Расстрелять бы войну перед строем людей

(По рассказам отца)

 

Пока был жив отец, я записывал его рассказы о войне. Сегодня, в День Победы, сквозь эти строки, опаленные войной, вспоминаешь его — офицера, танкиста, прошедшего дорогами войны до стен Рейхстага, и всех солдат Великой Отечественной…

 

«Мы готовились к гене¬ральному наступлению по всему фронту. Выпала не¬большая передышка. Я бе¬седовал с друзьями-развед¬чиками, вернее, мы спори¬ли. Они мне доказывали свое: как трудно в «минус 30» дотащить «языка» живым до своих, а я им как танкист доказывал свое: как сложно в те же «минус 30» ремон¬тировать свою «тридцать чет¬верку». Настроение было плохое. Прошел всего один день, как погиб мой хороший товарищ, тоже лейтенант, танкист, комвз¬вода Николаев. Глупо так погиб.

Была у нас специальная команда кинологов, которая готовила собак-смертников. К собаке привязывалась взрывчатка с антенной взры¬вателя. Собаки обучались таким образом, что когда они слышали работающий двигатель танка, то броса¬лись под него. Обычно это были немецкие овчарки. Умные животные, легко под¬давались обучению. Вот и получалось: немецкие ов¬чарки подрывали немецкие танки. А тут — глупейшая си¬туация получилась. После очередного обучения на одну из собак надели насто¬ящую взрывчатку со взрыва -

телем. Решили проверить, как она будет на себе дер¬жать этот груз. Не будет ли сбрасывать. А в это время Сергей Николаев взял и за¬вел свой танк, что стоял не¬вдалеке. Двигатель решил прогреть. Овчарка услыша¬ла рев мотора, вырвалась и бросилась под танк... Не¬мецкие пушки не могли взять эту «тридцать четвер¬ку». Как завороженная была – везде выживала. И ее ко¬мандира — Николаева — на¬зывали бессмертным...

Это уже потом, в мае со¬рок пятого, в Берлине, мы справили поминки по всем погибшим. Обошли ночью логово фашистов в полной темноте, без света фар. По¬том, в один миг, Берлин осветили сотни прожекторов и фары наших танков. Я ско¬мандовал своим экипажам: «Вперед! На Рейхстаг! И гля¬дя на убегающих немцев, стал перечислять погибших своих друзей: «За Николае¬ва! За старшину! За комба¬та!...».

Но это было потом. А пока — зима 42-го. Разошлись мы с разведчиками по разные стороны, каждый остался при своем мнении.

А на следующий день встретил я их у фельдшера. Притащили они все-таки по снегу, по морозу «языка» — матерого немецкого офице¬ра. Заботились о его здоро¬вье больше, чем о своем. Ватниками своими прикры¬вали. Сами промерзли до костей. Смотрю, просят у фельдшера спирт. «Нет,— говорит фельдшер (старши¬на) — спирт находится в спец¬пакетах противохимической защиты».

— Да брось, старшина,— говорят разведчики.— Сколь¬ко мы уже воюем! Никакой химической атаки никогда не было. — Помрем ведь от переохлаж¬дения, старшина. На твоей совести смерть наша бу¬дет...

Не знаю, что они ему еще там говорили... Но уговори¬ли. Распечатал он несколь¬ко пакетов. А на следующий день по закону подлости —полковая проверка во главе с генералом. Проверяли полную готовность к наступлению. Что дальше... Даль¬ше сработал закон войны. Пакеты химзащиты оказа¬лись вскрыты, спирт укра¬ден... Трибунал!

Зимним утром выстроили полк под линеечку. Вдоль полка ведут старшину фель¬дшера. Он держится достой¬но. Идет спокойно. Смотрит в глаза ребятам-разведчикам. А они смотрят под ноги, в снег... Говорят, солдаты не плачут. Плачут! В тот день плакали сильные и муже¬ственные парни из развед¬ки, которым он помог. Его расстреляли перед строем».

...И падал снег. Был светлый, зимний день.

И было страшно умирать ему.

Я б перед строем всех живых людей

Из всех винтовок расстрелял войну!