Самообмен.

 

Любой «юродивый» - верит ли он в бога,

в коммунизм, в прекрасный новый мир – он весь состоит

из пиков, он испытывает восторг, высшую радость,

Любовь по большому счету. Та система, при которой мы

все сейчас живем, подрезает эти пики любви, восторга,

преданности. В нашем мире эти пики не нужны и неупотребимы.

От человека требуется, чтобы он умел торговать: товаром,

рабочей силой, знанием, умением…

Олег Судаков

 

Цинизм – это незрелость души, высшая форма наивности.

Владислав Силин

 

- У вас недобор веса, молодой человек. И искривление позвоночника – пока не сильное, но если продолжите в том же духе, в старости будете страдать, - врач что-то написал в моей медицинской карте, и поставил печать. – Костюм на вас хороший, хоть и несколько поношенный… На еде экономите?

Я не видел смысла врать доктору.

- Есть немного.

Он пристально взглянул на меня поверх старых очков в роговой оправе. В водянисто-голубых глазах появился проблеск… нет, не интереса, скорее удивления. Удивление со знаком «минус» успешно существует с того самого момента, когда человек научился создавать из звуков слова и наделять их смыслом.

- Зачем?..

- Имею право не отвечать на ваш вопрос, доктор.

- Абстрагируйтесь на минутку от того, что я – доктор. Может, я вас чисто по-человечески спрашиваю?..

- Деньги нужны мне для других целей, более важных.

Врач посмотрел на меня так, как единственные дети из обеспеченных семей смотрят на провинциалов, заявляющих, что в радиусе тридцати-пятидесяти километров от больших городов люди уже не знают, чем «феррари» отличается от «доджа» и что всю картошку на полях, оказывается, давно собирают роботы-комбайны.

- А такие … ммм… цели существуют? – он захлопнул мед-карту. – Более важные, чем собственное здоровье?..

- Вы слышали о СПИДе – «Бета»?

- Конечно, - серьезно ответил врач, спрятав водянистую голубизну за прозрачные щиты очков. – Даже ветеринары знают о существовании подобной инфекции. «Новая чума» - кажется так этот ужас окрестили в СМИ…

- Есть люди, которые близки к созданию лекарства, доктор.

- Не поверю, пока сам ни…

- Почти весь свой заработок я отдаю им.

Взгляд врача уперся в дорогой паркет. Тишину молчания нарушало только биение моего сердца, и попытка унять его была занятием столь же бесполезным, как стремление вновь научиться испытывать радость от своего присутствия в этом мире.

- У вас кто-то…?

- Да.

Врач вытащил из ящика какую-то бумажку и нацарапав на ней что-то, положил в мою ладонь.

- Максим Эстерманн… - с трудом прочитал я кривой медицинский почерк. – Легендарный Эстерманн «Левша»?

- Совершенно верно. Можете смеяться, но мы с ним друзья детства. Скажете, что от Ленькова, - врач улыбнулся, - Он выслушает и поможет. Он отзывчивый, не откажет.

- Спасибо, если я чем-нибудь могу вас отблагодарить…

- Вы отблагодарите меня сполна, если просто выберетесь к Максиму и напомните о скромном терапевте Лёньке. Большего я не прошу.

Мы пожали друг другу руки.

Ладонь врача была горячей... Или это от моей веяло холодом?

 

- Ты просто губишь свою жизнь, Джеймс! Ты комкаешь и выбрасываешь все то, что мы с отцом в тебя вкладывали!.. С-столько усилий, столько трудов и денег, Джеймс, сраных денег, ради которых мне и твоему папе приходилось рвать жо…

- Мама…

- Что «мама»? – тушь растеклась по маминым щекам, слезы расчертили серые дорожки среди слоев румян и пудр. – Мама ради тебя, бесстыжий барчук, ночи не спала и папашку твоего терпела, когда он за каждой юбкой на корпоративках чуть по воздуху не летал!!!… Да что там! Мужики все одинаковые – полигамные они видите ли, любвеобильные!!.. Чешется одно место – они и в бой!.. Я с этим смирилась давно, сына. Еще, когда Вовка к этой дуре из финансового упрыгал… Я… Я одного понять не могу – с тобой-то что не так, Джеймс? Ты-то куда несешься?.. Ты симпатичный неглупый парень. Ты за гаражами, слава тебе господи, водку не глотал и в ПТУ штаны не протирал – тебе родители Лондон с Парижем показывали, и нужные книги в руки давали…

Мама невесело улыбнулась, покусала губы и залпом уничтожила свой коктейль. Франц осуждающе заскулил и получив злой хозяйский взгляд, послушно удалился на кухню, к любимой миске с кормом.

Его ретриверский золотистый хвост крутился как пропеллер.

- Ладно… - мама глубоко вздохнула, - Руганью ни черта не решить. Давай спокойно, как взрослые люди.

Я кивнул. Сразу бы так, мам…

- Джеймс… Почему именно она?

- Потому, что я её люблю.

Готов поспорить, мать едва удержалась от того, чтобы громко и от души рассмеяться.

В её кабинете висел портрет Фрейда с неизменной сигарой в зубах.

- Ну допустим.

- Не «допустим», мама. Так и есть… - сказал я.

- Ладно, - она вытерла лицо салфеткой. – Ну а головой ты подумать не хочешь?

- Я думал.

- И что надумал?

- Всё тоже. Еду в Стореченск.

- Едешь за ней?..

- Да.

С кухни послышался недовольный скулёж. Франц, видимо, захотел пить – я забыл налить псу воды.

- Джеймс, тебе двадцать четыре. Ты не хуже меня знаешь, что от инфицированных «Бетой» родителей здоровые дети не рождаются никогда, - злость и досада испарились из маминого голоса. – Кроме того, лекарства не существует, сынок… Это не первый ВИЧ, который с горем пополам одолели в шестнадцатом.

- Я знаю, мам…

- Знаешь, и не собираешься отрекаться от своей… привязанности?.. И не изменишь своего решения, не прислушаешься? Джеймс…

- Нет… Нет.

- И ты поставишь свой талант на службу ей? Человеку, который обречен?

«А потом мы все умрем, и хватит об этом…» - вспомнил я реплику любимого персонажа юности, созданного одной из пожизненно любимых писательниц.

Поставить талант на службу?

- Можешь называть это так, мама.

Франц взвыл.

 

Позвонить Эстерманну я смог только поздним вечером, почти ночью – линкофон позорно разрядился еще до посещения терапевта Ленькова, а зарядить его возможности не было.

Без двадцати двенадцать Левша еще не спал.

- Значит, вы от Владика? – усталости, свойственной нормальным людям к наступлению полуночи, в голосе легендарного нано-кудесника не чувствовалось. – Это весьма интересно. Впрочем, я бы встретился с вами и без рекомендации Ленькова – мои внуки обожают ваши книги!..

- Спасибо, Максим Эфронъевич. – мне было приятно, что такой человек, как Эстерманн знаком с моим творчеством. Пусть и весьма косвенным образом. – Когда и где мы можем поговорить?

- Хм… Будьте у драмтеатра завтра, в шесть вечера. Вас встретит женщина в желтом берете. Сможете?

- Да, разумеется. А как ваша… посланница меня узнает?

Левша Эстерманн на том конце воображаемого провода, видимо, улыбнулся.

Во всяком случае, на его интонации легла тень иронии.

- Джеймс, фото есть на вашем же собственном официальном сайте в Сети…

- Ах да… Конечно.

- Драмтеатр, в шесть. Договорились?

- Договорились, - кивнул я своему призрачному отражению в оконном стекле, - Спокойной ночи, Максим Эфронъевич.

- Спокойной, Джеймс.

Наверняка, спокойной эта ночь не была ни для одного из нас.

 

- Обои здесь старые, а так… - молодой человек пожал плечами, - Ты здесь действительно навсегда?

Я окинул взглядом пустую холодную квартиру – свой новый дом. После столичных апартаментов стореченская обитель могла вызвать у профессионального жителя мегаполиса приступы клаустрофобии.

- Не знаю. Возможно.

Молодой мужчина с непокорной гривой каштановых кудрей и темно-карими глазами понимающе кивнул. Звали его Михаилом Ишковским («Можно просто – Майк!»…), работал он следователем экологической полиции («В детстве хотел кинологом стать, но не вышло – аллергия на собак. Представляешь?..»), и всегда ходил в одном и том же клетчатом пиджаке («Он волшебный, друг. Удачу приносит»).

- В общем, живи, Джеймс, - в его устах мое имя звучало необычно. – Холодильник, конечно, свое давно отработал, но года на два-три его точно хватит. Потом что-нибудь сообразим.

Древний «Стинол» издал недовольный звук, похожий на смесь фреонового бульканья и шума старых вертолетных винтов.

- Ты уверен, что тебе не нужны деньги?

- Да брось ты! Не каждый день приходится селить в ненужной самому квартире известного писателя…

- Спасибо, Майк.

- Да не за что! – следователь-эколог похлопал меня по спине, и расхохотался.

Тогда его жизнерадостность показалась мне слегка неестественной, но потом я понял, что в поведении Михаила искусственные элементы практически отсутствовали. Практически.

Иногда, промозглыми осенними вечерами, они с женой приглашали меня на чай и вишневые пироги. Меня искренне радовало, что Майк и Жанна не воспринимали меня, как столичного маменькиного сынка, неспособного приготовить хотя бы мало-мальски съедобную яичницу и смириться с отсутствием в Стореченске хороших вирт-салонов и аквапарков.

За простой на первый взгляд манерой общаться, за бесхитростными рассказами и прямыми как ствол обреза вопросами, как оказалось, скрывалось превосходное, человечное воспитание – то сокровище, которого подавляющее большинство семей в городах-миллионниках давно лишилось.

Если не выразиться жестче.

- Мы знакомы с пяти лет… - Михаил обнял жену, и та слегка засмущалась, - Можешь себе представить, демиург? А все благодаря нашим родителям – мой папка создал первый в Стореченске джазовый ансамбль, а Жанкин отец продюссировал его первый альбом, «Истории рыбака и ронина». Мы из творческих семей.

- Нашел, чем удивить, Миш… - возмутилась Жанна, - Джеймс тоже не из работяг, наверное. Правда?

Не будь они супругами, я бы принял их за брата и сестру. Искры, плясавшие в их глазах, имели одинаковое происхождение.

- Правда… - ответил я и спрятал улыбку в огромной кружке с малиновым чаем.

 

Стореченский Драматический Театр… мог бы стать одним из моих любимых мест проведения досуга, позволь я себе тратить деньги на билеты. Здесь, в этом старом советском супер-ДК ставили Шекспира и Островского, Чехова и Грибоедова, даже Сартра… Местная интеллигенция десятилетиями восхищалась «Вишневым садом» и, как это ни странно, «Ромео и Джульеттой». По словам Жанны, такой интерес был обусловлен нестандартным подходом главного режиссера Свельганского, её двоюродного дяди (у Ишковских в деле продвижения искусства в массы была задействована вся родня; отчасти поэтому эко-полицейского Майка творческие родственники называли «нашим маленьким исключением»).

«В семье не без урода…» - улыбался Михаил.

«Воистину не без урода» - неслышно соглашался я, вспоминая мамино лицо, перепачканное смесью слез и макияжа и папин мат, льющийся из динамика линкофона.

- Дядя, а вы как к хокку относитесь? – девочка-младшеклассница осторожно подергала меня за палец.

На голове у юного создания красовался желтый берет. Беззубая улыбка и нос пуговкой навели мой блуждающий разум на ассоциации со знаменитой Пеппи Длинныйчулок…

- Хокку – это японские трехстишия?.. Хорошо отношусь.

- Ой, здорово! Хотите, я вам что-нибудь прочитаю? Я всего Басё наизусть знаю! И Кобаяси Исса!..

- Расскажи своё любимое.

- Зажгли свечу -…

- …и разом утратили яркость… - неосознанно, автоматически подхватил я.

- …Желтые хризантемы. – закончила за нас молодая длинноволосая женщина в желтом берете. – Вы, должно быть, Джеймс Климов?

- Да. А вы…

- Анна Эстерманн. А это наша с Максом дочь, Элоиза.

«Наша с Максом?» Похоже, старый колдун напичкал себе нанороботами не только мозги…

- Мне кажется, или вы покраснели, Джеймс? – госпожа Эстерманн улыбалась, совсем как дочка-любительница хайкай. Вернее, наоборот…

Наверное, Левше пришлось поубивать половину стореченских мужчин прежде, чем ему удалось завоевать сердце такой девушки, да еще и втрое его моложе.

- Кажется. Должно быть, это из-за ветра.

- Тогда – в машину, леди и джентльмены!..

- В машину! – обрадовалась Элоиза Эстерманн. – Любите кататься на машинах, дядя Джеймс?

Терпеть ненавижу, деточка.

- Иногда… люблю.

 

После того, как я обосновался в Стореченске, склонность к задумчиво-созерцательному методу творения и неспешному созданию романов пришлось выбросить в мусорное ведро. Жизнь потребовала от меня максимально быстрого превращения в продуктивного умелого ремесленника, и я выполнил её указания – писал сутками, работая одновременно над двумя подростковыми циклами, сценарием фэнтези-сериала и сюжетами для комиксов. Издательства исправно выплачивали обещанные гонорары, тут же намекая на продолжение сотрудничества, поэтому свою главную роль – роль машины, зарабатывающей деньги, я играл очень даже неплохо. В месяц выходило даже больше, чем требовалось на содержание и лечение Марты, но себе я все равно не оставлял практически ничего. Ел и спал я постольку, поскольку осознавал, что без этого рискую неожиданно сломаться.

Ломаться я просто не имел права.

Майк и Жанна знали причину моей ненормально высокой активности и в пределах возможностей старались помочь. Ишковские буквально впихивали в меня ведра черники, жизненно важной для испытывающих серьезные нагрузки глаз, и заставляли хотя бы иногда дышать воздухом.

Поначалу я навещал Марту каждый день, но настойчивые просьбы Карского («Джеймс, вы лишь подсыпаете на ее раны лишнюю соль. Ей незачем видеть вас так часто. Простите… Это для её же блага») и растущие амбиции «Интеркомикс», который в начале осени запустил еще три новые серии, заставили меня изменить график. В любом случае, я появлялся в клинике не реже двух раз в неделю.

Так пролетел год.

 

- А это – наш дом, дядя Джеймс, - сообщила Элоиза, когда мы подъехали к огромному жилищу в стиле модерн-эко.

Дом Эстерманнов располагался прямо у берега небольшого искусственного озера, окруженного лесом и походил на старый обветренный холм неестественно правильной формы, и с окнами. Стоимость подобных обителей исчислялась миллионами.

Миллионов человеку, создавшему оружие против первого СПИДа, судя по всему, хватало. Одежда супруги и дочки наводила на мысли о берлинских универмагах.

- Элоиза проводит вас к Максиму, - Анна приложила ладонь к матовой идентификационной панели, и створки двери разъехались.

Юная почитательница японской поэзии юркнула в дебри родного дома, и на миг я ощутил себя Алисой, следующей за белым кроликом в Страну Чудес.

- Папин кабинет, - Элоиза довела меня до входа на чердак и упорхнула по своим делам.

Чердак, на котором обитал легендарный Левша, представлял собой смесь библиотеки, спальни и лаборатории. Нечасто приходилось видеть жилые помещения, чьи хозяева сумели столько выжать из своих квадратных (да и кубических тоже) метров.

Сам Эстерманн выглядел точь-в-точь, как на своих многочисленных фотографиях в Сети, журналах и газетах. Невысокий смугловатый старичок с горбатым носом, торчащими в разные стороны пучками седых волос и хитрыми светло-зелеными глазами. Напоминал он скорее гениального композитора, нежели классического «чокнутого профессора».

- Здравствуйте, Джеймс, - ладонь у Левши оказалась сухой и теплой, а рукопожатие – весьма сильным для пожилого человека.

- Здравствуйте, Максим Эфронъевич.

- Присаживайтесь, пожалуйста, - он указал на полосатый диванчик у окна. – В ногах правды нет.

- Что верно, то верно.

- Чай, кофе, сок? Аня принесет, если хотите.

- Нет, благодарю. Не хочу утруждать вашу прекрасную супругу.

«…которая тебе во внучки годится, старый прохиндей!» - пропищала моя темная половина.

- Анна – четвертая моя жена, Джеймс, - со смесью гордости и самоиронии сказал Эстерманн. – Подумать только, сколько лет и неудачных браков понадобилось, чтобы отыскать единственную на Земле женщину, способную терпеть мои причуды!.. Впрочем, давайте перейдем к делу.

Я кашлянул в кулак.

- Давайте, профессор.

- Итак, раз уж вы здесь, значит у кого-то из ваших родных или близких обнаружили «Бету»… Иначе мы бы сейчас с вами не разговаривали.

- Вы правы. Моя девушка… У нее вирус обнаружили в восемнадцать лет, и…

- Сколько ей сейчас? – серьезно спросил Эстерманн.

- Двадцать один год, Максим Эфронъевич…

- Она живет и лечится у Карского. – это было утверждением а не вопросом.

- Откуда вы знаете?

Левша тяжело вздохнул.

- В России сейчас только одна серьезная клиника, чьи специалисты способны продлить жизнь инфицированных пациентов на пять-семь лет, а не на полтора-два, как в обычных… - Эстерманн презрительно сморщился, - больницах.

- Клиника Андрея Карского?..

- Да. Вы правильно поступили, поместив девушку именно к нему – это лучшее, что вы могли сделать. Вы ведь не из Стореченска, верно? Приехали сюда специально, чтобы быть поближе к ней?..

- Да… - я кивнул, - Я оплачиваю лечение и частично спонсирую разработки Карского. Надеюсь, он сможет создать лекарство, которое избавит Марту от «Беты».

- Нет, - сказал Левша. – Мне жаль, Джеймс, но Карскому это не под силу.

- Но ведь вы смогли одолеть первый СПИД, Максим Эфронъевич! Карский тоже был в составе группы по созданию вакцины.

Он горько усмехнулся.

- Позвольте вам кое-что рассказать, друг мой… СПИД, в своей «альфа» или «бета» версии, не важно, - вещь искусственная. Не черная оспа, не бубонная чума и не гепатит. Это невидное глазу чудовище было создано людьми. Да, да, вы не ослышались, Джеймс. Годы исследований и триллионы долларов не пропали даром – ученые, работавшие на Альянс, смогли получить вирус, способный лишать «человека разумного» самой важной защиты, способный уничтожить его последнюю линию обороны. Иммунитет… Что может быть проще, чем убить беззащитного, буквально голого противника? Да абсолютно ничего. Человек с неработающий иммунной системой был обречен, но уже в «нулевых» мы могли продолжить его жизнь на двадцать-двадцать пять лет. Да, ценой режима, строгих диет и массы ограничений, но могли! А в шестнадцатом сумели выявить ахиллесову пяту этой дряни. Мы научились уничтожать первый СПИД и возвращать пострадавшим некогда разрушенный иммунитет… Вирус был смертоносной плетью в руках истинных властителей этого мира, Джеймс. Плетью, с помощью которой выкашивались народы…

- Зачем вы все это рассказываете, Максим Эфронъевич?.. – тихо, почти шепотом спросил я. – Те времена я уже застал.

- Слушайте дальше, Джеймс. Конец пятнадцатого года, канун католического рождества. В руки спецслужб попадает папка под грифом «совершенно секретно», и дураку понятно, что папку эту подбросили специально. Слишком уж все просто… А знаете, что было в папке? Целый пласт ценнейшей информации! Информации о собственных наработках Альянса в борьбе со СПИДом. Еще до того, когда они выпустили эту дрянь гулять по планете, у них уже было несколько вариантов вакцины, основанной на разных методах кибер-нано-технологий!.. Методов сдерживания. И вдруг все это оказывается у меня на столе, ведь в то время проектом руководил я…

- То есть, лекарство против «альфы» - не ваша заслуга?

- Отчасти – моя. Отчасти.

Информация, которую не так-то просто было переварить.

- Вы имеете в виду, что Альянс намеренно уничтожил первый вирус, чтобы снова пустить в ход новый, еще более смертоносный?

- Звучит нелогично, понимаю, - покачал головой Эстерманн. – Но факт остается фактом: сегодня мы имеем дело с «Бетой».

- И вы не знаете, как её лечить?..

Я начал жалеть, что вообще приехал к Левше.

- У Карского есть какие-то идеи… У меня – нет. Я стар и толку от меня больше никакого. Если только они снова не подбросят нам очередной спецпакет…

- Так вы бессильны?.. – в горле застрял ком.

- Увы.

- Почему вас назвали Левшой, Максим Эфронъевич?..

- Потому, что я пишу левой рукой… - ответил сгорбленный усталый старик.

Его блестевшие слезами глаза уставились в одну точку.

Вопреки легендам, прозвище нано-биолога не имело ничего общего с полумифическим сибирским умельцем, подковавшем блоху. За некоторыми вещами стоит гораздо меньше, чем нам порою кажется…

- Мне жаль, но я правда не могу вам ничего порекомендовать, - Эстерманн хрустнул тонкими пальцами, - Клиника Карского – лучшее место для вашей девушки. И альтернативных вариантов в её случае попросту не существует.

- Хотите сказать, что она не доживет и до тридцати?

- Не хочу. Другое дело, что вирусу наши с вами желания, что называется, по барабану.

- Ясно…

«Стоит ли продолжать бороться, если твердо знаешь, что лишен шансов на победу?..» У этого внутреннего вопроса имелась и более суровая, но близкая к реальности, формулировка: «Зачем перекраивать свою жизнь и тратить лучшие годы ради того, кто всё равно скоро умрет?»..

Ведь горечь утраты может быстро смениться болезненной и безграничной жалостью к самому себе, одинокому ремесленнику, променявшему молодость на пустое геройство.

«Нужна ли тебе такая любовь? Жестокая иррациональная (будто существует другая…) любовь-убийца?…»

Страшное чувство, бессмысленное и беспощадное.

Ноша, бросить которую ничуть не легче, чем взвалить на плечи.

 

Люди делятся на два типа.

Принадлежащие к типу первому, случись с ними несчастье, бегут к близким или друзьям, чтобы найти утешение в их объятиях. Представители второго лагеря, наоборот, замыкаются в себе, не желая делиться с окружающими своей печалью. Компании, которые они вокруг себя собирают, в лучшем случае, состоят из бутылок с водкой и сигаретных блоков.

После разговора с Эстерманном я усомнился в том, что вписываюсь в эту классификацию. Алкоголь и никотин никогда не относились к числу моих приятелей, вкупе с одиночеством они бы лишь усугубили мое состояние.

Идти к Ишковским тоже нельзя – Жанна была на четвертом месяце беременности, и я не смел напрягать её психику своими проблемами…

Проще говоря, мне ничего не хотелось сильнее, чем скорее увидеть Марту.

 

Самые важные и запоминающиеся в жизни события, вопреки некоторым приключенческим романам сомнительного качества, отнюдь не всегда происходят из-за случайности. Очень часто человек должен сам вытоптать к ним свою собственную извилистую тропинку, разрушить стоящие на пути высокие толстые стены, оросить дорогу кровью и потом…

Или не должен.

Иногда, удача действительно «ждёт за поворотом».

От шекспировского «Сна в летнюю ночь» в постановке театра «Парус» (тот факт, что все актеры театра были заражены «Бетой» не афишировался, но об этом и так все знали) я никаких откровений не ожидал. Режиссер представил зрителям классическую, неиспорченную пост-модерном, версию пьесы. Актеры-любители играли честно и со страстью, но звезд с неба не хватали. Все, кроме шалуна Пэка.

Девушка не просто играла роль Доброго Малого Робина, она словно была им – казалось, обычный человек не может двигаться с такой легкостью и с такой сверхъестественной непосредственностью рассуждать о глупости простых смертных, намазывая их веки волшебной жидкостью.

 

… На западе есть маленький цветок;

Из белого он алым стал от раны!

«Любовью в праздности» его зовут.

Найди его! Как он растет, ты знаешь …

 

И я нашел.

К счастью, а может быть, и к сожалению, мне лишь предстояло узнать, как же растет загадочный цветок…

 

- Джеймс! – Карский чуть не пролил кипяток мимо чашки с заваркой. – Мы не ждали вас… в столь позднее время. Что-то случилось?

- Андрей Сергеевич… - я сел в мягкое кресло напротив главврача. – Сегодня вечером я был у профессора Эстерманна.

- Это интересно. – Карский почесал затерянный в рыжеватой бороде подбородок. – Не берусь угадывать, как вас к нему занесло, но причина, в общем-то, лежит на поверхности. Вы говорили о вирусе.

- Да.

- И Левша сказал, что изобретение лекарства – есть нечто на грани фантастики?

- Не совсем так, но суть именно в этом.

Старый дешевый карандаш в толстых волосатых пальцах вирусолога смотрелся как удочка в медвежьих лапах. Выпятив нижнюю губу, Карский рисовал в блокноте круги Эйлера, тщательно заштриховывая области пересечения.

- Стопроцентных гарантий не существует нигде и никогда, Джеймс. Даже совершая перелет на супер-лайнере из Москвы в Токио, вы рискуете погибнуть в результате крушения… С «Бетой» всё гораздо и гораздо сложнее. Возможно, создание панацеи действительно покажется кому-нибудь чудом. Благо, многие чудеса – есть ни что иное, как результат долгой и кропотливой работы.

- В вашей фразе меня больше всего тревожит слово «долгий»… Успеете ли вы до того, как СПИД убьет Марту?..

- Я могу понять ваши сомнения. А вот развеять их не в моих силах.

- Я хочу увидеть Марту.

- Пациенты уже спят.

- Подожду до утра.

Карандаш Карского сломался с сухим треском. Дуга так и не стала окружностью.

- Подождите, конечно… Подождите.

 

В третьем часу ночи усталая медсестра принесла мне чашку с горячим черным кофе.

- Вы похожи на Фантомаса, мужчина… - шепотом сказала она.

- А кто это? – спросил я.

После трех глотков кофе я уснул.

 

Карский разрешил мне позавтракать вместе с пациентами клиники.

Люди, пораженные «Бетой» не воспринимали меня как нечто из ряда вон – принимая пищу, они не обращали на меня ни малейшего внимания.

Марта покончила с омлетом и йогуртом за пару минут.

- Пойдем на улицу, Джеймс.

- Пойдем…

Внутренний дворик клиники в это время был пуст – те, кто уже позавтракал, видимо, сочли утро достаточно прохладным и посвятили себя чему-то, для чего не требовалось покидать четырех стен.

Ветер был чересчур свежим для одной футболки и я накрыл плечи Марты своим твидовым пиджаком.

Марта молча смотрела куда-то в сторону зарослей петуньи, но незнакомый свет в её родных голубых глазах я увидел ещё, когда она вышла из своей комнаты – заспанная и нечесаная.

Сейчас её молчание меня убивало.

- Как твоя работа, Джеймс?..

Что-то неотвратимо изменилось, старина…

В голосе. В улыбке… В её поцелуе.

- Хорошо, - ответил я. – Заключил новый контракт с «Интеркомикс», читателям понравились мои сюжеты. С книгами немного сложней…

Так уж и немного?

Семнадцать разгромных рецензий в периодике, многочисленные «дисреспекты» от изголодавшихся по сиквелам читателей, сдержанные «молодец, дружище…» от собратьев по цеху. Приспособиться к новым условиям труда без потери качества я, похоже, так и не смог.

- Как Миша с Жанной?

- У них все замечательно. Мальчика ждут… Юрой хотят назвать… - наверное, я улыбнулся.

И еще десяток таких же общих вопросов.

С каждым словом мне становилось только хуже – чувства и эмоции рвали мое сознание в мелкие клочки. Я ощущал неестественное безразличие, исходившее от Марты и вместе с тем каждую секунду помнил, что через пару лет любимого человека может не стать.

Чужие утешения, оправдания и призывы не терять надежду давно слились в моей голове в цельную серую кашу.

Откуда-то из подсознания всплывали реплики озорника Пэка.

- Марта… С тобой что-то не так.

- И с тобой. Ты говоришь так, словно каждый миг испытываешь боль.

- Так и есть. – кивнул я.

Синие моря ее глаз заволок густой туман.

- Ты встретил другую?

- Нет! Нет, Марта, ты что?!..

Впервые за полтора года она задала мне этот вопрос.

- А я встретила.

Ничто внутри меня больше не трескалось и не взрывалось.

Слова Марты я воспринял так же, как рыбак с Якусимы, которому сказали, что у тетушки Йо вдруг не созрели апельсины.

Волшебный сок Доброго Малого Робина черными каплями стекал с моих век.

- Знаю, тебе тяжело, но… Ты будешь платить за мое лечение дальше?..

Кто я такой, чтобы отнимать у человека будущее?

- Да, Марта, буду.

- П-правда?

- Конечно.

- Джеймс…

- Марта, а кто такой фантамас?..

- Не знаю… - сказала она, и по ее утратившим румянец щекам потекли слезы.

А мои кончились уже давно.

 

«…люди вне пределов изолированной среды становятся для них чужими. Пораженные вирусом вынуждены образовывать пары внутри своего специфического сообщества. Это неизбежно, и ничего с этим не поделать.

Любить инфицированного – это, наверное, подвиг.

Я думаю, нужно просто создавать для них хорошие условия, чтобы они не чувствовали себя неполноценными…»

 

Под сочинением я поставил «пять». Уже дома я еще раз перечитал работу и пририсовал к оценке длинный минус.

Минус выпрыгнул за пределы тетради, спустился со стола, прополз по полу и, забравшись на подоконник, камнем рухнул в солнечную пропасть позднего марта.

 

Июнь, 2008.