Жил в одной деревни с названием «Б» (в 1500 вёрстах на запад или восток от города «Н») помещик, которого звали …, в общем, без разницы как его звали. Помещик этот был до того ленив, что весь его дневной график состоял из того, что он как проснётся: ест и спит, спит и ест и лишь где-то в перерывах даёт указания, да и то, если сил хватает. Но помещик был не только ленив, но и жаден настолько, что всё, что было в его хозяйстве, прятал за замками: от камня до плуга.

Каждый год у него то сбегали, то погибали: от усталости, то голода, а иногда по собственному желанию, крестьяне. Дошло до того, что остался только один самый шустрый и самый терпеливый.

Он был настолько быстр, что стоило ему начать пахать, как он уже оказывался на другом конце поля. Но помещик всегда был недоволен.

— Чевое-то . . ты …. в пол … ноги ра..бо..та..ешь, — говорил он, проносящемуся мимо него крестьянину. И пока он это говорил, тот уже всё поле вспахать и засеять успевал.

— За..по..рю! — продолжал он.

— Я буду стараться, буду стараться, — переминаясь с ноги на ногу и теребя в руках шапку, оправдывался крестьянин.

Сделав всю работу, он отправлялся в соседнюю деревню, что бы пообедать, ведь по жадности своей помещик, даже, солому поживать не давал. Крестьяне из соседних деревень удивлялись ему.

— Почему ты не уйдёшь от него, этот «колобок» всё ровно не догонит? Он относится к тебе хуже, чем топор к полену.

— Он хозяин, его право, — оправдывался, теребя шапку, тот.

Так происходило и на следующий день, и потом: крестьянин работал, его ругали, а он всё оправдывался. Так происходило до тех пор, пока однажды помещик ни проснулся посреди ночи, от странного шума. Как ему не хотелось вставать, но он всё-таки встал, что было для него совсем не естественно, накинул халат и подошёл к окну. Шум шёл из кузницы, где горел свет.

«За..по..рю, вы..си..ку! — подумал он, но тут шум прекратился, — За-а..втра-а».

Но этого не случилось, т.к. из-за заплывших жиром мозгов он забыл: где плётка и зачем он искал её. Подобное повторилось на следующую ночь, и ещё несколько раз.

Однажды, помещик поздно вечером отправил крестьянина в соседнюю деревню за 500 вёрст. И движимый исключительно любопытством (по-другому он просто бы не дошёл) помещик пошёл в кузницу и зажёг лучину. Он долго искал то, что делал крестьянин здесь каждую ночь.

Вдруг, помещик заметил, что на столярном столе лежит длинный свёрток, он развернул его и чуть не ослеп. В рваном грязном куске мешковины лежал меч красивый и блестящий. Мозги помещика тут же проснулись, а мысли оживились: «Откуда крестьянин взял его? Украл или сделал сам?»

Меч был невероятно красив, казалось, в нём сверкают молнии, и безумствует буря. Помещик едва коснулся кончика этого холодного воплощения ярости своими пухлыми пальцами, как сталь прошла сквозь плоть, как сквозь тёплое масло, причём так быстро, что он не сразу почувствовал. Кровь залила всё лезвие. Это только подзадорило стихию, закованную в метал, а меч стал сиять ещё ярче.

Помещик хотел, было, закричать, но услышал скрип двери за спиной, хруст соломы на полу кузницы и чьё-то тёплое дыхание на своей шее, от которого бежали по спине мурашки. Он обернулся и увидел… не человека и не лицо, а только глаза. Да, только глаза тёмные и глубокие сумел рассмотреть он в этой полутьме. Но лучше бы он ни когда в жизни их не встречал.

Всматриваясь в них, он видел «что-то», поднимающиеся из глубины и угрожающие его существованию, а они в свою очередь, пронизали его насквозь, видя всю подноготную, все слабости и страхи. Проглотив ком в горле, помещик попятился назад…

 

***

Ночь постепенно отступала перед свежим, юным утром. Рассвет стирал тьму с небосклона, ведя с востока новорождённое солнце. Дверь кузницы приоткрылась, и оттуда вывалился смертельно усталый крестьянин. Его, стёртые в кровь за долгие годы рабства ступни коснулись промёрзшей за ночь земли. Он вышел на середину двора и обратил взор на восток. Его лёгкие наполнялись свежим и слегка прохладным воздухом, он чувствовал аромат созревшей пшеницы и свежескошенного сена. Кажется, только сейчас крестьянин дышал полной грудью. Он ждал зари. Тёплый ветер обдувал его сухие впалые щёки и трепал тонкие русые волосы.

А там, на горизонте из ярко-алой полоски света всходил столь же яркий, раскалённый диск совершенно нового солнца, отражавшегося в его глазах.