Представьте, что вам на глаза попалась такая фраза (и автор ее пока вам неизвестен): «Неужто электрическая сила отрицательной частицы должна пройти сквозь всю эту цепь глаголов и отозваться в существительном? Не думаю». Какая ваша первая безотчетная мысль? Наверняка такая, что эти слова написал физик, причем современный, и он пытается решить лингвистическую задачу с помощью знания электротехники, рассуждая при этом примерно так: поскольку электричество вездесуще, то его законы должны работать и в структуре человеческой речи. Иными словами, нагруженная смыслом фраза – это включенная электрическая цепь.

Поэтому, по аналогии с тем, что сила тока в цепи, обусловленная наличием и числом движущихся по проводнику отрицательных частиц-зарядов, т. е. электронов, с увеличением сопротивления убывает, должна убывать и сила тока между связанными словами, когда между ними как дополнительное сопротивление вклиниваются другие слова.

Можно улыбнуться тому, как пока неизвестный нам автор остроумно обыгрывает одинаковые определения элементарной физической частицы и частицы речи, но его мысль о тайной связи электричества и слова заставляет задуматься. Ведь к этому современная физика и математика только-только начинает подбираться. А теперь – стоп. Теперь пусть вам откроется имя автора фразы.

Это – Пушкин!1. Это – еще одна грань его болдинской осени! Чувствуете нечто вроде электрического потрясения? Гоголь недаром писал: «Пушкин есть явление чрезвычайное, и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, каким он, может быть, явится через двести лет». Двести лет прошло, ровно двести лет, а Пушкин все впереди и продолжает ставить нам, читателям, вопросы.

И, вдумываясь в глубокий смысл его фразы о единстве электричества и слова, даже не осознаешь, что во время Пушкина, во всяком случае, в период его лицейской учебы, наш школьный закон Ома о зависимости силы тока от сопротивления в цепи еще не был открыт. Более того, еще не был известен электрон, элементарная единица электричества (Джозеф Томсон открыл его лишь в 1897 году, а обнародовал лишь в 1906 году).

Усилим контраст тем, что Пушкин-лицеист на уроках вообще не любил заниматься физикой и математикой – они на его поэтическую натуру нагоняли зеленую тоску, как, впрочем, и на его лицейских товарищей. Дух такой был в Лицее – вольный, поэтический. Как тут не вспомнить по «Запискам» Пущина: профессор физики и математики Карцев говорит Пушкину, переминающемуся у доски: «У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на место и пишите стихи». Карцев был скучным преподавателем, но, безусловно, умным: не мешал росту гения.

А гений обладал врожденным чувством не только поэзии, но и науки. И постигал он ее, науку, не в лоб, а через поэзию. Он блестяще, наизусть, как говорил его брат Лев, знал французскую литературу и риторику, увлекался деятелями французского Просвещения, и ему дороги были лозунги Просвещения: наука не может не содействовать успеху поэзии, научная поэзия – и есть эстетика Просвещения.

На устах лицеистов были и поэма Делиля о трех царствах природы, где стихами славились Геометрия, Электричество, Ботаника (была там и любовь растений), и поэма Шенье «Изобретение» о союзе наук и искусства, и ода Гудара «Академия наук» о том, что на Парнасе дружно восседают Математика, Геометрия и Алгебра.

А после Лицея Пушкин сводит знакомство с весельчаком и балагуром Шиллингом – новым Калиостро, востоковедом, физиком, изобретателем первого в мире электромагнитного телеграфа, и участвует в испытании его приборов. (Что было бы, если бы Шиллинг преподавал Пушкину физику в Лицее? Впрочем, ничего не бывает случайного).

В воздухе витали идеи гальванизма (оживления людей с помощью электричества) и электрических двигателей (новых перпетуум мобиле). Пушкин вплетает эти идеи в канву своих произведений. И от него самого «исходит» электричество. И это чувствуют его современники.

Гоголь, как никто другой обладающий тайным зрением, говорит о Пушкине того времени: «Его имя уже имело в себе что-то электрическое». И позже: «Из всего как ничтожного, так и великого он исторгал одну электрическую искру того поэтического огня, который присутствует во всяком творении Бога». Ему вторит Одоевский: «Пушкин! Произнесите это имя… - и это имя везде произведет какое-то электрическое потрясение». (Как и у вас сейчас при чтении его «электрической» фразы). Имя поэта – электрическое, сам поэт, как Бог, извлекает электричество из всего, чего коснется его муза. Здесь явная эзотерика и магия. Пушкинисты считают слово «электричество» в соседстве с именем Пушкина метафорой. Скажем так: это – больше чем метафора, хотя во времена Пушкина учение об электричестве только ставало на ноги: только начиналась наука электротехника – от опытов Вольта, Нерста, Ампера и наука о «животном» электричестве – от опытов Гальвани.

Сейчас обе эти науки, сливаясь, убедительно говорят: без электричества нет жизни. Это энерго-информационный образ, матрица на всех уровнях организации живого, вплоть до молекулярного. Генетика уже работает не только с веществом гена, но и с его электрическим полем. И мысль наша, оказывается, тоже несет электричество - земное и небесное. И мыслью человек «разговаривает» с минералом, растением, животным, с себе подобными. В общем, парапсихология становится научной. Сегодня подданный науки и поэзии получает ни с чем не сравнимую творческую радость ноосферного общения с миром сущим. И когда до нас доносится пророческий голос поэта: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!», так и кажется, что далее мы сможем услышать из его уст и такое: изучай электричество звучащего слова и слова печатного, оживляй его электричеством своего Я!

 

Сергей Маслоброд,

доктор хабилитат биологических наук,

главный научный сотрудник Института генетики

и физиологии растений Академии Наук Молдовы