От автора. Я люблю своих героев за то, что они очень искренние люди. Они расскажут о себе сами, и вы, надеюсь, тоже полюбите их. Вначале они представятся вам, а затем мы с вами откроем их письма и странички из дневника.

 

АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ : Мне сорок пять лет, я - физик, научный работник. Женат, семья дружная, трое детей. Много приятелей и родственников. Одно время мой дом стал приютом для Ксении, студентки-первокурсницы. Ксению, или попросту Сеню, или ласково - Ксюшу, я знаю давно, ещё девочкой. С её родителями мы дружим домами, живут они недалеко от Москвы, и поездки туда в село Стрешнево всегда были для меня праздником!

Тон нашей дружбе задавала Софья, мать Ксении. Эта невысокая, полная, красивая брюнетка, всегда энергичная и весёлая, обаяла и держала в своей власти нас всех. Она приходилась троюродной сестрой моей жене Маше. Будучи женщиной весьма практичной, Софья понимала, что дать своим девочкам образование в Москве - дело весьма нужное. И вот в июне девяносто второго Сеня появилась в нашей квартире - сначала сдавала экзамены в Тимирязевскую академию, а потом начала учёбу.

Софья была решительно против того, чтобы Сеня сразу после школы поселилась в общежитии. Сама Софья закончила ту же Тимирязевку и прожила все пять студенческих лет в общежитии; кроме того, подрабатывала секретарём-машинисткой в деканате. Потому, видимо, и оберегала Сеню, которая характером была не столь бойкая, как она.

Теперь о письмах. Не мог ожидать от себя такой глупости - писать письма юной девушке, живущей в моём доме, не отправляя их, а засовывая поглубже на дно ящика стола - но вот они, я листаю их и они снова бередят мою душу. Почему они жгут мне глаза ультрафиолетовым блеском своих слов, словно электросварка, увлажняя их? Больше вопросов, чем ответов...

КСЕНИЯ: На квартиру тёти Маши и дяди Саши я переехала окончательно в августе, когда меня зачислили. У них такая великолепная квартира с окнами на Главный ботанический сад, и метро рядом. Мне всегда у них жутко нравилось, а теперь я просто счастлива, что мама всё так устроила. В общежитии у девчонок я бываю, но мне там не нравится.

Мы с Мариной (это дочь тёти Маши, мы с ней одногодки) делили комнату на двоих, и нам не было тесно. Только когда я занималась, мне приходилось подставлять к кровати передвижной столик, но всё равно было нормально. Правда, мешала их младшая дочь Алёнка: она забиралась мне на спину и дурачилась. Приходилось с нею "воевать", потому что она не понимала, что у меня зачёт. Есть ещё их сын Андрей. Он-то не мешал, а наоборот мы с ним дружны. Ему четырнадцать лет, но он такой умный и воспитанный джентльмен и "ходячая энциклопедия", с ним интересно было. Он то сидел за своим маленьким компьютером, то готовил уроки, то читал, то помогал отцу - они всё что-то пилили, красили, благоустраивали. Когда сильно стучали, я просила их быть потише.

Тётя Маша... с ней у меня как-то не сложились отношения. Она то слишком старалась для меня, будто я в гостях, то требовала сделать то-то и то-то по дому, когда мне не с руки. И с дядь Сашей она как-то... надоели они друг другу за двадцать лет, что ли? С Мариной тоже иногда бывали осложнения. Вообще-то она общительная, но иногда находит на неё что-то, сердится из-за пустяка, и мы ссоримся.

ДядьСашу я люблю с детства. Он часто приезжал к нам, иногда с семьёй, иногда один, привозил что-нибудь интересное, рассказывал. И в Москве ходил с нами в цирк. У меня как-то получалось, что я иногда будто разговариваю с дядьСашей, особенно вечерами перед сном. Он такой же интересный и хороший как папа, и когда они вместе строили баню, всё у них так здорово получалось, но всё же сильно от него отличается: культурный, говорит складно. Типичный москвич, как у нас говорят. А у нас в Стрешневе часто бывала такая скука, что хотелось сбежать куда-нибудь.

С восьмого класса я стала вести дневник. Есть там такие странички, которые посвящала дядь Саше, вроде как с письмами к нему обращалась. Но я никому эти странички не показывала. Они у меня лежат отдельно, под клеёнкой обложки. И никому их не покажу. Я тогда как бы лучшей частью своей души обращалась к дядь Саше, а это со стороны может показаться смешным. Когда я их перечитываю, мне как-то и страшновато и приятно, - будто тает что-то в груди...

Июнь. ДЯДЯ САША! Вот я и приехала к вам жить. Квартира у вас хорошая, светлая, с окнами на Ботанический сад. Плохо, что Вы завтра уезжаете. Пакуете свой желтый чемодан, перебираете бумаги. Вы такой красивый, когда чем-то увлечен. Часто говорите «цейтнот». Я сначала подумала, так называется город, куда Вы едете, а оказалось – нехватка времени. Буду заглядывать в энциклопедию, как Андрей. Он, кажется, перечитал ее всю. Я не люблю ходить по Москве, – мне больше нравится быть дома. В городе много интересного, но многое и раздражает. Бывает стыдно и обидно за некоторых людей: например, просят милостыню, показывают увечья. Еще пристают, видя, что я не москвичка. И как это мама не понимает, что мне надо приодеться лучше?

Июнь. КСЕНИЯ! Пишу тебе из Шотландии, из моей комнаты с высоким венецианским окном, из отеля, построенного в прошлом веке. Поздравь меня: я – здесь, на конференции по сверхпроводимости. Это моя первая поездка в западную страну.

Попав сюда из России, оказываешься в другом мире. Чисто, изящно упакованы люди и вещи. Люди улыбаются и свободно заговаривают друг с другом. В аэропорту Хитроу – чисто, как в больничной палате. Я спросил работницу аэропорта, индианку в форменном зеленом платье: почему все урны пусты? И она объяснила мне, что опасаются взрывных устройств и поэтому мусор убирают сразу. Поговорив ней и обрадовавшись, что на моем английском здесь можно общаться, ищу кассу компании Бритиш Мидлэнд Эйрлэндс. Сидящему за компьютером молодому человеку называю свою фамилию и объясняю, что для меня здесь должен быть билет до Глазго. Буквально через минуту билет был распечатан и выдан мне. Фантастика!

В маленьком уютном зальчике авиакомпании пришлось полчаса подождать и послушать по радио извинение в задержке рейса из-за плохой погоды. Прошел в кассу обмена валюты, подал свои потертых два доллара – ваши два доллара, сэр! – и получил толстый желтоватый металлический фунт стерлингов и серебристые монетки – тридцать пенсов. Купил две открытки с видами Лондона, – и от моих валютных запасов осталась половина.

В самолете мой сосед, дюжий рыжий англичанин, узнав, что я из России, с восторгом рассказывает, как их фирма покупает у нас большие грузовики, КАМАЗы, дооснащает их контрольными приборами и выгодно продает в Египет.

В Глазго пасмурно, но тепло. У выхода в город меня ожидает с плакатом, – никогда еще не видел так крупно отпечатанной моей фамилии латинским шрифтом – сам Джон Браун, председатель оргкомитета. Я узнал его, – мы встречались однажды в Праге. Садимся в его «Вольво» и мчимся в городок Крифф, который называют «ключом к горной Шотландии». По дороге Джон говорит, что переживал, приеду ли я, звонил в Лондон и узнал, что я взял заказанный мне билет до Глазго.

Дальше все шло чудесно: работа на конференции, занятия спортом, вечера в кафе и кабачках городка, общение, поездки по стране… Встаю рано, в шесть, прохожу по улицам городка, наблюдая развозящих почту подростков на велосипедах, спешащих на занятия школьников в красивой форменной одежде. Такая витринно красивая и разумно организованная жизнь: она улыбается мне, завлекает…

В перерывах в фойе подавала нам чай и пирожные Мэри, красивая девушка с салатного цвета глазами, внимательная, улыбающаяся. Вижу ее и думаю о тебе, Сеня.

Ты являешься мне вечером, когда, усталый, закрываю глаза и засыпаю. Вспоминаю слова моей матери, которая умерла год назад. Я как-то спросил ее: ведь так трудно прожить! Что делать, когда опускаются руки? И она ответила: улыбайся людям, и у тебя все получится. Она улыбалась, – и люди помогали ей, жизнь ее с тремя детьми и мужем-инвалидом не была легкой, – и у нее получалось! Улыбайся, Сеня, и у тебя тоже все получится!

Почему мне везло все это время в Шотландии? Не ты ли, Сеня, мой «талисман удачи»?

 

Июнь. ДЯДЯ САША! Я только устроилась у вас, и Вы тотчас уехали. Сижу, читаю, готовлюсь по предметам. Когда по «ящику» идут международные новости и показывают Англию, смотрю внимательно. Что я увидела? Уличная демонстрация за равноправие коренных и некоренных британцев в Эдинбурге. Фестиваль русской музыки в Глазго. «Застрявшее» там же торговое судно: нужно платить за обслуживание в порту, а деньги из России не приходят. Моряки загорают на пристани, питаясь тем, что им приносят сердобольные местные жители. Как Вы там, дядь Саша?

Июль. КСЕНИЯ! Здесь хороший для меня мягкий нежаркий климат, и сердце не давало мне неприятных сюрпризов. А знаешь, врачи ведь чуть не притормозили мой выезд из Москвы. Перед выездом я работал за столом не разгибаясь и, видимо, перестарался. Когда я зашёл в поликлинику за справкой для выездного дела, они взяли и отправили меня на кардиограмму. Запись показала: кроме моей обычной аритмии, которую я не замечаю, ещё одну особенность, которой раньше не было. Врач заглянула в талмуд и нашла, что с этой штукой в загранку выпускать нельзя. Ты представляешь, что для меня в этой ситуации означало бы оказаться невыездным? Когда с оргкомитетом всё согласовано и деньги найдены, и я в программе, и меня ждут... Тут я мобилизовался, денька три делал гимнастику и не перегружался. Потом пришёл снова на кардиограмму, и эта особенность исчезла. Про то, что иногда у меня колет сердце, я никому не говорю.

Конференция закончилась, и я переехал в Глазго. Здесь мне предстоит поработать месяц над совместной с шотландцами и американцем работой. Профессор Браун устроил меня временно на квартиру к своему коллеге Джонсу. Квартира занимает весь первый этаж большого каменного дома. Целая анфилада комнат, а под окнами тянется отмостка, заполненная землей: там Джонс выращивает овощи. Он развелся с женой и живет один. Браун сказал, что он – «марксист-фундаменталист», член компартии, и желает пообщаться с человеком из России. Вот мы и общаемся на кухне, когда завтракаем и ужинаем вместе. Он очень лаконичен, да и я не склонен говорить много об обстановке в России, так как она мне самому во многом непонятна. Например, я говорю ему:

- Идет приватизация, всем раздали ваучеры. Граждане обменивают их на акции предприятий, которые им нравятся.

А он в ответ:

- Приватизация? Маргарет Тэтчер здесь приватизировала несколько процентов госсобственности – но от этого работа железных дорог и городского хозяйства не улучшилась. Кое-что приходится возвращать обратно государству.

Потом он спрашивает:

- Я смотрел ваш фильм «Маленкая Вера». Как точно переводится название? Это имя девушки? Или идея фильма в том, что вера людей стала маленькой?

Я отвечаю, что, пожалуй, вернее второе.

Однажды вечером смотрели вместе телевизор. Шел комментарий политических событий в России. Выступал американец, господин Цуккерман из газеты «Ю.С. Ньюз». Я вспоминаю его фразы, – и у меня внутри все вскипает. Например, он говорит:

- Россия находится в состоянии полуанархии. Закон и порядок являются прохожими странниками. Снабжение продовольствием – едва достаточное, и то только в городах. Инфляция достигла 2000 процентов в год, выталкивая большинство людей за черту бедности. Примерно 17 миллиардов долларов, заработанных на экспортных поставках, улетучилось из России в последние два года…

Мы сидим рядом, и Джонс испытующе смотрит на меня. Что я могу сказать? Мне становится тяжело, и я ухожу в свою комнату. Ночью мне снится сон. Я будто бы разговариваю с Цуккерманом и привожу свои оптимистические доводы: например, завод перешел в собственность работающих на нем людей – и они стали работать лучше, заинтересованно, чего не было раньше. А он мне возражает: прибыль завода определяется успешной системой маркетинга, техническим уровнем производства, гибкостью в его перестройке под потребности рынка, – а у вас, дескать, первое плохо по таким-то причинам, второе по таким-то, и третье тоже. И я не могу его убедить. Потом он спрашивает: если я такой оптимист, почему я не в России и не берусь за дело?

Июль. ДЯДЯ САША! Хоть бы Вы скорее приехали, что ли! Здесь так жарко! Тетя Маша стала такая нервная. У нас с ней стали совсем натянутые отношения.

Июль. КСЕНИЯ! Работа – стержень моей жизни. Как бы морально тяжело не было, работа в университете по задуманному нами проекту движется вперед быстро, и это радует. Вчера шотландцы организовали вечер поэзии в честь дня рождения Роберта Бернса. Нас собралось в комнате человек пятнадцать. У некоторых были в руках томики поэта, и они читали свои любимые стихи. Я придумал, с чем мне выступить. Нашел в библиотеке томик Лермонтова в английском переводе, с биографией. Рассказал о поэте, прочитал три стихотворения. Получилось очень неплохо.

Вечером долго не мог уснуть. Вспоминалась школа, то время, когда мы проходили Лермонтова, заучивали наизусть. Потом вспоминал тебя, Сеня… Как-то отхлынуло все окружающее, и меня потянуло к тебе. Знаешь, Ксюша, я воспринимал тебя как девочку, «подобную виноградному соку», до минувшей весны, когда увидел тебя в саду в Стрешневе в том белом платье, – выцветшем из голубого. Увидел тебя взрослой девушкой с нимбом светлых волос над чистым лбом, над прекрасными серо-голубыми глазами. И с тех пор я невольно любуюсь и «питаюсь» тобой. Как хочется тебе в этом признаться!

И еще хочется признаться в том, что моя страна – такая большая, со всем в ней – полезными ископаемыми, машинами, армиями работников – стала мне сейчас больным ребенком, которого от меня оторвали. Положили его в больницу, к нему не пускают, а врачи говорят, что ему, ей то есть, все хуже и хуже. А мне хочется остаться со своей больной страной и вылечить ее самому. Иначе нет мне покоя в самой комфортной загранице…

 

Август. ДЯДЯ САША! Я - поступила! Поздравьте меня, я безумно счастлива. Уезжаю на время домой, не увидев Вас. До сентября!

Август. КСЕНИЯ! Я прибыл, и всё идёт прекрасно. Привёз своим кучу подарков, в том числе по брошке Марине и тебе. Я не хочу, чтобы ты чем-то была обижена по сравнению с ней. Жаль, что тебя не оказалось и ты не видела слайды, которые я привёз, и не слышала моего рассказа... Ага, вот ты и приехала, облачённая в одежду для поездки в опытное хозяйство на уборочную. Твои ноги облегают резиновые сапожки, на тебе новенькая коричневая телогрейка, волосы забраны под шапочку. А вот ты сняла телогрейку и прошла в свою комнату. Волосы распущены, достают тебе до пояса - великолепные светлые чуть рыжеватые волосы, мягкие, волнистые, блестящие. Розовое личико, белая шея. Кожа у тебя вообще не загаристая, она на солнце чуть розовеет. А ручки - этими мягкими ручками принцессы придётся перебирать картошку на комбайне? Да они что, спятили?

Наконец, мы все за столом. Маша приготовила великолепный плов. Мы обмениваемся летними впечатлениями. Маша сетует, что денег не хватает и она вынуждена брать дополнительные часы в школе. Да полно о деньгах, Маша, как-нибудь справимся. Видишь, сколько я всего привёз из загранки? Я договорился, что поеду на год работать в США. Сколько я вам привезу из Америки! Если...

Сеня, почему ты так серьёзно посмотрела на меня при этом разговоре об Америке? Ты не хочешь остаться здесь с Машей, вынужденной считать каждый рубль? Да... уедешь тут. А почему ты завела разговор об одном знакомом, который завёл себе богатую спонсоршу из Германии, благодаря которой он уехал туда совсем? Ты - испытываешь меня?

Сентябрь. ДЯДЯ САША, милый, Вы просто великолепны! Вы так преобразились после этой поездки, у Вас так горят глаза! Вы так рассказываете! Только... не дарили бы Вы мне ничего, пожалуйста, меня мама строго предупредила: личных подарков не принимать. Я не очень понимаю почему, но это же мама.

Ноябрь. КСЕНИЯ! Уже месяц, как ты из деревни. Жалуешься, что болит голова. Нагрузка, конечно, сказывается. Я рассказал тебе, как у меня болела тоже на первом курсе, ты поверила и успокоилась. А вчера я попробовал полечить твою головную боль моими ладонями. Ты зажмурила глаза, я приблизил руки к твоему лбу с двух сторон, "сконцентрировал энергию" - и у тебя прошло. Как здорово! Только я невзначай чуть-чуть коснулся ладонями твоих височков - они такие нежные - ты не испугалась? Вроде нет, ты вообще воспринимаешь все мои поступки так же доверчиво как в детстве. Тогда я даже поднимал тебя за голову "Москву показать", помнишь? Софья боялась, что головка оторвётся, но она, конечно, не оторвалась, потому что ты руками охватывала мои руки.

Маша уходит очень рано, в пол-седьмого, ей нужно ехать полтора часа на городском транспорте к восьми в школу, а возвращается в восьмом часу вечера. Маша, дорогая, что ты с собой делаешь? Я столько лет говорю тебе перейти в другую школу, ближе к дому, а ты - про коллектив, хорошее место. Ты встаёшь в пол-шестого, готовишь нам прекрасный завтрак - тосты, омлет и прочее. Мы с Сеней вместе завтракаем и расходимся по своим делам, потом уходят Марина с Алёнкой в садик и Андрей. Ванная постоянно занята, и мы едва успеваем. Но всем хорошо и весело. Только, увы, при такой жизни ты выматываешься, Маша. Правда, ночью нам бывает хорошо и ты даже удивляешься происхождению некой перемены во мне. Я и сам не всё понимаю...

 

Ноябрь. ДЯДЯ САША! У меня так болит голова от этой учёбы, особенно от высшей математики. Она меня так дифференцирует,что потом я с трудом интегрируюсь. Ну зачем нужно было всё это засовывать в самый первый семестр, после колхоза? Ну понятно, хотят нас отсеять. Хорошо ещё, дядьСаша разъясняет некоторые вещи.

ДядьСаша вообще светлое пятно в моей беспросветной жизни. Вот тогда - провёл руками возле моего лба - и боль прошла. Я теперь, когда болит голова - прилягу и вспоминаю ту минуту. Вечером я возвращаюсь домой в пять и он в полшестого, ужинаем и ждём остальных, которые появляются после семи. Мы сидим вдвоём рядом на тахте, смотрим новости по телевизору, дядьСаша дополняет их чем-нибудь интересным, и так хорошо отдыхаю. А потом - тётя Маша, Марина, и все эти сложности, и учить часов до двенадцати.

Декабрь. КСЕНИЯ! Да, эти вечерние часы у телевизора - такого не было ещё в моей жизни никогда. Я прикасаюсь к тебе плечом - и словно токи моих избыточных сил уходят к тебе. А ты сообщаешь мне в ответ нечто лёгкое, водородный шарик, увлекающий меня вверх и расправляющий спину. Без этого я бы совсем согнулся на работе за своим компьютером.

Твоя мама не блистала в математике, и я грешным делом думал, что ты тоже еле тянешься. До того дня, как мы с тобой разобрали ту задачу. Так ты блестяще соображаешь! Ты равна мне по интеллекту. Каюсь, я ошибся в оценке твоих способностей. Просто дело в том, что школьная подготовка твоя слаба по сравнению с городской. Только бы ты сдала зачёт!

 

Декабрь. ДЯДЯ САША, я сдала зачёт по математике! И Вы мне помогли, только не угадаете - чем. И я никому это не скажу, только напишу здесь и выброшу. Неужели Вы думаете, что, когда объясняли мне диффуры, Вы мне что-нибудь по-настоящему объяснили? Да соображаю я не хуже Вас, а Вы постоянно путаете логику. От волнения, что ли?

Дело в том, что в тот последний вечер я совершенно "выдохлась". Я всё повторила, и в основном всё знала, но... Я как бы начала сдаваться. И тут перед самым сном Вы вошли в мою комнату своей всегдашней пружинистой походкой и стали мне говорить о том, что я должна поверить в свои силы и что-то ещё. И опять же - вы думали, я этого не знаю? Не это мне помогло, Вы сами, Ваш голос и - вера в меня. Вы повели себя так, будто если я завалю - Вы сильно огорчитесь и вообще... И потом, когда я начала засыпать, мне снилось, что я падаю вниз (я во сне летаю), а Вы подхватили меня. Спасибо Вам.

Январь. КСЕНИЯ! Сегодня мой американский коллега прислал мне по электронной почте длинное письмо, где расписал, как готовить мою командировку в США: какие заполнить формы, какие собрать рекомендации. Пересчитал все мои будущие доллары. Вроде бы долларов четыреста в месяц остаётся на себя и на помощь семье. Только как их пересылать? С кем-нибудь из коллег и с оказиями, наверное. Разговаривал с завлабом, он поддерживает и вроде как бы уже и расчитывает, что я поеду. В этом случае у него целый год не будет со мной проблем."Нет человека - нет проблемы." Ну почему они все выжимают меня из страны? Я хочу чтобы всё было здесь - приборы, компьютер, деньги, молодые помощники. А вместо этого приходится соглашаться ехать "туда" и работать там в основном по "их" тематике. Либо существовать здесь (жить невозможно) - либо существовать "там". Но что "там" за жизнь - без семьи, без Москвы, без друзей, без общения на русском, без тебя, Сеня…

Январь. ДЯДЯ САША! После того зачёта я окрепла духом и сдаю экзамен за экзаменом на четыре и пять. И что это Вы, милый дядя Саша, так печётесь насчёт моего бледного вида? Вам бы столько учить как мне!

Тётя Маша ездила к маме, привезла продуктов и поцелуй от мамы за успешную учёбу. Не знаю, о чём уж там они чесали языки два дня, но смотрит она на меня как-то странновато. Будто хочет что-то мне высказать - а сдерживается. Ну-ну, правильно, взрослым надо сдерживаться, чтобы не устроить в семье дурдом. А тётя Маша с её несдержанным характером в принципе может ляпнуть всё, что думает.

 

Февраль. КСЕНИЯ! Ну вот ты и сдала свою первую сессию. По этому поводу я подарил тебе большую конфету "Аксинья", которую ты тут же разделила с детьми. Оказалось мало - и обвинили меня. Позвонила Софья и уговорила меня сопроводить Сеню в Стрешнево на поезде.

И вот мы сидим в купе, рядом - ещё две тётки с Запорожья, которые продавали сало и сыр на Киевском рынке. На вырученные деньги они купили одежды ребятишкам по небольшому узелку и очень этим довольны. Едем, - а мимо проплывают гигантские дубы и ясени засеки возле Ясной Поляны - место, которое я так люблю посещать, и о нём рассказываю тебе.

Обычно я езжу в Тулу осенью, в одно из воскресений октября. Беру с собой большую кошёлку под яблоки, как делают все москвичи. Яблоки там нежные, сочные, вкусные, прямо тают во рту, только хранятся плохо и никто там не закладывает их на хранение в подвалы. Доезжаю троллейбусом до площади Победы с маленьким автовокзалом, пересаживаюсь на автобус - и вот уже вскоре за Косой Горой шоссе разрезает любимую мной засечную рощу, а по обочине шоссе стоят женщины с полными вёдрами розово-красных яблок. Прохожу мимо и на их "Отведайте, пожалуйста, яблочек из сада Льва Толстого", - обещаю обязательно у них купить. И вот уже знакомый "прешпект" ведёт меня к яснополянской усадьбе писателя. Мне нравится изучать вещи в доме-музее, вспоминая места из его произведений. Ещё я люблю всматриваться в портрет женщины, ставшей прообразом Анны Карениной. В креольских чертах её лица, отражающего сложный характер, узнаваемы черты Александра Пушкина - её предка (как тесен мир!) Мир тесен ещё и оттого, что моя супруга Маша, в которую я был безумно влюблён в юные годы и которой писал длинные письма, кажется мне похожей на ту женщину на портрете. Красавица Маша со своим сложным характером, - сколько ты мне причинила мучений! Сейчас это притупилось, а тогда...

Прибыли в Стрешнево. Софья расцеловала меня как старого друга и целый день потчевала пирожками с мясом и разносолами, благодаря меня от всей души за помощь Ксюше. И я был счастлив.

Март. ДЯДЯ САША! Ну зачем Вы так тратитесь, к чему такие подарки: пуховик, лыжи... Ну ладно пуховик я поношу немного, потому что у меня зимнее пальто очень тяжёлое, а лыжи? Ведь насчёт подарков предупреждала же мама, и я Вам говорила, а Вы... Ну и что же, что скоро восьмое марта? Лучше бы тёте Маше шубку подарили, она давно намекает. Кажется, уйду я летом от вас...

Март. КСЕНИЯ! Я просто в восторге от моих коммерческих успехов. Заказал коллеге, который ездил в Пекин, два пуховика Марине и тебе - и он купил, всего по сорок юаней - шесть фунтов стерлингов всего! Одна бумажка пятифунтовая красивая, с металлизированной лентой и вторая фунтовая - однотонная. И за них целых два пальто! А лыжи я вообще взял считай задаром: все вещи наценились, а спорттовары нет. Теперь на вас с Мариной в пуховиках любо-дорого поглядеть: двойняшки, да и только!

Ксюша, ты стала вся словно воплощённая весна: чёлка светлых волос, на носу выступили веснушки. Как говорит один молодой человек, "я тащусь!"

А запомнила ты тот вечер седьмого марта, когда мы остались одни у телевизора? Тогда Маша "запраздновалась" на работе, и Марина со своей группой, и Андрей с классом. Алёнка, правда, сидела дома, но она воспользовалась случаем и "оседлала" компьютер.

Помнишь, как я взял в руки твою ладонь и изучал твои линии? Они оказались на удивление похожи на линии моей ладони. Но разве моя жизнь - это твоя жизнь? Как это объяснить? И ты оставила надолго свою ладонь в моей. Да, ты была тогда увлечена телепередачей, но всё же странно, что ты не убрала руку из моей ладони…

 

Март. ДЯДЯ САША! Ох и дура же я, ну какая дура! Зачем я осталась дома с Вами? Во-первых, я не пошла к девчонкам в общагу праздновать восьмое марта. Ну разве мне кто-нибудь запрещал пойти? В крайнем случае, переночевала бы и утром вернулась.

А во-вторых... Мне и дома было очень хорошо в тот вечер, когда мы с Вами, дядьСаша, смотрели "телик" в сумраке как всегда. Разница в том лишь, что весь вечер никого больше не было. Вы что-то рассказывали про линии на моей руке... вот она, ладонь: длинная "линия жизни" пересекается с одной длинной "линией любви", как и у Вас. А выше - ещё несколько коротеньких "линий любви", вроде как второстепенных. А потом... я смотрела передачу и забыла про свою руку. Потом опомнилась: Вы её чуть-чуть поглаживаете и смотрите куда-то в стену. Тогда я отдёрнула и отсела.

Вечером долго не могла уснуть. Та рука, что Вы задержали, стала горячей - раскалилась как утюг и я никак не могла её охладить - то к стенке прислоню, то под подушку уберу. Почему это? Я что-то не то сделала? А раньше в детстве, когда дядя Саша помогал мне залезать на высокие качели, и когда мы с Мариной забирались к нему на плечи - я что, не собой, что ли, была? И Вы тот же, как всегда, были. Нет, дело не во мне, я о Вас должна подумать и о тёте Маше, чтобы не создавать вам сложностей. Я вот что, пожалуй, решу сейчас.

Во-первых: буду вставать позже и уходить без завтрака - дескать, опаздываю.

Во-вторых: после занятий буду сидеть в библиотеке или у девчонок учить. Перехвачу пирожков - и без ужина. И на выходные в общагу ездить: скажу, что вместе договорились заниматься.

Вот и всё, дядьСаша, милый мой, простите меня пожалуйста. А правду никто не знает, даже здесь я её не всю высказываю, и не узнает её никто никогда.

Март. КСЕНИЯ! В один день всё переменилось в моей жизни к худшему. Поведаю хотя бы бумаге об этом: никому жаловаться я не привык. Держу и давлю всё в себе.

Во-первых, я отказался от поездки в Америку. Объяснил всем кратко: корни мои здесь глубоко, и обрубить их разом на целый год я не могу. Дома у нас с Машей по этому поводу была бурная сцена. Я доказывал, что она совсем выбивается из сил на работе: уроки русского и литературы, классное руководство, проверка тетрадей, списки на питание... А она мне наоборот: про то, что если я уеду в США и стану высылать ей деньги, она сможет брать меньше часов и её жизнь наладится. Дескать, только на это надеялась и всем говорила, что муж поедет. А тут... Потом Маша добавила такое, что у меня совсем душа упала: "Ты из-за своей крали здесь сидишь, когда я хлещусь до позднего вечера". Надо же такое выговорить! Впрочем, такие вещи в её стиле.

Во-вторых... Ты, Сеня, наверное слышала наш скандал и что-то про себя решила. Теперь уходишь без завтрака и возвращаешься поздно. Э-эх...

Завтра приду на работу и закончу спор с Аьбертом. Он выговорил мне при всех:

- Ну, ты и дурак, Саня! У тебя все двигалось тип-топ: поездка в Штаты, грант, место в «команде». Дальше ты будешь жить по жесткому графику, там, здесь, как удобнее. Если ты отказываешься от этой поездки, ты не только себе все это рубишь, ты же авторитет нашей лаборатории рубишь. Я захочу посотрудничать с американцами, – а мне дорога будет закрыта. На этой зарплате – ты что? Ты же бутылки сдавать будешь, а их выбрасывать надо.

Я рассердился и ответил:

- Статью закончу почтовым способом. Что касается зарплаты, – я лучше здесь репетиторством заработаю, чтобы прожить, но уезжать не буду. Мы не можем уехать все. Если так пойдет – некуда будет вернуться! На этой территории не будет России.

Июнь. ДЯДЯ САША! Я про то только хотела бы Вам написать, что, видно, я была права, что в марте так решила жить - без вечеров этих милых. Мне тогда было с Вами хорошо, и я ни капельки ни о чём не жалею. Как и о том, что решила меньше времени проводить дома. Зато, я вижу, Андрей теперь не гуляет вечерами неизвестно где, а занимается с Вами электроникой. Похвально!

А осенью я уйду в общежитие. Я уже почти договорилась, да и прописка у меня там. Вот только до осени... В июле и августе они организовали нам эту дурацкую практику - здесь же, в Москве, душной и пыльной, на территории Тимирязевки. Не появилось бы только опять сложностей с вами здесь в этой квартире!

Июнь-июль. КСЕНИЯ! Жизнь движется в привычной своей колее: мы живём своей семьёй как и жили раньше, до твоего появления здесь. А ты - ты как тень ускользаешь по утрам и прокрадываешься тихонько в свою комнату вечером. Но всё же я довольно часто тебя вижу и "украл" в свою память столько твоих грациозных движений, что ты изумилась бы, обнаружив в моей памяти когда-нибудь это богатство. У зеркала в прихожей с расчёской. Твои длинные шелковистые волосы, непослушные пряди возле маленьких ушек. Ты играешь в теннис с Андреем на столе в гостиной. Ты вдвоём с Мариной развешиваешь простыни после стирки, встряхивая их. Руки твои летают - пара чаек...

На это лето у нас вышел какой-то странный расклад. На работе мне не дали отпуск: завлаб оставил меня за себя и ушёл в отпуск на два месяца. Маша... на неё жалко смотреть, так она вымоталась за этот год. У неё сводит судорогами ноги и врачи сказали, что этот невроз нужно обязательно лечить. Поэтому на июль она взяла путёвку в Сочи. Возьмёт с собой Алёнку. Марина - уезжает со своим акробатическим кружком в Краснодар. Андрей - в спортлагерь на весь июль.

Вот так и вышло, что в июле мы остались с тобой, Ксюша, одни в квартире. Маша спокойненько со мной простилась, уезжая на юг, словно ничего особенного в этой ситуации нет. Она только попросила меня обязательно навещать Андрея. И вот... постепенно у нас с тобой восстановились те спокойные дружественные отношения, что были раньше. Утром я встаю пораньше и готовлю завтрак повкуснее. Вечером прихожу и готовлю ужин с непременным овощным салатом, а на десерт -фрукты или шоколадка. Призвав на помощь мои шотландские воспоминания, я составил максимально правильный рацион.

Ты спокойна, ласкова и доверчива со мной, какова была прошлой осенью. Ты выходишь из своей комнаты к ужину, когда я тебя зову на кухню, садишься против меня за стол (это добрых два метра), и мы полчаса или больше ужинаем и беседуем. Ты - о своей практике, я - о своей работе или вспоминаю, как мы раньше ездили в Стрешнево. Иногда ужин готовишь ты и зовёшь меня. У тебя прекрасно получаются каши. После ужина ты уходишь в свою комнату, прикрывая за собой дверь. Там готовишься к занятиям или читаешь.

Однажды ты попросила у меня что-нибудь почитать "только очень хорошее", и я тебе дал целых четыре тома Мельникова-Печерского -повести "На горах" и "В лесах". Ты увлеклась чтением, и у нас появилась новая тема для общения. Твой интерес к эпопее о семье Смолокуровых подпитывался ещё и тем, что твой отец происходит из староверов, "семейских" мухоршибирского района Бурятии. Он рассказывал тебе о семейских обычаях, давал примерить сохранившийся у него наряд своей матери. Ты даже выучила у него некоторые старинные песни. Мне иногда жаль твоего отца: служил в армии неподалеку от Стрешнево, женился на Софье - а теперь и хочется ему вернуться в родные края, но не может.

Я напишу теперь о тех утрах, когда накануне ты просишь "обязательно в пол-седьмого" разбудить тебя и я захожу в твою комнату, когда ты ещё спишь. Я стучу, прежде чем войти, но ты спишь здоровым сном сельской девушки, живущей в привычном домашнем уюте: вставать рано не надо потому, что мама всегда сама доит корову.

Первые лучи солнца переливаются в венчике твоих волос; одна рука откинута и видна совсем белая, с голубоватыми венами подмышка. Как всегда, ты даже и не думаешь просыпаться. Я произношу несколько ласковых фраз: о том, что встало солнышко, о птицах и цветах, о ночном дожде. Ты резко просыпаешься и удивлённо смотришь на меня откуда-то ещё из своих сновидений, инстиктивно пряча руки под одеяло. И я быстро ухожу.

На улице я окунаюсь в суету возбуждённой Москвы, чтобы вечером опять вернуться в приют своего случайного тихого счастья, словно украденного мной вместе с Ксюшей на перекрёстке времён и пространств бушующего мира...

Июнь-июль. ДЯДЯ САША! Милый вы мой, думала ли я, что у нас так хорошо наконец всё сложится? Будто ничего лучше и не надо и не бывает никогда. У меня так не было точно. И работа в теплице такая приятная, хотя и жарко там, и всё-всё получается. И такие сладкие сны почему-то сниться стали: про мамину малину, где мы в прятки играли с сестрой, про плоты на речке. Только иногда Вы меня будите на интересном месте, а я спросонок не могу сразу очнуться. Хочу продлить сон хоть на пять минут, а он уже ушёл и приходится вставать.

Вы стали такой загорелый, на Вас приятно поглядеть, когда Вы в своей зелёной майке. Вам бы ещё тенниску, - ходить по жаре, а то Вы всё в зимней коричневой рубашке ходите. Я наглядела такую и подарю Вам на день рождения двадцать девятого августа. Можно?

Июль. КСЕНИЯ! А можно, мы съездим вместе на выходные в Стрешнево, позавтракаем и покупаемся в речке? Я спросил тебя об этом и ты так почему-то легко согласилась. У тебя оказалось даже четыре свободных дня.

И вот после душного битком набитого поезда, где мы притиснуты друг к другу, приезжаем в Стрешнево, и ты бросаешься в жаркие в прямом и переносном смысле объятия Софьи. А потом и я.

В Стрешневе - летняя страда: сенокос, полив. Утром косил сено, а после обеда поливал огород с тобой и твоей сестрой Анечкой. Ты - в красном купальнике, стройная, красивая, но совершенно не загорелая. Да и кожа у тебя не загаристая: порозовела, стала шелушиться.

Софья - очень проницательная женщина, да и я не обделён этим качеством. Мы рассказали про нашу московскую жизнь, она ничему не удивилась. Только посетовала, что очень занята и не может приехать помочь по хозяйству. Очень выдалось жаркое, засушливое лето. Я уехал в воскресенье, а ты осталась ещё на два дня. Ну, желаю тебе благополучно добраться до Москвы. Ты уже владеешь собой в совершенстве, как взрослая девушка. Куда же ушла та полу-девочка, полу-девушка прошлой осени? Я почти один на свете храню все переливы дней твоих восемнадцати лет, и от этого тебе, Ксюша, не скрыться. Я поэт тех мгновений, которые были даны тебе лишь раз.

Июль. ДЯДЯ САША! Ну и помучилась же я на обратном пути в Москву - и за что меня жизнь вдруг наказала? Во-первых, я вся сгорела на солнце и в поезде обливалась потом, отчего вся кожа болела. Во-вторых, пришлось ехать в общем вагоне. Напротив меня оказались двое наглых таких здоровых парней. Пили водку и их "развезло". Меня от них чуть не тошнило. А потом они стали приставать ко мне со всякими гнусностями. Прямо в лицо матерились, сальности всякие говорили. И когда приехали в Москву, они бы не отстали. Но мне повезло: одна женщина всё видела, так она меня под руку сразу на выходе взяла и от парней отбила. Прямо матом на них и резко так, что они "скисли" и ушли. Да, жизнь...

Август. КСЕНИЯ! Вся моя семья враз вернулась, и жизнь стала суматошной. Они не понимают, что у меня работа. Маша отдохнула не очень хорошо. Во-первых, Алёнка вела себя капризно, во-вторых - у Маши почему-то стало повышаться кровяное давление. Доходило до двухсот. Сейчас обследуется в поликлинике. Занимаемся вместе соленьями-вареньями-заготовками на зиму. Она считает, что я весь июль прохлаждался в городе, ничего для дома не делая. Один раз у неё сорвалось "твоя девушка"...

Приближается мой день рождения. Почему-то думаю об этом с тревогой. Накануне дня рождения ты с Мариной уехала в Стрешнево, а потом в субботу и меня Маша послала туда же за корзиной с помидорами.

И вот... ты хорошо помнишь тот день, Ксюша? Когда мы с тобой оказались опять в душном вагоне, сидящими на жёсткой скамейке, притиснутыми друг к другу квелыми людьми? Ты - вся розовая и потная от жары, в белой тенниске и синих шортах с лямочкой через плечо, волосы собраны в длинную косу. В корзине у наших ног млеют толстомясые помидоры. Я молчу и обдумываю известие, сообщённое тобой в Стрешневе: о том, что послезавтра ты переезжаешь в общежитие. Зачем? И когда я выразил Софье своё недоумение, она так интересно сузила на меня глаза, досадливо поцокала языком и ничего не ответила: сам, дескать, соображай.

Ты сидишь рядом, Сеня, и снова спокойно мне объясняешь: освободилась хорошая комната, ты будешь жить в ней с двумя девушками. А у нас... ну ведь тётя Маша болеет и у неё и так хлопот много, как и у меня... Что-то сердце ноет и колет... Ну и жара!

И вот наступил тот момент: напротив освободилось место, а мне не хочется уходить потому что я чувствую плечом тебя, Ксюша, и в потоке твоего излучения пытаюсь понять течение твоих мыслей, объясняющих твой уход в общежитие. Тут ты резко дёрнулась и сказала мне: "Ну вот же место, что нам тесниться на этой скамейке?" Я медлю, а ты своими нежными ручками настойчиво подталкиваешь меня встать со скамейки и пересесть.

Наконец я пересаживаюсь, глядя в твоё удивлённое непонимающее лицо и от ощущения твоего непонимания у меня вдруг темнеет в глазах и всё становится как в негативе: сверкающая гладь канала - совсем чёрной, а вон в том тёмном углу собачонка с высунутым языком почему-то кажется белой... И тут я вижу перед собой потную руку соседа слева с таблеткой валидола: "На, возьми, на тебе лица нет". Я кладу валидол под язык и от ощущенья прохлады во рту сердце успокаивается. В то же время я вижу себя со стороны в полном моём ничтожестве: с собранным всеми морщинами лицом, потного, бледного, в тёмной рубашке и чёрных брюках не по сезону... Я даже не хочу читать жалость в твоих глазах, Сеня, я просто удивлённо разглядываю потемневший в моих глазах пейзаж за окном и говорю себе: всё, ничего уже не будет, ни такой осени, ни такого лета, ничего...

 

Август. ДЯДЯ САША! Когда Вы пересели напротив и у Вас так изменилось лицо, я сразу вспотела ещё больше и попыталась понять: что я сказала такого, что... Я молчала и Вы, дядьСаша, ничего не говорили до самого дома. И от такого "обрыва" мне стало нехорошо и тревожно. Я не спала до утра, потом встала в шесть и поехала в центр. Слонялась по улицам и спрашивала себя: что мне делать? Не уезжать? Да нет, я уеду, ведь дальше так жить тем более невозможно. Пусть лучше забудете, что я существую.

А забуду ли я Вас, дядьСаша? И тут меня осенило: неблагодарность, чёрная неблагодарность за всё, что Вы для меня сделали. И неловкость страшная... Я побежала по магазинам, слава богу - мамины деньги оказались в кармане. Выбрала Вам тенниску самую красивую. Потом выстояла в фирменном магазине за тортом. Приехала домой - никого нет. Оставила на столе торт, подарок с открыткой, собралась и поехала в общежитие.

Еду, а у меня перед глазами всё стоит Ваше лицо, дядьСаша, когда Вы сидели напротив меня в вагоне. Ваши морщины на переносице и возле глаз - они обычно разглаживаются, когда Вы счастливы. Ваши резкие ямки на щёках, твёрдые губы, жёсткие волосы. Хочется обнять Вас и успокоить как маленького, что я всегда буду с Вами, что бы ни случилось. А я уезжаю.

Сентябрь. КСЕНИЯ! Как удивила ты меня этим тортом и подарком и внезапным уходом! Как я хотел бы заглянуть в твоё лицо, когда ты ходила утром по Москве! Прости-прощай, желаю тебе хорошо устроиться.

Не прошло и недели с того дня, как приехала из Стрешнево Софья с Анечкой - устраивать её в техникум. Анечка так сильно от тебя отличается, Сеня, будто вы и не сёстры. Высокая, худенькая, глаза большие, "страшненькая". Но характер покладистый, заботливый. Готовит, уборку делает, спрашивает что купить. Каюсь, что я не очень с ней любезен. Как-то мне без тебя всё тускло. Зато Маша с Мариной мне её нахваливают: вот какая хорошая Анечка, пусть поживёт у нас, она совсем не то что ленивая Сеня. Пусть, дескать, та помается в общежитии. Глупые! Что они знают о тебе, прелестно и божественно ленивая Ксения! Поняли ли они твою чистую высокую душу так, как, как понял ее я, когда перечитывал вечерами Мельникова-Печерского и Тургенева и думал, думал о тебе...

 

Сентябрь. ДЯДЯ САША! Грустно без Вас, Марины, тёти Маши. Но в общежитии устроилась неплохо. С соседками по комнате дружим, готовим по очереди. Приезжала мама, мы ездили с ней по магазинам и рынкам; купили мне кое-что из одежды. Кажется, я теперь одета не хуже чем остальные девчонки.

Есть одно "но": моя соседка Настя дружит с арабом. Его зовут Саид. Низенький такой, глаза масленые и на меня больше смотрит. Приходит когда только ему вздумается. Нет, я потребую чтобы он заходил не так часто. Вторая моя соседка Наташа - страстная поклонница поэзии и театра. Мы договорились, что вместе будем ездить на спектакли. Она из Иркутска. Когда она училась там в выпускном классе, к ним приходили на классный час поэты и читали свои стихи. У Наташи есть несколько сборников хороших стихов, и она даёт мне их почитать.

Почитаю-почитаю стихи, и вспомню Вас. Я могу сейчас сказать: тогда, будучи с Вами, я как на краю обрыва стояла…

Есть и еще одно обстоятельство. Во мне временами просыпается такая энергия, что самой страшно. У меня папа иногда удивляет людей: возьмет утюг, приложит его к груди, сосредоточится, – и утюг к груди как будто прилипнет. Потом я попробовала, – и у меня получилось! И еще я проделывала такие фокусы: идет один мой одноклассник впереди по скользкой дорожке, вот на подъемчик вышел, – а я ему про себя говорю: а ну-ка, на той кочке споткнись! Глядь, – он и споткнулся. Но тогда, у вас, я испугалась этой своей энергии, думаю, – а вдруг что-то порушу и потом себе не прощу? Вот по всему по этому я и ушла.

 

Сентябрь-октябрь. КСЕНИЯ! Я уложил Машу в больницу. У неё опять появились судороги, и её направили в неврологию. Да и давление опять стало повышаться - а причину найти не могут. Раз еле живая явилась с работы: в автобусе закружилась голова и в полуобморочном сотоянии едва доплелась до дома. Нет, надо что-то делать.

Не может не задевать меня и то, что происходит в Москве: схватка перезидента с парламентом, кажется, движется к развязке. Только не знаю, сколько прольётся крови. В институте стало невозможно работать: все разговоры только о политике. Есть у нас и "твёрдые искровцы", и "либералы".

Я уехал в командировку в Алма-Ату, поручив Марине ходить к Маше. А заботливая Анечка теперь у нас заправляет домашним хозяйством. Чудеса, да и только!

В Алма-Ате пережил трагедию Белого Дома, когда смотрел репортажи кампании Си-Эн-Эн. Неужели уже не стало нашего телевидения, если американцы показывают нам наши события? Вернулся в Москву десятого октября, забежал домой и сразу - к Маше, в больницу. И вовремя. Заботливая зеведующая отделением нашла возможность и договорилась, чтобы Машу обследовали на компьютерном томографе в другой больнице. Есть возможность таким путём найти истинную причину заболевания.

Утром уговорил приятеля свозить нас с Машей на томограф. И вот -Маша ещё в кабинете, а выходит женщина-врач, внимательно смотрит на меня и "ошарашивает" меня диагнозом: "Знаете, у неё опухоль. В таком необычном месте, что просто редкий случай. Зажимает вену, затрудняет кровоток. Нужна срочная операция. В нашей больнице хорошие хирурги. Поговорите с завотделением гастрохирургии, он сам хороший хирург. Он сделает хорошо."

Вышла Маша с безмятежно-счастливой улыбкой. Ей сказали, что снимок получился хороший, картина ясна, и теперь лечение пойдёт эффективнее. Я радуюсь вместе с ней и тут же заговариваю с ней об операции. К моему удивлению, она отнеслась к этому спокойно: видно, её уже "допёк" этот недуг до того, что скорее хочется от него избавиться.

На следующий день заезжаю за лечащим врачом и мы с ней вдвоем разговариваем с завотделением Борисом Соломоновичем. Это энергичный полный высокий усатый брюнет с живыми карими глазами. Мы "ловим" его после обхода в коридоре. Заходим в ординаторскую. Хирург достаёт блокнот, заносит фамилию и данные для операции и говорит, чтобы переводили Машу в его отделение в четверг, готовить к операции. Я рад, что так легко удалось договориться.

Маша пролежала в хирургии две недели и уже совсем измучилась долгим ожиданием. На неё жалко было смотреть: исхудавшая, бледная. Голову склоняет мне на плечо, не в силах держать её долго, когда мы сидим на скамейке в длинном вестибюле больницы. Я сходил ещё раз к Борису Соломоновичу и спросил, чем могу помочь. Он посмотрел мне в глаза цепким взглядом и сказал: "Да.. пожалуй, пока ничем. Вот только - да, нужна кровь. У нее редкая группа. Найдите такую и сдайте. Идите прямо сейчас на первый этаж, в отделение переливания крови, медсестра там."

Пожилая в очках медсестра заглянула в журнал и сказала: "Да, заявка для вашей жены есть. Четвёртая, резус отрицательный. Но вот... доноры подходят нерегулярно, и с такой группой пока не подошли." Нахожу знакомую медсестру из одной ведомственной больницы, она достаёт мне заветные два флакончика крови, приношу в больницу - и опять неудача! Кровь недельной давности, а нужна свежая. Через день встречаю Бориса Соломоновича, и он восклицает: "Вы думаете, вы достали кровь? То, что вы принесли - ерунда, в ней кроме калия уже ничего полезного нет. Это я достал кровь для вашей жены, мне скажите спасибо." Я ухожу огорченный. Завтра - операция.

Дома Марина и Анечка набрасываются на меня с вопросами ещё в прихожей. Переживают за Машу. Андрей пропустил уроки и я его поругал. Он как бы не понимает до конца серьёзности нашего положения. Хорошо ещё, что с деньгами стало полегче. Пришёл грант из фонда Сороса, и я с удовольствием ощупываю в кармане конверт с долларами.

Второй раз в жизни близкий мне человек оказывается в больнице в тяжелом состоянии. У матери произошла закупорка артерии, она с трудом дышала, ей давали кислород, а я, вместо того, чтобы добиться срочной операции, успокаивал ее. Дескать, у тебя паническое состояние, надо успокоиться, чтобы прекратился сердечный приступ. Если бы я тогда знал, что это не сердечный приступ! Но сейчас я опытнее, и я буду сражаться за Машу до последней возможности.

В первый после операции день к Маше никак не удалось пробиться; только передали, что операция прошла успешно и состояние "средней тяжести". На следующий день с трудом пробираюсь в реанимацию и вижу в палате под капельницей Машу, бледную, прикрытую одной простынёй. Сердобольная сестра пускает меня к ней. Врач, нижняя половина лица которого закрыта белой повязкой, смотрит на меня сердито, но сдерживается. Маша... смотрит на меня и взгляд её мученический, чрезмерно строгий, ни искорки, и будто не узнаёт меня. Я потрясён, но не подаю вида. Она запекшимися губами говорит что-то про анестезиолога, который кричал на неё. Просит пить. Я подаю стакан с морсом, она жадно пьёт. Врач сердито показывает на выход, я ухожу. Сажусь на скамейку в садике, сжимаю голову руками. Пульс стучит в затылок, ноет сердце. Только бы она встала на ноги!

Передо мной проносится вся моя жизнь с ней. Первая встреча - на вечере, я подхожу к ней, заглядываю в тёмные под чёрными бровями глаза. Она вся такая чуткая, послушная в танце. Её почти чёрные, тёмно-каштановые волосы пахнут свежестью. Внимательно слушает мой неуклюжий разговор и отвечает что-то с юмором. В конце вечера приглашает меня встретить вместе Новый Год в её кампании. Та чудесная новогодняя ночь!.. А потом…потом она внезапно уехала из города на практику в сельскую школу и осталась там работать ещё на год. Я писал ей письма, долгие и нежные, все эти полтора года. Сколько раз мне являлись её прекрасные черты, улыбка. А она... она сомневалась в своём здоровье, в своей способности создать семью. Потом внезапно приехала, и мы поженились. Там же в моей комнате в квартире родителей и прожили первые восемь лет. Получили квартиру, детей стало уже трое, а жизнь всё сложнее и сложнее. Маша была со мной ну прямо как нежная роза с шипами: красивая, чувствительная к любому дискомфорту и колючая характером. Но в сварливую всё же не превратилась: этому мешал мой характер, тоже не из лёгких. Схлестнулись мы. Конечно, мы и сейчас любим друг друга. Все дело в этом "конечно" - круг затверженных слов хочется порвать и открыть форточку свежему ветру...

Так раздумывал я, а когда поднял голову - с удивлением увидел перед собой в сумерках тебя, Ксюша. Ты спокойно стояла, не решаясь меня отвлечь. Кожаная куртка, красные сапожки, пёстрый платок. Одним словом - картинка. "Как тётя Маша? Не нужно ли чего?" - спросила ты чуть слышно. Светлый овал твоего лица не выказывал ничего, кроме сострадания. Я объяснил, и ты ушла. Я посидел, потом побродил вокруг больницы и сел в троллейбус.

Октябрь. ДЯДЯ САША! Я не могу так жить. Знать, что Вам тяжело, и не иметь возможности ничем помочь - мучительно. Когда я увидела Вас, дядьСаша, на той скамейке, мне захотелось обнять Вас, сказать что-нибудь ласковое. А я стояла, словно чурбан, перед стеной с трещиной, сквозь которую мне проглянула чужая жизнь. Я принуждена быть в ней зрителем. Мне же хочется стать хозяйкой своей судьбы, и я стану. Когда узнаю, что у вас в семье всё вернулось в норму, я успокоюсь и буду жить своей жизнью.

Почему меня не оставляет чувство вины перед Вами и тетей Машей? Различные люди нравились мне больше или меньше, некоторые совсем не нравились или даже вызывали отвращение. Я не скрывала своего к ним отношения, и это влияло на них. Они менялись, удача приходила к ним или отворачивалась. Прямо колдовство какое-то! Вас я любила все время, я будто с этим родилась. А тетю Машу, – то да, то нет, хотя, пользуясь вашей общей добротой, должна была быть ровной к ней. Я должна была сразу понять, что вы с ней как бы в одном коконе. Что я натворила?

Пока же - я не должна и не могу не думать о вас обоих. Я берегу вас сейчас сильно, хотя вы и не подозреваете об этом. Вы думаете – вчера, когда на город налетел шквал, и в ваше окно полетели обломки крыши и сломанные ветки, они случайно отклонились и ударили громко в кирпичную стену? Да это я перенеслась мысленно к вам и отвела беду! Это я, сразу после Вас, поговорила с хирургом и уговорила его сделать операцию как можно аккуратнее. И когда он сказал про отделение переливания, что в цокольном этаже… У меня и сейчас шумит в голове, потому что сдала по максимуму, но знайте, ДядьСаша, никогда Вам не испытать такого сладкого головокружения, которое владеет мною сейчас. И ещё я... но этого я ни Вам и никому не открою.