Было одно из тех тревожных лет, когда сошедшее с ума солнце неожиданно сжалилось над Землей и всем, что произрастало и жило на ней . Весна выдалась жаркая. Несомненно, она бы опять сопроводилась пожарами, засухой и гибелью множества вполне невинных существ, но в тот самый момент, когда люди сдались и, ожидая безжалостного лета, перестали молиться Богу, на потресканную, иссушенную землю обрушились ливневые дожди. Они шли, казалось, бесконечно. Солнце продолжало бороться за свое господство, высушивало драгоценную влагу, сжигая листья растений и не оставляя надежды жаждущим их тех, кто не мог запасать воду впрок. Но вновь находили громады туч, скрывая раскаленный добела диск за кружевом сизой дымки. И ливень вновь расстреливал землю, с жадностью мазохиста подставлявшую пыльные бока. Наконец наступило некое равновесие, так долго ожидаемое и такое желанное, но принесшее не меньше бед. Ослабла страсть солнечных лучей, уняла свою ярость побежденная некогда вода. Война кончилась. Но все войны чреваты тем, что еще долго по их завершении гибнут те, кто менее всего в них виновны, кто беззащитен и не может понять тайного смысла борьбы за жизнь и власти над ней. Играет медный марш, вражеские знамена летят в грязь и соцветия салюта распарывают ночное небо, когда первая жертва мира подрывается на последней мине войны.

Дождь налетел так неожиданно, что Петр не успел спрятаться, и за те несколько секунд, что потратил на поиски укрытия, почти полностью промок. Вода текла по волосам, делая их липкими, сползала за шиворот, хлюпала в сапогах. Когда дождь шел стеной, становилось холодно. Петр замерз, но разжечь костер было рискованно. Его убежище представляло их себя темную галерею их сухих, давно потерявших свои иголки елок. Они росли так часто, что, подняв голову, сквозь ветки невозможно было разглядеть небо. Редкие капли падали на черную от обгоревшей хвои землю, мгновенно впитываясь в проплешины охряного цвета. У входа в этот таинственный, чудом уцелевший в давнем пожаре еловый грот, росли грибы. Зловещие поганки бледно-зеленого цвета с юбочками из нежной плоти, и целый хоровод дымовиков размером с суповую тарелку. Один из грибов лопнул и споры, похожие на песок, усыпали землю, открытую дождю, отчего там образовалась бурого цвета грязь, и на ней отчетливо различался заполненный водой след от сапога. Петр снял плащ и развесил его на ветках, вылил воду из сапог. Тюрбан из хлопчатобумажного отреза, которым он всю дорогу прикрывал голову, пришлось размотать и сушить в таком виде. Правда, похоже было на то, что дождь собирался лить всю ночь, и сушка обещала затянуться. Петру пришлось все-таки рискнуть и разжечь костер, сложив его из обломанных веток, благо сырость проникала за частокол деревьев с большим упорством, нежели солнечные лучи. Собственно, солнце уже катилось к горизонту, день догорал, и в права вступала южная непроглядная ночь вкупе с пробирающим до костей холодом. Огонь, осторожно крадясь по беззащитным веткам, похожим на корявые лапки степных тушканчиков, наконец, осмелел, и костер разгорелся ярким пламенем. Заструился пахучий дым, Петр смог обогреть руки и зажарить на крепкой ветви один из молодых дымовиков. Предварительно расчленив его ножом. Кроме ножа у Петра имелся складной автомат, ржавый, но вполне годный к применению по назначению, сумка с вещами, рация на 20 км и карманный дозиметр, пришпиленный к карману куртки. Петр долго сидел у костра, наблюдая, пока совсем не стемнело, за потоками вода, долбящими землю. Его волновало, не поднимется ли уровень воды так высоко, что затопит его скромное пристанище. Еловый грот находился на возвышении, но от природы можно было ожидать чего угодно. Петр принялся рассматривать листья какого-то диковенного растения, скорее всего гигантской лианы, ствол которой, похожий на трубопровод, изгибался под самыми неожиданными углами. Листья размером с детскую ванну, вытянутые и заостренные к кончику, были будто бы смазаны жиром или воском. Струи воды, касаясь их поверхности, образовывали мельчайшие капли, отливающие жемчужной свежестью. Под собственной тяжестью они скатывались с листьев вниз, вновь становясь острыми и блестящими как иглы. Лиана несомненно была чужеземкой, вполне прижившейся в местном климате. Семечко, принесенное в желудке какой-нибудь всеядной птицы, проросло на новом месте и быстро выпустило на свет Божий упругую стрелку, которая в течение сезона превратилась в жадного до воды и солнца монстра. Кроме необычных листьев у лианы были совершенно дивные цветы – нежно-розовые, в пурпурную крапинку, похожие на раскрытые пасти хищников с непомерно длинными, высунутыми вперед языками. Цветы лепились по водянистым отросткам боковых ветвей, образуя гроздья. По языкам, как из нутра фонтанов, тоже подчас изображающих львиные морды, стекала вода, вбивая в землю и разгоняя по окрестностям темно-желтую медовую пыльцу. «Эдак лет через десять здесь невозможно будет пройти, как в джунглях», - подумал Петр, уже засыпая и чувствуя, как теряется нить происходящего, и лиана с ее непревзойденной живучестью уступает место городским улицам, по которым почему-то бродят собаки величиной с коров и болезненные умалишенные жители. Наступила ночь. Петр спал чутко, боясь пропустить опасность, которой был напоен сам воздух. Но к счастью ничего не произошло. Никто не напал, брызгая в ярости слюной и скаля зубы, никто не украл сохнущую одежду, и даже костер, сохраняя равновесие между жаром и влажностью, не наделал пожара и не потух.

Когда Петр проснулся и принялся умываться грязной, покрытой белесой пеной водой из лужи, ливень кончился. Выбравшись наружу, босой Петр оказался почти по середину икры в мутном месиве, похожем на ил. Пришлось закатать штаны повыше. Светало. Сквозь черные тучи, с достоинством уплывавшие прочь, показался клочок розово-желтого неба. Тьма, быстро сворачивая свое покрывало, исчезала неслышно, крадучись, и на ее место выползал молочно-белый туман. Он стелился прямо по земле, образуя крутящиеся потоки, похожие на дым от костра, сложенный из свежей древесины. Уже через несколько минут стало невозможным разглядывать, что делается под ногами, и Петр вернулся в укрытие. Отчаяние и тревога стали наполнять его душу. Расстояние, которое в далеком детстве, будучи совсем еще малышом, он покрывал за какие-нибудь два часа, он не мог преодолеть уже третьи сутки. Приходилось пережидать ливни, сиесту, да и ночью двигаться было опасно и неудобно. Больная природа строила козни на каждом шагу, и Петр не узнавал больше таких до боли знакомых мест. Он вырос в предместях города, хорошо знал каждую тропинку на холме, верхние террасы санатория были для него родным домом. Там он играл, складывая из прокаленных солнцем разноцветных камешков фигуры животных, прыгал по замшелым ступеням, рисовал гипсовым амурам смешные усики, загорал в цветах. Тогда у санатория росло много цветов. Здания трех корпусов, построенных еще пару веков назад при диктаторе, были закрыты и запущены. По слухам там водились привидения и гигантские пауки, и маленький Петр боялся туда ходить, хотя в зданиях имелось множество лазеек, через которые не составляло труда забраться в пахнущие гнильем, некогда великолепные покои. Здания разрушались, оседая, обрастая сорной травой и лишайником, с балюстрад откалывался гипс, обнажая железные прутья остовов, провалы окон с выбитыми стеклами дышали неизвестностью и мертвенной прохладой. Повсюду царило всеобщее, бесповоротное запустение, и только цветы буйствовали, наполняя воздух неповторимым ароматом. Казалось, они не замечали отсутствия нарядной публики, приезжавшей некогда пить чудодейственную родниковую воду и жариться на солнце; им не было дела до исчезновения аккуратных нянечек с кипами белоснежных полотенец и медсестер, катавших блестящие тележки со склянками, мензурками и судками, покрытыми накрахмаленной марлей; их не смущал терпкий дух кипарисной хвои, уже не перебиваемый несравненными запахами кухни, заставлявшими наполняться липкой слюной рты случайных посетителей; и даже не вспоминали они о садовнике, который ухаживал за ними, а теперь вероятно уже почил в мире, оставив наследника, копавшегося в сорняках у нового туристического комплекса, сверкающего стеклом как гигантский сервант. Так было. И теперь, по прошествии многих лет, озорной мальчуган, так любивший и солнце, и воду, теперь выросший и призванный с ними бороться, принужден был выйти их этого самого нового, упакованного в тонированное стекло здания, превращенного в штаб по борьбе со стихийными бедствиями, и пробираться к верхним террасам, рискуя свернуть себе шею или быть съеденным неизвестным существом. Сидя у костра, Петр, чтобы разогнать мрачные мысли, вспоминал цветы. Его память рисовала образы облитых густым солнечным светом благоуханных левкоев, вьюнов и петуний, оплетающих дерн змеиными телами и манящих многочисленных ос, рододендронов, георгинов и китайских гвоздик. Метелки астильбы, похожие на изящные елочки, облепленные пенкой малинового варенья, собирали на себе столько шмелей и пчел, что можно было гадать, посчитывая их количество, выгорит ли то или иной дело, или нет. На оградах и проволочных сетках, установленных позади скамеек, и на столбах беседок, борясь с вьюнками, оплетались одичавшие клематисы и декоративные тыквы – гладкие и пупырчатые, оранжевые и темно-зеленые, полосатые и пятнистые. Они доживали до поздней осени, и маленький Петр снимал их с высохшей паутины ветвей, сушил, и получались чудесные погремушки с нежными голосами шуршащих семечек. Теперь всего этого не существовало. Мало того, что благословенное место более было непригодно для нормальной жизни – на нижних террасах образовались лужи величиной с озера, и первый этаж комплекса оказался затоплен, так что выходить приходилось через вертолетную площадку по титановому переходу, примыкающему к холму. Сам город, располагавшийся в долине, опустел, и хотя вода там быстро выпаривалась, жители в панике покинули его, и только своры одичавших собак мрачно бродили по улицам в поисках случайных жертв или грызлись друг с другом, так что иные тела, разодранные в битвах, забрасывало водой к комплексу. Уход людей и последовавшее за тем запустение, вызвали весьма занимательные причины. Первоначальное беспокойство и колебания у жителей возникли уже давно, с увеличением солнечной активности, но неслыханные масштабы миграция приобрела в нынешнем сезоне, когда с верхних террас вихрем скатились немногочисленные аборигены, совершенно безумные, утверждавшие с пеной у рта, что территория санатория и идущей к нему серпантином дороги, вдоль которой лепятся домишки, наполнена чудовищами, инопланетянами и давно умершими родственниками. Люди, все как один, имели повышенную на три, четыре десятых градуса температуру, а в остальном, исключая фантазии, ничем не отличались от прочего человечества. Некоторые припомнили, что какое-то время пролежали в беспамятстве, поскольку, очнувшись, обнаружили простоквашу вместо молока, а привязанных собак подохшими от жажды. Врачи, посовещавшись, решили, что все эти странности – следствие многочисленных солнечных ударов, сразу не проявивших себя, а как бы накопившихся и давших о себе знать в результате каких-то неясных причин. Массовое отравление отмели сразу, поскольку люди брали воду из разных источников и не контактировали друг с другом. Анализы крови ничего не дали. Несчастные были отпоены успокоительным и отправлены в городскую больницу. С этого все и началось. Безумцы, уже умиротворенные, убежденные дипломированным психологом Костецким в своих галлюцинациях и при нормальной температуре, принялись направо и налево делиться впечатлениями с окружающими. Впечатления были фееричны и нелепы, начиная с пришельцев из космоса, ворующих козий сыр, и кончая злобными старушками с пустыми глазницами, которые мешали почивать дяде Али, местному старожилу. Старушки подсыпали ему в питье стрихнин, а в суп в качестве заправки крошили листья ядовитой тропической лианы, он супа не ел и так ослабел, что с трудом смог спуститься с холма вместе с другими несчастными. Именно дядя Али, девяностодвухлетний старец, ни разу не замеченный в помутнении рассудка, был единственным звеном, выпадавшим их стройной цепи рассуждений штабных врачей. Старец жил в погребе, а когда выходил на улицу, то крайне непродолжительное время дремал в беседке из уже не плодоносившего, но вполне лиственного дикого винограда. Солнечный удар не мог хватить дядю Али, и тем не менее старушки преследовали его вплоть до отправки в городскую больницу. Впрочем, нашлись и такие, кто обвинил старца в лукавстве, уж очень потешно он отбивался от не существовавших мучительниц. И температура у дяди Али была пониженная. В конце концов люди, достаточно измученные отвратительными погодными условиями, не выдержав очередных слухов, приобретавших все более ясные очертания, а именно, что монстры движутся в долину, собрались и в течение месяца исчезли в неизвестном направлении, сопровождаемые «Красным крестом». Петр не знал, куда ушли люди, и что они хотели найти за пределами города, где были все те же испепеляющие лучи, невыносимый жар и влажность, гноящая все живое. А в комплексе продолжалась жизнь: работала электростанция, множество приборов и датчиков наблюдало за окружающей средой, составлялись сводки и прогнозы, компьютерная сеть обрабатывала данные, взлетали и садились вертолеты с гонцами, варился обед на сверкающей никелем кухне, и сотрудники штаба бегали по этажам с дозиметрами и визитками на шнурках, вдохновленные бредовой идеей спасти мир. И в один не очень прекрасный, а точнее ужасный день, когда не пошел дождь, а кое-где в здании вышла из строя вентиляция, с верхних террас был получен сигнал. Его так и назвали – Сигнал, с большой буквы. Долго обрабатывали, скребя пальцами макушки, ничего не поняли, а когда он повторился, принялись носиться с ним, как дурни с писаной торбой, посылать запросы в столицу и в международный штаб. Петр узнал о Сигнале через начальство, которое неожиданно объявило о том, что сигнал якобы был не совсем сигналом, а как раз наоборот, то есть локатор со спутника засек движущуюся цель, которая продвигалась по считавшейся непроходимой местности с приличной скоростью, при этом прибор ночного видения с зависшего над комплексом вертолета то показывал наличие теплокровного существа, то след пониженной температуры, то инфракрасная картинка кривилась, и на экране появлялось что-то вроде раскрашенной в разные цвета фиги. Короче, привидение, не иначе. На следующие сутки слово было запрещено к употреблению, и неведомая цель стала именоваться как Объект. Объект шастал по террасам как хотел, а на третьи сутки расстроился. Петр был вызван к начальству как сотрудник, отлично знавший каждый камень на холме - набирали команду для отправки в санаторий. Уже был утвержден состав десанта, и команду экипировали новейшим оружием и сверхчувствительной техникой. Но произошло событие, остановившее намечавшиеся исследования. Вертолет-разведчик, посланный к санаторию, на глазах у наблюдавших за ним в бинокли отклонился от курса и прямехонько врезался в один из холмов, обрамляющих долину. Огненное облако окрасилось черной канвой, вниз поползла корявая тень, всколыхнулся воздух. С холма следом за обломками рухнула стоявшая неподалеку вышка канатной дороги, еле державшаяся на размытой почве. Наблюдатели, потерявшие дар речи, несколько секунд стояли с впаянными в лица биноклями, хотя уже не было видно упавшего в долину вертолета, и даже осела пыль. Петр «бился головой об стол» и грозился пойти на верхние террасы в одиночку, но начальство было непреклонно. По рекомендациям Костецкого Петру подмешали в пищу какое-то алхимическое снадобье, и он охладел к своей идее, пока не пришло сообщение о том, что Объекты удесятерились и сделались совершено различны по свойствам. Тогда, ничтоже сумняшеся, ранним утром, Петр выволок из-под кровати автомат-реликвию, собрал одежду и старенькую рацию, украл со склада немного хлеба и пару банок консервов, и через титановый переход, которым очень гордились обитатели комплекса, ушел на разведку.

Туман рассеялся. Петр затоптал тлеющий костер и, навертев на голову тюрбан, закинул за плечо сумку и автомат. Поколебавшись секунду, он вышел из елового грота и, меся сапогами грязь вперемешку с прелой листвой, зашагал по некогда торной тропинке, теперь заросшей сорными растениями. Примерно в это же время, если судить по солнцу, а не по часам, которые Петр случайно утопил в первые же сутки своего похода, накануне он связывался с комплексом. Рация работала из рук вон плохо, и сквозь шумы и помехи за голосом уже переставшего орать Слицко, начальника и давнего друга, Петр уловил подозрительный звуковой фон. Это был смех. Но какой! От этого смеха, скорее хихиканья, мерзкого, липкого, очень далекого и неясного, мурашки пробежали по спине Петра. Сперва, осмысливая услышанное, он насторожился, и в голову стала закрадываться дерзкая мысль о потустороннем происхождении бродящих где-то поблизости загадочных Объектов. Но по мере продвижения, мысли его все более становились заняты самим собой, поскольку Петр уже к полудню стал чувствовать себя неважно, его подташнивало, перед глазами плясами черные мушки, клонило в сон. Не помогали ни сохраняющие в организме влагу и соль таблетки, ни иммунная поддержка. Вновь двигаться он смог только перед закатом, пока не начался ливень и не стемнело. Вспомнив о смехе, Петр отдал должное своему суеверию и рацией пользоваться не стал. Тем более, что ничего нового он по ней услышать не мог. Он шел около часа, неуклонно продвигаясь вверх, и наконец достиг ворот санатория, овитых диким плющом и засохшим хмелем. Далее дорога спускалась резко вниз и, петляя, упиралась в так называемую Долину Роз. Петр стал спускаться, а когда увидел, что ныне сделалось с некогда благоуханным розарием, встал как вкопанный. На месте цветника было болото, источавшее несносный гнилостный запах. По краям его ,цепляясь ветками за одичавшие яблони, местами опаленные, сбросившие листву, росли вьющиеся сортовые розы, выродившиеся, но все-таки облепленные уродливыми махровыми соцветьями. Сама Долина, представлявшая из себя земляной резервуар с каменными дорожками, проложенными между клумб, была затоплена, и только черные осклизлые черенки торчали из мутной жижи, покрытой слоем жухлых листьев и лепестков. С левой стороны от входа плавал полуразложившийся труп какого-то довольно крупного животного. Зрелище было жутким. На миг у Петра помутилось в голове. В ушах раздалось скрежетание и треньканье, словно сломалась музыкальная шкатулка, а в глазах мелькнула фиолетовая вспышка, и сразу после этого пред его взором за долиной, в дымке облаков, прилепленных к горизонту, образовалась картина, изображавшая огромный корабль, на полных парусах несшийся прямо на Петра. Перспектива исказилась, и судно, не выходя из-за деревьев, стало стремительно приближаться, надвигаясь громадой, как в кошмарном сне, и превращаясь в ледяную гору, от которой веяло мертвенным холодом снегов. Гора, не доплыв до Петра буквально нескольких метров, растаяла, и над деревьями вновь очутились рваные, серые как тряпки облака, закрывавшие от Петра настоящую гору, с которой, впрочем, уже давно стаял снег. Придя в себя от столь неожиданного нашествия, Петр собрался было двинуться к санаторию, поднявшись обратно по дороге и свернув от ворот влево. И уже поворачиваясь, услышал где-то сбоку, в ветвях можжевельника, шорох. Его не могла произвести птица или мелкий зверек, такой звук мог получиться только если в кустах развернулось крупное существо. Петр сорвал с плеча автомат, снял предохранитель и растерянно огляделся. Он не мог определить, откуда, с какой стороны раздался шум. Вокруг воцарилась пугающая мертвая тишина. За можжевельником шла сплошная стена деревьев, разных по высоте и климатической принадлежности, опутанных лианами и плющом и крепко сцепленных у земли плотным ковром дурманной полыни, вялой сизой лебеды и неунывающего осота, который вполне может расти и на камнях. Единственный просвет в деревьях был там, откуда на Петра чуть не наехал местный Летучий голландец. Туда Петр старался не смотреть. Он осторожно обошел по периметру часть долины, где еще можно было ступать, не пользуясь шестом, но ничего не нашел. Петр поежился. Ему стало казаться, что вокруг идет странная игра, в которой ему отводилась роль самой ничтожной, ничего не значащей фигуры, но которая была направленная именно против него. Он чувствовал, что в санатории кроме него есть еще кто-то, пожелавший пока остаться неизвестным, однако думать об этом Петр был не в силах. Заболела голова. Выбрав на спуске дороги место посуше, он бросил на него сумку и сел, поставив автомат на ложе приклада и придерживая его рукой. Опять стало ломить ноги, в горле пересохло. Петр хотел встать, чтобы достать таблетки, как вдруг ощутил, что за спиной у него неладно. Он только автоматически глянул на дозиметр, приколотый к карману куртки – радиационный фон был допустимым. Зачем он это сделал? Наверное, по привычке. Радиация была не при чем, поскольку она не может создавать звуки. А за спиной Петра слышалась мелодия не мелодия, говор не говор, что-то монотонное, мерзкое, какой-то шепоток, выворачивающий наизнанку и без того вымотанную душу. Петр со сведенными судорогой членами неподвижно сидел на дороге, лихорадочно соображая, что ему делать. Страх пред тем, что было у него за спиной, был настолько силен, что он не мог решиться вскочить и резко повернуться, но и сидеть так далее было невозможно. От этих терзаний можно было сойти с ума. В голове Петра таяли последние здравые мысли, и мозг его начал раскалываться от вонзенных в него золотистых, как солнечные лучи иголок, как сила воли взяла верх над всем этим безумием, и Петр, с болью разведя челюсти, вскрикнул, и рывком поднялся с земли. Еще секунда, и он уже стоял лицом к тому месту, откуда раздавался звук. Он не смог расслабить мышцы и так и остался стоять с разинутым ртом, пригнувшись и разведя руки. Тело его не ощущало ни боли, ни жажды, оно полностью, до самой последней молекулы было поглощено непомерным удивлением. В воздухе, между ветвями, не касаясь их, висло нечто, какое-то бледное, полупрозрачное пятно, очертаниями напоминавшее женскую фигуру в длинном платье, а на месте лица, которое обрамляли еле видимые, блеклые, как струи дыма, волосы, была пустота. И пустота эта смеялась. Петр только теперь сообразил, что это был смех, и тут же вспомнил вчерашний разговор со Слицко. Овал лица, сквозь который были видны ветки и кусочек неба, искажался, будто переливаясь, и образовывал глазницы, надбровные дуги, нос, подбородок и губы, которые растягивались, и видимый на их месте лист колыхался, то уходя вглубь, то раскрываясь. «Так вот ты какой…», - подумал Петр. Решив, что нужно как-то реагировать, схватил упавший автомат, но руки его так ослабли, что оружие выпало и, брякнув старым железом о землю, погрузилось в грязь. Капли воды, смешанные с пылью, как в замедленной съемке поднялись вверх и почти достигли лица Петра, но в этот миг очередная фиолетовая вспышка озарила его глаза, поплыли зеленые кольца, входящие друг в друга, и Петр увидел, как над ним склонилась женщина. Он долго всматривался в ее черты, и наконец узнал. Это была Лора. Она села рядом и долго гладила его по голове, приговаривая, что все обойдется, и он будет здоров. Ее улыбка была нежной, а глаза смотрели серьезно, немного холодно. Петр никак не мог понять, откуда она взялась, ведь он не видел ее уже три года, с тех самых пор, как она, заявив, что больше не может, и не позволит, и пошло все к чертям собачьим, улетела. Куда? Наверное, в столицу. Или на север. Многие уехали на север, туда, где еще растут мандарины, но уже нет пятидесяти градусов по Цельсию в тени. И на лице Лоры теперешней не было того проклятого выражения презрения, какое было у Лоры тогдашней. Она вновь была его Лора, а не Лариса Эмильевна, напялившая на нос зеркальные очки, чтобы не было видно при прощании глаз, в соломенной шляпе, давно вышедшей из моды, но по столичному разодетая, в сапогах их синтетической замши. Вертолет унес ее в тревожное небо, то и дело рассекаемое молниями, густое как молочный кисель, и такое ненавистное. И вот теперь она тоже исчезла. Петр тихо позвал ее, но она ушла, а по груди его поползли какие-то насекомые – большие, со множеством кривых волосатых ножек. Они видимо решили, что по бездыханному телу можно проложить тропу и шастать по ней туда-сюда. Петр терпел измывательства, тяжело дыша и скрепя зубами. Но вот кусты можжевельника раздвинулись. И, спугнув насекомых, появилась человеческая фигура. Она склонилась над Петром и тоже стала уговаривать, что все пройдет, что скоро зима и можно будет кататься на лыжах с горы, что снег выпал, что сдохла собачка Зорянка и на ее место взяли чудесного щенка – серого, в черное пятнышко. На какую-то секунду Петр очнулся и, чувствуя чугунную тяжесть головы и жажду, осознал, что лежит, и что рядом действительно кто-то есть, но сознание вновь потускнело, смешалось, и незнакомец, превратившись в Лору, стал кормить Петра персиками. Сначала это было приятно, но потом персиков сделалось так много, что они заполонили все пространство вокруг Петра. Петр давился, отвратительная оранжевая масса вытекала изо рта, затопляя его по самые уши, потом достигла носа, и он стал захлебываться, но тут почувствовал боль в позвоночнике и суставах рук. Его куда-то потащили, волоча за связанные руки, а потом подняли и подвесили на сук невесть откуда взявшегося великанского дуба. Сверху посыпались твердые как камни желуди, которые так и норовили побольнее стукнуть Петра по голове. Опять возникшие Лора и незнакомец, взявшись за руки, стали водить вокруг дуба хоровод, потом стали множиться, становясь гибкими и бесформенными, и превратились в адских плазменных женщин, одетых в белые дымные плащи. Женщины демонически хохотали и издевались, называя Петра дураком, а его оружие – консервной банкой. Войдя в экстаз, они подожгли под жертвой костер. Огонь плясал, извивался, стараясь прожечь неснятые с ног сапоги, и при этом Петру смертельно хотелось пить. Он мотал головой, пытался высвободиться, раскачивался, но вновь безвольно повисал как потрепанная боксерская груша. Он просил о снисхождении, призывал к человеколюбию и даже стал молиться, шевеля опухшими потресканными губами. И огонь погас. А на его месте появился бездонный колодец, их недр которого неслось гулкое эхо в ответ на плевки и ругательства фантомных женщин, и черная смоляная вода его не отсвечивала бликами и казалась черной дырой, в которой все живое, попавшись, немедленно распадалось на молекулы. Петр увидел, как одна молекула с блестящими голубыми и красными шариками на каркасе, стремительно приближаясь, заслонила собой обзор, затем последовал чувствительный удар в лоб, и сознание опять вернулось.

Петр лежал на мягком, а рядом стоял чей-то сапог в коричневой, похожей на дерьмо, грязи. «Поесть бы не мешало», - неожиданно подумал Петр и попытался встать. Но рука сорвалась, и он упал обратно на пол. Скорее всего он был в здании - вокруг было темно, но не видно ни деревьев, ни звезд, и пахло плесенью. Петр обернулся и увидел, что сапог исчез. Наверное пришла ночь, нужно спать, а собаку Зорянку еще не закопали, и это нехорошо, тело могут утащить другие собаки, а потом пойди, собери все вместе. Откуда-то из черноты к губам Петра подплыла чаша с водой, его приподняли, и вожделенная влага, заполнив все его существо, накрыла его сверху волной, как одеялом. И он наконец уснул, не мучаясь и никого не зовя.

Проснувшись, Петр открыл глаза. Вокруг было тихо. Он лежал в доме у окна, занавешенного паутиной, а неподалеку на полу между набросанных как попало кирпичей, тлел костер. В комнате, а точнее в зале, огромном и запущенном, было прохладно и пусто. По низу сквозило, воздушный поток гулял то по волосам, то смещался к ногам. От окон на пол падали квадраты голубого света. Был ли вечер или раннее утро, понять было сложно. Петр осмотрел зал, слегка приподнявшись и опираясь на локоть. Когда повернулся, то увидел все те же темные стены, фосфорицирующие окна, выщербленный, некогда паркетный пол, и наконец разглядел соседей. Это были ящерицы, мокрицы, какие-то длиннотелые жуки и мрачные ночные мотыли. Общество, шурша лапами и крыльями, лепилось по стенам и в углах оконных рам. Вот маленькая бабочка с порванным крылом неудачно зацепилась за край паутины, затрепыхалась, пытаясь вырваться, но из тайного убежища в раме выскочил толстопопый паук и, ловко перебирая лапами, заспешил к жертве. Еще мгновение, и неловкая прелестница отдала свою крохотную жизнь, превратившись в обед. На паутине остались висеть крылья, а удачливый охотник поволок в убежище остатки былой роскоши. Петр так загляделся на сценку, что осознал свое головокружение только, когда окно качнулось. Будто пыталось, наподобие плохо повешенной картины, упасть с гвоздя. Осколки нижней части рамы, похожие на стесанные зубы, мгновенно переместились вверх. Полежав немного, чтобы прийти в себя, Петр опять привстал. Тут он обнаружил, что был во время сна накрыт одеялом, а вокруг его ложа была разложена шерстяная веревка. Это открытие придало Петру сил, поскольку только дружески настроенный человек мог накрыть одеялом, да и положить на подстилку, а не на голый пол чужака, прибывшего с неизвестными целями. А насчет веревки Петр стал припоминать, что какой-то ядовитый паук боится запаха овец, а значит и их шерсти, поскольку овцы вытаптывают его норки, и этим пользуются пастухи, ограждая себя от нежданного посещения овчинной веревкой. Но откуда в новоявленных джунглях степное существо, как сюда попало, живет ли в здании или в зарослях сухих лиан на песчанике, или веревка разложена с другими целями? Да и шерстяная ли она? Петр хотел пощупать веревку, но она куда-то исчезла, хотя можно было побиться об заклад, что в зал никто не входил. Петр настороженно огляделся, сполз на подстилку, натянул по самый подбородок истлевшее одеяло и, зажмурившись, перекрестился. Оставаясь в таком положении некоторое время, Петр наконец почувствовал облегчение и стал вспоминать свои бредовые сны, чтобы сопоставить их с рассказами местных жителей, спустившихся из окрестностей санатория в долину. У него были какие-то обрывки видений, которые настолько тесно переплетались с действительностью, что практически не отличались друг от друга. Потом Петр чувствовал жажду, а значит, был и жар, а местные жертвы галлюцинаций температурили очень относительно. И видения у них были четкие и однообразные, у каждого – свои. А упавший вертолет? Пилоты тоже был нездоровы? «Да, это болезнь, я тоже заразился от жителей холма. Но кто-то должен был быть первым. Откуда на него села эта зараза? И пилоты не контактировали с безумцами. А может это не галлюцинации, может все правда? Пауки, что овец боятся, подросли, мертвые захотели поглядеть каково живым лямку тянуть, да еще в такое расчудесное время, а Лора все меня вспоминает и вот – привиделась, телепатировала свой далекий образ. И веревки бегать научились. Надо встать, во что бы то ни стало, осмотреть здание.» Но встать так и не удалось. Петр почувствовал как сон, неслышно подбираясь, стал путать мысли, широко раскрыл глаза и остался лежать. Он мог и хотел теперь осмыслить происходящее, по крайней мере, попытаться.

Когда начался весь этот кошмар с солнцем, первыми жертвами пали жители экватора, светлая им память. Сначала никто ничего не мог понять. По телевидению и в сводках журналистских агентств мелькали предположения об озоновых дырах, космических катаклизмах, последствиях ядерных испытаний и даже порче, наведенной на Землю со стороны враждебных цивилизаций. Обычный журналистский бред. Ученые, притворившись глухими и слепыми, безмолвствовали. В общем-то, к трагедии могло привести что угодно и по отдельности, и в разнообразных сочетаниях. Человек существо относительное. Ничего не может сделать верно, точно, стопроцентно. И все ему кажется… Вот и теперь – не смотря на угрозу вселенской катастрофы, искреннее желание неких мужей помочь делу ни к чему конкретному, кроме душераздирающего крика «Караул!», не привело. Оставалось только добавить: «Спасайся, кто может!» А кто не может? В скором времени уже ничто не могло спасти экваторианцев, а вслед за ними и жителей океанских побережий, которые оказались полностью затоплены водой, прибывшей в океан от подтаявших ледниковых полюсов. Кто поумнее, заранее собрали пожитки и всеми правдами и неправдами перебрался в более северные широты. Кто послабее – погиб сразу. А Земле становилось все хуже и хуже, и уже была близка агония, солнечная радиация грозилась уничтожить все живое, но Бог смилостивился, что-то лопнуло там, в его владениях, какой-то гигантский, наполненный влагой пузырь, обрушив на стонущую от засухи и пожаров Землю, потоки воды. Тучи заслонили солнце, влага напоила жаждущих. Прошло время, ударившиеся в панику специалисты разных профилей вновь взялись за дело, и обнаруженные озоновые дыры стали затягиваться, перестали рождаться уродцы, а в некоторых местах люди даже начали забывать о трагедии. Мать Петра, выйдя замуж вторично и забеременев, не проходила иммунный контроль, не пила рекомендованные препараты, а дочь, сестра Петра, родилась вполне здоровой и очень любила солнце. Потом начался новый виток бед, когда солнце вновь стало палить как сумасшедшее, а в противники к нему опять навязалась вода. Но теперь она была не только спасением. А на полосе в несколько тысяч километров образовалась мертвая зона, сначала выжженная, потом залитая водой, заболоченная, полная ничего не боящихся отвратительных насекомых, заросшая растениями-монстрами, погребшая в своих зарослях и руинах миллионы жизней. По ней не ездили и не ходили, над ней не прокладывали маршруты частных авиалиний, была оборвана всякая связь с внешним миром. Вертолеты-разведчики, напичканные новейшей исследовательской и навигационной аппаратурой, падали в джунгли как яблоки в ветреный день. В конце концов разведку с вертолетов прекратили, довольствуясь данными со спутников. И вот теперь потерпел катастрофу вертолет, приписанный к жилой зоне. «Что-то тут не то. У нас все началось, когда везде уже все закончилось. Все уже мутировали и приспособились, как дошли до нас слабые круги от упавшего в воду камня», – подумал Петр и перевернулся на другой бок. Спину и ноги ломило, шею, липкую от пота, кололи раскаленные иголки, руки бессильно раскинулись, словно так было легче дышать. Петр, уставший даже от собственных мыслей, полежал неподвижно, потом лег на спину и уперся взглядом в потолок. Вдруг поверхность его озарилась ярчайшим светом и треснула, как переспелый арбуз, разметывая по залу сверкающие осколки, а не месте раскола показалось небо. Оно стало приближаться и покрыло лицо лежащего Петра, засыпав ему глаза разноцветными звездами. Вокруг него стали порхать маленькие существа размером с грецкий орех, полупрозрачные, имевшие за спинами по паре перламутровых крылышек. Существа щебетали, скакали по лбу и плечам, щекоча крыльями ноздри, губы и шею. Петр принялся мотать головой, дабы сбросить и отогнать назойливых эльфов, но те только громче верещали и топотали острыми ножонками. Они были хуже мух, комаров, жирного паука из угла оконной рамы и даже москитов, которые иногда яростно, но безрезультатно атаковали задраенные окна комплекса. Это были сущие дьяволята, и они прекрасно сознавали, что делают, издевались и получали от этого, похоже, массу удовольствия. Петр, не выдержав, рванулся и, теряя последние силы, яростно замахал руками. Человечки, вспорхнув дружной стайкой, зависли напротив его носа и принялись кричать что-то тонюсенькими голосками, и Петр наконец разобрал, что. Особенно отличался активностью один из малышей, самый крупный, если так вообще можно сказать о существе ростом с мизинец. «Мы покажем ему, как с нами связываться! Смерть ему!» - верещал эльф-предводитель, трепеща зелеными как у стрекозы крыльями. «Смерть!» - вторил писклявый хор. «А ты, человече, готовься к самому худшему! Смерть тебе!» - продолжал бесноваться главный. «Смерть»! «Долой дезинфектора! Долой человечество! Смерть дезинфектору, смерть человечеству! Да здравствует тот, кто будет победителем! И смерть побежденному!» «Смерть, смерть, смерть!!!» Эльфы так часто повторяли одно и то же слово, что у Петра разболелась голова, а в мозгу волнами отдавалось «мер, мер, мер…», словно где-то далеко звали кошку или цыпленка к утренней плошке. Когда же он открыл глаза, то увидел, что нет ни маленьких мучителей, ни ночного звездного неба, потолок цел, а сам он лежит и уже смотрит налево, где у разгоревшегося костра сидит фигура в плаще и кидает в огонь горстями какой-то порошок. Издав тяжкий стон, Петр предпринял еще одну попытку подняться, но фигура, развернувшись к нему лицом, молвила:

- Не трудитесь. Вам еще рано вставать. Лягте, лягте. Вас верно мучит жажда. Я сейчас подам воды.

Фигура отвернулась и, поплескавшись в невидимом ведре, приблизилась и поднесла к губам Петра блестящую кружку. Петр, вцепившись рукой в жестянку, припал к ней, и влага принесла долгожданное облегчение издерганному и обезвоженному телу. Откинувшись на спину, Петр перевел взгляд на лицо подошедшего. Это был пожилой, но не старый еще человек, сухонький, низенький как гном или лесовичок. Еще таким изображают домового. Определенно он более всего походил на домового. Вот только дом, в котором он жил, был совершенно для жилья непригоден.

- Где я? – прошептал Петр.

- Это здание бывшего санатория. Ну, вы должны его знать. Вы ведь сюда шли?

- Да, да… А откуда… - Петр моргнул и спросил не то, что хотел прежде. – А вы то кто? Я думал, здесь никого не осталось.

- Я ? – человек пожал плечами. – Дезинфектор.

- То есть? Я уже где-то слышал это слово. Это что – профессия? – Петр уставился на незнакомца, с интересом его разглядывая. Человек казался совершенно настоящим, но последние сутки научили Петра быть осторожным со своими ощущениями.

- Скорее… образ жизни. Мышление, - ответил дезинфектор, встал и, подойдя к костру, принялся ворошить угли палкой, поднимая в черноту зала тучи огненных мух. Огонь, злясь, пытался обвить жаркими пальцами пламени палку и погубить ее, но человек отбросил ее и сел поближе к костру. Петр хотел спросить, что же такое сыпал в огонь его собеседник, но решил не искушать судьбу.

- Хотите есть? – обратился незнакомец к Петру. – У меня есть сухари и солонина и травяной чай. Петр покачал головой и, боясь упустить главное, быстро спросил:

- Что же вы делаете здесь?

- А вы? – человек, прищурившись, не улыбаясь, посмотрел на Петра. Лицо его сбоку освещалось бликами костра и казалось зловещей маской. Но Петр так привык за последние сутки к необычному и отвратительному, что ничему не удивлялся и спокойно отнесся к странному ощущению, что так называемый дезинфектор вот-вот превратится в терминатора или злобного андроида. Человек покачал головой и, вздохнув, принялся жевать сухарь.

- Вы еще не здоровы, - пробормотал он, смахивая с губ крошки. – Это факт. Глаза блестят как у безумного. Поспите-ка. Да, и смерьте температуру. Сейчас я дам термометр.

Пока дезинфектор копался в поисках градусника, Петр объяснил, что он из Штаба, с нижних террас, но нелегально, и хорошо бы поскорее вернуться обратно. Дезинфектор, казалось, и не слушал его. Будто все и так знал.

- Да у меня же есть рация! – вдруг вспомнил Петр. – Нужно сообщить, что я жив. Какой сегодня день?

Петр, разволновавшись, резко сел и почувствовал, как пол в зале заколыхался, превращаясь в морскую волну, исчезли стены, опять обнажился небесный свод, и величавая гладь воды, тяжелая и маслянистая, лениво перекатывая свои телеса, принялась качать одинокого странника. Откуда-то сбоку подплыл на лодчонке корявый, как засохшее дерево, человечек со средневековой лютней в руках и принялся напевать о жестокой судьбе человечества. Лютня, сделанная из блестящего металла, звенела как пустое ведро, звуки резали слух, и хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать этой какофонии. Увидев, что Петр музыкой недоволен, человечек сделал зверское лицо и со всего размаха врезал ему лютней по уху.

- Эй, эй, дорогуша! Вы опять нас покидаете… - над Петром склонилось участливое лицо недавнего знакомого. – Ну, милый мой, здорово же вас прихватило. Я был уверен, что все кончилось.

- Нас? Кого нас? Что кончилось? – тяжело дыша, спросил Петр, не в силах сообразить, где реальность, а где дурной сон.

- Нас – это меня. Так выразился неудачно, - спокойно ответствовал дезинфектор. – А что… Ну, как что? Вы кого сейчас видели вместо меня?

- Море. И на лодке человек… Я понимаю, что это галлюцинации. Но все очень странно. Где моя рация? Мои позывные.

- Успокойтесь, - твердо сказал дезинфектор, уперев в грудь Петру сухой кулак. – Лягте. Сейчас все объясню.

Он сунул Петру под мышку градусник и отошел к костру.

- Сейчас дам вам чаю.

Он сделал паузу, возясь с кружкой и чайником, потом начал говорить, не глядя на собеседника.

- Вы заболели. Лежите здесь пятый день, как я вас нашел у Долины Роз в совершенно плачевном состоянии. Вы даже пытались кусаться, дрались головой, но сил похоже ни на что не было. Бред, галлюцинации, жар. Трое, нет четверо, суток не приходили в себя. Насколько я понял, здесь все переболели этой болезнью в той или иной степени. А вы идете на поправку, но, повторяю, прихватило вас крепко. Да, да, крепко. И запомните, чтобы не случилось - к Долине Роз приближаться нельзя! Вам понятно? Вы видели бледную фигуру, как бы прозрачную и висящую в воздухе?

- Привидение?

- Ну да, что-то в этом роде.

- Видел. Оно меня напугало.

- Не мудрено. Когда человек видит то, что ни при каких обстоятельствах не мог видеть ранее – во сне или, скажем, фильме, это говорит о серьезных мозговых отклонениях. Вы, голубчик, могли отправиться к праотцам, не найди я вас.

- Спасибо.

Петр, не отрываясь, смотрел на дезинфектора и внимал каждому слову в его запутанной речи.

- Да что спасибо? Нужно бороться. Все больны. А в вашем Штабе, что, здоровы? Это вирус, он живет в болоте Долины Роз. И ползет потихоньку вниз. Чем ближе к источнику, тем сильнее болезнь. Вирус переносят птицы, животные, комары. Неизвестная форма. Я врач, я фармаколог, я знаю, что я говорю. Эти дожди, и солнце, и климатические изменения, и мутации… Я сбивчиво говорю. Короче все мы теперь не в себе и плохо отличаем реальность от нереальности. У холма выросли ноги или несуществующий туман застил глаза пилотам, но ни людей, ни вертолет уже не вернешь. Нужно быть осторожные. Галлюцинации из диких видений постепенно превращаются во вполне реальные события, которых на самом то деле – нет! Давайте градусник.

Петр разжал руку и почувствовал, как из под руки его потекла горячая лента чего-то липкого и густого. Он отдал термометр. Тот был густо заляпан кровью.

- Вот видите. Тридцать семь и четыре. Потом, через несколько дней, температура упадет до тридцати семи и, скажем, двух. Я на себе все это испытал. И лекарство почти готово, я уже пил его и вам давал. Сперва мне угрожали, теперь это прошло. И я борюсь, всем смертям не бывать. Что такое? Опять?

- Разве вы не видите? – Петр вытянул вперед свою окровавленную дрожащую руку. – Кровь. Везде кровь.

- Да, да, не волнуйтесь. А через час будет казаться, что вас намылили и хотят купать в подсолнечном масле. Спите. Сон – все-таки лучшее лекарство. Я вам много чего наговорил. Не слушайте более болтовни старика, спите.

- Рация. Я должен сообщить обо всем в Штаб. Вы расскажете, что нужно делать?

Петр приподнялся, но дезинфектор упрямо, с раздражением пихнул его обратно на тюфячок и почти закричал:

- Да не работает ваша рация! И автомат не заряжен. Куда вы дели патроны, расстреляли что ли? Ну ладно, ладно, хватит болтать. Вот вам чай, а потом спите.

Петр принялся дуть в огненную кружку, которую можно было держать только за ручку, и тут краем глаза увидел нечто, заинтересовавшее его. В пустом угольно-черном дверном проеме мелькнула и задержалась светлая фигура, потом вернулась, задержалась на время. Как ни странно, это был еще один человек в плаще. Он постоял немного и неслышно удалился. У Петра похолодела спина. Он вдруг понял, как много странного было в поведении человека, назвавшегося дезинфектором, в полной власти которого он теперь находился. Во-первых, откуда старик мог знать, что Петр видел привидение? Ведь это была его личная галлюцинация, и никто ее видеть кроме него не мог. А настоящие привидения, как известно, видны только ночью, а днем, при солнечном свете предстают в виде еле различимых теней. Во-вторых, из санатория и вообще с верхних террас ни с одной точки не виден холм, в который врезался вертолет-разведчик. Откуда он узнал о трагедии? Слышал взрыв? И в-третьих, не его ли засек локатор? Объектов ведь тоже сделалось несколько. Петр прервал свои рассуждения и попытался опять завязать разговор:

- Послушайте…

- Вы не спите? – живо перебил его дезинфектор, повернувшись к Петру профилем, так как имел, странную привычку сидеть к собеседнику спиной.

- Нет, я хотел узнать. Уж коли вы дезинфектор, то как же все-таки … как сказать…. Предупреждать болезнь и как с ней бороться?

- Как? Не ходить в Долину Роз. Это раз. А вообще отсюда уходить – из города, из всей широты. Это два. А уж если приболели, то дружить с новыми друзьями. Вы спросите, что это за друзья? У каждого они разные. Могут быть такие, знаете ли, маленькие, с крылышками, с норовом. Играйте с ними, воображайте, что они – это реальность, но не забывайте, где что. А то они влезут вам на шею и начнут погонять. Вы ведь меня понимаете? Это три. И мой вам совет – бросьте эти исследования. Американцы почти эскадрилью в предыдущем году потеряли, а уж вертолетов и не счесть. Все по-разному переносят болезни. И если солдат, домохозяйка или поваренок из вашего комплекса могут заболеть легко, то что же будет, если тяжело заболеют академик, начальник ГО или тот самый летчик? Дело худо. Вы уже не будете знать, кому доверять и кого слушать. Дезинфицируйтесь своим внутренним разумом, который не отнять при любых обстоятельствах, а также чувством самосохранения. А оно подсказывает, что не все так просто, и пора уходить. Жертвы падают, когда гремит оркестр победы, но не на главной площади, а на ее задворках. И никто не салютует на их могилах. Война солнца и воды продолжается. И только умный выживает в этой войне.

Петр больше не стал ни о чем расспрашивать таинственного человека в плаще, а закутавшись в дырявое одеяло, заснул. Длинный сон, удручающий и скверный, тянулся как неосвещенный туннель. Всплывали чьи-то фигуры, обрывки фраз, формулы и молекулы, а ветки деревьев, похожие на параболы, цеплялись за воротник. И все было подернуто мутной дымкой как паутиной, и было тяжело дышать, а молекулы бились в лоб, рассыпаясь пучками серебристых брызг.

Петр проснулся и сразу же ощутил прилив сил. Он откинул одеяло и сел. Не кружилась голова, не тошнило, перспектива комнаты не сворачивалась в кукиш, а в неостекленное окно лился жаркий апельсиновый свет, делая яркие пятна на разъеденном временем полу. Незнакомца нигде не было, и тут Петр увидел, что не было и костра. И никогда не было. Он вскочил и подбежал к месту, где еще ночью в помятом чайнике, поставленном на кирпичи, кипятилась вода, которую он пил. Пол ни там, ни где бы то ни было еще, не был обуглен, прокопчен или засыпан золой. Кирпичей Петр тоже не обнаружил. Он встал на колени и, приблизив лицо к доскам, словно хотел рассмотреть что-то маленькое, потер их ладонью. Здесь ничто не могло гореть. Петр живо осмотрел зал и нашел свои вещи стоящими в углу. Он поднял автомат и отцепил магазин. Рожок был полон патронов. Петр помотал головой. Выудил из сумки рацию, откинул контактный щиток и прислушался. Шум помех, потрескивание, чей-то смешок.

- Пятьсот семнадцатый! Я – Бетешев! Слышите меня?

Несколько секунд царило молчание, и только эфир шуршал таинственным шепотком, и Петр повторил позывные.

- Да? Пятьсот семнадцатый слушает. Кто? Ты? Господи Иисусе, что с тобой, где ты? Сейчас позову Слицко!

Спустя время издали послышался тяжелый шорох и голос, которому Петр еще никогда не был так рад, зарокотал, дробя помехи:

- Слицко на связи! Петька, ты? Ты где? В санатории? Болен? Ну как, подлечился? Шучу. Я тебя вздрючу, как вернешься, авантюрист! Чуть не погиб! Да знаю я, чего ты хотел. Потом, потом расскажешь. Высылаю к развилке вертолет. Что? Почему? Что за ерунда?

Петр повторил.

- Сигнал ошибочен. Неисправны приборы или… люди больны. Нет никаких объектов. Здесь пусто, как на Марсе. Да, точно. Я был болен, вирус, видимо, вызывает галлюцинации. Да, а вертолет упал. Лететь тоже нельзя. Я сам вернусь. Теперь у меня, похоже, иммунитет к этой дряни. Возвращаюсь. Конец связи.

Петр сунул рацию обратно в сумку и вздохнул свободно. Ужасно хотелось есть. Он достал сохраненную на случай непредвиденной ситуации банку консервов, вскрыл ее и поел, наблюдая за вялыми насекомыми, ползающими по щелям пола. Потом выпил таблетки, закину на плечо сумку и автомат и, подумав, свернул одеяло и матрац и положил их в угол, где раньше стояли вещи. Маленькая изумрудная ящерка шарахнулась из угла и исчезла в просвете между растресканными досками.

Петр вышел из старого корпуса, и в глаза ему ударил солнечный свет, заливавший золотом все пространство. Полуразрушенная балюстрада белела как раскаленная, плавился воздух, нестерпимый жар колол мозг на куски. Петр заколебался, не вернуться ли , но только вынул из сумки чалму и навертел ее себе на голову. Спускаясь по лестнице, он увидел на нижней ступеньке выложенную из разноцветных камешков бабочку. Он вспомнил, как сделал ее. Асфальт, которым случайно залили нижнюю ступень, в то далекое лето расплавился больше обычного, и камешки легко вдавливались в мягкую поверхность. Потом похолодало, и асфальт намертво сцепился с камнем – бабочка зажила своей, как оказалось, долгой жизнью. Стараясь не наступить на каменные крылышки, Петр спустился на землю и пошел, выбирая тень, по бывшей асфальтированной дороге, похожей ныне больше на лесную тропу. Петр вдруг вспомнил, какой была Долина Роз до катастрофы. Розы уже тогда, в его детстве, цвели немного, но источали такой потрясающий аромат, что только исключительно черствый и чуждый прекрасному человек мог спокойно пройти мимо. Белоснежные, пурпурные, нежно-розовые, алые, черные, кремовые, чайные, желтые розы распускались дивными соцветьями, проходя путь от невинных бутонов до откровенно раскрывшихся вянущих чаш. Жизнь их была недолгой. Лепестки опадали, усеивая пестрыми пятнышками землю и дорожки, и корни фруктовых деревьев, а маленький Петр собирал их в мешочек, и были они дороже вкладышей от жвачек, пивных пробок, стекляшек и даже жетонов от игральных автоматов.

Петр шагал уверенно, бодро, и его отличное настроение и новые силы подпитывала твердая уверенность в завтрашнем дне. Он окончательно и бесповоротно решил уволиться из Штаба и, покинув родные места, улететь с размеченной белыми полосами площадки в тревожное небо, как это некогда сделала мудрая, но бессердечная Лора. Подняться в небо, все дальше и дальше отодвигаясь от хищных лиан, гнилостных болот и странного пустынного здания, полного фантомов и призраков, от своей юности, любви, от бабочки из камня и засохшего львиного зева, показывающего в знак протеста всему белому свету вялый пятнистый язык. И солнце перестало казаться мучительным, слабость в теле обернулась легкостью, а серые тени на деревьях застыли и замолкли навек.