ПОХОРОНЫ

 

Все события этой истории,

её персонажи и место её действия

являются плодом фантазии автора.

 

- Я хочу попросить Вас, учитывая Ваш огромный опыт и умение решать самые сложные вопросы, организовать VIP похороны известного человека и сделать так, чтобы это печальное событие надолго осталось в памяти жителей нашего города, - сказав это, Владимир Степанович отхлебнул ароматного кофе, внимательно посмотрел на собеседника, после чего поставил на блюдце свою чашечку кофе.

Эдуард Савельевич Пайкин, до этого момента благодушно внимающий собеседнику, был настолько поражен словами Владимира Степановича, что свою чашку кофе тут же поставил на блюдце, не сделав из нее ни одного глотка.

- Но я не понимаю, почему Вы пришли с этим предложением именно ко мне, - всплеснул Эдуард Савельевич освободившимися руками, - мы никогда не занимались такими мероприятиями. Мы – это всемирно известный продюсерский центр, мы организуем концерты, гастроли мировых знаменитостей, в прошлом году на дворцовой площади мы организовали…

- Я все это знаю, - перебил собеседника Владимир Степанович, - именно поэтому я к Вам и пришел. Меня устраивает Ваш уровень, меня устраивает Ваш размах и, самое главное, меня устраивает то, что Вы, насколько мне известно, еще ни разу не отказывались от своих амбициозных планов.

Пайкин удовлетворенно хмыкнул.

- Однако мы не занимаемся похоронами, - возмущение Эдуарда Савельевича явно шло на убыль, уступая место любопытству. Его гость, Владимир Степанович Хорьков был человеком известным, с деньгами и глупостей от него ждать не приходились. Как бы отвечая на невысказанные собеседником возражения, Владимир Степанович, вновь пригубив свой кофе, продолжил:

- Я не прошу Вас взять на себя ту часть работы, которую профессионально смогут сделать и сделают специально обученные люди. Катафалк, отпевание, погребение, памятник и все такое прочее сделают без Вас. Я же на Вас рассчитываю совершенно в другом деле.

- В каком же? – Эдуард Савельевич решил вернуться к остывающему кофе и, наконец-то, отхлебнул из маленькой фарфоровой чашечки, на которой поблескивал золотом вензель, составленный из первых букв названия продюсерского центра, президентом которого он был уже шесть лет.

- Я прошу Вас взять на себя медийную часть прощания с усопшим. Мне бы хотелось, чтобы несколько ведущих газет дали публикации о том, кем был покойный для нашего города, на двух-трех каналах телевидения должны пройти соответствующие сюжеты…

- Но, уважаемый Владимир Степанович, это тоже не наш уровень. Такую услугу Вам с удовольствием окажет десяток пиар-агентств, - вновь всплеснул руками Пайкин, но Хорьков его решительно перебил:

- Самое главное, уважаемый Эдуард Савельевич, для меня вовсе не публикации в газетах и не репортажи на телевидении. Самое главное это то, что на гражданской панихиде и при отпевании покойного должны присутствовать депутаты городского парламента и члены правительства города достаточно высокого уровня, в общем, конкретный список я готов согласовать с Вами. Эти люди должны выступить с речами о том, что именно покойный сделал для нашего города и для страны. Именно это в глазах наших сограждан должно по-настоящему возвысить образ усопшего.

Владимир Степанович замолчал и задумчиво посмотрел в бесконечную голубизну весеннего неба через огромное трехметровое окно, обрамленное тяжелыми парчовыми шторами. Там, в легкой голубой дымке, среди легких белых облаков, казалось, плыл маленький золотой кораблик.

Эдуарду Савельевичу почудилось, что в глазах Хорькова набухают слезы и он, подавив в себе желание возражать своему гостю, после небольшой паузы спросил:

- Простите, а кто умер? Я никаких таких печальных новостей не слышал.

- А никто не умер, - спокойно ответил Хорьков, - Пока еще не умер.

Пайкин, опять же стараясь быть максимально деликатным, вновь спросил:

- Вы в скором времени ожидаете это печальное событие?

- Нет, - ответил ему Хорьков, - в скором времени не ожидаю, хотя, как Вы понимаете, нас всех это ждет. Кого раньше, кого позже…

- Да, Вы правы, - согласился Пайкин, - все там будем. Но о ком же, все-таки, идет речь?

- Да обо мне идет речь, - как бы даже раздраженно признался Владимир Степанович, - я пришел к Вам заказать свои собственные похороны.

От удивления Эдуард Савельевич моментально выпрыгнул из своего кресла. Будучи ввергнутым в крайнюю степень удивления и, обладая холерическим темпераментом, он начал бегать по кабинету, пересекая по диагонали огромный бордовый ковер, уберегавший наборный паркет от случайных повреждений.

В отличие от хозяина кабинета, Владимир Степанович сохранял полное спокойствие и с любопытством рассматривал необычную обстановку кабинета президента всемирно известного продюсерского центра. Четырехметровые стены двадцатиметровой комнаты были затянуты красным шелком с золотым рисунком, потолок кабинета был украшен лепкой, выполненной итальянскими мастерами пару сотен лет назад. Стол хозяина кабинета тоже производил впечатление музейного экспоната. С изогнутыми ножками, украшенными бронзовыми львами, он был совершенно пуст, если не считать опустошенной Эдуардом Савельевичем чашечки из-под кофе.

- У Вас здесь прямо как в музее, - спокойно сказал Хорьков.

Пайкин остановился и, обведя взором свой кабинет, сказал:

- А это и есть музей. Здесь ничего не разрешают менять, вот - даже журнальный столик мы поставили без разрешения арендодателя, - и Пайкин кивнул в угол, где одиноко стоял стеклянный столик со странно выглядящим среди пышного дворцового великолепия, ноутбуком хозяина кабинета.

- Зато место – престижнее некуда.

- Да, место престижное, - согласился Эдуард Савельевич и, подойдя к окну, стал что-то старательно высматривать внизу. – Престижное, а что толку? Милиции вокруг полно, а машину два раза с этого места угоняли, как будто кто-то за ней специально охотится.

- Машина тоже престижная? – поинтересовался Хорьков.

- «Лексус», четыреста семидесятый.

- Достойная машина.

- Даже номер специальный взял, чтобы заметнее была, спутниковую систему слежения поставил, нет – все равно угнали.

- Нашли потом?

- Куда там! Страховку выплатили, потом другую машину купил. Стоит, вроде бы, на месте, - сказал Пайкин, отходя от окна. И, с опаской возвращаясь к теме, поднявшей его из массивного кресла, он наконец-то спросил Хорькова:

- Если это печальное событие, я имею в виду, - здесь Пайкин слегка запнулся, - похороны, произойдет только в неопределенном и, наверняка, весьма далеком будущем, почему же Вы решили озаботиться этой проблемой именно сейчас?

- Понимаете, - с готовностью ответил ему Хорьков, - я привык все решать сам и с нужными людьми привык договариваться без посредников. На, так называемых, наследников я рассчитывать не могу, похоже, что они кроме фамилии от меня ничего не получат. Партнеры по бизнесу мне кажутся гораздо надежнее, ведь если ты человек порядочный, то и условия сделки выполнишь. Правда у нас в стране до сих пор модно «кидать» партнеров, но из того, что мне о Вас говорили, я сделал вывод, что свои обязательства Вы стараетесь выполнять. Поэтому я пришел к Вам заключить сделку. И еще я знаю, что Вы умеете договариваться с нужными людьми.

- Да, Вы правы, - удовлетворенно кивнул Пайкин, - я никогда никого не обманываю и свои обязательства стараюсь выполнять, хотя это бывает порой очень нелегко.

- Вот и хорошо! – Хорьков хлопнул ладонью по столу, - на честное отношение к моему предложению я и рассчитывал, ведь проверить исполнение нашей договоренности, как Вы понимаете, я уже не смогу. Но, - тут Хорьков сделал паузу, - мне будут нужны гарантии. Не потому, что Вы меня сможете обмануть в будущем, - тут Владимир Степанович поднял руку, предупреждая попытку Пайкина ему возражать, - мне нужны лишь гарантии того, что столь необычный заказ под силу ваше замечательной компании. Короче, - Хорьков вновь повелительным жестом руки остановил Эдуарда Савельевича, - я хочу сейчас передать Вам некоторую сумму денег, в том числе заплатить за Ваши хлопоты, а основная сумма будет лежать в банке и дожидаться того скорбного часа, когда Господь сочтет, что пришло время потратить эти деньги по их назначению.

- А если Господь сочтет, что мой уход из этого мира должен произойти раньше Вашего?

- Если, дорогой Эдуард Савельевич, Вам Господь отмерил меньше моего, во что, с учетом Вашего возраста верится с трудом, у меня, как Вы понимаете, будет еще возможность определиться с исполнителем моего заказа.

- Ну а деньги официальных «плакальщиков» Вы тоже оставите в банке?

- Не совсем так. Все-таки Вы должны подтвердить, что с «плакальщиками», как верно их обозвали, Вам удалось договориться. Поэтому я готов дать необходимую сумму для вознаграждения нужных людей, а уж будут они или нет оказывать мне, так сказать, посмертные услуги зависит не от нашей с Вами воли, а от Него.

И Владимир Степанович показал пальцем вверх, на струящуюся хрусталем из лепного потолочного плафона огромную музейную люстру.

- А как Вы намереваетесь узнать, с кем именно я договорился? – продолжал допытываться Пайкин.

- Я понимаю, что расписок в этом случае никто никогда не даст, - ответил Хорьков, - Но мне будет достаточно, если в случае положительного ответа кандидата в «плакальщики» мне в качестве доказательства будет представлена запись Вашего разговора. Надеюсь, подходящий диктофон для такого случая у Вас есть?

- Найдется, - задумчиво ответил Эдуард Савельевич.

 

- Я никак не возьму в толк… - сказал Николай Валентинович, поднося к своей трубке дорогую блестящую зажигалку, и принимаясь раскуривать трубку. Раскурив трубку, он выпустил в потолок струю ароматного дыма, и продолжил:

- Что ты от меня сейчас хочешь? Клиент, как я понимаю, жив, здоров и помирать не собирается. Ты же мне предлагаешь деньги за то, что я не делал, не делаю и, может быть, делать никогда не буду. Обычно все бывает наоборот: я соглашаюсь что-то сделать, а потом меня пытаются кинуть и не заплатить. Или я все же чего-то не понял?

Николай Варганов, депутат городского парламента, положил трубку на край массивной пепельницы и испытующе поглядел на Пайкина, сидящего в кожаном кресле по другую сторону небольшого столика.

Кабинет Варганова был уставлен дорогой, но стандартной мебелью и был похож на тысячи таких же кабинетов по всей стране, но за окном депутатского кабинета высилась громада собора, золотой купол которого, возвышаясь над земной суетой, казалось, принадлежал уже другому миру.

- Нет, Коля, ты понимаешь все правильно, - ответил Пайкин, - Ты сейчас можешь взять деньги только за то, что в случае смерти Владимира Степановича Хорькова ты обещаешь придти на его гражданскую панихиду, произнести речь о заслугах покойного, а потом подержать свечку около его гроба, пока будет идти отпевание.

- А если я к тому времени уйду из депутатов, или стану депутатом Государственной Думы и буду крайне занят в столице или, например, заболею, тьфу-тьфу, конечно?

- Если ты физически не сможешь сделать то, о чем мы сейчас договариваемся, то ты ничем покойному, тьфу ты, черт, Хорькову, - поправился Пайкин, - не будешь обязан. Если же сможешь, то придешь и получишь оставшуюся часть вознаграждения.

- А сегодняшние деньги мне не придется возвращать?

- Деньги тебе не придется возвращать ни в каком случае. Деньги эти твои навечно.

- Деньги навечно, это ты хорошо сказал, - ухмыльнулся Варганов, убирая пухлый конверт во внутренний карман пиджака.

 

- Давайте мы лучше с Вами здесь переговорим, – сказал Иван Алексеевич, открывая дверь в небольшой зал, центральную часть которого занимал большой овальный стол. - Тема мне показалась деликатной, поэтому нам лучше и спокойнее здесь пообщаться, - продолжил он, сев на одно из кресел, стоявших около стола и предложив Эдуарду Савельевичу сделать то же самое. - Так объясните мне, пожалуйста, еще раз, чего Вы от меня хотите?

- Я прошу Вас выступить на гражданской панихиде и сказать несколько слов об усопшем: Хорькове Владимире Степановиче.

- Так разве он умер?

- Нет, не умер. Он жив и, может быть, еще нас с Вами переживет, - ответил Пайкин.

- То есть, выступать на панихиде мне пока не надо?

- Пока не надо.

- Но Вы хотите, чтобы я сейчас взял на себя это обязательство? – немного задумчиво спросил Иван Алексеевич и посмотрел в окно, где над крышами близлежащих домов в весеннем небе сверкал золотом шпиль дворца, в котором некогда с согласия любимого внука великой императрицы был убит ее нелюбимый сын.

- Именно так. Я хочу, чтобы Вы взяли на себя это обязательство.

Иван Алексеевич взял из стопки, лежащей на краю стола, маленький квадратный листок бумаги и написал на нем два числа.

- Вот это, - он показал карандашом на верхнее число, - сейчас. А это, - Иван Алексеевич показал на второе число, - потом. Да, и еще… - он поставил над числами значок «евро», после чего вопросительно посмотрел на Пайкина.

- Можно я подумаю, - сказал Эдуард Савельевич и протянул руку за листком.

- Подумайте – ответил Иван Алексеевич, но листок не отдал, а, изорвав его в мелкие клочки, выбросил в урну.

Проделав эти манипуляции, Иван Алексеевич добавил:

- Думаю, что из членов правительства города моего уровня Вы вряд ли кого-нибудь найдете, кто бы заинтересовался этим предложением. Так что мои условия - это вполне по-божески, да и то только потому, что я не первый день Вас знаю.

- Поскольку я тоже не первый день Вас знаю, будем считать, что договорились.

Ну и добро, - одобрительно кивнул Иван Алексеевич.

 

- Эдик, я не пойду об этом разговаривать с товарищем генералом. Да и тебе не советую, - полковник Белов закурил сигарету и посмотрел в окно.

Только что прошел весенний дождь и свежий балтийский ветер гнал по небу белые барашки облаков. Белов повернулся к Пайкину и пояснил:

- Я по определению не могу с ним такие разговоры вести, субординация не позволяет, - продолжил Белов свою мысль.

- Так, может быть, мне самому с ним эту тему перетереть?

- Ты, конечно, можешь с ним сам пообщаться, я даже могу поспособствовать вашей встрече, но не думаю, что товарищ генерал хотя бы сделает вид, что он тебя понял.

- Почему, - не понял Пайкин своего собеседника.

- А потому, что обыскивать он тебя перед встречей не станет, а уверенность в том, что ты все это пишешь и будешь писать на диктофон есть и у меня, и у товарища генерала.

Эдуард Савельевич заерзал на стуле и, как ему показалось, незаметно, левым предплечьем потрогал диктофон во внутреннем кармане пиджака.

Белов опытным взглядом заметил движение руки Пайкина и усмехнулся.

- А зачем мне записывать наши разговоры, - попробовал выкрутиться Эдуард Савельевич.

- Это же элементарно, дорогой Ватсон Савельевич, - добродушно изрек Белов, - твой Хорьков ведь за передаваемое им бабло с тебя отчет попросит. Расписок ты не берешь, да и кто их тебе даст? Вот и остается единственное – писать разговоры, а потом передавать записи клиенту в качестве доказательств.

- Ну, предположим, что твоя бредовая мысль имеет право на существование, предположим, - с нажимом на последнее слово засуетился Пайкин, - а что же Хорьков будет делать с этой информацией?

Так шантажировать же! – удивился Белов непонятливости своего собеседника. – Я тут кое-какую информацию посмотрел по твоему Хорькову. Похоже, что у него могут быть крупные неприятности.

- В смысле?

- А ему светит уголовное дело по сто пятьдесят девятой статье, по мошенничеству в особо крупном размере, совершенной группой лиц по предварительному сговору. Срока по четвертой части статьи большие и я думаю, что Хорьков все это затеял не ради своего будущего погребения, а ради своей сегодняшней свободы. И собирает он компромат на людей, от которых его будущая свобода может зависеть. А наш товарищ генерал по этим правилам играть не станет. Ты бы лучше ментовского генерала поискал для этой цели.

Обескураженный Пайкин затряс головой:

- Клиент согласовал со мной план действий, а ментовку велел из перечня исключить.

- Чего так?

- Пошутил, что родители милиционером его пугали в детстве, с тех пор он не любит людей в этой форме.

- И ты поверил этой детской сказочке, - вновь усмехнулся Белов.

- Поверил, почему-то, - сознался Пайкин.

- Ну, что я тебе скажу, дорогой мой любитель сказок. Вляпался ты в дерьмо и как тебе выбраться из него я, честно говоря, не знаю. Впрочем, ты особенно не переживай. Дача взятки тебе не светит, поскольку взятку дают за совершение действий либо отказ от их совершения, в твоем же случае нет ни действий, ни, тем более, отказа. Ну, потаскают тебя по кабинетам, поговорят душевно. Возьми себе хорошего адвоката и не бери в голову. Пусть твой Хорьков суетится - это его тема.

 

Заместитель начальника управления внутренних дел вышел из-за своего стола и протянул руку Хорькову:

- Здравствуйте, Владимир Степанович, - приветливо сказал генерал, предлагая своему гостю стул напротив окна. - Прежде всего, позвольте вручить Вам этот документ, - и генерал положил перед Хорьковым два листка, на первом из которых было крупно напечатано «постановление». – Это постановление о прекращении производства по делу, которое Вас весьма беспокоило последние полгода, - пояснил генерал и, не дожидаясь пока Хорьков прочитает постановление, продолжил, - Наши следователи не усматривают в содеянном состава преступления, поэтому позвольте мне Вас поздравить и пожелать больше не попадать в поле зрения правоохранительных органов.

- Спасибо, это была хорошая новость, радостно сказал Хорьков, по-хозяйски переложив документ на свой край стола, - А что Вы скажете о результатах нашей операции «похороны»?

- Ну да, операция «похороны», - усмехнулся генерал, - Руководство довольно результатами. Кое-что было ожидаемым, а кое-что для нас стало новостью.

- Я никогда не думал, что получу удовольствие от этого лицедейства, - сказал Хорьков, - Когда я говорил, что на моих похоронах непременно должен быть вице-губератор, то сам поверил, что для меня это крайне необходимо.

- А как забегал Пайкин после получения денег, – хохотнул генерал, - у кого только не был! В общем, как мы и рассчитывали, нам удалось выяснить его основные связи, но, самое главное, с его помощью удалось замазать тех людей, которых мы давно подозревали в мздоимстве. Правда, подозревали давно, а информацию получили только сейчас.

Да, - поддержал генерала Владимир Степанович, - Вам же теперь официально разрешены провокации, как способ получения информации.

- Знаете, - возразил генерал, - у нас говорят, что провокация – это неудачный оперативный эксперимент, а оперативные эксперименты нам никто не запрещал, надо только уметь их проводить и не прокалываться. Поэтому с Вашей помощью мы замазали некоторых людей, которых надо было прихватить именно сейчас и сделать это требовалось без лишнего шума и огласки.

- Вы об этом уже говорили, - напомнил Хорьков хозяину кабинета.

Тот кивнул, но не торопился продолжать рассказ, как бы размышляя, стоит ли посвящать своего гостя в детали операции. За окном громыхнуло и генерал обернулся, чтобы посмотреть на небо, быстро затягиваемое грозовыми тучами, и на их фоне бело-голубые купола знаменитого собора, выглядели особенно выразительно.

Генерал прервал молчание, выразительно посмотрел на Хорькова и сказал:

- Теперь самое главное. Не ждите, уважаемый бывший подозреваемый, от нас громких арестов, а от журналистов разоблачительных статей. Новой московской команде требуются на местах новые люди, вот мы без лишнего шума и огласки стараемся расчистить площадку. Не будет в этой истории никакой публичности, лишние люди будут уходить тихо, может быть, даже с повышением. Поэтому я Вас еще раз прошу сохранить в тайне все произошедшее и играть до конца, - тут генерал улыбнулся и постучал костяшками пальцев по столу, - тьфу-тьфу-тьфу, конечно, роль человека, обеспокоенного организацией своих будущих похорон.

 

Хорьков толкнул массивную дверь здания главного управления внутренних дел и вышел на гранитные ступени величественного здания. Перед ним медленной автомобильною рекою, отмеченной редкими вкраплениями трамваев, тёк проспект, поднимаясь к широкому мосту над величественной рекою. После прошедшей грозы вновь сияло солнце, деревья в скверике весело шелестели молодой листвою.

Хорьков улыбнулся и подставил лицо солнечным лучам. У Владимира Степановича на душе было тепло и радостно.

Примерно в пятидесяти метрах от Хорькова другой человек, стоя у своей машины, разговаривал с кем-то по мобильному телефону.

Хорьков не знал этого человека, не слышал, о чем тот говорит, иначе от его радостного настроения не осталось бы никакого следа. Разговор по телефону неизвестного Хорькову мужчины шел именно о нём, о Хорькове, а последняя фраза, произнесенная этим человеком, несла в себе отнюдь не скрытую угрозу для Владимира Степановича.

Без всякой тени иронии, абсолютно серьезно, мужчина сказал своему невидимому собеседнику:

- Мочить надо этого урода, тем более он уже и похороны свои оплатил.

Слова, не услышанные Хорьковым, были подхвачены порывом ветра, который смешал их с другими звуками большого города и бросил эту смесь на середину реки, прямо напротив величественного и торжественного здания знаменитой тюрьмы, и здесь собранные ветром слова и звуки окончательно растворились в весеннем воздухе.