Девушка со страшным лицом

 

Вернувшись из армии, Паша не просыхал четыре дня. Пил в одиночку. Садился на кухне, начинал с пива. Выпив пару бутылок, открывал водку. Напившись, он спал крепко и мутно, ничего не снилось.

Главное, что не снилась армия. Не прорывалась к нему сквозь бесчувственную энфернальную муть. В таком мертвом забытьи его не везли в часть и не строили, не рушила сердце кошмарная тоска: «За что? Почему снова? Я ведь уже отслужил свое!»

После снов об армии, обрывавшихся на полуслове ночи, он уже не мог снова заснуть. Неподвижно лежал в кровати, мертвенно глядя перед собой. Поэтому легче было напиться.

Мать благоразумно уехала на дачу, оставив квартиру в его полном распоряжении. И он не стеснялся. Курил где хотел, не мыл посуду и не особо следил за чистотой.

Так прошли выходные, понедельник и вторник. В среду утром выяснилось, что он выпил все. «Ну и ладно», - подумал он и пошел в душ.

Ледяная вода быстро вернула его к изначальному состоянию. Он почистил зубы, щедро прополоскал рот. И словно вообще никогда не пил – ни запаха, ни паршивых ощущений, даже упругая легкость появилась. Что значит 20 лет! Организм лихо перемалывал и отфильтровывал любую гадость, щедро поставляя телу полезные соки.

Паша закурил, оделся, вышел за едой. Уже был день. Яркое майское солнце жарило от души. Он даже пожалел, что не захватил хотя бы бейсболку. В этом году май был сумасшедший.

Возвращаясь с пакетом из супермаркета, он столкнулся с девушкой в темных очках. Она выходила из соседней квартиры. Он узнал ее. Пару раз видел ее во дворе, когда был не совсем в трезвом виде.

- Здравствуйте, - пробормотал он удивленно.

Она просто кивнула и проскользнула мимо. На ее худом плече висела большущая прямоугольная сумка.

«Странно, - подумал Паша, – до армии я ее не видел».

Он припоминал, что в этой квартире жила тетя Галя. Несвежая тетка, с которой мать часто болтала в дверях. Где же она, интересно? И что это за девица?

Поев, он окончательно воспрял. Позвонил старому школьному приятелю Толику. Толик тут же предложил сходить в кабак. Но Пашу на новый круг уже не тянуло. Он отболтался, отбился от кабака, но полчаса они потрепались. Паша узнал главные новости. Наташка и Артем поженились. Костя и Лена, наоборот, поцапались, и Костян свинтил куда-то за кордон на заработки. Ирка успела выйти замуж и даже родить. Сам Толик продолжал косить от армии, успешно бегая от милицейских нарядов и подрабатывая то барменом, то торговцем на компьютерном рынке. Потом новости кончились, и Толик снова начал канючливо зазывать Пашу в ресторан: «Ну хоть по парочке. Ну ты что, нерусский, а?» - сипловато ворковал он. И ехидничал, и поддевал, и прыскал хриплым хохотком. Паша не реагировал. «Потом позвоню», - сказал он и рассеянно потянулся.

Даааа. Вот как, значит. Ирка таки вышла замуж. А за кого, он не спросил. Вот балда! Остается надеяться, что не за этого самовлюбленного болвана Макса.

Он походил по комнате, повключал телевизор, погонял туда-сюда. По всем каналам шла какая-то белиберда. Везде мелькали одни и те же рожи. В новостях передавали, что в Подмосковье горит торф. На экране неуклюже ворочались пожарные со шлангами. Дым, предупреждал ведущий новостей, приближается к Москве с востока и юга. «Жители Бутова и Раменского уже почувствовали запах гари. Врачи советуют прикладывать к лицу мокрую тряпку и пореже открывать окна», - нагнетал ведущий.

«Ага, и поменьше дышать, - подумал Паша. – С ума сошли. С такой жарой – и пореже открывать окна. Это ж рехнуться можно».

А жара была такая, что даже спя голым при открытом балконе, Паша раскрывался и ворочался, и бессильно потел в духоте.

Без звонка к Ирке ехать не хотелось. Но и звонить тоже. Ладно, решил, не повезет так не повезет. Отправился наобум. Доехав до нужной остановки, он сначала пошел не в те дворы. Потынялся незнакомыми задворками, поплутал, пока вышел к знакомому дому.

Ему повезло. Ирка была дома и сама открыла дверь. На руках нянчился ребенок. Она улыбалась слегка смущенной улыбкой и утирала пот со лба. Жарко. Ирка совсем не разъелась, была в форме, как олимпийский чемпион. Молодец, отметил он про себя. Они поговорили о пустяках: «Чем занимается муж?» «Торгует на рынке». «А я только из армии, отдыхаю». «Ясно». Ну и в таком духе. Она свернула на свое, кротко жаловалась на свекровь, еще на какую-то мужнюю родню. В общем выходило, что родня неплохая, все эти кумовья, сваты. Но простоваты все-таки. Хамоваты немного. Да-с. Простые сельские мужики и бабы. Но зато зажиточные. Дааа, такую свадьбу организовали, представляешь? На двести столов! Самогон рекой! Из бочек наливали.

Пока они болтали, к ним в комнату заглянула приветливая и в то же время пытливая тетка. Она быстро их сосканировала и мгновенно сделала улыбочку:

- Борщ будете? Я чудесный борщ сварила, с курятиной, свининой и салом.

Свекровь, догадался Паша. Ирка напряглась и подобралась, ребенок как по команде проснулся. Она сунула ему сиську…

 

Он задумчиво обходил канализационные люки и вышел, сам не зная как, к улице, на которой стоял завод. На этом заводе он работал после школы.

Паша подошел к стеклянным дверям, как к витрине магазина. Там за столом нахохленно сидела вахтерша. Паша подумал, что, пожалуй, придется вернуться сюда, если он снова не поступит в художественно-промышленный.

С детства Паша хорошо рисовал. В первую очередь всякую зубастую живность – крокодилов, ящеров, динозавров. Особенно удавались последние. Они у него получались убедительно – хищные, свирепые, объемные, удивительно живые в своей пружинистости.

В армии красок и карандашей не было. А ручкой в тетрадном листе много ли нарисуешь? В общем, подзабросил. А там уже пришло время дембельский альбом рисовать. Как и положено, начал оформлять его за год до дембеля - любовно разрисовывал всякие виньетки, узоры. Потом еще кое-кому из парней помогал, у кого руки из одного места росли.

Проехав полгорода, он инстинктивно вышел в районе, где когда-то жил друг, который потом переехал в другой город, а потом и в другую страну. Не особенно задумываясь, пошел по ребристым буеракам - окаменелым следам от колес грузовика. В этом районе бесконечно что-то строили, строили, все никак не могли настроиться. Спотыкаясь, Паша нырнул к пьяно пахнущим липам. Постоял немного. Липовый дух хоть немного перебивал торфяную гарь, которая пропитывала город. Народ толпами валил вниз, к источнику. Пошел и он, вниз по асфальтовой дорожке.

Родник не изменился за те несколько лет, что он здесь не был. Та же круглая крыша, те же трубки с бьющими из них холодными струями.

Все подходы к роднику были облеплены голыми телами. Пенсионеры и пенсионерки в одних купальниках загорали на траве, читали газеты, покрикивали на внуков, выпивали, обсуждали пожары и сморкались. Спасаясь от гари, многие толклись у струй – подставляли головы под воду, фыркали и плескались, а кто-то даже мылся с мылом и просил потереть спинку.

Углядев свободный «кран», Паша присел на корточки и умылся. Хотел еще посидеть, но пришлось отшатнуться от сухопарого лысого старичка в плавках, очевидно ярого поборника закаливания. С совиным уханьем сухопарый прямо-таки бросился на струю, как на амбразуру, а потом отскочил мокрый, и задвигал всеми своими бугорками, запрыгал, заприседал, затанцевал, при этом что-то приговаривая. И снова бросился на струю, с жаром, с ревом, с воем. И так повторялось бесконечно, только белые пятки мелькали да загорелые колени и локти сучили. На него никто не обращал внимания. Видно, он тут был завсегдатай, к которому привыкли. Видно, в таком яростном умывании и плескании он проводил добрую половину жизни, как какое-нибудь земноводное.

Чуть погодя Паша снова умылся и отряхнулся. С глаз стекла прозрачная пелена воды, взгляд стал яснее и чище. Он пошел восвояси, в горку. И тут зацепил глазом знакомую сумку.

На пригорке под раскидистым деревом стояла девушка с мольбертом. Та самая соседка, сомнений быть не могло. Хотя она стояла к нему спиной, одета она была в ту самую желтую блузку и красную длинную юбку. Но главное – прямоугольная сумка в ногах!

- Здравствуйте, - сказал он, подходя.

Она не обернулась и ничего не сказала. Удивительно. Она со своим мольбертом стояла спиной к источнику и к главным достопримечательностям этого места. И рисовала она что-то странное. Паша заглянул через плечо - какой-то камень на бугре, где люди устроили импровизированную помойку. Чего там только не валялось, от одноразовых стаканчиков до одноразовых шприцев. Девушка добросовестно переносила все это шматье и рванье на бумагу. Оригинальный выбор пейзажа, ничего не скажешь. Он невольно хмыкнул. Она снова не отреагировала. Паша уже начал сомневаться, она ли это.

Тут одна из кисточек упала в траву. Он нагнулся и подал девушке. Взглянул на нее сбоку и хотел что-то сказать, но осекся.

Ее лицо поразило. Там были только глаза. Все остальное было скрыто тряпичной маской. Вернее, это были какие-то тряпичные бинты, которыми она обмотала свое лицо, так что наружу смотрели только глаза. Спокойные, глубокие серые глаза.

- Спасибо, - сказала она. Из-за маски звук дошел глухо.

Он хотел спросить, что с ней. Но тут же подумал, что, наверное, это из-за торфяной гари, которая чувствовалась даже здесь, на источнике. Она саднила горло и носоглотку, так что хотелось поминутно сморкаться, исторгая из ноздрей буроватую слизь.

- Это удивительно. Встретиться с вами на совершенно другом конце Москвы. Мистика какая-то, - сказал он.

Она не отреагировала - сосредоточенно подкрашивала солнечный блик на кусте. Он молча смотрел, как она это делает. Хотел заметить, что сам когда-то неплохо рисовал, но она его опередила.

- Никакой мистики. Я почти каждый день сюда хожу.

- Но я-то забрел сюда совершенно случайно! Здесь когда-то жил мой друг, в этом районе. Мы раньше ходили с ним сюда, пили вино на скамейке. Кстати, вы слышали, что санстанция запрещает пить воду и умываться из этого источника?

- Я не пью здесь и не умываюсь, - пожала плечами она.

- Да я думаю, чушь все это. Это вода чище, чем то, что течет у нас в трубах.

- Может быть, - рассеянно сказала она. Она сосредоточенно выводила контур когтистой ветки над камнем.

Ему стало неловко. Он посмотрел-посмотрел, как она рисует, отошел подальше. Посмотрел с десяти метров. Сложно было оценить эту картину с точки зрения бытового реализма. Девушка, безусловно, не воспроизводила в точности кусок той убогой природы, которую зачем-то выбрала для натуры. Но в деталях этого рисунка была точно схвачена какая-то характерность места – этой глыбы, и этих кустов дикого шиповника, и солнечные кляксы на листьях. Она как будто видела этот пейзаж в изменчивости, таким, каким он мог бы стать, допустим, через полминуты. Вот ветер шевельнул бы, подернул бы слегка, и все совпало бы, как в фокусе внезапно настроенной камеры.

«Странно, - думал он в троллейбусе. – Утром я видел ее без повязки. Неужели эта торфяная вонь так ее допекла, что она не могла терпеть? Ну, прикрой нос чем-нибудь. Зачем же все лицо заматывать?»

 

А торфяники, между тем, разгорались не на шутку. В вечерних новостях демоническая телеведущая надсадно перечисляла населенные пункты, охваченные огнем. Вонь уже согнала с насиженных мест жителей нескольких деревень, окутала Реутов. Жители города зажимали носы и со слезящимися глазами давали интервью слезливому репортеру, прямо на микрофон капали слезы и забрызгивали объектив телекамеры. Потом показали усатого пожарного, который разводил руками и путано объяснял, почему техника не может проехать к источнику возгорания. Над дымными полями и лесами кружились вертолеты, льющие воду. Пока шли новости, появилось сообщение, что один вертолет упал.

Эта ночь была еще жарче и душнее предыдущей. Паша открыл окно. Прогорклый воздух ворвался в дом. Он положил на нос мокрую тряпку. Но не спалось, хоть убей. Готовя ужин, он пересолил картошку и теперь хотел пить, пить, пить. А попив, вскоре подымался в туалет. А в туалете плохо уходила вода. Дом старый, трубы засоренные, поэтому то от него шло к соседям, то от них к нему. Противно. Приходилось постоянно пользоваться квачом, но и он не спасал. Иногда от соседей приносило такой смрад, что хоть святых выноси…

В районе 4-х ночи, шатаясь, прижимая к носу провонявшую тряпку, он дошел до кухни. Налил воды из кувшина. Хлебнул.

Вдруг за стенкой что-то ответно хлюпнуло. Тьфу ты. Он прислушался. Что-то снова хлюпнуло, отчетливей. Что за черт. Он уловил звуки странной возни, неопределенные шорохи. Потом что-то скрипнуло, и шаги. Кто-то засопел, зашморгал.

У соседей явно не спали. Он прислушался, определил эпицентр звуков. Кажется, в квартире тети Гали. Он выпил еще воды. Звуков больше не было слышно. Он пошел в туалет, встал перед унитазом. Застыл, посмотрел вниз, на ударившую струю, легким движением выровнял ее, словно машину рулем. Закончил. Потянулся рукой к рычагу слива – и обомлел.

Вода в унитазе начала окрашиваться ярко-алым цветом. Словно кровь хлынула откуда-то из трубных недр. Он отшатнулся, замер в оцепенении.

Не успел опомниться, как в унитаз хлынуло черное. Взмыло вверх, вспенилось и осело. Потом снова закружилось кроваво-красное.

Пашу пробил озноб. «Что происходит?!» Он выскочил из туалета. И на этот раз уже явственно уловил в соседской квартире звуки. Всхлипы, стоны. Что-то там упало, зазвенело и покатилось по полу. Паша вскочил в спортивные штаны, вылетел из квартиры и позвонил, забарабанил в соседнюю дверь, не стесняясь соседей. К черту соседей!

Он прислушался. Было тихо. Напрягся, настроил ухо на частоту абсолютной, звенящей тишины. Что-то где-то там внутри капало. Кажется, кран. Кап-кап. Пауза. Кап-кап.

Постоял перед дверью, мучительно раздумывая: ломать или нет? Было предчувствие, что все уже произошло. Самое непоправимое случилось. Так чего уж теперь. Он был уверен, что там труп. Что она с собой сделала? Перерезала вены? Или, может, горло?

Представив себе такую картину, он попятился от двери. Ломать ее расхотелось. Может, вызвать скорую? Милицию? Он медленно двинулся к своей двери. По подъезду пахнул сквозняк и принес с собой запашок удушающей гари. Паша поморщился. И тут соседская дверь скрипнула, растворилась.

На пороге, в ночной рубашке, дрожащая, перепачканная краской, стояла она.

Он шагнул к ней, забормотал что-то успокоительное. У нее было странное лицо. Как будто припухшее, вытянутое. Не такое, как вчера. Наверное, всю ночь не спала, маялась. Паша ее пожалел.

У них в роте был парень, который плохо спал. Полночи ворочался, под утро засыпал. А в 6 утра – «рота подъем!» Он вставал как лунатик, ходил с кругами под глазами. У него было явное нервное расстройство. Как его призвали в армию – черт знает. Он страшно служил. Однажды заснул прямо на стрельбище, с автоматом в руках. Сладко припал к теплой траве и задремал. Не слышал ни воплей «Огонь!», ни матерни командира роты. Кто-то из ребят его резко растормошил. Он очнулся, хлопнул глазами – и нажал на спусковой крючок. Пуля прошла в двух сантиметрах от уха командира роты…

- Извини, я просто испугался, - сказал он, входя и закрывая дверь. – Услышал, что кто-то стонет. Это ты?

Она слабо кивнула.

- Я подумал, может, нужна помощь?

– Нет. Я просто вылила в туалет краску.

Вот так. Оказалось, что никакой кровью и ужасами тут и не пахло. Это просто краска.

- Зачем вылила? – тупо спросил он.

- Не могу больше рисовать.

Она стала рассказывать историю, которая казалась неправдоподобной в своей абсурдности.

У нее болезнь. Когда она рисует, у нее что-то происходит с организмом. Неизвестно что. Страшный душевный подъем - и одновременно страшная аллергия на лице. Вот и сейчас, то же самое. Она стала рисовать…

- Давно это у тебя? – спросил он, не особенно веря.

- Не знаю. Наверное, с рождения. Но заметила я только в 11 лет, когда серьезно увлеклась рисованием. Поэтому, когда рисую, прикрываю лицо.

- Может, дело в красках? – предположил он.

- Родители тоже так думали. Но оказалось, нет.

- А где твои родители?

- Умерли. Разбились на самолете.

- Черт. Извини. А где же ты жила? В интернате?

- Зачем? У бабушки под Смоленском. У нее такие красивые иконы остались от прабабушки! Ты себе не представляешь!

- А в Москве ты как? – продолжал допрашивать Паша.

- Приехала поступать в художественный институт.

- А тетя Галя тебе кто?

- Дальняя родственница.

- А где она сейчас?

- На работе. Она работает сутки через трое вахтершей в общежитии. Сегодня ночью у нее как раз дежурство.

- Она знает про твою болезнь?

- Нет. Зачем?

- А вдруг увидит?

- Я при ней не рисую.

Они немного поговорили еще об иконах, о торфяниках и пожарах, о погоде. Увидев, что ничего страшного не происходит, Паша ушел к себе. Спать уже не хотелось. Он просто лежал с мокрым платком на носу. Рассеянно думал. И вдруг сообразил, что так и не спросил, как ее зовут.

- Болван! – сказал он вслух.

 

Утром проснулся поздно. В комнате было душно от жары и горького дыма. Он проглотил яичницу, выпил кефира и отправился бродить по улицам. Он все еще не мог привыкнуть, что на нем нет солдатской формы и он может просто гулять. Просто ходить по тротуарам, сворачивать куда заблагорассудится и заходить куда угодно. Это было наслаждение.

Но сегодня ходить было тяжело. Жар и мутная гарь, ползущие из Подмосковья, давили на голову. Люди задыхались и еле таскали ноги. У некоторых на лицах были белые повязки, которые на глазах превращались в серые. Дети липли к фонтанам, а молодежь прыгала в фонтаны. В их мутной зеленой воде плавали пустые пивные банки.

Бродячих собак и кошек не было видно. То ли попрятались, то ли вообще ушли.

Обливаясь потом, Паша притащился домой, когда началось самое пекло. Вставил ключ в замок и услышал писк.

Он отдернул ногу и увидел рыжего котенка. Он отчего-то тыкался в его дверь. «Неужели учуял запах кефира?» Паша с любопытством сел и погладил его по гладкой шерсти. Котенок спокойно смотрел на него. Паша заметил, что у него обломаны усы. Или обрезаны? Небось, пацанва какая-нибудь покуражилась.

Паша взял его на руки и внес в квартиру. Налил ему в блюдце кефира. Но кот двинулся в сторону дивана, засунул под него голову и стал что-то вынюхивать. Паша вспомнил, что накануне вечером там что-то скреблось – похоже на мышей.

Минут десять Паша наблюдал за котенком. Тот начал изучать квартиру, обстоятельно и неторопливо, как взрослый. Исследовал ножки стола и стульев, зашел в кухню и со знанием дела обнюхал холодильник. Заглянул в ванную, вернулся в коридор и задержался взглядом на зеркале. Только после полного и серьезного обхода квартиры он вернулся в комнату и припал к блюдцу с кефиром. Паша подумал, как его назвать. Ничего не придумал.

А жара давила и давила. Еда тухла даже в холодильнике. Все тело было липким от пота, холодный душ не спасал.

После очередного такого душа бывший солдат надел шорты и майку, сунул ноги в сандалии, надел темные очки и поплелся на улицу.

Думал отправиться в парк, но ноги сами понесли к метро. Он долго ехал в дремотном и потном вагоне. Выйдя из подземки, сморкнулся – на платке осталась серая клякса. Торфяная гарь оседала в ноздрях и внедрялась в гайморовые пазухи, саднила носоглотку. Он с омерзением затолкал платок поглубже в шорты.

На источнике было совсем не протолкнуться. Люди стояли в очереди к воде, кашляя и сморкаясь. В воздухе стоял гул и ропот. Женщины на все лады описывали друг другу ужасы - как кто-то задохнулся в Филях, как кого-то увезли с сердечным приступом с Преображенки. «Кошмар», - раз десять повторяла пожилая дама в соломенной шляпе, обмахиваясь огромным веером.

Мужики сидели на лавочках под липами и глушили портвейн. У одного пожилого дядьки в нос были вставлены две огромные турунды, и он громко и подслеповато гоготал. Еще один сидел в маске подводника, сгорбившись, судорожно глотая воздух ртом. А совсем поодаль Паша заметил двоих в противогазах. Чтобы выпить, им приходилось на мгновение задирать маски, глотать вино и тут же снова опускать «забрала». Из недр противогазов доносилось утробное кряканье.

Растянувшись на траве по возможности ближе к источнику, Паша старался ловить брызги. Прохладные воздушные волны докатывались до его тела. Какой-то ребенок промчался мимо него, задев мокрой холодной пяткой. Паша перевернулся на живот и посмотрел вокруг.

И буквально в двадцати шагах от себя увидел свою соседку с мольбертом. Сомнений не было никаких - желтая блузка и длинная красная юбка, прямоугольная сумка из-под мольберта.

Она стояла вполоборота к нему и была полностью погружена в работу. Ее лицо было замотано, как давеча. Она не замечала ничего и никого. Скопище тел совершенно не интересовало ее. Она, похоже, рисовала сухую корягу.

Как и накануне, Паша подошел сзади и взглянул из-за ее плеча. Удивленно замер. На картине был совсем другой сюжет. Море, утес с чайками. По морю, судя по задумке, шелестел легкий бриз.

- Интересно, - сказал он. – Я думал, ты рисуешь с натуры.

Она обернулась.

- Я и рисую с натуры.

- Не понял.

- Если ты присмотришься к этой ветке, ты увидишь, что в ней есть движение. Волна.

Паша присмотрелся, но, к стыду своему, ничего не заметил.

- Я так и не узнал, как тебя зовут, - сказал он.

- Ну и что? Я тоже не знаю, как тебя зовут.

- Я Паша. А ты?

- Какая разница? – Она слегка дернула плечом, не прекращая рисовать.

Его это стало раздражать. Шизанутая девица, подумал он. Ночью всхлипы, днем заматывается, как мумия, ездит через весь город черт знает зачем.

- Тебе не жарко? – поинтересовался он.

- Жарко. Но если я открою лицо, все попадают в обморок. Я ж тебе говорила – аллергия.

- Да брось.

- Слушай, ты мне мешаешь. Сядь вон на пенек и посиди.

- Брось мне лапшу на уши вешать. Это бред какой-то. Аллергия от рисования. Ха-ха-ха! Чушь собачья. Скажи честно – в носу свербит от гари.

Она продолжала рисовать. Что-то подправила в абрисе утеса, подрисовала. Огляделась по сторонам. Кроме Паши, поблизости никого не было. Она быстро сняла очки и сдернула повязку вниз.

Такого Паша в своей жизни еще не видел. Даже лицо Сашки Парфенова, на котором «деды» живого места не оставили, избив за утайку пачки печенья, выглядело лучше.

То, что сейчас увидел Паша, было страшнее. Все черты лица девушки удлинились, сузились, и одновременно опухли, покрылись красными прожилками и рыхлостями. Такие ноздреватые лица делаются у хронических бродяг-алкоголиков. Нос спускался почти до нижней губы, как у Карлика Носа. Подбородок искривился вбок.

Это было лицо жуткого существа.

Но ужаснее всего было то, что лицо менялось буквально на глазах. Нос удлинялся и наливался розовым, на дрожащих щеках вспухала сыпь.

- Меня зовут Таня, - представилась она.

Слава богу, хоть голос у нее остался прежний. Это практически спасло Пашу от падения в обморок. Он отвел глаза в сторону, тупо вперился в пейзаж на картине, словно ожидал, что он тоже вот-вот начнет меняться.

- Ребят, закурить будет? – вдруг услышал он за спиной. Обернулся.

Какой-то мужичок-бодрячок сунулся к ним. Но тут же отшатнулся, увидев страшное лицо с длинным носом.

– Е-мое, – крестясь и одновременно чертыхаясь, мужик резво рванул прочь по каменистой дорожке.

 

Когда они вышли из троллейбуса, она спокойно сняла повязку. Паша не мог поверить своим глазам. Только красноватое пятно у виска и припухлости под ее глазами напоминали о жутком превращении. Он шел, совершенно сбитый столку, больно наткнулся на столб посреди тротуара. Глянув вверх, зло выругался:

- На нем же нет проводов! Какого черта он тут стоит?

- Может, это памятник архитектуры, - рассеянно предположила она.

По улицам беспрерывно ездили поливалки. Они обливали водой друг друга и все подряд.

- Как хорошо-то, - выдохнул Паша, когда их щедро окатило водой. Он купил ей и себе мороженого и тут же вгрызся в ванильно-вафельный бок. Она ждала, пока подтает.

Они сели во дворе на лавочке. Рядом никого не было, только долговязый собачник выгуливал боксера – у собаки под намордник была вставлена тряпка, а хозяин мужественно терпел.

Паша доел свое мороженое, а она, видимо, собиралась свое еще долго мучить. Он покосился на нее. На лице не осталось ни следа от того ужаса. Паша предложил ей куда-нибудь пойти – в кино или в парк культуры. Она наотрез отказалась: надо учить историю искусств, а то экзамен завалю. Вечером и особенно ночью учить лучше, ничто не отвлекает.

- Я вижу, как по ночам ты учишь, - хмыкнул он.

- В прошлую ночь я не собиралась рисовать, – с досадой бросила она. - Просто увлеклась неожиданно. Мне захотелось понять, как Энгр рисовал ткань. Это на самом деле мало кому дается – так живо изобразить одежду, скатерти, шторы. Это же не просто предметы. Ткань – подвижная материя. Ну, я увлеклась и начала сама собой рисовать. А когда спохватилась, было уже поздно – лицо начало пухнуть. Вот я от злости краску в унитаз и вылила. Дура.

- Отчего это с тобой происходит?

- Если б я знала! Наверное, когда я рисую, что-то в организме меняется.

- Это больно?

- Не очень. Иногда совсем не больно. Просто лицо как будто саднит. И становится жарко. Но это я уже потом понимаю. Не в тот момент, когда рисую, а позже. А когда рисую, я словно куда-то падаю, ничего вокруг не вижу и не слышу. Я вся там, в рисунке… Но вдруг себя в зеркале увижу, и такое отчаяние накатывает. Хочется бросить все – краски, карандаши, бумагу порвать. Хочется стать как все, без этого… раздвоения. Есть же люди, которые просто живут, без всякого творчества. И ничего.

- А врачи что?

- Никто не понимает, что это.

- Понятно.

Он вспомнил историю своего школьного приятеля Лешки. У него до самого конца школы не росли волосы на лице. В 16 лет вид пупсика – круглые розовые щеки, наивные глаза. Что-то у него там было с гормонами, врачи терялись. Кололи его беспрерывно какой-то гадостью, из-за которой он просто рос, но созревание никак не наступало. Лешка из-за этого жутко комплексовал. Где-то он сейчас? Паша слышал краем уха, что завербовался куда-то на север в геологическую партию. Паша посмотрел на Таню. У нее красивое лицо, подумал он. Особенно в профиль. Линия носа и губ страшно симпатичная. А вот анфас Таня выглядела совсем по-другому – слишком широкий лоб, и из-за этого чересчур раздвинутые глаза.

Дома Паше захотелось выпить. Но, кроме недопитой бутылки выдохшегося пива, ничего не было. Он брезгливо выпил пиво и стал бродить по квартире. Выходить на дымную улицу за выпивкой не хотелось. Он послонялся без цели, немного погонял плеер, послушал музыку. Порылся в шкафу, отыскал медицинскую энциклопедию. Стал читать про аллергию. Незаметно заснул с энциклопедией.

Проснулся оттого, что кто-то его душил, давил ему грудь. Он вздрогнул и облегченно выдохнул - сон! Но, черт возьми, в ночном мраке кто-то продолжал наваливаться. Не смертельно, но ощутимо. Паша схватил руками неведомого врага, но тот неожиданно сам легко вскочил.

Паша зажег торшер. В глубине комнаты замер кот.

Тьфу ты, подумал Паша. Провел рукой по лицу, отгоняя бредовые видения.

- Ну, иди, иди сюда, - позвал он рыжего и подумал, что у него нет имени.

Он спустил ноги и сел. Как же тебя назвать? Рыжиком? Гариком?

Кот подошел и посмотрел на него снизу внимательными глазами. В этом взгляде не было ничего просительного. Но Паша почему-то сразу понял, что он хочет есть. Он отрезал ему колбасы, покромсал и кинул в блюдце. Кот поел и влез в нему на диван. Паша стал его гладить. Кот перелез к нему на грудь и свернулся клубком. Они оба незаметно провалились в сон.

Ему снилось что-то смутное, неопределенное. Временами ему казалось, что он вообще не спит. Во сне он слышал тиканье часов на стене и дыхание кота на груди. Кот время от времени фыркал и тер лапой нос, борясь с гарью, которой тянуло с улицы. Паша то проваливался на дно забытья, то почти просыпался от тошнотворного запаха и щекотки в ноздрях. И снова летел вниз, в провал.

Как раз в провале что-то случилось. Что-то булькнуло над головой, потянуло наверх. «Дай поспать», - пробормотал он, думая, что это кот. Но бульканье повторилось, резче и жестче, до судорог вспарывая тишину.

Паша в страхе раскрыл глаза и вскочил. Ему почудился голос сержанта, и вопль «Рота, подъем!». Он инстинктивно дернулся искать сапоги, но замер.

Он был дома. И звериный крик несся извне. За стеной что-то клокотало, визжало и рушилось.

Он секунду сидел в оцепенении. На ходу одеваясь, бросился из квартиры. Дверь в соседнюю квартиру была раскрыта. На пороге стояла тетя Галя, соседка. Она была в одной ночной рубашке с выпирающим пузом. Она орала, ерошила растрепанные волосы и была похожа на привидение. Смотрела вокруг себя невидящим, опухшим взглядом - и только «А-а-а!» да «О-о-о!» Она была похожа на помешанную.

Два соседа сверху в халатах и тапках застыли на лестнице. Паша остолбенел. Увидев его, Галя перестала комкать волосы и заскулила по-собачьи, протяжно и потерянно. Отстранив ее, Паша нырнул вглубь квартиры.

Темень была гробовая, только где-то впереди тускло светил ночник. Он пошел на свет, отстранил скрипнувшую дверь. Вошел в комнату.

В мутном свете ночника на кровати в ночной рубашке сидела она. Поджав ноги, обхватив себя руками. Красивые волосы обрамляли ужасное лицо монстра. Она смотрела прямо на него, вперившись, блестя глазами. И улыбнулась жуткой кривой улыбкой. Словно ждала его. Паша захотел включить свет, зашарил по стене. Но выключателя не нащупал, и так и замер в напряжении с ладонью на обоях.

- Значит, так? – выдавил он, пытаясь понять, что произошло.

Она пожала плечами, шморгнула длиннючим носом. И вдруг захохотала. Поперхнулась, но продолжала хохотать, упала на кровать, подбросив вверх голые ноги, и ржала, как сумасшедшая истеричка.

Бочком, бочком прокралась в комнату тетя Галя. Крестясь, бормоча и одновременно почесываясь (Паша поморщился от запашка ее слежавшегося пота вперемешку с перегаром), она вопросительно стала глядеть на Пашу. Потом на Таню, с испугом. И вдруг ударилась в рев, в слезы. И сквозь слезы захлюпали, забулькали слова:

- Паша, что ж это, а? «Белочка» у меня, а? Та я ж почти не пила вчера, та только грамм 200…

Пришлось ее успокаивать, пришептывать, чтоб еще и соседей не разбудить, а то сбегутся сейчас всякие твари досужие. Он отвел Галю в кухню и налил ей воды с валерьянкой.

Попив, Галя рассказала. Ночью встала в туалет, зажгла ночник. Ну, и глянула на Танькину кровать…

- А там вместо Таньки – эта страхолюдина спит… Я ее: ты кто такая? А она: «Таня»…

И Галя завыла. Ее лицо перекосилось.

Паша отвел Галю к себе и уложил на своем кухонном диване, предварительно выпив с ней по 100 граммов. Вскоре соседка захрапела. Прерывисто, беспокойно, но главное, что вырубилась.

Вернувшись к Галиной квартире, он увидел на ее пороге долговязого старика. Этот дед вечно сновал по дому, изображая из себя управдома. Сейчас этот старик с большими вареничными ушами толокся на пороге Галиной квартиры и явно норовил туда просочиться.

- А вам чего? – спросил Паша.

Любопытный старикан что-то заблеял насчет порядка, насчет правил общежития. Паша пропустил его блеяние мимо ушей, вошел в квартиру и захлопнул дверь перед самым его носом. Прислушался. Ветеран стоял за дверью. Так они простояли пару минут, прислушиваясь друг к другу. Пошаркивая тапками, дед бодро переминался с ноги на ногу. А когда просто стоять ему надоело, он тихо запел какую-то древнюю песнюшку – не то из Вертинского, не то из старенькой оперетты. Дедок явно собрался тут куковать. Старый черт, похоже, страдал стойкой бессонницей.

Паша мысленно плюнул сквозь дверь и пошел в комнату, к Тане.

Ночник горел все так же. Она сидела, обхватив руками колени, в накинутом на плечи пледе.

Он изумленно уставился на нее. Это снова была ОНА.

Аллергия почти спала. Нос уже не торчал. Распухший рот почти вернулся к своей изначальной форме. Только на щеках еще темнели пятна, но они сходили буквально на глазах.

- Что случилось? – спросил Паша, не веря своим глазам.

- Оказывается, это происходит во сне.

- Как это?

- Мне приснилось, что я рисую. Свою маму. Она жива, она приходит ко мне и просит меня нарисовать. Я начинаю искать краски и вдруг выясняется, что все краски я вылила в унитаз. Тогда я взяла карандаш и стала рисовать ее карандашом. Я почти нарисовала, остались только глаза. И вдруг шум, крик… Просыпаюсь и вижу тетю Галю в истерике. И чувствую – вся горю. Щупаю свою лицо. Ну и… Вот так.

- Значит, это действует даже во сне, - пробормотал Паша, растерянно садясь на ее кровать.

Она посмотрела на него и кивнула. Виновато и беспомощно.

- Мне остаться? – спросил он.

- Останься. Пожалуйста. – Она перевела взгляд на зеркало на стене и вгляделась в собственное смутное отражение. – Мне страшно.

Он притащил из своей квартиры раскладушку. Но долго не мог заснуть. И она тоже. Она долго рассказывала ему про свое детство, про родителей. Они погибли, когда ей было 14 лет, она их хорошо помнила. Но со временем почему-то их лица стирались в памяти, оставались только детали, в основном голоса. Громкий голос мамы и хрипловатый голос отца. Она много раз пыталась написать их портреты по памяти, но не получалось, чего-то не хватало.

- Может, лучше перерисовать с фотографии? – спросил Паша, ворочаясь на неудобной раскладушке.

- Пробовала. Получаются как неживые. Вроде все правильно рисую, а портрет не дышит… Да и снимков мало осталось. Папа не любил сниматься, а почти все мамины снимки забрала ее старшая сестра.

- А тетя Галя тебе кто?

- Двоюродная сестра папы. Она хорошая. Только пьет. Жалко. У нее просто жизнь так сложилась…

Она еще говорила. А он закрыл глаза, и все поплыло.

 

Прошло всего мгновение, как он открыл глаза от бьющего в глаза солнца. Было позднее утро. Душно. Голова была тяжелой.

Он встал и открыл окно. Пахнуло свежестью и горелым торфом. Паша поморщился и стал быстро одеваться. Бросил взгляд на Таню. Она спала, с лицом было все в порядке.

Он собрал раскладушку, тихо вышел на лестницу и отпер свою дверь. И тут же услыхал противное мяуканье. Тьфу ты! Похоже, что вчера впопыхах он где-то запер кота. Животное обнаружилось в ванной. Паша кинул ему в блюдце творога, и кот начал клевать.

Тетя Галя храпела и посвистывала, выставив из-под одеяла ногу с грязноватыми ногтями, по которому педикюр плакал. Паша вспомнил, как мать рассказывала ему когда-то про Галю и про ее мужей, которые все оказывались алкоголиками. А сама Галя вообще не пила, ни капли. Но выгнав последнего мужа, начала как бы наверстывать упущенное. Редко теперь ее видели трезвой. И якшаться она начала с какими-то сомнительными типами. Ей было лет 45, но выглядела она на все 60, и дети во дворе звали ее «бабушка». Ее это, впрочем, не смущало.

Он сбегал за пивом и копченой скумбрией, и к тому времени, когда Галя проснулась, у него уже было все готово. Она была счастлива и улыбалась беззубым ртом. Выпив пару бутылок пива, она совсем развеселилась и разболталась, стала нести всякую чушь.

- Да ты присмотрись к моей Татьяне! Это ж чудо девка! Рисует. Ты видал ее рисунки? Так посмотри! Она тут мой портрет нарисовала, я тебе покажу. -

Вдруг она осеклась и закатила глаза. – Ой! Паша! Мне такой сон ночью приснился! Будто Танька превратилась в чудище. Фу. Я аж чуть не померла, Паша. И, главное, так натурально. Я думаю – ну все, Галка, допилась до «белочки». Потом проснулась – сон. Бывают же такие сны, черт их знает! Тьфу ты, прости господи.

Паша натянуто ухмыльнулся:

- Это точно.

- Слушай, Паш, а как я у тебя оказалась?

- Ну как… Слышу крик за стеной. Ты орешь. Во сне.

- Ой, не то слово. Наверно, всех соседей побудила.

- Ну вот. Я услышал – и к тебе. А чтоб больше сны дурные не снились, к себе забрал. Ты, кстати, форточку на ночь открывай. А то закупорила все окна, спишь без свежего воздуха.

- Да какой тут свежий воздух. Вонь такая с этим торфом, будь он неладен. Когда его уже потушат, эту заразу.

Паша выбросил в урну бутылки. Хотел туда же швырнуть рыбью шкуру, но вспомнил про кота. Стал звать его – «кс, кс».

- У тебя что, кот живет? – спросила Галя.

- Да. Только не пойму, куда он делся. Ты не видела?

Они немного поискали кота, но нигде не нашли. Решили, что он ушел в окно. Ну и ладно, первый этаж - не страшно.

Когда соседка ушла, Паша позвонил приятелю Славке. Славка работал медбратом во вторую смену, поэтому сейчас был дома.

- Привет.

- Салют, - отозвался Славка. – Чего тебе? Только говори быстрее, мне выбегать скоро.

- У тебя в поликлинике есть кожник? Ну, дерматолог.

- Зачем тебе?

- Короче, есть тут один человек, которому нужна помощь.

- А что с ним?

- Да долго объяснять.

- Ну подъезжай сегодня после трех.

В поликлинике было полно народу, в основном старики. Паша с трудом пролавировал среди растопыренных негнущихся ног и клюк. Сунулся в рентгенкабинет, где Славка был на подхвате у двух насупленных врачих.

- Тут очередь! – услышал он за спиной визгливые рыки.

- Да я к другу.

- Знаем, знаем. А ну становись, как все! – загомонил народ.

Хорошо, в этот момент Славка сам вышел и почти выхватил его из разъяренных лап. Они пошли в курилку. Паша рассказал ему все, как мог. Славка слушал без удивления, с рассеянным интересом.

- Соседка, говоришь? - промурлыкал он с хитрым прищуром.

- Да ладно тебе. Просто девку жалко.

- Мда. Похоже, это тебе не к дерматологу надо. Так-так-так. Сколько тут у нас? – Он посмотрел на часы. – Четыре. Скоро подъедет профессор Лимоненко, он у нас спец по аллергиям. Вообще-то он в Боткинской работает, но сейчас каждый день поликлиники объезжает. Из-за этих сволочных торфяников по всей Москве толпы аллергиков ходят. С такими случаями к нам приходят – ты не представляешь. Один пришел с соплями до пола, у другого глаза на лоб вылезли – ну прямо как в этом фильме про этих, пришельцев… Может, и эта твоя подруга - тоже нанюхалась?

- Да не подруга она мне! И ничего она не нанюхалась. Это у нее давно, Слав…

Профессор Лимоненко оказался похож на вышибалу. Тяжелый взгляд исподлобья и выдвинутая челюсть, широкие крутые плечи, массивные кулаки и мосластые запястья, поросшие шерстью. Если бы не элегантный костюм, его можно было принять за боксера в отставке. И у этого «быка» неожиданно оказался тоненький тенорок. А когда он улыбнулся и вежливо пропел: «Здравствуйте, я весь внимание», Паша тупо осел на стул и захлопал глазами. Ему показалось, что этот тип издевается. Но нет. В голубых глазах Лимоненко лучились искренняя доброта и любовь к ближнему.

Сбиваясь, спотыкаясь, перескакивая с пятого на десятое, Паша выложил все, что видел и знал. Профессор понимающе кивал. Паша договорил. Лимоненко одновременно почесал волосатые запястья и пропищал:

- Странный случай. Я должен ее увидеть.

- А какие-то предположения у вас есть?

- Может, дело в краске, которой она рисует. Кстати, захватите эту краску с собой. Может, какой-то токсин выделяет вещество, которое провоцирует необычную реакцию.

 

Всю дорогу домой Паша мучился, как сказать Тане про свой поход к врачу. Как-то он не подумал о последствиях. А теперь как сказать? Вдруг обидится!

Была не была, сказал он сам себе. И нажал на синий звонок.

- Открыто! – услышал он Танин голос и вошел. - Тетя Галя, ты?

- Это я, - отозвался Паша.

- А, привет. Заходи.

Она стояла у окна за мольбертом и рисовала цветок на окне. Это была обычная календула, но на ее рисунке это было что-то еще более сочное и мощное, еще более живое, чем то, что кустилось в горшке.

Но самое поразительное было не это, а ее лицо. Оно было удивительно чистое, ничем не тронутое. Ни намека на безобразие. Только волосы всклокочены да глаза горят.

- Что с тобой? – удивленно спросил он, выразительно глядя ей прямо в глаза.

- Сама не пойму. Я рисую, а ничего не происходит. Никакого жара и прочей гадости. Как здорово! Так хочется этот цветок дорисовать нормально.

- Лицо не чешется?

- Нет!

Он потрясенно опустился в кресло, но что-то живое под ним дернулось, пискнуло, и он испуганно вскочил.

Рыжий кот отбежал от кресла и прилип к Таниным ногам.

- Это же мой кот. Как он сюда попал?

- Не знаю. Может, через форточку?

- Ты его кормила?

- Дала ему немного творога. Ты знаешь, он удивительный. Я только стала замешивать краски, а он тут как тут. Начал ходить, краски нюхать. Прямо токсикоман! А потом улегся передо мной и как бы говорит: «Рисуй меня!» Представляешь? Я взяла краски и начала рисовать. Ты бы видел, как он позировал. Свернулся клубком и совсем не двигался. И лежал так до тех пор, пока я не закончила. Да вот его рисунок. Нравится?

Паша что-то пробормотал, а сам не сводил глаз с кота. А кот смотрел на него.

- Ксс, - позвал его Паша.

Кот равнодушно зевнул и запрыгнул на стул. И оттуда начал долго и с интересом разглядывать цветок, который топорщился на Таниной картине. Было видно, что рисунок доставляет ему удовольствие. Кот жмурился и перебирал лапами от удовольствия. Шевелились его усы, он подмурлыкивал и урчал. Урчание становилось все сильнее. Его морда расплывалась от неги и удовольствия. Паша готов был поклясться, что кот улыбается.