Я сидела на диване, боясь пошевелиться. Как я себя чувствовала? А как себя чувствует хрустальная ваза на краешке стола? Чуть двинься — и разлетишься на мелкие сверкающие осколки. Мама сердито елозила пылесосом прямо по моим ногам, намекая, что надо бы помочь. И уж ей-то, маме, не с руки в новый год заниматься черной работой, когда есть негры помоложе. Но я не видела маму, не слышала, как ревел надсадно старенький пылесос. Я все еще, всеми своими мыслями и чувствами была там, в тесной хрущобе моего одноклассника. Или одноклассницы? Ну, не помню, за давностью лет. Да так ли уж это важно? Свет мы погасили сразу. На торшер накинули шелковый платок, и в этих душных пестрых сумерках звучал страстный голос Вахтанга Кикабидзе. Бубы. «Я пьян от любви», — пел Буба. Чуть с хрипотцой, на каком-то не понятном тарабарском языке. Но, боже мой, даже если бы это был язык инопланетян из созвездия альфа Центавра, мне все равно было бы все понятно. Понятно и так, без слов. От этой мелодии, чуть замедленной, монотонной, веяло такой неприкрытой страстью, такой неистовой любовной радостью, что у меня всю ночь замирало сердце. А может, мне просто все придумалось, показалось. Это был явно не мой вечер. Это был вечер моей подруги. Не я, а она плыла под эту горячую песню в Его бесстыдных объятиях. Рукава белой рубашки он закатал по локоть, и я смотрела на его смуглые руки на ее кружевном платьице. Сильные смуглые руки на кружевном платьице. Я представляла, какие они горячие, как обжигают ее тело под легким кружевом, и у меня кружилась голова. То ли от шампанского, то ли от жгучей ревности. У меня не было такого красивого платья, и я страдала, так, словно мир вокруг рушился. Это была такая сладкая, такая горькая, такая невыносимая боль, от которой не было спасения. Мир рушился под страстный смех Бубы Кикабидзе. Как только иголка проигрывателя, дешевенького тридцатирублевого проигрывателя, со скрипом выбиралась из пластмассовой колеи заезженной мягкой пластинки ядовитого голубого цвета, кто-то невидимый тут же заводил песню по новой. И они, моя подружка и мой любимый, не отрываясь друг от друга, уплывали на волне этой сладкой песни в свой особенный мир, куда мне в этот вечер доступа не было. Как объяснить вам, что чувствует влюбленная глупая девочка, когда ЕЕ БОЖЕСТВО, ее первый взрослый мужчина, не замечает ее? Я умирала с каждым аккордом, я слышала только этот страстный взволнованный голос, и готова была отдать жизнь за то, чтобы не она, моя неверная подруга, а я замирала в Его объятиях под этот возбуждающий смех. Я, как сверхмощная антенна улавливала каждый взгляд, каждое слово, каждое движение их тел. Я лакала шампанское, как воду, и думала только о том, как мне поудобней и незаметней выйти на балкон пятитиэтажки, в ледяную декабрьскую стынь, и, пока никто не видит, перевалиться через бетонные перила балкона и исчезнуть из жизни, раствориться в пляшущей круговерти снежинок, а они пусть тискаются в теплой темноте комнаты под бесстыжую песню, пусть присасываются друг к другу слюнявыми поцелуями. Пусть. Мне ничего уже не нужно. Я хочу туда, в сумасшедшую пляску сухих, колючих снежинок. Улететь, раствориться, не видеть, не слышать этого страстного волнующего голоса. Я была влюблена. Безответно влюблена. Шел первый день нового года. Я не учла, что окна в квартире заклеили на зиму. Я дергала балконную дверь, не понимая, почему она не открывается, и кажется, что-то кричала, и даже плакала. И вдруг в какой-то момент я очнулась и поняла, что сижу на диване, и кто-то гладит меня по голове, по замерзшим, дрожащим в ознобе голым плечам горячей ладонью. И от этой грубой, но такой нежной ладони так замечательно, так сладко пахнет табаком. Я беру эту ладонь и подношу ее к губам, и каждой клеточкой ощущаю ее шершавость, и горьковатый аромат сигарет дурманит мне голову. Я уже не хочу улетать с балкона, я хочу всю жизнь, вечность, сидеть на этом старом продавленном диване, слушать влюбленный голос Бубы, и сладко вздрагивать от прикосновения Его ладони.

 

Господи! Сколько лет прошло! Уже давно нет в живых моего мальчишки, чьи горячие ладони рассказали мне о любви больше, чем все умные книжки, прочитанные потом. Он погиб в Афганистане, мой мальчик, моя первая любовь. И ведь ничего между нами не было, кроме вот этой нелепой новогодней ночи, где он танцевал не со мной. Но каждый раз, когда я слышу эту песню, я думаю, неужели все исчезло, растворилось безвозвратно? И жалею об этом. Теперь, годы спустя, я благодарна ему за ту случайную ласку. И мысленно прошу его простить меня за глупую девчачью ревность. За то, что он погиб от случайной пули на перевале Саланг, а значит, ни ее, ни моя любовь не защитили его от смерти. Любили ли мы?