БОЛЕЗНЬ (поэма о соплях) I Мы обмывали мой экзамен, Мы обмывали твой зачет. Макс грипповал, но все же с нами Он пил за старый Новый год. Пытаясь сбить температуру, Он нам завидовал и клял Американскую микстуру, Твердил, что деньги зря отдал, Что лучше б выбросил на водку Или, пожалуй на коньяк. Без аппетита грыз селедку И равнодушно ел люпак. Потом ушел. А мы сидели, Смеясь над действием микстур. Под водку «Гавдеамус» спели И гимн филфака без купюр. Назло науке педантичной Его мы проорали весь, Без эвфемизмов околичных, В первоисточнике, как есть. Когда совсем уж стало поздно, С бутылкой вышли на балкон. И пили, чокаясь, за звезды Холодный, крепкий самогон. И до полтретьего читали Друг другу новые стихи. Потом о будущем мечтали... Кричали где-то петухи. И уж совсем перед рассветом, Когда и совы спать легли, Вопросы все ко всем билетам На все экзамены сожгли. Ты хохотал, вручая ночи Листы горящего «вчера». А я следил за смертью строчек И хрипловато выл: «Ура!» Потом, я помню, лег на спину И замер... Помню дикий сон: Мы жжем ковер и пианино, Бросаем в печь магнитофон... Проснулся оттого, что дуло. Шел снег кошмарной густоты. Чуть в стороне, накрывшись стулом, Лежал, привсхрапывая, ты. II Я то и дело просыпался, Но тут же снова засыпал. Грыз простынь, со стеной бодался, С кровати клочьями свисал. Вот так аукалось веселье. Я думал ночью, что помру... Но не привычное похмелье Меня скрутило поутру, А слабость и в душе, и в теле. И в горле - щекотливый спазм. Я молча мучился в постели, Твердя, что пить - большой маразм. А рядом ты, такой несчастный. Как труп в пустыне, ты лежал. Лежал ты тупо, безучастно. Не ныл, не охал, не стонал. Крутился я, бессильно маясь, Полночи не смыкая глаз. А ты, почти не просыпаясь, Шагал туда, где унитаз. Чуть погодя ложился снова, И снова всхрапывал во сне. Такой нормальной и здоровой Твоя болезнь казалась мне. Меня свалил проклятый вирус, Обвил все тело, как змея. И в горле рос, пока не вырос До величин второго «я». Двоя меня на половины, Он не давал мне продохнуть. Впивался в голову и в спину, И мускулисто брал за грудь. ...Прошло два дня. Меня помучив, Подвел он первый свой итог: Лишь кашлем, сиплым и трескучим, Теперь я изъясниться мог. Меня лечить ты вздумал водкой - Я отказался наотрез. Вы с Максом выпили в охотку. А утром ты принес компресс. Пробормотав: «Компресс горчичный», Его ты бросил на кровать. «И если вирус твой обычный, Поможет. Так сказала мать». От благодарности слезливый, Я в тряском кашле утонул. Довольный и вполне счастливый, Ты молча марлю развернул. ...Но не помог компресс горчичный. Два дня в поту - и хоть бы что. Как видно, вирус нетипичный В меня вонзился долотом. III Я на кровати в позе трупа. Читать пытаюсь - не идет. Пытаюсь съесть хоть ложку супа... Все зря. Меня открыто рвет. Хриплю, икаю. Как сапожник, На грубую срываюсь брань. Сосмаркиваю осторожно В стаканчик слизистую дрянь. Из двух стволов, прямой наводкой Палю. И дрожь пронзает дом. Трясется стол, бутылка с водкой, И стулья ходят ходуном. И вновь лежу, припав к подушке. Туман клубится в голове. Пытаюсь вспомнить: «Тютчев, Пушкин... Я помню чудное мгнове...» В дыму окно, расплылись стены, Раздвинув двери в мир иной. Бушует пульс, раздулись вены, И пахнет комната тоской. Совсем истерзанный тоскою И обезумевший от мук, В стакан с горячею водою Ожесточенно режу лук. И это пью. Противно - ужас! Глаза и нос зажмурив, пью. Еще глоток... И, поднатужась, Еще... На скатерть слезы лью. Вновь ты пришел. Принес лимонов. Даешь участливый совет. И вдруг: «Не хочешь самогона?» Я резко отвечаю: «Нет». Ты не боясь садишься рядом. Я зол, небрит и неодет. Обняв, сочувствуешь мне взглядом. Я скрежещу зубами: «Нет». А тут еще и Макс явился. «Послушай, Макс, иди к чертям!» «Ну-ну, смотрите, как он взвился». «Послушай, Макс, щас в морду дам!» Макс хохотнул. Над самым ухом Он на гитаре стал бренчать. Я хрипло гнал его. И вдруг он Мне что-то бросил на кровать. IV Как компенсацию за муки, Мне провидение само Вручило в этот вечер в руки Твое, любимая, письмо. Бог есть. Теперь я это знаю. Иначе как ты знать могла, Как невозможно я страдаю, Что хворь меня с ума свела. Я знаю, люди есть иные, Что вскрыть письмо спешат скорей. Они, от радости хмельные, Дойти не в силах до дверей. И рвут конверт, письмо хватают. Не сядут, если не прочтут... Я их совсем не понимаю. Люблю читать, создав уют. Люблю прийти домой, разуться, Взять плед, подушку и прилечь, Да сигаретой затянуться. И уж тогда письмо извлечь. И без свидетелей, конечно, Когда под боком не сопят. Когда в три ночи мрак кромешный Раздвинут лампой. Аромат Письма вдыхать... И веселиться, Что замер город, город спит. И лишь шуршат письма страницы, И только чувство шелестит... Ты знал, что я хочу остаться Наедине с ее письмом. И понял, что пора убраться. И Максу бросил: «Что ж, пойдем». Закрылась дверь. И я, счастливый, Лежал и тихо вспоминал. Я вспоминал тот пруд и ивы, Где я тебя поцеловал. Я вспоминал, вздыхал от счастья, Не уставая повторять: «Родная Настя. Настя, Настя... Когда ж мы встретимся опять?» V Я стал читать, и все сильнее Я представлял, как мы вдвоем Идем по сумрачной аллее, По узкой улочке бредем. Столь узкой, что стволы акаций И ветви кленов нас теснят, И остается лишь прижаться К тебе. И без конца подряд Твердить, что был бы мир ничтожен, Когда б в нем не было тебя. И, веселя ночных прохожих, В себе смущенье истребя, Вдруг подхватить тебя на руки, И понести тебя туда, Где нет печали и разлуки, Где будем жить с тобой всегда... Но вдруг я замер... И вчитаться Себя заставил. «Все - мечты У нас с тобой. Пора расстаться И все забыть», - писала ты. Я холодел. Не в силах верить, Переворачивал листы. «Надеюсь, примешь без истерик Мои слова», - писала ты. «Все то, что было между нами, Забудь и глупо не страдай. Давай останемся друзьями. Люблю другого, так и знай». Хотелось плакать. Не от лука, Не от лимонов и микстур. Страшней и тягостнее мука Стеснила грудь. Я стал понур. Сидел, оглохший от обиды. Теперь мне было все равно: Болею гриппом или спидом. Я горько посмотрел в окно. И подойдя к окну скорее, Его я настежь распахнул. «Вот так-то будет веселее»,- Пробормотал и хохотнул. Бродя по комнате, злорадно Шептал под нос: «Мороз крутой. Прохладно, черт... Ну что ж, и ладно. Помру, и ладно. Черт со мной». Вот так перед окном метался, Себя стараясь защитить. Боль болью истребить пытался, Чтоб телом душу заслонить. Но лишь себе прибавил пыток И лишь отчаяннее стал Да злей. И то, что - «все, finita», Еще острее осознал. Но не таков я, чтоб мириться С игрой предательских страстей. И я сказал себе: «Проститься Ты с нею должен, хоть убей». Хотя бы попросту увидеть, Хотя б услышать, наконец, Ее не мог я ненавидеть. Зато про парня думал: «Скец!» VI Вокзал и поезд. Я шагаю Через перроны и пути. Никто меня не провожает, Не предлагает поднести Мой чемодан. И слава богу. Он все равно совсем пустой. Не с тем пускаюсь я в дорогу, Чтоб становиться на постой. Мне хватит дня, мне хватит суток, Чтоб все увидеть и понять. Быть может, и одной минуты Достанет, чтобы все сказать. Да, еду к ней. Я просто еду. Без всякой веры в чудеса, Без всяких шансов на победу... А за окном летят леса, Снег на ветвях лежит, не тая, В снегу дороги и поля. Заледенелая, немая, В снегу души моей земля. Старик напротив ест котлету, Старуха шелушит яйцо. Несет воньцой из туалета. Я, повернув к стене лицо, Лежу на полке, как убитый. Сам вид еды меня гнетет. Сам вид жующих с аппетитом Мутя и зля, сверлит живот. В который раз: «Зачем мне это? Ведь точно знаю: все, конец». Старик, сопя, грызет конфету, Жует старуха огурец. Они хоть кушают обильно. А у меня какая цель? Зачем я, хворый и бессильный, Тащусь за тридевять земель?.. Еще всю ночь, всю ночь в дороге, Среди лесов, полей, болот. Всю ночь в пути, и что в итоге? Лишь услыхать: «Ты идиот?» VII Во сне я бредил. Много хуже Мне было. Утром еле встав И никого не обнаружив, Я понял, что стоит состав. Несчастнейший из всех на свете, С трудом поклажу я тащил. Заполз в троллейбус номер третий И сам себя благословил. Меня мотало и болтало, И я на ком-то вяло вис, И полтроллебуса орало: «Да ты хотя б чуть-чуть держись!» И укоряла гневно бабка, Тряся седою головой, Что я, мол, не мужик, а тряпка И пьянь. «А впрочем, черт с тобой! - Махнув корявою рукою, В конце прибавила она. - Черт и с тобою, и с семьею. Наверно, бьет тебя жена?» «Конечно, бьет...», - сказал я кротко, В душе беззвучно хохоча. Она сказала: «Любишь водку - Так посещай, дурак, врача». Хотелось мне сказать ей: «Тише» И даже выразить протест. Но я смолчал. А вскоре вышел. И вскоре заходил в подъезд. За этажом этаж минуя, Я шел. Второй... шестой пролет. Когда бы знать, куда иду я, И что меня за дверью ждет! Ну, вот и дверь. Я поднял руку. Звонок, однако же, молчал. Тогда пришлось прибегнуть к стуку. Я осторожно постучал. Открыла мать. Я брякнул: «Здрасте», Не в силах перейти порог. Она спросила тихо: «К Насте?» И я в ответ кивнуть лишь смог. И вдруг, скривившись, как от боли, Она воскликнула: «Постой! Да на тебе пахали, что ли? Ты почему такой худой?» Я попытался отшутиться: Работа, мол, всему виной, Что, мол, я с лета стал поститься... «Постой, да ты совсем больной!» VIII «А где же Настя?» С нервным смехом Мне мать ответила: «Ушла. Ты неожиданно приехал...» «Ну да, она ведь не ждала...» И я спросил: «А этот парень - Он кто? Должно быть, он... «крутой»?» «Да нет, обычный. На гитаре Играет славно. Он простой. Да вот гляди сюда. Вот фото. Вот Настя, ну а вот и он». «Напоминает мне кого-то... А в Настю он давно влюблен?» «Недели три. А может, больше. Встречали вместе Новый год. Он был с родителями в Польше. Совсем недавно здесь живет». Ну что ж, подумал я без спеси, Вполне приличное лицо. Вполне плечист, скуласт и весел. Не может быть он подлецом. Должно быть, он весьма спортивен, Особенно когда раздет. Да, он из тех, кто не противен, Кто от души кричит: «Привет!» И уж конечно, этот парень Не будет так болеть, как я, И падать в обморок в угаре, И напиваться, как свинья. И я подумал: может, верно, Что Настя выбрала его. Со мной жилось бы слишком нервно. А с ним ей будет ничего. Конечно, он не даст ей много, Но и не многого лишит. Их жизнь, не броска, не убога, Спокойной речкой побежит. А потому, конечно, надо Уйти. Немедленно, сейчас. Чтоб не пугать их диким взглядом Ужасных воспаленных глаз. Я сел к столу, достал бумагу. Взял карандаш и стал писать. В платок выкашливая влагу, Ронял: «Я должен уезжать. Я понял все. Он парень славный. Не обормот и не дурак. Тебя он любит - это явно. Вас ожидает чудный брак. Короче, хлопец то, что надо. С мозгами, видно, голова. Вы, кстати, так эффектны рядом... Ну что ж, ты, как всегда, права. Теперь, ни капли не тоскуя, Я без раздумий ухожу. Тем паче, я сейчас гриппую. Еще, не дай бог, заражу». Орала мать из коридора: Ты с помидором ешь салат?» Я отвечал, что помидоры Мне вряд ли больше повредят. И снова мать ее крикливо Осведомлялась: «Будешь чай?» А я писал: «Живи счастливой. За вас я рад. Ну что ж, прощай». И на часы взглянув печально, Решил: «Однако же, пора». Подумал полумашинально, Что ничего не ел с утра. Махнул рукой: «Поем в столовой». Да и какой тут аппетит! Отбросил лист, твердя сурово: «Пора идти, пора идти». Почти бесшумно встал с дивана, Прошел неслышно в коридор. Вооружившись чемоданом, К двери прокрался, словно вор. Ужасный стыд. Но по-другому Я поступить, увы, не мог. Иначе попросту из дома Уйти б не дали, видит бог. Я тихо дверь прикрыл, спустился. Чихнул и поднял воротник. Выл ветер, мелкий снег клубился. Я шел проулком, точно шпик. Здесь ветер не свистел надсадно, Терзая и сбивая с ног. И было здесь не так прохладно - Мороз лицо почти не жег. Здесь не безумствовала вьюга, И снег нетронутым лежал. Я по нему шагал упруго И даже что-то напевал. И там, где шел, четыре слова Остались на снегу чернеть: С факториалом: «Будь здорова!» И ниже: «Научись болеть». | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
