ЧЕМ ДЫШЕШЬ, ВАН ВАНЫЧ?

Леонид НЕФЕДЬЕВ и Веле ШТЫЛВЕЛД

§1 На Рождество – без денег на выпивку, без закуски пробило Ван Ваныча стать праведником. И тепло ему стало на свете!.. Хлеб претворяет в вино, и никто не сомневается в его святости... Кроме жены, которой у него не было. Точнее, была, только чужая. Совсем чужая.

§2 Блажен кто верует… По самые баклажаны. А В. Ваныч смеется и не верит в реальность футбола. И тем счастлив. "Черноморец" проигрывает "Шахтарю", а у Ваньки от заплесневевшей горбушки – "Бахчисарай" на столе! Гол! Гол!! Гол!!! Ещё преломлена горбушка, ещё и ещё… Мойте руки перед едой! А если жрать нечего – мойте стаканы.

§3 За окнами с переполненного трамвая несётся, что во всём виноваты евреи. Но Москва слезам не верит, а Киев не греет, а Ван Ванычу пофиг – сам он на половинку еврей – от своего единокровного папы – то ли Христа, то ли Римского.… И вообще, когда одним для самозащиты природа даёт рога, а другим – прерогативы, у Ваньки – ни того, ни другого…Спасибо ещё жене – с рогами дело поправила, а с прерогативами не сложилось… Вот и стой теперь на рогах!..

§4 Стоит Ван В. и думает:

– Сорок лет строил я коммунизм. А когда построил, выяснилось, что капитализм лучше. Хотели было четвертовать, да по ошибке чуть не повесили, вот и играй после этого в азартные игры со Страной Дураков, пока самого не зароют в Поле Чудес… А ведь когда-то была у меня хитиновая оболочка. Какой-никакой, да панцирь. Но это было столько мильёнов лет назад, что я уже забыл, где её потерял… Не помнит никто – даже дед Пихто… А я помню лишь то, как встретил аппетитно одухотворенную девичью попку, посмотрел ей смело в глаза и затащил в постель показать Кузькину мать. Но она мне показала свою и, превратившись в демона женского пола, потребовала, чтобы я зарубил у себя на лбу: "Ванька+Манька=Любовь". Так я и зарубил, в конце концов… на конце!

§5 Коню понятно, что любовь не картошка, а конские яблоки да овёс, и потому все прочие девушки зарубке Ванькиной на конце верили. Хоть и не жеребцом был В. Ваныч, но мимо этой надписи девушки не проходили, и до самого "Ванька" изучали доктрину Маньки, нередко оставаясь после этого в положении, которое их прабабки называли интересным… Тут уж сам Ванька дарил им памперсы, и выдавал их замуж за своих друзей и знакомых. Да и незнакомых мужиков в мире хватало, и интересные девушки шли нарасхват…

§6 Так и продолжалось до тех пор, пока не назначили В. Ваныча отставной козы барабанщиком, и стал он барабанить почём зря с утра и до вечера. И очередная коза стала ласково называть его – "мой козлёночек", а окрестные козлы – вонючим старым козлом.

§7 – Да какие вы козлы? Азиопы вы срамные… Лесбиянками решили пугать? Мать, мать, мать – дикари вы евразийские, защемлённые между Европой и Азией. Реки впадают в море, а вы – болото. Бедные мои, бедные, козлокваки… Глюков на вас не хватает, – ласково бранил своих корешей добрейший Ван В.

§8 Выпал из утробы В. Ваныч и сразу впал в детство своё. И никогда чужого не пожелал, но своё до сих пор в себе носит… И рад несказанно. Ведь из чужого детства можно было выпасть на трамвайные рельсы и всю жизнь топать по шпалам до самой конечной. А теперь трамвай проносится мимо, шпалы подскакивают, рельсы гремят, пассажиры во всем винят привычно евреев, а евреи пьют чай где-нибудь в Тель-Авиве иль Хайфе, где на всякий случай не прокладывают трамвайных путей. Так спокойней – на берегу Средиземного моря без киевских антисемитов…

§9 Когда за стенкой бранится супружеская пара, доносится до Ван Ваныча, как жена распекает мужа:

– Ну, ты и сука – старый кобель! – истерично визжит она, и слышит, как старый гермафродит носится по квартире. Дух Раскольникова привычно ищет старуху, но вместо неё находит топорную сущность семейного существования, за которой со всех окрестных щелей лезут наблюдать никем не укокошенные старушонки. Герантофилов нынче развелось, что старушек уже на всех не хватает. Бедные они, бедные… Жизнь проходит, а они так и не могут реализовать своё либидо.

§10 А Ван В. всегда любил называть вещи своими именами, но за это сразу же получал по роже, и больше никаких имён уже не называл, а только помалкивал как Штирлиц в постели у Мюллера. Да и о чем говорить… Смерти В. Ваныч уже не боялся и привычно её приветствовал звоном щита, хотя за всю жизнь ни на щите ни со щитом ни разу не побывал, и от этого однажды допился до изумления: разбудил жену среди ночи, и опять за своё:

– Гений я, Манька, гений!

– Деревянный ты человечек, Ванька, – разозлилась спросонок Мальвина (не век же в Маньках жизнь куковать), и начала втыкать в Ван Ваныча шпильки с иголками, да так востро, что едва не пришибла.

– Да, человечек, должно быть, я тот – деревянный… Не всем же быть из теста, крема и глины.

– Спи, Ванечка, спи мой Буратино. А о гениальности своей забудь, – это на тебя порчу нагнали. Честное слово, я той наводчице в дыню с утра заеду, а с тобою выпью сто грамм, и гениальность сама по себе пройдёт. Не гонись за счастьем, – устанешь, а на несчастия плюй! И вообще, заруби себе на носу: за гениальность в нашей стране не платят! А очень даже наоборот: больно бьют, и в основном, Ванька, по яйцам!..

§11 "И то, верно, что из себя гениального корчить? Так ведь и импотентом стать можно", – с опаской подумал Ван В. "Да, плевал я на вас!" – расхрабрился вдруг он, и плюнул вниз – прямо себе в кальсоны. Богатырский храп спящей жены консонировал с колебанием её пышного зада, и под мерную болтанку её буферов засыпал Ванька аки агнец невинный, и снилось ему, что жизнь – это болезнь, передающаяся половым путем, и улепётывала из неё узенькой тропкой духовной несостоявшаяся Ванькина гениальность. "Азиопы вы!" – обижалась она…

§12 В двадцать лет работал В. Ваныч в жизненном зоопарке павлином, в сорок – грузчиком, в шестьдесят – сторожем, а семьдесят – Буддой. На полставки. Сядет в позе лотоса, откроет книгу, увидит фигу… И покажет ей дулю. Дурное дело нехитрое, а беззубым даже око не по зубам. Под сидящий лотос водка не льётся… Стоит перед Ванькой свеча и бутылка. Втягивает В. Ваныча в воронку холодного света, и открывается перед ним вечность. Но из болота жизни да в реку вечности – жутковато… И воскресает Ванька опять, и наливает себе в стакан, и опрокидывает его вовнутрь для сугрева и восклицает:

– Когда эндорфины гуляют, братцы, в крови, жизнь прекрасна; а когда не гуляют – удивительна: так и хочется картины писать и устилать ими Андреевский спуск!..

§13 Стал Ван В. в квартире усердно краски искать, но те за два года неписания высохли. Захотел лак купить – деньги кончились… И подумал Ванька, что писать дневники дешевле… Но хочется чего-то ещё более яркого, неземного – например, мазать и мазать хвостом по холсту. Но и холст подорожал зверски… Пришлось в очередной раз дожидаться весны с её яркостью восходов и закатов… Нездешние и здешние краски перемешались у Ваньки в башке, и стал он местным язычником, как и все его соплеменники – дамы и господа ориянские…

§14 А то ещё было: бросил В. Ваныч пить. Но жутко промахнулся. Резко бросать вредно, даже палку. Возраст не тот. И вообще, какая гадость эта половая жизнь! Зато начались духовные галлюцинации. Каждую ночь за окном – музыка сфер! Воет, как голодная сука и спать не даёт. Терпел Ван В., терпел, но терплячка у трезвого не железная. Выскочил в три часа ночи на обляденевший ноябрьский балкон в чём мать родила, и узрел метрах в тридцати синий БМВ, исторгавший из своих тёмных недр вопли и стоны. И вспомнил, что недавно открылся неподалёку ночной казино-бар-биллиард с фурсетками и профурсетками всех сортов. На вынос! Плюнул Ван В. в БМВ, но метров пятнадцать не доплюнул, оделся потеплее и пошёл спать. Поскольку этой ночью ни кого в он не был влюблён.

§15 Но когда Ванька влюблялся, становился он очень застенчивым. И сразу же напивался до чёртиков, держась за ближайшую стенку. Предмет его воздыханий тоже напивался, держась за ту же стену.

"Да, очень жаль, что беспредметной любви не бывает", – уныло размышлял В. Ваныч, созерцая очередную рухнувшую стенку с торчащими из-под неё ногами в дырявых колготках.

§16 Стоики не боялись загробной жизни – они в неё не верили. И Ван В. не верил! И потому остался вечно живым! Правда, умер ещё при жизни от сирого существования, но провозгласил:

– Живи – не хочу!

А вот Сенека жить не хотел, и оттого помер – все знают как. А кто не знает, тому и знать незачем. Меньше знаешь – крепче спишь… А вот Сенека не спал – старческие болячки спать ему не давали. И тогда пригласил он друзей на последнее винопитие. Был там и вечно живой В. Ваныч. Вместе со всеми расселся на персональной подушечке и стал наблюдать, как залез Сенека в бассейн с тёплой водой, усыпал себя лепесточками роз, испил чашу вина за здоровье друзей и аккуратно перерезал себе вены на запястьях. А затем заснул вечным сном в процессе дружеской беседы с вечно живым В. Ванычем и прочими смертными охламонами…

§17 Ах, где же теперь найти таких верных друзей, которые будут пить с тобой и бутершафтничать, пока лежишь себе, истекая кровью в тёплом тазике из итальянского мрамора?.. Нетушки… Вымерли. Вслед за Сенекой.

Видно, не по Сенеке шапка, и не по Ваньке. Плюнул в сердцах Ванька и как всегда опять себе в ширинку попал. Всем чистоплюям на зависть, себе на удивление. Жёны называли В. Ваныча "интеллектуальной скотиной". А за издевательство над животными в просвещённой Европе нынче сроки дают. Ишь до чего дошли! Они там животных за людей не считают! А мы же – чин чинарём.

§18 Чуть выйдет Ван В. во двор, а там уже Пеца в отрубе под лавкой лежит. С виду замшелый дед под сто лет. Квартира захламлена почище, чем у Плюшкина. Внесли. Вокруг паутинный полумрак. Встретила квартирантка лет сорока, ягодка не ягодка, но проспиртована вусмерть. Кто будет первым? Курица не птица, пробл@дь не человек. Как для Европы, то в самый раз подзащитная, но таких же как она четыреста тысяч шлюх ориянских Европе себя продают, а мы всё чин чинарём. За издевательство над нашим бабьём в Европе нынче срока не пишут…

§19 Вот и возвращаться им на родину некуда. А тут у Пецы одни туфли дорогие чего стоят, опять же склероз: что вчера было – не вспомнить, в туфлях или без оных на погост вынесут – наплевать, а пока она блевонтин старческий вымоет и о своём СПИДе турецком дворовым ни слова не скажет, и о своём сынке-спидоносце, которого не в срок родила на дырявой стамбульской барже в солнечной бухте Золотой Рог от страху не быть выгруженной заживо за борт, как восемнадцать российских девчат, которых уже не вернуть…

§20 Шекспир обрыдался бы. Но Ван В. не помнит, кто этот рыжий Шекспир, но вот бедного Йорика знает как облупленного. Сам же и облупил, вместо того, чтобы снова перечитывать на сон грядущий любимых Нарцисса и Златоуста… Гессе не Йорик, Шекспир не Нарцисс. А туфли у Пецы знатные – ещё поносят старика, и молодуха будет при деле: наливать, собутыльничать и обмывать срамное тело. А вдруг и без СПИДа она? Кто будет следующим? Наливай!

ЧТО ПИШЕШЬ, ВАН ВАНЫЧ?

Леонид НЕФЕДЬЕВ и Веле ШТЫЛВЕЛД

§1 Час ночи… Печатает Ванька – соседям спать не даёт… Ничего, потерпят... Ровно через час шнаранты из соседнего дома выведут на прогулку своих овчарок цепных и собачек бойцовских… И будут галдеть и лаять, хезая под окнами и желая: "Спокойной ночи"…

§2 За неимением имения – строчит Ван Ваныч стихотворение:

Законы мира таковы,//что нас @бут, а мы, – увы…

§3 Философия, конечно, – хорошо, но сказки – лучше!

§4 Когда Везувий извёрг своё нутро, в Помпеях остались лишь В. Ваныч и его беспризорные детки. Рождение цивилизации было не за горами…

§5 Однажды Ван В. украл всё золото сто сорока ориянских партий, но в ломбарде не получил ни полушки! Каковы партии – таково и золото. И если в партиях – сброд, то кто же тогда милорд?

§6 Сброд любит брагу, интеллигенты – спирт-ректификат. Лишь середнячки любят и то, и другое. Честь им за то и хвала!

§7 Однажды Ван Ваныч так и не нашёл себя… В справочнике "Кто есть кто". И от себя приписал: "Я – есть Я". И добавил: "Здоров, как selfman – человек, который сделал себя сам… И сделал плохо. Но иммунитет – от Бога – выше крыши! Но ниже канавы".

§8 Если встретишь во дворе Сфинкса, – спроси у него: "Кто есть ты?" Если он тебе не ответит, – демонтируй его!!! Так поступали Александр Македонский и Наполеон. Сфинкс их не признал, а они ему отбили нос. Одни говорят – ядром, другие сомневаются, третьи бегут за домкратом… Сфинкс молчит, но по ночам – шастает по дворам. В желании поболтать о быстро текущем – вечном.

§9 Каждую ночь к В. Ванычу являются зелёные человечки и отчаянно дебоширят: бьют стаканы и рожи, а затем заставляют В. Ваныча во всю глотку вопить, что он гений. На утреннем отходняке Ван В. клятвенно божится, что водяру будет пить только из рюмок. Но перепившиеся за ночь ироды утром его не слышат… А за ночными окнами собаки волками воют. И пьяные козлы подвывают. И тогда В. Ваныч трубно ответствует им через открытую форточку:

– Вашу козлиную мать! Не хвалитесь идучи на рать: запор неизбежен!..

§10 Голова с утра у Ваньки на удивление ясная. И жить и печатать хочется. Но надо чистить полпуда овощей и варить в четырех кастрюлях борщ. На неделю!

§11 Бабка Ваньки покойная каждый день варила себе свежий супчик, чтобы вчерашний яд не поступал в организм. Варила, варила – и дожила до восьмидесяти восьми лет. А Ванька матери свежатины не даёт – и ничего. Ей уже 85. Хлебает, что дают, лежит бревном, и до 88, Ванькиными молитвами и борщами, Бог даст, доживёт.

§12 Дряхлость омерзительна. Особенно в юности.

§13 Когда очередная тонко романтическая натура оказалась редчайшей грудастой дурой, В. Ваныч наотрез отказался на ней жениться. Но зато постоянно таскал за собой и занюхивал её грудью плодоягодной всё, что непрерывно наливали ему на дворовом терренкуре…

§14 – Как сладко вновь родиться горлопаном! – безутешно горевал Ван В., и решительно уточнял: – Поллюция – дело наживное, а роды – вечное… Роди меня, мама, взад, и стану я орать на площадях.

– О чём орать будете? – строго поинтересовались нацбезопасные "органавты".

– Да о чём угодно! – смело отвечал Ванька: – Во-первых, что наша жизнь не стоит ни гроша, зато похороны стоят немало, во-вторых, что на кончике @уя вселенную пронесу я, а в третьих, что пустая вера греет сердце, а полный стакан – душу. Я об этом кому угодно скажу, даже дьяволу. И добавлю: кончай мести хвостом Млечный путь – все мы одинаково вброшены в помойную яму бытия и копошимся в ней аки черви… Кто как отдельный самобытный урод, а кто как целый ориянский народ, старше шумеров и финикийцев!

– Это почему же? – попросили уточнить "органавты".

– Потому, что это последнее эпохальное открытие наших учёных, вечно брюхатых очередным национальным без-мыслием! Зато Верховная Рада всё пашет и пишет… Сплошной поллюционизм радиопопулизма. Чего только в нём нет – от крестных мук до адского хода светил, при полном отсутствии элементарного здравого смысла…

§15 Три года назад один сектант-евангелист предложил В. Ванычу поработать проповедником.

– Но я не верую, – опешил Ван В.

– Это неважно. Подсознательно все мы пребываем в вере Господней…

– Чушь, я не желаю проповедовать свою "подсознательную" веру, не имеющую ничего общего с христианством, окрестным бессознательным обалдуям…

– Вот в тебе и гордыня прорезалась… У всех есть с христианством что-то общее…

– С христианством, но не с Христом!..

§16 Дождь идёт, В. Ваныч пишет, мать жива и тихо дышит… На прошлой неделе, выходя из очередного запоя, спал Ван В. сутки без просыпа, да так крепко, что чуть было не проспал собственную смерть… Отчего только наполовину оглох. Зато тут же перестал раздражать его вечный шум машин за окном и лязг трамваев на стыках…

§17 Грибная осень. За опятами ездят на подводах. В багажники не вмещаются. Что такое грибы? Аппетитная плесень. Жизнеутверждающая плесень земли. Вот только излишне радиоактивная с 26 апреля 1986 г. Тогда-то и зарёкся Иван лопать грибки оставшиеся сорок тысяч годков… Так и не ест, только регулярно закусывает рыжиками да опятами.

§18 Дом учёных, в двуязычии уличённых… Ярмарка обречённых на тщету равноязычия. Каждый себе дока-языковед. К друг другу – не докричаться. Процесс вымирания целого пласта пошёл. Гибнет разновеликий пёстрый научный балласт: соглядатаи и оппоненты, деструкторы и сопричастные, вечные слушатели и строптивцы, безумцы и сумасшедшие… Вымерли все. Пусто как в танке. На броне – один Ван Ваныч! Въёзжает в историю одинёшенько, как некогда Владимир Владимирович Маяковский в отупелый от будней великих строек град Киев…

§19 Дело было то ли в двадцать восьмом, то ли в тридцатом… Говорил Маяковский много, но киевляне запомнили только то, что било их в то время по темечку: "В одной руке держу керосин, в другой – бензин!" – Громыхал великий поэт, а за ним целую жизнь кряду Ванька с пафосом под сто грамм… Любой нищий алкаш всегда может войти в праведный раж и перейти даже на пафос, но вот деньги на бутылку – тут уже у кого как…

– Волобуев, вот вам @уй!

– Аки, аки – в бензобаки: левой, блин, лей Лёва, прямо!.. Честь нам за то и хвала! Пьём, бля, только из рюмок!

§20 Только по первой выпили, как В. Ваныч изрёк:

– Братаны, не верю я в "голубое" сало всевозможных воскресений и переходов из тела в тело… В Бога душу ещё как-нибудь, а во всяческую прочую муть – нет. Здесь не поможет и плодоягодная грудь моей милки… Налили бы ей что ли, мордашке… А я пропускаю, шахматисты к себе зовут…

§21 – Не ставь каждое лыко в строку, – наставляет себя Ван В. и сокрушается: – Не удалось мне умереть в расцвете сил – не судьба, вот и дожил до времени фаллоимитаторов. Да и те – чуть что – лопнут как шарики, и останусь в веках в виде пепельницы… Пой, птичка, пой – не долго осталось…

§22 Сморило В. Ваныча и без бутылки снотворного. Пора бы уснуть – на безбашенных уже пять утра… Но за окнами лязгают пустые трамваи, разъезжаясь с парка по исходным позициям с самоубийственной скоростью.

§23 Жалеет Ванька, что нет у него сейчас пистолета с глушителем. И без глушителя нет. Ах, как жаль, что его трусливый, как все сталинисты, отец, выйдя на пенсию, сдал военкому и дамский браунинг, и тэтэшку, и мелкашку.

§24 Оружие сейчас бы пригодилось – отвечать на трамвайную артподготовку очередного несусветного дня, несущего трудовую волынку работягам, нищету бомжам, глюки наркоманам и кайф алконавтам, золотые яйца – комсомольским олигархам и авторитетным ворам в законе. Карманники и национальные лидеры заострили заточки и языки, обрезать карманы и уши доверчивых лохов великой и могучей Страны Дураков. Вот такое Поле Чудес…

§25 Хамелеоном Ван В. не был. Он был своим в доску: бомжи его считали бомжом, алконавты – алконавтом, а дурачки – дурачком… К ним подтягивались буддисты, онанисты и пофигисты. Но национальные лидеры и воры в законе на Ваньку косились: как не крути, а в лохи не вышел, хоть и богатства не нажил. Такой, гляди, и в депутаты пройдёт. То-то мороки с ним будет!.. Пока не укатают: где гривной, где речью, где, на худой конец, и картечью. А как из правительственной больнички выйдет и с олигархами брататься начнёт, так тут же споёт: "Не расстанусь с комсомолом – наливай всем молодым!"

§26 Каких только В. Ваныч лекарств по жизни не пробовал, чтобы отупеть окончательно и жить как все нормальные люди. Ничего не помогает… Единственное лекарство – это водка: горькое, но действенное – недельный запой заменяет целую поездку в Египет. Из внутреннего загробного мира возвращаешься обновленным. Но со страшной головной болью… Но это уже не страшно, поскольку большей головной боли, чем повседневная окрестная жизнь – сиречь сирое прозябание – уже не бывает.

§27 Выпил Ванька по утру флакон успокоительной травяной "Фитоседы", прервал ночное творчества и задремал… На весь день со всеми его хреностями скотско-нечеловечными. Не для умного дурака эта жизнь. Не хрень на неё зенки пялить. Пока будешь на неё пялиться, жизнь тебя самого на голый фаллоимитатор напялит, по самые… Нет уж, спать. Что там на безбашенных? Шесть? По радио гимн, на столе шесть машинописных страниц… Всё прочее – по боку… Спать!.. Пока не пришли звать… На тот свет.

§28 Но и там Ваньку не ждут. И у лестницы на небо очередь, как в мавзолей. Никто не хочет оставаться в вечно живых и опущенных ниже человеческого достоинства. Но и нищим приходиться уступать место в очереди богатым жмурам. Они бы и не спешили, да их не спрашивают, проплачивают им дорожку на небо контрольной пулей в затылок, а нищей братве от того, брат, задержка… Опять пить, попрошайничать, ёжиться, умаляться, прикидываться идиотом, лишь для того, чтобы изливать на бумаге едкие словеса правды житейской, и мыкать надежду докричаться до всеобщей человеческой совести – не из глины, не из ребра, а из лунного серебра сделанной…

§29 Проснётся вечером В. Ваныч, сдаст бутылки и будет богат как Крез. И, что самое удивительное – пить его не потянет. И станет он читать своих любимых "Нарцисса и Златоуста", и не будет видеть, как голодный безумный Фридрих будет подбивать Ницше к повешенью в холодном гостиничном номере образца 1912 года, через сто лет после бегства из России Наполеона, за сто лет до издания записок и дневников Ван Ваныча Одинцова, трамвайные рельсы у дома которого снесут и вознесут монорельс на магнитной подушке. "Улица Одинцова" – будет сообщать привычно видеофон. "Надо же?" – будут поражаться Златоуст и Нарцисс.