К Рукавичке приехал дядька. Рукавичкой её провали в детстве: была она

маленькая, кругленькая и казалась мягкой и даже пушистой. Случайно об

этом проболтавшись, она уж и сама тому была не рада, так как иначе с тех

пор я её не называл.

 

Дядька был высок, худощав и ненамного старше нас. К вечеру,

засобиравшись домой, он сказал:

– А поехали в …

Я не расслышал, куда нас приглашают, мне показалось, он сказал – «в

вояж». Я, изрядно засидевшийся на одном месте, с радостью согласился:

вояж так вояж…

 

Ехали последней электричкой. Пассажиров в том направлении было мало, и

вскоре мы остались в вагоне одни. Меня немного мутило от употреблённого

накануне и, достав предусмотрительно купленную по дороге «чекушку», я

отхлебнул из горлышка. Дядька с укором покачал головой.

– Будешь? – Я протянул ему бутылку.

– Да как можно, в электричке?!

Я ошалело вытаращился на него – вот ещё нашёлся хранитель норм

советского общежития! – и продолжил в одиночестве…

 

От станции долго брели какими-то закоулками, вдоль огородов, домов,

заборов и плетней. Наконец пришли.

 

Дядька вопросительно глянул на жену, вышедшую к нам на веранду.

– Да есть немного, – ответила та на его немой вопрос.

Вернулась с пузырьком и шприцем, дядька уже закатывал рукав.

«Болеет, наверное», – я сочувственно посмотрел на его заострившиеся

скулы.

– Сколько тебе? – спросила Рукавичкина тётка у мужа.

– Давай кубик.

Та, набрав в шприц немного коричневой жидкости, поставила ему укол.

Дядька облегчённо вздохнул, морщины на его лице разгладились.

Заговорщицки подмигнув мужу, тётка кивнула в мою сторону.

– Нет, нет, ему нельзя, он водку пил!

– Ничего, проблюётся. – И подошла ко мне.

Я оглянулся на Рукавичку.

– Не бойся, всё нормально, – успокаивающим материнским тоном сказала

та.

 

Мне вспомнилось хирургическое отделение Окружной больницы…

 

…Было там три медсестры: молодая, в годах и старая. Лучше всех уколы

делала «молодая». После лёгкого шлепка укол тонкой иглы был легче

комариного укуса. Которая «в годах», ставила уколы с чувством усталого

профессионализма, но ещё вполне терпимо.

 

Если издать отдельной брошюрой, что с нами вытворяла «старая», – её

могли бы использовать для повышения квалификации палачи,

инквизиторы и вивисекторы! Выбрав иглу потупее и потолще, старуха с

какой-то садистской неторопливостью заталкивала её в наши

многострадальные задницы, ворочая шприцем из стороны в сторону, словно

что-то выискивая внутри. Затем, одним мощным ударом, вгоняла поршень

до упора. По ягодицам из разорванной плоти ручьями текла кровь

вперемешку с лекарством. После такой «процеДуры» лежишь пластом, до

следующего сеанса терапии. Как-то, проходя мимо сестринского поста,

видел, как «старая» брала кровь из вены у одного больного, вернее –

пыталась взять. Вся рука мужика была в крови, на полу кровавые кляксы, а

в шприце пусто! При этом «сестра милосердия» ещё и покрикивала на

бедолагу:

– Ты куда вены дел, паршивец, я никак попасть не могу…

 

Тётка владела шприцем мастерски, хотя, что удивительно, к медицине не

имела ни малейшего касательства. Освободив жгут, занялась Рукавичкой. Я

прислушался к своим ощущениям. По позвоночнику снизу вверх

поднималась горячая волна, словно в меня заливали кипяток. «Сейчас из

ушей хлынет», – мелькнула бредовая мысль, когда волна подкатила к

затылку. Голова «взорвалась», и стало тихо.

 

Я вяло огляделся. «Какие всё же приятные люди, – подумалось мне – и

дядька, и его жена, и Рукавичка». Я если и не любил их ещё, то был к этому

готов. Проблемы, непосильным грузом давившие мне на плечи последние

дни, месяцы и годы, куда-то исчезли. Жизнь была прекрасна, хотелось

тихонечко сесть в уголочке, по-детски сжавшись в комочек, и заплакать.

Заплакать от счастья и умиления…

 

– Ну что, пойдём прогуляемся? – весело спросил дядька. – Я тут по дороге

«кустик» заприметил. К Смотрителю зайдём, мается, поди.

Я готов был идти с ним хоть на край света…

 

На улице было темно. Низкие чёрные тучи закрывали небо, накрапывал

дождик. Фонари в посёлке отсутствовали, дабы не нарушать идиллии

захолустья. Как они тут ориентируются?! Я держался за руку Рукавички, та

– за тётку. Дядька, «экскурсовод Сусанин», бодро шагал впереди,

отыскивая дорогу по одному ему видимым приметам.

– Постойте тут, я сейчас. – Он скользнул куда-то в сторону.

 

Вернулся минут через пятнадцать с букетом, передал его жене. Я воспылал

к нему нежностью: какой заботливый, видно, жену очень любит, коль даже

ночью цветы ей дарит…

 

Смотрителя мы нашли в пристанционной дежурке. Увидев супружескую

чету, он очень обрадовался, засуетился, стал вынимать из тумбочки какие-

то склянки, зачем-то достал и спиртовку.

«Может, кофе угостит?» – предположил я, хотя кофе мне не хотелось.

– Да вы идите, на крылечке на свежем воздухе покурите, я мигом. – Он

взял у тётки букет.

Только сейчас, при свете, я его разглядел. Мак! Несколько стеблей венчали

зелёные, коронованные гребешками шары…

 

– А как вы зимой-то, без мака? – спросил я Рукавичку.

– Да так, перебиваемся с «травы» на водку.

 

Из дверей дежурки потянуло чем-то тошнотворно-терпким. Смотритель

изредка выбегал на крыльцо, его тошнило. Когда процесс подошёл к концу,

«алхимик» пригласил нас.

«На кофе», – усмехнулся я про себя.

 

«Сливки» снимал хозяин.

– Давай помогу, – предложила свои медсестринские услуги тётка.

– Нет, я сам. – Он пытался найти нетронутый иглой участок вены на

тыльной стороне ладони и не находил. Руки тряслись. Разувшись, осмотрел

свои опухшие, в лиловых разводах ступни и обречённо протянул шприц

тётке…

 

Глаза Смотрителя широко раскрылись, он что-то сдавленно рыкнул,

рванулся, пытаясь встать, завалился на стену, сделал ещё одну попытку, не

устоял, царапая штукатурку ногтями, сполз на пол и затих, невидящим

взором уставившись в одну точку.

 

Тётка приглашающе посмотрела на меня. Я отрицательно покачал головой.

Краски окружающего меня мира поблёкли. Эти ещё недавно такие милые

люди вызывали во мне странную смесь жалости и отвращения…

 

И нестерпимо чесался нос.