-1-

Я потушил сигарету и щелчком забросил её подальше в тёплое жерло лежанки. Люблю эти редкие моменты тишины, когда истоплены положенные одиннадцать поленьев, и тихо, и тускло светит лампочка на кухне, и темно за окном. Но почему-то именно в эти минуты «не счастья, но покоя» мне становится особенно тревожно. Это неясное и неопределённое чувство охватывает меня вдруг, мучает, крутит полчаса, час, а потом отпускает. Его не прогнать, не снять ничем. Тщетно. Оно уйдёт само, взяв сколько положено, по только ему одному понятным законам.

На этот раз его не было вовсе, и я приятно удивился. На душе потеплело, и в этот самый момент за окном у форточки в прихожей раздался скрежет когтей по раме и громыхание. Я улыбнулся. Это мой друг Васька возвещал, что жаждет попасть домой после вечерней прогулки. Прогулка, скорее всего, оказалась не очень успешной. Было ещё не холодно вечерами и даже ночами. Осень лишь вступала в свои права. С этими привычными мыслями я подошёл к форточке и открыл её. Из темноты в прихожую ввалилось чёрное большое неуклюжее существо. Про саму процедуру вечернего попадания Васьки домой один мой знакомый сказал просто: «С похмелья помереть можно от страха».

Сверзившись с подоконника, мой хвостатый приятель сделал невозмутимый вид, мол, так оно быть и должно. Я невольно залюбовался, глядя на его матовую, набравшую силу шерсть, колдовские глаза изумрудно-зелёного цвета, мощные не кошачьи лапы.

- Привет! – буркнул я.

Васька не ответил. Он был кот и не более того.

Из форточки потянуло сквозняком, и я потянулся к ней, но в этот момент из-под руки моей в суживающийся раствор маленькой рамки впорхнул в дом жёлтый мотылёк и дурашливо закружился вокруг лампочки.

И тогда оно пришло, это чувство щемящей тревоги и непонятной тоски. Я поймал мотылька и осторожно вытолкнул на улицу. Через секунду он уже бился о стекло, разделявшее нас.

Васька смотрел на меня виновато. Если бы он умел говорить, то сказал бы, наверное:

- Извини. Я не хотел становиться причиной твоей грусти.

Я махнул рукой, положил ему еды на блюдце в прихожей и пошёл спать.

Осторожно, чтобы не разбудить жену, я залез под одеяло и с наслаждением вытянулся во весь рост. На «моём» углу дивана в спальне не было спинки, что выгодно отличало это ложе от других коек, на которых мне доводилось проводить долгие ночи.

Я лёг на спину, зная, что в этом положении не засну ни в коем случае. Расслабился и стал думать. Многое пронеслось в голове за несколько минут. Это был тоже своего рода ритуал. Заканчивался он обычно тем, что в голове застревал вопрос, на который я пытался найти ответ. После ответа, даже самого мрачного, я поворачивался на левый бок, потом на правый, потом на живот… В этом-то положении обычно и заставал меня сон.

Жизнь, как сюжет известного кинофильма, уместилась в минуту. В конце была тоже привычная, словно запрограммированная кем-то, гамма чувств. Потом в сознании высветился назойливый вопрос: «А при чём тут мотылёк?» И – уф! – чувство тревоги ушло куда-то; недалеко, но ушло. И я уже думал о том, как хорошо проведу следующие пять часов: в тепле, чистоте, не один, почивая… На этом месте я, помнится, перевернулся на бок. И зря это сделал. Словно жидкость гармонии выплеснулась из чаши сознания. И вместо этого эликсира в сосуде снова образовалась пустота, в которую влетел мотылёк. Тут я перевернулся с одного бока на другой, пытаясь избавиться от наваждения.

Сейчас я думаю: может, это просто тогда у меня закружилась голова? Что ж, может, и закружилась. И я перевернулся на живот.

И тут мотылёк вовсю начал терзать мою пустоту своею рябью и желтизной. «Чудак, сказал я себе, - чёрный кот для тебя друг, а жёлтого мотылька ты, видишь ли, испугался…»

Но в этом месте тот, к которому был обращён мой вопрос, тот, который доселе молчал, ввязался в разговор.

- Конечно! Как будто мы не знаем, почему из легиона котят, жаждущих обрести заботливого хозяина, ты выбрал именно чёрного. Как будто мы не знаем, насколько ты суеверен и самолжив и как, столкнувшись с тем, что называется «приметой», ты малодушно пытаешься найти от неё, этой приметы, отговорки. Ты просто перестраховщик и пытаешься приручить вестника зла, чтобы избавиться от ощущения его, зла, постепенного к тебе приближения…

Я в сердцах послал собеседника подальше и перестал его слушать. Да он особенно и не упорствовал, выполнив свою пакостную миссию. Теперь я знал, что мотылёк – вестник. И он предупредил меня, что…

- Кто-то умрёт!

Я попытался вскочить, но не успел. Сон сморил меня.

 

-2-

В поту, с мокрыми волосами, я рывком сел в постели и долго не мог отдышаться.

Была непроглядная ночь, и прошло несколько минут, прежде чем я стал различать контуры предметов в темноте. Голова раскалывалась, ломило виски.

На ощупь я пробрался в кухню, бухнулся у лежанки, нащупал пачку с сигаретами. Когда избавлюсь от этой пагубной страсти? Наверное, никогда.

Я не спешил закуривать. Лежал, думал. Может, так и умирает человек? Лежит-лежит с закрытыми глазами, а потом вскочит в темноте: голова болит, ничего не видно… Гравитацию иного мира преодолевает. Прислушался к себе. Живой. Точно живой. И только после этого подкурился, долго рассматривал в свете спички знакомый интерьер.

Огонёк сигареты, раздуваясь, высвечивал вглубь темноты устье лежанки. Это было до жути интересно и похоже на тоннель. ..

И в тот момент, когда ощущение испуга и тревоги стало отступать, в самой глубине тоннеля зажглись два злых синих глаза. «Угар!» - и дрожь охватила меня. Вот как оно было бы. Анна, бабка Анна, не увидев меня с женой на картофельном поле, которое мы только ещё начали одолевать, в десять утра, пошла бы нас будить, она часто приходила и будила нас, молодых, зная нашу привычку просыпать всё на свете, и…

Я включил свет, разом сломав ночную иллюзию-декорацию, схватил крюк и вытащил из самой глубины лежанки две хитро спрятавшиеся в золе головни. Взяв совок, я вытащил их из печки, открыл дверь, выскочил на крыльцо, бросил на клочок чёрной земли, вытащил ведро воды из колодца и с каким-то непонятным мстительным удовольствием залил. Они противно зашипели, задымились и погасли.

 

-3-

Я долго сидел на пороге, проветривая дом. Вроде всё. Дома стало зябко, но мысль об этом не расстроила меня. Я снова выключил свет, прокрался в спальню…

Жена встретила меня непонятной фразой. Я расстроился. Ну вот, разбудил.

- Что? – не таясь, переспросил я.

Она опять что-то сказала, уже громко, и я с ужасом понял, что не понимаю её речи: она говорила на каком-то незнакомом мне языке.

Жена снова выпалила что-то и говорила уже не останавливаясь: то быстро, то медленно, то гневно, то жалобно…

Я снова вздохнул с облегчением, вспомнив, что эту маленькую странность уже подмечал за ней раньше. Просто смазанная речь спящего человека…

Засыпая, я улыбнулся и мысленно поблагодарил кота и мотылька за такое своевременное предупреждение.

 

-4-

Под утро я снова проснулся, охваченный всё тем же непонятным волнением. Что бы это могло значить? Только одно. Загадка сфинкса, в которого превратился мой мотылёк, осталась неразрешённой. Я пошёл по ложному пути. Значит, не меня, не жену… Но кого? Кого он хотел позвать в своё жёлтое царство сладостной пыльцы и забвения?

Мама! Это слово резануло по моему сердцу. Разом пришло детство, детский сад… «Поспи, дружок!» - «Я не могу уснуть» - «А ты подумай о чём-нибудь хорошем» - «Тогда я буду думать о маме…»

Но в этот момент я подумал о маме с ужасом. Я, взрослый по годам человек, был не готов её потерять. Да и бывает ли кто-то когда-то готов к этому?

Нас разделял один телефонный звонок. Всего лишь несколько длинных гудков в телефонной трубке… А я лежал и представлял себе то одно, то другое. То как я, напряжённый, нервный, сижу на табурете и набираю номер из пяти цифр, а по ту сторону провода раз за разом никто не берёт трубку. То как мне сразу отвечает тревожный испуганный голос, а я не знаю, что и сказать. Было ещё и третье: я бегу сквозь ночь в соседний посёлок, залетаю в подъезд трёхэтажки и звоню в дверь, звоню, звоню… И нет мне ответа. А потом снизу поднимается заспанный сосед, спрашивает, есть ли ключ, и, получив отрицательный ответ, говорит со знанием дела: «Надо ломать дверь».

И я готов был бежать сквозь ночь – это меня не пугало – два или сколько там километра, да я и десять пробежал бы в таком разе, и сто. Но услышать фразу про дверь я был не готов, и поэтому только ёжился на белой простыне. Уже не жар, а жестокий озноб бил меня.

- Будь ты проклят, мотылёк! Не уноси у меня маму, лучше меня унеси ко всем своим чертям…

 

-5-

Молчание было мне ответом. И я уже начал засыпать, но голос из темноты вдруг назвал меня по имени. Это был не мамин голос, а голос… такой знакомый, я уже слышал его из темноты много раз, но вспомнить никак не мог.

Я лежал и всё думал, думал… Вспомнил, как однажды мы стояли с одним человеком у подъезда его дома и спорили. Спорили о том, кто из нас первым умрёт. Это слово не было произнесено вслух: мы говорили об одном общем деле, которое нужно было закончить поскорее…

- Потому что времени у нас осталось мало.

Это сказал я, а потом мы посмотрели друг другу в глаза. Он подумал и кивнул.

То дело я заканчивал уже без него и зарёкся раз и навсегда обсуждать или предсказывать нечто подобное.

А сейчас я лежал и думал, что просто… нужно всегда быть готовым к смерти, к тому, что она отберёт кого-то у тебя. И знать, как ты будешь после этого жить. Но как раз этого я не знал.

 

-6-

Я проснулся от надсадного звука телефонного звонка. В нашу спальню проник яркий солнечный свет, но он не радовал, а пугал, потому что был неожиданным, потому что на его месте должен был пробиваться свет утренний… А этот был явно полуденным.

Я вскочил и взял трубку. Звонила мама. Она заворчала на меня за то, что надо де уже два часа как быть в поле, что вот чуяла она сердцем – проспали, что в понедельник, судя по прогнозам, хорошей погоде придёт конец…

- И будете сидеть по уши в грязи. И простудитесь.

Страшнее этого в её представлении ничего быть не могло. Я клятвенно произнёс, что через минуту мы выйдем на копку, мама сразу же успокоилась, и я повесил трубку. И уткнулся в тревожные зрачки.

Жена, приподнявшись на локте, смотрела на меня. Я понял её без слов.

Почему Анна не пришла нас будить? Так это её голос возвращал меня из темноты сна, из небытия. Как я мог не узнать память о её голосе в эту ночь?..

 

-7-

Через час я сидел у её кровати. В ней ещё значилась жизнь, но заострившиеся черты лица, враз похудевшие руки с раздутыми от непосильной работы в юности суставами – всё это говорило, что не часы – минуты её сочтены. Ей не хотелось разговаривать со мной, глаза её были устремлены куда-то выше меня. А я сидел и ждал неизвестно чего. Потом ушёл. Работал. Снова вернулся.

Ей сделали укол, и она спала. Я снова ушёл и снова работал… В этих моих хождениях и тягостных раздумьях на поле и у её кровати прошла неделя. Потом Анну увезли. В больницу. Через месяц она стала ходить. И сразу её снова ударила болезнь. Да так, что и оптимисты из наших общих знакомых только покачали головами и отложили в сторону кто какую бумажку.

Около февраля её выписали, и мы втроём: мама, жена и я – помогли старухе заново въехать в дом, с которым она уже попрощалась.

 

-8-

А мой любимец Васька, чёрный хитрец, обжора и баловень, вдруг пропал. Я ждал его несколько месяцев, и только через год мне сказали, что он попал под машину.

Выходит, так он попрощался со мной? Или же в память о наших добрых дружеских отношениях оставил мне какое-то маленькое или вселенское знание, которым он обладал по природе своей?

Что ж, мотылёк этот прочно засел в моей голове, и когда-нибудь его осторожное, нервное и нежное предупреждение станет-таки исполнено нового смысла. Понимая это, я часто сижу осенними ночами за столом в освещённой кухне, слушаю, как воет ветер и идёт время. И всё остальное в такие моменты теряет для меня смысл.