Невкотором царьстве, нашом осударьстве в стары времена понастроино было из сосновых бревнышек разного. И храмов, и хоромин, и всячества всякого, – что не в сказку сложить, ни восхешшонным матерком обложить. Пресеклось то время. Погнили, погорели строеньица почти что все. Леса темные, дремучие, бескрайнии тож чуть не начисто свели. Народец поизвели. Не из чего новово построить, да и некому боле. Перестал народишко шидэвры рубить. Тока и умения, што из почвы черну жижу сосать, да ведра с гайками липить. Однако, со старых времен колечко одно осталось золотно, волшебно. Не иначе чудом каким уберегли: прочии-то волшебны вэшши по кабакам да афшорам давненько порастасканы. Которой человек это колечко с пальца на палец перекинет, тут же артелька из кольца возле какой-то погнившей хороминки окажется, споро по бревнышку раскатит да обратно соберет – лучче прежниво. Иногда даже на ново место периташшат, если старо потопить или разрыть заради гравия удумано. Така присказка. Далее слушайте.

 

В том царьстве торчал посередь озёрка небольшенький беспечальный островок. Прозван со времен старинных толи Кисы, толи Кожи, а только означает это имячко «остров…» – значит – «…игришш». А ишшо было на том пупыре хитрых храмов многоглавых в старые времена нарублено, да и в новы веки сволочено хороминок всяких, да анбарцев хитрых, да бань мабуть дюжин, этта, восемь. Потому заради этих самых игрищ пер туда люд заморский. Да ешшо бревно в стене колупнуть, шшэпку на сувэнер спереть – в иных государьствах кругом сплошной пластик, бетон да жилезочки – малой шшэпочки нет, в трудну минуту по дереву постучать. Штобы, это – не сглазить. Да и местново царьства людишки – эти поиграцца для свово умеления – на теплоходных мимоходах пригуливали.

Меж прочией публеки соскочил оногды с кораблика на тот островок оден мужычонко. По видимости, особливо если издале глядеть да не всматриватса, так субъект завидной, модной перец. Силушкой молодецкой не обижен. А токо дурачок. На имя Филя.

Вот и стал тот Филя игратца. Да так отвязно, заводно – чисто ухарь. В толпе дефка Фекла очутилась, на ногах ейных аленькие тупли на коблуках последной париской моды. Ей Филя на глаза и пал. Глядит она на евоные игры с-под платка эдак пристально, да думушку мичтаит: вот бы мне такого счастья в мужи. А даже хоть бы токо ево в пастель сибе залучить, согретца – тоже повадно.

Сонце на вечер уж клонит, пора девки ехать. А пазнакомиться с Филей некак. Так она удумала чё. Расстелила на травки свой плат, в крапиве порылась, да закатила с-под стены в тот платок булыжничок малый, с конску голову. В узел это каменье связала, да ишшо в карманы мелких взела. Пыхтит мимо качелей, тяжело ташшит. Ну, у парня сердцо доброе: даром что дурак, понял – нать помогчи. Девка всего три разика на него богатырьским голосом зыкнула: помоги-де, дубина, слабой жэншынэ! Да мелким каменьицом кинула. Иму дурню в головенку метила: точнехонько в коленку угодила. Так и надоумела дурачка на помошш. Ну чо: он лигонько узилок на литое пличо закинул, деуку подруку взел биззаботно. На пречал пришли, так уж сговорено у них: он к ей в хоромы ночивать останится. Наутро подвенец: потому как дурак.

Он уж на кленовые сходенки ножку богатырскую поставил, а Феклуша посылат свово возлюблиного к церковке сбегать, кованый гвоздик из главки вышатать или шшэпку из трухлявой стены колупнуть. Будет этто, сувенир. А то в хороминах сирвант порозной. Токо одним хрусталем по самы антересоли и набит.

Иму чо: узелок из белых рученек выпустил, поллитру иззапазухи на хранение ей вынул, развернулся да поскакал резво, будто конёк холощёной. Дурачок, он с бабой не станет пустеки молоть. Потому, любая бабенка такого дурня живо заткнет. Какая дак ишшо и набьет-наругает.

 

На беду, догнали Филю добры молодцы ватажкой. Всяк во шлему во богатырском. «Поди, дурак, к нам служить: мы пожарный надзор». Он им: «Ща, токо шшэпку колупну!» «Ну, догоняй: от камня на развилке бижи туда, где под срамным ресунком накорябана стрелочка и написано «угорелому быть». Токо долго у каменюки не трись – дух от его нихороший идет. Там, увидиш, кости лежат: это если у ково астма или серцо ноит, так в петь минут из того душа вон!»

Ну, он первому к домику дурак подскочил, шшэпку колупаит. А на дому «артелька из кольца» секирками стукочет. Тут с крыши как раз молодец из ихних о сыру землю брякнулся, в коровью лепешку расшибся. Помереть не помер, да изгваздался; из бригады живехонько его и поперли. «Тебе теперя одна дорога – в политику!» – ржут с крыши артельнички. «А мне опосля навозу все едино: могу хоть в «едину рассею» прислонитса». Примолкли артельнички, токо крестятся да мигают боязливо да уважитильно. На их глазах чудное дело начинаится – из грязи да в князи человек мостится!

– Эй, ухарь! – это Фильку заметили, с крыши ему кричат. Ристаратором стать хошь?

– Как не хотеть. Хочу. А чо реставрировать станем: монархию али честь свою, что смала не уберегли?

– Ну, хватит болтать, живо в бригаду полезай! – строго так иму свысоты орут.

Так наш дурачок в артельку из кольца пристроился.

Пра Феклу покашто начисто позабыл; а казалось бутто бы мушшина стоющий; а он тьфу.

 

А Фекла пождала-пождала свово суженого, ехать нать: на шхуне уж в третий свисток дунули. Развязала платок, хатела платок обратно взять, да камнем его зажало, не выдернуть. Ослабла софсем бидняшка с любовной лихорадки. Плюнула в досаде на камень, по кленовым сходенкам на палубу поднелась, да и кораб пастипенно истаял вдали.

Вечером вспомнил дурень про Феклушку: он же оставил ей, чтобы зазря не таскаться, поллитрушку свою заветну. Побёг на причал, кричал-кричал. Все глаза проглядел на окоем. Увидел плат знакомый на пирсу, подобрал с камнем вместе, да обратно пошел. Идет – плачет, слезами умывается. Света белого не видит.

Вывалил булдыган в крапивицу за домом. Плат разглядывает. На нем золотыми нитками Фёклин е-мэйл, телефон да адрес вышиты, а в уголку стобаксов вшито: стижочки буковками «Филя» сложены. Типа на пароходный билет да на такси ему, дураку. Запехал дурак платочек девичий в запазуху, капнул еще разик-другой слезой горючей на камешек, нужду свою богатырскую по-малому на лопушок справил. Опосля задумался, и начал ногти на немытых руках нервенно грызть. Через эту вредную привычку тошнить молодец наладился. На коленки пал, десницей о булыжничек хватанул.

 

Пришло наконец время про камушек этот хитрый слово сказать. Во времена стародавние, былинные, силушка колдунская была в то каменье спрятана. Валунчик могёт человека серым волком оборачивать, да желанье исполнять. Ямка на ём приметная: на манер волчок лапищей в грязюку вступил. Вот, значит, дурак ладошкой о камень оперся – тут все хитрые условия вместе и сошлися: Филя слезой горючей богатырской в ямку на камне капнул, да угодил аккурат поверх плевка девичьего, невинного (Дэ, эН, Кой, и черт-те чем богатого). Капля малая урины богатырской тоже в зачот пошла. А главное, каменье малую травку подмяло, расплющило. Имена той могучей лихой травке разные: трава-прикрыш, блекот или волкобой, а еще омег, овечье рунишко, черное зелье.

Молния в небе над молодцем сосверкнула, в далеком столичном граде бояре под шумок бюджетец чуток попилили, пьянь царев кабак спалила, да бусурмане за черную жижицу три телеги медяков недодали. А молодца нашего токо приподняло, да шлепнуло. А поскольку жалать он в это мгном-мнение ничё сильно не жолал, то пока что отпустило.

Тут мимо те пожарники идут. Дурачка опознали, сгогатывать стали, пальцами тыкать.

– Дурак ты, дурак! Стезю себе, дурак, выбрал. А вот мы тебя чичас за ж.пу возьмем да начнем иметь за нарушение пожарной безопасности нипадецки!

Зажглося сердце его ретивое, стал в ем огонь подыматься и слова с языка посыпались язвительные, все как одно похабные. Ударился он о сыру землю, и превратился в пса-сенбернара. Даже бочонок с винцом на ошейнике болтается. Типа, камень с пониманием насчет МЧС оказался. Ща, думает, за ж.пы кусать вас буду! Тут перед ним на сыру землю закоперщик со сруба-хороминки соскочил, по колени в грунт ушел. Пооттяни, грит, пес ярый. Пожалей служивых. Они ж на работе своей горят, как свечечки! В несколько сезонов, быват, с вина угорают.

Пожалел их Филька: заплакал горючими слезами, и опять человеком стал. Тот бочонок вместе с пожарными и выдули на брундершарф. Было в бочку чиво-то нацежоно крепково на бруньках, так бруньками и закусили. Пожарнички с того питья самого змея Горыныча, пламенем пыхаюшшэво, узрели – так по шарам им шарахнуло. Да и невкоторые «артельные из кольца» самого Зеленого Нестора узрили.

 

Сердечко девичье в тот миг екнуло, подумала: Филька б на пороге заявился – пусть хоть встельку бухой – молочка бы ему парного кружечку поднесла. Коклет бы полну микроволновку разморозила… Вздохнула горестно да водовкой с Филькиной поллитровки хрусталь из серватна протирать принялась.

 

Дале Филька плотничает: кто-то в осударьстве оногды кольцо с пальца на палец перекидыват, не забыват. Ремесло дурень познает. Антирисуется: что это в деревянну церковку люди все железки всякие таскают, а пол да балки попилили. Пошто этта: храм деревянной, а вокруг слесаря да сваршыки хороводы водют? Да бревнышки зачем пилят? Не понимаю ни фига. Нешто хочут внутрях навинтить чего наманер нифтяной вышки? И почему кольцо с пальца на палец не перекинуть: враз от самой маковки до подошвы всю как есть рассыпем, да соберем с пониманием и аккуратностью. Забродила евонная душа ретивая. Побегу, кричит, за ж.пу архитектора и металлюг покусаю. Отольется им издевательство над деревянным зодчеством невкоторого царства!

Ударился о сыру землю, обернулся страшной псиной на манер питбуля. Только глазки навроде трусовато бегают, да морда глупая. Одно слово – дурак.

Объяснили иму, дураку, артэльшыки: не поможэш ты этими кусаньями. Люди-то они все хорошие, работящие. Архетехтор дурак на манер тебя, да веть тоже, бажоной, стараитса. Руки у них у всех истинно золотые. Беда токо в том, что руки те золотые из ж.пы растут. Никакому хирургу али там ортопеду этакой беды не поправить.

Пожалел их дурак. Заплакал горючими слезами, в человека обратно обернулся.

 

Тут тако дело получилось, что работа вся вышла. Не, дерево гнеёт по прежнему, да кольцо золотно боле с пальца на палец нихто не перекидывает. Потому как кащеи-чиновники железяки да жижу вонючу черну, токо и уважают, не дерево. На железяки из казны отсыпают, а на деревянны строения, что дедами ставлены, болт огроменный, литой, с чугуна крепково, каленово, кладут. Судачат работники, закоперщика свово в заглавный город осударства налаживают. Советы суют: «ты-де чиновнику в зубы мзды с лихвой отсыпь, чтобы дело правильно понимал, да колечко золотно, от прадедов даденное, пушше глаза свово бисстыжево берег. И погляди – может пальцы больно жырные стали, кольцо-то и не налазит боле. Так ты для этого дела слабительной травки с собой насуши».

– Откуль лихва-то? Откуль, матерь ваша? Я ж по-чести, по справедливости хочу. Мы ж худо ли бедно ли – «артелька из кольца».

Вспомнил тут Филя, что в стародавних сказках серый волк завсегда помощник в правом деле, зажглося в ём ретивое, «ну щас я по-настояшшэму волчиной обернусь!» ударился он об пол, плечо расшиб. Бьется на том полу, вокруг все ором исходят: «падучая! Жми ему, эпилептику, плечи и голову к полу, а то остатний умишко отшибет!» В зубы уголок платка Феклиного сунули, дабы язык себе не откусил, бажоной.

– В следующий раз волкодлаком удумаешь перекинуться – ты из избы сперва выскочи! – жалеют дурня.

Вышел он под красно солнушко. Ударился о сыру землю, обернулся крошечной собачонкой на дрожащих ножках, тельце для тепла в специальну собачью жилетку обернуто и бантом стянуто. Срам, а не порода. Да-а-а: это он в своем дурьем умишке себя, блоху, соотнес, да тово боярина, кто волшебно кольцо с пальца на палец перекидывает…

– Ну, полезай хоть в карман, тварь ты дрожащая. Не нагадь там: до ветру просись.

Поклонился закоперщик честной артели, да с собачечкой в кармане в стольный град двинулся. Долго ли, коротко ли, а приехали в главну столицу. Филька по нужде из кармана аж разиков пять в дороге просился, эстолько долго доберались.

На входе урядники из-за пояса у закопершика старинный кованый топорик тово самово досюльново Нестора вынули: «тебе это без надобности! Тута пилы в ходу, да и то исключительно у большого у начальства – буджэт пялить». Заходют. Чиновников – тьма! Морды жирные бриты – это штобы по усам-то не текло, а самая малая крошечка прямиходно в рот попадала. Рты у боярства настешь да нараспашку – и этто понятно: штобы народишко неразумный в рот начальственный глядел. Ешшо кастюмы на их натянуты хитрые: ворот начисто спорот. Это штобы брань народная на том вороту не висла. И у каждого карманы доверха мздой набиты. Мзду, значит, имут. А у нашего закоперщика котомочка софсем порозна.

Нескоро отыскали нужной кабинет. Выбежала ему навстречу номенклатура, ошшупала котомку, за пазуху заглянула – ни шиша у просителя нету. К травке было антерес возрос: «не от модной ле болести простатиту в помошш?» – «Не от простатиту». Сдвинула грозно брови соболиные, уперла руки в боки державные, да тут Филька мордочку из кармана высунул.

Хышное чиновьё увидало малую жалкую собачку, дак от умиления завизжало.

 

– Ой, какая прелись!

– А это – Вам, нашелся закопершик. С поклоном подает.

И все бы у них получилось, уж и кольцо золотно номенклатура отрыла, хочит его с пальчика на пальчик на десницы державныя пириминить. Токо покашто шуйцу к собачёнки тянет, погладить хотит. Дурачок с непривычки оробел и на стол нагадил пазорным образом. Конечно, от начальства мометнально в ухо и огреб. Чтобы назлить просителям, мелки сошки набижавшие колечко в унетаз упустили. Заплакал Филя горючими слезами, и в человека превратился. Насилу с закопершиком оттудава ноги сваи унесли.

 

Артелька из кольца разбрелась по халтурам, да тихонько сгинула.

 

Пошто, отвечу, дурачок не добился ничего, да и в волка обешшанново ни разу не обернулся? Трешшинка в том камне образовалась, оттого часть силы вышла, ничо толкового камень сделать боле не может. А с волком – друга накладка. Похоже, Филька наш сортом помельче удался, чем народ досюльный, былинный, стародавний – на которово камень тот был калдуном-Тефагором рассчитан. Оттого камню и не удалось из бажоного волчару вылепить.

Филька ж опосля опять к каменью тому пришол. Заклеить трешшину захотел. Про клей самодумно докумекал, хоть и дурак. Увидал, што поддатой мужичок прямо на улицы навострился свои ласты склеить – клей у него и стянул. Токо смазавши камешок, забылся, да ж.пой на ниво и сел. Конешно, прилип. Вот дурак: вместо чтоб самому свою судьбинушку горемычную выпахивать – ж.пу теперь от камня не может оторвать. Вот так оно часто бываит у мужиков из народа из русского: хорошего, работящего, православного. По видимости мабуть огого скоко готов мушшина наворотить, да к девану али бутылке бутто накрепко прилипши.

 

А Феклуша по городам, по странам ездит, Филю ишшет. Сильно ей хочится мужа любимова да детушек. Уже шведские столы поперег горла стоят, от звезд отельных в глазах рябит. От бесконечных спа курортцев цулюлит начисто с боков слез, загорела качественно: мужики глаза пучат и шеи сворачивают. А всё не может никак найти свое счастьицо, горемычная.

 

Ежели хто летом на остров Кисы (или Кожи? Никак не вспомню) приплыть сподобится, найдите там Филю-то. Где-то он должен на камне сидеть. Покричите «Филя, Филя!» – его может уж и не видать, крапивой зарос. Скажите ему, что Фекла его, дурака, повсюду ишшет.

А ежели совсем уж не жалко, дайте ему свою мобилу, Феклуше позвонякать. Номер-то дефкин на платке вышит, что дурак за пазухой держит.

 

Вот тут и сказочке конец. А кто смог до конца дочитать – молодец.