…Поезд-то пришёл по расписанию, это электричка ушла раньше.

Следующая только вечером…

 

Накануне пили коньяк. Угощал сосед по купе – начинающий коммерсант с

мешком растворимого кофе. Потом видео-бар и пиво. Много пива. Голова

гудит, словно это меня всю ночь метелили Шварценеггер и Сталлоне…

 

Зал ожидания полон. Гнутые фанерные кресла завалены багажом. Не

очень-то и хотелось садиться в это «орудие инквизиции». И без того

тошно…

 

На привокзальной площади выгнулась дугой огромная гусеница,

ощетинившаяся рогами токосъёмников. Утро. Не по-летнему свежо.

Поёживаясь, сажусь в незабвенную «четвёрку», к окну.

 

Какое-то время ещё пытаюсь собирать воедино расплывающиеся перед

глазами силуэты…

 

Просыпаюсь на конечной, у родного когда-то завода. Из окна проходной на

меня злорадно пялится вахтёр – принял за опоздавшего. Не оправдав его

садистских ожиданий, бреду прочь…

 

Ещё рано, и все питейные заведения, поди, закрыты. Вспомнил кабак, куда

частенько прежде заглядывал. Фирменное блюдо на обед – цыплёнок

табака. Под водочку… Во рту горькая слюна – размечтался…

 

У остановки меня нагоняет троллейбус. «Лучше плохо ехать, чем…», –

вспомнилась народная мудрость. «Смотри опять не усни, ты, перекати-

поле!» – беззлобно подшучиваю сам над собой…

 

Эх, город моей юности! Сколько приятных воспоминаний связано с ним. Вот

в этот ДК мы ходили на танцы. Три друга музыканта, в одинаковых

джинсовых костюмах, пошитых на заказ в местном ателье. Себя именовали

высокопарно: Пол, Джон и Ринго. Назар-Ринго, как и положено, был

барабанщиком. Щука взял себе имя Джон, хотя играл на басу. На мою долю

остался Пол, но я не возражал: McCartney, как музыкант, мне нравился

больше остальных Битлов.

 

Был с нами ещё Цыган, но он ни на чём не играл, он был просто друг.

 

Стоя в перерыве в курилке, в затяг дымили гаванскими сигарами, вызывая

нескрываемое восхищение смоливших «Примой» и «Беломором». Здесь, на

танцах, меня познакомили с эффектной девчонкой…

 

Всё в прошлом: и друзья, и подруги. Как же их звали-то?.. Всех теперь и не

вспомнить. Склероз… Вот тебе и память! Где теперь та девчонка, где друзья-

товарищи?! Оборвались ниточки, осталась одна nostalgie.

 

Что-то болезненно кольнуло. Этого ещё не хватало!

Вспомнились когда-то написанные строки:

 

Корить себя и душу в клочья рвать,

И всуе приговаривать: «О боже!»?

Ну нет, спокойствие – оно дороже!

Не дай тоске с собою совладать.

 

Ату их, воспоминания. Затолкать назад, в колодец подсознания, на самое

дно, да утрамбовать, чтоб нервы не трепали. Ишь ты – Память… Лучше бы

помогла кабак найти. На нескончаемом фасаде зданий-близнецов ни

единой вывески. В сердцах чертыхнулся: «Мать вашу…»

 

Нашёл-таки открытый «гадюшник». В полумраке три столика, за стойкой

крупная, ярко накрашенная дама.

– Водка есть? Сто грамм и закусить.

– Только колбаса, – сочувственно ответствовала дама и, почему-то радостно,

добавила: – Хлеба нет!

 

Колбаса была холодная, скользкая и жутко солёная…

 

Звякнул колокольчик. Вошли двое – старик и девушка. Сколько же ей лет?

По виду, за тридцать, хотя, пожалуй, моложе. Никогда не умел, даже

приблизительно, определить возраст женщины.

 

Сели за свободный столик, заказали водки. Девушка повернулась в мою

сторону:

– Можно у вас соль взять?

Мне соль была не нужна, ей, разумеется, тоже. Испросив разрешения,

пересел к ним.

– Как тебя зовут? – На деда я не смотрел.

– Антон.

Ничего мальчишеского в её фигуре не было. Увидев моё недоумение,

пояснила:

– Вообще-то Антонина, но для друзей – Антон.

Я понимающе кивнул: её величество приняли меня в свою свиту…

 

У деда был праздник: он шёл получать пенсию, Антон его сопровождала.

Праздник длился третий день и грозил затянуться. Я заказал ещё по

пятьдесят, и дед окончательно скис. Антону одной его не дотащить…

 

Идти было недалеко. Дед как мог пытался нам помочь, перебирая ватными

ногами. Его жилище подействовало на меня угнетающе. Старый,

перекошенный шифоньер времён моего детства; в углу панцирная, с

шарами-набалдашниками на стойках спинок кровать; на полу матрас,

прикрытый верблюжьим одеялом; на столе nature morte из немытой посуды

и гранёных стаканов. Бунгало старого холостяка.

 

Раздевать его не имело смысла – положили как есть. Дед поворочался,

отвернулся к стене и затих…

 

– Юбку испачкала, – сказала Антон.

Вышла. Послышался шум льющейся воды. Немного погодя вернулась, всё в

той же юбке. Юбка была мокрая.

– Да ты сними её, что в мокрой-то сидеть. – Наглости мне было не

занимать.

– А ничего? – с детской непосредственностью спросила она.

 

Повесив юбку на холодную батарею, вернулась к столу. Молчание

затягивалось, пришлось достать бутылку «Сибирской» – брату вёз.

Чокнулись, выпили.

– Жарко! – Антон сняла блузку.

Не удержавшись, прижал к себе её упругое, манящее тело, поцеловал в

губы…

 

Заскрипела кровать. Дед перевернулся, продрав глаза, долго недоумённо

смотрел на нас, потом что-то одобрительно хрюкнул, подняв кверху

большой палец, и снова отключился.

 

Антон плотнее прижалась ко мне.

– Я хочу от тебя ребёнка, – голос ровный, спокойный.

Я скосил глаза – лицо отрешённое, взгляд устремлён куда-то вдаль.

– Мальчика или девочку – неважно. Но только от тебя. Мне с тобой хорошо.

 

Я молчал, не зная, что ей ответить. Да она и не ждала моего ответа, она

просто ставила меня в известность.

 

– Здесь можно где-нибудь поблизости перекусить?

– Тут недалеко пивной бар на днях открыли.

 

По дороге купил у какой-то бабульки букетик. Люблю дарить цветы

непутёвым девчонкам. Их это ошарашивает – меня забавляет. Не тут-то

было! Приняла как должное. Молодец!

 

Бар располагался в помещении так и не найденного мной кабака. Сквозь

клубы табачного дыма бродили какие-то стриженые личности.

Бритоголовых мне только и не хватало. Ясен пень, все тут друг друга знают,

такие чужаков не любят. Антона здесь тоже знали, уже легче. Потеснились,

освободили место. Мы взяли «комплекс»: пиво и манты.

 

В проходе сцепились двое. Никто не вмешивался. Со стойки на пол

полетела кружка, разбилась. Выбежала буфетчица, ей сунули какую-то

купюру, она успокоилась. Драчуны как ни в чём не бывало сели допивать

пиво.

 

Парень из-за соседнего столика, подозвав Антона, что-то ей сказал.

– У тебя деньги есть? – без тени смущения спросила она. – Долг требует,

двести рублей. – И покосилась на парня.

 

«Ну и дела! Однако, пора сматываться», – сообразил я, но денег дал…

 

– Пойдём, времени уже много, я на электричку опоздаю.

– А ты останься, завтра утром уедешь.

– Не могу.

 

Троллейбусов не было, автобусов – тем более.

– Дай мне денег, – чуть смущённо попросила Антон.

– Я же тебе дал! – сказал я, еле скрывая возмущение.

– Так то же не мне! – вполне искренне удивилась она.

Можно подумать, мне от этого было легче.

– У меня мало осталось. Если автобуса не будет, придётся ловить такси.

– А ты останься, у нас будет ещё целая ночь. – Она смотрела на меня

умоляюще, ещё на что-то надеясь.

– Нет. Не могу. Не проси. К брату нужно заехать. И назад. У меня билет на

самолёт.

Антон как-то вся сникла, отвернулась. Помолчала.

– Купи мне вина, красного, оно дешёвое…

 

Я махнул проезжающему такси:

– Шеф, на поезд опаздываю, полчаса осталось, успеем?

 

Отъезжая, я оглянулся. Антон, опустив голову, исподлобья смотрела мне

вслед. Во всей её позе читался укор. Мне стало неуютно.

 

– Сколько до вокзала?

– Триста.

Я прикинул в уме свои расходы. Нет, столько я не потяну…

 

Сидя в троллейбусе, опять же у окна, невидящим взглядом провожал

уплывающие назад дома. Перед глазами стояла Антон – поникшая,

опустошённая. Чем-то разбередила она мою огрубевшую в житейских

баталиях душу. Открытая и наивная – как ребёнок. Простая. И с горьким

сарказмом подытожил: как «три рубля».

 

Позже понял: а ведь она просто бесконечно одинока… Как и я.

 

К брату в тот день я так и не попал.