ЛУЧШЕ ФИНИШИРОВАТЬ САМОМУ

 

Я двинул ручку газа вперед, и тридцать лошадей «Вихря», сыто и мощно заурчав, быстро вытащили лодку на глиссирование и, перейдя на ровный сильный звук, помчали нас в ночную ловлю налима.

 

Осенний вечер заканчивался стремительно, и неподвижная вода перед лодкой темнела, теряла серебристость, сгущала серый цвет по мере нашего скольжения между высоких берегов, сплошь уставленных темными разлапистыми кедрами.

 

Увлеченный слаломом по извилистому фарватеру реки, я не сразу расслышал обращенный ко мне вопрос и повернулся к спутникам с легким недоумением:

-- Ну?

-- Сверни в залив, тряхнем сети на уху и наживку.

 

Вычертив изящный зигзаг по руслу, сбросил газ и подрулил к сети.

-- Глуши мотор, -- Витек ухватился за кол, дождался, пока лодка потеряет инерцию и пошел руками по сетке, перехватывая верхний шнур. Вовчик, отгребаясь веслом, не давал лодке возможности помешать процессу.

-- Есть?— я начал закуривать.

-- Полно.

 

-- Много не набирай: пару щук на уху, сорожин штуки три, чтоб время не терять, а то дрова по светлому не заготовим. – Я потянулся, подвигался на сиденье, какое удовольствие: теплый вечер, неподвижный воздух и тишина.— Заснули?

-- Щука не выпутывается. Вовчик, попробуй.

 

Вовчик аккуратно уложил весло вдоль борта, перехватил у Витьки щуку, коротким рывком выдернул сеть из пасти и бросил рыбину в ведро:

-- Поехали. Два поворота осталось.

 

Мы не первый раз рыбачим втроем, и нам не нужно лишних споров и разговоров, чтобы обустроить стоянку. Стаскиваем к берегу сушняк, кряжуем стволы «Дружбой» по два метра, неподалеку нашелся недавно свалившийся кедр, разрезали и его, быстро зажгли костер, и только тогда занялись закидушками и насадками.

 

Ловля налима, чаще всего, занятие неблагодарное: то ли налимов мало, то ли мы не очень хорошие рыбаки, но улов редко превышает пяток-десяток некрупных -- до килограмма – голов.

 

Витек, на моей памяти, не только не поймал ни одного, но даже и поклевки не видел. Смысл рыбалки в другом: посидеть, поболтать у костра теплой ночью, выпить немного – принципиально не брали больше одной бутылки, -- поесть ухи.

 

Снасть – закидушка – длинная леска с крючками-двойниками и грузилом на конце. Насадка – продолговатые кусочки рыбьего филе от сороги или язя.

-- Сегодня обязательно поймаю, -- Витек плавными жестами фокусника обматывает наживкой двойник. – Загадал: поймаю сегодня, значит я счастливый человек. -- Витек из Ульяновской мордвы и выговаривает «шасливый», что придает его речи своеобразность.

 

Рядом раздумывает Вовчик. В одной руке у него крючок, в другой аккуратно отрезанный желтоватый, полупрозрачный, сочащийся кусочек сорожины. Вовчик бросил крючок, дотянулся до соли, посолил и съел наживку.

-- Эй, Вовчик! Ну, ты мудрый!

-- Угу. Знаю.

-- Оставь еды животным.

-- Перебьются. Им сколько не дай, все сожрут.

 

Совсем стемнело. Лески шести закидушек протянулись в воду. На лесках висят обструганные ножом палочки-сигналочки-насторожки, пока они неподвижны в свете костра, и мы занимаемся ухой и столом.

-- Витя, вынь глаза из речки: налимы обещали не хватать наживку, раньше, чем ты выпьешь.

 

Витек выпил, и ни одна из сигналок не дернулась. Мы зачерпываем уху из ведра кружками, берем руками разваренные куски щуки, из алюминиевой миски. А Витек все не может оторвать глаза от закидушек:

-- Чует сердце, сегодня мой день…

-- И будет тебе «шастье»!

-- А может и будет. Я мечтаю о шастье.

 

Услышать подобную фразу от здоровенного тридцатилетнего парняги – дорогого стоит. Мы с Вовчиком рты распахнули и есть забыли.

 

Я торопливо в стакан набулькал и Витьку протянул: правила есть правила – все серьезные разговоры после второй, а лучше после третьей, перед чаем.

-- У меня всегда мимо,-- выпив, продолжил Витек. – С девчонкой встречался, из армии ждала, а родня навалилась: «Нечего нищету плодить». Женился по их совету на другой. Знаете, как живу.

 

Вот, черт, затеял разговор. Не хватало, обсуждать с мужем художества его жены, которая, помягче сказать, отныривала порой от домашнего секса в сторону внешних пользователей. Витьку напрягал даже не факт, а то, что в Поселке об этом знали.

Вовчик — добрая душа – утешить попытался:

-- Нормальная практика. Не ты один…

 

Я пнул его незаметно, а Витек и не услышал:

-- Решил на Колыму ехать зарабатывать на машину, брат сюда сосватал. Три года, и никакого толка. Там, давно бы на Жигулях по деревне заруливал.

 

Общей беседы не получилось, водку истратили зря. Вовчик что-то пытался объяснить Витьку, типа, самому, мол, надо окончательное решение принимать, а Витек смотрел на сигналки, односложно отвечая, "понянчил" в руке недопитый стакан и протянул Вовчику, тот махом опрокинул содержимое в горло.

 

В этом весь Витька, у него всегда все недо-: недопил, недоел, недоработал. Чего доброго, недоживет, а хоронить будут -- недонесут. Видимо, на генном уровне что-то недовключили, и парень инстинктивно уходит от завершения, боясь ответственности за неудачный исход, а в итоге не знает и торжества победителя.

 

Кедры на противоположном берегу, слабо подсвеченные, отражали и возвращали эхом потрескивание бревен в нашем костре. Я глубокомысленно… Нет. Мудро молчал, пил чай, курил и ни о чем не думал. Поворачивались лениво в голове образы о завершающем мазке на картине, о заключительном аккорде в песне:

-- Пока не научишься рвать ленточку своей грудью, финишировать на твоей жене будет... не ты!

 

Открыл глаза и осторожно покосился на ребят, опасаясь, что сказал последнюю фразу вслух, а когда перевел взгляд на лески, вскочил и бросился к берегу: обе насторожки плавно двигались вверх-вниз.

 

Перехватив ближайшую леску, дождался долгой потяжки, подсек, быстро потащил и выволок на траву увесистый оковалок. Следом так же управился и со вторым. Пока возился с насадкой и забрасыванием, Вовчик вытащил двухкилограммовую рыбину.

 

Клев принес возбуждение и смыл меланхолию. Витек метался от Вовкиных лесок к моим, встречая наших рыб завистливым взглядом: его насторожки оставались неподвижными.

-- Колян, я вот сюда свою переставлю? -- Витек переносит одну из закидушек, забрасывает и цепляет мою леску.

 

Ругнувшись, ухожу с ней на Витькино место, поклевка следует почти сразу, и на берегу оказывается небольшой, грамм на пятьсот, налим. Угрызаясь совестью от нетоварищеского поведения пытаюсь незаметно откинуть его к рюкзакам. Краем глаза вижу Вовчика. Смущенно потупясь, пряча от Витька глаза, он пытается достать из крупной рыбины глубоко заглоченный крючок.

 

Витек сидит над крайней лесой, неподвижно смотрит на мигалку и нервно, глубоко затягиваясь, курит.

 

Нам очень неудобно перед Витькой за свою удачу и, как только его насторожка сдвинулась с места, заорали в один голос:

-- Витек! Иди! Твоя! Клюет!

Витек поднял голову, медля и не веря, потом двумя прыжками перескочил пятиметровое пространство, наклонился и нежно захватил пальцами леску.

 

Мы, все бросив, толклись рядом.

-- Подожди, не подсекай.

-- Сейчас, он распробует.

-- Давай!

 

Витек дернул и равномерно потащил. На другом конце лесы налим попытался пойти в сторону, но Витек потянул быстрее, и скоро притянул рыбу под берег. Налим переворачивался, крутился, белея брюхом.

-- Не стой, вытаскивай!

-- Не могу: боюсь, уйдет. Пусть Вовчик.

-- Сам тащи.

-- Вовчик!

 

Вовчик перехватил леску и начал поднимать из воды налима, а Витек потер друг о друга ладони и сказал:

-- Вот оно шастье мое!

 

Эпилог: Это был единственный налим, которому посчастливилось сорваться с крючка в эту ночь, а фраза "Вот оно шастье мое!!!" стала крылатой. Жители Поселка долго повторяли ее по поводу и без.