ГЛАВА ПЕРВАЯ

Зима выдалась ранней, морозной. Трамвая пришлось ждать долго. «Аннушка», как всегда в часы пик, была набита битком. Николай с трудом втиснулся на заднюю площадку прицепного вагона. На следующей остановке новые пассажиры мощно нажали, и он наконец оказался в салоне. Кондукторша дёрнула за верёвку, сообщая, что можно трогаться. Вагон рвануло. Интеллигентного вида мужчина, плотно притиснутый к Николаю, заёрзал и возмущённо обратился к лохматой тётке, державшей в руках мокрые кульки с какой-то снедью.

– Осторожно, гражданка, вы своими солёными огурцами моё пальто пачкаете!

– Ишь, какой нежный выискался да чистенький! – бросилась в контратаку тётка. – Ежели такой благородный, на извозчике бы ездил! А тута – обчественный транвай!

– Ну, что Вы кричите? Ведь он прав, – вступилась за мужчину молоденькая девушка, – Разве можно солёные огурцы в газетном кульке возить? Хотя бы в банку положили.

– Ещё ты меня учить будешь! В банку! А банка бы разбилась, его благородию порезала!

Девушка попробовала отодвинуться от тётки с огурцами, но тут же вскрикнула:

– Ой! Здесь кто-то щиплется!

Николай заглянул за спину девушки. Под сидением, на котором разместилась благообразная старуха, стояла плетёная корзина. Из корзины вытягивал шею и хищно шипел гусь.

– Бабушка, вы бы гуся головой к стенке повернули, – посоветовал Иван, – тогда он щипать никого не сможет.

– Да нешто это он щиплется? Он у меня завсегда смирный. Это он от шума озверел. А развернуть его, милок, теперича нету никакой возможности!

– Бесплатный цирк, – пробурчал пострадавший от огурцов мужчина.

 

У Трубной Николай с немалым трудом выбрался из вагона. И тут же обнаружил, что солёные огурчики оставили благоухающий след и на его единственном пальто. На Цветном бульваре он выбрал щепотку снега почище, постарался хоть немного оттереть пятно, хоть запах рассола уменьшить. Ладно,ничего: пока до дома доберётся, ткань и подсохнет, и проветрится. Николай шёл по Цветному бульвару мимо полупустых, невзрачных витрин, бойких папиросниц «Моссельпрома»; бабки, продающей щёточки для примусов; мимо открытых на всеобщее обозрение писсуаров. Глядя на очередную уныло-пустую витрину, вспомнил услышанную недавно частушку :

 

Как в торгсине на витрине

Есть различная еда,

А в советском магазине –

Солнце, воздух и вода.

 

На углу, рядом с маленьким кинотеатром, ждали седоков притопывающие от холода извозчики. Лавируя между редкими автомобилями, Николай перешёл Садовое кольцо и свернул в свой тихий 1-й Волконский переулок. «Сейчас поем картошечки и выведу погулять Дину: ей доктор велел побольше быть на свежем воздухе», – решил Николай. Но выбрались они из дома только часа через два. По пологому склону переулка медленно спустились к Самотёчным бульварам и пошли по ним в сторону Старой Божедомки. Похрустывал под ногами снег, белейший, ещё не испачканный печной сажей. Дым из труб поднимался прямо вверх. «Не разговаривай, а то простудишься», – сказал Иван. Они шли молча, и каждый из них думал о том, как изменится на днях их жизнь.

 

Дина боялась: первые роды в тридцать шесть лет! Врачи и двадцатишестилетних считают «пожилыми первородящими»… Что уж говорить о ней?! Четыре года назад

она ждала первенца, но на пятом месяце беременности поскользнулась в их переулке, ударилась о чугунную тумбу, помечавшую край тротуара. Мальчик погиб. Дине уверенно пророчил бесплодие тот же врач, который этим летом подтвердил вторую беременность. «Ну что ж, мамаша, медицина – наука пока не точная. Ошибочка с Вами вышла! – жизнерадостно сказал он. – Вы рады или наоборот?» Она была и обрадована, и напугана. И не только поздними первыми родами. Как она справится? Ведь практически она одна тянет всю семью… Коленька хороший человек, внимательный муж, но… он влип в дикую историю, которой не видно ни конца ни края.

Когда высылали Троцкого, Коля, по просьбе старшего брата, помогал печатать листовки в защиту опального наркома. Печатный станок находился в подмосковном Краскове. Николай не был троцкистом. Отнюдь! Он, крестьянский сын, по убеждениям был в ту пору, пожалуй, ближе к эсерам. Но Коля считал ссылку Троцкого делом гадким, бессовестным. К распространению листовок старший брат опрометчиво привлёк какого-то прыткого соседа. А тот вроде бы припрятал один листок с отпечатком вымазанного в краске пальца Коли: для шантажа. И Коля поддался на шантаж и начал постоянно, ежемесячно платить. Дине он рассказал об этом вскоре после замужества. Ну, и что было делать? Иногда ей казалось, лучше Колиньке пойти куда следует, во всём признаться, отсидеть, но покончить с изматывающим душу страхом и вечными поборами. Но, как решиться подтолкнуть к такому шагу любимого человека? И она терпела, стиснув зубы, экономила на чём можно и нельзя. Однако её зарплаты катастрофически не хватало на троих, включая маму, не получающую ни копейки.

– Ты не замёрзла? – прервал её размышления Николай.

– Нет, мне совсем не холодно.

– Что ты такая напряжённая? Сжалась, как загнанный зайчик. Так боишься родов?

– Нет, Коленька, я спокойна.

– Какое там! Я же чувствую! Ты расслабься, лучше посмотри, какая красота кругом! Деревья серебристые, заиндевевшие; земля белым покрывалом нашего ребёночка

встречает! А здесь видишь: следы от лыж уже кто-то из ребятишек оставил. А рядом с лыжником собака шла. Крупная, увесистая: шаг широкий, след глубокий. В нашем переулке таких собаченций нет. Это точно. Не переживай! Не успеем оглянуться, и наш малыш на лыжи встанет!

Коленька пытается её отвлечь от дурных мыслей. Знал бы он, о чём она сейчас думает!

Судьба у неё, видно, такая: с восемнадцати лет тянула перенёсшую инсульт маму и младшую сестрёнку Раю, а теперь - эта история. Рая о шантаже ничего не знает, мама,

конечно, то же. Сестра считает, что Дина просто никудышная, расточительная хозяйка, деньги между пальцев текут, как вода. Обидно это слушать до слёз, ведь считает Дина

каждую копейку, но что поделаешь… Рассказывать правду нельзя.

Теперь ей придётся работать ещё больше. Ребёнка на маму не оставишь. Она малыша даже перевернуть не сможет: рука у неё совсем слабая, ненадёжная. Значит, придётся содержать ещё и няню. Но что об этом сейчас думать? «Глаза боятся, а руки

делают». Главное, чтобы ребёночек здоровым родился. Пожилые родители - такое опасное наследство. Не было бы у малыша каких-нибудь уродств...

Рая ужасается, что её старуха – сестра надумала рожать. Говорит: «Ты ведь на ноги поставить не успеешь!» Впрочем, в старухи она Дину записала давным-давно. Как-то в Саратове в девятнадцатом году дали Дине на работе талон на отрез поплина. Поплин был бирюзовый, красивый. «Зачем тебе такая красотища? – сказала Рая. – Ты уже старая дева, а мне замуж выходить!» Рае было тогда шестнадцать, Дине - двадцать четыре… Надо признать, сестре бирюзовая поплиновая блузочка очень шла. Рая вообще красивая. Тонкие черты лица, пышные чёрные волосы, гордый взгляд. Прямо Юдифь с картины Аллори.

Черты лица у Дины тоже тонкие; глаза, говорят, выразительные, глубокие, когда не отмечены они безмерной усталостью, и копна чёрных волос может служить украшением.

Но… укатали Сивку крутые горки! Нет ни в Динином взгляде, ни в манере держаться той горделивой уверенности в особом расположении звёзд, которой обладает Рая. И смотреть

Дина на себя привыкла, не как на красивую женщину, а как на трудягу, опору семьи.

В двадцать лет Рая вышла замуж за молодого, подающего большие надежды экономиста Якова Герчука. Он происходил из известной в Саратове и весьма состоятельной семьи. Великолепная партия для нищей беженки из Ковно. А Дине в ту пору было уже двадцать восемь. И впрямь, старая дева.

 

Дина и Николай прошли мимо небольшого пруда во втором из Самотёчных сквериков. Да, скоро, даст Бог, она будет гулять здесь с ребёночком. Тьфу, тьфу, не сглазить бы. Мимо скверика, по направлению к центру, прошёл в этот час уже полупустой трамвай. На его буфере, хохоча и улюлюкая, висели безнадзорные мальчишки. Трамвай уехал, и мысли Дины вновь вернулись к заботам денежным.

До начала мировой войны она успела отучиться два года на факультете филологии Высших женских курсов в Киеве. Потом, уже в Саратове, закончила Экономический институт: встречала она вечерами начавшую в нём учиться Раю (времена были опасные, людей убивали, варили из них мыло), стала слушать с ней лекции и втянулась, увлеклась. После защиты диплома Дину оставили на кафедре. Известный профессор прочил ей блестящее научное будущее. Возносил до небес её способности. После своего перевода в Москву предложил переехать сюда и Дине. В Москве она встретила Николая. Она вспомнила его таким, каким увидела впервые. В ту пору было ему тридцать три года. Среднего роста, сухопарый, он был легок на подъём, но без тени суетливости. Его серые глаза смотрели открыто и доброжелательно из-под широких светло-русых без изломов бровей. Нос у Коли, в отличии от неё, широкий. Интересно, каким будет носик у ребёночка? Господи! О чём она думает? Какая разница, какой у ребёнка будет нос, на кого малыш будет похож? Лишь бы здоровеньким родился!

Из-за шантажиста Дине после замужества пришлось меньше времени уделять кафедре: теперь по вечерам она подрабатывала, давала уроки русского языка. Когда родится малыш, учительская работа должна стать для неё главной: понадобится свободное расписание. Да и экономическую науку в последнее время власти не жалуют, смотрят на советы учёных как на буржуазные выкрутасы. Так что, всё одно к одному. Надо Дине переключаться на борьбу с неграмотностью. Такой работы сейчас полным-полно: вся страна, и стар и млад, села за учебники. А о блестящей научной карьере придётся, увы, забыть.

Дина договорилась уже вести один класс для малограмотных в театре Мейерхольда, а другой – в только что открывшемся цыганском театре. Талантливых, артистичных цыган режиссеры привозили иногда прямо из таборов, хотя в труппе были и цыгане интеллигентные, из осёдлых семей. Как она справится со своими вольнолюбивыми, своенравными, не привыкшими к дисциплине и усидчивости учениками?

Первое знакомство с артистками получилось забавным: они тут же предложили Дине погадать и, как она ни отнекивалась, уговорили-таки, соблазнили. Цыганка, что постарше, видно, опытная в этом деле, посмотрев на Динины ладони, сказала, что родит Дина легко,и родит девочку, а жизнь у Дины была трудной и будет трудной, а лет в тридцать семь (в году сорок первом) будет Дина стоять на краю могилы, но выживет; с той поры хворать будет, но лет до шестидесяти должна протянуть. Конечно, хорошо бы родить легко, и девочку, хорошо бы протянуть до шестидесяти. Девочка тогда уже совсем взрослой будет, самостоятельной. Только как гаданью верить? Не надо было ей и соглашаться на него, авторитет ронять, несолидно это. Но женщины ведь от доброго сердца предложили. Ванюше ничего о гадании она не скажет: засмеёт!

Они прошли все три Самотёчных скверика и повернули назад, к дому. Николай думал о том, что страхи Дины напрасны, безосновательны. В сельской Латгалии, где он провёл детство, и в Сибири, где жил потом, женщины рожали буднично, без больниц и докторов. Порой и без бабок – повитух обходились. А Дина мало того, что в роддоме будет, так ещё и подстраховалась, договорилась с врачом, чтоб сам роды принял. Так что, всё должно пройти нормально.

Они вернулись домой, и вскоре у Дины начались схватки. Она разволновалась, засуетилась, стала собираться.

– Ну, чего ты торопишься? – увещевал её Николай. – Первые роды, схватки долгими будут. Давай лучше поедим. Тебе силы нужны, да и мне ночь не спать. Я чайку подогрею, картошечки.

– Господи! Какая картошечка? Неужели ты сейчас можешь о еде думать?!

– А почему нет? Я уверен: всё хорошо будет. Из роддома позвоним твоему врачу.

– Я его расписание знаю. Он сегодня дежурит.

– Тем лучше! Главное – ты не бойся, не суетись. Дело-то естественное, природа и поможет.

Дина смотрела, как муж спокойно ест, и не переставала удивляться. Его невозмутимость нередко ставила её в тупик. Но в целом он оказался прав: в роддом они попали вовремя.

Пожилой, похожий на моржа врач появлению Дины отнюдь не обрадовался. Деньги он уже получил, истратил, роды принимать придётся. Куда денешься? А эта первородящая валандаться может, ох, как долго! А на завтра у него билеты в Большой. Новая звезда, Лемешев, петь будет. «Вы уж постарайтесь, мамаша, часов до четырех – пяти завтрашнего вечера управиться, – ворчал он, – не подведите меня, делайте всё в темпе!»

«О Господи! – испуганно думала Дина.– В каком темпе? Что он за станком стоит? В спешке может навредить маленькому». Но сказать что-либо вслух она не решилась.

Однако роды прошли быстро и удачно. В пять вечера Дина родила дочку. Всё получилось так, как предсказывала цыганка!

 

Соседкой Дины в послеродовой палате оказалась молодая, кровь с молоком, женщина – жена какого-то начальника пищевой промышленности. Валя Лизоркина, так звали женщину, в этот день родила сына.

– Как дочку назовёте? – спросила Валя.

– Ещё не решили.

– Я считаю, имена ребятишкам в наше время обязательно необычные давать надо. Ведь дети наши при всемирном коммунизме жить будут! Мы с мужем сынишку Гелием назвали. Чтоб жизнь у него светлая, яркая была, как солнышко! И Вы тоже что-нибудь неистёртое выберите!