СЛОВО

 

Эта вечная наша надсада:

Разговоры, как через стекло,

И последнее слово мне надо

Громко выкрикнуть, чтобы дошло.

Так бывает порой между нами

На вокзале, на выдохе дня –

Ты потешно разводишь руками

И не хочешь услышать меня.

И стремительна ты, и готова

К этой новой, отдельной судьбе.

И мое задыхается слово,

И пути не находит к тебе.

 

ПРЕДРАССВЕТНОЕ

 

из дома замкнутого как дот

из дома выветренного как мол

любовь безжалостно уведет

туда, куда я и раньше шел

и будет жизнь еще хороша

и будет в горле комок дрожать

и будет праздничная душа

стихи мальчишеские рожать

 

МЫ ЖИВЫ...

 

Мы живы, значит – одержимы.

От нетерпения дрожа,

Опять наматываем жилы

На бесконечных виражах.

И свято верим, свято верим

В самозабвении пустом…

А счет победам и потерям

Мы будем подводить

Потом.

 

ПЯТИГОРСКОЕ...

 

...но очнусь, очнусь я в Пятигорске,

у смешной исхоженной горы.

Алычи, еще зеленой, горсти –

очень вкусно, что ни говори.

Или купим семечек чудесных

у кавказской бабушки Кешо,

пусть горят от них кишки и дёсны,

все равно светло и хорошо!

Вспомнить бы, где дрались, обнимались,

где судьбу ломали, как пятак...

В памяти горчит любая малость,

хоть в осадке вышло все не так.

И когда пробьет слепая птица

сердце непутевое во мне,

можно ль на секунду очутиться

не во сне, а в том беспечном дне,

где в гражданке, с якорем на пряжке,

я стучу в окно сквозь толщу лет,

и живое солнце нервно пляшет

на недавно вымытом стекле.

 

ПИТЕРСКОЕ

 

Мне старая улица Шамшева

Прошамкает вслед нецензурно.

Душа моя всё еще тАм жива –

В сараях за каменной урной.

Ее поджигали беспечно мы,

И статные милицьёнэры

Неслись, получая увечия,

Ругаясь и в душу, и в веру,

За нами. Но мы, слабокрылые,

Взлетали над крышами ржавыми,

Над ликами, лицами, рылами,

Над всей непомерной державою,

Над тихой квартиркой бабусиной

(Пушкарская, угол Введенской),

Домов разноцветные бусины

Сияли игрушками детскими.

Любили мы, к ветру привычные,

Отличную эту затею,

И крылья, к лопаткам привинчены,

Никак уставать не хотели.

Смотрели на город наш махонький,

Туда, где такой бестолковый,

Помятой фуражкой размахивал

Восторженный наш участковый.

 

ОТ ПОРОГА ДО ПОБЕГА...

Алексею Ивантеру

 

От порога до порога, от побега до побега

Хороша моя дорога, не видна моя победа.

Путь от храма до притона, жуть от хохота до стона -

Только тихая протока остановит непреклонно.

Нет лекарства от ухода кроме совести укола.

Жаль, что вывелась порода, эту помнящая школу.

Можно бОсыми по снегу, можно с криком: "Стыдно, братцы..."

От порога до побега главное - с крюка сорваться!

В мире шатком, в мире гулком - опрокинутые лица...

А приходишь - на могилку, поклониться, поклониться.

 

МАРТОВСКАЯ ПЕСНЯ МАЛАХОЛЬНОГО ЗАЙЦА

 

а если шоколадный заяц не вынырнет из-под воды

а если в берега врезаясь волна не вынесет беды

а коли так зачем причуды огня укора и замка

уколет маета простуды и глянет страх из-под зонта

петляем и следы запутав спасаемся от них едва

глаза откроешь синим утром закроешь исчерпав слова

и тает шоколадный заяц на черном противне весны

ручьями рыжими срезая тень золотую у сосны

и этот ком уже в гортани и бьет и жжет и жив чуть-чуть

но если на колени встанешь простится ледяная жуть

под снегом допревают листья когда до марта полчаса

и быстрый бег шального лиса прожжет несмелые леса

 

КОРНИ И КРОНЫ

 

…А в черноте апреля,

Где зелень – только ели,

Весною пахнет еле

И угольны стволы,

Весь мир прямоуголен,

И сам ты, словно Голем,

Забрызган, замусолен,

И размышленья злы.

Нас не находит почта,

Еще не дышит почва,

Но вдруг пробьется почка

У локтя твоего.

Легко поправ законы,

Пусти скорее корни,

И ты развесишь крону,

Не помня ничего.

 

УДАРНЫЕ

 

Выламывая зубы клавесину,

Шел барабан - шарабадах! - на Вы,

И саксофону жарко шикал в спину.

 

Тарелки, элегантны и новы,

Визжали - бздень! - и отрывали лапки

Скрипичному больничному жуку.

Литавры ухали, да так, что ныли лампы,

И рампа слухами курилась.

 

Мужику

С цимбалами - похмелье грызло темя:

У колокола вырвать бы язык!

Он, медный, спал, во сне считая время,

Когда пора бы…

 

Повторял азы –

Дабибудабу – ксилофон клыкастый.

Себя считая здесь особой кастой,

Он повергал трещетки-щетки в шок,

Всех обещая побросать в мешок.

 

И только треугольник – диньбалала! –

Все жаловался, ныл невесть кому,

Что петь ему дают до боли мало,

И воли нет, и всем бы – по уму,

Таланту, гранту, был бы доминантой…

 

На сцену тихо вкрался дирижёр,

Он палочкой – дук-дук! - вот так и нам-то…

И оборвался весь раздрай и ор.

 

Так перед музыкой сжимается душа.

Все замерли, почти что не дыша.

 

ДАЛЕКО ПIД ПОЛТАВОЮ

 

Лубны, Миргород, Диканька - ты попробуй, чудик, встань-ка на забытые следы.

Девочкой была бабуля, и степные ветры дули, и стихали у воды.

Принимала речка Сула все, что смыло и уснуло, уносила до Днiпра -

Все испуганные плачи, все девчачьи неудачи, все побеги со двора...

Лубны злые, золотые, в прежнем времени застыли, словно муха в янтаре,

Вместе с криками погрома, вместе с ликами у дома, и с убитым во дворе.

Миргород, Диканька, Лубны… Снова улицы безлюдны, только ходит в тишине

Николай Василич Гоголь - вдоль по улице убогой, в страшном бабушкином сне…

 

НОЧНОЙ ЗВЕРЬ

 

А если зверь задышит в доме,

Домашний страшный зверь?

Он невозможен и огромен -

Там, где открыта дверь.

Мне тихий шаг его понятен

И рык его как жесть.

На желтой шкуре черных пятен

Мне в эту ночь не счесть.

Он ищет в душном доме души,

Он знает все места.

Сейчас огонь свечи потушит

Тень

Моего

Кота...

 

ГОРОД

 

На асфальте прогоревшем,

на перроне одуревшем,

в чахлом парке у сосны -

Здесь мои больные сны.

Корни - в гравии колючем.

Радуюсь тягучим тучам.

Лучший воздух - выхлопной...

В скорлупе своей квартиры

я в душе латаю дыры,

и вороний гомон сирый

не умолкнет надо мной.

Город, яростный калека,

город гнет через колено,

и меня клеймом калёным -

так, что пахнет шашлыком,

приучил к своим законам

и закрыл своим замком.

 

ВРЕМЯ СРЕДНИХ

 

Уже не Средние века,

И тьма слепая далека,

Но всё ж горит Джордано Бруно.

Его Венеция – сдала

И, опустив свои крыла,

Теряет яростных и юных.

 

Всю веру бросив на весы,

Средневековья блудный сын –

Горит, горит Савонарола,

Флоренция, мечту поправ,

Скрутила свой могучий нрав

И жалкие играет роли.

 

У инквизиции дела,

И птица-тройка раздала

Кому тугой свинец в затылок,

Кому – Устьлаг, лесоповал,

Где доходяга остывал,

И где закат взрывался стылый...

 

Так и живем среди веков,

И выбивает стариков

Эпоха ворона и вора.

Уже не Средние, увы,

Но не поднять нам головы,

Когда потрескивает хворост.

 

Не может млечная страна

Свои припомнить письмена,

Дождаться доброты и света...

И правит каменный закон

В начале меркнущих времён.

 

И поднимается комета.

 

***

Война никогда не закончится,

Покуда беспечно и зло

На танки бросается конница

С командой: "Клинки наголо!"

 

ПЛАНЕТА СНЕГИРЬ

 

Планета называется Снегирь.

Вокруг двух солнц – Урала и Кореи

Она несется, плавясь и шалея,

Вдоль по Оби, и в круге Енисея,

Во всю свою немыслимую ширь.

Над ней два спутника с повадками зверей

И рыба Бийск с раскосыми глазами,

Шаманы с расписными голосами

И бубнами из шкур нетопырей

Уходят в подпространство, как в запой.

 

Я там делился спиртом и тоской

И гнус кормил в тайге под Верхоянском,

Где вспарывает белое пространство

Над каждой переписанной строкой

Упряжка золотых моих собак.

 

Планета называется Не-Враг.

Сказал бы – Друг, но помню эту стужу,

И третий страх, просящийся наружу,

Когда у вездехода сорван трак.

 

Он третий, и последний. Первых два

Мне помогла осилить голова.

 

Планета по прозванию Снегирь,

С тобой не совпадет моя орбита.

И розовые перья все побиты,

И медный полюс, вытертый до дыр...

 

Мне бы уехать. Завтра же. В Сибирь...