Это был славный средневековый город. Здесь уважали добрых ремесленников, и в дни ярмарок много народа приезжало сюда прицениться к ладной сбруе, крепким башмакам, добротным стульям, чашкам, покрытым тончайшими узорами. Да и учёному приезжему человеку было на что поглядеть. В стройной башне, возвышавшейся над городом, хранились рукописи старинных книг, а искусные писцы переписывали новые книги, привезённые из разных стран. В хранилище часто заходили бойкие студенты и задумчивые профессора из местного университета, и ни им, ни кому-то ещё, пришедшему сюда за знанием, не было отказа.

 

Здешняя река текла к морю, и глаза тех, кто моря раньше не видел, не сразу могли вместить его, такое большое и синее. Островерхие дома, домики и домишки на извилистых улицах заставляли улыбнуться самого отъявленного бирюка. Весной запах цветущих садов заглушал даже крепкий селёдочный дух, несущийся из портовых доков. А осенью свисавшие с деревьев яблоки дразнили прохожего: "Съешь меня!"

 

А в глубине улочек прятался целый квартал мудрых и странных алхимиков. Только самые ленивые и недалёкие горожане думали, что алхимикам не нужно ничего, кроме золота. Тут умели взвесить солнечный луч и сохранить до весны птичье пение. Некоторые алхимики были изгнаны из других городов как еретики. Но здешние жители их не обижали. Они говорили, что если Бог на алхимиков не сердится, то и горожанам, наверное, гнать их не стоит.

 

В конце квартала стоял маленький дом Юлиуса, дорогу к которому часто спрашивали горожане. В самой большой его комнате помещался огромный перегонный куб. Юлиус очищал в нём Любовь.

 

Обычно к нему приходили женщины.

 

Вот идёт по кварталу горожанка, немолодая уже, но красиво одетая и с удивительно прямой спиной. Входит в домик алхимика и останавливается на пороге. Видно, что она никогда не была сплетницей, и ей трудно говорить о делах семейных, родственных.

 

- Кто на сердце у синьоры? - спрашивают её почтительно.

 

- Матушка. Мне бы хоть капельку любви к ней. Больная она совсем, вечно жалуется, а всё равно всегда ворчит и поучает. Мужа замучила, детей.

 

Юлиус отгоняет из Любви горожанки усталость и обиды, а медово-прозрачный дистиллят велит выпить.

 

- Что теперь вспоминается? - спрашивает он её.

 

- Как мама учила меня молодую перед зеркалом наряжаться. Отец под старость стал скуповат, каждую монетку жалел. Так она копила потихоньку, на ленты мне, на гребни - мало ли девчонке нужно. И внучки - малышки совсем - такими красоточками у неё уже ходят.

 

А прошлой зимой, холодной, связала всем на Рождество по паре носков, хотя осенью всё ворчала, что руки не слушаются.

 

Нужной она нам быть хочет, обузой не стать.

 

- Ты поняла теперь, - говорит алхимик.

 

Горожанка низко кланяется ему и уходит.

 

В комнатку робко заходит молоденькая жена сапожника с усталым добрым лицом.

 

- Ты посмотри, мудрец, - спрашивает она, - от той любви, в которой мы с мужем обручались, осталось ли хоть немного?

 

- Сейчас, милая, - слышит она - дай только бедность да заботы отгоню. Да её у тебя больше прежнего! Выпей, не бойся.

 

Стучится богатая горожанка, которая старается казаться важной и сердитой, хотя в глубине её глаз прыгают маленькие чёртики.

 

- Сын от рук отбился, - жалуется она. - Чем полезным бы заняться, а он бродит повсюду, слушает, как песни поют.

 

- Подожди немного, - говорит Юлиус.

 

Мать выпивает бирюзовую жидкость и говорит.

 

- Не буду его за песни ругать. Это в крови у нас. Я его, маленького, по бабушкиному песеннику читать учила. Умный он, сразу схватывает.

 

Просто надо мне с ним потолковать, видно хочет он чего-то, что дяде и брату не понравится. Нежный был всегда, детишки в мяч играют, а он в сторонке стоит, горюет.

 

А так хороший мальчик, добрый, как я заболела, сразу за врачом побежал. И друзей в дом целый месяц потом не водил, хотя скучает он в одиночку сидеть.

 

А однажды горожане увидели, как по кварталу алхимиков к дому Юлиуса идёт Марк. Вот уж скряга бессердечный. Про добро, да про заповеди часами говорить может, а сам нищему и медной монетки не подаст. К кому же он хоть каплю Любви в себе найдёт?

 

Марк зашел к алхимику, смутился и спросил: "А к собакам бездомным любовь считается?"

 

- Погоди, - сказал Юлиус, - сейчас от страха её очищу, там и видно будет.

 

Выпил Марк тёмно-зелёную каплю, а Юлиус посмотрел ему в глаза и говорит.

 

- А ведь ты и людей бездомных жалеешь. И сирот. И даже рыбу тебе жалко, которая кверху брюхом всплывает, когда воду из под кож в нашу реку сливают.

 

- Правда, - ответил Марк, смутился и из двери выбежал.

 

А через год построил приют для сирот, в котором их учили разным затейливым ремёслам - у кого душа какое выберет.

 

Но однажды к алхимику пришёл горожанин, которого Юлиус не знал. Он был небрит, а по лицу видно было, что незнакомец употреблял накануне совсем не благородные напитки. И одежду ему, верно, давно не чинила никакая женщина. Он молча подал свою Любовь, так и не назвав её.

 

Юлиус начал перегонку. Маленький флакончик, в который он обычно собирал Любовь, уже давно заполнился, доверху была налита и бутылочка побольше. А Любовь ещё оставалась.

 

Юлиус поднял глаза на незнакомца.

 

- Кто вы? Из какого цеха?

 

Тот вздохнул.

 

- В моём цехе самые добрые люди, а я позорю их. Мы художники. Когда мне нечем рисовать, мои товарищи приносят мне краски и холст, когда мне нечего есть - еду. Вчера ко мне пришёл мой самый близкий друг и принёс новые кисти. Ещё он долго ругал меня за то, что у меня на картинах разная ерунда - матросы, воробьи в лужах, бочки с селёдкой в порту. И мы поссорились. Я в ссоре с моей невестой, а теперь и с другом...

 

Алхимик сказал.

 

- Твоя Любовь слишком сильна, и она может разорвать твоё сердце. Я отогнал из неё тоску и отчаянье, но остался ещё целый бочонок Житейской дребедени. Принимай её понемногу - чайную ложку Любви на стакан Житейских мелочей, но никогда - слышишь, никогда - не употребляй Любовь в чистом виде.

 

Жизнь Художника понемногу наладилась. Хотя рисовать разную ерунду он не перестал, но и на неё неожиданно нашлись любители, которые собирали его картины. И во всём большом Городе жизнь тоже шла мирно и весело, хотя и не совсем уж безбедно.

 

А потом из Города ушли кошки и собаки. Последними ушли собаки, сторожившие дом покойного Марко. Они оглядывались и лаяли, словно надеясь, что люди последуют за ними.

 

Утром земля под Городом зашаталась, будто какой-то гигантский зверь ходил там, внутри. Дома начали разваливаться, остались целы только совсем маленькие домишки в один этаж высотой. Через улочки поползли огромные трещины, которые даже перепрыгнуть было невозможно. А с квартала столяров на весь Город стала надвигаться дымная и горячая стена пожара.

 

Спасшиеся бежали в порт и увидели, что море отхлынуло, оставив раковины, полусгнившие лодки и водоросли. И тут к берегу подошла огромная волна...

 

Художник пробирался по развалинам в квартал алхимиков. Здесь нельзя было бежать, иначе он бежал бы. Художник наизусть знал город и помнил, по каким переулкам можно обойти трещины, но многих мест он сейчас просто не узнавал. И горожан он знал неплохо, оттого и искал сейчас Юлиуса.

 

Но в квартале уже толпились и кричали люди, и художник понял, что опоздал. Когда пожары угасли, а живые поняли, что они ещё живы, толпа ринулась бить алхимиков. Маленький дом Юлиуса был цел, и это ещё больше распалило людей, хотя они и кричали, что разрушения - это свидетельство Божьего гнева. Толпа растерзала Юлиуса и разбила перегонный куб.

 

Художник понимал, что сегодня с ума сошли и природа, и люди. Но он слишком хорошо запоминал лица, и не мог забыть никого из тех, кто пришёл в переулок.

 

Однако были те, кто в переулок не ходил, и он ещё мог их рисовать. В подвале уцелели две заветные бутыли, а в поясе у него осталось немало золотых, хотя художник предпочёл бы, чтобы землетрясение пощадило не их, а его картины.

 

Он рисовал маленькую Марию в высокой траве. Её дед заботился о девочке, но никогда не играл и не шутил с ней. Художник знал, что в день землетрясения этот человек тщетно пытался отвалить камни, под которыми остались жена, дочь и внук. Только Мария встала спозаранку и убежала в сад.

 

Художник рисовал парный портрет бездетных супругов Корре. Их кошка не ушла из дома и за десять минут до того, как дом начал рушится, стала мяукать, тереться мордой, и разбудила обоих. Пользуясь своим звериным чутьём, она провела мужа и жену безопасным путём среди развалин, даже не взглянув на разбросанные в доках бочки с рыбой.

 

Супруги были ещё не так стары, но не пытались вместо наскоро собранной из обломков лачужки построить новый дом. Художник знал, что они были хлебосольны и любили гостей. Соседи раньше них вернулись к разрушенным домам, и вынесли из дома Корре уцелевшую кровать, а из погребов - всю еду. И муж с женой первые месяцы голодали так, как им не приходилось голодать даже в чистом поле, где они прятались от новых сотрясений земли. Кого они позвали бы теперь домой?

 

Юный Пётр пришёл в Город бездомным бродяжкой, потерявшим родителей во время чумы. Его устроили в приют и научили ремеслу каменщика. Первой его работой стала пристань. Пётр умел понимать камень и видел, как пристань украшала город. Когда пришла большая волна, он уцепился сильными руками за дерево и провисел так сутки. Но Пётр говорил, что страшнее всего ему стало, когда волна разрушила пристань за один накат.

 

Петр мечтал восстановить городскую башню. Он толковал об этом со студентами, спасавшими рукописи в то утро, с членами городского совета, с мастерами-каменщиками, но дело не двигалось.

 

Художник смотрел на горожан и понимал, что Любовь, которая заставила бы их отстроить свой город, была слишком сильно загрязнена. Но алхимика, который помог бы им, как когда-то помог художнику, в живых уже не было.

 

Тогда художник вынес из подвала бутыль с Любовью и бутылку вина. Он взял самый большой стакан, и налил вина до половины, а потом долил его до края Любовью. Потом он убрал бутыли в подвал, одним махом, как в юности, выпил стакан до дна и начал свою последнюю картину. На ней был Город. Не вовсе такой же, как был, но было понятно, что это он. И ещё Город был удивительно красив.

 

Художник очень спешил, но всё-таки его сердце остановилось, когда он клал на картину предпоследний мазок. Его похоронили, а картина так и осталась в заброшенном доме, и только мальчишки иногда забегали с улицы на неё посмотреть. Но почему-то Город после этого очень быстро отстроили, и он действительно был красив. И люди жили в нём мирно и весело. Жили долго - век или два. А потом его почти весь разрушили во время войн за веру.

 

Но говорят, что где-то в развалинах остался подвал, а в нём - бутыль с Любовью. Она цела - Юлиус делал замечательные бутыли с притёртой пробкой. И тот, кто немного отопьёт из неё, сумеет снова отстроить Город.