Марик

Главы из повести

 

Среди поступков, которые может совершить человек по своей собственной воле, иммиграция стоит в ряду самых важных решений, принимаемым и осуществляемым человеком на протяжении своей жизни.

Брак, рождение детей, получение образования, смена профессии, - всё это может не иметь такого значения в жизни, как оставление человеком своей родины и приобретение другого отечества.

Ответов на вопросы о том, почему одни люди готовы многое отдать за возможность уехать в другую страну, а другие ни при каких обстоятельствах не покинут свою родину, столько, сколько людей, которым можно задать эти вопросы. Нет единого ответа, у каждого человека своя собственная и уникальная судьба.

Уникальная судьба и у героя этой повести, который стал иммигрантом, вовсе не стремясь покинуть Россию. Его выбор был продиктован обстоятельствами, в которых он оказался, но вопросами, которые его волнуют, задаются многие наши соотечественники, как нынешние, так и бывшие.

 

Глава 1. Колян

 

Прохожие и проезжие в той части Невского проспекта, которую среди петербуржцев принято именовать Старо-Невский, наблюдали весьма странную картину.

Возле темно-зеленого автомобиля «Saab 9000» с иностранными транзитными номерами, стоящего в запрещенном для остановок месте, изо всех своих сил прижимался к железному фонарному столбу солидный пожилой мужчина, а с двух сторон от него копошились два молодых милиционера, пытаясь оторвать нарушителя от столба в который он вцепился с целью воспрепятствования осуществлению милицейского замысла.

Несмотря на причудливую форму темно-зелёного осветительного прибора, не способствующую лазанью по нему без надлежащей экипировки, мужчина, борющийся с блюстителями порядка, старался забраться повыше, используя при этом элементы классического декора столба.

Правоохранители пытались тянуть руки мужчины в разные стороны, но тот, переплетя пальцы двух рук, продолжал сопротивляться. Милицейские участники этой возни все более распалялись, и речь их все более наполнялась ненормативной лексикой, которую, впрочем, они привычно использовали и в состоянии полного душевного равновесия.

Милиционер, на погонах которого красовалась одна маленькая звездочка, безуспешно пытавшийся отцепить от столба левую руку мужчины, сказал другому, с тремя маленькими звездочками на погонах:

- Слышь, Колян, врежь ему по харе, а то человек нормальных слов не понимает.

Тот, кого назвали Коляном, старший лейтенант милиции Николай Бельков, прежде чем последовать совету младшего лейтенанта, подумал о том, что документы на присвоение ему очередного звания капитана милиции уже подписаны начальником отдела и находятся сейчас на утверждении у какого-то большого чина в управлении внутренних дел.

Потом старший лейтенант заглянул в лицо нарушителю общественного порядка. Мужчина, обнимающий столб, никак не походил на хулиганствующую пьянь, глупо сопротивляющуюся законным требованиям сотрудников правоохранительных органов. Этот нарушитель вид имел интеллигентный, был он хорошо одет, вот только документов, подтверждающих его право управлять как хорошим заграничным автомобилем, так и любым другим транспортным средством при нем не было. Собственно это обстоятельство и послужило причиной его словесной перепалки с сотрудниками ГАИ, а затем – бессмысленного обнимания столба.

Оценив все обстоятельства происходящего нарушения, старший лейтенант решил воздержаться от прямого рукоприкладства.

В осветительный столб владелец иномарки вцепился в надежде, что милиционеры удовлетворятся предлагаемой им сотней долларов и отпустят его вместе с темно-зеленым автомобилем. Но надежда на мирное разрешение конфликта со стражами порядка быстро улетучивалась. Милиционеров сотня долларов не удовлетворяла. Они наконец-то сумели оторвать мужчину от столба, после чего тот рванулся и больно лягнул младшего лейтенанта в бедро. Младший лейтенант выругался и сильно завернул назад левую руку мужчины, после чего тот запросил пощады:

- Все-все, мужики. Сдаюсь. Руку отпусти.

- Документы есть? – строго спросил мужчину старший лейтенант Бельков.

- Есть. Руку отпусти.

Старший лейтенант недолго поразмыслил над просьбой правонарушителя и решил пока не отпускать ему руку.

Тем временем поздняя осенняя оса с громким жужжанием принялась кружить вокруг лица сопротивленца, явно собираясь избрать его лоб в качестве места для своей посадки.

- Пошла вон, - процедил сквозь зубы мужчина и крутанул головой.

- Что ты сказал? – с угрозой в голосе произнес старший лейтенант.

- Оса, - пояснил мужчина и добавил, - А чего это ты мне тыкаешь?

Старший лейтенант помедлил, потом всё же отпустил правую руку мужчины. Мужчина освобожденной рукой достал из внутреннего кармана куртки паспорт с иностранным гербом на обложке. Старший лейтенант присвистнул и раскрыл документ. Фотография в паспорте соответствовала внешнему виду мужчины, фамилия, хоть и была напечатана латиницей, читалась легко и привычно:

- Примаков Макс, - прочитал старший лейтенант.

Тут уже присвистнул младший лейтенант:

- Ты, случайно, не родственник нашего премьер-министра? – спросил он мужчину.

- А чего это ты мне тоже взялся тыкать, сопляк? - зло спросил мужчина у младшего лейтенанта.

Старший лейтенант, наконец решил, что с иностранцем, носящим фамилию премьер-министра России, не имеющего прав на управление автомобилем с иностранными номерами должны разбираться чины повыше, нежели инспектор дорожной патрульной службы. Придя к такому выводу, он принялся по рации вызывать дежурную машину.

Так мой дядя, Макс Львович Примаков, в последний раз из Стокгольма приехал в Санкт-Петербург для продажи купленного им в Швеции подержанного автомобиля.

 

…

 

Глава 8. Роза

 

Рассказывая о шведском бизнесе Марик, мы уже побывали в 1998 году, перескочив через несколько лет жизни нашего героя. Но сейчас мы возвращаемся в то временя, когда Марик только обживался в Швеции.

На следующий год после переезда Марика в Стокгольм, в Америку навсегда уезжали Люба Певзнер и её мать - Роза Плавник. Незадолго до отъезда в Америку тёте Розе исполнилось восемьдесят пять лет.

В санкт-петербургском международном аэропорту «Пулково-2» мать и сестру провожал Борис Плавник вместе с женой Зоей. Борис и Зоя пока ещё оставались жить в России.

Миша Певзнер готовился встречать свою бабушку в международном аэропорту JFК Нью-Йорка.

Если бы Марик в этот день был в Санкт-Петербурге, то, конечно же, он стоял бы в аэропорту рядом с Борисом и видел бы то же самое, что наблюдали Борис с Зоей в сырой ноябрьский день 1993 года.

По значению происходящего и по глубине замысла пересечение Любой и тётей Розой Плавник таможенной границы России можно было бы сравнить с небольшой войсковой операцией.

Семья Плавников в Советском Союзе считалась зажиточной, но только в той степени, в которой условия жизни в советском государстве позволяли выделиться из общей серой массы.

Глава семьи Макс Плавник никогда не был советским номенклатурным чиновником, не был членом партии, но регулярно отдыхал в престижных черноморских санаториях, а его жена Роза на фотографиях пятидесятых годов выглядит весьма обеспеченной дамой. Когда в 1956 году умер отец Марика, то именно Макс Плавник не скупясь дал вдове денег на памятник, сооружение которого в советское время было абсолютно не по карману значительной части советских граждан.

Макс Плавник умер за три года до отъезда за границу жены и дочери.

Хотя сейчас в России ещё оставался Борис, уезжающие увозили с собой все главные семейные ценности Плавников, нервничая и опасаясь излишнего внимания таможенной службы молодого российского государства.

Тетя Роза, несмотря на свой преклонный возраст, дома передвигалась самостоятельно, и только выходя за пределы квартиры она пользовалась палкой, которая добавляла ей скорее уверенности, нежели устойчивости. Но в здание аэропорта тетю Розу ввезли на кресле-каталке.

Тетя Роза сидела на своей каталке так, как будто провела в ней долгие годы. Она была спокойна, умиротворенна, демонстрируя всем своим обликом переход в тот возраст, в котором созерцание становится главным занятием, а суета оставляется идущему вослед поколению. Под пальто на тёте Розе висело множество различных бус, а невидимое взору таможенников платье тёти Розы было украшено всевозможными брошами. На пальцах у тети Розы были надеты перстни и кольца, но ни колец, ни каких-либо других украшений постороннему глазу не было видно, потому, что поношенное пальто тети Розы и вязаные варежки скрывали всё это великолепие от чужих глаз.

Рыжеволосая Люба, хотя и растерявшая с возрастом часть золота своих волос, но, тем не менее, сохранившая основные признаки принадлежности к выдающемуся сообществу рыжих, в отличие от своей спокойной мамы, нервничала и суетилась, то пересчитывая багаж, то проверяя билеты и документы.

«Мама, как ты себя чувствуешь?» - время от времени обращалась Люба к тете Розе, и та неизменно отвечала ей «хорошо», но, в конце концов, утомившись однообразием задаваемых ей вопросов, на очередной вопрос дочери ответила:

- Как чувствую? Как шкатулка с драгоценностями.

Люба остановилась.

До неё ответ мамы доходил с трудом, поскольку вопрос она задавала не для того, чтобы услышать сам ответ, а для того, чтобы услышать всего лишь звук ответа. Ответ, полученный Любой от мамы, требовал осмысления, к чему в тот момент Люба, занятая многообразной суетой в этот раз не была готова.

Тетя Роза смотрела на дочь и незаметно для посторонних усмехалась.

Наконец Люба поняла, что именно мама имела в виду и испуганно оглянулась, хотя вокруг никого не было и никто ничего не мог услышать. Подчиняясь, скорее, привычке, нежели необходимости, Люба громко зашептала:

- Ты что, хочешь, чтобы нас через границу не пустили? Сиди, молчи!

- А что я сказала? – пожала плечами тетя Роза, вновь чуть заметно усмехнувшись.

К отъезжающим подошел работник, обслуживающий авиакомпанию, чей самолет вылетал рейсом в США. Авиакомпания была американская, работник был местный и изо всех сил старался соответствовать оказанному ему авиакомпанией доверию. Он прикатил другое кресло на колесиках, на котором тетю Розу должны были довезти до самолетного кресла и вывезти из самолета в пункте назначения.

Работника авиакомпании не интересовали драгоценности семьи Плавников, он был готов на своих руках пересадить тетю Розу из одного кресла в другое. Но тетя Роза пересела сама, после чего работник авиакомпании повез ее прямо в самолет, объехав с тетей Розой все таможенные посты и всяческие системы контроля, остановившись, ненадолго, только на посту пограничного контроля для предъявления документов.

Последний раз Борис Плавник свою маму видел сидящей в кресле перед барьером, отделявшем хмурого пограничника от лиц, выезжающих за пределы Российской Федерации. Когда через шесть лет он с Зоей переехал на постоянное жительство в США, тети Розы уже не было в живых.

 

…

 

Глава 15. Шауль

 

В день своего возвращения в Стокгольм Марик заблаговременно приехал в международный аэропорт Бен-Гурион.

Пройдя строгий контроль израильской службы безопасности, ответив на вопросы русскоязычного сотрудника службы о содержимом своего багажа, о полученных подарках, о проделанном маршруте и подтвердив отсутствие оружия и запрещенных к перевозке предметов, Марик зарегистрировался для посадки на рейс, сдал чемодан, прошёл паспортный контроль и налегке, с одной только сумкой, поднялся на второй этаж здания терминала.

В небольшом фойе второго этажа разместилось маленькое кафе на восемь столиков.

Марик решил на оставшиеся у него шекели выпить чаю с чем-то выглядевшим очень аппетитно. Название выбранного блюда Марик не понял и только указал темнокожей девушке на желаемую тарелку.

Марик пил чай, когда к его столику приблизился крупный мужчина с такой же большой, как и он сам, коробкой в левой руке. На плече у мужчины висела сумка, свободной рукой руке он держал поднос с большим картонным стаканом кофе и крупным сэндвичем с рыбой, наискосок разрезанным на две половины. Мужчина огляделся и, не найдя свободного столика, обратился к Марику по-русски:

- У вас за столиком не занято?

Марик уже не удивлялся тому, что русскоговорящего, или попросту – русского в Израиле узнают по совершенно не поддающимся описаниям внешним признакам. Может быть, по глазам, по взгляду а, может быть, по манере одеваться. В конце концов, мы же до сих пор, через двадцать лет после развала Советского Союза, узнаем иностранных стариков и старушек, не произнёсших при нас ни одного звука, но радикально отличающихся по виду и манере держаться от наших стариков, какой бы обеспеченной ни были старость бывших и нынешних наших соотечественников. Глядя на этих иностранцев, понимаешь, что слова почтальона Печкина: «Я только жить начинаю, на пенсию выхожу» не просто удачная шутка из популярного мультфильма, а жизненное кредо этих пенсионеров.

Марик в ответ на заданный ему вопрос кивнул, поскольку был занят поглощением пищи, и незнакомый мужчина опустил на стол поднос, сел на стул, поставил на пол коробку, туда же поставил снятую с плеча сумку и после этого обратился к Марику с новой просьбой - вопросом:

- Не могли бы Вы присмотреть за вещами? А то с собой в туалет этот подсвечник не возьмешь, и без присмотра не оставишь. Не потому, что упрут, а потому, что объявят тревогу. У них здесь багаж без хозяина и полминуты не простоит, сразу оцепят и эвакуируют всех на хрен из аэропорта.

Марик только опять успел кивнуть в ответ, как радостный хозяин оставленных вещей помчался в сторону туалета.

Вернувшись через три минуты, он вдохновенно потёр руки, потрогал чашку – не остыл ли кофе и обратился к Марику уже как старый знакомый. Давно замечено, что две вещи быстро сближают людей: проявленное к собеседнику доверие и рассказанные ему интимные подробности своей жизни. В нашем случае оставленные вещи и поход в туалет были проявлением сразу двух сближающих факторов.

Мужчина обратился к Марику, как будто бы продолжая начатый ранее разговор:

- Вот везу в подарок минору . Напольный экземпляр, метр сорок высотой. К ней прилагается семь свечей по три сантиметра в диаметре. В багаж эту дуру не сдать: коробка хлипкая, вот и приходится таскать её с собой.

- А зачем вы такую большую вещь купили? – поддержал Марик предложенную тему.

- Так ведь я не себе, это в подарок. У меня в Петербурге знакомый финансовый директор фирмы, с которым я постоянно веду дела. Он каждый раз, когда я собираюсь сюда поехать, задаёт мне один и тот же вопрос: что ты мне привезёшь из Израиля? И каждый раз приходится ему что-то привозить.

- Он еврей? – поинтересовался Марик.

- Какое там! – хохотнул разговорчивый мужчина, - Чистокровный русак. Я ему уже привез три кипы: черную, белую и цветную, минору маленькую, ханукию побольше, тору, талит , мезузу , указку для чтения торы, не знаю, как она называется, а он всё пристаёт: что ты мне ещё привезёшь? У него на стене разных деревянных и пластмассовых масок не менее двух десятков, всяких цацек полный кабинет, что-нибудь еще поставить или повесить уже некуда. Вот я и решил ему напольную минору привезти, чтобы уже места точно больше ни для чего не оставалось, может, наконец, успокоится, если будет каждый день спотыкаться об этот подсвечник.

- Он вам очень дорог?

- Кто? Сашка Праслов? – мужчина хохотнул, глядя на Марика, - Я же говорю вам, что он финансовый директор фирмы, с которой я постоянно имею дело. Я закупаю в Израиле фрукты, экзотику разную, авокадо например, сейчас решили попробовать минеолу. Вы знаете, что такое минеола?

- Первый раз слышу, - ответил Марик.

- Вот видите, фрукт вам неизвестный, но очень интересный, похож на апельсин, но не такой сладкий. А вы, простите, где живёте?

- В Стокгольме.

- Где - где? – мужчина несказанно удивился.

- В Швеции, в Стокгольме, - повторил Марик.

- А я думал вы наш, то есть, либо из России, либо из Израиля. Хотя, похоже, что вы таки наш. Вы давно там живёте?

- Около шести лет.

- Не жалеете, что уехали из России? – общительный мужчина продолжал засыпать Марика вопросами.

- Да нет, не жалею, - Марик понял, вопросы надо отбивать тем же способом, - А Вы не жалеете, что не уезжаете из России?

- Куда? – удивился мужчина, - В Израиловку? В эту страну халявщиков?

- Ну, мало ли куда люди уезжают. Кто-то в Штаты едет, кто-то в Канаду, в Австралию…

- Я вам так скажу… - начал мужчина, но остановился, решив представиться - Меня зовут Шауль. Вообще то, в России я Александр, но в Израиле – Шауль. У вас когда посадка на рейс?

- Через сорок минут, ответил Марик, посмотрев на часы.

- Ну, так успеем поговорить, у меня тоже полчаса есть. Так вот, я вам так скажу, что люди уезжают в другую страну либо в поисках счастья, либо избегая несчастья, либо вынужденно, либо из любопытства. Любопытство мы отбросим, в России это практически не встречается. Следовательно, остаются три причины. Вынужденно – это когда люди бегут от погромов, от нацистов, от уголовного преследования и тому подобное. Этот вариант мы тоже рассматривать не будем. За исключением отдельных олигархов, которые вынуждены избегать прямых контактов с российской прокуратурой, он неспецифичен для России в настоящее время. Вы не олигарх?

- Нет, я далеко не олигарх, - усмехнулся Марик и спросил, - Так вы отрицаете наличие антисемитизма в России? Антисемитизм уже не причина для эмиграции?

- Антисемитизм на бытовом уровне, конечно же, существует, но его масштабы не настолько велики, чтобы побуждать евреев массово покидать пределы своей неисторической родины.

- Хорошо. А счастье и несчастье в вашем понимании что означает?

Мужчина оживился, ему представлялась возможность сесть на своего любимого конька.

- Когда человек едет за счастьем, то тут могут быть следующие причины: ему там, за границей, обещают хорошую работу, его ждет любимая женщина, у него будет больше возможностей для творчества, человек воссоединяется со своей семьей и тому подобное. Перечень таких причин можно продолжить.

- Что такое счастье в вашем изложении я понял. А несчастье?

- В действительности, счастье – это отсутствие несчастья, – продолжил разговорчивый мужчина, - Логику рассуждений можно построить от противоположного. Например, человек болен и у него нет денег на необходимое лекарство. Он уезжает, чтобы спасти свою жизнь, ведь в Израиле ему бесплатно дадут нужное лекарство, а в России – нет. Однако счастье и несчастье понятия не абсолютные, они всегда конкретны и человек, приобретая что-то одно, теряет возможность получать другое. Ну, скажем, старый отец уехал к своим детям в Израиль, но навсегда потерял возможность «забить козла» со своими соседями в оставленной им России. Он счастлив от постоянного общения со своими родными, но тоскует по друзьям. Вы меня понимаете?

- Понимаю, - ответил Марик, - Но вы не ответили на мой вопрос.

- Почему я не уезжаю в Израиль на постоянное жительство? Вот по той самой причине и не уезжаю. Работа моя происходит в России. Работой этой я доволен, деньги зарабатывать удаётся, а в Израиле ничего этого мне не светит. Да и никому, пожалуй, не светит. Кроме того, моя жена – «гойка ». Вы знаете, что значит «гойка»?

- Я знаю идиш в том объеме, который позволяет мне понять что такое «гойка». Но то, что вы сказали означает, что невозможно зарабатывать деньги в Израиле? Но в Израиле ведь тоже есть богатые люди? – спросил Марик.

- Кто? Кто богатые израильтяне? Леви Леваев? Так этот местный, точнее – местечковый олигарх все свои основные деньги зарабатывает за пределами Израиля. Вот как вы думаете, можно ли нормально зарабатывать в стране, где больше половины населения халявщики?

- Вы имеете в виду пенсионеров? – спросил Марик.

- Если бы только пенсионеров, – с жаром воскликнул Шауль–Александр, - Когда с начала двадцатого века в Палестину тоненьким ручейком потянулась еврейская иммиграция, то ехали сюда, главным образом, социалисты. Они согласно своим убеждениям трудились в малярийных болотах и мечтали о своей стране, которую они видели социалистической. Под эту национальную идею богатые американские евреи давали деньги, потому, что идея была, в первую очередь, национальная, а уже потом – социалистическая. Когда в 1948 году Бен-Гурион провозгласил создание государства Израиль, то Сталин считал, что это будет социалистическое государство, еврейским национализмом он пренебрегал. Израиль же в равной степени является и национальным, и социальным государством. Таким оно было, таким оно и остаётся до сих пор.

- Ну, а что же плохо в социализме? - спросил Марик, - Вот, например, шведы в условиях монархии построили свой социализм.

- Социализм – это, в первую очередь, способ распределения общественного продукта, – принялся вещать Шауль, - Такой способ, при котором всем, по возможности, хоть что-то должно достаться, за счёт тех, кто больше работал и больше заработал. А распределять социалистические блага удобнее всего тогда, когда производство и, самое главное, - распределение находится в руках государства. Но здесь возникают две самые большие проблемы. Во-первых, при таком способе перераспределения результатов от экономической деятельности мало кто захочет вкладывать деньги в производство, поскольку от результата такого вложения позже будет отобран изрядный кусок. Во-вторых, наемные работники, работающие не на хозяина, а на абстрактное государство, никогда не имеют такого стимула к продуктивной работе, как люди, работающие на себя или на конкретного работодателя.

- Вы поэтому назвали Израиль страной халявщиков?

- Нет, извините, я отвлекся. Израиль с самого своего начала не был страной халявщиков. Халява в Израиле расцвела после 1967 года.

- После Шестидневной войны? – уточнил Марик.

- Вот видите, мне будет легко вам всё объяснить, раз вы знаете, что в шестьдесят седьмом Израиль победил всех своих арабских соседей и в два раза расширил свою территорию. С этой победы во всём мире поверили в Израиль, стране стали активно помогать, стали давать Израилю деньги, которые шли для приема новых иммигрантов, в Израиль потянулась третья алия. Но те, кто иммигрировал в Израиль тогда, до шестидневной войны, и те, кто иммигрирует сейчас – совершенно разные люди.

До войны в Израиль иммигрировало, главным образом, убежденные социалисты - сионисты, готовые, как Голда Меир , осваивать малярийные болота. Они и создали государство ценой своего труда и, нередко, ценой своей жизни. Они ехали сюда не за более лёгкой долей, а ради сионистской идеи, готовые отдать за неё свою жизнь. Перед ними я готов снять шляпу, если бы я её носил,- Шауль хохотнул и пригладил рукой свою пышную шевелюру, - Но нынешним иммигрантам хочется, чтобы им еврейское государство оплачивало немалую корзину абсорбции, оплачивало социальную помощь, платило пенсию, хотя многие иммигранты ни часу не работали на благо Израиля. Вот почему я называю их всех халявщиками.

- Но это не только израильская политика. Во многих странах такой же подход к иммигрантам.

- Вы не правы, - возразил Марику словоохотливый собеседник, - В каждой стране этот вопрос решается по-разному. В Штатах, где очень суровое иммиграционное законодательство, в советское время из Союза принимали всех, кто мог вырваться. Совок рухнул – режим благоприятствования сменился там на обычный, потому, что для США вопрос иммиграционного законодательства неотделим от внешней политики. В Австралии, например, принимают почти всех, потому, что пространства большие, а людей мало. А в Германию пускают евреев потому, что немцы таким образом искупают свою вину за холокост. Ваша Швеция принимает не только евреев, но и людей других национальностей…

- И другого цвета кожи, - добавил Марик

- Да, и другого цвета кожи потому, что социалисты внедряли и внедрили в стране такое иммиграционное законодательство, которое ориентировано не на национальные интересы, а на защиту прав человека в понимании социалистов-интернационалистов. А Израиль принимает евреев просто потому, что они евреи и Израилю надо заселить свою территорию таким образом, чтобы арабы были в значительном меньшинстве по сравнению с тем, что было здесь в 1948 году. Надо сказать, что Израилю это удалось, сегодня арабы составляет не более пятой части населения страны, а при провозглашении независимости Израиля их было примерно столько же, сколько и евреев. Хотя американским евреям это стоило немалых денег.

- Почему американским? – поинтересовался Марик.

- Ви меня таки удивляете, - говоривший сказал это с нарочито еврейско-одесским акцентом, - Кто еще мог оплачивать еврейскую иммиграцию, если не американцы? Там живет самая большая в мире еврейская диаспора, десять миллионов человек, в полтора раза больше, чем в Израиле. У Израиля не хватило бы никаких денег, чтобы вести войны, содержать армию, строить жилье для новых репатриантов и, кроме того, выплачивать им деньги на обустройство на исторической родине. Впрочем, - поправился мужчина, - Я не аудитор израильского правительства и не могу претендовать на знание истины в её последней инстанции.

- Поэтому вы и говорите об Израиле, как о стране халявщиков?

- Ну конечно! Если люди едут сюда не для того, чтобы заработать себе на жизнь и достойную старость, а приезжают, скрупулезно подсчитывая сколь им взять багажа и сколь им дадут, если не взять контейнер, в какую сумму укладывается корзина абсорбции и какие льготы будут иметь олимы в течение трех лет, то как их ещё назвать? Разве это не халявщики?

- Но ведь многие приезжают и здесь работают. Зарабатывают деньги себе на жизнь?

- Многие из них последователи известной советской поговорки: «где бы ни работать, лишь бы не работать». Совок их испортил, а, поскольку бывшие советские в Израиле составляют примерно двадцать процентов еврейского населения, то Израиль благодаря такой алие стал страной халявщиков. Чего не было и в помине, когда создавалось еврейское государство.

- Вы знаете, - возразил Марик, - В Израиле живут мои родственники. Сестра и её муж, правда, они уже на пенсии, но у них есть дочь, которая уезжает на работу в семь утра и возвращается домой позже восьми вечера. Она совсем не похода на халявщицу. Я и других людей здесь знаю, мне обидно за них, поскольку вы их всех огульно причислили к халявщикам.

- Я вовсе не хотел обидеть ваших родных, извините, если вы приняли это на их счет. Моя мысль заключается в том, что каждый отдельный израильтянин в большинстве своём работает не покладая рук, но ведь я говорил в целом, об общем настроении в стране, а оно таково, что большинство израильтян не чувствуют ответственность за то, что происходит в Израиле. Они и на выборы ходят не с мыслью о том, как решить насущные общенациональные проблемы, а с мыслью о том, какая партия обещает им больше и лучше всевозможных льгот и привилегий.

- Так что, по вашему, выходит, что никто не едет в Израиль просто потому, что эта страна – историческая родина всех евреев. Иммигрантов сюда приводят исключительно меркантильные интересы? – спросил Марик.

- Я вам расскажу одну историю, но не израильскую, а немецкую, хотя тоже очень убедительную. Один этнический немец, чьи родители ещё при Екатерине Второй приехали жить в Россию, жил на Кавказе, претерпев изрядно от советских властей, выславших во время войны всех немцев Поволжья в казахские степи. Этот немолодой немец упорно мечтал уехать в Германию, говоря, что в свой фатерлянд он ползком поползёт, лишь бы оказаться на исторической родине. Когда ему было уже больше семидесяти, он уехал в ФРГ, но вскоре вернулся обратно. Знаете, что он сказал, объясняя причину своего возвращения в Россию?

- Что?

- Он сказал, что там, в Федеративной республике, не настоящая Германия, что граждане ФРГ даже немецкого языка не знают. потому, что он знает совсем другой язык. Нередко представления тех, кто хочет уехать в чужую страну весьма разнятся с тем, что они видят там после своей эмиграции. И не всегда увиденное подтверждает правильность принятого решения уезжать. Но в Израиле всё немного иначе. Об этой стране все всё знают и никто ни в чём не заблуждается, за некоторым исключением, конечно. Те, кто едет сейчас сюда, приезжают за повышением качества своей жизни, не потратив ни одного шекеля на то, чтобы самим обеспечивать своё существование. А страна их принимает за свой и чужой счёт.

- Ну, предположим то, что вы говорите, правда. Правда, хоть в какой-то степени, – не торопился соглашаться Марик, - Но как же армия? Армия Израиля, гордость всей страны, гордость всех евреев во всем мире. Они, что, тоже халявщики?

- Прежде всего, в армии служит молодежь, большинство которой либо уже родилось в Израиле, либо приехало в страну в младенчестве, поэтому они не успели пропитаться духом «совка». А, во-вторых, в армии есть боевые части, где служить сложно, но престижно и другие части, где тоже полно халявщиков. Тут мой племянник недавно отслужил в армии и получил с неё всё, что мог. Прежде всего, ему министерство обороны оплачивало комнату, которую он снимал, потому, что племянник считался одиночкой, то есть приехал в Израиль без семьи и имел право на такую льготу. Вы себе представляете?

- А когда же он жил в этой комнате?

- Так он там каждый день и жил. В пять они заканчивали и он, если не хотел оставаться на ужин, мог уйти домой. Но и это ещё не всё. Он обратился к врачу, сказал, что у него болят ноги и получил освобождение от ботинок.

- От чего освобождение?

- От ботинок, не от сапог, как вы, наверное, подумали, а от армейских ботинок.

- А в чём же он ходил тогда?

- В кроссовках он ходил, с лёгоньким автоматов, который девочкам выдают. А вы говорите армия… Какая армия, просто они так договорились, – рассказчик коротко хохотнул и продолжил - Фразу «просто мы так договорились» я впервые услышал в Минске, когда в начале девяностых мой дед уезжал в Израиль. Тогда их собрали в местном Сохнуте и стали инструктировать: «В аэропорт надо приехать к восьми часам. Не потому, что самолёт улетает в десять тридцать, никто не знает когда улетит самолёт, просто мы так договорились», - и мужчина вновь расхохотался.

Марик скупо улыбнулся, не желая разделить бурное веселье, и задал вопрос, который его особенно волновал:

- А что Вы скажете об уровне местной медицины?

- У них очень хороша система ухода за больными. Лежачих больных переодевают четыре раза в сутки, в говне никто не лежит и, что самое главное, всё происходит совершенно бесплатно кроме, конечно, денег выплачиваемых больничной кассе.

- А профессиональный уровень врачей?

- Обычный уровень не лучше нашего, но и не хуже. Главное, что у них в Израиле есть все необходимые инструменты, лекарства, приборы. Младшего персонала – сестер, санитарок до чёрта, а у нас в России пока еще нет ни хрена.

- То есть те, кто сюда приехал лечиться, не прогадали? – уточнил Марик.

- Конечно, не прогадали, мало где так толкового могут вытянуть больного.

- Ну а что может, по вашему, побудить человека покинуть Израиль и вернуться обратно в Россию?

- Вы имеете в виду, конечно Казакова, Леонидова и так далее?

Марик кивнул.

- Они – это не пример. Они сюда ехали за деньгами и обратно вернулись за тем же. Если же говорить об обыкновенном народе, не об артистах, то самое главное, чего здесь нет и быть не может – это нет старых друзей, которые остались дома. Для кого-то потеря друзей восполнима, кто-то уезжал со своей семьей и она ему заменяет прежний круг общения, а кто-то тоскует и очень тоскует. Вот такие люди хотят вернуться обратно, но таких единицы.

Голос диктора сказал что-то на иврите, затем то же самое повторили по-английски. Марик расслышал слово «Стокгольм», заторопился и стал прощаться.

- Удачи вам и вашему Стокгольму, - сказал Шауль–Александр, - а сюда лучше ездить в отпуск и не болеть.

 

Глава 16. Мали

 

Мы приплыли или, как говорят моряки, пришли в Стокгольм рано утром на пароме финской компании «Силья лайн». В Стокгольме жена и я оказались впервые, у нас в шведской столице была запланированы экскурсионная программа и долгожданная встреча с дядей Максом

Сразу после размещения в отеле, я позвонил Марику и получил от него приглашение в его шведское жилище.

Заканчивался одна тысяча девятьсот девяносто девятый год.

Европа готовилась отметить миллениум, Ельцин готовился уступить кабинет новому Президенту России, террористы Бен-Ладена готовились управлять пассажирским Боингом. Нас всех в недалёком будущем ожидали события, о которых мы не могли догадываться и к которым мы не готовились.

В день нашего приезда, в начале шестого вечера, когда зимние сумерки уже опустились на бесснежные улицы Стокгольма, мы отправились в гости к Марику.

Спустившись в метро, называемое шведами «тоннельбана», мы увидели, что станции подземки в Стокгольме похожи на вестибюли станций отечественного метро, построенных в тот период, когда в стране советов уже закончились деньги на строительство подземных мраморных дворцов. Пересадка на электричку, как мы тут же по привычке обозвали пригородный железнодорожный транспорт, произошла под землей, но уже скоро наш поезд ехал по пригородам Стокгольма и по обеим сторонам железной дороги мелькали дома, склады, автомобильные дороги, торговые центры.

Через полчаса поезд подошел к нужной станции и на платформе мы увидели дядю Макса, деловито поторопившего нас садиться в автобус, который вскоре должен был отправляться.

Автобус ехал недолго и остановился на улице, застроенной девятиэтажным домами. Дома были одинаковые, как близнецы, и несли на себе клеймо массового производства. Хотя Швеция со времен Наполеона остается монархией, благодаря социалистам, правившим страной долгие годы, Швеция стала больше походить на постсоветскую Россию, чем пограничная Финляндия.

Марик на лестничной площадке достал ключи и защелкал замками, открывая квартиру. За открытой Мариком дверью нас ждала Мали, радостно улыбаясь, готовая знакомиться со своими гостями.

Марик сказал ей что-то по-шведски, представляя нас, я же сказал:

- I’m very nice to meet you .

Мали по-английски ответила соответствующей любезностью и взаимное представление состоялось.

Квартира моего дяди состояла из трех небольших комнат и включала спальню Мали, комнату Марика и небольшую гостиную, в которой стараниями Марика и Мали был к ужину накрыт стол.

Мали знала английский язык намного лучше меня. Она уже давно жила за границей своей родины - Ирана и не собиралась туда возвращаться. Английским языком Мали владела не хуже шведского, а, возможно, даже и лучше, поскольку шведский, в среде которого она сейчас жила, Мали выучила сравнительно недавно.

Когда мы сели за стол, Марик рассказал, что он и Мали познакомились на занятиях по изучению шведского языка и шведским языком они владеют примерно одинаково и шведский для них был единственным языком, на котором они оба могли разговаривать. Получалось, что чем лучше они овладевали шведским языком, тем больше они могли сказать друг другу. Согласитесь, что любовь - это самая лучшая мотивация для овладения чужим языком.

Блюда на столе, стоящем посередине гостиной, представляли европейскую кухню, знакомую Марику, и, в значительной степени, кухню иранскую, привнесенную в Стокгольм стараниями Мали, кухню, богатую пряностями и приправами, чересчур острую для пресного европейского вкуса.

Мы устроились за столом, пробуя разнообразные блюда. У нас стал налаживаться общий разговор.

Основные проблемы общения были языковые. Единственным человеком, который мог разговаривать со всеми нами, был Марик, который говорил и по-русски, и по-шведски. Поэтому на него легла основная переводческая работа, но Марик не роптал, стараясь сделать разговор всеобщим и понятным.

Мы с женой были туристами, приехавшими посмотреть, как живёт мой дядя, с которым мы не виделись уже много лет. Мы оставались жить в России и нам не надо было уверять себя и других, что у нас дома все в порядке или делать вид, что там всё хорошо, когда это было совсем не так. Мы могли соглашаться с политикой нашего государства, а могли и осуждать её. Но, в любом случае всё это не влияло на наше отношение к своей родине. Мы для себя давно решили, что только угроза личной безопасности может нас заставить переехать в другую страну. Угроза эта нам казалась весьма гипотетической, поэтому ни о какой эмиграции мы не помышляли.

В ином положении находились Марик и Мали.

Они жили в чужой стране, причем каждый из них жил за границей своей родины, отказавшись, в известной степени, от своего отечества. Человек без отечества сродни сироте. Как сироте не следует напоминать о его сиротстве, так и эмигранту не следует без необходимости напоминать об утрате им отечества. Проявление жалости может сделать невыносимой жизнь эмигранта. Эмигрант ни на секунду не должен сомневается в том, что его выбор – единственно правильный, а для того, чтобы пребывать в таком убеждении, ему приходится постоянно должен убеждать в этом других. Убеждая других – он вновь убеждается в этом сам. Такой вот круговорот убеждения в эмигрантской природе. Если спрашивающий не уверен, что тема эмиграции собеседником будет воспринята безболезненно, то лучше этот вопрос вообще не задавать. Есть много других тем, совершенно безопасных и достаточно интересных для всех.

Осторожно задавая своему дяде вопросы, мы поняли, что Марик и Мали не подвержены унынию, что они невосприимчивы настроениям эмигрантской среды. И причина этой невосприимчивости была крайне проста. Каждый из них, став нужным другому человеку, любимым другим человеком, компенсировал этим обстоятельством утрату своей родины. Каждый из них мог сказать: «Моя родина – это моя семья».

Вот примерно при таких обстоятельствах мы вчетвером сидели декабрьским темным вечером у Марика в Стокгольме, поедая как привычные вкусности, так и экзотические изделия восточной кухни и беседуя, беседуя, беседуя.

Выяснилось, что Мали покинула Иран после исламской революции 1979 года, когда страна стала избавляться от всего западного, мужчин заставляли носить бороды, а женщин – чадру. С того времени многие иранцы покинули родину и во многих городах Европы и Америки возникли иранские национальные общины, состоящие, главным образом, из интеллектуальной элиты, бежавшей от власти мулл и стражей исламской революции.

Затем мы поговорили о Швеции и, совершенно естественно, стали говорить о России.

- У вас в России мафия, - заявила нам Мали.

Марик перевел её фразу на русский язык.

- Наша мафия – это мой дядя, - ответил я ей по-русски. Марик перевел для Мали мой ответ. Она недоумённо посмотрела на меня.

Я продолжил:

- Смотрите. Макс приобретает здесь автомобиль, и, не имея прав на управление автомобилем, перегоняет его в Россию. В России его задерживает полиция, но вскоре отпускает, что само по себе странно. В Санкт-Петербурге Макс продает автомобиль, зарабатывает деньги, однако не платит налогов. Покупателями пригнанного Максом автомобиля являются бандиты, которые его грабят. Тем не менее, Макс не обращается в полицию. Согласитесь, что любой мафиози поступил на его месте точно так же.

Марик терпеливо переводил, сдержанно улыбаясь, и ничего не добавлял от себя. Мали слушала, всё более изумляясь, и когда прозвучало последнее доказательство, что Марик и есть мафия, её темные восточные глаза округлились и она, перейдя к английскому языку, чтобы устранить возможное непонимание спросила:

- Who, Max? Max is mafia? – с ужасом спросила она.

Тут уже Марику пришлось объяснять ей содержание моей шутки и по мере того, как он это делал, Мали, периодически поглядывая на меня, заметно успокаивалась и к концу объяснения на её губах появилась понимающая улыбка.

Начав говорить о России, мы вскоре переключились на Израиль.

Эта страна, географически нам далекая, оказалась гораздо ближе к России, чем Швеция, географически нам намного более близкая. Объяснить это можно близкой ментальностью жителей России и Израиля, и тем обстоятельством, что 20 процентов израильского населения представлено выходцами из бывшего Советского Союза.

Жизнь людей, решивших покинуть свою родину и отправиться на еврейскую чужбину, складывается по-разному. Порой кажется, что они живут в новой стране как бы понарошку, не веря в то, что они навсегда уехали из дома.

- Однажды в небольшом магазинчике в Иерусалиме на нас обратила внимании женщина, - рассказывала моя жена Лера, – Наверное, эта женщина, прислушивавшаяся к нашей русской речи, была немного старше нас. По-видимому, она услышала и увидела, что мы не местные жители. Может быть, в силу особенностей нашего петербургского выговора, может быть – по каким-то другим признакам. Я много раз замечала, что израильтяне, даже если между собой они говорят по-русски, как бы стесняются этого обстоятельства, хотя сами себе в этом не признаются никогда.

Марик переводил этот рассказ для Мали, а та внимательно слушала.

- Когда же мы уже покидали магазин, - продолжала Лера, - То эта женщина подошла к нам и спросила: «Вы, наверное, здесь недавно»? Мы подтвердили, что действительно недавно и пояснили, что мы здесь в гостях, а живем в России, в Санкт-Петербурге. Женщина спросила: «А сюда не собираетесь переехать»? и, получив отрицательный ответ, все поняла и больше вопросов не задавала.

У Леры дрогнул голос и в нем зазвучали слезы. Она сделала глотательное движение, проталкивая внутрь образовавшийся в горле комок, и закончила рассказ:

- Женщина эта, со слезами в голосе только и сумела сказать: «Удачи вам», а, затем, после паузы, добавила: «И вашей стране». Вот так.

Лера вновь сделала глотательной движение. Видно невыплаканные слезы той женщины, её непреходящее сожаление о покинутой родине, не давали сейчас спокойно дышать моей жене.

Мали понимающе кивала. Мне показалось, что она поняла состояние нашей иерусалимской собеседницы раньше, чем Марик перевел ей сказанные Лерой слова.

- А, помнишь, того ювелира в Тель-Авиве? - спросил я Леру. Она кивнула.

- Что за ювелир, - спросил Марик.

Марик всю жизнь был неравнодушен к ювелирам.

- Расскажи, - попросил я жену.

- В Тель-Авиве, по-моему, это было в наш самый первый совместные приезд туда, мы остановились около маленькой лавчонки ювелира. Таких лавочек в Израиле полно, а я люблю рассматривать изделия, которые они выставляют на витрине. Мы постояли, посмотрели, что-то сказали и пошли дальше, но когда отошли уже, пожалуй, шагов на двадцать, то нас окликнули. Причем, окликнули, как-то, совсем по-русски. Что-то типа «молодые люди».

За нами шел немолодой мужчина, который явно вышел из этой лавочки.

- Вы смотрели мою витрину, - сказал мужчина, который оказался ювелиром, - Пойдемте, я вам кое-что еще могу показать.

Мы вернулись, зашли к нему в комнатушку, больше похожую по своим размерам и своему устройству на шкаф, и он стал показывать свой товар, предлагая нам его со скидкой. Мы тогда у него купили колечко с бриллиантом, которой стало кольцом нашей помолвки. В то время мы еще не были женаты, - сказав эти слова, Лера ласково взглянула на меня и погладила моё запястье. - А потом, слово за слово, мы спросили его, как он оказался в Израиле?

- Я приехал сюда из Польши, в сорок девятом году, - ювелир говорил по-русски с польским акцентом, но достаточно чисто. В его речи слышалось мягкое «че» и чувствовалась любовь к шипящим звукам, которые придают особый шарм польской речи – А русский язык я знаю, потому, что десять лет прожил в России, пояснил ювелир и даже как-то извиняющее улыбнулся.

- На вид ему было лет семьдесят или чуть больше, - продолжила Лера, - Поэтому в сорок девятом он был еще достаточно молодым человеком, откуда же русский язык у молодого поляка? Оказалось, что попав на территорию Советского Союза в тридцать девятом году, он вместе с поляками, которых советское НКВД не расстреляло, оказался в лагере, в ГУЛАГе, где и провел десять лет. Десять лет он пробыл на лесоповале, причем без предъявления каких-либо обвинений. Когда его выпустили, так и не объяснив, за что он сидел, и разрешили вернуться в Польшу, то уже оттуда он сумел уехать в Израиль. Стыдно за нашу страну, - сказала Лера и вновь в её голосе зазвенели слёзы, - Поражает в этом человеке то, что он не держит обиды на Россию, которая десять лет уничтожала его в лагерях. Этот человек не смешивает такие понятия как власть и страна. Он не в обиде на русских и очень гордится тем, что выполняет заказы для жен сотрудников российского посольства. Он любит Россию, это видно, хотя от России он ничего кроме горя не испытал, если не считать, конечно, того факта, что оказавшись в советском ГУЛАГе, он избежал печей Освенцима.

- Мне показалось, что и о Польше он упоминал как бы нехотя. Может быть потому, что из Польши евреи уезжали не столько потому, что их манил неизвестный и очень еще необустроенный Израиль, сколько потому, что после второй мировой войны польский антисемитизм расцвел пышным цветом, хотя, казалось бы, полякам тоже немало досталось от немцев, – сказал я.

- У нас в Иране всегда евреев очень уважали, - сказала Мали, для которой Марик продолжал старательно переводил разговор с русского языка. Мали говорила по-шведски, а Марик теперь переводил её на русский язык.– По крайней мере, до исламской революции было так. Но в Иране сейчас исламисты, а они всех ненавидят: и евреев, и христиан, а особенно тех мусульман, которые не хотят жить по шариату.

- Я знаю, что из Польши после войны уцелевшие евреи бежали уже от поляков, - сказал Марик, - Хотя евреи на территории Польши жили, наверное, тысячу лет.

- Я думаю, что здесь сыграла свою роль церковь, – ответил ему я, - В Польше всегда традиционно сильна позиция католической церкви и два фактора, повлияло на польское отношение к евреям: римский папа во время второй мировой войны, как известно, отмолчался и не стал осуждать фашистов за холокост, а полки очень чутки к папским настроениям. И хотя другой папа, Иоанн XXIII, снял с евреев обвинение в убийстве Христа, а из католически молитв были исключены упоминание евреев как христоубийц, но произошло это только в 1962 году, а в сороковые годы темные польские крестьяне за милую душу устраивали еврейские погромы.

- А почему же ювелир уехал именно в Израиль, а не в Америку? – спросила тогда Лера.

- В Америку всегда было трудно уехать, - ответил ей Марик, - Многие бы поехали, но Америка принимает очень ограниченное число иммигрантов.

- Как ваши родители в Израиле? – спросила Мали. Она, конечно же, знала ответ на свой вопрос, потому, что вместе с Мариком уже бывала в Израиле, но её интересовала наша точка зрения.

- Родителям в Израиле хорошо, во всяком случае, они сами в этом уверены, – ответил я на её вопрос, - Они получают медицинское обслуживание в размерах, который для белорусских пенсионеров был недостижим в стране, откуда они уехали. В Израиле больничные кассы берут на себя оплату лечения и лекарств, которые до отъезда в Израиль можно было приобрести за очень значительные деньги. Это первый и, может быть, даже основной плюс для моих родителей.

- То есть они уехали в Израиль потому, что в Израиле есть медицинское страхование, а в России его нет? – спросила Мали после того, когда Марик перевел ей мой ответ.

- Ну, не в России, а в Белоруссии, хотя в России дела обстоят примерно так же. Эффективной системы медицинского страхования до сих пор в нашей стране нет. Точнее, такая система должна со временем возникнуть, но совковый менталитет российских граждан, привыкших все получать бесплатно, еще не скоро созреет для понимания того, что за будущее лечение надо платить, пока ты здоров.

- Я считаю, что родители попросту сбежали из страны, - сказала Лера, и я кивнул, соглашаясь, и Марик кивнул, и Мали тоже понимающе кивнула головой после того, когда Марик перевел ей сказанное, – Но есть еще одно обстоятельство, - продолжила Лера свою мысль, - Родители говорят, что уехали в Израиль ради своих детей и внуков, ради их будущего, которое было под угрозой, пока они все жили в Белоруссии.

- Да, - согласился Марик, - Они все об этом говорят.

- По всей видимости, причинами, побуждающими людей как уезжать, так и оставаться на своей родине, являются личная безопасность, возможность обеспечить достоянные условия жизни, сохранение или воссоединение семьи и идеологические мотивы, - начал я говорить, - Вот моих родителей на отъезд в Израиль подтолкнула, главным образом, невозможность обеспечить себе в Белоруссии сносные условия существования. Поскольку Лена настойчиво говорила об эмиграции, то родители не могли допустить, чтобы любимые внуки уехали, а они бы остались в Белоруссии. Вот всей мишпухой и поднялись. Теперь другая сторона вопроса: Что может заставить человека пожалеть о том, что он уехал в другую страну? – продолжил я свои рассуждения, - С моей точки зрения - это отсутствие того, ради чего было принято решение уезжать. Например, у иммигранта были ничем не обоснованные представления о том уровне жизни за границей, который он непременно достигнет, а переселившись в другую страну, он вдруг обнаруживает, что этот уровень жизни недостижим, по крайней мере, в течение длительного срока.

- Да, - заметила Лера, - Особенно часто такие разочарования бывают у молодежи, уверившей себя в том, что в другой стране у них гораздо больше возможностей, чем в своей стране и стоит только эмигрировать, всё остальное явится само собой.

- Но, пожалуй, самое главное разочарование возникает тогда, когда иммигрант оказывается вне своего социума, вне среды для общения, - продолжал я размышлять, - И здесь, даже при наличии серьёзных оснований для эмиграции, невозможность адаптации к чужим условиям жизни, к чужому окружению, языку, обычаям может побудить иммигранта пожалеть о принятом им решении покинуть родину.

- У тебя получается, что родина – это всего лишь место рождения, фигура речи, - сказал Марик, - Если проблемы, которые иммигранту надо преодолевать, обусловлены исключительно возможностью или невозможностью его жизни в чужой стране, то причём здесь родина? Родина для него уже осталась в прошлом.

- Вот теперь давайте поговорим о родине, - сказал я, взяв в руку чашку чая и делая большой глоток.

Когда мы увлеклись философствованием, Мали, чтобы не отвлекать Марика необходимостью переводить для неё русскую речь, тихо поднялась со своего места и принесла из кухни чай с восточными сладостями, вкус большинства которых был мне неизвестен. Взяв в руки чашку, я нашёл среди сладостей что-то небольшое и положил свою находку в рот. Кондитерское чудо заполнило весь рот сладким вяжущим ароматом, так и не раскрыв передо мною своего секрета.

- Понятие родины практически неразрывно с понятием матери. В русской традиции эти два слова часто пишутся через тире: родина-мать, - возвратился я к прежним рассуждениям, – Но человек редко живет всё жизнь вместе с родителями. Реализуя свое стремление уехать из родительского дома, он в разлуке ещё больше любит отца и мать, но многое дети, став взрослыми, ни за что не согласятся жить вместе с родителями. Это нормально, это привычно и, в какой-то степени, это применимо в отношениям человека со своей родиной. Покинуть родину возможно, любовь к покинутой родине при этом не ослабевает и для укоренения в чужой среде эта любовь не помеха. Препятствием для жизни в чужой стране являются совершенно иные обстоятельства. Такие мотивы для отъезда, как безопасность, условия жизни, сохранение семьи и идеология – весьма конкретны. Например, в Белоруссии человек может купить на свою пенсию одну корзину продуктов, а в Израиле на свое социальное пособие – в два раза больше. В таком случае мы можем утверждать, что в Израиле жить в два раза лучше с точки зрения условий существования бренного тела. Условия жизни можно сравнивать. Но как описать то, что иммигрант не может больше видеть израильскую пустыню или норвежские фьорды, потому, что ему хочется посмотреть распускающиеся листики на русских березках?

- Ерунда все эти твои рассуждения о русских березках, - отозвался Марик, - И в Швеции полно таких березок, и в Америке. Хочешь - выйди из дома и любуйся.

- Ну, березки я так приплел, по привычке.

- Я думаю, - сказала Лера, - что тоска по родине, ностальгия, это проявление эмоциональной сферы человека, а у каждого эмоциональная жизнь проходит по-разному. Один может быть сентиментален до слёз, а другому, толстокожему, всё равно.

- Правильно, - завопил я, стараясь не отдавать инициативу разговора, – Эмоциональное состояние, называемое тоска по родине, может уравновешиваться положительными эмоциями от хорошего питания, качественного лечения, высокой безопасности, любимого семейного окружения. Если положительные факторы не уравновешивают отрицательное влияние тоски, то человек впадает в депрессию. На его душевное равновесие в новой стране влияют, как достигнутый им уровень жизни, так и его личная эмоциональность, привязанность к месту своего рождения, то есть – к родине. У каждого это протекает индивидуально и, более того, у каждого этот эмоциональный фон непостоянен, поскольку все люди подвержены смене настроений.

Тут я заметил, что общий разговор превратился в мой монолог. Марик слушал и помалкивал, даже не пытаясь переводить разговор на шведский. Мали благожелательно смотрела на меня, ничего не понимая в сказанном.

- Дядя Макс, я правильно рассуждаю? – спросил я Марика, прервав своё выступление.

Марик с усмешкой взглянул на меня и стал что-то говорить Мали по-шведски.

Когда он закончил, Мали, улыбнулась и сказала фразу, которую Марик перевел на русский язык:

- Мы не жалеем, что живём в Швеции. Ни я не жалею, ни Макс. Конечно, у каждого из нас были свои причины и свои обстоятельства, чтобы уехать, но Бог нас наградил тем, что здесь каждый из нас не один.

Затем Мали сказала еще несколько слов и ласково поглядела на Марика. Марик не стал переводить эти слова на русский язык, только взял её руку и с любовью посмотрел на Мали. Сказанные слова предназначались только ему одному.

 

После нашего отъезда из Стокгольма прошло около года, когда из Израиля пришло тревожное известие.

Папа, вздыхая и кряхтя, как он это делает всегда, когда собирается сообщить что-то неприятное, сказал нам, что Марик болен и его готовят к операции.

Папа не произносил слово «рак», он избегал произносить страшное слово, но одно дело избегать слов, а совсем другое – избежать болезни.

Папа рассказывал, что Марик и Мали, в своем намерении посмотреть мир добрались до Кении с её экстремальными условиями для жизни. Папа был уверен в том, что именно поездка в Кению спровоцировала рост в желудке Марика раковой опухоли и процесс этот стал развиваться так стремительно, что необходимость операции уже не вызывала никаких сомнений.

- Ну, скажи, зачем Марику понадобилась Кения? – вздыхал папа, - Там такое сильное солнце, а ему нельзя было на солнце проводить столько времени. Ну чем ему плохо было в Швеции, можно было в Норвегию съездить, в Германию, - говорил папа, и слышалось в трубке как мама сбоку подсказывает: «в Данию» и папа тут же повторил, - в Данию могли бы съездить, чего это они потащились в Африку, как будто в Европе уже всё видели?

Операцию на желудке Марику сделали в Стокгольме.

Первое время результаты операции давали повод для оптимизма. Марик, которому сделали резекцию желудка, вроде бы чувствовал себя лучше, но уже через некоторое время опухоль вновь принялась расти.

Стало понятно, что жизнь заканчивается и что семьдесят два года – это тот возраст, который Всевышний отпустил Марику.

Марик успел сделать всё, что от него зависело в этой жизни. Вещи, которые он хотел отдать своим близким, он отдавал теплыми руками.

На следующий день после его кончины я позвонил в Стокгольм. Телефонную трубку сняла Мали.

Я говорил ей приготовленный и написанный мною на бумаге английский текст, а Мали плакала и несколько раз повторила фразу, в которой собралась вся её боль от утраты:

- He was my life . He was my life …

 

Санкт-Петербург – Иерусалим – Санкт-Петербург

2009 год