Ноябрьский день короток. Акимыч, завершив осмотр дачного участка, спешил на электричку. Он бодро трусил по узенькой тропинке, вьющейся между дачными домиками. В голове, в такт быстрым шагам, подпрыгивал детский стишок про воробьишку.

Эй, бескрылый человек,

У тебя две ножки,

Хоть и очень ты велик,

Едят тебя мошки.

А я маленький совсем,

Зато сам мошек ем.

Акимыч, не смотри, что дед, а книжки читает. Особенно любит истории про Евлампию Романову. И автора запомнил – Дарья Донцова. Даже письмо ей написал. «Уважаемая Дарья, не знамо чья. Ну, потрафила ты старику. Хороша у тебя Евлампия получилась: глупая такая баба…».

Бежит Акимыч, косточками потряхивает. Массы-то в нем особой не скопилось. «Ни унции лишнего жира!», - при случае говорит он и гордо демонстрирует гармошку ребер, старательно втягивая арбузный животик.

За лесом послышался протяжный гудок электрички. Эх, не успеть! Акимыч решил срезать и рванул напрямую по запорошенной снегом целине.

Постукивают колеса электрички на рельсовых стыках. Несется на всех парусах Акимыч, под ноги не смотрит, знай, семенит галошами. Вот уже и электричка из-за поворота показалась. Акимыч бы еще поднажал, да уж больше некуда, все пары выпустил. Пришлось даже сбавить скорость. И хорошо, что притормозил, а то непременно конфуз приключился бы. Вон, гляди, из снега чего-то черное торчит. Небось, бревно, или камень, запнешься, да и распластаешься тюфяком.

Глядит Акимыч, а то не бревно и не камень, а ботинок, да не просто ботинок, а такой до боли знакомый. То ж соседа ботинок! Акимыч наклонился, щуря курослепые глаза. Точно, Максимычев ботинок! Сам ему заплатку в запрошлом годе налаживал. Обещал, сносу не будет. Сосед ему еще флакончик посулил, да так и замытарил где-то.

Мать честная, а ботинок-то на ноге! Чего это соседушко ноги раскинул, где не попадя? Может, перебрал ненароком, да отдохнуть прилег?

На молодом снежке темнел неясный силуэт. Выше ботинка чернели незнакомые портки, а вот рубаха – распашонка в крупную решетку, опять же соседова! Но чего это Максимыч по такому холоду в одной рубахе разгуливает? Даже если и подогрелся чуток изнутри, все равно не порядок это – в рубахе растелешаться. Не месяц май на дворе.

Да что ж ты валяешься культяпиной, не шевелишься совсем?! Замерз, поди, напрочь! Акимыч потормошил лежащего за ногу. Батюшки-светы, холодная-то какая! А где ж вторая? Не доверяя глазам, стал шарить руками поблизости. Нет второй ноги! Да-а, тут уж пахнет криминалом.

Акимычу стало не по себе, по худому телу пробежали мурашки. В голове поползли черные мысли: время на дачах безлюдное, в самый раз для лиходеев, хватили мужика по темечку, обездвижили, раздели, да деру. Вот только зачем же ногу прихватили?

Но не зря же Акимыч Донцову читает! Ежели уж Евлампия Романова, дура-баба, преступления раскрывает, то ему это и вовсе – раз плюнуть, как два пальца… Вот только за ниточку ухватиться… Перво-наперво на месте преступления все должно остаться неизменным.

Акимыч распрямился и, ощущая настойчивые позывы к действию, резво стриганул к подошедшей электричке. В последний момент ухитрился заскочить в закрывающиеся двери и, довольный своей спортивной формой, уселся у окна на скамью с калорифером под сиденьем. Тепло! Теперь можно и мозги раскинуть, глядишь, где за ниточку и зацепится какая извилина. Для начала надо бы Надюше, супружнице соседовой, позвонить. Узнать, давно ли благоверный ее на дачу сбрандычился. Ишь ведь, уехал, а другу, можно сказать, лучшему, ни слова! Один «Мечту» слопать хотел. Вот и домечтался!

Мысли Акимыча плавно переместились к контейнеру на Енисейском рынке, где в маленьких чекушечках таилось прозрачное, как слеза, чистое, как ручей, желанное, как, как… тут мысль Акимыча споткнулась, потому как желаннее, чем сама «Мечта» для него сейчас была только новая книжка с детективом Донцовой. Но в данном случае это сравнение как-то не очень подходило, и, перепрыгнув через препятствие, мысль пошла дальше уже без задержки. Желанное … средство для ванн «Мечта-2» с содержанием «це два аж пять» почти 96 процентов. Нет, химию он не изучал, но про «це два аж пять» знал наверняка.

«Так о чем это я?» - подумал Акимыч, увидев за окном огни вокзала. «Да, надо Надежде протелефонить.»

Дома Акимыч сразу же схватился за трубку, потыкал заскорузлыми пальцами в мелконькие кнопочки и, услышав знакомое сопрано, деликатно осведомился:

- Твой-то давно из дома наладился?

- О чем это ты? Я думаю, спит он давно. Поди, проснется скоро.

В голосе Надежды не было тревоги.

«Да, спит, и спит давно, в этом ты права. Вот только как тебе сказать, что вряд ли он проснется скоро. Надо бы еще кое-что уточнить», - мучился новоявленный сыщик и вдруг ляпнул:

- Надежда, а сколь ног у твоего супружника с утра было?

- Акимыч, миленький, с тобой все в порядке? – забеспокоилась женщина.

- Со мной-то порядок, а вот твой усоп и мабуть-то навсегда, потому как распластался он у железной дороги в сторонке от тропки, как на дачу идти, растелешонный и без ноги.

- Да что ты несешь! Вон он, муженек мой, на диване распластался. Намечтарился и дует в обе сопатки!

- Нет, Надежда, ты проверь, кто там у тебя на диване пьяным прикинулся. Супружника-то пристукнули, теперь к тебе подбираются…

Полный нехороших предчувствий, стрелой помчался на верхний этаж, где жили Надежда с Максимычем. Запыхавшись, прислонился к косяку и надавил кнопку звонка. Дверь тут же отворилась. Встревоженная Надежда выглядывала из-за плеча заспанного мужа.

Акимыч тупо уставился на соседа и, тормозя спиной по стенке, тихо сполз на пол.

- А хто ж тоды там, на даче? - едва выговорил он.

…Очнулся Акимыч в больничной палате. В зашторенное окно подглядывало неяркое солнце.

Дверь приоткрылась. В палату протиснулся Максимыч, обряженный в белый халат. В руке болтался пластиковый пакет, в котором угадывались бананы и яблоки. Сосед аккуратно присел на краешек кровати и, заговорщицки подмигнув, поставил на тумбочку два одноразовых стаканчика. Затем извлек из-за пазухи бутылочку стандартной формы, быстро набулькал по двадцать капель и спрятал емкость от греха подальше.

- Ну, давай, за воскрешение! – хохотнул он.

Опрокинул обжигающую жидкость в рот, тут же освежевал банан и, приставив к носу кусочек, зажмурился, втягивая хищной ноздрей сладковатый запах.

Акимыч молча последовал его примеру. Уже дожевывая банан, не утерпел, спросил:

- А все ж, доложи-ка, соседушко, хто же это на даче валялся в твоем ботинке?

Максимыч заразительно рассмеялся.

- Да, пугало это было, пугало! Скворцов развелось, дичи всякой летающей… ну, я и поставил манекен старый об одной ноге, списанный. Ты же знаешь, где я работаю. Нарядил его в свою одежонку. Да только сперли его у меня. Я-то думал, на коммерческие цели кому-то понадобился. А ты, вишь, разыскал. - И добавил, усмехнувшись, - Пинкертон.

- А-а-а, - протянул Акимыч и подумал, - Не Пинкертон я, а баба глупая, Евлампия Романова сообразительней будет.

Но вслух не сказал, потому как бабой себя все же не считал, а самобичевание допустил в профилактических целях. Для порядку.