Плоскости реальности.

Снежные шапки гор, прячущиеся в облаках, отара овец с грязной шерстью щиплет остатки вымерзшей травы на склонах, чужая гортанная речь…

Я ехал в автобусе по горной дороге, за окном проплывал унылый «лунный» пейзаж. Уехал я из этого края ещё в детстве, а точнее меня отсюда увезли. Неподвижного, прикованного к койке. Загрузили носилки в самолет, направляющийся далеко, на мою родину, и я на много лет позабыл про эти горные края, которые доставили столько горя и боли мне и ещё многим тысячам попавших в ту мясорубку.

Как всегда первые сто грамм были подняты за тех, кто уже никогда не выпьет вместе с нами.

Вкусный дымок поднимался над мангалом с поджаривающимися на шампурах кусками молодой баранины. Изумрудная зелень кинзы, цыцматы и другой травы, названия которой я уже не мог вспомнить, аккуратно разложены на тонких листах свежего армянского лаваша. Брынза блестит мокрыми белоснежными боками и неизменная чача, квинтэссенция виноградной крови, слезой блестит в хрустальных рюмках.

Очередной тост на армянском языке.

Я выпиваю, не понимая слов сказанного на давно забытом языке моего детства, не сомневаясь, что это были хорошие, добрые слова, закусываю чуть хрустящей на зубах брынзой и свёрнутым в аппетитную трубочку лавашом с начинкой из зелени, красного перца и острейшей аджики. Чача огнём обожгла горло и разлилась в желудке, согревая меня, уже изрядно продрогшего на ветру.

Мне передали шампур со шкворчащими кусочками мяса.

Ледяной ветер ударил меня по лицу, выбив из глаз слёзы. Наши девчонки,ставшие уже давно взрослыми женщинами, суетились у стола, накрытого прямо под открытым небом. С гор дул пронзительный декабрьский ветер, у многих на глазах были слёзы.

Сколько людей погребено в этой земле? Скольких нашли и захоронили? К ним приходят родственники и друзья, да и просто люди положат когда-никогда цветы на гранитную плиту. А многих так и не нашли, потерянных среди обломков бетонных перекрытий и известковой пыли, пропавших без вести, растворившихся в руинах разрушенных до основания строений.

Так было и с ним. С тем, кого не было с нами ни в этот день и ни в предыдущие годы… и не будет уже никогда. Белобрысого мальчишки, со старинным именем Глеб, отличника и тихони, единственного в классе носившего очки, которые были постоянным генератором насмешек от: «У кого четыре глаза …» до тривиального «Очкарика».

Русые, почти белые волосы всегда торчали в разные стороны на его голове. Школьная форма неизменно, была аккуратно выглажена, начищенные туфли сверкали как зеркало.

Глеба не было с нами уже двадцать четыре года. В то утро ему, как и нам, суждено было оказаться в центре страшных событий, итогом которых были для кого смерть, для кого-то годы лечения и боли, для кого-то потеря близких и друзей…а для него - неизвестность!!!

Разбирая обломки разрушенной школы, его так и не нашли. Он бесследно пропал. И зря его отец по песчинке просеивал щедро сдобренные детской кровью обломки разрушенной школы. Напрасно расспрашивал уцелевших …

Я, наверно, последним видел его в ураганном вихре безумия, бегущего по гранитному крошеву рушащейся нам на головы школы. А потом всё исчезло в чёрном мраке обвалившихся бетонных перекрытий и густой известковой пыли, запах которой я терпеть не могу и по сей день. И уже там, лёжа под многометровым завалом бетона и кирпича, я услышал его голос, зовущий на помощь. Он был жив. Я его не видел, но зато прекрасно слышал его голос. А затем был ещё толчок… густой подземный рокот и окончательно обрушившаяся в клубах пыли старая школа.

После этого толчка я его больше не слышал. Я всё рассказал его отцу, который навещал меня в больнице. Он долго расспрашивал меня, просил вспомнить детали, и я старался…но ничего нового добавить не смог.

Глеба так и не нашли - он исчез. Исчез бесследно и навсегда.

Мы всех вспоминаем в этот день, но его судьба для нас осталась загадкой. И, произнося прощальный тост за ушедших, у меня всегда оставалась скромная, очень маленькая надежда, не больше макового зёрнышка, что он жив. Я,конечно, понимал всю абсурдность своих предположений, но всё равно верил, что в одну из будущих встреч, на годовщину этой трагедии, подойдёт ко мне мужчина с смутно знакомыми чертами лица, хлопнет меня по плечу и скажет:

-Где ты так долго пропадал, Старик?! Я так долго тебя искал!

Ещё одна рюмка с огненной чачей провалилась в желудок, и я закусил куском шашлыка, щедро сдобренным аджикой. И снова всей грудью вдохнул хрустальный воздух ледяных вершин, который не оставлял надежды алкоголю и выгонял весь хмель из головы.

Завтра годовщина землетрясения. Мы,все уцелевшие в тот день, бывшие ученики, мальчишки и девчонки, придем на место, где погибли наши друзья. Друзья, которые ни когда уже не станут взрослыми. А сегодня мы пьём и вспоминаем всех, стараясь не забыть никого.

Жгучий перец вызвал слезы, и они покатились по щекам. Мужчины не плачут…

Рано утром, я вообще встаю очень рано, принял душ, сжевал бутерброд, запасливо украденный вчера на пикнике, и вышел из гостиницы. Морозный воздух обжёг лицо,и я спрятал под пальто укутанные в хрустящий целлофан пару гвоздик, купленные вчера в цветочном магазине. Я собирался сходить на место, где раньше стояла наша школа. Не хотел идти туда со всеми и превращать День памяти в торжественный митинг. Городок был небольшой, но он сильно изменился после тех событий. Я исконно городской житель, прекрасно ориентировался в городских районах любого города, направился от гостиницы по диагонали, через площадь к месту, где ранее стояла наша школа. Как ни странно, ноги сами несли меня в нужном направлении. Я бессознательно помнил эту дорогу, даже с изменённой геометрией кварталов. Дул пронзительный ветер, редкие снежинки покалывали лицо, под ногами хрустел ледок на замерзших блюдцах луж. Я поднял воротник пальто и засунул руки в карманы.

Ну вот из-за поворота показался сквозь пелену мелкого снега корпус школы.

Я остановился. Не думал, что на этом страшном месте, где погибло столько детей, будет отстроена новая школа.

Да…Я вынул руки из карманов, повыше поднял воротник кашемирового пальто, и ветер бросил мне в лицо очередную горсть острых снежинок. Я прикрыл глаза и провёл ладонью по мокрому, заросшему суточной щетиной лицу.

Потерев руки одна о другую, я снова посмотрел на здание школы…

Впереди ничего не было… Я тряхнул головой и снова, теперь уже энергично, растер ладонями холодное и мокрое лицо. Ничего…

Здания школы не было видно. Всё так же порывами дул ледяной ветер и, подхватывая снежинки, создавал своеобразную туманную вуаль в морозном воздухе.

…Ничего. Вместо здания - пустынная площадь с одиноким монументом, спицей уходящим вверх, в небо.

Я продолжил путь, удивляясь сознанию, проделывающие такие фокусы.Покачал головой…Фокусы из раздела клинической психиатрии.

Всё же оставили незастроенным это место и даже памятную стелу поставили - это хорошо. Я подходил к одинокому чёрному памятнику. Вокруг не было ни души. Подойдя к монументу, я поднял голову. Верхушка чёрной, мраморной стелы терялась где-то высоко, в вихре беснующихся снежинок.

Я вытащил из тепла моего пальто гвоздики и положил их на постамент. Хрустящую обёртку букета тут же с удовольствием стал рвать ветер, и алые цветы яркими мазками выделялись на покрытом тонкой ледяной коркой мраморе.