МИФ О КРАСНЫХ ДЕРЕВЬЯХ К реке шагали красные деревья, К воде спешили красные деревья, По шагу в год – но все же шли деревья, Надеясь, что когда-то добредут. А впереди лубочная деревня, Красивая и прочная деревня, Волшебная и хлебная деревня Ждала, когда поближе подойдут. Точила топоры она и пилы, Железами по воздуху лупила, И удалую пробовала силу, Которая всегда одержит верх. Деревья же не ведали испуга, И, землю бороздя подобно плугу, Поддерживая бережно друг друга, Брели они к воде за веком век. К реке спустились красные деревья, К воде припали красные деревья… Навстречу вышла целая деревня И предъявила древние права: На то они на свете – дровосеки, Зимой хотят тепла и скот, и семьи, И вот срубили красные деревья На красные прекрасные дрова. Кораблики из них строгали дети, И, у огня играя, грелись дети, И в том, что нет чудес на белом свете, Не видели особенной беды. А корабли куда-то плыли сами, Бумажными мотая парусами, И вздрагивали красными бортами, Достигнувшие все-таки воды. ДУША И ТЕЛО Между брамселем и гротом, между флейтой и фаготом размещается душа. Ну а тело – между стулом и окном, откуда дуло, как в висок из калаша. Мачты пели и скрипели, скрипки пили и вопили, задыхаясь от тоски. И Харон просил свой пенни, и метались кони в мыле, уходя из-под руки. Паруса боялись штиля, а душа боялась плена, но ее никто не звал. Все ходили и шутили. Каменел он постепенно. Понемногу остывал. Шла душа дорогой торной меж бушпритом и валторной на сгущающийся свет. Мир парил под парусами. Тело тихими глазами медленно глядело вслед. ПТИЦЫ Если был я никем, Если буду никак, Если бросит клыкастая стая, Я уйду насовсем, Как разжатый кулак, На зюйд-вест навсегда улетая. А за мной десять птиц, Не замыслив беды, Золотыми крылами замашут. И не будет границ, Ни земли, ни воды, Только братство пернатое наше. И страна не видна, И струна не поет, Все, что было – запутано снами. Если завтра война, Если завтра в поход... Вы простите, но это не с нами. АНГЕЛЫ В небе смеются надо мной Два пацана с нечесаными головами. Крылья их тоже лохматы И чистотой не блещут. Если у них есть мамы, Давно пора надрать огольцам уши, Запихать в ванну, Дать птицу из латекса И кораблик из сосновой коры. Пусть плюхаются, отмокают, Ноют, что мыло попало в глаза, Хохочут и брызгаются… Потом за крылышки – на веревку, на ветерок, И выпустить чистых, белых, Причесанных, И чтобы через крошечный кусочек вечности Они уже кувыркались в небе Чумазые, Растрепанные, Веселые И счастливые. СОН Если будем раскачивать сны - Значит, мало нам выдали в душу. И следы наши воды разрушат Ныне, присно текущей весны. Так сказал мне один человек. Он из мрамора. Видимо – грек. У него половина лица Поросла апельсиновой коркой, А словарь его грубый и горький, Расшифрованный не до конца. В этом сне я проснуться могу На античном его берегу. Половину непонятых слов Молча мне объяснит перевозчик, А вторую, не трогая вожжи, Черный мальчик, погонщик ослов. Пляж под Хайфой. Песок раскалён. В горле сушь. Перевернута суша. Я покинут, и мир мой разрушен, Опрокинут в немыслимый сон, Где землей я придавлен, как все В среднерусской моей полосе. СУДЬИ Москва не строит корабли, Она обламывает судьбы. А где-то дышит край земли, И там живут седые судьи. Они вывешивают сны, Мечты и ветры для просушки, Веревку тянут от сосны До дня прощанья с жизнью сущей. И, вглядываясь в окоем, Все о своем бормочут мерно, И видят: мы с тобой вдвоем Живем среди беды и скверны. Надолго ли моей брони – Тончающей – на это хватит? Вечерний луч в наш мир проник И сник в застывшей серой вате Осенних дней. Гони коней Оранжевого листопада В сухой костер опавших дней, Туда, куда смотреть не надо. Охапки листьев и грехов В огонь бросаю легкой данью… И дым их оскорбит дыханье Неколебимых стариков. ПОСЛЕДНИЙ ДРАКОН Дракон по имени Могул Был мал, и мил, и в ус не дул. Его пока что не тошнило Огнем на села и леса, И крыльев озорная сила Не уносила в небеса. Он ел букашек, пил росу, Боялся рыжую лису, Осу, ужалившую в локоть, И маму, что могла и слопать. Но, засыпая на стволе Древнейшего в округе древа, Он видел сон, как по земле Несется тень его, и рёвом Людской он заглушает крик – Дракон, что страшен и велик. Так просыпался он в слезах, И дальше жил с тоской в глазах. Дитя, он понимал Закон Клыка, огня и зла в природе, И то, что он последний в роде… И плакал маленький дракон. Но, изо всех щенячьих сил, Однажды дерево покинул, Ссутулил маленькую спину И что-то важное решил. Вздохнул, ушел в далекий лес, И навсегда Исчез. ПОСЛЕДНИЙ ПИРАТ Петру Баренбойму Дом, как парус, под ветром гудит, только нет нам пути по волнам, Пусть корсаром глядит мой сосед, на балконе дымя папиросой. Не сорваться с насиженных мест, не отправиться в плаванье нам, И в последний кровавый набег не вести одичавших матросов. На приколе наш дом, наш фрегат, и крепки, тяжелы якоря. Золотая серьга и зазубренный нож в дальнем ящике скрыты. Но глаза наших женщин в ночи как глаза полонянок горят, Полонянок прекрасных, в далеком набеге добытых. Наши женщины, чем завоевывать вас, если робок наш век, Если дождь по утрам бесполезно ломает звенящие стрелы? …Дом как парус под ветром гудит, не смыкая встревоженных век, Но крепки якоря, и отвыкло от волн его тяжкое тело. ДОМ-КОРАБЛЬ Я вырываю из земли мои вцепившиеся корни. Давно уплыли корабли, давно пропал мой старый кормчий. Я, как и дом мой, в землю врос, уже не задаю вопросы. И шапка с надписью «Матрос» осталась в детстве малорослом. Я плачу, слезы эти злы, плачу за время полной мерой. О эти старые мослы, о эти древние манеры... Я боль мою перемогу, забью окно, задраю двери. Назло и другу, и врагу я покидаю этот берег. Я сам себе даю зарок не возвращаться в это место. Соседи прыснут, как горох из обезумевших подъездов. Рублю швартовы, пусть потом Пропьют друзья, оплачут дети... И уплывет мой старый дом Туда, где Бог, Судьба и Ветер. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
