивую, бездомную дворнягу. Измученная, издёрганная, избитая; выдранные клочья волос, огромные синяки на скулах и под глазами, следы запёкшейся крови под носом и на подбородке.

-Доброе утро, Лидия Захаровна – беспристрастным тоном сказал я. Как ни в чём не бывало. Всё идёт пока так, как и должно идти. Она провела в «казённом доме» всего одну ночь, и уже преисполнена ожиданием «продолжения банкета», что и повергает её в панику.

-Здрассте – коротко бросила она, глядя куда-то в сторону, как будто это я был единственным виновником её сегодняшних злоключений.

-Обижаться и надувать губы здесь бессмысленно. Мы не играем в детский сад. Рано или поздно, ваши игры должны были кончиться. Вы уже не девочка, должны были знать, на что идёте, и чем рискуете.

-Вы будете читать мне мораль? – огрызнулась Романова.

-А Вам невтерпёж обратно в камеру?

Она в ответ сморщила брезгливую гримасу, и досадливо махнула рукой. Мол, ладно, валяйте, раз вам так это надо.

-Вообще-то я Вас вызвал не затем, чтобы говорить, а затем, чтобы послушать. А говорить будете Вы. Итак, по порядку. Начнём с Вашей старшей дочери, Марины. О ней и поговорим.

-А что о ней говорить? Её всё равно уже нет, и…

-Здесь я решаю, о чём говорить – я несколько повысил голос. – Значит, говорить мы будем о Марине. Поскольку тот эпизод, по которому Вы были задержаны с поличным, не относится к моей компетенции, а в ведении молодёжной полиции. А я, насколько Вам известно, расследую убийство Вашей дочери. Поэтому, от нашего с Вами разговора зависит: будете Вы платить штраф за безобразие, которое мы видели на конфискованной кассете, или же Вас ждёт то, о чём предупреждали Вас сокамерницы.

-Значит, Марину всё-таки убили? – как бы нехотя выдавила она.

-Да – я выдержал небольшую паузу. – Её убили. И вина за это лежит, в том числе, и на Вас. Давайте, хватит лирических отступлений, и перейдём к делу. Я слушаю Вас внимательно.

-Ну… а что именно Вас интересует? – измученным голосом, недоумённо спросила она.

-Меня интересует Марина. Кем она была, как жила. Чем занималась, с кем общалась. Кавалеры её. И, чем подробнее, тем лучше.

-Ну что, Маринка у меня с детства такая… - она запнулась.

Я не стал встревать, делая скидку на то, что моя собеседница всё же весьма недалёкая особа, и поэтому туго соображает. Она постоянно запиналась, при этом вертела головой, теребила пальцами одежду. Без конца употребляла разные слова-паразиты: «типа», «вроде», «как бы», «это самое», в мыслях и в словах путалась, и затруднялась вообще сказать что-либо вразумительное.

-Упрямая, в общем, ну, капризная. Как чуть что не по её, так война и кровь. Ну, я не в прямом, так, это самое… Крики, слёзы, истерики, топанье ногами. Игрушки, посуду, всё била. Чего ей не скажи, всё наоборот. С младшими детьми обращалась грубо, била их. Ну, они когда ещё маленькими были. Я на работе, отец вообще неизвестно где, они дома одни. Ну, а дети у меня, сами видите, все в отца – вон, какие худющие, костьми гремят. А Маринка рослая, здоровая, она их всех… Ну, характером, понятно – и они теперь такими же стали. Вон, с любой поговорите, скажите что-нибудь – на всё один ответ. Но в детстве всё равно Маринку слушались…

-Вот что, меня сейчас остальные не интересуют. Когда мне нужно будет, я сам спрошу. Продолжайте о Марине. Только конкретно, а не так, общими фразами.