Наверное, раньше у этого Дома Культуры было хорошо назначать свидания. Теперь по нему было удобно пристреливаться из сорокадюймовой гаубицы.

Перепуганные каменные дома и глиняные мазанки разбегались от клуба в разные стороны четырьмя корявыми улочками, спускающимися по именинному пирогу холма и пропадающими где-то в густой шевелюре буйных поселковских садов.

Я заметила все это сразу. А поняла через месяц. В геометрии поселка было что-то от тяги к прекрасному, венцом мысли о которой стал Дом Культуры, приютивший в своей корявой тени конечную остановку междугороднего автобуса и мою бабушку. Бабушка ждала меня в гости.

 

1. Самогон

В искусстве получения высококачественных домашних водок (опошленном сухим законом и духовно кастрированным вынужденной массовостью явления) бабушка знала толк - сказывалось классическое образование, полученное в Киевском Девичьем монастыре.

Брага жила в огромном бидоне, перепутанном верблюжьими одеялами. От посторонних глаз брагу заслоняла жирная туша плюшевого медведя - не то знак огромной любви и уважения его превосходительства губернатора Ростова к дочери легендарного врача N-ского казацкого полка, не то памятный подарок жене участника четырнадцатого съезда начальников шахтоуправлений-рекордсменов Луганской области. Иногда брага издавала печальные звуки, на которые бабушка крестилась, а соседская собака выла и кусала свой хвост.

Бабушка разбудила меня в четыре часа утра.

- Ну что, внучка, - сказала она, поблескивая глазами и единственным стальным зубом. - Сейчас мы с тобой сделаем водки, и бутыль с нею в огороде закопаем. Я тебе место покажу - ты его хорошенько запомни.

Производители самогона ходили в поселке в большом почете. Газу в поселке не было. Про электрические печки отродясь никто ничего хорошего не слышал. И варить самогон на угле не всякий решался - чуть температуру не выдержал, и хана. Бабушка орудовала кочергой и лопатой одновременно, ловко перекатывая угли в воспаленной гортани печи.

Как использующую свой талант винодела лишь по исключительным случаям, бабушку уважали вдвойне.

 

2. Сад

Первый раз сад рубили на мамину свадьбу - ни гости, ни столы не вмещались. Позже сад рубили только на похороны. Дедушка. Дядя Миша. Тетя Шура. Места по-прежнему не хватало. Пней не оставляли, вынимали дерево из земли и уносили на задний двор, расчленяя там на пахучие культи.

Все время, пока опять прореживали сад, бабушка бегала между нанятых рабочих - указывала деревья, разыскивала пилу и топор, выделяла место под вишневые обрубки, кормила и поила работяг.

Сад не сдавался. Цеплялся за стены дома, забор, за сарай и крольчатник. Плодоносил на макушки работяг, на грядки и бетонные дорожки.

- Ну-ну... Балуй... - отмахивались работяги, вытаскивая из-за воротников размазню абрикосов, отряхиваясь от вишневых хвостиков и волосатых гусениц.

- Уж потерпи. Недолго осталось, - уговаривала сад бабушка. Тот путался усами клубники у нее в ногах, знал, что его все равно продадут.

Я выбирала гвозди под будущие столы и лавки в куче многолетнего ржавья хозяйственного деда. Попадались гвозди квадратные, с принципиально негнущимися гранями, в угрюмых шляпках. Дед называл их сталинскими. Людей бы делать из таких гвоздей.

 

3. Карты

У бабушки было трое карт - игральные, гадальные и СССР. Последняя карта была клеенчатой и лежала на кухонном столе вместо скатерти, так что гадая, бабушка выкладывала судьбу где-то между Москвой, Ростовом и Гомелем.

- Садись, внучка, - сказала мне бабушка, вдевая ухо в резинку очков. - Погадать тебе хочу.

Чапаевка, Мелиоративное, Варваровка, Валентиновка. Карты ложились плечом к плечу. Король воротил нос от дамы, валет заглядывался на туза, шестерки толкались с десятками. Пестро и непонятно. Как в пуговичной лавке.

- Н-да. Я старею, но мир стареет еще быстрее, - подытожила бабушка, последний раз оглядела карточное поле брани и одним движением помирила разношерстную толпу в ящик стола.

- Ну? - я нетерпеливо ерзала на стуле. - Ну же!... Что там?

- А хорошо все...

- Как? Совсем?

- Ага.

- А поконкретнее?

- И поконкретнее хорошо.

- Но должно ж что-то быть плохо?

- А вот нету...

- Как? Совсем?

- Ага.

- А муж?

- И муж...

- А дети?

- Тоже...

- Что тоже?!

- Да хорошо всё, я ж тебе говорю...

- Ба!... Ну так нечестно... Мы так не договаривались...!

- А мы никак не договаривались...

Бабушка лихо срубила моего короля козырным валетом и обложила шестерками. Проиграв третий раз подряд, я, соответственно ставке, пошла мыть посуду. Ставки бабушка меняла редко.

 

4. Смерть

Бабушка умирать не любила. Как некоторые. Она не находила удовольствия в жалобном ритуале ежедневного, строго регламентированного усталым врачом поедания горьких порошков. Она не любила расписаний и графиков, уважая машиниста скорого поезда Луганск - Киев, потому что он привозил пассажиров в столицу иногда раньше, иногда позже положенного срока, но никогда вовремя. Она не любила горестно описывать свои ночные боли в проканифоленном кругу престарелых подруг, привычно жалуясь только на переборчивый аппетит своей собаки.

Однажды бабушка уже умирала. Как, наверное, считается умирать интеллигентно и, пожалуй даже, на зависть соседкам, одиноким или не обремененным вниманием родственников. Лежа в сугробах подушек, она тяжелым дыханием нагревала свою приземистую комнатушку, смирилась и устало ждала развязки в "Санта Барбаре". Когда невыносимая старость схватила удушливой рукой ее за горло, а врачиха высказала нам соболезнование и заплакала, дедушка подсел к бабушке на кровать.

- До встречи, старик, - прошептала ему бабушка и попыталась улыбнуться.

- Ты уж прости меня, Нюсечка, - дедушка взял ее руку в свою и под влиянием нахлынувших чувств вдруг продолжил. - Свела нас судьба так. Время такое было. Все не по-людски. Ты уж прости меня. Не любил я тебя никогда...

Застоявшийся воздух метнулся от угла к углу. Подушки обрушились на пол. Собака поперхнулась и перестала выть.

- Ах ты ж окурок конотопский!!! - бабушка гневно взмахнула руками и села на кровати. - Вот только тебя забыли спросить! Да ты себя в зеркале когда последний раз видел?! Сапог ты шахтерский! Да может, это я тебя пожалела! Рожа твоя угольная!

Бабушка вскочила с кровати, сделала круг по комнате и, как была в одной рубашке, проследовала мимо оторопевшего деда, обалдевшей врачихи и родственников во двор.

- Нюсенька?!... - до сих пор считающийся в поселке красавцем дед, с идеальным пробором в седой шевелюре, высоким лбом и длинными тонкими пальцами, удивленно смотрел вслед бабушке. - Нюсенька?!...

- Уйди!... Ну тебя!... - бабушка хлопнула входной дверью. В окне мелькнула ее ночная рубашка в крупную розу, напоминающую покрасневшую Австралию, и исчезла в сарае, откуда через пару минут стало слышно, как бабушка жаловалась поросятам на судьбу.