Мертвое Чудовище казалось совсем не страшным, словно вместе с жизнью из него ушло и то, что внушало ужас. Нелепые, не способные поднять в воздух крылья, маленькая голова со светящимися глазами, темный гребень, тянущийся через всю спину к раздвоенному хвосту, ни клыков, ни когтей - таким оно было, живое. Сейчас… глаза погасли, помутнели, крылья казались рваными лохмотьями нищего, прячущими под собой горб. Трудно было поверить, что один вид Чудовища обращал людей в камень. Юноша вытер меч и вложил его в ножны. Он сделал то, что предсказал королевский волшебник и должен был возвращаться во дворец.

Собираясь шагнуть, он обнаружил, что ноги его опутаны травой; упругие стебли держали цепко, не позволяя шевельнуться. Юноша хотел наклониться, чтобы распутать их, и с удивлением обнаружил, что стена чащи подступает к нему вплотную. Упругие древесные ветки шевелились у самого лица, шелестя не по-осеннему яркой листвой, одна из них мазнула по щеке, оставив на ней след от росы... Взявшая его в плотное кольцо чаща сплетала ветви без видимого просвета; здесь негде было развернуться тому сражению, что закончилось несколько минут назад. И, вглядываясь в густую траву, юноша не нашел и следа поверженного чудовищного зверя. «Морок? - подумал он, - видение? Но ведь я сражался с Чудовищем!». Сражение не могло быть мороком - его рука помнила тяжесть меча, тело ощущало усталость после битвы, а поцарапанная о шкуру чудовища щека горела... Он потрогал щеку и вместо царапины ощутил на пальцах влажную прохладу росы.

Отчаянно захотелось пить. Юноша снял с пояса флягу, отвинтил колпачок. Фляга была пуста, хотя он наполнил ее совсем недавно, у родника. «Должно быть, я неплотно завинтил крышку», - решил он. Иссушенное горло горело; нужно было поскорей выбираться из чащи. Топорик подошел бы для этого куда лучше, но его не было. Юноша снова достал из ножен меч.

…По правде сказать, от меча было мало толку, но юноше все же удавалось кое-как пробирался вперед; чаще всего он протискивался сквозь заросли, оставляя на ветках и сучках клочья одежды, медленно, но верно продвигаясь вперед. Чаща звенела птичьими голосами и оглушительно, свежо пахла весной, словно время повернулось вспять, и на смену сентябрю пришел май. Солнце припекало сквозь листву. Юноша останавливался, чтобы вытереть пот, заливавший глаза, и продолжал продираться сквозь заросли. На опушке ждали родник, верный конь и свита, а направление он помнил хорошо. Конечно, надеяться на память в такой чащобе было глупо, но что-то большее, чем память, вело его вперед.

Чувство направления не обмануло, но вывело не к коню, роднику и свите, а к маленькому домику с покатой крышей, низким забором и ярко окрашенной калиткой. Юноша отворил калитку и ступил на выложенную цветными камешками дорожку. Дверь дома было прикрыта, из-за нее доносилось негромкое пение. Он прислушался и узнал «Песенку про старого охотника».

Юноша постучал, но никто не ответил, и он вошел в дом. Голос вел его; коридор, застеленный цветным ковриком, закончился на пороге крошечной кухни, где, повернувшись спиной к двери, возилась с чем-то у широкого стола хозяйка домика. Она не слышала его шагов.

- И он сказал – «Олень хитер…», – э-э, ну как же там дальше? – она повторила строчку, в надежде вспомнить предыдущую, - и он сказал - «Олень хитер…»

- «Да только я хитрее!» – не выдержав, подсказал юноша.

Поющая обернулась к нему и на мгновение застыла - молоденькая девушка с удивлением и любопытством на веснушчатом лице. Любопытство и удивление тотчас обратились во что-то другое; чувство, от которого взгляд ее словно подернулся туманом. Ее лицо, долгую минуту державшее странное выражение, показалось юноше похожим на лица людей, обращенных Чудовищем в камень.

- Здравствуй, - сказал он, - меня зовут Олье.

- Я знаю, - отозвалась девушка и осторожно поставила на стол склянку, что держала в руках, - ты принц Олье. Я Седар, волшебница.

Он поклонился хозяйке.

- Ты не могла бы мне помочь? Я кажется, заблудился…

Лицо девушки, не отмеченное красотой, очень простое и от того – милое, отразило полуудивление-полурастерянность.

- Да, конечно, - произнесла волшебница, теребя рукав платья, - но разреши сначала угостить тебя чаем.

- Спасибо, – искренне поблагодарил Олье и вдруг ощутил себя мокрым с головы до ног, поцарапанным и грязным, к тому же его одежда зияла многочисленными прорехами. Юноша почувствовал, как краснеет.

- Хочешь умыться? – спросила, мгновенно угадав причину его смущения, девушка. - Я могу дать тебе штаны и рубашку, и заштопать твой камзол.

- Спасибо, - Олье покраснел еще сильнее, - мне бы только добраться до дворца…

- Присядь. Я заварю чай.

…Чай оказался вкусным; умывшийся и переодевшийся в сухое, Олье выпил три чашки, и только тогда жажда ушла. Но беседа не клеилась. Никак. Волшебница Седар поглядывала на него с тревожной заботой, теребила прядку своих коротко остриженных темных волос и отвечала на вопросы невпопад. В конце концов, оба замолчали надолго.

- Ты не голоден? - спросила девушка после пятой – для Олье - чашки чая. Сама она едва пригубила из своей.

- Нет, спасибо. Мне нужно домой, мама и отец беспокоятся…

Седар почему-то снова закаменела.

- Послушай, я должна рассказать тебе… - начала она и растерянно замолчала. Принц Олье почувствовал, как сжала сердце тревога.

- Что случилось? Что-то с моими родителями? Но ведь я покинул их всего несколько часов назад!

- С ними... Да, случилось… Вернее – и с ними тоже. Ведь главное случилось с тобой.

- А что – со мной? – удивился юноша.

Седар поставила на стол почти полную чашку.

- Расскажи мне, что ты помнишь? Ты убил Чудовище… и что дальше?

- Пить захотелось, а фляга оказалась пустой. Я оглянулся и увидел что вокруг чаща, а от Чудовища нет и следа. Почему ты смотрела на меня так, словно… увидела что-то невозможное?

- Потому что… - девушка сбилась и замолчала, - видишь ли, с тех пор как ты убил Чудовище, прошло тринадцать лет. И все это время ты, обратившись в камень, простоял в лесу.

- Что?.. - он качнулся куда-то вбок, словно оглушенный, - но почему… Я же убил Чудовище! Оно обращало в камень тех, кто боялся его, пока было живым, но я убил его…

- Да, ты сделал это и только потом окаменел. Все, кто стал камнем под взглядом Чудовища, ожили после того, как ты победил его, а ты сам так и не одолел его чары. Король Эйрин, твой отец, хотел забрать тебя во дворец, но королевский волшебник отсоветовал. Он сказал, что ты можешь ожить только там, где превратился в камень, на том же самом месте. Поэтому тебя оставили в лесу. Король и королева часто навещали тебя. Пока…

- Пока что? – Олье знал ответ, но все равно спросил. Если и правда прошло тринадцать лет…

- Пока не умерли. Король через несколько лет после того, как ты стал камнем, королева – позже. И к тому времени она уже не была королевой. Племянник короля Файен занял трон вместо нее, потому что королеву признали неспособной править. – Девушка опустила голову, - королева горевала по потерянному сыну и отчаянно молила Троих Богов оживить тебя. Плакала дни и ночи, забросила правление… Файен отправил королеву в храм Молчаливых Сестер. Там она и умерла.

Олье забыл дышать; сирота, он теперь сирота! Время сделало шаг вперед, оторвав его от тех, кого он любил, и теперь у него нет ни одного родного человека, ни одного друга в этом мире. Разве что двоюродный брат Файен, которого Олье помнил нескладным юнцом, на год младше него...

В голове гудело, сердце частило так, что кроме грохота крови в ушах он ничего не слышал. Юноша поднялся из-за стола.

- Я должен идти, - сказал он

- Во дворец? – Седар смотрела на него с прежней тревогой, - ты хочешь занять трон, принадлежащий тебе по праву?

- Нет, - это было единственное, в чем он был уверен.

- Жаль. Файен… он ведь не лучший король.

- Думаешь, я буду лучшим?

Седар вздохнула.

- Да, думаю. Это ты отправился убивать Чудовище, а не Файен. Да, я знаю, что знаки, прочтенные королевским волшебником, указали, что только ты сможешь сделать это. Но не верю я, что укажи они на Файена, он пошел бы в чащу. Оставайся. Тебе нужно время, чтобы привыкнуть…

Высказав последнее, девушка замолчала, смущенная, взъерошенная как нахохлившийся воробей. И, кажется, ждущая отказа.

 

…Но он остался. Потому что ему некуда было идти, и потому что ему, в самом деле, нужно было время. Разобраться, понять - и поверить. Поверить в то, что для всех остальных, кроме него, прошло тринадцать лет, что у него больше нет родителей, что Файен теперь старше него и он король. Рассказ Седар потряс Олье, а ведь она знала не больше, чем другие о годах, промелькнувших для него как один миг. Новый король – новые законы, новые налоги, и разрешенная смертная казнь, которую когда-то отменил король Эйрин. Бунты вспыхивали и жестоко подавлялись. Наемники неплохо зарабатывали в этой стране.

Первую неделю в домике волшебницы Олье просто приходил в себя. Яркая свежесть чащи сказала ему правду – теперь была весна, и это почему-то сбивало с толку больше, чем знание о прошедших для него безо всякого следа годах. Обретя способность думать и чувствовать что-то, кроме глубокого горя и потрясения, Олье вновь начал задавать вопросы.

- Когда я вошел и назвал свое имя, ты сказала что знаешь меня. Откуда?

Седар почему-то покраснела.

- Я иногда бывала в той части леса и видела тебя… таким, каким ты был.

- Но ведь там такие заросли… Я еле пробился наружу!

- Лес пропускает меня, если я попрошу. Не очень часто, - призналась она. - Почему-то мне казалось, что тебе там одиноко. Я верила, что ты оживешь, как ожили все остальные, правда, и подумать не могла, что, оживший, ты придешь прямо ко мне домой.

Шагнувший через тринадцать лет из осени в весну, он почувствовал благодарность к девушке, чье сердце отзывалось на чужую печаль.

 

И это касалось не только его. «В помощи не отказывай, помощь не отвергай» – было законом для Седар. К ней часто приходили за помощью из ближайшей деревушки, выросшей под стенами столицы – и не всегда за волшебной помощью. Многих нужно было просто выслушать. Но и волшебство ей тоже приходилось использовать. Седар умела находить потерянные вещи и людей, помогать больному справиться с болезнью, призывать и отзывать любую погоду, утихомиривать бранившихся, понимать языки животных и многое другое. Волшебство не было ни игрушкой, ни делом приятным и легким, как это описывается в сказках. Оно требовало от волшебницы многих сил, серьезных умений и немалой смелости. Часто Седар возвращалась из деревни безумно усталая, но счастливая. «Волшебство - как родник у меня внутри, - говорила она, - я могу черпать, пока там есть хоть что-то. Но если не трогать родника, он угаснет, и вода застоится и омертвеет». Вычерпав до капли свой «родник», она продолжала помогать, готовя взвары и зелья, выслушивая и утешая. Денег за свою помощь девушка не брала. Люди расплачивались с ней каждый по-своему - кто-то давал съестное, кто-то холст, кто-то шил из этого холста платье, тачал обувку, помогал починить крышу…

Седар любила свой дом. Стены всех комнат она собственноручно разрисовала узорами – не очень умело, но ярко и красочно. «До потолка еще руки не дошли», - смеялась девушка. Все в ее доме было на своих местах – там, где оно могло понадобиться больше всего. На первый взгляд это могло показаться хаосом, но дюжину раз обнаружив под рукой именно то, что ему нужно, Олье понял, что порядок и должен быть таким. Седар очень любила свежий воздух и свет, и потому держала двери и окна открытыми, пока позволяла погода.

Девушка была настоящей волшебницей, под ее руками в чудо превращались самые обычные вещи. Блюда, которые она готовила, можно был называть одним словом – объедение. «Когда желудок полон – голова пуста», - говорила Седар. Это был ее рецепт от тревожных и печальных мыслей. Был и другой и Олье воспользовался и им - занимал руки работой, помогая Седар во всем, кроме волшебства. Часто он отправлялся бродить по округе, особенно - к Поющей, реке, которую любил с детства. Вокруг был мир, проживший тринадцать лет без него; Олье ничего не знал об этом мире, но очень хотел узнать.

Пока он не мог судить о том, как сильны изменения. Деревушка у стен столицы сильно разрослась, а в городе он пока не был. Май закончился и наступил июнь, когда с Седар едва не случилось несчастье.

 

Олье бродил по лесу, ловя лицом смешные изумрудные блики, что рождало солнце, сиявшее сквозь листву. Настроение было под стать погоде – чистое, ясное, легкое. Хотелось петь и смеяться. И он смеялся, вспоминая смешную сценку, которую ненароком подглядел: маленькая девочка тщательно умывалась водой из ручья, рядом нетерпеливо переминалась с ноги на ногу девочка постарше, наверное, ее сестра.

- Ай, Суни, ты скоро лицо до дыр протрешь! – не выдержав, сказала старшая.

- Тогда мама мне новое купит, - ничуть не смутившись, ответила малышка, продолжая свое занятие...

Начинало смеркаться и лилово-голубые тени ложились под ноги идущему. Юноша возвращался домой. Увидав домик волшебницы, он ускорил шаг, и услышал долетавшие из-за распахнутой двери грубые голоса, настойчиво требовавшие чего-то. Им ответил голос Седар, полный холодного гнева:

- Первый, кто приблизится, пожалеет об этом!

Поняв, что происходит что-то неладное, Олье рванулся вперед, в два мига преодолел оставшееся расстояние, и встал на пороге комнаты.

Горели свечи, но не они освещали комнату, а сгусток сиреневого пламени, полыхавшего в руках разгневанной волшебницы. Перед ней стояли, обмениваясь смешками, трое мрачных, до зубов вооруженных личностей. Они не приближались к Седар, но тот, что постарше, как раз заговорил с ней:

- Давай договоримся по-хорошему. Нам нужно только золото, да, пожалуй, кое-какие безделушки…

- Нет у меня никакого золота! – воскликнула девушка, - а и было бы, так не для таких, как вы!

Пламя в ее руках сжалось до маленького жалкого язычка, волшебница торопливо прошептала что-то, и сиреневый огонь снова ярко вспыхнул.

До сих пор не замеченный, юноша перешагнул порог комнаты. Разбойники тотчас обернулись к нему.

- Это еще что за явление?

Олье подвинулся к полке, на которой лежал его меч и протянул руку к оружию. Он понимал, что одному против троих не выстоять, но готов был драться и с десятерыми.

- Оставьте ее в покое, - сказал он так спокойно, как только мог, - у нее нет золота.

- Тебе-то откуда знать? – не без ехидства спросил тот, что говорил с Седар и глаза его превратились в узкие щелочки, - никуда мы отсюда не уйдем, пока не выпотрошим этот домишко, как хозяйка курицу! А вот ты шел бы отсюда, пока я добрый.

Олье сжал рукоять меча и медленно вынул его из ножен. Разбойник усмехнулся, кивнул одному из своих подручных, и тот, лениво обнажив короткий меч, пошел на юношу.

Страха не было. Совсем. Первый удар Олье легко отбил, и второй тоже. Разбойник выругался и повторил. Без успеха. А потом… Нападавший замер и попятился, с искаженным лицом и глазами полными дикого ужаса. Олье шагнул к нему и разбойник закричал и отшатнулся, наткнувшись на того, кто послал его в бой.

- Ты спятил, Грахха? – спросил старший. - Испугался этого щенка?

- Это… это не человек, Нэдо! – прошептал Грахха, он дрожал так, что клинок в его руке отплясывал «веселуху», - это чудовище…

Нэдо выругался и оттолкнул его в сторону.

- Проклятый трус! Где ты тут видишь чудовище?

Он взялся за свой длинный, чуть изогнутый меч и шагнул к Олье. Юноша невольно отступил под напором посыпавшихся на него ударов – но ни один и них не коснулся его. Нэдо продолжал нападать, умело и стремительно. Товарищи его не вмешивались - они пятились, и медленно, по стене, пробирались к выходу.

Движения Нэдо постепенно становились все менее уверенными, а глаза наполнял страх. Олье не боялся Нэдо – но разбойник начал бояться его. Он боролся с этим, сколько мог, пока страх не превратился в ужас, который лишил его силы противостоять противнику. Ослабевшая рука Нэдо не удержала меча; он наклонился, чтобы поднять оброненный клинок, но вместо этого так и попятился – полусогнутый, на подгибающихся ногах. Его товарищи, улучив момент, тихо сбежали в самом начале схватки.

- Чудовище... - прошептал разбойник, а потом закричал: - Чудовище! – и бросился наутек.

Мир покачнулся перед глазами Олье и тяжкой ношей навалился на него. Юноша застыл посреди комнаты, не в силах двинуться; мягкая темнота снизошла на его разум, но тут же отпустила. В душе зияла пустота, гулкая сосущая пустота – как тогда, перед битвой с чудовищным зверем. Рукоять меча обжигала холодом, таким, что, казалось, не прогнать его, и никогда уже не отогреть руки. Олье с трудом сумел разжать ладонь, чтобы бросить меч… Он победил, но не чувствовал себя победителем.

- Что со мной? – спросил он у Седар, взволнованно глядевшей на него. – Почему они называли меня чудовищем? Я… я стал им?

- Нет, Олье. Ты человек. Я могу поклясться в этом всем, что мне дорого.

- Но я же… я видел ужас в их глазах... - юноша шагнул к лавке и сел, не в силах стоять. В гулкой пустоте души звучало, повторяясь снова и снова, одно лишь слово – «чудовище». Разум, словно зацепившись за него, ответил непрошеным воспоминанием, ярким как вспышка молнии.

- Оно было маленьким и совсем не страшным, то Чудовище, - сказал он тихо, - но все равно при взгляде на него ужас вползал в сердце, и ничего нельзя было с этим поделать. Мне было страшно, так страшно, как никогда в жизни. Я почти не понимал что делаю. Если бы я не вытащил меч заранее, то так и шел бы с голыми руками. Чудовище смотрело на меня, словно ждало чего-то. Я остановился, ноги отнялись и перестали слушаться меня, тело налилось тяжестью - мне казалось, что стоит шагнуть и земля пошатнется… Но даже это было не так ужасно, как смотреть на него. Все что я еще мог делать – это говорить. И я сказал: «Я не боюсь тебя» – ему и себе, и повторял эти слова снова и снова, хотя голос мой дрожал. Слова… не делали меня храбрее… Потом Чудовище бросилось на меня…

Девушка стряхнула с ладони остатки колдовского огня, взяла со стола чашу, налила в нее что-то из кувшина стоявшего тут же, на столе, и протянула ее Олье.

- Выпей.

Он глотнул – неосторожно, жадно, неумело, точно забыв, как это делать, и тут же поперхнулся и закашлялся. Седар отняла чашу и похлопала его по спине. Заледеневшая от рукояти меча ладонь Олье стала теплеть, навалившаяся на него тяжесть медленно уходила, и исчезало то, что стесняло сердце. Еще миг и он смог, наконец, вздохнуть свободно.

- Ох… ну вот, кажется, прошло. Что ты дала мне?

- Воду. - Девушка тоже хлебнула из чаши, - просто воду.

Юноша вдохнул полной грудью. Незримая тяжесть сгинула, но печаль – осталась.

- Я хочу знать, - тихо сказал он, – почему они испугались меня, что случилось со мной сегодня. Ты можешь помочь мне, волшебница?

- Думаю да. Если ты не будешь ждать от моего волшебства слишком многого. Волшебство способно лишь подсказать, предложить тот или иной путь. Пройти по нему ты должен будешь сам. Если конечно действительно хочешь этого.

- Я хочу. Я не смогу просто жить с этим.

- Понимаю. Я приготовлю для тебя напиток Прозрения. Но на это уйдет не меньше недели.

- Я подожду, - ответил юноша, - я могу только это.

 

Итак, он должен был ждать - и стал скрываться от людей, что приходили в дом Седар, прятаться, страшась, что напугает их, так же как и разбойников. Девушка не одобряла этого и спорила с ним; Олье не спорил, он просил ее запирать дверь дома, чтобы преградить путь недобрым людям. «Запертая дверь не остановит недобрых людей, - не соглашалась с ним Седар, - они не просят впустить их – они ломают дверь и входят. В дом или в твою жизнь…» И все оставалось прежним - дверь стояла открытой, а Олье уходил в другую комнату, стоило кому-то прийти к волшебнице.

Однажды, когда девушки не было, за лекарством для матери пришел мальчик. Уходя, Седар попросила юношу передать ему приготовленное лекарство. Олье, внутренне дрожа, встретил маленького гостя, заранее ожидая, что тот закричит от ужаса и бросится бежать. Но мальчик ничуть не испугался. Он вежливо поздоровался и спросил о лекарстве, которое тут же и получил из рук в руки. Это обнадежило Олье и немного успокоило его. После этого случая он перестал прятаться. Но внутренний страх его никуда не делся, и юноша мучил себя размышлениями, которые всякий раз заканчивались полным отчаянием. Седар пыталась его подбодрить, и иногда ей это удавалось.

- Завтра в городе праздник, - сказала она, в очередной раз стараясь отвлечь его от мрачных мыслей. – Пойдешь со мной?

- Нет-нет, я не могу. Что если люди начнут шарахаться от меня?

- До сих пор никто, кроме тех грабителей от тебя не шарахался! – сердито возразила Седар, - разве сидеть взаперти лучше? Сидеть и бояться, хотя тебе и бояться-то нечего?

Юноша невольно улыбнулся этой попытке подначить его, но не поддался. Седар не отставала:

- Нужно купить тебе другую одежду! Я не могу до бесконечности штопать твою прежнюю, что превратилась в сущие лохмотья, да и та, что я нашла для тебя, уже поизносилась.

- Я не хочу так стеснять тебя…

- Кто тебе сказал, что ты меня стесняешь? – удивилась она. Седар была сиротой и с ранних лет привыкла зарабатывать себе на жизнь и не падать духом. И это последнее оказалось заразительным.

Так она все-таки уговорила его сходить в город на Праздник Виноделов.

 

Город шумел, хмельной и веселый, по улицам носились виночерпии, предлагавшие всякому встречному отведать их вина и признать что оно самое лучше - или быть облитым этим вином с ног до головы. Когда мехи у виночерпиев пустели, они возвращались на винодельню за новой порцией, и так весь день.

Волшебница прихватила с собой кувшинчик зелья, не позволявшего захмелеть, и, благодаря ему, они сохраняли ясную голову в веселой толпе. Поторговавшись, девушка выгодно продала противопохмельные капли, которые будут очень популярны завтра, и купила штаны, рубашку и куртку для Олье и платье себе. Шелковистое, нежно-голубое, «слишком красивое для меня», сказала о нем Седар, но юноша настоял на покупке и она почему-то послушалась.

Очень кстати им попалась вывеска цирюльника - отросшие льняные кудри мешали Олье, и он постригся. Когда он вышел от цирюльника, девушка, осмотрев его новую прическу, одобрительно кивнула.

- Хорошо. Только теперь ты совсем не похож на принца.

- А почему я должен быть на него похож? - улыбнулся он, - но вот ты похожа на принцессу. Я хочу сказать, что ты очень красивая.

Седар зарделась.

- Лгунишка… Я то знаю, о чем каждый день говорит мне зеркало.

- Ты больше веришь зеркалу, чем мне? – удивился он и сделал вид что обиделся. - Все зеркала лгут.

Девушка взяла его за руку и улыбнулась – и он забыл о том, что решил изображать обиду. Чудесные карие глаза Седар ласково сияли, откуда-то доносилась веселая музыка, и ни один человек в городе не видел в нем чудовища…

- Все зеркала лгут кроме одного, - сказала она, - только в глазах любимого ты увидишь правду, - и покраснела еще сильнее, так, что в этой краске исчезли ее милые веснушки.

Посыпанные цветочными лепестками дорожки привели их к площади, где выступали песнотворцы. Из-за гомона толпы слышно было плохо, впрочем, выступавшие не очень-то и старались, чтобы их слышали. Кто-то верно подметил, что поющие изрядно вкусили вина и оттого языки их заплетаются…

Одного из певцов толпа приветствовала радостными криками. Олье знал этого человека и помнил его голос – очень красивый низкий тембр, богатый обертонами. Певца звали Айлэ; за тринадцать лет он постарел и поседел, но голос его не изменился. Песня, которую спел Айлэ, и была очень простой:

- Далеко-далеко, через тысячи лет

Было время иное, стихов и побед,

Золотых облаков, бесконечных дорог.

Смелый делал что смел, а трусливый – что мог.

«Все мы связаны долгом, - так кто-то сказал, -

Это крепче цепей и надежнее скал».

Так ли? Выбери сам, чем захочешь ты жить –

Ненавидеть не зная, иль знать и любить?

 

Ни сейчас, но потом, знаю, время придет

Жечь костер в темноте, тонкий пробовать лед.

В жизни все не нарочно. Но все же – всерьез –

Голос братства рябин тополей и берез,

Долг, который ты взвалишь на плечи свои –

Камень ярости или пушинку любви.

 

И сейчас у тебя есть и выбор и цель,

Неба синь над тобой, за тобою – метель.

Хочешь – встань к ней лицом, ничего не тая –

В каждой буре душа оживает твоя.

И скажи в чем твой долг и себя не жалей.

Стало небо синей, стала буря сильней,

Цепь разорвана, рухнула в море скала.

А пушинка тебя к облакам подняла.

Айлэ не хотели отпускать, требовали еще песен, но он уступил место юноше-сказителю, который, подбоченившись, повел свой рассказ. Голос не всегда слушался юного сказителя, но Олье застыл, услышав, что мальчишка рассказывает о нем, о его битве с Чудовищем:

- Так было. Кто скажет, что так не бывает?

Забытая песня, ушедшее слово…

Чудовище в старом лесу поселилось,

Что взглядом лишь в камень людей обращало.

Сто рыцарей смелых с Чудовищем бились –

И битвы живым ни один не покинул.

Но сын королевский, взыскующий славы,

Меч острый берет, одевает кольчугу.

«Предам я погибели чудище злое» –

Сказал он и в лес поспешил тот злосчастный.

С ним вместе – двоюродный брат его Файен,

И двадцать солдат королевской дружины.

Лес темный и грозный воителей встретил

Молчаньем и страхом, что в тенях таились.

В ту чащу солдат принц тщеславный отправил,

Где чудище ждало, разящее взглядом.

До вечера ждал он. Да только напрасно –

Из леса назад ни один не вернулся.

«Ну что же, - принц молвил, - своими руками

Я должен покончить со зверем жестоким».

И в чащу шагнул он, свой меч обнажая,

А брату велел у ручья дожидаться.

Чем дальше он шел, тем темней становилось

И дрожь пробирала от мыслей о звере.

Но страхам своим дерзкий принц не поддался,

Смеющийся, вызов Чудовищу бросил.

И вышло оно из чащобы навстречу,

Свирепое чудо, жестокое диво,

Под взглядом его принц забыл о браваде.

Где храбрость былая, хвастливая гордость?

Дрожа, отступал он, испуганный, жалкий,

Бежать бы! Но чаща назад не пустила.

И камнем застыл он под взглядом ужасным –

Достойная кара для жалкого труса.

А брат его Файен, почувствовав будто,

Что принц не вернется из чащи зловещей,

Взял острый свой меч и отправился смело

Чудовище злое разыскивать в чаще.

Вот что-то мелькнуло средь веток зеленых –

То брат его, в камень навек обращенный.

Слезами омыл его Файен отважный,

И клялся Чудовище не пощадить он.

Оно не таилось и вышло навстречу.

Их битва до самого длилась заката,

Покуда мечом своим храбрый воитель

Насквозь не пронзил зверя черное сердце…

Страшная, жестокая ложь была в каждом слове чудовищного этого сказанья. Олье не посылал на смерть двадцать солдат, он своими руками убил Чудовище!.. Файен – храбрый воитель? Он всегда обижал и задирал тех, кто был слабее него, ухитрялся превратить пустяковый спор в настоящую драку, и при этом остаться в стороне от нее. Холодная ярость пеленой застлала глаза юноши.

Не чувствуя себя живым, словно закаменев изнутри, он поднялся на эстраду по короткой лестнице. Ступени прогибались под ним и жалобно скрипели. Неподвижный, пристальный взгляд он устремил на мальчишку-певца.

- Господин? – мальчишка поклонился, неловко держа инструмент, на котором наигрывал сопровождавшую рассказ простую мелодию, - вы хотите, чтобы я спел для вас?

- Нет, я хочу правды! Наглый, бессовестный лжец! Как ты смеешь петь о том, чего никогда не видел?

Олье не сделал больше не шага, но мальчишка стал пятиться, пока не застыл в полной неподвижности на краю площадки. Страх плескался в его глазах. Толпа перед эстрадой, ничего не понимающая, молчала.

- Я хочу, чтобы ты стал камнем, чтобы лживый твой голос замолчал навсегда! Жаль, что Чудовище мертво! Я притащил бы тебя в лес и бросил перед ним, чтобы ты на своей шкуре узнал, каким бывает ужас, и что он может сделать с человеком! Проклинаю тебя, ничтожный лжец!

Олье отвернулся от перепуганного чуть ли насмерть мальчишки, и увидал направленные на него взгляды людей, столпившихся у эстрады. Они тоже боялись его - все они его боялись!

Поняв это, он ощутил злую, жестокую радость. Так и нужно, так и должно быть! Пусть они испытают то, что испытал когда-то он!

Тяжело ступая, так, что от каждого его шага прогибались доски, он спустился вниз. Взгляды, взгляды, взгляды... Люди отшатывались от него, отступали, и ни один не посмел встать у него на пути... Только какая-то девушка взяла его за руку, и потянула прочь - от эстрады и замершего на ее краю мальчишки-певца, и от притихшей толпы. Ярость и гнев мутили разум, он не знал куда идет, и ему это было все равно... А потом Олье споткнулся и упал на колени. И не сумел подняться - словно земля держала его. Да, держала и выпивала, вбирала в себя его гнев. Олье ощутил на своем плече чью-то руку, и в тот же миг ярость и гнев ушли, оставив после себя пустоту, и понимание, что он сделал. Седар помогла ему встать и вновь потянула за собой, но Олье не мог идти. Отчаяние и боль заполнили пустоту его души.

- Седар, я… я превратил сказителя в камень?

- Нет, - она снова взяла его за руку и потянула. Он поверил, потому что хотел верить. Если он может взглядом обращать в камень, он и в самом деле чудовище.

Первый шаг оказалось сделать труднее всего, потом он снова обрел контроль над своим телом. Вот только сердце его билось и кричало все то время, пока они шли домой.

По дороге юноша пытался найти какие-то слова, чтобы сказать… он не знал, о чем. Седар торопила его и себя, и молчала. Дома, выпустив его руку, она ушла, и быстро вернулась с полной чашей. В чаше поблескивало что-то прозрачное, пахнущее осенью и дождем.

- Это напиток Прозрения, - сказала она и протянула ему чашу, - выпей сколько сможешь.

Он глотнул, не чувствуя вкуса, словно пил воду, но несмотря на это не сумел осушить чашу до дна. Горло перехватило, как от подступивших слез. Девушка взяла чашу из его руки и отставила в сторону.

Из чего бы ни состоял напиток Прозрения, он подействовал мгновенно. Прохладная, ароматная волна поднялась и накрыла Олье с головой. Он вынужден был сесть, потому что ноги не держали его. Тело стало легким как пушинка, мысли – очень простыми, они текли в одном направлении – найти ответ, понять, что с ним, почему он ужасает людей. Вместо ответа он снова увидел перед собой Чудовище, нестрашное, с нелепыми крыльями и светящимися глазами. Чего в нем страшиться? Горящих глаз? Глаза кошек светятся в темноте, но никто не зовет кошку чудовищем. Оно не плевалось огнем или ядом, и все-таки внушало ужас любому, а теперь ужас внушал он, Олье. Люди каменели под его взглядом, как когда-то под взглядом Чудовища. «Я не боюсь тебя», - со стороны услышал он собственные слова. Чудовище бросилось на него и сбило юношу с ног, прижало к земле. Лапы с четырьмя пальцами опустились на грудь, выжимая дыхание. Олье не выпустил из руки меч и сумел ударить. Чудовище взвизгнуло и отпрыгнуло в сторону, дав ему возможность подняться. И тут же напало снова… Таким было это сражение. Прыжок чудовища - и удар меча Олье, нелепый, почти случайный удар; ни один из таких ударов не мог быть смертельным. И все-таки настал миг когда Чудовище мертвой грудой свалилось к ногам помятого, но не получившего ни единой раны Олье...

Что-то просвистело, как летящая стрела, и все началось снова. Но только теперь Олье был и Чудовищем тоже, а не только тем человеком, что стоял перед зверем, и шептал, едва размыкая губы: «Я не боюсь тебя».

Олье-человек так и не справился со своим ужасом, да он и не мог. Это было свойство Чудовища – внушать ужас всему живому. Стальное жало меча, находившее нежную плоть зверя снова и снова, безжалостно ранило его. Уже умирая, Олье-Чудовище знал, как он одержит победу над тем, кто убил его. Мечом можно убить чудовищного зверя - но не страх перед ним. И сейчас этот страх сделает человека камнем - не навсегда, лишь на время, но, вернувшись к жизни, человек понесет в себе свойство внушать ужас всему живому, потому что страх свой он так и не смог победить.

Да, он умирал, когда чья-то теплая ладонь коснулась его руки, крепко сжала и требовательно потянула куда-то – прочь из самой смерти, из Тьмы.

…В себя он приходил долго, и был слаб, как новорожденный котенок. Но главное было сделано – разгадка нашлась. Один вопрос – один ответ. И множество новых вопросов…

- Теперь я понимаю, Седар. Я убил Чудовище, но так и не смог победить его, потому что не победил свой страх. Все, кто стал камнем под его взглядом, ожили, но я окаменел на тринадцать лет. Непобежденный страх сделал меня камнем, и он остался во мне свойством чудовища ужасать, пугать... Но ведь ты не боишься меня Седар и те, кто приходил к тебе, не боялись, и люди в городе, пока я не…

- Пока ты не впал в ярость и не перестал сдерживать себя. Наверное, в этом все дело. Пока ты держишь себя в руках, или пока ничто не угрожает тебе, ты никому не внушаешь ужаса.

- Так много… и так мало.

- Я говорила тебе, не жди слишком многого от волшебства. Ты должен будешь сам разбираться с тем, что узнал и принимать решение, что тебе делать. Ни одно волшебство не поможет тебе в этом.

- Что же поможет?

- Может быть время. А твоя собственная воля – уж наверняка. Ты можешь справиться со своим гневом, и ужас не выйдет наружу.

- А что если… какой-нибудь талисман?..

- Никакие талисманы и амулеты не помогут там, где нужно просто быть человеком.

Он смотрел в ее глаза и молчал. Отчаяние уходило, утекало, таяло свечным воском, а огонь, растопивший воск продолжал гореть, и это было пламя надежды.

 

Простая жизнь в доме волшебницы многому научила Олье. И те простые дела, которыми он занимался, позволили ему на время забыть обо всем. Окружающий мир был ласков к нему, а юноша был ласков к миру, и покой царил в его сердце. У него не было ни малейшей причины злиться или даже просто сердиться.

Дни бежали один за другим, и ничего не происходило, только однажды к домику волшебницы выбрел огромный бурый медведь. Седар вышла ему навстречу и произнесла несколько слов на не понятном Олье языке. Глухо заурчав, зверь убрался обратно в чащу.

- Это один из стражей леса, которого я попросила присмотреть за домом, – видя удивление юноши, сказала Седар.

- Неужели он понял тебя?

- Конечно. Все звери понимают Живой язык. А давай я и тебя научу – вдруг да пригодится?

- Нет-нет! – засмеялся он, - ты же не хочешь сделать из меня волшебника?

- Почему бы и нет, раз уж ты не хочешь стать королем? – подмигнула она.

 

Однажды Олье, закончив дневные дела, отправился прогуляться по лесу. Возвращаясь, он у самого дома услышал голоса, перестук копыт и собачий лай. «Охотники, - подумал он с тревогой – или снова разбойники?»

Но он ошибся дважды. Не охотники и не разбойники, а разодетые в золото и серебро вельможи топтались у двери, позволяя лошадям вытаптывать грядки. Когда юноша вышел им навстречу, сразу же наступила тишина. Даже собаки угомонились и лошади застыли как вкопанные. Один из вельмож вышел вперед и поклонился.

- Приветствую молодого господина. Не соблаговолит ли он ответить, не его ли называют принцем Олье?

Юноша поклонился тоже.

- Я Олье. Что вам нужно?

Придворный приосанился, поправляя полы роскошного плаща.

- Король Файен Первый приглашает во дворец потерянного и счастливо найденного брата и просит прибыть к нему немедленно, чтобы король смог утолить жажду общения с тем, кого считал погибшим.

Юноша смотрел на него с легким удивлением.

- Зачем я понадобился королю? И почему, если так уж сильно понадобился, Файен не приехал сюда сам, а послал за мной?

- Королю не подобает таскаться по лесам, если у него есть для этого слуги, - высокомерно ответил придворный, - у короля слишком много дел. Я – Советник Правой Руки, неужели ты находишь эту честь недостаточной для себя?

- Ты так и не сказал, для чего я понадобился королю, у которого так много дел.

Советник не растерялся и не смутился.

- Я думаю, он захочет сказать тебе об этом сам. - Он сделал знак, и принцу подвели оседланного коня, - садись же, не медли. Король не любит ждать.

- Разве я сказал, что поеду с вами? Нет, я отказываюсь от этой «чести».

- Ты не посмеешь! – воскликнул советник, – никто не отказывает королю!

Олье вздохнул как усталый странник, обманувшийся видением пристанища.

- Мне кажется, я ответил ясно. Я не напрашивался на прием и никуда не поеду. Вам пора возвращаться, ведь король не любит ждать.

Советник попытался настоять на своем – но тут лошади заволновались, и из леса вышел медведь. Он зарычал и поднялся на задние лапы. Посланцы короля поспешно ретировались. Юноша смотрел им вслед, и ни на мгновение в нем не проснулось гнева.

Когда вернулась Седар, он поделился с ней своими тревогами:

- Откуда Файен узнал обо мне?

- Должно быть тогда, на площади, кто-то узнал тебя. Ничего другого в голову не приходит.

Юноша помолчал.

- Да, наверное. Но зачем он зовет меня?

- Мне кажется, Файен боится, что ты отнимешь у него королевство. Знаешь, однажды на охоте короля ранил кабан… с тех пор в лесу больше нет кабанов, всех истребили по его приказу. Ты можешь даже подписать отречение от престола, но и это вряд ли успокоит его.

- Значит, они вернутся. Я боюсь навлечь на тебя беду, Седар.

- Я не нужна им, только ты, - не согласилась девушка, - я не дам тебя в обиду, да ты и сам сумеешь постоять за себя, верно?

- И я никому не позволю обидеть тебя, - откликнулся Олье, веря в это всем своим сердцем, которое принадлежало Седар.

 

Во второй раз посланцы короля появились через неделю и были еще более настойчивы. И Олье снова отказал им – так же спокойно, как и в прошлый раз. Больше они не появлялись.

Как-то, бродя по лесу, он нашел лежащего в траве человека, который горел в лихорадке и бредил. То был Айлэ-певец. Олье попытался тащить его, но сил не хватало. Он уложил больного под деревом и бегом бросился к дому Седар.

На объяснения не понадобилось и минуты, и вскоре оба стояли рядом с больным. Девушка бросила на землю прихваченное из дома тонкое одеяло, прошептала над ним несколько слов, а потом ударила по материи ладонью – и ткань одеяла затвердела. Когда они уложили на него певца, то смогли нести эти импровизированные носилки безо всякого труда. Более того, Олье не чувствовал тяжести, словно певец не весил совсем ничего. Только когда они переступили порог дома, материя обвисла, вернувшись в свое обычное состояние, но главное было сделано.

Волшебница немедленно напоила певца целебным настоем и занялась приготовлением более сильного. Айлэ нельзя было оставить ни на минуту – он метался в жару, бился, разбросав руки, ударяясь головой о подушку, каждый приступ выгибал дугой его сухое жилистое тело… Немалого труда двоим стоило удержать его.

Жар спал только на третий день, когда Олье начал уже отчаиваться. Ему казалось, что все эликсиры и заклинания Седар не помогают, но девушка продолжала делать свое дело, не впадая в панику.

Очнувшийся певец не пытался подняться с кровати, чем Седар была очень довольна.

- О-хо-хо, где это я оказался? – первым делом спросил он.

- В доме волшебницы, - объяснил юноша, пока девушка ушла готовить очередную порцию лекарства, - ее зовут Седар, а меня Олье.

- Меня называют Айлэ, я певец. Брожу то тут, то там пока не надоест…

- Об этом тебе придется на время забыть, - сказала Седар, входя в комнату с большой полной до краев кружкой в руках, - после «шалой лихорадки» твои ноги будут слабыми не меньше недели.

- Неделю? – воскликнул певец и все же попытался подняться – поднять удалось только голову и то на миг.

- Видишь? Я никуда не опущу тебя, пока ты не окрепнешь. И не нужно со мной спорить! А если ты уйдешь раньше, чем я скажу, что ты здоров, я отправлюсь за тобой, и притащу обратно на собственных плечах!

На дальнейшие споры певцу не хватило сил.

 

Волшебство и снадобья поработали на славу, об остальном позаботилась природа. Айлэ оказался крепче – или упрямее – чем предполагала Седар. Прошло пять дней, и он начал вставать с постели, передвигаться по дому с помощью Олье и выходить в сад, подышать свежим воздухом. Играть на своем инструменте он не мог – в пальцах не было еще силы, чтобы зажимать и отпускать струны. Но петь он мог и делал это охотно.

- Ночной туман лежит в долине,

Луна полна и воздух свеж…

И что тебя так тянет ныне

В далекий путь твоих надежд?

Без зла с добром там жить придется,

В согласье с солнцем и луной.

Все так. Но сердце отзовется

На свет дневной, на свет дневной.

 

Смотри, бежит ночная стая,

В траве роса и след простыл…

Ты можешь жить, все забывая –

Кем станешь ты, и кем ты был.

Прожить бы так, ни с кем не ссорясь,

И в зимний хлад и в летний зной…

Но час придет - заглянет горе

На свет дневной, на свет дневной.

 

Что правды нет для всех – известно,

Лишь истина для всех одна.

А милосердие и честность

В любые ценят времена.

Вот три дороги – так ли странно

Лететь как мотылек ночной

Душой, не знающей обмана,

На свет дневной, на свет дневной?

Вот такую песню спел он однажды, когда юноша в очередной раз вывел его в сад и усадил под деревом. Допев, Айлэ долго смотрел на ясное голубое небо, и вдруг сказал:

- Вы вовсе не изменились, ваше высочество.

Юноша не испытал удивления; Айлэ не раз и не два приглашали во дворец, конечно, он видел Олье раньше и не мог не узнать его, не изменившегося за тринадцать лет.

- Пожалуйста, говори мне «ты», - попросил юноша и добавил, - и я больше не принц, Айлэ. И не жалею об этом.

- Совсем? – лукаво улыбнулся певец, - понимаю. Седар – чудесная девушка и она достойна любви.

Олье покраснел.

- Откуда ты…

- Порой не нужно иметь глаза, чтобы видеть. Сердце, оно куда зорче. Так мои глаза видят, что ты счастлив, а сердце подсказывает, что и несчастен тоже. Ты можешь рассказать мне все что захочешь, или ничего не рассказывать.

Олье задумался только на один миг. Между ними не было никаких препятствий, поэтому он рассказал все старому певцу. Рассказ оказался коротким, хотя Олье то и дело умолкал, подыскивая верные слова, и Айлэ не разу не прервал это молчание.

- Ответ должен быть очень простым, - сказал Айлэ, когда юноша закончил говорить. – Условия остались те же - чтобы победить Чудовище ты должен победить свой страх.

- Я знаю. Но Чудовище мертво и мой страх перед ним тоже. Как я могу победить то, что мертво, то, чего больше не чувствую? Если мне нечего бояться, кроме себя самого… - юноша потрясенно застыл. И верно, ответ оказался очень простым. Чтобы победить Чудовище он должен победить страх перед самим собой, перестать бояться стать чудовищем.

Старый певец, потер висок и сказал, словно не заметив его потрясения:

- Что-то голова разболелась. Не к дождю ли?

В самом деле, к вечеру ясное небо затянулось непроницаемо-черными тучами и хлынул ливень, который и шел весь этот день и весь следующий. Седар тщетно пыталась обуздать стихию волшебством, договориться с ней, или хотя бы узнать, как долго продлится ненастье. Но что бы она ни делала, дождь лил себе, как не в чем ни бывало. День, подернутый сумраком, навевал легкую грусть; шелест дождя за окном казался сотканным из приглушенных таинственных голосов

Старого Айлэ ливень ничуть не огорчил, но он, кажется, вообще не умел огорчаться, и никогда не падал духом.

- Отдохни хоть немного, госпожа! – сказал он, заметив, что Седар чувствует себя не в своей тарелке и не находит себе места.

Седар мгновенно забыв о хандре, уставила руки в бока.

- Ты так говоришь, потому что не знаешь, какая я жуткая лентяйка! Сто морей - один корабль, да стоит мне только положить руки, как уже не захочется их поднимать! Через час или послезавтра этот водопад закончится, и я потрачу сутки, чтобы прогнать ленную истому - и то, если хорошенько разозлюсь. Если же нет, то я всю неделю раскачиваться буду!

- Ой-ой! – в притворном испуге воскликнул певец. - Какой ужас!

- Хотя не так все и страшно, - тотчас улыбнулась девушка, - ведь в доме всегда есть работа…

- Что-то тут не так, - очень серьезно прервал ее Айлэ, - нет, госпожа, что-то не так с этими словами. Разве только в доме? Разве душа и сердце человека не требуют труда, как его руки, и порядка, как его дом? Может ли человек забыть об этом?

- Может, - не согласился юноша, - ведь непорядок в сердце не так заметен.

- Другим, но только не тебе самому. Важно держать дом в порядке, чтобы сохранить лицо перед соседями? А сохранять чистоту души уже не так важно, потому что никто не видит, какая она там, твоя душа?..

Седар и Олье не нашли, как на это ответить. День был бессолнечный и мокрый – и весь какой-то легкомысленный, не желающий никаких забот и вопросов.

- Давайте поиграем, - сказала Седар, - у меня есть «Бродяги».

Никто не отказался.

- Чур, не мухлевать! – смеясь, погрозил пальцем Айлэ, - и никакого волшебства, госпожа!

- Да как ты смеешь! – Седар сделала вид, что оскорблена до глубины души, - я вас обоих безо всякого волшебства обыграю!

- Ну, это еще поглядим! – так же бурно взмутился Олье, - обещаю, что уложу вас на обе лопатки!

- Обещал мотылек погасить огонек… - девушка расстелила на столе цветастую карту несуществующего мира, по которой игроки переставляли фигурки из дерева и глины, достала зеленый, «хороший» кубик с метками ходов, и красный - «плохой».

Дождливая лень не помешала игрокам. Самым азартным из них оказалась Седар. Страшно ругаясь на собственном «ругательном» языке, то и дело повторяя «сто морей - один корабль», она переживала каждый неудачный бросок кубиков, хотя именно ей ужасно везло. После того, как девушка три раза подряд выбросила зеленым «двойной ход» и красным «ничего» – лучшее, что только возможно, Олье почти поверил, что она мухлюет. И все-таки выиграл именно он, хотя один из бросков «плохого» кубика загнал его «бродягу» в болото, откуда пришлось долго выбираться.

- Победа! – завопил он, вскакивая из-за стола и прыгая на одной ноге через всю комнату, – я победил!

Седар и Айлэ, ничуть не огорченные поражением в игре, смеялись, разделяя с ним его «прыгучую радость».

 

…Спать почему-то совсем не хотелось. Айлэ попив с ними чаю, отправился в постель, а девушка и юноша остались сидеть у камина.

- Что за чудесный человек! – с искренним восхищением сказала Седар, - хозяин и своей радости и своей печали, всем своим дням – до последней минутки. Так любить жизнь и быть любимым ею… Айлэ мог бы стать хорошим волшебником.

- Но стал хорошим певцом. Он счастливый человек, - отозвался Олье.

- Разве ты не счастлив? – услышав в его ответе печаль, спросила девушка.

- Не знаю… это ведь так трудно, быть счастливым.

- Не выдумывай! – почти рассердилась Седар, - разве ты не знаешь, кто ты? Разве сердце твое и твоя душа, живые, настоящие, не отвечают на все, что с тобой происходит? Разве ненависть свила гнездо в твоем сердце, и нет в нем любви – хоть к чему-нибудь в этом мире? Разве мир отвернулся от тебя и жизнь противна тебе? Разве ты не свободен в своих поступках и словах?

- Если так… то да, я счастлив. Но есть еще страх, что остался непобежденным, и Чудовище во мне.

- Ты победишь его, и освободишься от страха.

- Я… я почти не верю в это, - юноша опустил голову низко-низко, так что перестал видеть даже огонь в очаге.

Девушка молчала, и даже дыхания ее он не слышал, пока не поднял голову и не посмотрел на нее. В глазах Седар отражался огонь камина, а лицо отражало другое - обиду и печаль. Она пыталась утешить его и подбодрить, давая надежду, а он отказывался от всех даров или еще хуже – брал и бросал их в грязь. Сорвать с неба звезду и кинуть ее в канаву… Глаза девушки затуманились, точно душа ее приняла в себя хмурую марь серого дождливого неба

- Прости, - тихо сказал он, - свет… в тебе так много света, Седар.

Эти слова он протянул ей как просьбу о прощении и примирении, как свою надежду – к ее надежде.

- Мне нечего прощать, - ответила девушка, - но ты прости меня.

- Да за что же? - удивленно воскликнул Олье.

- За то, что я пыталась указывать тебе, что делать.

- Я нуждаюсь в подсказке и совете, Седар. Кто я? Человек или… что ты видишь? Как я выгляжу в твоих глазах?

- Таких вопросов не задают, - строго сказала девушка, - и потому на них не отвечают. Твое сердце знает все пути и все ответы. И всегда подскажет тебе как поступить. Или ты не веришь и в свое сердце?

- Верю, - он уже сидел рядом с Седар и держал ее за руку, - и я верю тебе.

Только когда лучи рассветного солнца, протянувшиеся через весь дом, теплыми и строгими ладонями коснулись их, Олье и Седар поняли, что просидели рядом всю ночь, разговаривая о разном, а иногда замолкая. И слова и молчание были – подарком, как стал им ясный золотой рассвет.

Седар вскочила с удивленным и радостным возгласом и распахнула окно, за которым колыхалась сладкая утренняя прохлада. Две или три тучки, еще висевшие в небе, немедленно убрались прочь после заклинания, спешно прочитанного волшебницей, и небо стало чистым, как искренность.

- Хочешь погулять? – тихо предложил Олье, - ты же соскучилась по лесной свежести и мягкой траве под ногами.

- То есть по мокрым от росы ногам и насморку? – усмехнулась девушка, - бр-р-р, ничуть. Но погулять - это мне нравится. Только бы не потерял нас наш гость. И сам бы не потерялся.

- Как это я могу потеряться? – спросил, зевая, входящий в комнату певец.

- Ну, например, взять и уйти, - Седар погрозила ему пальцам, - помнишь, что я говорила? Так и сделаю. И не мечтай, что я позволю тебе сбежать раньше, чем поправишься.

- Ну что с ней делать! – развел руками Айлэ. – Разве что напоить чаем?

- Потом, потом, - почему-то вдруг заторопилась девушка, - сначала погулять.

И они пошли гулять.

Несколько часов – совсем не помня о сне – они бродили по лесу, и возвратились, только вдоволь налюбовавшись самыми красивыми и любимыми местами Седар и Олье. А поскольку таких мест было бессчетно, то и вернулись они лишь к обеду, ведомые невероятным ароматом чего-то изумительно вкусного и песней Айлэ, удобно присевшего у порога:

- Все дороже, все милее

День весенний, день последний.

Травы гнет ветров дыханье:

«Будет лето, лето скоро!»

Но родится в перерывах

Между будущим и прошлым

Пониманье, сожаленье –

Вот еще весна минула.

 

Все милее, все дороже

Летний день, души отрада.

А осенняя прохлада

Скажет миру – все проходит

Ничего не надо больше –

Есть закаты и рассветы.

Кем бы ни был ты, узнаешь -

Так пришла за летом осень.

 

Все печальнее, все строже,

Осень, верная подруга

Той зимы, чьи крылья лягут

Чистым снегом, белым снегом.

Где печаль, где свет и жажда?

Жизнь, тебе не нужен отдых,

Время сна, без сожаленья

О минувшем – невозможном.

 

Сладость дня и жизни сладость:

Нет зимы – весна вернулась.

Сделай шаг – ее прославит

Ныне каждое движенье

Пониманье-сожаленье

Впереди еще, покуда

Откровеньем вечной жизни

Льется песня соловья.

Певец пробыл в доме еще неделю, и только потом Седар согласилась опустить его. Он ушел, но песни его так и остались с ними.

 

Олье никогда не возвращался со своих лесных прогулок без цветов. Лето кончалось, но он и не заметил этого, и на сердце его было легко и спокойно.

Олье был счастлив. Не потому что прошлое, казалось, больше не имело над ним власти, и он мог не думать о будущем, а потому что рядом была Седар. Их дни не были похожи один на другой, несмотря на то, что в жизни Седар и Олье ничего не менялось.

Однажды он упрекнул девушку в том, что она так и не надела ни разу свое новое платье.

- Куда же мне надевать его? Следующий праздник нескоро, день рождения у меня зимой – не таскать же его просто так!

- Почему бы и нет? Разве тебе не хочется немного поносить самое красивое на свете платье?

Седар глянула на него с кроткой улыбкой и призналась, что хочется.

…Может быть, это было и не самое красивое на свете платье, но оно невероятно шло ей. Пока певец поправлялся после болезни, Олье нашел на чердаке старую музыкальную шкатулку и с помощью многомудрого Айлэ починил ее (по правде сказать, Олье просто стоял рядом, когда певец возился со шкатулкой). Теперь он торжественно принес ее вниз и покрутил резную рукоятку.

Заигравшая музыка позвала танцевать, и юноша не дожидаясь разрешения, закружил Седар по комнате. Как они танцевали! За такое придворный танцмейстер, человек несдержанно-суровый, безжалостно отругал бы обоих, но королевского танцмейстера тут не было. Были они двое, вольные наступать друг другу на ноги и сбиваться с ритма – но не замечать этого, и была музыка, кружившая их и не надоедавшая им долго-долго. И были два сердца, стучавшие как одно.

 

Вот только Олье совсем забыл о короле Файене, но король не забыл о нем. И однажды, возвращаясь домой, юноша увидел следы копыт на дорожке и сломанную калитку.

Не помня себя, он ворвался в дом. Грязные следы отвратительно чернели на полу среди осколков большой фарфоровой кружки и почти уже высохшей лужи разлитого молока. На столе лежал лист бумаги, испещренный маленькими буквами. Олье схватил письмо в руки. Буквы плыли перед глазами, складываясь в слова, столь же непонятные, как речь иноземца; фразы выпадали из общего смысла, который, так или иначе, был зловещим: «Ты отказался от приглашения… мы настояли… волшебница будет ждать тебя в замке… как можно скорее, иначе… Файен Первый, король…»

Страх затопил его сердце, страх за Седар. Олье не боялся разбойников, не испугался дикого медведя и угроз придворных, посланных Файеном – но страх потерять Седар сделал его немым и неподвижным. Страх и где-то на самой грани его пока еще бессильная, не властная над ним ярость. Ее, живую и страшную куда больше любого страха, он заметил, сказал ей: «прочь!» и поспешил во дворец. Ярость не послушалась и не ушла, а потом уже ему стало не до нее.

 

…Он бежал и не замечал этого; из всех его дорог эта, полная тревоги за Седар, была самой долгой.

Его ждали. Едва ступив на порог замка, Олье был взят в кольцо из четырех стражей, которые провели его прямо к королю. Юноше даже не пришлось называть себя.

Файен восседал на троне в великолепной зале, полной зеркал, позолоты и стражников. Тихо журчали маленькие фонтаны у стен, качали золотыми кистями бархатные портьеры, блистали зеркала. За блеском усыпанного камнями трона не было видно лица короля.

- Чего ты хочешь от меня? – спросил юноша.

Боль и страх за Седар стучались в его сердце, с трудом он сдерживал их и свой гнев, способный выпустить на волю свойство Чудовища.

Файен шевельнулся на троне, и из сияния камней выступило, наконец, его лицо - знакомое и незнакомое, лицо прежнего нескладного юнца и нынешнего короля.

- Разве ты этого не понимаешь, сын короля, которой сам должен был стать королем? – спросил Файен. – Я хочу, чтобы ты перестал угрожать мне.

- Я не угрожаю тебе, - возразил Олье, - отпусти Седар и я уйду…

- Ты думаешь, я поверю? Поверю, что ты не хочешь отнять у меня королевство? Ничто не имеет такой притягательности, как власть и богатство, а королевский трон – предел и того и другого.

- Мне не нужен трон, - снова попытался Олье. – я никогда не думал о троне.

- Ложь! Как может не думать о троне наследник престола?

Файен помолчал, пристально разглядывая своего гостя, а потом заговорил совсем другим тоном – казалось, он просто беседует с человеком, к которому он пока еще не решил, как относиться:

- Я так никогда и не узнал бы, что ты ожил, если бы стражи не схватили одного из разбойников, за которыми давно охотились. Ему грозила смертная казнь, но Нэдо купил себе жизнь, рассказав о тебе. – Голос короля был ровным и бесстрастным. - Вначале я не поверил ему и послал к тебе своего советника. Гердан видел тебя прежде, и он узнал тебя. Жаль, что старикашка-волшебник отказался помогать мне избавиться от тебя. Тринадцать лет назад с ним было куда проще договориться.

- Что?.. – чувствуя, что вот сейчас узнает что-то, чего лучше было не знать, произнес Олье, - договориться? О чем?

- О том, чтобы убивать Чудовище отправился ты. Я заплатил волшебнику, и он прочел «знаки», которые указали на тебя. Я надеялся, что чудовищный зверь убьет тебя, а вышло даже лучше. Король умер. Королева помешалась от горя… Она хотела забрать тебя во дворец, но волшебник - по моей просьбе и за мои деньги – отсоветовал ей это. Я не хотел видеть тебя во дворце – ни живого, ни каменного. Еще я заплатил певцам за то, чтобы они пели о принце Олье, как о трусе. Иногда я сам приходил к тебе и говорил с тобой, рассказывал о том, как я стал королем, представляя, что под каменной оболочкой ты жив, слышишь меня и понимаешь.

Олье вдруг нечем стало дышать в огромной тронной зале.

- Всё было ложью… - прошептал он, чувствуя, что еще миг – и ярость победит – и желая этого, желая, чтобы Файен испытал ужас и упал к его ногам, жалкий и дрожащий.

- Не всё. Чудовище было настоящим. А ложь волшебника, пообещавшего, что ты можешь когда-нибудь ожить, стала правдой. – Спокойствие короля сошло на нет так же быстро, как и пришло, и место его занял гнев. - Но ты не получишь трона и не посмеешь требовать его, если дорожишь жизнью своей подружки!

Что-то сдвигалось в душе Олье. Юноша отчаянно боролся с этим, но Файен продолжал говорить, все больше разжигая собственный гнев и пробуждая чудовищного зверя:

- ...и я всегда боялся потерять трон. Едва заняв его, я поклялся что буду править так, чтобы никто не посмел даже помыслить о другом короле. Это оказалось легко сделать - я держу свою власть на страхе, и страх передо мной помогает мне править. Но другой - страх потерять власть, не оставил меня. Поэтому приказал взять девчонку, чтобы заставить тебя прийти…

- Что ты сделал с ней? – воскликнул Олье, подступая, - где Седар?

- В темнице. Она не нужна мне, и ты мне тоже не нужен...

- Отпусти ее, - повторил Олье, чувствуя, как с темного дна поднимается на поверхность его «я» то холодное и тяжелое, что превращает людей в немые истуканы.

Король, начавший говорить что-то, осекся и замолк. Лицо его теряло краски жизни, становясь зеркалом, отражавшим один только ужас. Может быть, это была единственная возможность для Олье спасти Седар. Окаменевшая от ужаса стража не сможет помешать ему, он отыщет девушку и… и она тоже отшатнется от него и так же замрет, окаменев. Эта мысль, пронзившая разум вспышкой безжалостно-яркого света, заставила его пошатнуться.

- Нет! – вырвалось из его уст само собой, и король на троне, который мгновение назад не мог и шевельнуться, ожил.

- Вот оно что,– сказал Файен, медленно поднимаясь, - Чудовище не умерло. Ты принес с собой его силу. Превращать людей в камень! Человек может только мечтать об этом!

Он рванул застежку королевской мантии, лежавший на его плечах - застежка отлетела в сторону, а мантия упала, тяжелой грудой покрыв подножие трона.

- Отдай! Отдай мне силу, которой ты не смеешь воспользоваться, и я отпущу тебя и твою подружку!

Олье не смог ответить ему сразу – он потрясенно прислушивался к тому, что происходило в нем. Ярость и гнев таяли, как снежинки на теплой ладони, освобождая душу от холодной злой тяжести. Это было больше того, во что он мог поверить, но… в душе его, в его сердце было место только для Седар, которую он любил больше всего на свете.

- Это не сила, - сказал юноша, - это...

- Лжец! - крикнул король. - Ты хочешь все для себя - и силу и трон! Но я отнял у тебя одно - отниму и другое!

Он сгорбился, выставив перед собой руки со скрюченными пальцами, и прыгнул к Олье. Так прыгал нападавший чудовищный зверь... Юноша вскрикнул и отшатнулся. А потом горло его сдавил ужас, тот ужас, который он так и не смог победить когда-то.

- Чудовище... - прошептал Олье.

Лицо короля, не сумевшего одним прыжком преодолеть расстояние, отделявшее его от врага, на миг отразило удивление. А потом он выпрямился, и тень его, густая, страшная, накрыла Олье с головой.

- Тебе страшно? - спросил Файен, - ты боишься меня?

- Да, - сказал Олье, - я боюсь.

Король словно вырос и навис над юношей подобно готовой рухнуть скале.

- Я победил! – воскликнул он, - я отнял у тебя твою силу! Ты - всего лишь мальчишка, а я – король, равного которому не будет! - голос Файена звучал хриплым клекотом, но торжество было в нем, торжество победителя. – Стража, в темницу его!

Стража не медлила.

 

Произошедшее так потрясло его, что долгое время Олье не видел ничего. Правда, там, где он оказался, не на что было смотреть. В свете единственного факела проступали холодные скользкие стены темницы, маленькая, крепко запертая дверь и солома на полу. Факел скоро догорел и погас, а нового ему не дали. Но ни темнота, ни пережитый заново ужас не могли помешать Олье понять, что случилось. Он победил - не страхом за Седар, изгнавшим прочь из его сердца весь страх за себя самого – и перед собой-чудовищем, а любовью к ней. Свет этого понимания не гас и от него зажегся другой – свет надежды. Он выберется отсюда и найдет Седар, найдет и уведет под сень деревьев в маленький домик, таящийся в чаще. Надежда – это было так много.

Но вкус победы горчил: он, Олье, больше не будет внушать людям ужас, но Файен - будет. Человек, увидавший в страхе силу, сделал себя чудовищем. И он тоже считал себя победителем... «Нет, - мысленно сказал себе Олье, - я еще не победил; даже освободившись от свойства Чудовища, я все еще боюсь его. Но я осилю страх».

За дверью темницы стучали кости – стражи, поставленные охранять Олье, нашли себе развлечение. Холод стен пробирался под одежду медленно, но верно; юноша пытался согреться хоть как-то – шагал туда-сюда от стены до стены, ложился, сжимаясь в комок, дышал на закоченевшие ладони. Промозглый холод был сильнее и Олье дрожал и стучал зубами.

Стражи у дверей затихли, должно быть, пару игроков сменила другая, скрупулезно выполнявшая свои обязанности. Немного света проливалось из-под двери; Олье жадно ловил взглядом этот свет, ему казалось, что от этого чуть-чуть теплее. Потом он лег у самой двери и, несмотря на холод, сумел уснуть.

Проснулся он от вспышки света, рассыпавшейся роем юрких искорок, вспышки, ослепившей его даже сквозь опущенные веки и от голоса, знакомо воскликнувшего «Сто морей - один корабль!»

- Седар! – отозвался Олье, пытаясь разглядеть хоть что-то ослепленными вспышкой глазами; белые пятна медленно истаивали, и только одно осталось. Оно шевельнулось, и юноша снова услышал голос волшебницы:

- Солнце и тени, Олье, ты тоже здесь! – девушка шагнула к нему и, тихо охнув, села на холодный пол, - бр-р… тут как в леднике. В моей «гостиной» было теплее.

Он обнял ее, прижал к себе, стараясь согреть.

- Ты хотела убежать, Седар? С помощью волшебства?

- Ага, - даже в темноте он увидел ее грустную улыбку. - Нужен был ориентир – кто-то, кого ты знаешь. Я пожелала оказаться там же, где ты. А ты, оказывается, тоже в темнице... Вчера в полдень королевские посланцы ворвались в дом, как бандиты, бросили мне в лицо «сонной пыльцы», я и руки поднять не успела. Проснулась уже здесь. А ты?..

- А я пришел за тобой. И больше никому не позволю нас разлучить, любимая.

Чудесное слово выговорилось так легко, словно он уже много тысяч раз поизносил его. Наверное, так и было – Олье говорил его сердцем.

- Я знаю, любимый, - так же просто и так же тихо отозвалась девушка и вздохнула, - жаль, что я растратила почти все свое волшебство, и не сумею вывести нас отсюда…

Седар высвободилась из его объятий, и села, обхватив руками голову.

- Ну что я за дуреха! Надо было попробовать другое волшебство, которое не отняло бы у меня столько сил!

Олье снова обнял ее, и скоро девушка перестала дрожать и больше уже не ругала себя. Не за что было ругать, раз они были вместе - два сердца, две души и одна любовь на двоих.

 

Они не знали, сколько времени прошло. В какой-то миг в коридоре послышался шум, и тут же все стихло. Олье поднялся и, подойдя к обитой железом двери, толкнул ее. Он и сам не знал, на что надеялся, делая это, но дверь открылась. Юноша выглянул в коридор - пустой и тихий.

- Никого нет!.. - удивленно заметил он.

Седар подошла, постояла, прислушавшись, как-то по-особенному склонив голову, и кивнула:

- Действительно, никого. Идем?

Коридор и лестница, еще один коридор и еще одна лестница. Они поднялись по ней и оказались на первом этаже замка. Ни один звук не тревожил тишину. Двое шли дальше, видя вокруг пустоту. В залах дворца и его коридорах не было ни стражей, ни слуг, ни придворных. Следов битвы не было тоже. Тишина стояла такая полная, что от нее можно было оглохнуть. И когда где-то впереди что-то упало и покатилось со звоном, напоминавшим горький смех, оба вздрогнули и, не сговариваясь, пошли на звук, который привел их к дверям тронной залы.

Двери ее были распахнуты настежь. Файен сидел на ступеньке трона, сгорбившись, как старик, неправильный, не похожий на себя, как непохожа на новую и целую старая, сломанная игрушка. Весь вид его говорил: то, что сломали, не всегда можно починить… На полу у его ног корона, несколько брошенных мечей и копий.

На звук шагов король поднял голову и криво усмехнулся.

- А, пришел… Долго же мне пришлось ждать тебя!

Казалось, он видит одного только Олье и его жесткий, как ветка мертвого дерева взгляд, причинял боль.

- Ты…

- Я, - не дал ему сказать Файен, в голосе его была гордость - я, Чудовище.

Файен поднялся и двое увидели его тень – тень чудовищного зверя – крылатую и уродливую. Тень двигалась, когда двигался король, и могла быть только его тенью.

Ужас снова шевельнулся в сердце Олье, но там же была любовь - а она, он знал, сильнее страха. Поэтому он не отступил, не кинулся прочь, а обнял девушку, разделявшую с ним эту любовь, и остался стоять.

- Если бы ты знал… если бы видел, как это было! - произнес Файен с чувством, от которого по спине Олье побежали мурашки. – Все, все почувствовали мою силу - министры и слуги, советники и стражи. Сила погнала их прочь, потому что они не могли, не смели находиться вблизи нее. Они стали уходить, убегать, и я радовался, наконец-то избавляясь от тех, кто никогда не был мне нужен. Все ушли, а сила осталась...

Файен повернул голову, глянув в ближайшее к нему зеркало - отразив лицо короля, стекло со звоном треснуло, рассыпав по полу осколки.

- А потом я спустился в подвалы и открыл все темницы, - усмешка задержалась на лице короля надолго, и странная это была усмешка – нечто на губах сжигаемого изнутри человека, - я знал, что ты придешь, и мне хотелось увидеть, как ты в ужасе побежишь прочь от меня. Почему же ты не бежишь?..

Почему? Олье не смог бы ответить. Может быть, из-за данного самому себе слова. А может, потому что не мог уйти и бросить человека в беде. Седар была рядом с ним, поддерживая одним своим присутствием его решимость.

- А может, ты хочешь закончить начатое, убить Чудовище? Что ж, попробуй! – король поднял и надел корону и пинком через весь зал отправил к ногам Олье один из мечей, а второй взял в руки, - попробуй!

Меч в руке короля блестел слишком ярко, чудовищная тень на полу шевелилась; Олье видел, как они стали похожи – горбатая с зубчатым гребнем тень и согнутый незримой тяжестью король.

- Даже если ты обернешься чудовищем, я не буду драться с тобой, - сказал юноша.

- Ты трус, - презрительно бросил Файен. – И поэтому я победил – ведь я ничего не боюсь. Я пожелал силу и получил ее.

Олье покачал головой.

- Нет, Файен. Ты проиграл зверю, став зверем.

- Но я хотел стать зверем! Ты думаешь, так легко удержать трон? Думаешь, легко править с помощью страха, оставаясь всего лишь человеком среди людей? Лучше родиться чудовищем или превратится в него, чем ненавидеть себя за то, что ты человек!

Что-то вновь стало с его лицом, какое-то новое изменение исказило его.

- Не надо, - вдруг, почувствовав жалость к нему, сказал Олье, - ты же убиваешь себя.

- Как смеешь ты, слабый, жалеть меня, сильного? – поняв все по-своему, воскликнул Файен, и тут же гнев его словно выдохся, опал, погас, - если бы на время… Если бы можно было стать чудовищем не навсегда, а когда понадобится внушить ужас врагам, показать им силу, а потом снова стать человеком... А теперь... все будут бояться меня, дрожать при одном моем взгляде… всех неугодных мне я обращу в камень… и никогда никого не будет рядом…

Он замолчал, как будто вдруг потерял способность говорить на долгую, как вечность минуту. Тишина вновь взяла все в свои руки, заставив умолкнуть даже журчавшие фонтаны. Власть тишины была безграничной.

- Мне страшно, - как тяжкую ношу сбросив с себя молчание, сказал король, - я никогда и ничего так не боялся...

Больше Файен не двигался и не говорил. Олье вдруг показалось, что именно так обращаются в камень. Что-то толкнуло его вперед, к Файену. Руки, положенные на плечи короля словно рассеяли злое волшебство. Ладонь Файена раскрылась бутоном цветка, впуская меч, который, зазвенев, упал на плиты пола. Король вздрогнул всем телом от этого звука и заплакал, закрыв лицо руками; он плакал навзрыд, как обиженный ребенок, тихо шепча невнятные жалобы, и как ребенка, его хотелось утешить хоть чем-то. Слезы текли по его щекам, вымывая из души все страхи, сколько их ни было, и вместе с ними – жестокость, рожденную страхами, заставлявшую его совершать страшные поступки. Девушка гладила его по плечу и шептала что-то – может, то было заклинание, а может, те слова, что знает каждая женщина. Олье нашел пустую чашу, наполнил ее из ближайшего фонтана и протянул королю – напиться. Файен осушил чашу до дна и снова закрыл лицо руками.

- Ты победил, - сказала Седар, она взяла короля за руки и заставила отвести ладони от лица, - ты победил, слышишь? Вы оба победили своих чудовищ.

Файен распрямил спину, преображаясь, словно все это время он был в тени, но вот сейчас солнце выглянуло из-за туч и осветило его; становясь человеком с гордой осанкой и глазами удивленного ребенка. Тень его, тень человека, покорно лежала у его ног.

- Разве Чудовище было не одно?

- Чудовище никогда не бывает одно, - сказал Олье, - но и человек тоже никогда не бывает один.

Король огляделся, словно все вокруг было для него новым.

- Что мне делать? – спросил он.

- Быть королем, - сказал Олье, - и быть человеком, что бы ни случилось. Все вернется. Иногда страх забирает над людьми слишком много власти, но никогда надолго.

Файен подумал и ответил ему:

- Да, я знаю.

 

Когда они вышли из замка, то увидели, что в мире царит ночь. Тихо шумела последняя оставшаяся на ветках листва, яркая полная луна оставляла несмываемое серебро на всем, до чего могла дотянуться своим светом.

- Жаль, что у меня нет сил даже для мелкого волшебства, - вздохнула Седар, - я могу только пожелать - снега, первого снега наутро.

- Пожелаем вместе, - предложил Олье.

- Думаешь, поможет?

Юноша просто кивнул.

…Как у них могло что-то не получиться? Они возвращались домой, туда, где им было тепло и уютно… Если ты можешь вернуться, твой дом всегда будет близок, где бы он ни был. Дом для того и нужен, чтобы было куда возвращаться... Они возвращались, чтобы на следующее утро проснуться и распахнуть души и окна в яркую белизну мира, укрытого первым снегом.

 

Сентябрь 1997 – 28 июня 1998 г.

16 августа 2006 г.