1.

 

Вечером шестьдесят восьмого года последнего дня мая запах черёмухи особенно дурманил голову. Наколотыми на кроны бело-жёлтыми облаками трепыхали соцветья, усеивая траву прощальными лепестками, морочили флюидами непритязательных жителей западной окраины шахтёрского города СнежнОе. В ультрамариновом вечернем свете деревья чрёмухи белели вдоль домов, дома теснились вокруг шуршащих колёсами и троссами шахтных вышек, а рядом тянулись вверх терриконы угольной породы. Днём порода синела матово, вечерами чернела устрашающе. Метафизическим неярким свечением выделялись на фоне гудящих пирамид жилые постройки, островерхие тополя, густые акации и коротко стриженные фруктовые деревья с побеленными стволами. Сизые от угольной пыли дороги с глубоко продавленными следами от колёс углевозов пролитыми чернилами растеклались вниз от шахты, деля окраинный посёлок на несколько неравных частей. По одной из такой дорог, спотыкаясь о то и дело встречающиеся на пути небольшие пласты породы, торопилась баба Катя, неся на языке последнюю новость. Она уже отмаршировала три километра с восьмой шахты сюда, на двадцать четвёртую, и теперь, несмотря на одышку, ускорила шаг, боясь, что ночь опередит её. Баба Катя приходилась дальней родственницей Валентине Колодяжной, которую так нетерпелось ошарашить неожиданным известием. Старуха повернула на широкую улицу, чуть ли не бегом достигла третьей хаты по правую руку, рванула на себя калитку, быстро пересекла небольшое подворье и по-молодецки взлетела на крыльцо. Эти достижения для своего грузного тела баба Катя даже не заметила: находясь у цели переполнилась эйфорией от предстоящей передачи известия, что придало ей неимоверные силы.

- Валька, слышь! Открой! – дёрнула нетерпеливо несколько раз ручку двери.

- Тише вы! Лизу разбудите! – зашикала хозяйка хаты по ту сторону дверного полотна.

Не успела Валентина отворить, как баба Катя отстранив её плечом, прямиком направилась к дивану и плюхнула на него свои сто с лишним килограмм.

- Ффух! Уморилась!.. А Лизка спыть, чи шо?

- Только что заснула.

- Ранэнько укладываешь.

- Сама захотела. Пусть спит. Первый класс закончила, завтра каникулы. Можно отсыпаться.

- Та нэ кажи! – согласилась гостья.

Как ни кортило бабе Кате огорошить Вальку новостью, всё ж таки попросила:

- Налей сперва супу чи борщу мисочку.

- Весна на дворе, мы на траву перешли.

Валентина пошла на кухоньку за вчерашней окрошкой. А баба Катя, блаженно прикрыв глаза, откинулась на спинку дивана.

- А там хоч ковбаса е? у тому травяному супу... – вдруг спохватилась старуха.

 

Лиза надышалась за день черёмухи и на удивление матери к семи часам попросилась спать. Сладковатый аромат щекотал ноздри и вызывал в представлении фантастические картинки. Чтобы спокойно их посмотреть, Лиза отправилась в постель. Её спаленка находилась справа от залы, через дверной проход, занавешенный яркой цветастой шторой. Девчушка забралась под стёганое ватное одеяло в накрахмаленном пододеяльнике, легла на бочок и тут же заснула. И сразу же заулыбался ей щербатым ртом худой кыргыз Апенди.

- Эй, девочка! Айда на охоту! – подмигнул хитрец.

- Не пойду! – заупрямилась Лиза. Она хотела смотреть чудесные черёмуховые картинки, а не трястись на кляче под дождём.

- Поехали-поехали! – не унимался старик, удерживая под узды кривую лошадку.

- Не поеду! Ты – обманщик!

- Почему так думаешь? – вроде бы обиделся старик.

- Все сказки в книжке перечитала, и в каждой ты дуришь кого-то.

- Это так надо.

- «Так надо»? Почему?

- Вот подрастёшь, тогда расскажу, почему.

- Уходи, противный старик! – замахала на него руками Лиза. – Ты и здесь нашкодил! Где мои карти-и-и-нки-и-и-и... черё-ё-ё-муховы-е-е-е?.. – заплакала девочка и проснулась.

От обиды на старика, который со свойственной ему наглостью пробрался даже в сон, Лиза схватила «Киргизские народные сказки» с порядком изношенной обложкой и перевернула её «лицом» вниз.

- Вот тебе! Полежи теперь на пузе целую ночь! И попробуй ещё раз явиться! – шёпотом пригрозила раздосадованная девочка.

Лизе захотелось к маме. Пожаловаться на вредного старика. Она встала с постели и подошла к занавеске. В зале негромко стучали ложками о миски и приглушённо говорили.

- От спасибо, Валентина! Окрошка дОбра була!

- Я уберу посуду, бабушка, а вы пока можете начинать. Не с пустыми же руками пришли, - заговорщецки улыбнулась хозяйка.

- Не с пустыми, - баба Катя выдержала надлежащую паузу. - Учера твойого видела.

- Какого моего? – обернулась всё ещё улыбающаяся Валентина.

В проёме двери, отделяющим залу от спаленки, под занавеской, которая чуть-чуть не доставала до пола, шевельнулись пальцы босых ног.

- А такого, от которого ты Лизку нагуляла! – баба Катя метнула торжествующий взгляд на застигнутую врасплох Валентину.

- Вы, бабушка, хоть и родственницей доводитесь, но оскорблять меня я не позволю, - опустила Валя глаза.

- Тю-ю-ю, та дэ ж то оскорбление! То ж факт! Чи ты в замужестве свою дытыну прыжила?

- Тише вы! – шикнула Валентина. – Лизу разбудите!

Пальцы ног скрылись из-под занавески.

Валентина оглянулась на дверной проём и продолжила шёпотом:

- Ну и что, и кого вы видели?

- Его и видела. Твоего бывшего ухажора. В киоске работает. Вернулся, значит.

- Ну видели и видели, а мне-то что, - деланно повела плечами Валентина. – Покушали, бабушка? Идите спать, я вам на веранде постелю.

- Заморозить бабку хочешь? – лукаво улыбнулась старуха. – Черёмуха рясно цвэтэ, уночи и похолодаить.

- На пуховой перине под ватным одеялом не замёрзнете, - строго ответствовала хозяйка.

- От и побалакалы! Така новына обсуждению подлэжить, Валька! А ты – «идите спать!»...

- А что тут обсуждать? Дело прошлое, забытое. У меня другая жизнь. Я о нём и не вспоминаю.

- Та куда там «не вспоминаю», колы дочкУ каждый день...

- Хватит! – перебила Валентина. – Сказала, не хочу об этом говорить, значит – не хочу!

Баба Катя вздохнула разочарованно и покорно отправилась на веранду. Валентина всё ещё хмурясь перемыла посуду, поставила её в буфет, умыла лицо прохладной водой, ободряюще улыбнулась отражению в зеркале и исчезла за занавеской своей комнатушки.

 

Лиза снова лежала под одеялом и усердно думала. Что-то не складывалось в её голове, но о том, что она подслушала большую тайну, каким-то чувством уловила. Что мужчина в киоске – её отец, тоже как-то ухитрилась понять. «А мама - хуже старикана Апенди - всю дорогу меня обманывала, говорила, что папка в шахте погиб. А он не погиб, а вернулся! А теперь она и знать о нём ничего не хочет! Ну и пусть!.. Зато я хочу знать!.. Вот узнаю всё про него, а ей ничего не скажу, раз не нужно. Зато мне нужно!.. У всех есть папки, даже у недоноска Яцыка... Я тоже папку хочу!». Лиза обозлилась и обрадовалась одновременно. Радость была настоящая, разлившаяся во всём теле, а злость на маму – понарошку: «Тоже мне, мама называется! Я ей всё рассказываю, а она самое главное скрывает!». Лиза поворочалась, принимая удобное положение, пробовала, крепко зажмурив глаза, представить папку и... нечаянно уснула.

 

Ночью, и правда, похолодало. Первый день каникул отметился слабыми заморозками и особо прозрачным воздухом. В нём – черёмуховый дух. От душистого настоя, разлитого в пространстве, сизые терриконы казались пришельцами-великанами, держащими путь в Египет, а сейчас, делая привал, сели на минуту отдохнуть. Железные вагонетки, тянущие груз на вершину терриконов, оглушительно опрокидывали породу, та рассыпалась по склону, эхом отзываясь в каждом доме: «чах-чах-чаххх!». В разреженном морозном утреннем воздухе звуки опрокидываемых вагонеток казались резче и слышней. Лиза проснулась. В хате – ни мамы, ни вчерашней гостьи. Она быстренько умылась, оделась, залезла под кровать и выбралась оттуда с картонной коробкой из-под обуви. В ней хранились сбережённые рублики. Весь учебный год мама давала Лизе на недельные обеды в школе по одному рублю. Столовская еда девочке не понравилась, мама готовила лучше. А тут кстати подружки стали обмениваться открытками артистов кино. И Лиза придумала не сдавать рубли на обеды, маме в этом не признаваться, а на припрятанные деньги покупать фотографии артистов. Эти же деньги шли и на другие детские нужды. Лиза ходила в двухсменную школу, с двенадцати. До начала уроков девочка успевала обегать весь центр на девятой шахте, знала, какие фильмы идут в главном кинотеатре «Снежинка», какие в двух ДК, посетить занятия всевозможных кружков: танцевального, рукоделия и вышивки, выпиливания лобзиком по дереву, выжигания, лепки; обменять книжки в городской и школьной библиотеках; поплакать на утренних сеансах индийского кино; посмеяться на сеансах мультфильмов или «Ералаша»; полакомиться эскимо на палочке. А сегодня, когда о школе до осени можно забыть, и времени - хоть отбавляй! - она пойдёт смотреть на папку. Лиза знала о существовании трёх киосков в центре города. Один - рядом с автобусной станцией, другой – на углу площади, напротив единственной гостиницы, третий – у кулинарии магазина с речным названием «Миус». Они включались в её жизненную орбиту.

 

Лиза надела пальто, всунула ноги в резиновые сапоги на байковой подбивке и выбежала за порог. До первого киоска шла быстрым шагом, с замиранием сердца и тревогой, бабочкой поселившейся в груди и теперь безостановочно трепещущей крылышками. От волнения дыхание сделалось прерывистым, и всё время хотелось зевать. Ещё издалека увидела Лиза голову женщины в киоске. «Ффух!» - отлегло от сердца. Но это было лишь секундное расслабление. «Может быть в следующем папка сидит?». Пытаясь справиться с дыханием Лиза замедлила шаг.

 

И действительно, в киоске наискосок от гостиницы сидел новый продавец. Лиза остановилась у будки и начала внимательно рассматривать выставленные в витрине обложки журналов, газет и открыток. Она делала это так тщательно и долго, что скучающий киоскёр незамедлил отреагировать.

- Девочка, что тебя интересует? Выбрала что-нибудь?

- Ммм... Мне, пожалуйста, две черно-белых Гурченки, две Скобцевых и одного цветного Кoзакова... Эээ... и ещё воон тот кадр из фильма!

- Какой? Слева? Справа?

- Ага, слева! С Нюрой и Сашей.

- «Три тополя на Плющихе», значит... Гурченок одинаковых?

- Да.

- Зачем тебе одинаковые?

- На обмен. Одну Гурченку можно выменять на Мордюкову и Хитяеву. На Скобцеву – Нифонтову, а за Кoзакова, если сделаться хитренькой, можно получить Крамарова, Никулина и Вицина с Моргуновым, - протараторила задорно.

- Понял.

Лиза рассчиталась с киоскёром и продолжала стоять перед окошком.

- А вы, дядечка, здесь давно работаете? – прикинулась незнающей Лиза.

- Как раз второй день! – улыбнулся мужчина. – Ты, я вижу, здесь постоянный покупатель?

Лиза кивнула. Она хотела спросить у папки имя, но очень стеснялась.

- Давай знакомиться! Иван Степанович. Дядя Ваня, - неожиданно выручил мужчина.

- Лиза. Тогда дайте мне ещё вон ту «стиралку».

- Все товары у меня скупишь, мамка заругает, - засмеялся Иван Степанович.

- А вы ей не говорите, она и не заругает, - серьёзно попросила Лиза.

- Приходи ещё.

- Приду.

Лиза убежала. Отдалясь от киоска на порядочное расстояние, перевела дух и уже неспешным шагом направилась к дому. «А хороший у меня папка! Молодой! – завела разговор с собой девочка. – Не какое-нибудь УО или алкаш, как у Юрки Фотина... Ну и что, что в газетном киоске работает! Значит, умный!.. Это необразованные в шахту идут, а мой папка, наверное, в институте учился. Отучился и вернулся домой... Так вот почему я люблю журналы и книжки читать!» – осенило Лизу.

 

Валентина Колодяжная жила в доме, доставшемся ей от родителей. Тридцатилетнего отца во время монтировочных работ в шахте убило сорвавшейся вагонеткой. Мать некоторое время спустя умерла от переохлаждения – замёрзла в пути, пробираясь в крещенские морозы и пьяная в хлам сквозь сугробы от железно-дорожной станции Софьино-Бродская к дому. Валентина стыдилась смертей родителей - неестественных, случившихся не по-людски, жестоко и безрассудно. Отца почти не помнила, мать до своей кончины - молодая ещё женщина – то самогонку гнала, то гундосила и причитала во хмелю. От неё Валя сбегала на улицу. Там шестнадцати лет и Лизу нагуляла. Она многого стыдилась в своей жизни. И этого эпизода тоже. Хуже того, парень, с которым встречалась, связался с воровскими, получил несколько лет колонии. Валя порвала с ним, не сказав о беременности. Скрывала и от соседей, пока можно было как-то скрыть. А когда дочка родилась, сколько стыда пришлось пережить: не принимаются людьми ошибки других, осуждаются. Но – ничего, выстояла, поднялась. А теперь вот - «ухажор вернулся»! Не нужен он ей. Дочку уж как-нибудь сама поднимет. Справлялась все годы одна, без чьей-либо помощи, справится и дальше. Валя чистила картофель и монотонно думала о прошлом.

- Мама, у нас есть ваза для цветов?

- Откуда ваза, Лизонька? Возьми банку трёхлитровую.

- Смотри, я черёмухи наломала!

- Красивый букет! Поставь на стол на веранду, иначе голова от запаха разболится.

Лиза расправила кружевную скатерть на квадратном столе и водрузила тяжёлую банку с водой прямо по середине. Объёмный букет едва уместился в стеклянном горлышке. Расправляя веточки, выбрала одну самую крупную.

- Мама, сколько лет учатся в институте?

- Пять.

- А бывает, что больше?

- Если сначала техникум закончить, а потом – институт, то получается семь или восемь. Ты уже планируешь на будущее? – ласково улыбнулась Валентина.

- Конечно, - слукавила Лиза. – Сама же учила «Дисциплина и план – вот и будешь в жизни пан!»

Под мамин смех Лиза выбежала из дома.

 

В окно киоска сначала просунулась ветка черёмухи, качнулась, приветствуя, а затем и озорное личико показалось.

- Здравствуй-здравствуй, проказница! - Иван удержал руку девочки в своей.

- Возьмите! Это Вам.

- Спасибо! Пахнет-то как!.. А я для тебя сестёр Вертинских приберёг.

- Ух ты! – задохнулась от счастья Лиза.

Она скоренько отсчитала копеечки и сунула их в окошко. Получив открытки, вдруг засмущалась, пообещала «Ещё приду!» и убежала по тротуару вниз по улице.

Вертинские ли так осчастливили девочку или чувство заполнения недостающей родительской половинки, - как бы там ни было, душевный подъём увлекал Лизу вверх, так что бежала она подпрыгивая: ещё немного – и взлетит.

 

2.

 

Август не выдавал секретов осени и в конце дней своих сохранял сочную зелень, ублажая себя коронованными пионами. Палисадники перед снежнянскими хатами, грудившимися возле шахт, в отместку угольной пыли и сизо-чёрному барельефу обступивших терриконов, полыхали разноцветьем. Кроме царствующих розовых пионов, на грядках и клумбах августа процветали крупноголовые пламенно-коричневые эхинацеи, шарообразные жёлтые астры, островерхие гладиолусы цвета спелого абрикоса, пурпурные и белые благоухающие розы. Мелких пёстрых цветов – не счесть-не перечесть. Через пару дней самые лучшие цветы с грядок перекочуют в первосентябрьские букеты . Иван и Лиза за время лета стали закадычными друзьями. Девчоночья коллекция артистов советского кино значительно пополнилась, рублики иссякли, и сегодня впервые Лиза отправилась к киоску не за открытками или просто поболтать, а за правдой.

 

Для успокоения неожиданно появившегося волнения Лиза побродила вокруг киоска, выждала, когда разойдутся покупатели и приступила к действиям.

- Дядя Ваня, вот мы дружим-дружим, вечность уже дружим, а ты того не знаешь, что я дочка твоя, - выпалила на одном дыхании Лиза.

Иван молчал.

- Не бойся, я маме про нашу дружбу не рассказывала. Она почему-то не хочет тебя видеть. А я нечаянно узнала. Понимаешь?.. Ты – папа мой, дядя Ваня!

Лиза протянула руки ладонями вверх через окно.

Иван молчал и не подавал рук.

- Ну и что, что ты долго учился! Я тоже, когда вырасту, уеду из города в институт поступать...

- Нигде я не учился, Лиза, - грустный голос Ивана остановил девочку. – Шахтёр я потомственный. Меня, Лиза, в забое покалечило. Правильно делает твоя мамка, что видеть меня не хочет. Кому нужен инвалид?

Теперь молчала Лиза.

- Ты иди сюда, в киоск. Я дверь открою.

Лиза переступила через порожек и увидела дядю Ваню сидящим в компактном инвалидном кресле.

- Ну и что! – бодро возразила Лиза. – От этого ты не перестал быть моим папкой. Я за лето, видишь, как подросла, могу тебя возить, силы достанет.

- Лизонька, золотое сердце.

- Давай лучше я обниму тебя!

Лиза обняла Ивана и прошептала ему в ухо:

- Теперь я тебя дядей Ваней не буду называть. Теперь – только папой.

 

Валентина пересчитывала деньги, раскладывая их стопками на столе. В одной из них только-только хватает на новую школьную форму, пару туфлей, тетради и ручки. Завтра суббота, надо ранёхонько встать и отправиться в универмаг. Чуть проспишь – и давки не миновать. В последние дни августа горожане, как по приказу, наводняют магазины, приобретая для детей школьные обновки. Так хочется, чтоб дочка не хуже, а лучше других была. Валентина повздыхала по привычке, но – нечего делать – отправилась спать.

 

Утро оказалось мудренее вечера. Лиза так рассудила:

- Ты мне, мама, дорогих вещей не покупай. Мы на базар пойдём, там на лотках тоже хорошие вещи продаются, только дешевле намного.

- Ах ты мой финансовый министр! – Валентина притянула дочку к себе и поцеловала в щёки.

До базара добирались пешком. Шли несколько километров по главной зелёной улице Ленина в гору к центральной площади в ёлках с бюстом Ленина на постаменте и во главе с кинотеатром «Снежинка», потом у «Миуса» свернули налево, пересекли небольшой пятaчок справа и оказались у базарных ворот. Ещё не было восьми, а на базаре уже не протолкнуться. Валентина с Лизой подсобрались и, как в воду аквалангисты, окунулись в галдящую рыночную толпу.

 

На базаре продавалось буквально всё. От новых фабричных вещей и промышленного ширпотреба до антиквариата, старья и запчастей к различным приборам, механизмам и автомобилям. Продовольственные ряды тянулись вдоль забора. Зерном и живностью тогровали у задних ворот. В центре базара под огромной вывеской «Тир» красовался пузатый павильон синего цвета. У «пуза» толпились парни в брюках-клёш и бушлатах, деловито прилаживали стволы на стоечки, наводили прицелы на центры мишени и рубили «яблочки». Между ними толкалась малолетняя пацанва, выпрашивая пострелять. Эти были специалистами по «молоку». Пульки продавала тётка туманного возраста, с отдуловатым лицом в красных прожилках. Она же выполняла роль связной во всяких делишках тут, у тира, и обстряпываемых.

 

Колодяжные необходимые вещи подобрали быстро. Шоколадного цвета форменное платье с воротником стойкой, передник чёрного сатина с рюшами, узорчатые гольфы, блестящие туфли-лодочки с кнопками по бокам, с десяток тетрадей, набор радужных карандашей и пара шариковых ручек обошлись в двенадцать рублей. Мать с дочерью уже проталкивались к входным воротам, как Валентину кто-то ухватил за рукав.

- Валька, здорОво!

Валентина оглянулась.

- Не узнаёшь, подруга? – щерился во весь фиксатый рот мужчина в мятой кепке.

- Н-нет.

- Брось! Узнала ведь. А я тут, в киоске подвизался. Обувку тачаю.

- В киоске? – удивилась Лиза.

- А это ещё кто?.. А-а-а... дочка моя, значится. Слыхал, слыхал.

- Никакая я вам не дочка! – тихо обиделась девочка, подозревая что-то неладное.

- Ещё какая дочка! Твоя мать всегда к идеалу стремилась, простого мужика не признаёт, - загоготал кепарик, - утаивает правду. А я вот он – папашка твой! Поистёрся маленько, зубья повыбивали, но - кому хошь, жару дам!

- Не надо нам жару, дяденька! У нас свой папка есть.

- Ишь ты! Бойкая какая - вся в меня!

- Пошли, мам, отсюда! – Лиза потянула опешившую мать за руку.

- Ты гляди, я ведь нагряну! Сегодня же! Вспомним молодость, - снова загоготал знакомец.

 

Лиза торопилась к Ивану, не обращая внимания на сигналы светофоров. Подбежав к киоску, скороговоркой выпалила:

- Папка, переезжай к нам! Срочно надо!

- Погоди. Успокойся. Рассказывай по-порядку.

- Мы с мамой на базар ходили, там дядька-тюремщик к нам пристал, говрорит, приду к вам домой, жару задам. Отцом моим себя называет. А какой он мне отец, если у меня есть ты – папка рОдный!

- Ясно. Ну что ж, где наше не пропадало! Защищать – так защищать! – Настроился решительно Иван. – Закрываем киоск. Поехали!

 

Лиза катила инвалидную коляску, согнув руки в локтях и прилагая максимум усилий. Иван трясся, остчитывая каждый ухаб, - дороги девочка не разбирала. Позади них вился столб пыли: двигая впереди себя тяжесть Лиза босыми ступнями в разношенных сандалетах крепко отталкивалась от земли. Подкатив к дому, прокричала:

- Мама, выходи во двор!

Тут же на крыльце показалась Валентина, а за ней – мужчина в поношеной кепке.

- Ага! У нас гости непрошенные, - начал Иван.

- Ты кто такой? – выступил вперед мужчина.

- Хозяин я. А ты что за птица? Вижу, не орёл, и даже не голубь, а так – на подлёте. По гнёздам чужим летаешь?

- Валька – моя баба! Гулял с ней до тюряги. Первым у неё был, - заржал гость.

- Был первым, станешь последним, - нахмурил брови Иван. – А ну, двигай отсюда! Валентина жена мне. Гражданская. Через месяц поженимся.

- Ну ты, калека! – подлетел к нему с порога неприятель, дёрнул за грудки Ивана, приподняв его над сиденьем. Иван ответил, ударя кулаком под дых. Мужчины схватились. Валентина с Лизой закричали и вмиг подбежали к дерущимся. Девочка заколотила что есть силы по спине самозванца, больно щипалась и дважды укусила обидчика за локоть. Валентина яростно оттаскивала его от Ивана. Потасовка длилась недолго, гость ретировался, одёргивая пиджак, по ходу выкрикивая матерные ругательства, угрозы и нечленораздельные звуки. Кепочка осталась валяться на земле, затоптанная, жалкая с виду.

- Если б не бабы, я бы тебя под орех разделал, мудило безногий! Налетели, хуже ворОн! Тьфу! Шоб я с такими ещё связывался! – поклялся напоследок мужик и скрылся за соседскими домами.

 

Лиза побежала в хату за полотенцем и водой. Иван развернулся к Валентине:

- Что ж, давайте знакомиться. Иван.

- Валя.

- Придётся вам через месяц пожениться, - прокричала из окна радостная Лиза.

 

Шахтёрский городок СнежнОе дремал под шум опрокидываемых вагонеток, гружёных породой. Терриконы за ночь росли в высь и в ширь. Летом их бока выгорали от солнца, выделяясь красно-бурыми пятнами, похожими на просачивающуюся сквозь пирамиду кровь. А под ними, на стометровых глубинах, задыхаясь от пыли, добывали чёрное золото для советской страны лучшие мужчины Донбасса. Шахта – изощрённый вариант русской рулетки, многих принимала в себя данью: завалы, метановые взрывы, прорывы грунтовых вод, селикоз – всё шло в ход. Незримая война плодила вдовиц, сирот, инвалидов. Наши герои любили жизнь и нашли своё счастье вопреки уловкам шахты.