(Сказка-быль)

 

Снова куда-то направлялся Маленький Странник, утомлённое тело которого настойчиво брело по петляющей среди лугов, подлесков и дубрав дороге в поисках Силы; любознательный ум пытливо рыскал где-то за горизонтом в поисках Мудрости; а беспокойный дух его скитался между умом и телом в поисках Доброты. И никак им не удавалось соединиться вместе.

Вдали, возле Её Королевского Величества – Дороги, по которой шёл её верный рыцарь и добровольный вечный невольник, показалось одинокое дерево, ветви и листья которого отражались искажающим зеркалом воображения в невидимую густую крону его корней и корешков, опрокинутую вниз под землю через разделяющую тень у подножия дерева. Чем ближе Маленький Странник подходил к дереву, тем громче и мощнее струились из него страстные звуки песни Цикады, сидящей где-то на его ветвях в глубине надземной кроны. И если позади, там за поворотом, откуда пришёл Маленький Странник, это "пение" ещё могло позабавить слух, то с каждым шагом нарастающий оглушительный поток царапающих звуков-песчинок всё более и более начинал напоминать ужасающий шквальный ветер, затрудняющий любое движение сквозь себя. Казалось, что даже травы и луговые цветы от этого пронзительного напора звуков безвольно сгибались, растерянно приседали, почти стелились по земле и мелко-мелко вибрировали, и это было похоже на странный ритуальный танец фанатичных дикарей. Никто из них не имел силы или отваги, чтобы распрямиться и противостоять озвученной страсти странного существа, проведшего большую часть своей жизни в вечно безмолвной и сырой подземной темнице. Тела их одновременно вибрировали в навязанном темпе, сознание было парализовано всеобщим трепетом и необъяснимой тревогой. В воздухе хозяйничали горьковато-царапающие запахи полыни.

Изредка некоторые листья придорожного дерева, окрашенные в красные, оранжевые и жёлтые цвета (в отличие от всё ещё зелёного большинства) с обречённым бессилием разжимали пальчики своей онемевшей до боли от дрожащего перенапряжения руки-черенка и, тихо без вскриков лёгкой тенью соскальзывая, быстро улетали в свой преждевременный первый и уже последний короткий полёт сквозь пока ещё густую толпу вздыбившихся листьев, вибрирующих в направлении "песни" - от Цикады и во все стороны.

Остальные деревья, словно опасаясь чего-то, благоразумно расположились на достаточном расстоянии от своего сородича, и их листья не вибрировали. Почти не вибрировали. По крайней мере, это не было заметно. И в их кронах пока еще не было ни одного жёлтого или красного листика, что не удивительно для середины лета. Этим одинокое дерево всегда отличалось от остальных деревьев – в его кроне среди зелёных листьев чуть ли не с середины весны каждый год появлялась загадочная разноцветная прядь, из которой регулярно не спеша выпадали то один, то другой листики. На месте опавших почти сразу чудным образом появлялись новые цветные листья, которые не давали этой пряди исчезнуть до самой осени, когда вся крона дерева до последнего листика сначала становилась такой же разноцветно-яркой, а потом в течение трёх-четырёх дней таяла, растворялась, угасала в полупрозрачный хаотичный узор ломаных линий потемневших ветвей и веточек. Так повелось ещё задолго до того, как появившаяся из под земли Цикада запела, и никто не знал что подпитывало эту странную цветную прядь в шевелюре дерева...

Волшебный Сверчок всю дорогу уютно дремал на плече у Маленького Странника, покачиваясь в такт его шагам, но ещё издали, едва услышав пение Цикады, радостно встрепенулся и принялся мастерски подыгрывать ей на своей скрипочке. Но очень скоро судорожно вцепился в одежду своего большого друга, чтобы не свалиться от мощного напора звуков, оскорблявших его музыкальный слух, а свободными лапками заткнул себе уши и закрыл глаза. Обращаясь к Маленькому Страннику, время от времени он возмущённо бормотал: "Какая халтура! Нет, ты слышишь - какая халтура!" Но вскоре он успокоился и стал прислушиваться к тому, что шепчет Маленький Странник, который старался не реагировать на грохочущие звуки и быстрый их ритм: "Дай мне, Господи, Безмятежность и Душевный покой, чтобы принять Неизбежное..." Волшебный Сверчок задумался. Спираль его мысли, стремительно раскручиваясь, умчалась вдогонку за спиралью времени сквозь прозрачное спиральное пространство.

Какая-то красивая бабочка, подхваченная этим пронизывающим потоком звуков, изо всех сил махая крылышками, напрасно пыталась лететь против течения к шумящему дереву, и, наконец, окончательно уставшая и сломленная, резко спикировала, подобно слетевшему с дерева листику, прямо под ноги Маленькому Страннику. Он наклонился и осторожно положил этот странный живой листик себе на ладонь, прикрыв другой ладонью от жгучих царапающих звуков. Было видно, как Бабочка, не открывая глаз, что-то пытается сказать, но слёзы, а самое главное – "пение" Цикады, не позволяли её услышать.

"Помолчи, пожалуйста", - негромко попросил Маленький Странник, обращаясь в никуда. Странно, но Цикада его услышала и тут же резко оборвала своё пение, словно опомнилась от жуткого сна и сама удивилась тому, что натворила. Всем показалось, что они с разбега провалились в оглушительную неподвижную тишину без звуков, без запахов, без движений. Напряжение резко звенящих звуков опрокинулось в тревожное напряжение оглушительной парализующей тишины и замерло в воздухе невыносимо пронзительным протяжным криком безмолвия. Казалось, что пропали не только все звуки, но и все запахи...

Но это было совсем не долго, потому что неожиданно осторожно пискнула хрустально чистыми звуками-шариками какая-то легкомысленная пичуга, прорвав невидимую завесу, изолирующую от звуков. Ей вскрикнула другая, и начали перебрасываться друг с другом такими же дивно чистыми звуками-колокольчиками ещё две или три птички. Деловито и натужно прожужжал своими прозрачными крылышками солидный чёрный мохнатый шмель, улетая нагруженным после короткого пьянящего свидания от томно качнувшейся ему в след пышной розовой головки клевера и унося за собой невидимый шлейф сладкого нектарного поцелуя. Гудение пчел было более слабым, но почти на октаву выше и более многоголосым. А вкус их переплетающихся нектарных шлейфов был более утончённо сладким. Между голубыми, синими и фиолетовыми лепестками-лужайками больших и маленьких цветов, завели свои чудные песни, слышимые только для избранного слуха, стройные девицы-тычинки, захороводившие вокруг охмелевших от такого внимания одиноких пестиков.

Быстро расталкивая вздрагивающие заострённые сочно-зелёные травинки серым пушистым комочком стремительно прошелестела куда-то по своим неотложным делам мышь-полёвка. И неожиданно совсем издалека едва слышно донеслись высокие пронзительно печальные и до сладкой боли сжимающие сердце чудные чарующие звуки одинокой флейты, снова и снова плавно приглушаемые весёлыми звуками летнего разноголосья...

Бабочка немного успокоилась и начала свой рассказ Маленькому Страннику и Волшебному Сверчку.

Третьего дня также как и сегодня ярко светило жаркое солнце; расслабляюще-успокаивающее мягкое разноголосие лугов ласково умиряло всех со всеми. Бабочка, легко и слегка кокетливо порхая, кружилась над цветами, с наслаждением купаясь в чудном пьянящем дурмане смешанного, перепутанного волшебного хаоса красок, запахов и звуков, погружаясь в самые-самые волшебные и самые-самые нежные из них. Она не заметила, как набежавшие неведомо откуда сизовато-мрачные тучи заклубились, закрыли, закрасили собою и солнце и голубое небо. Тяжёлой ношей, дышащей влажною прохладой и сыростью, на землю торопливо навалился шумный и сильный дождь с градом. Бабочка спохватилась, быстро подлетела к одинокому дереву и поднялась выше, чтобы спрятаться в его кроне среди разноцветных листьев от частых прохладных струй дождя, а самое главное – от разящих ударов стеклянных градин, способных одним ударом повредить её хрупкое крылышко. Она устроилась снизу на симпатичном Красном Листике, прожилочки которого складывались в удивительно изящный узор, напоминающий неведомую тайнопись…

Но едва она расправила и снова сложила крылья, как Красный Листик начал сердито гнать её прочь. И не понятно было от чего он больше трясся – то ли от ударов крупных часто падающих капель дождя и стеклянных градин, то ли от неподдельного гнева. А Красный Листик просто очень долго ждал этого дождя и готовился танцевать с дождинками и градинами свой, быть может, последний танец перед тем, как окончательно соскользнуть с ветки и затеряться в шелестящем цветном саване среди других опавших листьев. Он уже с утра в ожидании дождя заранее мысленно наслаждался каждым будущим прикосновением капель, то реагируя на их прохладные, торопливые поцелуи плавными грациозными изгибами своего тела, то резко вздрагивания на хлёсткие, но тем не менее всё равно приятные массирующие удары полупрозрачных ледяных градинок, соединяя эти движения в воображаемый танец, в котором слышались пылкие звуки гитары и кастаньет... И вот, наконец, действительно зашумели по листьям торопливые струи дождя – наступило время страстного волнующего танца. Красный Листик видел, как большие прозрачные и светлые капли, стекая по нему, собирались вдоль его боковых кромок, ритмично покачивались в такт начинающемуся танцу и вдруг, вытянувшись на сколько можно вниз и качнувшись ещё раз, внезапно срывались, унося с собой отражённый в каждой из них перевёрнутый окружающий мир и уступая место на листике новым таким же светлым и прозрачным танцующим каплям-мирам. Ему нестерпимо захотелось рассказать своим необыкновенным танцем всем и себе какую-то великую, очень важную тайну, которая настойчиво просилась из него наружу. Поэтому от долгого нетерпеливого ожидания он уже был весь словно натянутая звенящая струна, настроенная талантом Мастера на чудную мелодию танца и вот-вот готовая издать свой первый восхитительный колдовской звук... А тут так не кстати эта Бабочка!

Красный Листик что было сил встряхнулся, потом ещё раз. И ещё раз. Но растерянная Бабочка цепко держалась за него. "Брысь отсюда, моль-переросток!" – сердито крикнул Листик. Оскорблённую Бабочку словно бритвой резануло по лапкам. Она хотела что-то возразить ему, но он дернулся так резко, что её "пораненные" злыми словами лапки безвольно разжались, и Бабочка с нераскрытыми крылышками полетела вниз, сопровождаемая множеством мелких брызг и острой обидой. Не успела она испугаться, как кто-то подхватил её и закрыл собой от тугих струй дождя. Машинально ухватилась Бабочка лапками за что-то и… оказалась под листиком – таким же как и Красный Листик, точно с таким же рисунком из прожилочек, но только весь жёлтого цвета. Или точнее – золотисто-солнечного.

"Держись крепче за меня", - сказал Золотистый Листик, раскачиваясь в такт падающим каплям дождя и стараясь не делать резких движений. Он заботливо прикрывал собой Бабочку, и даже маленькая капля не попала на её роскошный наряд, хотя сам он был сверху весь мокрый и на поверхности его даже виднелись небольшие вмятины от слишком крупных градин. И каждое прикосновение лапок Бабочки к Листику отзывалось в её сердце его исцеляющим поцелуем, залечивающим раны... И Бабочка влюбилась. С силой этой любви могла поспорить, разве что, только сила ненависти Бабочки к Красному Листику.

Когда Бабочка на следующее утро прилетела к дереву, то из всех листочков один был для неё самый дорогой и близкий. И она решилась на смелый и решительный шаг. "Хочешь тоже стать бабочкой и свободно летать столько, сколько душе твоей угодно будет, и не зависеть от капризов ветра во время твоего первого и последнего падения с ветки вниз?" – прошептала она Золотистому Листику. Он ничего не ответил и, кажется, стал бледнее, чем раньше. Его тайной мечтой были безумные до головокружения свободные полёты, и он даже пытался в сильный ветер, держась рукой-черенком за ветку, управлять своим телом как в воображаемом будущем полёте. А со вчерашнего дня у него была ещё одна мечта – летать всегда вместе со своей любимой Бабочкой... И она всё поняла, поэтому решила отдать ему бесценный дар одной доброй Феи, которая в щедрую минуту подарила ей за её красоту и легкость характера Волшебное Слово. Если произнести это слово вслух, то исполнится любое желание. Правда, только одно, и сколько ни произноси его потом, ничего не случится – оно останется просто красивым словом. Поэтому Бабочка берегла его для самого важного случая, хотя любопытство просто не давало ей успокоиться, и уже не раз и не два были случаи, когда она только в самый последний момент находила в себе силы, чтобы всё же не произнести его, не использовать по пустякам, казавшимися за мгновенье до этого самыми-самыми важными и решающими событиями в её жизни...

Бабочка могла бы и сама загадать желание вместо Золотистого Листика, потому что это было и её горячее желание, но всегда гораздо важнее самому себя творить, чтобы потом в случае неудачи некому было предъявлять претензии. Да и проверить свою решительность и серьёзность настроя листику совсем не помешает.

И Золотистый Листик узнал от Бабочки тайное Волшебное Слово, с помощью которого может сбыться его заветная мечта. Но решил он прежде, чем стать навсегда бабочкой, всё же совершить "полёт листика", к которому он, как и его сосед по ветке - Красный Листик, готовился так долго и настойчиво.

С трепетным волнением начал Золотистый Листик медленно разжимать пальцы своей руки-черенка. "Я лечу! Лечу!" – радостно раздалось совсем рядом, и мимо него вниз на фоне синего неба промелькнуло что-то красное... Тут и он окончательно разжал пальцы и, сдерживая от волнения и тревоги дыхание, утишая биение своего сердечка, тоже скользнул в неизвестное, следом за Красным Листиком...

Это нельзя было назвать падением – это были волшебные, незабываемые полёты двух листиков, не похожие, но по-своему фантастически красивые, когда Мастер всё своё умение, весь свой опыт, накопленный ранее, вкладывает в одну единственную попытку. Когда нельзя отделить Творение Мастера от него самого, потому что они слились в одно Единое дополняющее и умножающее друг друга Целое. Это был не просто полёт двух листиков - это было состязание двух равных, достойных друг друга Мастеров, интуитивно творящих на тонкой, тоньше лезвия бритвы, грани, отделяющей успех от провала, когда ни единого движения нельзя ни повторить, ни исправить... Это была лебединая песня их тела, их разума, их духа. И не состязались они вовсе, а наслаждались полётом и своим Мастерством. И не гордились они вовсе своим Мастерством, а просто с восторгом пили хмельную и буйную радость сотворения Полёта...

Но всё имеет своё окончание. Всё ближе и ближе земля, с её зелёными травами, с изящными в своей сложной простоте цветами, и с распластанными в редкий разноцветный ковёр листиками, тоже, как и эти двое, попытавшимися по-своему успеть прожить новую короткую, но восхитительную жизнь свободного и волшебного Полёта. "Прощай, брат," – прошептал Золотистый Листик, все ещё с восхищением переживающий чудо Полёта. "Прощай," – ответил ему Красный Листик, тоже в полузабытьи мысленно повторяющий только что прожитое, и не остывший от восторгов тела, трепещущего от поцелуев ветра то ласковых, то жгучих.

Их пути пересеклись и они случайно коснулись друг друга за мгновенье до прикосновения к земле. И тут случилось непонятное – их руки-черенки многократно переплелись, обвились друг вокруг друга, каждый неосознанно взмахнул собой, опираясь на партнёра, и странная бабочка с красным и золотистым крыльями-листьями взлетела выше, выше, ещё выше. Конечно же этот новый полёт давался им с большим трудом, но они взлетали всё выше и выше... Их догнала настоящая Бабочка и нетерпеливо сказала Золотистому Листику: "Ну что же ты, отцепляйся и говори слово!" И с досадой отлетела в сторону, чтобы волнуясь, с замиранием сердца наблюдать за его превращением, которого она желала и боялась.

"Действительно, говори скорей и превращайся," – поддержал Бабочку Красный Листик. Золотистый Листик от неожиданности чуть не перестал взмахивать собой, но вовремя опомнился. "А ты откуда знаешь?" – с изумлением спросил он у Красного Листика. Тот засмущался и прошелестел: "Извини, подслушал". "И слово знаешь?!" – изумлённо прошептал Золотистый Листик. "Знаю", - смущённо ответил Красный Листик. Тут уж совсем удивился Золотистый Листик. "А что же ты им не воспользовался?!" – почти вскрикнул он. Со вздохом сожаления Красный Листик ответил: "Так это же твоё слово... И всё на этом - прощай, счастья тебе; превращайся скорее, а то не сдержусь..."

Вдруг они оба с понимающей улыбкой посмотрели друг на друга и одновременно, поджидая друг друга, по слогам произнесли это волшебное слово... И Чудо произошло! Вместо двух ещё не распутавших свои руки-черенки листиков появилась на свет прекрасная бабочка. И это была совсем необычная бабочка – на обоих её крыльях был один и тот же рисунок из прожилочек, напоминающий неизвестную тайнопись, только одно крыло было золотисто-солнечное, а другое ярко-красное. Вот такая Странная Бабочка явилась миру...

И наша бедная Бабочка совсем растерялась: с одной стороны эта новая Странная Бабочка - это её любимый Золотистый Листик, но одновременно это был и ненавидимый ею Красный Листик. А тут ещё вылезшая из-под земли после семнадцати лет подземного заточения Цикада начала так громко и страстно что-то вещать на весь свет, что просто голову можно потерять...

Первым делом появившийся из-под земли в своём невзрачном перепачканном глиной кожаном камзоле маленький неуклюжий землекоп с мощными передними лапками, стесняющийся своего нелепого, жалкого вида и своей немоты, забрался по шершавой коре дерева на толстый сучок и, накрепко закрепившись на нём, замер, словно окаменевшее изваяние. В таком загадочном состоянии неподвижная Цикада, уставившаяся своими тремя невидящими фасеточными глазами куда-то за горизонт, пребывала недолго – началось чудо необыкновенного внутреннего и внешнего превращения. Тело её всё больше отвердевало, покрываясь прочным коричневатым панцирем, по которому в конце концов пробежали мелкие трещины, одна из которых (самая широкая) и стала той дверью, через которую миру явилась обновленная Цикада – в шикарном салатовом камзоле со слегка помятыми крыльями. Впрочем через полчаса в слегка потемневшей одежде небрежности уже не было, а еще спустя несколько часов её цимбалы на нижней части брюшка, вдруг завибрировав, наполнили воздух первыми пока ещё негромкими звуками...

Когда-то, ещё на заре своей юности, роя в земле под придорожным деревом ход к корешкам со сладким питательным соком, Цикада провалилась в какое-то таинственное подземелье, наполненное бесчисленным множеством каменных табличек, исписанных каким-то таинственным шрифтом. Словно кто-то достаточно всемогущий обеспокоился тем, что в результате многих разрушительных катаклизмов с Земли постоянно на протяжении многих тысяч и тысяч лет Время легкомысленно смахивает в никуда и авторов мудрых мыслей и сами их мысли, и решил сохранить хотя бы высеченными на каменных табличках рисованные образы этих премудростей, зашифрованные особой тайнописью. Зашифрованные, потому что не всякая преждевременная мысль может быть доверена тем, кто не дорос до понимания её важности, её нежной хрупкости и её необыкновенной разрушительной силы...

Заинтересовавшись содержимым этого таинственного хранилища Цикада стала с увлечением разбирать эти загадочные тексты и вскоре сама без чьей-то помощи научилась их понимать. Но вот беда – на каждой каменной табличке были записаны только половинки мудрых мыслей, а где находились их окончания Цикада никак не могла найти, хотя за пролетевшие семнадцать лет подземной жизни перечитала и запомнила тексты бесчисленного множества табличек из этого загадочного хранилища, пронизанного во всех направлениях корнями придорожного дерева. Это доставляло ей нестерпимые страдания, но остановиться она уже не могла. И всякий раз добравшись до новой таблички, начиная с затаённой трепетной надеждой её читать, Цикада с последними словами расшифрованного текста с горечью понимала, что и на этот раз ей открывается только половинка мудрой мысли. Она горько вздыхала, а лапки уже тянулись к новым табличкам, которым, казалось, не было конца...

Именно случайно найденные ею после превращения во взрослую Цикаду окончания текстов мудрых идей и мыслей, когда-то прочитанных ею на подземных каменных табличках, и стали причиной её громогласного пения. И нашла она их не где-нибудь, а на цветных (зелёные почему-то не были удостоены такой чести) листиках того самого дерева, на которое она взобралась. Эти листики были полностью расписаны их собственными прожилочками, образующими тот же таинственный шрифт, который уже не был тайною для Цикады. Но вот беда – на прочтение первых половинок мудрых фраз у неё было целых семнадцать лет, а на то, чтобы прочесть их завершение, отводилось всего пять последних недель её жизни, пусть и надземной. Она приняла этот вызов и со всей страстью и нетерпением принялась читать тексты, зашифрованные в каждом листике, одновременно вспоминая подходящее начало и восхищаясь глубиной и бескрайностью всей восстановленной фразы. Свой бурный восторг от долгожданной встречи двух половинок мудрости она могла выражать только песней, содержание которой и определялось тем текстом, который она в данный момент читала с листика этого необычного Дерева Мудрости.

Но цветные листики не хотели ждать, когда она закончит читать с них зашифрованные тексты – они не считали себя ни авторами, ни хранителями записанной на них мудрости. Они и читать-то не умели. Поэтому время от времени некоторые из них легкомысленно улетали в свой последний полёт, унося с собой тайну оборванной фразы, оставляя растерянной Цикаде кровоточащую боль безнадёжной утраты. Словно кто-то бесстрастно отрывал от её сердца лоскуток за лоскутком, и новая боль заглушала прежнюю боль и сама заглушалась новой болью, но даже самый громкий крик не облегчал ни старые, ни новые боли... И Цикада безнадёжно плакала свою нестерпимую боль оглушительной песней, и нельзя было поверить, что такое маленькое тельце может источать такие мощные звуки. Цветные листики, утомлённые её "песней", продолжали слетать со своих веток, пожалуй, даже чаще, чем прежде. И хотя на месте улетевшего листика на ветке почти сразу появлялся новый цветной листик, но текст, записанный на нём, был уже иным...

За пять оставшихся недель прочитать всё было просто не возможно, да ещё вслух, как это делала Цикада. Поэтому её всё более и более нервная и торопливая песня давно уже перестала быть разборчивой и понятной посторонним слушателям. Для всех это был просто бесконечный поток бессмысленных царапающихся оглушительных звуков-песчинок. Цикада прямо разрывалась между желаниям всё не спеша объяснить слушателям и одновременно продолжать читать как можно больше окончаний мудрых фраз, чтобы постичь их смысл, соединив с теми половинками, которые осели в её памяти ещё во времена жизни под землёй. Ведь, если она начнёт разборчиво, не торопясь рассказывать то, что успела прочитать с пролетавшего мимо листика (а она уже достигла такой скорости чтения – схватывала на лету весь текст с падающего листика), то обязательно пропустит мудрую фразу, записанную на другом листике, который упадёт следом. И она плакала от бессилия свою боль нестерпимо громкой песней, заставляющей вибрировать и трястись всё вокруг. Пожалуй, единственное, что оставалось всё это время невозмутимо неподвижным, была покинутая пустая оболочка Цикады, которая всё также не шелохнувшись напряжённо-неотрывно смотрела куда-то за горизонт...

Это громкое "пение" мешало Бабочке принять решение о том, кто же для неё созданная её Волшебным Словом Странная Бабочка – любимый или ненавидимый? Она не знала, что тот, кого теперь звали Странная Бабочка, никак не решается заговорить с нею, видя в её глазах слёзы, смешанные с радостью любви и болью ненависти, и мучается непониманием своей вины. Он, то раскрывая, то складывая свои красное и золотистое крылышки, сидел на стволе дерева рядом с пустой оболочкой Цикады, давно ею покинутой, и, стараясь перекричать шум "песни" настоящей Цикады, рассказывал свою боль её "двойнику" - немой и глухой скорлупе и спрашивал у неё совета. Но та, словно таинственный сфинкс, заворожено смотрела вдаль своими тремя немигающими фасеточными глазами и ничего не отвечала Странной Бабочке. А настоящая Цикада, сидевшая в глубине кроны дерева среди разноцветных листиков, продолжала лихорадочно собирать отпечатки всемирной мудрости и плакала свою боль нестерпимо громкой песней...

Наконец, Бабочка закончила свой горестный рассказ и тут же снова начала плакать. На протяжении всего её сбивчивого рассказа ни Маленький Странник, ни Волшебный Сверчок не проронили ни слова. Молчала и Цикада, которая прекратила свою песню, но не утихла её боль, и не могла она перестать читать пытающиеся ускользнуть цветные листики, всё более и более наполняясь записанной на них мудростью. "А ну, - обратился Волшебный Сверчок к Цикаде, - поделись мудрой мыслью, подскажи что Бабочке делать?" Не отрываясь от чтения падающих листиков Цикада неожиданно внятно сказала: "Отправляющийся неподготовленным из дома в рискованный путь - неразумен, возвращающийся домой тем же рискованным путём - безнадёжен". Все помолчали, пытаясь осмыслить сказанное. "А всё ли ты нам рассказала, Бабочка?", - спросил Маленький Странник. Бабочка всхлипывая сообщила, что мудрая Фея, видимо, опасаясь возможности неудачного превращения, сообщила ей ещё одно волшебное слово, которое всякое превращение отменяло и возвращало всё как было. И действительно – скольким принесло несчастье исполнение их заветного желания...

"Ну так верни всё назад, и пусть вместо Странной Бабочки опять будут два листика – красный и золотистый," - вступил в разговор Волшебный Сверчок. Бабочка заплакала ещё громче: ну как она могла кого-нибудь лишить того, что считала главным в жизни и что сама перед этим подарила – возможность свободно летать? Она считала себя ответственной за судьбу и счастье превращённого. Но как из нового создания удалить то, что ей не нравилось, что она ненавидела – этого ужасного Красного Листика?

Новые слёзы Бабочки ещё больше растрогали Маленького Странника, но неожиданно снова издалека едва слышно донеслись высокие пронзительно печальные и до сладкой боли сжимающие сердце чарующие звуки одинокой флейты, зовущие его в дорогу... Потом чей-то голос то ли тихо пропел, то ли прошептал слова: "Дай Силу моим Вере, Надежде и Любви, чтобы изменить то, что может быть изменено..." Но не успел Маленький Странник загореться желанием сразу же принять участие в судьбе бедной Бабочки, как тот же тихий голос остудил его: "...И не изменять того, что не должно быть изменено..."

Всё решилось просто - Маленький Странник потянулся вверх и посадил Бабочку на ствол дерева рядом со Странной Бабочкой, но только с другой стороны от пустой оболочки Цикады. Потом помахал им рукой и продолжил свой бесконечный путь по знакомой дороге.

Сначала обе бабочки почти одновременно задавали свои важные вопросы молчаливой оболочке Цикады. Но поскольку она всё равно ничего не отвечала, то вскоре стали сами отвечать друг другу, а потом и просто говорить всякие добрые и красивые слова, которые светлым ласкающим потоком вытесняли из сознания обеих бабочек мрачные и обидные мысли. Они совсем не вспоминали о необыкновенном превращении листиков в бабочку, потому что очередное чудо творила величайшая волшебница на свете – Любовь...

Оглянувшись назад, сидящий на плече Маленького Странника Волшебный Сверчок, увидел как обе бабочки спустя короткое время уже нежно касались своими усиками друг друга и в знак приветствия то складывали, то раскрывали свои красивые крылышки. А дотошная Цикада из середины цветной пряди кроны дерева тайком подглядывала за ними – она никак не смогла побороть своего любопытства и пыталась прочитать тайную мудрость, написанную знакомым ей шрифтом на красном и золотистом крылышках Странной Бабочки. И ей уже было не так больно, что некоторые цветные листики по-прежнему лёгкой тенью ускользали от неё, унося в общий разноцветный саван, расстеленный под деревом, маленькие частички большой тайны, узнать которую всю целиком не дано никому... И Волшебный Сверчок подумал: "Разве нужна лодка тому, кто уже переправился?"

А потом он подумал о том, что мало кто поймёт то, что поёт Цикада, потому что слова, расшифрованные с каменных табличек и цветных листиков, снова зашифрованы – теперь уже её неразборчивой речью, которые все принимают за бессмысленную песню. Ему так хотелось вернуться и взглянуть на тайну листиков ещё раз, но впереди их с Маленьким Странником ждали другие тайны, которые тоже жутко интересные и захватывающие.

А Маленький Странник шел не оглядываясь и повторял, повторял про себя: "И дай мне Мудрость, чтобы всегда отличать одно от другого, и дай мне Память, чтобы всегда помнить об этом, и дай мне Стойкость, чтобы всегда следовать этому".

Сердце его сладко и трепетно сжималось просто от того, что опять он шёл по Дороге, и утомлённое тело его опять было занято поиском Силы, и любознательный ум привычно рыскал где-то за горизонтом в поисках Мудрости, а беспокойный дух его всё также скитался между умом и телом в поисках Доброты. И дивная едва слышная мелодия невидимой флейты обещала им скорую встречу...

И Странные Бабочки, и Цикада, и все цветные листики ещё долго могли видеть, как вдали по дороге между бесконечным Небом и огромной Землёй шёл Маленький Странник, каждое мгновение соединяя их друг с другом собою...

 

Александр Пилигрим