Я не был на Озере с 19... года. Собственно, тянуло меня туда всегда, но

потом два года у меня не было отпуска, а прошлый мы с женой провели в

Турции. Решили хоть разок отдохнуть как "новые русские", пусть не самые

крутые, но все же вкусить благ цивилизации. Жена хотела в Карловы Вары,

однако путевка в Турцию оказалась дешевле...

Трех дней под палящим солнцем оказалось достаточно, чтобы я понял:

такой отдых не для меня. Жариться на пляже я не любитель, плескаться в море

быстро надоело, а к памятникам старины я всегда был равнодушен. Конечно,

стараясь не испортить жене отдых, я не отрывался от коллектива и исправно

восхищался местными достопримечательностями, но в душе жалел загубленный

отпуск.

Мое знакомство с Озером началось много лет назад. За свою

неспокойную кочевую жизнь я повидал немало рек, озер и прочих водоемов,

красивых и так себе, знаменитых и не очень. Но Озеро всегда оставалось для

меня именно Озером, с большой буквы. Быть может, оттого, что нигде не

ощущал я так явственно величие природы, ее могучую, непокоренную силу, ее

возвышающую душу дивную и необъятную красоту.

Мать моя родом из этих мест, бабка и до сих пор живет в небольшом

ветхом домишке на окраине К. К. всегда был, да и остается маленьким

заштатным городком, состоящим сплошь из частного сектора. Рубленные из

толстых бревен избы украшены резными наличниками, каждая на свой лад. В

палисадниках - карликовые яблони, завезенные в город каким-то энтузиастом.

Яблоки на них крупные и сладкие, и успевают вызревать за короткое жаркое

лето. Единственные многоэтажные дома - школа и райсовет, переименованный

теперь в мэрию. Своим превращением в город К. обязан большому военному

заводу, расположенному километрах в десяти от К. и выпускающему какие-то

точные приборы - не то оптику, не то электронику. Половина мужского

населения города работает там, и два раза в сутки старенький дизель отвозит

рабочих туда и обратно.

Родители, заядлые туристы, исходили с рюкзаками за спиной всю страну:

объездили Среднюю Азию, сплавлялись на плотах по Сибирским рекам, лазили

по горам и пещерам. А меня, чтобы не мучить ребенка, сдавали на лето бабке, и

она безропотно несла свой крест. С зари до зари мы с пацанами торчали на

Озере, не замечая тогда еще по малолетству его редкой красоты, но вполне умея

оценить и мягкий песочек, и особенную, чистую-чистую и будто чуть

газированную от придонных источников воду, и, конечно, рыбное богатство.

Со всех сторон город окружали леса, дивные в своей вековой

первозданности. Земли здесь богатейшие. Жирная черная почва щедро

награждает за труд, и местные совхозы не бедствуют. А про грибное и ягодное

изобилие и говорить нечего. Испокон веку горожане рассчитывали больше на

свои запасы, чем на магазины. В прежние времена даже хлеб завозили нечасто.

Помню, как бабка отправляла меня караулить машину. Мы с ребятами играли

на дороге, время от времени вглядываясь в горизонт, откуда из соседнего

городка приходила машина с хлебозавода. Ждать порой приходилось по

несколько часов, так как никакого расписания у нее не было. Но если

прозеваешь, то хлеб разберут, и бабка будет долго ругаться и корить за лень.

Из детства и тех давних встреч с Озером мне особенно памятна одна. То

было последнее лето у бабки. Было мне тогда лет двенадцать, и все мои мысли

занимала соседская Танюшка, курносая, конопатая, с короткими толстыми

косками цвета соломы. Эта толстенькая хохотушка казалась мне

прекраснейшим существом на свете, и желание поразить ее воображение

необыкновенным подвигом распирало грудь. Но, к сожалению, ни разбойники,

ни бандиты, ни ужасные чудовища в окрестностях мирного К. не водились. В

этом на редкость тихом городке даже ребячьи драки лишены были той

жестокости, что часто встречается в больших городах.

Я смотрел на Танюшку, и сердце мое разрывалось от непонятной тоски.

В мечтах я тысячу раз спасал ее от различных опасностей, выносил из горящего

дома, вытаскивал из коварного водоворота, закрывал своим телом от

бандитской пули. Но Танюшка ничего об этом не знала и вела себя со мной как

и прежде. Мы дружили с ней давно, знали друг друга как облупленных, и у

меня не было никаких шансов предстать перед ней в облике непобедимого

героя. В конце концов по здравом размышлении я решил отказаться от подвигов

и поразить даму своего сердца чем-нибудь другим. А задумал я вот что...

Недалеко от К. в Озеро впадает речка со странным названием Русалка.

Она несколько раз меняла свое русло, и заросшая по берегам молодым

кустарником старица с глубоким омутом привлекала местных рыболовов

обильным уловом. Старожилы рассказывали, что в омуте водится

полутораметровая щука. Щука эта откусила несметное количество крючков, на

ее счету были и порванные сети и даже один неудачливый рыболов, чуть не

последовавший за рыбой в бездонную глубину омута. Ее-то я и решил поймать

для Танюшки. Готовился я долго и основательно. Перед местными у меня было

то преимущество, что родители подарили мне редкую в здешних краях

бамбуковую удочку. Я несколько раз напрашивался на рыбалку с нашим

соседом, дядей Колей, большим знатоком этого дела. Дядя Коля знал все рыбьи

повадки, множество хитростей и разнообразных примет. Я расспрашивал его о

приманках, затаив дыхание, слушал его наставления, а сам мечтал о небывалом

улове. То-то удивятся все вокруг! А я подойду к Танюшке и положу щуку к ее

ногам. "На, - скажу я ей, - это тебе."

 

Стояла та особенная утренняя тишина, когда боязно пошевелиться.

Кажется, тронь ее, и она рассыплется на тысячу тонких звенящих осколков.

Шепот запутавшегося в верхушках деревьев ветерка, плеск рыбы в глубине,

падение жухлого листа на темную стоячую воду отдавались в груди ударами

парового молота. Небо на востоке медленно светлело, лишь запоздалая звезда

мужественно светила из последних сил, соперничая с набирающим силу

рассветом. Мокрые от росы листья прибрежных кустов при каждом моем

движении окатывали с ног до головы сверкающими бриллиантовыми бусинами.

Остатки ночного тумана заползали за воротник и разбегались по спине зябкими

мурашками.

Я пристально вглядывался в сонную глубину заросшего водяной травой

омута. Где-то там притаилась гигантская щука, старая и хитрая. Я глядел в

таинственную глубину, и мне казалось, что и щука смотрит на меня из-под

толстой полузатонувшей в песке коряги. Я несколько раз забрасывал удочку -

то у кустов, то за корягой, то на другой стороне омута, пробовал разную

наживку, но все без толку. Казалось, щука понимала все мои хитрости и

исподтишка посмеивалась надо мной. Один или два раза она осторожно

угостилась наживкой, не задевая крючка. Леска натягивалась, поплавок нырял,

но рыба не спешила в угоду мне расставаться со свободой. Я проявлял чудеса

столь несвойственного мне терпения, я умолял щуку не бояться. "Милая, ну что

тебе стоит? Возьми!" Но хитрая рыба только дразнила меня.

Порядком продрогнув, я все никак не решался уйти. Достал припасенные

из дома бутерброды, старый китайский термос с помятыми боками и

расположился на травке. Горячий чай согрел меня, да и солнышко начало уже

припекать. Пора было отправляться восвояси, время клева закончилось, но я

никак не мог решиться уйти, мне казалось, что еще одна минутка, еще одна

попытка, и как раз тогда щука клюнет.

С годами человек понимает, что то, чего не может быть, никогда не

случается. Дети об этом еще не догадываются и поэтому верят в чудеса.

Возможно, меня разморило после еды на утреннем солнышке, может, от ярких

бликов на воде рябило в глазах, но тогда я был твердо уверен, что видел это

наяву...

Из-под ветвей склонившейся к самой воде ивы на меня вдруг уставились

огромные синие глаза. Были они какого-то необыкновенно чистого цвета,

длинные ресницы затеняли их сияющую синь, глаза смотрели на меня

удивленно и испуганно. Я подумал, кому это пришла охота купаться здесь, да

еще в такое свежее утро. Раздвинув рукой листья, я увидел нежное девичье лицо

в обрамлении каскада чуть вьющихся очень светлых волос. Незнакомка

отпрянула, а потом повернулась и быстро поплыла от берега, изящно взмахивая

тонкими руками, а потом нырнула, и на мгновенье из воды показался

великолепный русалочий хвост, покрытый сверкающей на солнце чешуей.

Не знаю, то ли это был сон, то ли сказочные птицы с китайского термоса

разбудили в мозгу странные ассоциации, а может, я слишком долго

всматривался в темно-зеленую воду, надеясь разглядеть щуку, и глаза не

выдержали напряжения. Знаю только, что красивый хвост с раздвоенным

плавником четко запечатлелся в сознании. Много дней после этого случая я,

никому не говоря ни слова, приходил на заре к кустам у омута и ждал новой

встречи с чудом. Все напрасно. Постепенно мне и самому происшедшее стало

казаться сном.

 

Следующая встреча с Озером случилась через много лет. Я был тогда на

третьем курсе и приехал сюда на гидрологическую практику. Собственно,

приехали мы вдвоем с Иваном. Иван учился на филологическом, был фанатично

предан своему делу, и собирался все лето посвятить фольклору срединной

России. Иван бредил Золотым Кольцом, взахлеб говорил о пропорциях древних

русских храмов, гуслярах Суздаля, деревянных церквах, крытых осиновой

дранкой. Но я убедил его в том, что Золотое Кольцо давным-давно изъезжено

вдоль и поперек, никакого фольклора там нет, а кругом одни туристы. Он тоже

проходил практику, и я уговорил его поехать со мной в К.

Непонятная сладостная тоска сжимала сердце при виде родных мест.

Радость узнавания омрачалась ощущением утраты чего-то давнего, наивного и

чистого, что дано было мне испытать раньше и что никогда уже не могло

повториться. Бабушкин дом стоял по-прежнему, хотя еще больше обветшал и

почернел от дождей и времени. За те годы, что я здесь не был, жизнь К. заметно

переменилась. Сюда пришла цивилизация, принеся с собой все беды

современной технологической эпохи. Танюшка, как и прежде, жила в соседнем

доме. Она превратилась в крепкую румяную девушку, красивую той особенной

красотой, которую воспел в своих полотнах Кустодиев. Лишь смех остался

прежним, звонким и задорным. И хоть прежняя привязанность прошла, я был

рад встретиться с ней снова. Зато Танюшка произвела огромное впечатление на

Ивана. Он водил ее на прогулки по берегу и даже, кажется, читал свои стихи.

Но встреча с Озером меня огорчила. На берегу вырос огромный

целлюлозно-бумажный комбинат. Его строительство бурно обсуждалось в

прессе, экологи с пеной у рта доказывали опасность и даже вредность такого

производства для уникального природного комплекса, каковым является Озеро

с прилегающими девственными лесами, сохранившими несколько видов

реликтовых растений. Требовали защиты и обитатели самого Озера. Однако

победили, как водится, практики.

Как разительно переменился пейзаж! Лес по берегам Русалки вырубили,

и некогда полноводная речка превратилась в жалкий ручеек. Дымящиеся трубы

комбината встали там, где прежде шумел дремучий лес. Вода подернулась

маслянистой пленкой, чистый прибрежный песок смешался с мусором и

отбросами, неизбежными спутниками человеческого пребывания. Дно, по

крайней мере в излюбленном моем месте, стало илистым, да и рыбалка была

уже не та. Мне было жаль Озера, но по молодости лет я считал, что жизнь идет

вперед, и перемены неизбежны. Я не думал тогда о том, стоит ли производимая

комбинатом бумага ТАКИХ перемен.

Я брал пробы воды из Озера и окрестных речушек, рыбачил, чинил бабке

крышу и копал огород, а Иван вел нескончаемые беседы с дедом Федотом. Дед

Федот - старожил здешних мест. Он был дедом еще тогда, когда я гостил у

бабки на каникулах, и с тех пор нисколько не изменился.

Завидев нас, Федот выходил из избы, садился на скамейку у забора и

неспешно сворачивал самокрутку. Курил он крепчайший табак, от которого

першило в горле. Я старался увертываться от сизых колец, а Иван будто не

замечал едкого дыма. Дед был для него кладом, ходячей энциклопедией

народных поверий, обычаев и сказок. О леших, оборотнях и прочей нечисти дед

говорил как о старых знакомых, будто нисколько не сомневался в их

существовании.

- А еще помню, свояченица моя, Варвара, выставила раз в сенки горшок

со сметаной. Выставила, да и забыла. Двери-то в ту пору у нас не запирались -

незачем было. Люди всё вокруг степенные жили, серьезные, до чужого охоты не

было.

Ну вот, оставила она, значит, сметану, а наутро выходит в сенки, глядь -

а горшка-то нет. Ну, она Петьке своему, конечно, подзатыльник - ты, мол,

нехристь, сметану прибрал. Петька отрицает, вины не признает. Варвара, знамо

дело, не верит. Разговаривают они этаким образом, вдруг слышат - в сарае шум

какой-то, будто что-то посыпалось, и корова будто мычит. Ну, Варвара вилы

прихватила, и в сарай. Петька за ней. Подбежали, а дверь-то в сарай открыта, а

приперта была. А из сарая мычит пуще прежнего. Боязно им. Ну, все-таки

заглянули. Глядь, а там кто-то вроде человека мечется. Тело вроде человечье, а

головы нет, вместо головы вроде пенька. Пригляделась Варвара, а то ее горшок.

- Ну и что? Пил какой-то дурень сметану, да и надел нечаянно горшок на

голову, - возражал я.

- Ты погодь. Может, дурень, а может, и нет. Мечется он по сараю, на все

натыкается и мычит из горшка-то. Варвара хоть и напугалась, а горшка ей жаль.

Ухватила она и тянет, а горшок нейдет. Горлышко, значит, узкое.

- Как же тогда голова туда прошла?

- Вот то-то и оно, по всему видать, оборотень это был. По ночам он,

значит, лисом по деревне бегает, а на зорьке, как петух прокричит, опять

человеком обращается. Он, как лисом был, сметану учуял, голова у него в

горшок прошла, а тут рассвет. Ну и застрял. Пришлось горшок бить. Уж

Варвара ругалась - ругалась, а делать нечего.

- Ну и не била бы. Подождали б до ночи, заодно посмотрели бы, как он в

лиса превращается.

- Тьфу! Типун тебе на язык с типунятами. Кому ж это охота на этакую-то

пакость глядеть?!

Такие разговоры меня забавляли, а Иван записывал все подряд, боясь

упустить хоть слово из этих причудливых рассказов. Я считал само собой

разумеющимся, что все это сказки, и однажды порядком обидел деда, сам того

не желая.

Разговор зашел о Русалке. Речка эта прежде была излюбленным местом

рыбалки всего мужского населения К. Самые прихотливые и разборчивые рыбы

водились там в изобилии. Дед Федот гораздо болезненнее, чем я, воспринимал

происходящее с Озером. В ответ на мои рассказы о рыбачьих трофеях он только

хмурился и презрительно сплевывал.

В этот день мы с Иваном отправились на рыбалку затемно, на заранее

прикормленное место. Наш улов, состоявший из плотвичек и окуньков

размером чуть побольше ладони, занимал почти треть корзинки. Ловить плотву

непросто, рыбка эта хитрая и осторожная, и мы по праву гордились своей

добычей. Сидящий на лавке возле своего забора дед Федот заглянул в корзинку

и по обыкновению презрительно сплюнул.

- Хорош улов. То-то коту радость.

- Почему коту? Бабушка нам ухи наварит. Правда, Иван?

- Эх, повывелась рыбка-то. Раньше разве такая рыбалка была? Раньше

каких язей ловили, голавль клевал, даже хариус ходил! А это что? Мелкота!

Кошачья радость. Погубили речку-то, и озеро погубили. Вода была чистая, как

слеза, а нынче - болото болотом, - дед горестно замолчал и затянулся

самокруткой.

- Прогресс, дедуля! Ты газеты читаешь? А комбинат ваш как раз для этих

газет бумагу выпускает. Без бумаги ты и сигаретку бы не скрутил.

- Оно конечно так. Да больно красоты жалко. Раньше-то выйдешь к озеру

на рассвете - над водой дымка, лес на той стороне темный еще стоит.

Солнышко только - только проклевываться начнет, первый свет на воду бросит,

розовый такой. А на камешке у воды русалка сидит и хвостом этак в воде

пошевеливает. Волосы у ней по плечам рассыпались, хвост на солнце блестит.

Красота, да и только. А то несколько их соберется, одна краше другой. Но тут

смотри, чтобы ветка не хрустнула, или еще звук какой. Враз удерут. Пугливые

они.

- Да ты что, дед!? На солнце перегрелся? Какие русалки? Сказки все это.

- Никакие не сказки. Оттого и речку Русалкой кличут.

- Брось, дед. К тому же твои русалки даже в сказках отрицательные

персонажи. Они людей до смерти защекотать могут. И вообще, выдумки это.

Дед даже засопел от обиды.

- Молодой ты еще. Для тебя, может, и выдумки, а я их своими глазами

видел. Да и не щекотали они никого. Сколько лет тут живу, а о таком не слыхал.

Им до людей дела нету. По тебе, может, и выдумки, а по мне - красота!

Больше дед с нами в тот день не разговаривал, обиделся. Еще и потом

как завидит меня, отворачивался. Долго мы не могли помириться, но Федот был

отходчив, и понемногу случай этот забылся.

 

Обрушившаяся на страну перестройка полностью изменила нашу жизнь,

кого-то подняла на гребне волны, другим искалечила судьбы, разметала

могучую в прошлом страну, разделила на удельные княжества.

Этот год был тяжелым для меня, и я вернулся сюда, как возвращается

раненый зверь в свою берлогу - зализывать раны. Я искал не просто отдыха, я

надеялся, что родная земля даст мне, как Гея своему сыну Антею, новые силы.

Я лежал на берегу, покусывал травинку и бездумно смотрел в небо.

Облака клочьями пуха проплывали в ослепительной голубизне, легкий ветерок

шевелил колосья ковыля, шуршал листвой. Время от времени крупная рыба

выпрыгивала из воды и с шумом плюхалась обратно, оставляя на поверхности

медленно угасающие круги. Двигаться не хотелось, не хотелось даже думать, а

лишь лежать и впитывать в себя солнечные лучи, и этот пьянящий воздух, и

весь этот тихий и ласковый день уходящего лета.

Упадок экономики имел и свои положительные стороны. Как и многие

другие предприятия страны, встал целлюлозно-бумажный комбинат в К. Бумагу

оказалось выгоднее закупать в Финляндии, чем возить из такой несусветной

дали. Перестали дымить трубы, иссяк ядовитый поток сточных вод, и природа

воспрянула. По берегам Русалки поднялись молодые деревца, Озеро

очистилось, приезжие рабочие разъехались по домам.

Я наслаждался вернувшейся тишиной, наивной прелестью природы,

возвращавшей меня во времена далекого детства. Вдруг плеск и яркий

солнечный блик на воде привлекли мое внимание. Казалось, что кусочек радуги

оторвался и упал в Озеро. Я подошел и пристальнее вгляделся в кристально

чистую воду, и сердце на мгновение остановилось. Две маленькие русалки, в

локоть длиной, скользнули по поверхности и ушли в темную глубину. Я видел

их своими глазами и уверен, что не ошибся. Не знаю, откуда взялось это чудо.

То ли приплыли они в быстрых водах Русалки, то ли Озеро само породило их в

своей таинственной глубине. Не знаю. Знаю лишь одно - я никому ничего не

скажу. Всю жизнь я считал себя человеком науки, я отдал ей многие годы, но

этот факт я утаю. Озеру, как и человеку, нужно отдохнуть. Надо дать природе опомниться, и тогда, быть может, она вернет нам свою Красоту.