Полдень. На Земле сказали бы "сиеста", но у меня давно уже не получалось уснуть днём. Я стою под навесом у входа в наш дом. Навес загораживает меня от солнца, но лучи пробиваются и сквозь пластик.

Слишком жаркое солнце. Яркое, нестерпимо яркое небо. Я ведь родился и вырос здесь ... Почему же каждая клеточка моего тела вопит о том, что ей тут слишком жарко, что на неё попадает слишком много лучей, и весь этот мир требует от неё предельного напряжения? Арра - не враждебная людям планета. Просто здесь можно жить только так - быстро, напряжённо, горячо. В шестьдесят лет ты - уже пресыщенный жизнью старикан, но дети здесь погибают редко. Человек тут остался самым страшным из хищников. Местные растения непригодны в пищу, но вполне подходят для промышленности. И земные злаки тоже неплохо приживаются на этой земле, мощно и бурно идя в рост. Со стороны мы выглядим, наверное, почти феодальным обществом - слишком многие заняты простым крестьянским трудом, а не какой-нибудь высокоточной гидропоникой. Но именно этот труд и спасает наших детей. Наверное, мы всё-таки привыкнем к этой планете. Ещё через пятнадцать-двадцать поколений... Возможно, именно такой жизни - открытой, яркой, напряжённой - не хватало тем, кто сюда прилетел.

 

Прикрывшись полуденной накидкой по улице спешит человек. Мне не видно его лица, но это наверняка гость из соседней общины. Вряд ли он принёс известие о какой-то опасности. Случись очередное извержение или солнечная вспышка, нам уже передали бы об этом, при отказе радиосвязи - просто голубиной почтой. Да и он сам не шёл бы просто так по улице, а выкрикивал бы дурные новости. Скорее всего, у них погибла часть посевов, и он идёт одолжить семена. Неудобно, немного стыдно, но уж никак не смертельно. Что здешняя горячая и порывистая природа отнимает у одних, то она тут же щедрой рукой дарит другим.

Гостя увидел не только я. Из нашей двери к нему наперерез бросается женщина, даже не прикрывшись накидкой. Удерживает его за руку, то бормочет, то выкрикивает, что муж ненавидит и мучает её. Бьёт. Издевается. Выставляет на полуденное солнце. Заставляет пить лекарства, вызывающие выкидыш. Она рыдает, спрятав голову на его груди под накидкой, а прохожий пытается её успокоить.

Наконец, взяв её за руку, он твёрдым шагом направляется ко мне. Я жду немедленной драки, драки без объяснений. В каждой общине свои нравы, и мы не вмешиваемся в чужие дела, но некоторые вещи не прощают нигде. Но он просто молча передаёт мне её руку и уходит, стараясь не глядеть в глаза. Моя жена, Гая, идёт со мной в дом, как будто не проклинала мужа минуту назад. Выходит, в других общинах тоже знают о её безумии.

Один из бесконечной череды дней. Всего один...

 

Большинство жителей Арры пока живут как обычные крестьяне. Но мы не просто пытаемся выжить, мы знаем, чего хотим добиться. Рано или поздно мы построим собственную цивилизацию. Нам будет доступна любая, самая тонкая, промышленность, любая, самая сложная и дорогостоящая наука. В ожидании этого в каждой общине не просто учат школьников грамоте, их воспитывают людьми, весьма образованными даже по земным меркам.

И всё-таки в нашей культуре есть такое, что любой чужак счёл бы язычеством. Тёмным язычеством, которое помогает нам выжить. Занавешенная Ниша. Она находится совсем недалеко от нашего посёлка, а жителям других мест приходится совершать сюда настоящие паломничества.

Любой наш подросток расскажет, почему извергаются вулканы, что такое метеориты и магнитные бури. Но даже лучшим учёным почти никогда не удаётся ответить на простые, детские вопросы. "Когда?" "Где?" "С какими последствиями?"

Самые важные из вопросов. Когда очередная магнитная буря нарушит связь? Где случится новое извержение вулкана? Окажется ли очередной выброс спор латуна безвредным, как обычно, или вызовет жесточайшие приступы астмы у попавших под него неудачников? Есть только один подходящий прибор для поиска ответов - человек. Самый точный и самый хрупкий. Безумно хрупкий. Человек и его интуиция, которой удаётся ответить на вопросы, заставляющие замолчать умнейших учёных.

Занавешенная Ниша - почти наверняка дело рук.... уж не знаю, человеческих ли. Здешняя почва не сохраняет кости и вещи, на Арре цело лишь то, что ещё живёт. Может быть её создали самые первые, вымершие потом, поселенцы, у которых ещё не было связи с Землёй. А может быть и другая раса, но почти наверняка - гуманоиды. Слишком уж хорошо совпадает ниша с очертаниями человеческого тела.

Пещера, с потолка которой срывается, уже на первых шагах сбивая с ног, громадная масса воды. И так - двадцать метров, до самой Ниши. И только раз в сутки поток на полминуты стихает, открывая дорогу к углублению в скале. Видимо, там есть какие-то воздухоносные ходы. Сутки в этой нише можно простоять не задохнувшись и даже оставаясь почти сухим. Но остаться прежним не получилось ни у кого. Непонятная нам комбинация довольно элементарных воздействий - инфразвуковой компонет в гуле воды, немного повышенный радиоактивный фон, мелькание света и тени. Отсюда выходят пророками. Или сумасшедшими. Или пророками и сумасшедшими сразу. А у той общины, где не осталось своего пророка, шансов выжить совсем мало.

Первых поселенцев было не так уж много, и нам пришлось хорошо помнить свои родословные. Почти сразу, как только нашли Занавешенную Нишу, стало понятно, что пророками обычно становятся потомки определённых линий. Понятно стало и то , кто сохранял разум. Те, кто уже насытился жизнью, завоёвывал и терял. Те, кто боролся с потоками лавы, видел смерть товарищей и детей, ерошил волосы своих внуков. Способность глядеть в будущее, не отводя глаз, требует готовности ко всему, почти бесстрастия. Мудрости. Внутреннего покоя.

Такие люди с подходящей родословной находились в общинах почти всегда. Арра со временем делает такими едва ли не всех, кого не погубила. Нам просто не повезло. Когда умер последний пророк нашей общины, из потомков Кириана среди взрослых мужчин остался только я.

К тому времени я был женат чуть меньше здешнего года. Родители помогали Гае нянчить нашу девочку - учили ходить, обшивали, не пускали под полуденное солнце, на руках приносили мне, чтобы я снова увидел собственные серые глаза на младенческом лице. Я готовился стать пророком и даже делал каждый вечер упражнения земных мистиков, приводящие душу в равновесие. Но не так, совсем не так скоро... Неужели я словом или жестом дал ей почувствовать мою неуверенность? Как я мог забыть, что Гая - тоже из потомков Кириана? У женщин мы не брали в расчёт этого родства, прежде всего они были для нас матерями. Но я-то ведь помнил, что мы - родственники, хотя и настолько далёкие, что это не помешало общине разрешить наш брак.

В тот день я начал свои упражнения уже утром, в неурочный час, поскольку назавтра должен был вступить в Пещеру. Постучалась мать и сказала, что Гая ушла куда-то, оставив им ребёнка.

Когда я подбежал к Пещере, текучая завеса уже сомкнулась за ней. И я встретил Гаю только через сутки - или так больше и не встретил?

Сначала мы поверили, что всё обошлось благополучно. Я повёл Гаю к посёлку, набросив оставленную вчера накидку. Она была молчалива, как все, выходящие из Занавешенной Ниши. Однако собравшиеся для встречи услышали от неё первое пророчество и пошли огораживать северные поля от потоков лавы.

Но в Гае не нашлось необходимого бесстрастия. В ней было слишком много любви ко мне, молодой, ненасытившейся любви. И эта любовь перегорала страхом перед возможными бедами, превращаясь в нечто ужасное. Гая ревновала меня ко всем, даже к девочкам и старухам. Сначала она выискивала приметы моей нелюбви, потом приметы ненависти, и в конце концов стала отказываться от еды из страха перед тем, что я захочу её отравить. Хуже всего стало, когда мои родители переехали вместе с внучкой в другой дом, опасаясь за жизнь ребёнка. Я пытался прогнать Гаю, но всякий раз она возвращалась, бормоча, что я не отделаюсь от неё так просто, что она заставит меня расплатиться за унижения и побои.

Ясное сознание возвращалось к ней ненадолго - иногда несколько раз в неделю, иногда - раз в несколько недель. Нескольких минут хватало ей лишь для того, чтобы произнести очередное пророчество - здравое, редкостно точное и подробное. Для того, чтобы увидеть меня таким, каким я был на самом деле - растерянным, виноватым, обескураженным - у неё не оставалось ни минуты. Мы всё время были рядом, скованные умирающей любовью и фантомной враждой, но Гаю отделяло от меня нечто более непреодолимое, чем завеса ревущей воды в Пещере.

 

Тогда я ещё надеялся. Окончательно поверив мучавшим её призракам, Гая словно бы примирилась с ними, стала спокойнее, хотя и ещё мрачнее. Она уже не бросалась на меня с кулаками, и обычно нам удавалось её накормить. Её кожа снова стала кожей молодой девушки, исчезла страшная желтоватая бледность и вялая шаткость походки. Появилась надежда на то, что она переживёт второе посещение Занавешенной Ниши - в прежние времена это иногда помогало безумцам.

Я боялся, что она замрёт на полпути под сокрушающей струёй воды. Этого не случилось - Гая пошла знакомой дорогой твёрдо, уверенно, так ни разу и не оглянувшись на меня. Но через день, на выходе из Пещеры, я снова встретил не её.

Женщина, которая появилась оттуда, была подавлена виной. Она твердила, что всегда ненавидела меня, что платила злом за добро, что вышла за меня замуж лишь для того, чтобы мучить. Когда я пытался успокоить Гаю, она отталкивала мои руки. Когда просил вспомнить о нашей дочери, она утверждала, что хотела сжечь её под палящим солнцем, как Медея.

Иногда - так редко - она забывается и разрешает мне заботиться о ней. Застегнуть сзади платье, налить чай... Я ловлю эти минуты, как погибающий от жажды ловит ссохшимися губами последние капли. Их скоро не останется. Мои родители обещали позаботиться о Гае, я же неизбежно уйду в Пещеру. Для очистки совести я начал делать свои упражнения, хотя и знаю, что они бесполезны для меня. В одной ли цене плодородный перегной и выжженная земля? Я не верю, что для Занавешенной Ниши, которая даёт пророческий дар, равны мудрость оставшейся позади жизни, и пепел жизни, так и не прожитой. Почему я иду туда? В посёлках редко бывало больше одного пророка, но это так понятно, так хорошо объяснимо. Если уже есть один, то зачем нужен второй? Верю ли я, что пророческий дар, оставив её, вместе с безумием достанется мне? Или я просто не хочу сдаваться Арре, нашей яростной чужой родине?