Из книги «Клен», издательство «Янтарная летопись» 2007г.

ISBN 978-5-902935-07-0

 

Село Поречье расположено посреди просторной и ровной степи. Неподалеку от сельской окраины течет река Кума. Река вьется широкой синей лентой, поблескивает на солнце и теряется вдали в крутых берегах. Летом, что ни день, мальчишки бегают на Куму купаться и ловить рыбу. А далеко на юге в маревой дымке громоздятся Кавказские горы. В ясную погоду их отчетливо видно, и кажется, будто до гор рукой подать. Но все же они недосягаемы, высокие и далекие, таинственно-синие с белыми шапками на вершинах.

 

Село небольшое – всего двести двадцать три жителя, включая двух грудных детей, появившихся на свет примерно в начале года, местного дурачка Ваську и одного сточетырехлетнего деда-калмыка, который целыми днями посиживает на крылечке своей ветхой избы и ворчит на озорных ребятишек. Сколько среди них бегает его правнуков, он уже и не знает.

 

Через Поречье в южном направлении проходит шоссе федерального значения, но машины здесь проезжают не часто. В селе и в окрестностях много садов, которые дают обильные урожаи фруктов, на бахче зреют арбузы и дыни, а неподалеку протянулись стройные ряды большого виноградника. Пореченцы держат птицу, скотину, и многие здесь торгуют. У дороги образовался небольшой рыночек с деревянными прилавками. Кто побогаче, с машиной, возит продукты на городской базар.

 

К бабушке в Поречье я приехал из Ставрополя на летние каникулы. Мне тогда было восемь лет. Здесь мне всегда нравилось проводить время с моими сельскими друзьями. Они ждали меня и в своих письмах обязательно спрашивали: «Алеша, когда ты к нам приедешь?»

 

Я гостил в Поречье каждое лето. Это было чудесное время! И село замечательное. Неприятности всегда обходили эти места стороной. Бывало, правда, кто-нибудь разойдется, подвыпив на свадьбе, или по какому-нибудь своему поводу, но потом утихомирится. Обо всех громких событиях, происходящих в окружающем мире, селяне узнают из телевизора и дивятся, как же там неспокойно, даже страшно, особенно в городах, где бандиты стреляют и заложников берут. Выпуски новостей здесь смотрят с большим интересом, все равно, что детективные сериалы.

 

Такая обыкновенная сельская жизнь, никем извне не тревожимая, шла своим чередом до тех пор, пока однажды, ранним летним утречком, бабушка Залима не вышла к шоссе, чтобы набрать воды из колодца. Колодец находился возле большого деревянного сарая. Тут она и заметила на стене сарая надпись, которая большими буквами гласила: «Русский, прочь с Кавказа!» Бабушка прочла это, вздрогнула от неожиданности, и не долго думая, бросив коромысло, побежала в дом сельского старосты.

 

Староста – дядя Ибрагим – сухощавый крепкий человек пятидесяти лет, с мрачным, серьезным лицом, черными, коротко стриженными волосами и густыми усами, кончики которых он подкручивал книзу. Он всегда ожидал беды. Опасность грезилась ему повсюду, особенно в последние годы, когда на Кавказе стали воевать. «Чувствует мое сердце горе», – часто говорил он сам себе и, качая головой, громко вздыхал. Раз в неделю дядя Ибрагим выезжал в город на совещания и потому всегда знал больше, чем его односельчане. Но своего беспокойства он никогда не показывал, чтобы не было в селе поводов для сплетен и тревожных кривотолков. Так всем будет лучше, спокойнее, думал он.

 

В тот день, узнав от бабушки Залимы о злой надписи, он крепко выругался, взял из гаража банку темной краски, кисть и быстро зашагал к сараю. А там уже народ собирался. Кто к колодцу за водой с утра пораньше пришел, конечно, надпись прочел; а новости по селу быстро разносятся.

 

– Узнать бы, кто это сделал! Убить того негодяя мало, – горячо пригрозил дядя Ибрагим, решительно пробираясь сквозь толпу к стене злополучного сарая.

 

Там он открыл банку с краской и принялся замазывать надпись. А народ все стекался, вздыхал, роптал, возмущался хулиганством. Скоро у сарая столпилась добрая половина села.

 

Сомнений у жителей не было: это дело рук нездешнего. Написано было поздно ночью, ведь только теперь, утром заметили. Сарай возле дороги стоит, по которой кто угодно ездит. И каким ветром этого подлеца сюда занесло? Нет, никто из наших такое бы не сделал. Дурачок Васька? Вряд ли, да он и писать-то не умеет, хоть ему уже и двадцать лет миновало. Все только хихикает да по воробьям из рогатки стреляет. Мальчишки из озорства? Нет, и это сомнительно: они-то знают, родители за такое крапивой высекут и запрут в доме на целый день. Страшнее наказания и не придумать! Выходит, как тут ни гадай, чужие, значит, проезжие виноваты.

 

Пока селяне охали и спорили, дядя Ибрагим эту надпись собственноручно закрасил и хмурый, молча, пошел прочь. Знал бы он, кто это сделал, – не пощадил бы: сразу бы под суд того негодяя отдал. Село бы старосту поддержало, он не сомневался. Дяде Ибрагиму удавалось держать свой народ в крепких руках, его все уважали и даже побаивались. Он староста справедливый, за село головой отвечает и должен быть уверен в каждом из своих. Нет, надпись на сарае чужие написали, точно, они – проезжие.

 

Селяне потом не скоро успокоились. Пусть люди высказываются – легче переживется, – решил дядя Ибрагим. Надолго завелись старики и все ворчали: «Вот и до нас докатилось кавказское эхо». – «Совести у людей больше нету». – «Что ж за новость такая? Поди, бандит у нас объявился?» – «Ну, Бог его по справедливости осудит». – «Не то еще будет! Ужо каждый день громыхають» – «И когда этой войне конец придет? Надоело уже, а конца – краю не видать!..» Всем на ум приходили мрачные мысли, одна печальней другой. Отныне у каждого пореченского жителя поселилась в сердце тревога.

 

Прошла неделя. Разговоры о хулиганской надписи звучали все реже – сколько же можно шелуху молотить? Рассудили наконец: да кому село посреди степи-то понадобится? Это в больших городах, что ни день, то взрыв прогремит, то стреляют. В горах воюют сурово. Сообщения об убитых и раненых ежедневно передают в новостях. А мы тут никому не нужны.

 

Взрослые, даже когда в саду или на поле работают, включают на полную громкость принесенные с собой радиоприемники, будто ждут чего-нибудь нехорошего. Вон у тети Маши сына Игоря забрали служить в Чечню, и она каждый день все новости по телевизору смотрит, ничего не пропускает. Ждет. Но пока Игорь ей пишет, надеется, что с ним все в порядке. Теперь взрослые без новостей с Кавказа не обходятся. И новости эти кажутся страшными и непонятными.

 

Нам, детворе, проще. У нас тут солнце, раздолье, и в саду играть интереснее, чем за сообщениями по телевизору следить. Павлик, Оля, Хусан, Марьям, маленький Арслан и я любили играть вместе. С самого утра мы собирались на улице и заводили какую-нибудь увлекательную игру: в прятки, в салки, в войну, а то выходили в поле и гоняли там потрепанный мяч. Девочки плели венки из цветов и что-то себе тихонько напевали.

 

Как-то в субботний день после завтрака бабушка занялась хозяйством, и я выбежал на улицу. Ребята меня поджидали. Рассевшись на жердях садовой ограды, они решали, чем заняться сегодня. Нас было шестеро. Павлик, самый старший из нас, в свои двенадцать лет был уже очень серьезным мальчиком. Высокий, худощавый с белокурыми волосами и голубыми глазами, он всегда носил длинную челку, чтобы скрыть большой шрам на лбу над правой бровью; откуда у него этот шрам, Павлик никому не говорил. На груди у него висел серебряный крестик – подарок его бабушки. Оле недавно исполнилось десять; у нее было красивое загорелое лицо, большие темные глаза, а русые волосы заплетены в длинную, по пояс, косу. В этом году, я заметил, ростом Оля уже догнала Павлика. Хусан – смуглый, черноволосый, бойкий и задиристый девятилетний мальчуган. Марьям – его младшая сестренка – очень живая и веселая девочка; ее черные волосы были собраны в хвостик и завязаны голубой ленточкой. Маленький Арслан, ему было всего четыре года, – пухлощекий карапуз с черными блестящими глазами. Особенное удовольствие Арслану доставляло играть со старшими. Даже когда в гости приезжал его дедушка из Гудермеса, а родители были заняты работой, Арслан оставлял его одного и бежал за ребятами, куда бы они ни направились. Он никогда не докучал мальчикам, стараясь вести себя так, чтобы его не прогнали домой. А еще с нами повсюду ходил старый, похожий на серого волка, пес Казбек, вот только глаза у него были добрые, а хвост седым флагом закручивался на спину, как у обыкновенной дворняжки.

 

На этот раз мы затеяли игру в саду моей бабушки. Это был большой сад с яблонями, абрикосовыми и миндальными деревьями, который остался от деда Миши; он умер несколько лет назад. Под деревьями мы строили из сырого песка две крепости на расстоянии примерно десяти шагов одна от другой. Павлик и Хусан таскали ведром песок с улицы, что через дорогу; там шел ремонт дома, и рядом была насыпана огромная песчаная куча. Когда песка наносили достаточно, я и Хусан быстро построили из него крепость и расставили в ней солдатиков. Этих солдатиков мне подарили родители на прошлый день рождения. С тех пор солдатики сражались на полях многочисленных битв. Павлик, Оля и Марьям возводили свою крепость. Им выдали только трех солдатиков – защитников крепости, но зато в их армии были танки, которые будут вести атаку на противника. Танками им служили пять пустых спичечных коробков с торчащей спичкой вместо дула. У нас с Хусаном тяжелой артиллерии вообще не было.

 

Все утро мы потратили на укрепление песчаных крепостей. Получились две высокие башни, окруженные защитными стенами. А Павлик вокруг своего замка возвел аж две стены. Так ему посоветовала Оля для большей надежности, на случай жестокой осады крепости. Но едва только начались боевые действия, как мама Хусана и Марьям позвала их обедать. Мы договорились встретиться позже и разошлись по домам.

 

Потом по радио передали грозу. Но когда она придет, точно не было известно. Я торопился с обедом, чтобы успеть в сад до грозы. А бабушка просила меня не задерживаться на улице и возвращаться домой, как только пойдет дождь.

 

Наскоро пообедав, защитники крепостей вновь собрались в саду и заняли свои оборонительно-наступательные позиции. Началось сражение. Тут уже о грозе мы больше не думали. Павлик двинул свои танки в наступление. Три его солдатика оставались на крепостных стенах в обороне, на случай неожиданного нападения врага. Оля и Марьям находились в замке и готовили снаряды к обстрелу. Снарядами были камешки, собранные в маленькое ведерко у того же дома через дорогу. У нас с Хусаном тоже был запас таких снарядов. Арслан занял позицию за нашей крепостной стеной и оттуда оповещал нас о хитрых танковых маневрах Павлика. И вот армия из семнадцати солдатиков под моим командованием двинулась в военный поход. Девочки обстреливали их со своих укрепленных позиций. Если попадали – солдатик считался убитым, и его убирали с поля боя. То же относилось и к подбитым Павлушиным танкам, а вот трое его солдатиков по справедливому договору имели по три жизни, и потому, если их метко сбивали, они все равно продолжали смело участвовать в сражении.

 

Бой длился около часа. Двум оставшимся на ходу танкам Павлика удалось подойти вплотную к крепостной стене, защищаемой ротой Хусана. Тут танки попали под обстрел сверху и скоро были разбиты. Но поражение потерпели и мои солдатики у крепостных стен Оли и Марьям. Девочки с успехом сдержали натиск врага и обстреляли мою роту гранатами. Их крепость также осталась невредимой. В конце концов главнокомандующим обеими армиями – Павлику и Хусану – пришлось заключить друг с другом мирный договор рукопожатием на линии, отмеренной точно посередине поля битвы между двумя крепостями. После этого игра в войну нам наскучила, и крепости были обстреляны камнями. Арслан – он давно уже вышел из игры и болел то за одну крепость, то за другую – потоптался босыми ногами по развалинам, превратив их в кучки песка.

 

Погода стояла жаркая. Солнце сияло и пекло горячими лучами. Было тихо и безветренно. Лишь цикады монотонно звенели на деревьях. Нам было так весело, что о грозе мы и думать забыли. Ну откуда здесь взяться грозе, скажите, пожалуйста?

 

Немного поразмыслив, мы решили идти на реку купаться.

 

Казбек, до этих пор безмятежно спавший под яблоней, тотчас проснулся и, сообразив, что мы куда-то направляемся, поднялся, потянул по очереди задние лапы, весело завилял хвостом и запрыгал вокруг нас. Потом он побежал вперед по дорожке. Ему было все равно, куда мы собрались, лишь бы никто не отстал.

 

Весело болтая, мы вышли из сада на проселочную дорогу как раз там, где росло невысокое деревце инжира. Мы тянулись к спелым синеватым ягодам, срывали их и набирали за пазуху. Зрелых ягод уже было довольно много. Обобрав несколько веток, мы отправились дальше. Теперь все ели сочный инжир.

 

В одном месте посреди дороги зачем-то столпились овцы. Они стояли тучной массой, подсунув друг под друга головы, как будто испугались чего-то (может быть, они грозу предчувствовали?). Казбек звонко облаял их, и овцы, нервно блея, разбежались, дав нам пройти. Лишь одна, самая упрямая овца, не сдвинулась с места и угрюмо таращила на нас большие круглые глаза.

 

Дальше наш путь лежал через бахчу, принадлежащую семье Хусана и Марьям. Хусан живо свернул с дороги и зашел на бахчу. По-хозяйски насвистывая, он походил там, то и дело цепляясь ногами за плети и побеги, выбрал большущий арбуз, постучал по нему, приложив ухо к полосатому боку, словно хотел услышать ответ изнутри, и уверенно указал на него Павлику, у которого был с собой складной ножик.

 

Арбуз оказался тяжелый, и его пришлось нести по очереди. Только Арслану не доверяли – маленький еще, уронит, разобьет.

 

Извиваясь под солнцем, дорога вела по степи, желтой, как перья дрофы. Хотя, по правде, это дрофа под степь окрашена. Эти птицы ходят важные такие, по сторонам глядят и думают, что их не видно. На самом деле их очень даже видно: глаза выдают, большие и черные.

 

Просторная степь была спокойна, чиста и насквозь видна, сколько хватал глаз. Высоко по синему небу расплылись белесые разводы перистых облаков. Над пахучими сухими травами гулял теплый ветерок. Дышалось легко и свободно. В ушах звенело от бесчисленных кузнечиков. В небе дрожали жаворонки, их песенка журчащим ручьем разливалась по окрестностям. Горы вдали синели высокими чертогами и сейчас не казались такими страшными, как о них рассказывали по телевизору.

 

И вот впереди степь словно оборвалась – показалась река. Над обрывистым берегом дорога разделялась, уходя влево и вправо вдоль кручи с редким кустарником. Ребята знали место, где находится пологий песчаный спуск, и вприпрыжку спустились к воде. Мне досталось нести арбуз последним, я осторожно покатил его по песчаному склону до берега – тащить эту тяжесть было уже невмоготу. Внизу я перевел дух, снял кепку и стал ею обмахиваться. У воды было уютно и спокойно, как в убежище. Высокий противоположный берег скрывал от взгляда темные горы. А река скоро терялась из виду за поворотом.

 

Мы, мальчишки, поснимали с себя одежду и бросились в реку. А девочки сначала ходили вдоль берега по щиколотку в воде и смотрели, как Павлик, Хусан и я ныряли, плавали под водой, шумно брызгались и громко смеялись. Казбек, виляя хвостом, тоже полез было в воду, но остановился, поглядел на нас, полакал немного, а затем вернулся на берег и улегся в тени возле камня, высунув болтающийся язык и часто дыша. Арслану очень хотелось к нам, но Оля его не пустила. «Попадешься водяному – заберет к себе в омут и ни за что не отпустит», – строго предупредила она. С тоской взглянув на купающихся друзей, Арслан сел у кромки и стал выкапывать ямку, наблюдая, как в нее просачивается вода.

 

Девочки отошли к тростникам подальше от резвящихся мальчишек и там разделись. Они поплавали по-лягушачьи вдоль берега и совсем скоро выбрались на песок, смеясь от удовольствия. Оля села, распустила свою вымокшую косу, и Марьям принялась расчесывать гребнем ее длинные волосы и заново заплетать их в косу.

 

А мы все резвились. Вода была теплая, вылезать не хотелось. Хусан нырнул поглубже, проплыл под водой и крепко схватил меня за ногу. Я громко вскрикнул от неожиданности, вырвался, развернулся к вынырнувшему Хусану, и между нами завязалась шумная потасовка. Потом к нам присоединился Павлик. Мы плескались, смеялись и кричали до хрипоты.

 

Накупавшись до зубного стука и мурашек, мы выбрались на золотистый теплый песок и разлеглись, подставив солнцу мокрые спины. Казбек поднялся, широко зевнул и обнюхал каждого из нас, привлеченный, возможно, приставшим к нашим телам запахам тины и речной рыбы. После этого он лег рядом и задремал.

 

Тем временем вниз по реке плыла лодка. В ней были два рыбака из соседнего поселка: один греб веслами, другой, постарше, сидел развалясь на корме. Они пели. Оля и Марьям помахали им, рыбаки ответили девочкам, заулыбались и продолжили свое пение.

 

Наверно, это была лирическая песня, если судить по счастливым лицам певцов, но степной ветер уносил их приятные голоса в сторону, и до берега долетали лишь отдельные фразы вперемежку с ритмичным плеском весел о воду:

 

Как по голубой реке-е-е гордо шел челно-о-ок…

 

Ветер. Плеск воды…

…ясноглазый мо-о-олодец с песней на уста-а-ах,

 

он искал свою любо-о-овь во чужих края-а-ах…

 

– Эх, не разобрать, чего они там поют, – вздохнула Оля, с сожалением глядя на уплывающую лодку. – Песня, наверное, красивая.

 

Оля любила песни. Ее мама часто поет вечерами, но это печальные песни. Олин отец, лейтенант, погиб в Грозном, когда девочке было пять лет. Мама рассказывала дочери, какой отец был смелый и добрый. Он был русский, а мама – осетинка; много лет назад они познакомились здесь, на берегу Кумы...

 

Обогревшись, Павлик поднялся, подошел к вороху нашей одежды, достал из кармана своих штанов ножик и принялся резать арбуз. Ребята один за другим потянулись к старшему. Все садились вокруг него и получали по сочному ломтю. Павлик нарезал арбуз аккуратно, стараясь, чтобы каждому досталось одинаково. Мы сладко хрустели красным, как рубин, прохладным арбузом, выплевывая черные косточки, и утирали липкими руками розовый сок, струйками стекавший по подбородку. Казбеку тоже перепадала мякоть арбуза, он с удовольствием принимал угощение, хрумкал косточками и мотал своей большой головой.

 

Покончив с арбузом, мы снова улеглись на песок; под жарким солнцем нас быстро разморило. Однако нежился я недолго. Мне в голову пришла хорошая мысль. Я поднялся, подобрал арбузное семечко и стал его разглядывать.

 

– Вот если косточку эту песком присыпать – вырастет арбуз? – спросил я у Оли. – Вон сколько мы их тут наплевали.

 

Оля села и поглядела на семечко в моих пальцах.

 

– Нет, Алеша, не вырастет, – уверенно ответила она.

 

– Почему? – удивился я.

 

– Арбузы на песке не растут, – категорично ответила она.

 

– А я вот закопаю семечко – вырастет, – возразил я. – На следующий год и вырастет. Вот увидишь.

 

– Чего спрашиваешь, если сам знаешь? – сказала Оля.

 

Я встал на колени, выкопал ямку, положил в нее семечко и присыпал песком.

 

– Зачем ты это сделал? – заинтересовался Арслан.

 

– Чтобы на другой год сюда арбуз не носить с бахчи, – объяснил я. – Понимаешь? Больно уж он тяжелый. Пускай сам на берегу вырастет.

 

Арслан кивнул, соглашаясь.

 

– А вот и не вырастет, – вмешался в разговор Хусан. – Спорим, не вырастет? – Он сел напротив меня, скептически глядя, как я втыкаю палочку в том месте, где закопано семечко.

 

– Вырастет, – уверенным тоном ответил я.

 

– А спорим, что нет? – улыбнулся Хусан.

 

– Не буду я с тобой спорить.

 

– Это почему?

 

– Глупости – спорить, – тихо сказал я. – Вот поживем, тогда и увидим.

 

– Эх ты, если спорить не хочешь, значит, и сам не веришь, что арбуз тут вырастет, – поддразнил меня Хусан. С этими словами он отодвинулся, лег навзничь, заложив руки под голову, и, прищурившись, стал рассматривать белые облака, медленно ползущие по небу.

 

Облака появились со стороны гор и теперь плыли над нами. А в воздухе стояла необыкновенная тишина, как будто все вокруг замерло, ожидая чего-то.

 

Я подошел к реке, зачерпнул в пригоршни воды и бегом вернулся, чтобы полить арбузное семечко. Затем сбегал еще раз. Арслан, глядя на меня, тоже поспешил к реке, но когда вернулся, в его ладонях уже ничего не осталось – вода протекла между пальцами, и Арслан разочарованно встряхнул руками.

 

– А если на облако забраться, выдержит оно человека? – мечтательно проговорил Хусан.

 

– Ну да, придумал тоже, – отозвался я. – Ни за что не выдержит.

 

– А ты, Павлушка, что думаешь? – спросил Хусан. – Выдержит облако человека?

 

Павлик сел, обхватив колени руками. Он нахмурил лоб, поглядел на Хусана и ответил:

 

– Конечно, не выдержит.

 

– Прикинь, а если густое и большое, вот как это, что над рекой плывет? – не унимался Хусан. – Полетать охота, на облаке-то.

 

– Чепуха, – бросил Павлик. – Никакое облако не выдержит.

 

– А я видела в одном журнале человека на облаке. Сидит себе там и на землю глядит, – сказала Оля.

 

– То Бог, – объяснил Павлик. – Он всегда на облаке сидит и на землю глядит, смотрит, кто чем занимается. Если натворишь чего-нибудь – накажет.

 

– Ах, неужели он за всеми оттуда смотрит? – изумилась Марьям.

 

– Да, вот сидит и смотрит; на село, на горы. И за нами сейчас тоже смотрит, – серьезно ответил Павлик.

 

– Да как же он один может сразу за всеми углядеть? – засомневался Хусан, поднялся и с удивлением уставился на Павлика.

 

– А так. Ведь он всесильный. Да и сверху видней, – тем же убедительным тоном ответил Павлик.

 

– И что же потом будет? – спросил я.

 

– Того, кто хорошо поступает, счастьем наградит, помогать в жизни будет. А того, кто – плохо, накажет. Судить будет за грехи. Вот.

 

– Скажи, а Бог крапивой сечет плохого? – с затаенным испугом спросил Арслан.

 

– И крапивой высечет. А когда случится плохой человек помрет, такого в ад отправит. А там черти поймают, в кипящий котел посадят и вечно в том котле вариться заставят.

 

У маленького Арслана от такой необыкновенной истории рот раскрылся, и глаза от ужаса округлились. Павлик заметил это.

 

– Признавайся, друг, чего натворил? Если расскажешь, Бог тебя пожалеет, – сказал Павлик в шутку.

 

– Я… я вчера… – заикаясь и чуть не плача, проговорил Арслан, – я мамину вазу разбил, а черепки под лестницей спрятал.

 

– Вот как, – проговорил Павлик, не ожидавший такого скорого признания. – Ну вот ты молодец, что все рассказал. Теперь Бог услышал и пожалеет тебя, не накажет.

 

– Правда? – всхлипнул Арслан.

 

– Правда, – ответил Павлик, и все заулыбались, глядя на Арслана.

 

Тот перестал всхлипывать и потер под носом.

 

– Павлушка, выходит, того, кто на сарае написал, на прошлой неделе, Бог тоже накажет, да? – спросил я.

 

– Как пить дать накажет, – ответил за него Хусан. – Слыхали, что староста Ибрагим говорил: «Аллах ему судия. Накажет хулигана, коли сам ко мне не явится».

 

– Аллах – это ведь тоже Бог, – сказала Марьям.

 

– Да, Бог, – сказал Павлик. – Только его по-разному зовут. Для кого Аллах, для кого Иисус. Все равно. Бог-то, он один – так мне бабушка говорила.

 

Оля смотрела на Павлика и слушала его с большим интересом. Как он хорошо говорит, как много знает, и все у него правильно получается. Оля считала его самым умным мальчиком во всей школе. А сейчас – задумалась над его словами о Боге. Вот Бог ему ум дал, да не защищает. Сколько уж раз отец его бил спьяну! Сколько раз Павлуша дома не ночевал: боится! Отец у него злой. Как напьется, волосы всклокочены, лицо красное, руки трясутся. Бывает так Павлушу бьет по лицу, по голове, что того и гляди весь ум и вышибет. Ни за что ведь бьет. Если что в голову ему взбредет, то и жену свою тоже колотит. Бабушка была жива – заступалась. А теперь некому. И отец совсем распоясался. Когда он пьет, Павлик не хочет ему на глаза показываться. Ночует в сарае на сене и летом, и зимой. Оля жалела Павлика, она его к себе в дом ночевать звала, да только он не идет: стесняется, наверное. «Где ж справедливость? – спрашивала себя Оля. – Ведь он ничего плохого не сделал. За что Бог обрекает на боль хорошего человека? Зачем Ему нужны такие страдания? – часто думала она, но ответа не находила, и эта тайна терзала ее сердце. – Однажды отец так его измордовал! Господи, помилуй! Павлуша в школу неделю не ходил. И за что избил? Сын за мать заступился, когда она отказалась идти за самогоном к соседям…»

 

В тот раз отец спустил гнев на подвернувшегося под руку мальчонку. Бил его жестоко, пока тот без сознания не упал. Очнулся Павлик уже на кровати – мать его положила, пока отец сам за бутылкой ходил; потом уж изверг напился и до утра проспал, никого больше не трогал. А на другой день Павлик укрывался в сарае, избитый, напуганный. Оля, когда нашла его, бледного и слабого, лежащего на сене, разрыдалась. Обливаясь слезами, протирала платком его разбитые губы, и ссадины, прижимала к себе и целовала в щеки, только бы ему не было больно. Оля каждый день его навещала, пока он жил в сарае. Она кормила его и много плакала – чувства переполняли ее. И что будет дальше? Оля не могла себе представить. Страшно было подумать.

 

Павлик никогда никому на отца не жаловался. Впрочем, все и так знали, что у них в доме творится. Отца – пьяницу наказывали, да только все бесполезно. Проходило время, и он вновь срывался. Что с ним сделаешь? Дядя Ибрагим тюрьмой грозился, если снова позволит себе на мальчишку руку поднять. Да вот, наверное, ждут, когда отец и впрямь прибьет Павлика в безумной горячке – тогда только посадят…

 

– А что на том сарае написали-то? – спросила Марьям.

 

Оля очнулась от своих грустных размышлений.

 

– Не знаю, – ответил Павлик. – Видно, что-то очень плохое, раз от нас скрывают. Больно уж все всполошились в тот день.

 

– Кажется, что-то про горы, – подсказала Оля. – О Кавказе.

 

Мальчики посмотрели на нее с недоумением.

 

– Про горы? – переспросила Марьям.

 

– Точно не знаю, – ответила Оля. – Я слышала, тогда все говорили про горы.

 

Наступило молчание. Стрекозы летали туда – сюда над тростниками. Ласточки с громким визгом стремительно носились над водой. Ребята вспоминали недавнее происшествие, когда староста Ибрагим торопливо надпись замазывал, пока еще все село не собралось возле сарая. Как народ шумел, возмущался, как старики охали и причитали: «Что будет? Что будет-то теперь?». А потом дядя Ибрагим велел всем молчать и про крамольную надпись не распространяться тем более – при детях.

 

– А что же, далеко эти горы? – спросил я.

 

– Далеко, целый день будешь идти – не дойдешь, – ответил Павлик.

 

– А мне папа велосипед обещал купить, – сообщил я. – Я тогда, на велике, мигом до них доберусь.

 

– Ну и дурак! Там, в горах, война идет, – сердито предупредил Хусан. – Стреляют там и тебя убьют. Видал? Вчера по телеку показывали, как бандиты трех заложников в подвале держат и головы им отрезают. Кровища так и хлещет, вот.

 

– Господи, страсти-то какие! – воскликнула Оля, всплеснув руками.

 

– Никакие ни страсти, – тем же тоном продолжал Хусан. – Сама посмотри, по телевизору что показывают.

 

– Вон тети Машин Игорек на Кавказе служит, и ничего, – заметил я.

 

– Вот и ты вырастешь и тоже пойдешь на Кавказ воевать, – ответил Хусан.

 

– Не пойду. Я убивать никого не стану.

 

– А у тебя и спрашивать никто не будет. Игорек тоже не хотел, – ухмыльнулся Хусан, – а пошел как миленький.

 

– Пока мы вырастем, может, и война кончится, – вмешался Павлик. – Додумаются, наконец, что мирно жить – лучше. Побросают оружие свое и станут виноград растить. Тогда и незачем нам будет в горы идти воевать, – заключил он.

 

Все задумались.

 

– Страшно там, в горах, жутко, – вздохнула Марьям, прервав недолгое молчание.

 

– Послушайте, что я вам еще про горы скажу, – начал Хусан.

 

Ребята поглядели на него с любопытством, и Хусан продолжил:

 

– Ты, Марьям, эту историю знаешь. Дедушка нам рассказывал.

 

Сестренка кивнула ему, догадываясь, о чем рассказ, но ей все равно было интересно послушать брата. Хусан начал так:

 

– Много, много лет назад случилось это. В горах дело было. Вот, в одной черной горе, ее называют Волчья, большая пещера находилась у самой дороги. В ней жил бандит. Он давно завелся в тех местах. Он торговых людей грабил, когда они на базар кожи, меха да продовольствие возили из родных сел. Ну, порядочно грабил да все добро в своей пещере собирал. И это продолжалось лет десять. Может, больше. Значит, жил он там, грабил, и чего у него только не было! А однажды явились к нему из глубин земли стуканцы – пещерный народец. Пузатые, бородатые такие человечки в фартучках и деревянных башмаках. Когда они по горам и пещерам ходят, то звонко стучат своими подкованными каблучками. Стуканцы – добрые, они предупреждают людей об обвалах в горах. Но, если обидеть их, то, наоборот, сами могут устроить обвал, – мало не покажется. И вот спросили стуканцы у бандита меду деревенского да молока в обмен на драгоценные горные камни. Не знали они, что все добро бандит награбил, отнял у честных людей. А в знак дружбы стуканцы подарили ему большущий изумруд, самый красивый. Но бандит-то жадный, изумруд забрал, а взамен ничего стуканцам не отдал. Решил, зачем ему еще такие каменья, он и так богат, и ему хорошо живется без этих самоцветов, значит. Так стуканцы ни с чем и ушли. В другой раз приходят они опять к тому бандиту и видят такую картину: притащил бандит в свою пещеру связанного человека, отобрал у него все, что было, а потом пленного в пещере рядом с собой положил, чтоб наутро отнести его к обрыву и в пропасть бросить, живого! Он так всегда делал. На дне той пропасти большая куча скелетов лежит. Не понравилось это стуканцам: как же, человек человека обижает!..

 

– Не так… – вмешалась Марьям.

 

– Ну, погоди, не перебивай, – попросил Хусан, недовольно взглянув на сестру.

 

– Я только хотела сказать, дедушка говорил, что купец стуканцов сам вызвал.

 

– Нет, они сами к нему на помощь пришли, – настоял на своем Хусан и продолжил: – Так вот, пока бандит с сытым брюхом храпел на всю пещеру, стуканцы развязали купца и вернули ему все, что бандит отобрал, с тем и отпустили восвояси. Сами же забрали у бандита молочка, меду и выбрались из пещеры. А потом собрались вместе, топнули разом левой ногой – горы задрожали, топнули правой ногой – и с гор сошел оползень и засыпал вход в ту пещеру с бандитом внутри – не выбраться. Так и остался бандит заваленным. И больше с тех пор никто его не видел. И в горах стало ходить безопасно. Такая вот история, – заключил Хусан.

 

– Вот и хорошо, – весело сказала Оля. – Бандита в горах больше не стало. И людям там нечего бояться.

 

– Скажи, а стуканцов кто-нибудь еще видел? – поинтересовался я.

 

– Может, и видел, кто в горы ходит. Но они не очень-то на глаза показываются. Людей остерегаются, – ответил Хусан.

 

– Это потому, что люди разные, – задумчиво проговорил Павлик. – Откуда стуканцам знать, кто к ним пришел: злой человек или хороший? Вот они и прячутся по своим пещерам.

 

– Ай! – вдруг громко воскликнула Марьям.

 

Все обернулись на нее.

 

– Ты чего кричишь? – спросила Оля.

 

– Меня кто-то укусил сзади, там, на спине! – захныкала девочка.

 

Оля поглядела и сняла с нее что-то.

 

– Это кузнечик, он не кусается, – улыбаясь, объяснила она. – Наверное, заблудился малыш.

 

– А чего это он на меня вдруг прыгнул? – обиженно спросила Марьям.

 

– Ты ему понравилась, – тут же нашелся Хусан. И все рассмеялись.

 

– Осторожно, а то он лапку отбросит, – сказал Арслан Оле, придвинув свой любопытный нос к самому кузнечику.

 

– Ничего, я его сейчас отпущу. – С этими словами Оля посадила кузнечика на ладонь, и он тотчас скакнул вверх, раскрыл крылья и полетел к тростникам.

 

А мальчишки все еще продолжали хихикать над Марьям.

 

– Ну чего вы смеетесь, я же не знала, что это кузнечик, – оправдывалась она.

 

– Он, наверно, маму ищет, – сказал Арслан. Тут все захохотали с новой силой.

 

– Ой, мальчики, посмотрите, что делается! – воскликнула Оля, показывая рукой в сторону гор. – Какие там тучи! Дождь будет!

 

Мы поглядели на темнеющий край неба. Ветер усиливался. Он гнал серые облака и шумел в камышах.

 

– Так и есть, тучи ползут, – промолвил Павлик. – Надо домой.

 

– Бежим! – вскочил Хусан и позвал: – Казбек, Казбек!

 

Все поднялись, похватали свою одежду и, вскарабкавшись по песчаному откосу, выбрались на проселочную дорогу. Казбек тоже не отставал. Скорее в деревню!

 

А вдали, там, где горы, сверкали зарницы, будто пожар полыхал. И гор за тучами совсем было не видать.

 

Уже наверху, с дороги, Арслан оглянулся на клубящийся мрак и заробел, словно перед чудищем. Горы его жутко пугали. Однажды во время слишком затянувшегося завтрака мама сказала ему, что если овсяную кашу не доест, придет за ним страшный горец, в мешок посадит и в пещеру унесет. Вот с тех пор он этих гор и боялся.

 

А тьма приближалась, молнии рвали на части черное небо. Вскоре и на степь налетел ветер. Мгла зловещими темными лапами протянулась до самого села, будто пустилась в погоню за нами. Но мы быстро добрались до своих домов – успели!

 

Тем временем дядя Ибрагим вышел к колодцу набрать воды, увидел, что вокруг творится, и встал, качая головой. Не нравилась ему приближающаяся гроза. Больно уж тревожно делалось на душе. Того и гляди, гром грянет. Но стихию не остановить, не задержать. Это выше человеческих сил. Дядя Ибрагим вздыхал: «Как ничтожен человек перед природой! И эту грозу принесло как несчастье на мою голову».

 

Скоро уже все небо над степью заволокло тяжелым сумраком. Подул сильный ветер, и полил дождь. Вдруг синеву туч ярким зигзагом полоснула молния, и тотчас по окрестностям прокатился гром. Не успел он стихнуть, как небо вновь разорвало огненной вспышкой, и прогромыхало еще громче, со страшным треском. Земля вспучилась, пошла пузырями, на дороге быстро налило лужи, побежали мутные ручьи.

 

Лишь спустя час гроза унеслась прочь, небо расчистилось, и низко, над самым краем степи показалось алое солнце. В его странном сиянии степь залилась розовым светом, на траве заблестели капли, от каждого куста тянулась длинная серая тень, и было очень красиво. А со стороны гор снова ползли тяжелые черные тучи.

 

Через несколько дней на глазах изумленных пореченцев по шоссе, громыхая гусеницами и поднимая пыль, прошла танковая дивизия. А потом еще через неделю проехала колонна машин с красным крестом. Все они тянулись в горы, и горы, как ненасытные, поглощали солдат, танки, машины с красными крестами.

 

А в конце августа тетя Маша получила извещение от командира части. В нем сообщалось о гибели ее сына. В селе был траур.