Капли дождя.

Иван учился в одном творческом ВУЗе крупного промышленного города, который и был ему домом. Учился, знать, ходил с прочими по квартирам да по подвалам, где собирались всяческие творческие люди.

Вот и теперь, сегодня, а субботу, он пришёл под вечер в один из подвалов. Был сентябрь, начало его. Шёл дождь, не то, что бы ливень, но уж точно порядочно и верно, да так, что не скрыться: у Ивана не было ни зонта, ни капюшона, ни кепки, а рядом ни козырька, ни порядочного выступа ската крыш. Иван натянул куртку на голову кверху, так, что стало не удобно опускать по швам руки, и – пошёл, усиливая напор шага – то ль от желания прийти поскорей на вечер, то ль от желания скрыться от стихии. А дождь всё шёл и шёл. Люди ещё пуще суетились, нарушая привычный порядок. Всё было, словно в калейдоскопе, да только вот не было ярких тонов, цветов: и небо, и дома, и машины, и одежды людей, и выражения лиц – всё и было как-то серо, ну, может, и нет, но ничего яркого и красного – обыденно и суетно, как и бывает частенько.

Но вот Иван уж вошёл в подвал. А подвал хоть и был им, да только несло от него не естественной вонью труб и плесени, а… богемой, ну, подрастающей и нарастающей в длину и в ширь. Иван здесь многих знал – он был завсегдатым этого местечка чудного. Обычно он сидел где-то с краю, но так, что был на виду у тех, кто стоял на сцене. Иван, как и все прочие, о чём-то болтающие и пьющие, взял фужерчик с советским (так было принято, - наверное, для разогрева), но полный, и… опорожнил, как двенадцатигранный без закуски, как заметил один острячёк из здешних, сидевший рядом. Была, так сказать, музыкальная пауза – джаз, что, почему-то сменил роковскую «композицию». А потом… Ну, это потом. А сейчас Иван, ощущая вкус шампанского, глядел в цветные витражи, как в готических соборах, хоть и были окна в подвальчике маленькие, а стены толстые – купеческий дом. Иван не шибко любил «споры о высоком», видя и чувствуя всё неистовство, с которым они были здесь и везде. На стене, возле сцены висел Врубелевский демон.

И вот… «гвоздь программы» - все навострили ушки да глазки. Вышел поэт, ух, ну, прям Маяковский, только невысокий, с жиденькими и стриженным и волосиками, в футболке, но… красивый, правда, по-своему. Давай читать: слово выкриком – фраза речитативом, ещё одно в рифму первому и - фраза параллельно, а после, строчки, нарастая параллельно, выливались в последний выкрик вроде: «Бл…» (так-сяк), «Сволочи», «С…» (такие-сякие), «Ё…», «Твою…», ну, ладно. В общем, весело и с напором, словно дождь за окном, что уж перешёл окончательно в ливень. И всё о режиме, о государстве, о том, как закроют в клетку и повезут, хоть и не будет того никогда, а ещё – о сильных мира сего, которые – такие-сякие.

И вот, выдохся – пот градом, - постарался парень, а после, полагалось обсуждение. Тот, кто читал, мог задать вопросы в зал, или кому-нибудь конкретно. А Иван сидел, словно на гвоздях и в узкой камере, отходя потихоньку от выступления.

- Вон, ты! – выкрикнул со сцены тот, отдышавшись – Вон, ты!

- Что?! – словно отходя ото сна, сказал Иван.

- Что ты понял?!

- Да что я понял… Всё понятно…

- Да ничего не понятно! Ты… тупое быдло, дерьмо с окраины – говорил тот, напирая, как-то спокойно, (а он знал обо всех) – Да что ты можешь понять?! Ты ведь и не рыпнишься! Ни… Н… И все вы такие!!!

В общем, орал, орал, выдохся, и перестал, под руки взяли голубка, навалившегося на дюжих друзей в изнеможении.

Женщины смеялись, поглядывая то на Ивана, то на сцену. Мужчины болтали. А Иван понял – рвать когти. По-тихому, когда играл джаз плавно, чтоб смягчить обстановку, Иван ушёл – его никто и не заметил. Вышел, глядь: а рядом, на выступе подвала, сидит тот, затягиваясь сигаретой через мундштук – рядом добры молодцы, сочувственно поглядывая на дружка, который был подобен выжатой губке. Сидел, примолкнув. Иван, оставаясь незамеченным, прошёл.

 

. . .

 

Иван пришёл домой. Сел по обычаю на подоконник, затянулся дешёвой сигаретой через губы и рот, глянул в окно…

Шёл дождь, утихая. Темнело. На улице было тихо-тихо, лишь изредка то нарушалось криками матом, но глухим, и без обиды. И вновь… тишина… шума дождя. Суета кончилась, набираясь сил для завтрашнего дня. Лишь только дождь, шум его. Кое-какие капли падали на откос окна снаружи, ударяясь об листовое железо с глуховатым звоном. Иван размышлял. Вот так-то вот. Идёт дождь. Падают на землю капли. Все, казалось бы, идут с одинаковой скоростью вниз… Но… одни ударяются о землю сразу, махом, … всё. Конец. Другие – нет, они падают в лужу, что во вмятинах асфальта, и плывут дальше, а куда – время покажет; какая-то – в общем потоке, другая – в маленьком ручейке, третья – сама по себе выплавит на асфальт и будет жить, пока не высохнет, может, встретившись с другой, только что упавшей с неба. Земля, как плоскость, так сказать, - кульминация, момент, решающий всё. Для кого-то гибель, для кого-то - нет. И каждая капля решает. И ежели капля не поймёт то, что она, хоть и маленькая, но всё же, - капля, то – в землю и в почву. Другая, помудрей, в лужу, но и там есть выбор.

Иван глядел в окно.

На улице, на проезжей части, в изломе асфальта, шёл поток лужей из только что упавших капель. Шёл дождь. Эти лужи, словно моря, заполняли огромное пространство так, что машины объезжали, или, не заметив, шли дальше, порождая потоки брызг.

 

Конец. 7.07.09. Куракин Н.