Меня часто упрекают в том, что я увлекаюсь персонажами из простонародья и мои герои пьяницы, инвалиды, полудурки и чистой воды дураки. Ну что ж, поведаю вам историю о Кирилле Платоновиче Погремушкине – коренном москвиче, интеллигенте в седьмом колене, личности творческой и со всех сторон положительной: примерный семьянин, общественник, не был, не состоял, не привлекался, в порочных связях незамечен. Погремушкин не пил, не курил, сочувствовал и власти и народу. Что ещё добавить к портрету Кирилла Платоновича? Аккуратен, опрятен, вежлив, не мздоимец, не подхалим, вверенных ему вопросах компетентен. И что особенно ценно относительно всего Погремушкин имел своё собственное мнение. Своё особое мнение!

Казалось бы, нет в таком человеке недостатков, уж больно он стерилен, чтобы хоть какая-то бацилла на нем прижилась, ан нет, не дремлет лукавый и уж не почем не упустит случая, чтобы не испортить столь замечательный образ.

Зависть. Она родилась вместе с Кириллом Платоновичем. Первый раз он позавидовал врачу, принимавшему его собственные роды: медсестра заботливо вытирала пот с его лба марлевой салфеткой, а он – Кирилл Платонович, ещё даже не надышавшись вдоволь земного воздуха, судорожно сучил ножками весь перепачканный какой-то мерзкой, липкой слизью. Потом он позавидовал своёй матери, которой сделали успокоительный укол и увезли в палату, а его оставили в холодной операционной мыть, перевязывать пуповину. Потом Кирилл Платонович позавидовал старшему брату: брат уже мог ходить, у него были свои игрушки и он мог рисовать на книжках и дергать кошку за хвост. Завидовал отцу: у того был собственный кабинет. Завидовал бабушке: у неё была съёмная челюсть, а у Кирилла Платоновича мучительно резались первые зубы. В школе он завидовал умным: они много знали. Завидовал глупым: незнание не тяготило их. Сильным: их боялись и уважали. Слабым: их освобождали от физкультуры и учителя, принимаю во внимание их здоровье, делали им снисхождения. Он завидовал кучерявым: они нравились девочкам, завидовал коротко стриженным: учитель труда не мог таскать их за вихры. Завидовал отличникам – они висели на Доске Почета, завидовал двоечникам – они посещали школу лишь для массовки. Именно в те годы у Погремушкина и появилась любимая поговорка: «Позавидуешь, людям!» А позавидовать было кому: летчикам, морякам, геологам, героям Советского Союза, могиле неизвестного солдата, позднее бандитам, адвокатам, депутатам, бомжам – перекати поле и так далее, ибо каждый чем-то поплатился, зато… У каждого было своё «зато».

Всю жизнь Кириллу Платоновичу зависть не давала покоя, но именно зависть и побуждало его действию, стимулировала и аккумулировало в нём энергию. В школе она вывела его в отличники, в институте в «хорошисты», она придавала ему силу, наделяла его своей мудростью и расторопностью, вдохновляла его на творчество и подсказывала входы и выходы в путанных лабиринтах жизни. Именно благодаря зависти Кирилл Платонович Погремушкин стал журналистом, писателем, драматургом, возглавил редакцию одной независимой газеты. Зависть вывела его в люди: он ручкался с президентами, благословлялся у патриарха, жил на Мясницкой улице, но покоя в его душе не было: он завидовал спокойствию своей жены, деловой хватке детей, беззаботности внуков. Завидовал собратьям по перу: у кого-то переплёт лучше, у кого-то тираж больше, кому-то и вовсе удалось найти спонсоров-идиотов. Но зависть свою Кирилл Платонович держал на коротком поводу в строгом ошейнике и в глубоком подполье, открыто не выгуливал. Зависть лишь по ночам скреблась в его душе, скулила и просилась на волю.

Но больше всего Кирилл Платонович не любил талант: истинный, ярко выраженный, самобытный, который не с чем не спутаешь, мимо, которого равнодушно не пройдешь мимо. Вот этого Погремушкин никому не мог простить. Ибо талант, да при внешней своей скромности и безобидности ведёт себя вызывающе. Уже своим присутствием талант словно говорил ему:

– Что мне твои книги и лауреатские дипломы, квартира на Мясницкой: твои подтяжки переживут все твои книги, дипломам ты сам знаешь цену, квартира – тоже не показатель, а меня сам Господь в макушку поцеловал и этого дара у тебя никогда не будет.

Это что же получается: талант ставил всю его жизнь под сомнение?

Моцарт и Сальери – борьба гения и злодея? Нет, борьба таланта и посредственности. Талант велик, но посредственности много.

В одном журнале Кирилл Платонович прочитал статью о вечной вражде лесной малины и сосны. Малине нравится бор: и дух в нём приятный, и снегозадержание зимой хорошее, и сосны растут рядами – есть место, где пустить корни. Разумеется, взрослой сосне ничтожный кустарник не помеха, а вот молодняк, затеняя и опутывая своими корнями, малина безжалостно губит. Сосна и малина борются между собой за место под солнцем. Сосна берёт величием, малина числом. Пройдет лет двести и не станет могучего бора, червивая малина погубит строевой лес. Кирилл Платонович сразу уловил в этом зловещую аллегорию.

Посредственность боится одного – сравнения. Она и существует только до тех пор, пока её сравнить не с кем, по принципу на безрыбье и рак рыба.

А ведь вдуматься, какую разрушительную силу несёт в себе талант. Он, подобно цунами, может опрокинуть всё, смять, поломать, подвергнуть сомнению, высмеять, вытравить, обесценить, опровергнуть, поглотить и сотни, тысячи людей, занимающихся не своим делом, оставить не у дел. Талант может заявить о себе, как Христос: «Я принёс вам не мир, но меч!» и все «хорошисты», не сговариваясь, начинают с ним бороться и причём на всех подступах, во всех инстанциях, благо везде свои люди.

С талантом Кирилл Платонович боролся мастерски: вежливо, деликатно, не ущемляя самолюбия.

Было ему как-то в обеденный перерыв видение: пришёл к нему как будто пока ещё никому неизвестный поручик Лермонтов, принёс свои стихи. Кирилл Платонович не просто по диагонали пробежал текст глазами, нет, он вдумчиво и серьёзно изучил его. Многое даже запомнил наизусть. В кабинете неспешно тикают старинные антикварные часы, гость, скучая, смотрит в окно. Говорит Кирилл Платонович ласково, даже задушевно:

– Хорошо, молодой человек, очень даже не дурно, но есть ляпы, вот например:

«Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом …»

У меня, как у читателя, сразу возникает вопрос: Вы представляете себе, что такое туман? Как можно в тумане разглядеть что-то белеющие в тумане? И почему у Вас туман голубой, какого-то нетрадиционного цвета, если не ориентации? Берем следующее стихотворение:

«Выходу один я на дорогу,

Сквозь туман кремнистый путь блестит.

Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит…»

Опять туман. В тумане не может ничего блестеть. А у вас и туман, и звезды – целый комплект. «И звезда с звездою говорит». Под словом звезда Вы имеете ввиду небесное светило, но это можно растолковать и так, как будто Ксения Собчак говорит с Тиной Канделаки, они ведь тоже звезды, а луна – Пугачева их слушает. Слабая строчка не только стилистически, но и фонетически – очень много согласных «С-З-В-е – опять – З-Д. Работайте, молодой человек, работайте Вам есть над чем работать. В поэзии мало чувствовать, нужно ещё уметь высказать свои мысли грамотно. Походите в наше литобъедение, послушайте, как люди пишу, что пишут. А через год другой мы Вас с удовольствием опубликуем.

Ушел Михаил Юрьевич. Пошел к бабушке попросить денег на издание книги за свой счёт. Издал. И затерялся его скромный Печорин среди Подушкиных, Каменских, упырей и вурдалаком, крестных отцов и матерей не стану говорить каких. Пошел на литературные сайты, но и там и Кирилла Платоновича свои люди, его же протеже С Цепи Сорвавшаяся – Питерская, Задрыга Кулебяченский, Манька – иностранка – Бирон-Бисмарк-Наполеон-Цезарь- Август-Халь Гитлер (чем ничтожнее автор тем громче он себе псевдонимы придумывает) и ещё несколько полков литературной сволочи. Окружили они бедного поэта гробовым молчанием. И не чтобы по указанию сверху или почему-то наущению, нет, по зову собственного сердца, по подсказке гнилой душонки и пакостной натуры. Из-за боязни разбудить лихо. Конкуренция, будь она неладна.

А уж сколько Кирилл Платонович рекомендаций раздал в Союз Писателей разным С Цепи Сорвавшимся ни одной статистике не известно. Мероприятия по выдаче писательского билета он, будучи человеком не глупым, называл культивировать малинку. А ведь прежде чем рекомендацию дать внимательно изучал работы, тексты ненавязчиво правил, запятые подставлял. Для новичка это как для солдата, которому генерал галстук поправил и пылинку с кителя смахнул – поступок не забывающей. Для генерала пустяк, а солдат за него костьми после этого ляжет. Так и собратья по перу за оказанную милость, в знак благодарности, сожрут кого угодно и не поморщатся.

После третьего инфаркта Кирилл Платонович и в реанимации продолжал всем завидовать. Завидовал тем, кто уже умер – отмучался. Завидовал тем, кто чудом выжил – значит, ещё зачем-то нужен на этой земле. Завидовал врачам, медсестрам, родне, солнцу, весёлому грибному дождику. Зависть не оставила его и на кладбище. Он завидовал уже крестам, надгробьям, склепам.

Похоронили его хоть и на престижном кладбище, но не там, где хотелось – задвинули куда-то в бок, к самой стене. Улыбается Кирилл Платонович с гранитного памятника, но улыбается как-то недобро, фальшиво, да и чему радоваться? На других могилах соловьи поют, сирень цветёт, а его могилу посещают от Пасхи и до Пасхи, да ещё с боку ограды малина откуда-то взялась, к могиле потихоньку подбирается. Ох, недобрая это аллегория!

По ночам деревья на кладбище скрепят, да ещё птица какая-то страшно хохочет и ухает, словно спрашивает: «Кто вы, люди?» А коростель отвечает ей откуда-то из далёкого луга: «Те же! Те же! Те же!»

 

29. 05. 09 г.