Семен Венцимеров Еврейская душа Стихотворения. Песни. Поэмы. Нью-Йорк, 2009 Приношение (Из романа-поэмы «Семья») Тебе, Всеблагий, Всемогущий, Как приложение к мольбе, Господь Всемилостивый, Сущий -- Вот приношение -- Тебе! Не отвергай, прости за дерзость... Несовершенен, знаю, труд, Но снизойди к попытке: дескать, Старался, так, чего уж тут... Старался. Сердцем опирался О души предков, а мечтой Над всей Вселенной простирался, Над той, что создана Тобой. А я в ней -- менее, чем атом Пространства, краткосрочней, чем И молния в грозу... Куда там... А Ты -- Предвечный! Так зачем? Не ведаю. Душа подвигла, В судьбе ведомая Тобой. Писал, как будто шел по иглам, Как будто скользкою тропой Над пропастью шагал наощупь, Ослепнув, без поводыря... И отступиться было б проще... Но я-то верую: не зря Я собирал кусочки смысла, Искал, надеялся, терпел... И вроде что-то все же вышло Неординарное... Теперь... Когда рассказ уже записан, Душой внимая Небесам И сердцем следуя за смыслом, Осознаю острей: не сам Рождал я образы и в строки Лил слов живое серебро. Я верю: лишь в Тебе истоки Таланта, от Тебя -- добро. Добро и зло лишь гранью тонкой Разделены в людской судьбе. А я стремлюсь к Добру -- и только! Я понимаю, что в Тебе -- Бескрайний Замысел творенья. И потому лишь от тебя Прозренья все и озаренья... Твое Величие любя, Колени преклонив, взываю Вновь к снисхождению Творца: Не гневайся, Всевышний! Знаю, Что вряд ли, в сущности, Отца Небесного мой труд достоин... Прими не результат, а Путь, Путь к Истине, к Добру, к Устоям, Истокам, как попытку Суть Постичь -- и тем моим, достойным, Кто на меня Твою любовь Пролил -- воздать вязаньем стройным Из Боговдохновенных слов. Антисемитам, всяческим фашистам Cжигает ваши души пламя злобы, Смрад ненависти пучит естество, Все помнят Макашова: из утробы Рвалось, себя являя, бесовство. Великая и жалкая Россия! Саркома антисемитизма вновь Ползет свирепо по тебе, осиля И здравый смысл, и совесть, и любовь. Опять во всем "евреи виноваты"... Подумали б, а как же в США Они ж упорно делали богатой Страну, где дом, и дети, и душа? Евреи ведь семью не пропивают, Не пропивают, кстати, и страну. Нешумно хлеб насущный добывают, Нужду одолевая и войну. От предка Авраама и доныне Они неутомимо создают То Храм, то банк, то на живой картине Рассвет в лесу, то в горнице уют... И войны начинают не евреи, А бесы в человечьем естестве. Они от крови выпитой зверея Распять готовы Землю на кресте. И снова бесы в людоедском раже Погромщиков выстраивают в ряд... Несчастные! Порой их жалко даже... Создали б лучше, что-ли, стройотряд... Но профиль бесов -- только разрушенье, Кровопускание и вампиризм. Несет России полное крушенье Так называемый "патриотизм". Каков урок для них в моем рассказе? Достанет ли ума его принять? ГОСПОДЬ НЕ ДАСТ НАРОД СВОЙ этой мрази Ни уничтожить и ни запугать. Но каждый волен совершить свой выбор, Явив, в душе его -- Господь иль бес... Тот в эйхманы идет, из Света выпав, Другой в сиянье -- новый Воленберг. ...Я не делю людей по пятой строчке. Как следует из текста, их делю На бесов и ЛЮДЕЙ -- и баста! Точка! ЛЮДЕЙ, как братьев и сестер люблю! Бандерiвцi Бандерiвцi... Не перейти порiг, Що вiдрiзає їх ганьбу вiд шани. Прокляття назавжди вразило їх За нелюдство i звiрство... В серцi рани Ще не загоїлися до цих пiр У тих, хто їх «геройства» пам’тає. Бандерiвець – то дракула, вампiр. Бiль жертв цих злиднiв в серцi не згасає. Жахається, їх згадуючи, свiт. Кривавий лiг на жовтiм i блакитнiм З тризубом – i на всiй державi cлiд – Його зробить не можна непомiтним Без покаяння, бо зганьбили всю Країну коментатори пекельнi, Щ брешуть, перекручуючи цю Гiрку тужливу правду... В свiтi вельми Презирливо сприймають ту брехню. Якою манускрипти насичають «Iсторики»-фантасти за платню, Що живодерiв палко захищають. А свiт є зацiкавлений у тiм, Щоб «по дєлом – коємуждо»: покоєм – Давалось жертвам, а мерзенним їм, Убивцям – смертю, шаною – героям... К тебе... Бегу, разрывая лианы руками, Ползу, задыхаясь, из снежных лавин, Лечу чистым ангелом над облаками -- К тебе, драгоценнейшей из половин. Давно, за какую-то дерзость в отместку Судьбу пополам разорвали -- и врозь Назначено нам пребывать вперемешку С чужими обломками судеб -- небось, Дерзать и дерзить не захочется боле И будет, чем праздную душу занять... И тысячу лет я стенаю от боли -- Зову и ищу... Не могу отыскать! О ты, кто все это содеял, не надо И впредь отводить мне глаза от Нее. За тысячу лет беспредельного ада, Поди, искупил прегрешенье мое? Ты,Давший мне Голос и Вещую душу, Верни мне Ее и бери нас -- вдвоем... Я тысячу лет -- через воды и сушу Иду к той единственной - ночью и днем... Иду -- мне звездою надежда сияет, В бреду, повторяю вразброд имена... Я верю: душа Eе мигом узнает -- И вместе пребудем на все времена... Любовь Любовь, я искал тебя в разных краях, Глаза проглядел, Зачем ты умчалась на легких крылах В безвестный предел? Где город, где улица, где этот дом, Этаж и порог, Куда бы пойти за сердечным теплом И радостью мог. Быть может, ты звездочка дальних планет, Нездешних миров? Кого озаряет твой утренний свет, Отрада-любовь? Чей путь устилаешь лучистым ковром Цветов и надежд? Кого окликаешь сейчас за углом? О, где же ты, где ж? Любовь, ты - отрада и ты же печаль _ Мечта - и мираж, Немногих твоя отмечает печать В веках и мирах. Любовь, ты песнь песней и тайна из тайн, Награда наград.... Мудра и бесстрашна, светла и чиста, Сильнее преград. Любовь, и меня ты вела по Земле, Любил я и жил... И радость будила меня на заре, Весь мир был мне мил. Любовь, я ведь жив еще, я еше здесь, Душа горяча... Вернись сказкой сказок и чудом чудес Хотя бы на час... Слово Слово в тренх соснах порой звблуждается, Слово отмщением вознаграждается, Слово пролитием слез упреждается, И вообще иногда не рождается. Слово рождается из изумления, Негодования и озлобления, Из неприятия и осуждения... Слово нередко -- беды порождение... Слово -- и со свету кто-то сживается, Слово -- и сердце от страха сжимается. Слово - безумец лишится наследия, Слово аукнется через столетия. Слово для вымысла и откровения, Для поучения и песнопения, Для утешения и для проклятия, Для воскрешения и для распятия... Слово молчаньем под вытками выстони. Слово для мифа и слово для истины. Слово для клятвы и благодарения, Слово -- и только -- в начале Творения... * * * Я услышу твой зов... Сто парсеков и сотни веков Не барьер, не заслон, если это такая любовь. Будь я в страшном бою, в окружении злобных врагов, Одолею их вмиг и помчусь на любви твоей зов. Арес -- это война, а Антарес -- наверно -- любовь..., Значит, ты и любовь -- нерасстанны, одно к одному. Ну. а я за любовь -- прикажи -- всю до капельки кровь Вмиг отдам... Без любви мне ни кровь ни душа ни к чему. Будет зов твой звенеть в предпростанстве и вне всех времен, Где еще не отыщется даже НИГДЕ-НИЧЕГО, Только Барух ашем, что любовью твоей вдохновлен, Приступает неспешно к творению вся и всего... * * * А меня, такого несуразного. Толстого, уродливого, глупого, Грустного, веселенького, разного * Больше ведь не будет на Земле. Будет все, не будет только голоса, Песни распевавшего хорошие И души моей живого Космоса Больше ведь не будет на Земле. Ни надежд моих ни заблуждения, Ни там суеверий ни пророчества, Ни в Рош ашана, ни в день рождения Больше ведь не будет на Земле. Ни обид моих ни остроумия, Ни того, что мне открылось тайного, Ни грехов, за что пошлют на суд меня, Больше ведь не будет на Земле. Разве что отыщется среди миров Существо, меня не позабывшее, Потому что я ему внушил любовь * Я тогда пребуду на Земле. Благодарение Меня почему-то судьба баловала, Все грозы столетья прошли стороною. Меня, слава Богу, война миновала, За жизнь не платил я кровавой ценою. И "черные вороны" - вестники горя - В ненастные ночи окрест не кружили. Смертельные вирусы СПИД'a и кори Как видите, тоже меня не скрутили. Хранила судьба от "зеленого змия" И "белая смерть" не схватила за жабры, Любые манки и соблазны людские Легко отвергал , не заметив их (как бы). Бандиты и хамы меня обегали, Мошенники в сети свои не ловили... Хорошие люди мне жить помогали, Друзья уважали, родные любили Я был романтичен, заботлив и чуток, Я был остроумен, смешлив и галантен. И несколько мною придуманных шуток Вам скажут, что был я, пожалуй, талантлив. Как много мне было даровано свыше Сюрпризов, удач, дорогих совпадений, Способностей неизреченное слышать И смыслу чудесных внимать откровений. О, ты, ясный день оторваввший от ночи, И свет ото тьмы отделивший кромешной, Продли мои радости, вышний мой Отче, Сверши мои, Господи, сны и надежды. Мечта Есть у меня с давних пор дорогая мечта: Мир защитить от беды, что не раз угрожала, Буду считать, что не зря моя жизнь прожита, Если планету смогу уберечь от пожара. Землю людей мы должны уберечь от огня, Чтоб расцветала весной, чтоб жила и дышала. Старых друзей отнимает война у меня - И на душе разгорается пламя пожара. В праведный бой мы вступаем. Зов сердца - приказ. Всплески огня молодят потемневшие лица. Огненнный фронт продолжается в каждом из нас С первого залпа на давней июньской границе. Годы летят над землей, журавлями трубя. Мир на земле - это главная наша забота. Вечно кому-то приходится брать на себя Боль всех людей, исправление горьких просчетов. Это не только моя, это наша мечта: Мир защитить от беды, что не раз угрожала. Будем считать, что не зря наша жизнь прожита. Если сумеем планету сберечь от пожара. Минус сорок Минус сорок - ужас, ужас! Затяжной циклон шалеет. Коченеем - стужа, стужа - Не бывает стужи злее. По полям поземка кружит, Кедры гнет ветрище лютый... Но бывает горше стужи Одиночество на людях. Хоть людей все больше в мире - Отчужденность нарастает. Мифы, мины, "МИГ"и, мили - Отзовись, душа простая. Отдаляются истоки, Рвутся тоненькие нити... Отзовись - уходят сроки, Невозвратен ход событий. Остаются крохи, крохи, В снах зовут куда-то предки... Лихорадит нас не в роке И корежит нас не в брейке. - Неуместна вера в чудо, Мир все менее уютен. Не надейся - будет худо!- Возвещает злой компьютер. Он, оракул электронный, Зачеркнув мечту пунктиром, Даст прогноз беды нейтронной: Быть Земле вселенским тиром! Но надежда не смиренна, Даже если все на грани... Верно, жизнь несовершенна, Но и эта - как награда. - Эй, компьютер, брось про атом - Про любимую исчисли! Знай, не хуже телепата Я ее читаю мысли. За версту ее услышу - Не шаги - сердцебиенье! Для нее мне голос свыше Диктовал стихотворенье. Минус сорок, минус сорок - Сорок лет отминусуем. Сколько в дрязгах, сколько в ссорах - Без цветов, без песен - всуе! Впереди такая малость - Не профукать бы хоть это... Подари, Господь, под старость Нежности, тепла и света!... * * * Пребываю в транзите... Не зови, визави! Без нужды возразите: - Я за ты, вы за вы! Только в этом ли дело, Если вдруг, не греша, Поднялась и взлетела. Воспарила душа... Выключаю транзистор, Обрывая припев. Жаль, что серддце пронзится, Достучать не успев. Жаль, что должен прерваться, Не освоив сонет... А любовь так прекрасна!... А бессмертия нет... * * * Честное зерцало отразило Нечто непотребное весьма. Это кто такая образина? Я? Да бросьте! Ну, сойти с ума… Седина и лысина, морщины, Брюхо, как с картошкою мешок… И лядят с ухиылкою мужчины, И у женщин на устах смешок. Кто всерьез воспримет это горе? Разве только жалость просквозит… Где ж то тело, сиьное, другое – Потерявший ценность реквизит? А душа совсем не постарела. Это, истрепавшись о года, Одряхлело, обветшало тело, А душа все так же молода. Не скажу, что стал скупей в желаньях, Что мудрей, чем прежде, хоть на грош… Разве что сильней обиды ранят, Но куда от этого уйдешь? И все так же теплится надежда, Что любовь меня не обойдет. Жду и жду любви, да только где ж та, Та, кого душа моя зовет? Отчего судьба немилосердна, Чем ее прогневал Божий раб? Ну, да что грустить – душа бессмертна – Этим и утешимся хотя б… * * * Секунды -- тик-тик-так, а годы -- фить! Быстрее, и быстрее, и быстрее... И так тонка существованья нить, И мы осуществиться не успеем. Качается, вращается Земля, А к ней летит хвостатая комета... Плоды земные щедрые суля, Сады дурманят на вершине лета. Благоуханием пьянящих трав Манят нас изумрудные лужайки... Господь, позволь сказать, что ты не прав: Ведь как же покидать все это жалко! Летят перуны из косматых туч На шумные весенние дубравы, А с Божьим гневом пораженных круч Огнем грозят вулкана злые лавы, Неизмеримо-тайной мощью недр Сметает мегатонные громады... Спаси, Господь, ты всемогущ и щедр: Рождаешь острова и водопады... В людской земной обители живу, Законы мирозданья почитая, Случается, что грежу наяву, О чем-нибудь несбыточном мечтаю... Жених ведет торжественно к венцу Невесту, что полна весны и страсти... А мир, возможно, катится к концу, И счастья нет, есть лишь мечта о счастье. Взовьется в небеса зловещий гриб -- Лишь тенью мы останемся на камне. И тихий вздох, и плач, и смех, и крик Глухим коротким эхом в Лету канет. Коль так, Господь, то для чего они -- Надежды, сны, молитвы, вдохновенье? Я верую, Всевышний, вечны дни. Дни твоего Вселенского творенья! Мечта Мечта -- это жажда и голод, И в сердце тягучая резь. С мечты начинается город, Любовь, и дорога, и песнь. Мечта -- это зов идеала, Мосток между "eсть" и "хочу!" Кораблик под парусом алым, В котором к тебе полечу…. Время Из конуса да в конус Сыплется песок... Безразмерный Хронос... Дайте мне кусок!. Скоро ли отмашка? ,,,Суетная пря... Но цветет ромашка, Значит, все не зря... * * * Горизонт на закате ал, У березок дрожат листы. По ступенькам смоленых шпал Поезд прыгает, а мосты Вопрошая: "Красиво - нет?" Отвлекая от пустяков, Предлагают мне силуэт На обложку моих стихов, Я сперва посидел в купе, Перебросился парой фраз, Даже чуточку покорпел Над строкой, вспоминая Вас... Неизведанный кармы перст Друг на друга нам указал... Взор духовный на Вас отверст: Ну-ка, что там у Вас в глазах? Было время я не ценил Мною встреченных на пути. Не искал их и не звонил... Откровение было: "Чти Всех и каждого, с кем сведет На случайных разъездах рок..." Каждый встреченный мне дает Незабвенный завет-урок. Что от Вас перейдет ко мне Тайным знанием древних Вед, Что рассыпаны по стране, По сердцам, в коих вещий свет? Полиритмы дороги бьют Метрономаами по вискам... Заревые закаты льют Нежность травам и лепесткам... Отголоски Мы у стылого века в немилости, Нет надежд, что могли бы согреть. В неизменном ознобе и сырости Начинаем до срока стареть. Алмазики на кончиках ресниц, Во всем, во всем судьбы шероховатость. Но пред святой любовью пали ниц – Да обручит судьбу с душою святость. Мир, как мостик с опорами шаткими, Жизнь, как чай, что бесвкусен и кисл. За несвязными фактов охапками Неизбежно теряется смысл. Нам снятся упоительные сны, Но не дается их истолкованье. Сулят ли вдохновение весны, А может быть – разлуку и изгнанье. Что-то а августе будет, четвертого, Рвутся давние грезы по швам. Память чувства покуда не стертого Придает многозначность словам. Под кровлею затерянной избы Молиться мне пред чадными свечами... О дайте ж мне отведать той судьбы, В которой есть любовь и нет печали... * * * Лехаим, что ли,, хоть на те, что Мне выдал босс сверх трудодня. А ты, последняя надежда, Молю -- не покидай меня. Когда все мерзостно и тошно, И с перебоями дышу, Дай силу мне поверить в то, что Я не напрасно мельтешу. И я куда-нибудь успею. И я чего-нибудь пойму, Давно обещанную песню С души взыскующей сниму. И я еще спою -- и голос Не подведет и прозвенит, И донесется через космос К душе, что верность мне хранит. Ведь для чего-то же Всевышний Меня послал в тревожный мир... Я нужен Богу, я -- не лишний И значит: я кому-то мил. Я для кого-то -- свет в окошке, Со мной кому-то повезло. ...Единственный, к кому дорожки Ненастьем жизни замело. Любимая... Ее привечу, Ей все, чем я богат душой... И я ее, конечно, встречу -- Не в этой жизни, так в другой... * * * Воздымается Тора. Все: и нищие и принцы, Устремляют к ней мизинцы – Это вовсе не игра. Воздымается Тора. Слово власть имеет в Храме. Сам Всевышний в нас и с нами, Ныне, присно, как вчера. Воздымается Тора – Наша тихая молитва – С силой вражескою битва. Ждем Мошиаха. Пора... Воздымается Тора А тфиллин закручен туго. От молитвы вся округа В светлой радости... Ура! Ради света и добра В мире, в нас самих и в Боге В непарадной синагоге Воздымается Тора... Рош ашана Шана това у метука! Да будет наша жизнь легка, Еда сладка, постель мягка И друга на плече рука. Шана това у метука! Да будет чистою река, Над ней – окошки теремка, Где голос радостный сынка. Шана това у метука, Да не коснется душ тоска, Обезоружим дурака, Взойдем в судьбе на два шажка. Будь от звонка и до звонка Мечта светла, любовь жарка, В восторге каждого денька... Шана това у метука! Отец Свеча поминальная... Новые сутки Живу без отца... Так и жить мне теперь... Последние дни беспросветны и жутки -- Ушел и прикрыл невозвратную дверь... Еще я в уход его вовсе не верю... Лишь кнопку звонка надавлю – и опять Улыбкой отца все печали развею... Ушел... На кого мне теперь уповать? И тяжесть потери все резче и гуще Корежит мне душу – и нечем унять... Всесильный Владыко, Всеблагий и Сущий! Молю добротой его душу принять... Любые слова в этом горе – пустые. Еще не исплаканы слезы мои, Не все по печали стоят запятые, Не все порасставлены точки над «i»… Наверное всхлип этот станет прологом К рассказу о праведной светлой судьбе... В сиянье любви предстает перед Богом Мой светлый предтеча в житейской борьбе. Я верю в бессмертье души безраздельно. Эпоху свою на Земле отслужив, Теперь безтелесно, светло, надземельно И в сердце сыновьем, как прежде, он жив... «Исгадал выискадаш шмей рабо...» Читаю кадиш по отцу – Мое последнее «Прости!». Так тяжко мучился к концу, Терпел, но было не снести Ту боль, что резала и жгла. Хоть к боли смолоду привык. Война здоровье отняла. Он не сдавался. Он мужик. Он должен. Он – глава семьи. На фронт ушел в пятнадцать лет. Все годы юные свои В боях... И знаками побед. Увенчан. Честно воевал. Был трижды ранен. Под конец Стал инвалидом. Забывал О боли. Он – мужик. Отец. Сумел осилить институт – Мне к знаньям тропочку торил. И ранней седины венец Лик вдохновенный осенил. Отец... Я поздно осознал, Что самых главных я ему Вопросов так и не задал... Долг сына-первенца приму – Его молитвой поминать, Хранить в душе его черты. Не отменить, не поменять... Прости, отец... За все прости... Дом моего сиротства В полдень на углу 4-й Вест Я встречал отца. Он ждал машину. С каждым днем посадка и отъезд Все трудней была, но в нем мужчину Боль не побеждала. Он терпел. В восемнадцать лет с войны калекой Возвратясь, два года он успел Воевать и стало трудной вехой Возвращение в простую жизнь... Он и этот одолел экзамен. Голодал. Учился. «Продержись! – Сам себе внушал, когда глазами Только мог деликатесы есть. Нарисованные на витрине. Сын солдата, знал он долг и честь. В двадцать лет заботою о сыне Сверх иных уже обременен. До последних дней был мне опорой. Книги корректировал мне он. И терпел презлой недуг, который Разрушал его и разрушал... Только раз признался маме: -- Больно... – Он терпел – и жить нам не мешал... Жалобами... Оглянусь невольно, Не стоит ли на 4-й вест Мой отец, как прежде у подъезда... Сиротливо пуст его подъезд – Горечи моей святое место... Поминальная молитва Я триста тридцать пять деньков В ермолке набекрень Читал всерьез, без дураков, Четыре раза в день Молитву в память об отце. Я звонко голосил. «Аминь», что надобно в конце, Пел на пределе сил. Сегодня, в талис разодет, Священник подошел. -- Вознесся ныне твой отец, Господь его возвел В чин ангельский: геройски жил, Геройски уходил. А ты молитвой послужил – И он Всевышним был С любовью принят в вышний сонм – И далее нельзя Читать с другими в унисон: Мирская вся стезя И для души завершена – И в царствии ином При Господе теперь она... – Вдогонку об одном Хочу Всевышнего просить: За преданность семье Особенно вознаградить, Чтоб в инобытие Счастливей был тысячекрат Всю жизнь терпевший боль. Да будет он Всевышним взят На вечную любовь. Матросская песня Матросская песня Я моря не видел. Я на море не был. Я только мечтал о соленой волне. Но синее море, как синее небо С рожденья знакомо и дорого мне. Под рокот сердитых январских метелей, Матросскую старую куртку надев, Устало склонившись к моей колыбели, Матросскую песню мне пел мой отец. Припев: Он пел эту песню негромко и просто, Совсем молодой -- седину вороша. Ты совесть матроса, ты гордость матроса, Морская тельняшка, морская душа. Та песня волнами взбегает на скалы И катер торпедный летит в ураган, Сжав черные ленты зубами в оскале Морская пехота идет на врага. И в ней Севастополь не сдан и не продан, Свой бой продолжают Одесса и Керчь, Стоит Лиепая бессмертным оплотом, Несет Маринеско захватчикам смерть. Припев: Не знал эту песню великий Утесов... Той песней-заветом отец мне внушал: Ты гордость матроса, ты совесть матроса - Морская тельняшка, морская душа. Растет мой сынишка. Кудрявой головке Еще бескозырка пока велика. Я верю: он будет отважным и ловким, С открытой и щедрой душой моряка. А кем ему быть -- не гадаю напрасно. Удача отважного в жизни найдет. И в час испытаний и в радостный праздник Матросскую песню он тихо спасет. Припев: Звучит эта песны спокойно и строго, Звучит -- и ведет моего малыша -- как самая синяя в мире дорога -- морская тельняшка, морская душа... Памятник отцу Еще одна вдова, Еще одно сиротство... Седая голова, Лучистые глаза... Закончилось его Геройское отцовство. И выросла трова И высохла слеза. Подержанный рабай, По-русски по бумажке О доблести давай Его и доброте... А маме, мне с сестрой Секунды эти тяжки. Прощай отец, прощай... – И все слова – не те. Поставлены цветы К подножью обелиска И камешки легли На черный монолит. Гляди, отец, гляди, С него на нас, мы близко. Такой красивый ты, Костюм удачно сшит... Метели и дожди Просыплются, прольются... Гляди, отец, гляди, Кто навестить придет... Господь, вознагради Его – и пусть зачтутся И подвиги отца и доблестный уход... Стена плача в Черновцах На старом кладбище еврейском на Зеленой Два отморозка – между прочим – сын с отцом – Не знаю,к пакости что их подвигло оной -- В безумной ярости устроили погром. Стояли памятники там сто лет и боле. Они крушили их и радовались злу, Добавив миру огорчения и боли. В аду воздастся воспитателю-козлу. Нашелся выход в назидание особый -- Еврейской мудрости высокая цена: Из изувеченных вандалами надгробий Сложили стену на аллее. Та стена Осколки памяти людей увековечит И, может, нелюдей бесовских отрезвит. Добро и зло отнюдь не то, что чет и нечет: Зло зло творящего навеки уязвит. На старом кладбище – красивые нагробья. Они поставлены достойным давних дней. А буквы идиша несут свечей подобье И дарят свет душе тзраненной моей. Поклон историкам – еврейским волонтерам Из дальних стран. Душа подвигла: в Черновцы С радостью и трудятся с задором – Приводят кладбище в порядок.. Их отцы, Возможно, тоже жили в Черновцах когда-то. А если нет – не в этом дело. Их вела Душа еврейская, стремлением объята К творенью доброго, искорененью зла... Антифашистский гимн 50-летию песни «Бухенвальдский набат посвящается 1 В нестройный как бы унисон С самой Тамарой Гвердцители Мы все: «Гудит со всех сторон...» -- В нью-йоркской синагоге пели. Тот гимн был к небу обращен, Мы «Люди мира,... встаньте!, -- пели... Внес в ноты колокольный звон Великий классик Мурадели. Не каждый в зале знал слова – Их раздавали на листочках. Текст пропечатался едва. Но сколько силы в емких строчках! Вверху: «А.Соболев, поэт», -- Стояло рядом с «...Мурадели»... Один куплет, второй куплет – И песню до конца допели, Как скорбный реквием по ним, В печах промышленных сожженным, По соплеменникам моим, В ярах живыми погребенным... Он на Михоэлса похож. Губастый. Лишь волос поболе. Хоть ломом не убит, но все ж И он в плену еврейской доли. Он был умен. И стиль властей Оценивал без заморочек. О чем свидетельством – со всей Отвагой -- горстка жестких строчек: О нет, не в гитлеровском рейхе, А здесь, в стране большевиков, Уже орудовал свой Эйхман С благословения верхов... ... Не мы как будто в сорок пятом, А тот ефрейтор бесноватый Победу на войне добыл И свастикой страну накрыл... Поэта две декады нет. А песня «Люди мира... встаньте...» Полвека как пришла на свет И борется поныне... Гляньте: Ее в Америке поют На митингах антифашистских. Забыться песне не дают В ярах лишившиеся близких. Об авторе бессмертных слов Осмелюсь горестно поведать. Поэт, ушедший в царство снов Едва ли сможет там изведать, Что скоро сложится о нем, Поэте Соболеве, сага. Давай же, помолясь, начнем – Перо готово и бумага... 2 Еврейских брали пацанов Насильно в русские мундиры. Свои фамилии на «ов» Им раздавали командиры. Теперь дивимся, отчего Меж Гройсбургов и Нитензонов Евреи Фокин, Дурново, Белых, Истомин и Самсонов. И Соболев. Сашок – мой друг. Экс-фехтовальщик. Он из Львова. Пополнил эмигрантский круг. Пристроился по жизни клево. Охранник. Есть приличный дом. Жена-хохлушка и машина. Но в этот – о поэтах – том Попал случайно. А причина: Поэт фамилию носил Такую. И такое имя. А песня, что поэт сложил, В значенье выросла до гимна. Поэт рожден как Исаак. -- А Александр – для благозвучья? Погромный нависал кулак Над Исааком с детства... Сучья Потворствовала скрытно власть Погромщикам в стране Советов. И Исааку в ней пропасть, Будь он и лучший из поэтов – Ни за понюшку табаку. Он и прикрылся «Александром». Им и подписывал строку, Что было не таким досадным, Чем, если б вовсе ничего Не шло в печать от Исаака... В Полонном вывели его На Божий свет... Село из мрака Тысячелетней дали шло. Сам князь Владимир Святославич Селенье уважал зело: -- Отец святой, дела поправишь: Полонное село твое... – Князь стольной Десятинной церкви Полонное придал, ее Подпитывая.... Были цепки Первокнязья... Владимир сам Свет Святославович нередко Сюда наезживал и в храм Вступал, молясь... Хомора-речка Змеится вдоль всего села... «Чугунка» довезет в Бердичев И в Шепетовку, коль дела: Зовут в ажиотажном кличе В локальный скупенький гешефт. Здесь были, ясно, и погромы. Они не обошлись без жеотв. И гнев впитался в хромосомы. Он – младший сын в большой семье. Стихи пришли к мальчонке рано. Прижух, забывшись, на скамье, Шептал чего-то... Было странно Родным за хлопцем наблюдать. Его жалеют братья, сестры... Над маленьким хлопочет мать. В большом семействе дети пестры. Он – белая ворона. -- С ним Наверно к доктору бы надо. – Отец... А мать: -- Повременим... – Блестяще учится – отрада... Зовут высокие мечты... На выпускном сыграли в школе Спектаклm задиристый «Хвосты...» -- О старом быте в новой доле. А пьесу выдал Исаак... Печальнейшая в жизни драма Когда в потусторонний мрак. Уходит безутешно мама. Звук обрывающихся струн Невыносим – и ты немеешь. Пока она жива – ты юн. Она ушла – и ты взрослеешь... 3 С годами эта боль острей – Невосполнимая утрата... Похоронив, в Москву к сестре Уехал парень без возврата. А здесь в рабочие пошел – В заводе авиамоторном Слесарил... Божий дар повел – Нельзя не быть ему покорным – К единомышленникам. Он Вступает в литобъединенье. И вот в газете – фельетон. А следом и стихотворенье. Под ним – «А.Соболев». Пришлось Преображаться в Александра – Антисемитское насквозь Начальство... Парень верит в завтра, Но завтра началась война. Он фронтовик. Сержант. На пузе Исползана бойцом страна. Однако после двух контузий Он списан напрочь. Инвалид. На фронте для газет армейских Писал статьи, стихи... Велит Душа в разгар антинемецких, Антифашистских контратак, Сражаться и огнем и словом... Вновь на заводе Исаак, В многотиражке... Слыл толковым Корреспондентом. Сверх того Стихи, статьи и фельетоны Великолепные его – (Рвачам и жуликам – пистоны) – Идут в «Вечерке» и «Гудке», «Труде», «Строительной газете» И «Крокодиле»... Мощь в руке Накапливали строки эти, Судьба его вела, вела... В многотиражке встретил Таню. Она любовь в душе возжгла. Чем? Вряд ли разгадаем тайну, Но главное в судьбе: она Вполне по жизни состоялась Как друг поэта и жена – Не отступила, не сломалась. Все понимала, берегла -- Не каждому такое счастье Не отoшла, не предала. Иное происходит чаще... 4 Наум Коржавин вспоминал, Что вовсе юным к той же бражке Писательской принадлежал При заводской многотиражке, Где Соболев был патриарх. -- По праву старшего с собою Брал на тусовки. На пирах Поэтов будь готовым к бою. О чем угодно споры шли: О стилях, строчках и рифмовке, Тематике... Друг друга жгли Сарказмом... Жесткой разбраковке Подвергся бы и Пушкин сам. А Соболев открытым, добрым, Шутливым был и светлым там... И всех кусавшие, как кобры, Презлые критики никак Его не пробивали юмор... -- Ну вот, отбился... Каково? -- Меня б так били, я бы умер... -- А для меня весь этот шум – Как тренировка для боксера: Ты в нем оттачиваешь ум... – Итог явился миру скоро. Пять лет, как отошел сатрап – Реинкарнация Амана, Готовивший исход-этап Для всех евреев... Утром рано Включает радио поэт – И слышит весть, что в Бухенвальде... Еще и продолженья нет, А у поэта рифма «встаньте» Уже прощелкала в мозгу... Вот так рождаются шедевры... Едва ли новость та Москву Особо тронула... Но нервы Поэта – тонкий инструмент. Весть, что в концлагере фашистском Открыли скорбный монумент, Мемориал по тем, кто с иском К убийцам к Богу вопиет, А ГДР там колокольню Построила, тотчас поэт Как будто возвратился в бойню, Где он, контуженный, страдал, Где видел рвы в телах евреев, Где он товарищей терял... Война, вдруг холодом повеяв, Поэта привела за стол... Строка ложится на страницу... Сейчас он, Соболев, -- посол Всех, кто ушел за ту границу, Куда лишь колокольный звон С Земли, возможно долетает И вздох поэта... Пишет он – И верит сердцем, даже знает: Его услышат... Голоса К нему доносятся живые... Он пишет, пишет... Два часа – И Тане прочитал впервые. И Таня не скрывала слез, И «... жертвы ожили из пепла... Что делать дальше – вот вопрос. Уверенность в поэте крепла, Что не случайные слова Соединил он в эти строки... Отнес их в «Правду»... Там едва Коснулись взглядом текста... -- Сроки Для рассмотрения того, Что к нам приносят волонтеры, Значительны – полно всего. Мы вам ответим, но не скоро.... – Дождался – принесли ответ. Его стихи косой чертою Перечеркнули... Больше нет Ни слова – словно бы к отстою, К великим строчкам отнеслись... «Труд» публикует. Да с советом: -- Ты с Мурадели поделись... – Послал... Тот классик. Но с ответом Не задержал. Он позвонил: -- Пишу к ним музыку – и плачу... – И отклик тот наградой был. Содружество несло удачу... 5 Великий труженик Вано, Не раз страдавший от тирана, Проникся. Лишь ему дано Из композиторского клана Найти мелодию подстать. Он и сумел найти такую, Которой лучше не сыскать. Я слышу песню – и тоскую. Шесть миллионов из моих Одноплеменников-евреев... Тот колокольный звон – за них И против мерзких лиходеев – Их ныне встретишь и в Москве, И в Киеве... И даже Питер Развел фашистов... В голове Не совмещается... Кто вытер У ленинградцев память дней Смертельной вражеской блокады? Как можно с памятью о ней Потворствовать, чтоб эти гады Чинили в городе погром... Да будет Николай Гиренко Здесь назван... Памятью о нем – Звон колокольный... Редко, редко (А может – вовсе никогда) Теперь творенье Мурадели Звучит в России... В те года В ЦК ЛКСМ задели Кого-то звуки и слова... -- А подойдет для фестиваля. Споет уральская братва Студенческая... – Отослали Слова и ноты на Урал. Хор разучил и песней Вену Без автоматов покорял. Так завели проникновенно, Так вдохновенно прозвучал На вдруг затихшем фестивале «Набат», что каждый песне внял... Ее тотчас перелагали На все на свете языки – И песню разнесли по свету Антифашистские полки... Возьмешь тогдашнюю газету: Казенный пафос: -- Фестиваль Продемонстрировал: как прежде, Союз Советский выступал За мир, дав дружбе и надежде Свой песенный призыв-плакат. Ведь это мы на фетивале Антивоеннейший «Набат» Со всей душою исполняли. Ведь это наш поэт внушал Быть людям мира зорче втрое – И впечатленный зал вставал, Ведь наши мир спасли герои... – 6 У песни -- бешеный успех. Его пожал лишь Мурадели. Он портретирован во всех Газетах и журналах... Пели «Набат» во всех концах страны, В Кремле, барачном сельском клубе. По радио тот хит должны Проигрывать вседневно. В кубе – Рост популярности Вано. Пластинок – девять миллионов. На дисках – «Мурадели»... Но... Нет «Соболева»... От шпионов Скрыт государственный секрет, Что автор пламенного гимна А.Соболев – еврей-поэт? Ах, до чего ж Кремлю противно Признать сей факт. Не признает. Шедевр отобран у поэта. Вано всем интервью дает, Но ни одна в стране газета У Соболева интервью Не просит. Он не интересен, Сложивший главную свою, Одну из лучших в мире песен. Народ все видит. И не зря Подправлена народом песня. О «братской дружбе» говоря, Она, как аргумент, уместна: От Москвы до самых до окраин, С южных гор до северных морей, Человек проходит, как хозяин, Если он, конечно, не еврей... А.Соболев тому пример. Отвержен как хозяин песни. Никто во всем СССР Не должен знать его, хоть тресни. Еще в дни яростной войны «Великий вождь наш и учитель» Влез в юдофобские штаны. Палач еврейский и мучитель – Фашистский фюрер, дал пример, Как порешить вконец евреев. Наш вождь, как юный пионер – -- Всегда готов! – и, мысль взлелеяв, Уже готовил карачун Всему советскому еврейству, По счастью, сам пристроен в чум На Красной площади... Но змейству Антисемитскому в Кремле Опричники все те же служат. Не упокоены в земле, А властвуют. Живут – не тужат. 7 Уже нет Сталина давно, Есть оттепельный лысый папа. Все повернулось вроде... Но Есть пятый пункт – и у сатрапа Никитка антисемитизм Легко как эстафету принял. Василий Гроссман: -- Большевизм Сродни фашизму... – Жребий вынул Еврейский Соболев-поэт... Нет Соболева на пластинках И не узнаешь из газет, Журналов, не найдешь на снимках... Задумчив. Ироничен. Тих. С Михоэлсом сравнить уместно. В глазах искрится новый стих. Одна пошла к народам песня, Зато какая... Ничего, Что власть его морально душит. Господь все видит – и его Вознаградит.. Но кто нарушит «Вказивку»: не упоминать? Никто. И не упоминают. С работы велено убрать: За фельетоны проклинают Его начальники цехов, Что тоже делают карьеру. И – автора живых стихов И инвалида – знайте ж меру,-- Ведь инвалида увольнять Закон советский запрещает... Но сверху приказали: -- Гнать! –- Закон? Смешно! И власть сгущает Нажим на Соболева. Он Идет в горком, хоть беспартийный. Инструктор в тайну посвящен И издевательски-витийный -- «Сочуствующе»: -- Почему С национальностью-то вашей Вы не в торговле, не пойму?... – Бед навалили – полной чашей. Работы, имени лишив, Лишили средств к существованью, Запрет негласный наложив На авторские... Щедрой данью Был Мурадели наделен: «Набат» рекордно исполняли. А Соболеву – шиш... Как он Существовал, понять едва ли Доступно... Игорь Шаферан В «Советской... написал ... культуре»: -- Набат – эпоха! – Обмирал Любой В Москве и Порт-Артуре, Берлин в восторге был и Рим... Но автор так же задвигаем. В дворце Кремлевском мощный гимн Муслим исполнил... Прославляем Певец... Неведом никому Поэт... Писатель-классик Федин: -- Положен памятник ему За песню... – Горестных отметин На сердце автору страна Наставила... Краснознаменный Ансамбль во Франции сполна Стяжал успех за вдохновенный «Набат»... Один седой француз Сказал: -- Автомобиль поэту За песню подарить берусь... – Но отверженья эстафету И исполнители несли: -- Поэту ничего не надо, Всем обеспечен он... – Могли Лишь так ответствовать... «Набата» Создателю жильем – барак И улучшение не светит. Как выживаешь, Исаак? Умрешь – никто и не заметит... Ему отрадою – любовь. Он сорок лет с женой Татьяной. Мир, издевайся и злословь, Но их союз небесно-данный Сильнее вражеских потуг Унизить, извести поэта. Она – любимая и друг. Любовь – их тайная планета. На ней скрываются от всех Земных несчастий и печалей. Глаза в глаза... Счастливый смех... ...И вот из запредельных далей Сегодня слушает поэт Как подпеваем Гвердцители... Звучит «Набат» -- и смерти нет. А вот – слова, чтоб все запели: Люди мира, на минуту встаньте! Слушайте, слушайте: Гудит со всех сторон – Это раздаётся в Бухенвальде Колокольный звон, Колокольный звон. Это возродилась и окрепла В медном гуле праведная кровь. Это жертвы ожили из пепла И восстали вновь, И восстали вновь, И восстали, и восстали, И восстали вновь! И восстали, и восстали, И восстали вновь! Сотни тысяч заживо сожжённых Строятся, строятся В шеренги к ряду ряд. Интернациональные колонны С нами говорят, С нами говорят. Слышите громовые раскаты? Это не гроза, не ураган. Это вихрем атомным объятый Стонет океан, Тихий океан. Это стонет, это стонет Тихий океан. Это стонет, это стонет Тихий океан. Люди мира, на минуту встаньте! Слушайте, слушайте: Гудит со всех сторон – Это раздаётся в Бухенвальде Колокольный звон, Колокольный звон. Звон плывёт, плывёт Над всей землёю, И гудит взволнованно эфир: Люди мира, будьте зорче втрое, Берегите мир, берегите мир, Берегите, берегите, Берегите мир! Берегите, берегите, Берегите мир! Вальс о счастье (Фрагмент романа-поэмы «Семья» Свеча под вечер зажжена Опять в квартире нашей мамы. Торжественная тишина -- Такая заполняет храмы. А язычки огня свечи Похожи на иврита буквы... Они -- священные ключи К пророчествам бесценным. Будь вы И вправду так одарены Высоким даром ясновидца, Что судьбы были б вам видны То вы б сумели поделиться Рассказом о последнем дне Тех наших, порохом пропахших, Кто значится по той войне Среди неведомо пропавших. Затеплилась в дому свеча По ком-то из ушедших в вечность... Мне предстоит нелегкий час: Вопросы маме... Бессердечность Усмотрят многие. И сам Я б не желал касаться раны... Но кто ж тогда расскажет вам О том, что взято не с экрана. Что было в жизни? Наяву -- Жестоко и неумолимо. Вот -- вы живете. Я живу, Что означает: пули мимо Мам наших, к счастью пронеслись... Но многих, многих наших близких Не миновала чаша... Гнись В поклоне. Есть на обелисках И наших павших имена. Но далеко не всех, не многих... Не помнит бывшая страна Тех кто остался на дорогах, На безымянных рубежах, Необозначенных высотах, В разбитых бомбой блиндажах, Расстрелянных из пушек дзотах. Ведь среди тех, кто в первый бой Двадцать второго в ночь вступили, Закрыв отечество собой, И шпиковские тоже были. Из тех, кто ведом, назову Я Беренштейна Леню. С детства Он страстно грезил наяву Военным делом. Офицерство Он в сорок первом приобрел. Лишь из училища явиться В войска успел -- и час пришел Его талантам проявиться. Ах, если б все дрались, как он, Война б закончилась быстрее. Непроходимым стал заслон -- Опорный пункт, где взвод еврея Держал участок рубежа, Не отступая, две недели, За счет врага вооружась. Стреляя метко, хоть редели Ряды защитников, они Сражались, не считая раны... Кто уцелел в те злые дни, Пошли за Леней в партизаны... Вернемся чуточку назад, В последний мирный месяц. Шпиков -- Сплошной пьянящий вешний сад, Цветеньем, как вином, пропитан. Сады цветут и соловьи Восторженные серенады Выводят -- вестники любви -- Как сладко слушать их рулады! Каникул летних благодать, Песок на берегу Бокая... ...Поплавать и позагорать -- Ах, жизнь хорошая такая, Когда ты юн и полон сил, Пока сердца открыты грезам.... И каждый день, что прожит, мил, И души неподвластны грозам... Пусть громы с ливнями гремят -- Не страшны юным их раскаты ... А самолеты вдаль летят И за собой зовут куда-то... Жил Шпиков -- как любой райцентр Своею суетой некрупной: Райбанк подсчитывал процент, Сводил баланс свой совокупный. Цеха готовил сахзавод К приему урожая свеклы, Райпо, быть может, завезет Для сарафанов ситчик блеклый. Портной нарядные штаны. Утюжил -- будет пара к пиру, Извозчик увозил в Рахны -- На проходящий -- пассажира. Военкомат собрал парней (Идл с ними) -- и повез на сборы. Походят в упряжи ремней, У трехлинеечки затворы Подергают недельки три -- И возвратятся восвояси... Овса лошадкам до зари Наш Борух щедро сыплет в ясли. ПредРИК несет идейный вздор С трибуны в здании под флагом. В еврейском клубе школьный хор Давал большой концерт с аншлагом. Заметим: размещался клуб В закрытой бывшей синагоге. (Знать Бог еврейский не был люб Советской власти преубогой). Для справедливости скажу: Колхозный клуб открыт был в церкви. (Жуть становилась жучше, жуть -- Все веселей, а люд -- на цепке...) ...А в новом клубе заводском -- Кино и "вечер" после сеанса... Взглянуть бы хоть одним глазком На предвоенные те танцы... В пекарне лепят калачи, Еврейские витые халы... В НКВД-шке палачи Кого-то тайно растреляли. А в воскресенье был базар. Большой. Из сел всего района Везли крестьяне на возах Мешки, лукошки, кадки... Тонны Картошки, свежих овощей, Гусей откормленных дебелых... Добротно сделанных вещей Здесь каждому купить хотелось. Гончарным славясь ремеслом, А то -- столярным похваляясь, Село одно перед селом Другим на рынке выставлялось. Не отставали ковали... Есть спрос на вещи из металла, Лопаты, тяпки, ухнали... Жаль, нет Иосифа... Бывало И он скрывает до поры От любопытных покрывалом Ножи, серпы и топоры Его, секретного, закала... Когда базарная толпа От нетерпенья закипала, Кузнец торжественно тогда Снимал с товара покрывало. Товар распродавался влет. Ведь знали все, что нет износа Тому, что мастер продает. Отменный мастер был Иосиф. Да... Грустных нам не избежать Воспоминаний. И стараться Не стоит. Каждый миг опять Рождает цепь ассоциаций... К обеду рынок затихал И постепенно разъезжался... А к вечеру -- на школьный бал Народ неспешно собирался. Для педагогов день такой Сулил тройные перегрузки: Оркестрик вызвать заводской, Добыть напитки и закуски. -- Широкий школьный коридор, Для всех гостей сегодня тесен. Торжественную часть -- во двор!... -- Нет, постоим -- не надо кресел... -- Вы приглашенья отнесли Руководителям района? -- Где аттестаты? Что? Не спи! Быстрей ходи, не мухой сонной! -- Предчувствия плохие? Брось! Не омрачай, коллега, вечер, Гадать не станем на авось, Трудись, давай, потом полечим Тебя от сплина и тоски -- Вот-вот -- и подойдет лекарство: Герои дня -- выпускники -- Труднейший и любимый класс твой... ...В саду просторном собрались Все местные на праздник школьный. Носились дошколята... Брысь! Серьезный акт для них -- прикольный. Выпускники... Они горды. Они смогли. Преодолели Книг умных многие пуды... На праздник радостный надели Низ -- черный, синий, светлый верх,,, Не скажешь, чтоб уж так роскошно, Но чисто -- ну и ладно. Всех Устраивает. Лишь оплошно В неимоверный крепдешин "Вбралась" "Мисс Шпиков" Рая Лернер. На сахзаводе -- главный чин Ее отец. В тот вечер летний Она принцесса, а кругом -- Лишь Золушки... Где вкус. подруга? Рядить не станем. Назовем Кого-нибудь еще из круга. Выпускников. Немногих нам Увы, выпускников известны Фамилии и имена. Вот Циля Урновицер. Честно Сказать, уже. пожалуй, все... Нет, вспомнилась и Ингман Ита... Есть! Бенчик Крейчман! Унесен В недостижимые орбиты Вневременного забытья Того потока полный список... Простите, что не помню я... Надеюсь, правда, помнит Шпиков. И если кто-нибудь меня Найдет и имена напомнит, Мы возвратим из забытья Ребят, чья доля сердце полнит Трагизмом. Вот еще один Нам вспомнился недавний школьник -- Иосиф Гробман. Погодим, У памяти путей окольных Без счета. Верю, что найдем И остальные имена мы... Вернемся в школьный сад. Пойдем Туда, где скромно папы, мамы -- Родители выпускников -- В волненьи чуть не прединсультном. Еще бы! Раз -- и их сынков И дочерей поздравят. Суть-то Не в поздравлении... А в чем? Самим учиться не досталось. А детям повезло. Учтем: Образованием считалось Едва ль не высшим, если ты Снабжен был школьным аттестатом -- На фоне общей темноты... А Шева-то пока в девятом. Еще два года ей корпеть Над книжками за школьной партой Наставников-зануд терпеть, Парней прыщаво-конопатых Поползновенья отбивать На переменках чем попало... Еще два года переждать, Два года... Но уже к началу Мы подошли. Вот педсовет, Директор, свита, гости... Маки, Тюльпаны, лилии -- букет... И вдруг завыли все собаки. Такой стоял тоскливый вой Над Шпиковом и всем предместьем, Что каждому в толпе большой Он показался злым предвестьем. Директор развивает спич Под этот вой. Он начал злиться... Сказал, конечно, что Ильич Нам трижды повелел учиться, И, получая аттестат, На том не завершим учебу, И он, мол, лично будет рад Помочь желающему, чтобы, C разбега, не теряя год, Удачного, то есть, момента, Вчерашний школьник стал бы влет Московским, например, студентом. В стране советской молодым Везде пути -- без разговоров... (А над границей стлался дым От прогреваемых моторов...) Директор завершает свой Самодовольный треп виватом В честь Сталина. Тоскливый вой Собак сквозь зубы кроет матом. И раздает выпускникам Улыбочки и аттестаты... (Мотопехота где-то там Готовит к бою автоматы...) Потом народ пошел домой, Выпускников -- за стол позвали. Потом они под грозный вой И под оркестрик танцевали. И продолжались до зари Неподражаемые вальсы... Нет, верно, что ни говори, Бал этот светлый оставался Для многих до конца их дней Счастливейшим воспоминаньем... ...А краешек страны в огне, В огне кромешном мирозданье. А Леня Беренштейн, земляк Уже в бою. Он стал заслоном. Он защищает пыльный шлях Ведущий к тем местечкам сонным, Где продолжают танцевать Выпускники свой вальс прощальный... Враг уже начал убивать Мечты наивные про счастье... Пред тем, как преступить порог К рассказу о беде кромешной, Помолимся. Поможет Бог Нам продолжать рассказ неспешно. На Нагорной На Нагорной, на Нагорной Щеголяю школьной формой. Ах, мундирчик однобортный! Я шагаю беззаботный. Мне еще не снятся рифмы... Загодя особый гриф мы Заслужили у начальства – Чтоб нам было меньше счастья. У начальства – злые игры... Нам в сердца вонзают иглы И ровесники из класса. Нас покуда в школе масса. Больно, горько от укола. И не защищает школа, А порой – усугубляет: И учитель оскорбляет. Но в глаза друг другу глянем – И улыбчивее станем. Нам светлее друг от друга, Дружба – для сердец кольчуга. Мы, пришпиленные к месту, Не готовимся к отъезду, Уезжать и не мечтаем, А учебнички читаем. Не родившийся красивым, Был способным, но ленивым. Отвечал порою бойко. Чаще мне оценка – «тройка». Мне нужды в «пятерках» нету – День за днем – все ближе к лету... Я несу по белу свету Школьной дружбы эстафету Драгоценностью бесспорной, Истинной, нерукотворной: Щеголяя школьной формой, Пробегаю по Нагорной... Одноклассник по НСШ-24 Абраша Гик Он отлично рисовал И отважно воевал. Бил исламских террористов В хвост и в гриву наповал. Вовсе не его вина, Что в Изриле война Не закончится, покуда Мерзким гадам -- не хана. Им давно б уже хана. Только вычерпать до дна Весь Народ в Кремле мечтают, Знать, душа, как встарь, темна. Тлеет антисемитизм, Бродит по Москве фашизм, Убивает смуглокожих. Всем готовя катаклизм. Только в прессе – ни-гугу, Что бесплатно шлет врагу «Грады» страшные Россия: -- Бьют евреев? Помогу! -- Вовсе не его вина, Что такие времена. Он теперь живет в Канаде – Как ты без него, Страна? Хорошо играл в футбол – И в сети меня нашел. Остроумный добрый парень – Я б в разведку с ним пошел... Ныне волею судеб По Торонто возит ххеб, Все о жизни понимает – Не дурак, не глух, не слеп. В обеспеченной стране Вспоминает о войне, И воспитывает внуков – И депеши пишет мне... Еврейский Эзоп (Памяти Элиезера Штейнбарга) ...Там, в Липканах над домами липы Шепчутся о чем-то с соловьями... А к примеру, вы, да, вы -- могли бы Передать еврейскими словами Точно -- и в понятиях конкретных Тех бесед нешумных содержанье? Может, в их подробностях секретных Судьбоносное таится знанье? По Липканам бегал босоногий Кареглазый мальчик Элиезер... -- Не трещите надо мной, сороки -- Мне пора с ровесниками в хедер... Ну, я понимаю вас, положим И займусь позднее переводом Стрекота сорок -- на мамэ лошн... И останутся с моим народом Как его духовное богатство Сказка, притча, поговорка, басня... Молоток, пила, игла, -- азарт свой Поумерьте! В баснях и о вас я Расскажу -- и речь вещей прольется Мудростью на каждого... Не ложен Вывод: из священного колодца Черпаем судьбу -- из мамэ лошн. ...Невысокий, в кругленьких очечках. Не спеша гулял... Над Черновцами Россыпь звезд, дурман акаций... Ночка, Как известно, дружит с мудрецами. И под крутолобым сводом мозга Слово к слову тянется рукою... Память восприимчивее воска -- И чеканной вечною строкою Вязка слов ложится на бумагу, Запечатлевая в светлых душах Грустную улыбку и отвагу... И среди спасительных отдушин В час, когда несчетно смерть косила И сама история стенала -- В басенках накопленная сила Зверству тайно противостояла. Буквы идиш -- огоньками свечек Озаряют трудный путь еврея Из черты оседлости -- местечек -- В Иерусалим... Не властно время Над судьбой пророческой... Не властна Смерть над Боговдохновенным словом... Мудрая Штейнбарговская басня Нас уводит к доброму от злого... Кантор Йозеф Шмидт Прекрасный тенор - Йозеф Шмидт Был незаслуженно забыт. Остались пыльные архивы И опер старые мотивы. Аплодисменты, крики:"Браво!", Успех у женщин, шарм и слава, И залы публики полны. Все это было до войны. Афиши, шумные гастроли. Но, по иронии злой доли, Любимца зрительских сердец Ждал мученический венец. Отвергнутый своей страной, Без денег, тяжелобольной, Он умер в тридцать восемь лет, Не пережив страданий, бед. Германия о нем забыла, Швейцария похоронила. Привычный жизненный изгиб. Все, как всегда. Талант погиб. Года промчались, пролетели. Но, след не замели метели. Вернули имя. Йозеф Шмидт Поет и голос вновь звучит. Восторги и рукоплесканья. Любовь, поклоннники, признанье. Он к людям снова возвращен И от небытия спасен... Йозефу Шмидту. Альфреда Бриклин (Израиль) Украсился доской мемориальной На Нюрнбергской в Берлине старый дом. Мол, Йозеф Шмидт, певец феноменальный, В тридцатые жил беспечально в нем... Взошел звездой в эпоху микрофона. Он знал, сверчок, свой радиошесток... Внимал Берлин коленопреклоненно - Герой любовник ростом был с вершок, Метр с кепкой, что для радио – не важно. А голос был прекрасен и велик. И Йозеф вдохновенно и куражно Поет, от масс народных пряча лик... Взгляни на фотографию маэстро – И узнаванье тотчас бросит в дрожь: С прожившим и творившим так непресно Феноменальным Францем Кафкой схож, С годами горько прошлое размыто В двадцать четвертом завершивший путь, Франц Кафка предсказал терзанья Шмидта В «Процессе»... К. И Шмидт – собратья суть. С одним и тем же именем герои, Как отраженье в зеркале – судьба... Франц Кафка – третий... Воплотили трое В судьбе эпоху, горести терпя... «Процесс» при жизни Кафки не был издан... Но можно нынче К. И Ш. сравнить: Певца, взнесенного твореньеч чистым, С героем книги повязала нить... ...В Нью-Йорке на Бей-парквей – скверик скромный.... Осилив неприятнейший бронхит, Я моционю по аллейке темной, На лавочку присел... На ней сидит Наружности кавказской человечек... Покашливает... -- Видимо, и вас Нью-Йорк весной простудою калечит... -- Кивает... -- Оклемался лишь сейчас... Хотите эффективное леченье? -- Конечно... – И досужий разговор Связался – о работе, увлеченье -- И вдруг внезапно в Черновцы завел... -- Бакинский я... Певец-любитель... Тенор... Все партии из опер перепел... Но вот – бронхит – сиплю, как пьяный кенар... -- Все партии? - Не верите? Корпел, Кассеты с ними, диски собирая... Прослушивая, вторя, заучил... В концертах пел... Отрада – выше рая... Бронхит замучил... Сколько ни лечил, А кашель с хрипотой не отступают... -- Лечите теплым пивом с чесноком... -- Великие певцы не умирают, Их слушаю с восторгом... в горле ком... Друзья дарили записи Карузо, Дель Монако и Ланца... Что сказать? Недостижимы... Но певали круто И прочие... Могу вам их назвать... К примеру, вы слыхали имя Шмидта? -- Кто? Йозеф Шмидт? Да он же мой земляк! Он черновчанин! Имя не забыто... И, верю, не забудется в веках... В местечке с населением хасидским Родился иудейский соловей. Сперва общался с окруженьем писком -- А у хасидов – несть числа – детей... Едва пацан заштикал по-румынски, Себя он обнаруживает здесь. Где дар себя являет без заминки: Со слухом голос – творческая смесь – Здесь, в Черновцах, что состязлись с Веной – И верх брала столица не всегда, Но даже малость, что казалась ценной. Хватала здесь, спеша тащить туда... Ребенком – певчий местной синагоги. Освоив литургический вокал, Молящимся напоминал о Боге. Поздней успехов и земных взалкал. Уроки брал у чудо-педагога, Консерваторский взяв себе вокал. И – пацана – хватает синагога – Да в канторы – в Храм божий вовлекал. А в двадцать – в филармонии концертом Впервые Шмидт бельканто всем явил. И с первой тихой ноточки моментом Люд искушенный здешний покорил. Поклонниками юного таланта Поддержан: -- Поезжай, малыш,в Берлин. -- Дорога самородка-музыканта Трудна, но хорошо, что не один: Брат мамы Лео Энгель жил в Берлине. Позднее артдиректором певца По родственному стал, служа отныне Племяннику-студенту за отца. В берлинской академии освоил Студент секреты оперных певцов. Босс «Радио-Берлин» как раз устроил. Род состязания для теноров – Сверхиспытанье голосам и нервам: На радио лишь первого возьмут. Вы догадались, кто там вышел первым? И вот он – Шмидта радиодебют -- В двадцать девятом Йозеф Шмидт впервые Берлинцев исполненьем поразил, В эфире чувства выразил живые. Он в «Африканке» Мейербера был Невероятным, фееричным Васко! Дебют в подобной партии сулит Чуть менее способному фиаско. Феноменально Йозеф даровит. И тридцать шесть последовало новых Радийных партий... Истинно велик Земляк был в ипостасях теноровых. Три года счастья... Разлетались вмиг Пластинки – Шмидта арии и песни Из разных стран, на разных языках... В продаже только день, потом – хоть тресни – Не купишь – бесполезны «ох» и «ах». В Европе и Америке прославлен Известен во Вселенной и окрест. Рост подкачал... Тоскует, что поставлен На театральной ипостаси крест. -- Твои мне двадцать лишних сантиметров -- Приятелю завистливо: -- Отдай! -- -- Твои верха превыше комплиментов, В обмен на рост мой подари, продай... – «Эх» -- «ах» -- и обменялись междометьем... А вот кино не ставило препон: «Идет по свету песня» -- в тридцать третьем. Дебют в кинотеатре «Аполлон». О том, кто в главной роли бесподобен, Трубят хвалу газетчики взахлеб. Как жаль, что он театру неудобен. Нельзя на сцену, насмехались чтоб. И в том же тридцать третьем потянуло Смертельным по Европе холодком. Германия Адольфа-Вельзевула До власти допустила... В горле ком... Под тридцать Шмидту – на подъеме славы. Но на него уже бросает тень Режим бесчеловечный и кровавый. Вползает ужас в европейский день. Певец-феномен, мастер высшей лиги – Еврей! Его готов схомячить бес... А Йозеф К. из кафкианской книги, Тридцатилетний, угодил в «Процесс». Накапливает мерзкое подспудно Чудовище – унять судьбу не тщись. И К. и Шмидту до поры доступна Привычная безоблачная жизнь. Переезжает в Австрию. В картинах Романтиков играет и поет. А на двухстах отличных грампластинках Вокальные шедевры издает. В тридцать четвертом – В Иерусалиме И прочих палестинских городах Аншлаги... -- Шмидт? Конечно, это имя!... -- На пароходах и на поездах Мотается в гастролях по Европе. Он цикл молитв еврейских годовой На грампластинки напевает, чтобы Звучали над еврейской головой В местечковой далекой синагоге. Ведь кантора для каждой не найдешь... Великий мастер не забыл о Боге... Америка, и ты его зовешь? А суть не в том, что просто популярен, А в том, что он воистину велик. Невероятный дар феноменален, Волшебный голос... Но фашистский штык Бросает черный отсвет на Европу... Две партии и при нацистах спел – Но неугоден Геббельс-агитпропу, Который вскоре отстранить велел Великого певца от микрофона... Пластинки Шмидта, впрочем, продают И далее в стране вполне свободно... Фашисты, видно, лучше не поют... В Америке впервые в тридцать пятом Пел Йозеф Шмидт – и принят на ура. Живи он здесь, легко бы стал богатым -- Оплачен щедро, но... -- Домой пора... – В тридцать седьмом он дважды – в Новом Свете В Карнеги-холле пять концертов в дрожь Бросают меломанов. Звуки эти Феноменальны... -- Боже, как хорош!... Шмидт в Мексике, на Кубе выступает. Чего бы проще: каждая страна Убежище маэстро предлагает – Фашизма ночь все более черна... Вот здесь отличье от героя Кафки: Маэстро несомненно мог спастись, Но он не верил, что фашизм удавки На всех сготовил... – Шмидт, очнись, проснись! -- «Майн кампф» -- мизантропические мифы! -- Нет, приговор неотвратимый твой!... -- Перешагну пороги все и рифы! --, Рискует безоглядно головой... ...В нормальной, правовой стране-державе -- И К. из книги, полагал, живет, Где беззаконно ущемить не вправе Никто свободу, личность и народ. К неохотно признавался: -- Плохо! – Когда все заходило далеко – И стала смертью угрожать эпоха. Нормальному поверить нелегко, Что гуманизм заменят изуверством. Угроза надвигалась и для Ш. Фашизм зверел, открыто чванясь зверством. Земляк мой, озаренная душа, Все уговоры отвергал упрямо: -- Спасибо, вы щедры, но мне – туда, В Европу, там судьба моя, там – мама... – Но гуще тучи и страшней беда... Она внезапно Австрию постигла. Случился аншлюс – и гражданскх прав Лишают «юд» и в Австрии... Затихла Столица вальса в ужасе... Поправ Мораль и право, наливался злобой Фашистский фюрер ко всему и всем. Евреям расой жертвенной особой Им предназначено: -- сырыми съем! – Шмидт в Бельгию успел переместиться... Успех и здесь... Аншлаги, как всегда... Восторженна бельгийская столица... Сбылась мечта: всемирная звезда, Родившийся в глубинке полусельской, С любой красоткой – Пат и Паташон -- Был Королевской оперой Брюссельской Почтительно в «Богему» приглашен. Продюсер-дядя сух и лапидарен: -- Все почести положены звезде... -- Он был невероятно популярен, В чем убедился в Нидерландах, где Концерт устроен на большой поляне. Пришли сто тысяч слушателей... Шок! И в голосе певца бушает пламя. Ни кашель, ни движенье, ни смешок Не заглушают «Тиритомбу» Шмидта... А радио передает концерт На всю Европу, что слезой омыта... Орет с трибуны фюрер, мерзкий ферт... Впервые Шмидт Рудольфа спел в «Богеме» На сцене. Был Брюссель ошеломлен. Овации, рецензии... Но к теме Фашизм добавил мучеников стон. Звереет фюрер – упырь крысолицый, Не человек, а воплощенный бес... В сороковом перешагнул границы И в Бельгию фашист без спроса влез. Французы месяцок сопротивлялись, Но тоже злому упырю сдались. Лишь юг – Виши французскими остались. Туда евреи скопом подались. И Нидерланды под тяжелым вражьим, Немилосердным зверским сапогом. Шмидт прежде был упрямым и куражным, Сопротивленья не встречал ни в ком. Но припекло – и он бежит к вишистам – Чуток там безопасней, чем везде. Юг Франции французским дан фашистам – И неуютно, страшно здесь звезде. Что с К. из книги Кафки происходит? Затянут в унизительный «Процесс». На следствие еженедельно водит «Процесса» вдохновитель, злобный бес Два дня прошли – и Шмидт идет в участок Отметиться. Немецким бесам брат, Режим еврея хочет видеть часто, И здесь ему готовя сущий ад... Опаздывать нельзя – лишат свободы... --Да, опоздал я, пусть, но я же тут?... «Процесс»: -- Считайте, что дошли до коды. Коль отпущу – меня здесь не поймут... – У Шмидта деньги в забугорном банке, Но их не взять – он мигом обеднел. Щедра судбюа к еврею на подлянки. Но был концерт – и как всегда звенел Божественный невозвратимый голос. Концерт был в пользу беженцев других. И земляку не позволяла гордость Хотя бы франк взять для себя у них... Друзья певца пригрели в мрачной Ницце... Концерт был в Авийоне... Тем, уто был Волшебный голос Шмидта будет сниться, Он публику мгновенно покорил... -- Напрасно К. позволена свобода, В чем очевидный следстви просчет. Его бы под арест, да без исхода. Повытчика едва ли кто поймет... – Пока в Виши не загребли евреев, Еще дают свободою дышать. Ну гуще страх, бежать. Бежать скореее! Билет на Кубу удалось достать, Но надо же ошибке приключиться: Билет к спасенью выдан чужаку – Сумел не его счастье изловчиться – Ну, повезло, считайте, чудаку. А шмиду не везет по-кафкиански... Что делать? Добывать другой билет. Могли бы поспособствовать и янки, Но из Америки поддержки нет... Всем ясно: вскоре перережут тропы, Что дальше? Смерть. Неотвратимый рок. Бежать. бежать из матушки-Европы! Куда? На Кубу! Виза! За порог Однако не успел шагнуть из Ниццы. Пирл-Харбор... Океанские пути Закрыты до желанной заграницы. Куда податься? Где себя спасти? Бежит, как пастор Шлаг, Но пограничной Охраной остановлен. -- Не берет Швейцария евреев... Неприличный «Нейтралов» и циничный разворот И книксен перед фюрером позорный... Помочь певцу великом маки Согласны – и маршрут тяжелый горный Им пройден... Ну, счастливые деньки? Но в Цюрихе сердечко закололо... «Нейтралами» тотчас запихнут в ад. Его б в театр, да восхититься соло, А затолкали в лагерь Гиренбад: -- В Швейцарию пробрался нелегально... -- В спасении великому певцу Отказывают нелюди нахально. Он в лагере. Судьба идет к концу. Болеет. Заключенные ночами От холода жестокого дрожат. И боль в груди. Разделся пред врачами – С презрением на бедного глядят: -- Пройдет, простуда... Следующий! – Вскоре Стал вовсе плох. В больнице врач-злодей Лишь умножает пациента горе: -- Вполне жить может в лагере... – Радей, Хоть ты, судьба, о земляке! Прогулка... Манит огнями ресторан «Вальдегг»... Но отчего так сердце бьется гулко И больно... Вдруг остановило бег... А лагерный безжалостный лепила Развел руками: -- Стало быть, конец! -- А рестораторшу слеза слепила – Жалела... Так ушел земляк-певец... Ноябрь сорок второго свой экватор На день всего перешагнуть успел. А приглашенье поступить в театр На день лишь запоздало... Жаль, не спел... Вновь обойдем, вослед ему, пороги: Берлинской академии студент, Великий тенор... Гений... В каталоге – Две сотни Шмидта записей... Момент Опубликованных воспоминаний, Свидетельство о Шмидте: Рохус Миш, Фашист из свиты Гитлера, терзаний Не ощущает, вспоминая, лишь О Бухенвальде ничего «не знает», Освенциме, Треблинке... Но зато О фюрере детально сообщает -- (Все помнит недобиток, где и что Тот говорил) – с дотошностью немецкой: -- Под Винницей – (там «Волчий...» был «окоп» -- «Вольфшанце» -- ставка Гитлера») – дворецкий Однажды патефон заводит, чтоб Расслабиться мог фюрер на мгновенье... Звучит высокий голос... На лице У фюрера покой и наслажденье... Дослушав пенье, я спросил в конце: -- Кто пел-то? -- Йозеф Шмидт... -- Так он же юде! -- Зато, -- ответил Гитлер, -- как поет! – Свидетельство неслабое о чуде Божественного дара... Земляку В тридцатые внимала вся Европа С Америкою вместе... Пареньку Бомонд Парижа упоенно хлопал, Берлина и Милана... Он страдал: Был ростом мал... Зато огромный голос, Феноменальный, небывалый дар. Тот голос необъятен, точно космос... Он недопел и недовыступал, Недоиграл в картинах музыкальных, Недогремел над миром бурный шквал Восторженных оваций на финальных Ферматах... Может быть, в тот самый день, Когда он пеньем оглашал «Вольфшанце», Свет жизни в нем погас и смерти тень Легла на лик... Не оставляет шанса. Фашизм еврею... Угасал земляк Не где-нибудь – в Швейцарии «нейтральной», За лагерной «колючкою»... А враг Пластинку Шмидта слушает нахально... Но фюрера циничная «любовь», Едва ль могла спаси звезду от смерти. Не по его ль вине евреев кровь Лилась? Антисемита водят черти. Шмидт похоронен в Гиренбаде. Град, Не давший жить великому, позорно Его житье здесь превративший в аду, Прогнулся перед нелюдью покорно... Тем Йозеф К. виновен, что режим, Намерений своих не раскрывавший, Глубинной сутью не приемлем им... Вот так и Йозеф Шмидт, невинно павший. Однажды автор был отождествлен С героем: обозначен «К.» в отеле. «Их просветить? А самя просвещен? Спросить на что сим указать хотели?» -- Пометил Кафка кратко в дневнике. До смерти полтора неполных года. С героем автор был накоротке... Когда фашизм ушел, пришла свобода, Европа, пережившая войну, В его романы с трепетом вгляделась, Надеясь: впредь не даст пойти ко дну... А Шмидта нет... Ему еще бы пелось – Покинул мир обидно молодым. Нет Шмидта в большинстве энциклопедий. Но, правда, снят документальный фильм.... Фашизм – источник боли и трагедий... На взлете, в тридцать восемь, был сражен -- Шесть миллионов съела Гекатомба... «Тиритомба, Тиритомба, Тиритомба, неужели это сон?» -- Звучит по-итальянски «Тиритомба» -- Сверкает голос вспышками зарниц, Забывшись все, кто слышит, застывают... Поет земляк. Восторгу нет границ. Великие певцы не умирают... Постскриптум: как эпиграф мною взят Альфреды Бриклин стихотворный отклик. Я несомненно тронут был и рад, Что не один лишь я духовный облик Маэстро отзеркаливал в стихах. Альфреда мне поведала о дяде, Что, как и я родился в Черновцах. Он вдохновенно потрудился ради, Того, чтоб о великом земляке Услышали в сегодняшней России. Спасибо, Леонид! Рука в руке Давайте противостоять стихии Беспамятства и нео-бесовства. Он, Флейдерман, собрал материалы... Уже о Шмидте слышали Литва, Израиль... Значит в вечные анналы Да будет вписан пламенный певец... Да зазвучит везде с компактных дисков. И мученика светлого венец Везде восславят в камне обелисков... Поэт с Лубянки Да, все мы смертны, хоть не по нутру Мне эта истина, страшнее нету. Но в час положенный и я умру И память обо мне сотрет седая Лета... Из стихов Ю.В. Андропова Юрий Вэлвович Либерман, тайный поэт, Вам известен как Юрий Андропов... Чем его оправдать? Оправдания нет. За воспитанника агитпропов Голосует единственный праведный факт: Он стихам посвящает раздумья... В них – еврейской души его светлый экстракт... Дар скрываем из благоразумья. Выдвиженец ежовских и «ягодных» лет Стал объектом жестоких дискуссий. Персонажа загадочнее в мире нет. Не в моем он однако же вкусе. Он родился в Нагутской... Кто мать, кто отец Не прочтешь в биографии – дудки. На каком языке изъяснялся малец С дедом-бабкой? А сказки и шутки?... Колыбельные песенки пела ему На каком диалекте мамаша? Засекречено напрочь. Зачем? Почему? Юдофобна история наша. Мама гения власти... Кто? Геня Файнштейн. Вэлв, который был польским евреем, Рано умер. А отчим, увы, «ныт ферштейн» -- Грек моздокский... В итоге имеем: Он – Андропулос Юрий, дошкольник пока. Грек стал отчимом добрым и мудрым. Он воспитывал страстно чужого сынка. Но однажды нерадостным утром Тот повторно трагически осиротел. Мать «фабзайцам давала начатки Музыкальных наук, чтобы тот, кто хотел, Мог «Катюшу» сыграть на двухрядке. Юрий то же осилил сперва ФЗУ. Мать в тридцатые туберкулезом Сражена. Та болезнь до сих пор, как лозу, Косит смертных. К серьезным угрозам Человечество также относит его. Хоть имеется антибиотик, Нано, лазер – а вот – не берет ничего, Коль бацилла проникнет в животик... Фотографии юного Юрия есть. Каждый видит: на снимках еврейчик. Как прожить сироте? Что-то надо же есть. Без получки нет пшенок и гречек. Поначалу Андропулос крутит кино. Вскоре понял: работу Андропов Находить будет легче. Такое оно – Исповеданье... Ясен Эзопов, Мой читателю-интеллигенту язык? А до прочих – какое мне дело? Вскоре в Рыбинске Юрий Андропов возник, В водный техникум бухнулся смело. А по тем временам это – вузу сродни. Юрий шустрый такой комсомолец. И характерец – сталь. Выживал без родни. Заводила. Вожак. Доброволец- Активист. Не случайно заканчивал ссуз, Пребывая в нем платным комсоргом. А тем временем чистки терзали Союз, И казненные тухли по моргам. Он приходит на Рыбинскую судоверфь, Носит штурманку с «крабом» на тулье. А в державе по-прежнему властвует смерть, Но его и доносы и пули Обошли и опять комсомольцы его Вожаком избирают. На верфи. А отсель – до «обоймы» всего ничего. Он прорвался. Уселся на ветке. В ярославском обкоме он первый теперь Секретарь. Комсомольский. Но все же. Он едва ль поднимался наверх без потерь В плане совести, чести... Чуть позже Новый шаг по карьерной стремянке. ЦК Возглавляет он Карело-Финский. Комсомольский. Как прежде. Но это – пока. Вверх и вверх он идет без заминки. Объяснение вовсе не в том, что его Отличают большие таланты. Всех высоких скосили – и нет никого. Значит, мелочь встает на пуанты. Впрочем, он энергичен и воля – титан! Ну, а тут и война подоспела. Он готовит комсоргов теперь – партизан, Не заваливает это дело. Штаб Карельского фронта один всю войну Катастрофных не знал поражений. Есть в том Юрия вклад? Несомненно! Ему Вменено: для диверсий—крушений, Нападений на базы врагов и штабы -- Подготовить отчаянных профи. Их готовя, он строил фундамент судьбы, Впечатлившей сообщество пробы. Финский фронт – испытаний судьбы полигон. Вся судьба – из карельских сугробов... В этом штабе единственный, кто без погон, Комсомольский цековец Андропов. Был в Победе андроповский маленький вклад, Как и каждого, кто состоялся... А потом по партийным ступенькам подряд Шел Андропов – и не оступался. Первым шагом – горком и Карельский обком. Одновременно в Петрозаводске Добывает университетский диплом – Образованность в нужной доводке. Середина столетья. И Юрий – в ЦК. Он инспектор и зав. подотделом. А потом – в Будапеште послом. Там рука Из титана нужна, чтобы смелым И решительным был дипломат. Он таким Проявил себя в дни заварушки. Ожиданья восставших рассеяны в дым, Били наши их танки и пушки. Возвратился с победой Андропов в ЦК. Новый шаг: он теперь завотделом. В иерархии должность его высока. А по сути: затакт перед Делом. И такой же затакт – секретарство ... В судьбе – Тихий шаг в незаметной карьере... И внезапно Андропов – глава КГБ. Вот вам Слово и Дело. По мере Пребывания на главжандармском посту Рекордсменом останется явно. Я – из СССР и жандармов не чту – Жалко жили в стране и бесправно. Лицемерили все, а о правде – молчи. «Одобрямсили» всякую ересь. И подслушка была, а кругом – стукачи. Жили тускло, в себе изуверясь. Он пятнадцать годков за страной надзирал. «Стук» с подслушкой – с его одобренья. А потом он в ЦК – генерал-секретарь, Самый главный... Но это – мгновенья... Лишь два года поцарствовал бедный еврей, И больной и усталый донельзя. Бог не дал развернуться, прибрал поскорей – Пусть уж чукча какой или эрзя Правят дальше теперя великой страной. Может им это лучше удастся? А евреи тихонько пройдут стороной, Чтоб на черных делах не попасться. Что еще рассказать? Был он дважды женат. О Енгалычевой. Звали Ниной. Это Рыбинск еще. С Ниной – двое ребят. Дочка – Женя (в честь мамы любимой), Сын – Владимир –(в честь папы). Владимир-сынок По дурной покатился дорожке. Сам-то Юрий от Нины ушел и не мог Повседневно стоять на порожке, Контролировать сына. Отец для войны Партизанских комсоргов готовит. Безнадзорные в банды уходят сыны Их милиция доблестно ловит. Воровал позабытый сынок. Отсидел. Перебрался в Тирасполь, где умер... Проглядел сына Вову отец, проглядел – У судьбы с горькой примесью юмор. Ярославль... Дочка Женя по-прежнему тут, Где при маме взрослела, при Нине. Медицинский закончила здесь институт. Вот и все о семьи половине. А в Карелии Юрий Татьяну нашел. С ней и прожил всю жизнь до кончины. В сорок первом сын Игорь в семейство пришел. Чуть позднее – дочурки Ирины Слышит лепет Андропов. Ирина филфак МГУ-шный закончила ладно. Муж – Филиппов-актер. Замечатеьный брак. «ЖЗЛ» издавала отрадно И «Советскую музыку». Папа ушел – И закончился брак. А Филиппов Позже Гундареву в «Маяковском» нашел – Весь сюжет не для разовых клипов. А Ирина на пенсии – годы, увы – В жизнь свою никого не пускает. Не желает о прошлом досужей молвы. По отцу только сильно скучает. Игорь-сын отучился в престижном МГИМО И карьеру успешную делал. При всевластном отце шло все будто само, Он особо в министры не целил. Был в Афинах послом. Там измену жены Обнаружил. Сорвался и запил. Был отозван в Москву. И отметить должны: Что «мальчишки» в отсутствие папы Оказались сестер очевидно слабей, Перед жизнью слегка пасовали. И была Чурсина – он женился на ней. Этот брак был с брачком – разорвали. Он вернулся опять к изменившей жене. Что за жизнь, если чашка разбита? Я такое понять не способен вполне – У разбитого Игорь корыта. Правда, в МИД’е по-прежнему служит сынок. Он посол по особым заданиям. Имя держит в обойме. Отец – царь и бог, Игорь – властным занятен компаниям. Девяносто могло бы отцу настучать. В этом возрасте многие живы. Об Андропове снова толкует печать Словно нынешней мало поживы. Политологи спорят. Историки врут. Кем был: ангелом праведным или?... Снова копья ломают и логикой бьют, Про еврейство все фактики слили. Полагают, что был у Андропова план, Как державу спасти от развала. Только, жаль, не успел. А Китай-великан План осилил в порядке аврала. И успешно выходит в борьбе мировой Шустро в лидеры без колебаний. Признаю: был Андропов мужик с головой, Сомневаться в чем нет оснований. Что осталось за кадром покуда? Он был Супер-скромным в быту человеком. Не хватал у державы, не рвал, не копил И в наследство ни налом ни чеком Ничего не оставил потомкам. Причем Генеральскую долю зарплаты Отправлял без шумихи тайком в детский дом. Вы берите пример, скорохваты! А еще он писал неплохие стихи, Что у Господа стало заслугой. Приведу напоследок четыре строки – Я проникся питавшей их тугой... Мы бренны в этом мире под луной, Жизнь - только миг, небытие - навеки, Кружится по Вселенной шар земной, Живут и умирают человеки... Сказание о еврейском певце Пролог Не сердись и прости, Степановский Давид, Давний очерк я выставил нынче в сети. Пролетела декада, но ты не забыт. Расскажу и в стихах... Не сердись и прости... Жизнь моя начиналась в родных Черновцах. Город-песня – в нем даже брусчатка звенит. На тех камнях чечеточка – на бубенцах – Эту музыку города помнишь, Давид? И каштаны в падении звонкую дробь, Словно Лобзик-ударник, что был знаменит, Отобьют – и быстрей запульсирует кровь... Выступал вместе с Лобзиком, верно, Давид? Как и ты, я хорошую песню любил, Голос пробовал, правда стеснялся зело. Я на «Гонере» гаммы усердно долбил, Но от музыки слово меня увело. Имя «Люда» в душе – и твоей и моей Был паролем любви и остался досель, Понимаю: упорней ты был и живей И с пути не сходил, если виделась цель... Я писал о тебе в отлетевшем году, В том, когда только что я примчался в Нью-Йорк. Здесь, у русской общины ты был на виду, Ну, а мне этот город был страшен как морг. Мне профессия станет опорой в судьбе – Я надежду таил... Что ни день, то – статья. Славный очерк тогда накропал о тебе... Я нигде столько мерзкого прежде хамья Не встречал, как средь тех, кто здесь «бизнес» открыл. Бездуховность из каждого здешнего прет. Беспардонно циничным хозяйчиком был Тот издатель... Газетчики, ушлый народ, Известили заранее: жох, прохиндей, Хоть и раввинским чином прикрылся – делец. А на деле был хуже – фашист, лиходей, Бог не фраер, получит свое наконец. Вот причина того, что твой очерк «засох». Я его сохранил, а теперь в интернет Мной отправлен – к народу. Суди меня Бог: Я и в нем не солгал, да и здесь кривды нет. Покатилась поэма – строка за строкой. Труд нелегок... Я начал – и не отступлю... Я пишу о тебе, вспоминая о той, Кто жил в песне, кого и поныне люблю... Глава первая. Знаменитый певец Над тобой давней славы сияет венец. В городке, что был всею Вселенной моей, Степановский Давид – знаменитый певец, Восемнадцатилетний красивый еврей. Предначертанной нам небесами судьбы Мы невольники – делай, что рок разрешил. И пред тем, как в Нью-Йорк я направил стопы, Тридцать лет я в Москве и Сибири прожил. Но в Нью-Йорк прилетев, я услышал о нем. В популярой программе на местном тэвэ. Он с еврейскими песнями – «Вместе споем!»... -- Степановский. То имя знакомо тебе? -- Ну, конечно знакомо, -- сказал я отцу. – Он был яркий, красивый, совсем молодой. А теперь лишь красивый. Представьте, к лицу, Если сердце поет, даже то, что седой. Вспомнил сразу Давида, каким в те года Был: пластичным и гибким, прямым, как лоза... Ах, куда же ты, юность уходишь, куда? Я повсюду ищу, напрягая глаза... «А у нас во дворе...» -- он выводит светло. Добавляю неслышно: -- Есть Люда, Давид... – В унисон с этой песней мне имя вошло В озаренную душу – и сердце болит. Он сияет улыбкой. А голос летит. Он силен и объемен, в нем нежность и сталь. Божий дар по заслугам достался, Давид. Голос в плен забирая, зовет меня вдаль... В третьем доме на Киевской жил я тогда В комнатушке на третьем, есть, правда, балкон. Теснота, беднота... Словом, просто беда – И певучий немыслимо аккордеон. Я по слуху играю «У нас во дворе». В этой песне душа моя вся и мечта. Изнывает сердечко в любовном костре – И зовет меня песня в другие места. А в соседстве стоит театральный дворец, Мельпомены еврейской отобранный храм – Притяжения центр для открытых сердец: Здесь концерты давали в дни выборов нам. Опустевшим дворцом осчастливили вуз. И студенты порою концерты дают. Вся культура, на коей воспитан мой вкус, Обреталась в дни юности именно тут. Клуб текстильщиков также в еврейском дворце, «Шепетовка» -- по имени улицы клуб, Размещавшийся в здании – пестром ларце, Что еврейским был также... Поймешь, коль не туп, Что еврейскую мысль изживал сталинизм, Всех еврейских поэтов велел погубить. Жуть... По Гроссману – тот же кровавый фашизм, Что нельзя оправдать и нельзя позабыть. В этих клубах бывали концерты. Порой Удавалось и мне проникать сквозь заслон... Степановский сперва саксофонной игрой Восхищал – и восторженно пел в микрофон... Это вспомнилось мне в девяносто седьмом. Я в Нью-Йорке статейки в газеты пишу... -- Вот бы взял да и чиркнул бы очерк о нем! -- Телефон у кого-то сперва попрошу! – -- Созвонишься с Давидом – сюда пригласи. -- Как получится. Он человек занятой... – Созвонился: -- Приедете? Ладно, мерси. Буду ждать. Не забудете за суетой?... – -- Он приедет, -- родителям гордо сказал, Чем добавил волнения маме с отцом. -- Как бы ты со статейкою не сплоховал, Неудобственно будет пред славным певцом. Надо встретить по первому классу его... – Застеснялся отец: -- Я из дома уйду, Чтоб беседе с певцом не мешать... --- Каково? -- Не увидишь тогда в своем доме звезду... – -- Испеку для него многоцветный пирог... – Это фирменный мамин фамильный секрет. Значит, вправду достойный взойдет на порог – Пирогов недостойным, неправедным нет. Он со скрипкой под мышкой в квартиру вошел И вкатил чемодан с килограммами нот... -- Я уроки в Манхеттенской школе провел – Пусть Америка песни евреев поет. Там и дети и взрослые учатся петь... Не учили такому у нас в Черновцах. Эх, а им бы повсюду звенеть и греметь... Сохранились, по счастью, в еврейских сердцах. А в Америке к песням большой интерес. Итальянцы, китайцы на идиш поют, Что нормально для цивилизованных, без Черной злобы и подлости кои живут. -- Вы простите, у нас простовато, Давид! -- Ну и что? Разве сам я не так же живу? Крыша есть, ну и ладно. Спасибо, что сыт. Есть подушка, чтоб вечером бросить главу... -- Вы – с экрана, а я вместе с вами пою – Похвалился отец. – Песни – радость для нас... -- Для того и задумал программу мою – И задумка по-видимому удалась... -- Что так смотрите странно? – (А это он мне) – Будто следователь ЦРУ-КГБ... -- Совмещаю с тем юным... -- И как я? -- Вполне! -- А по правде – немало досталось в судьбе... Груз потерь и ударов жестоких тяжел. Были звездные пики, мгновенья удач... – Разговор откровенный с Давидом пошел, В нем и радость звучала и сдержанный плач... Глава вторая. Запев судьбы Он родился в Печорском фашистском аду. Лагерь смерти – евреям последний капкан. -- Увенчало рождение сына беду. Папа с мамой мои – из молдавских Липкан. – Скорбный путь Холокоста семейство прошло, Оставляя погибших родных по пути. Набухало повсюду фашистское зло, А в Печоре должно было солнце зайти Для оставшихся. Только гремела уже Канонада все ближе. Алел горизонт. И к эсэсовской страх подступает душе – Или что там у нелюдей? Катится фронт... Враг не тот уже в сорок четвертом году: Вся фашистская нечисть от страха тряслась... Моя мама все в том же Печорском аду Пребывала с родными – и чудом спаслась. А Давид продолжает рассказ о судьбе: -- Дядя книгу поздней обо всем написал – О еврейской беде и еврейской борьбе, Как фашист нас губил, как нас случай спасал. Двадцать пять тысяч взрослых и малых вошло В лагерь смерти печорский. Лишь триста в конце От беды ускользнуло. А что нас спасло? ...Комендант... Явный ужас на пьяном лице. Каждый дальний разрыв в нервный тик отдает. Он построил евреев, кто был еще жив. И сказал: -- Этой ночью охрана уйдет, Напоследок врата нараспашку открыв... В это даже поверить сперва не могли, Но, едва наступила кромешная мгла, Те, кто выжил, из лагеря ночью ушли И укрылись в лесах. И свобода пришла. Сема Аккерман, мой настоящий отец Всех родных потерял в том фашистском аду. По характеру был прирожденный боец. До войны, неизвестно в котором году, В кавалерии папа служил у румын. А едва от фашистов свободу обрел, Улыбнулся мальцу: -- До свидания, сын! – Добровольцем сражаться с фашизмом пошел. Был он в конной разведке – «румынский казак»... Лишь один «треугольник» пришел от отца. Скорбь навечно осталась у мамы в глазах. Роль солдата мой папа сыграл до конца. «Почерк плох, потому что пишу на коне. В рейд уходим. Позднее еще напишу...» -- Где погиб он и как – то неведомо мне. За него и себя я живу и дышу... Стал заместо отца Степановский Арон, Фронтовик. В Бабьем Яре семью потерял. Может, сын его спасся – надеялся он. Был в генштабе советском такой генерал Степановский... Единственный раз по тэвэ Показали его покидавшим Афган Вместе с Громовым. Мысль пронеслась в голове: На Арона похож! Может из киевлян Кто-то храбрый нашелся – и спас пацана, А потом он пошел по военной стезе. В генерале порода Арона видна – И никто не дивился нежданной слезе На щеке, человека, что стал мне отцом, Сверхответственно важную роль исполнял. Генерал Степановский с ним сходен лицом... Будьте здравы и счастливы, наш генерал! Впрочем, может быть нам просто хочется так... Генерала не стали тревожить письмом. Оказался евреем бы вдруг – не пустяк, Юдофобская власть поплясала б на нем... Мама двух еще братиков мне родила – Улетели в Израиль с отцом на житье... -- Расскажите, как песня вам в душу вошла... -- Песня в мире людей послушанье мое.... – Глава третья. Первые ноты Мам еврейских согреты любовью птенцы. Словом резким и грубым не бьют малыша. -- Подрастаю, а город родной -- Черновцы Не скрывает: еврейская есть в нем душа. -- В довоенном еврействе большой недочет: Кто расстрелян во рву, кто кнутами забит. Но опять этот город евреев зовет, Обещая: здесь добрый наладится быт. Город не был разрушен бомбежкой в войну, Пустовали квартиры – румыны ушли. Кто чуть-чуть припоздал – комнатенку одну В коммуналке занять уже только могли. Власть повторный устроила голодомор – Тяжелее всего без еды малышам. Распоясался нагло разбойник и вор, Полицай недобитый, бандеровский хам. Нарекает бандитов героями власть. Рановато – свидетели живы пока. Украины позорище -- эта напасть, Убивавшая женщину и старика. Это зверство творилось в угоду вождям, Те фашистские псы раздували пожар, А ублюдков влекло к топорам и ножам... И вымаливал люд им Божественных кар. Украинцы смирились и с НКВД, Что с бандитами схронов вел жестко войну... А теперь их – в герои? К повторной беде Приведет людство вождь, а державу – ко дну... Совесть памяти, совести память – ты где? Не в политиках, точно, в поэте живи! Ты кричи, мое сердце о прошлой беде, Справедливость в сердцах поколений зови! В Черновцах поселился израненный люд, Ран телесных ужаснее раны в сердцах. Здесь и там, что ни день, тихо слезыньки льют. Где ты, радость? Найдем ли тебя в Черновцах? Может, ты унеслась далеко-далеко – Под жестокое солнце к реке Иордан? В Черновцах за часы убивали легко, Ситный – втридорога, пуст живот и карман. Выживали, терпя и беду и нужду. Все в заботе: детишек хотя б накормить... -- Может статься, что мы в наступившем году Будем чуть посытнее и радостней жить... -- -- Я по русски не петрил годков до пяти, -- Излагает историю жизни Давид. – Был в семействе и в городе идиш в чести, Жаль, что нынче язык сей еврейством забыт. А тогда и на рынках и на площадях Он звучал без стеснения звонче, бодрей. Не скучает ли город сейчас о годах, Тех, когда каждый третий, что встречен -- еврей? В детсаду у ровесников перенимал Украинский и русский – усвоил на раз. Языки -- без проблемы, покуда ты мал, А попробуй-ка новый осилить сейчас! До войны моя мама в Липканах жила – Бессарабском местечке под властью бояр. Активисткой еврейской общины была, Развивала актерский и песенный дар ... О Липканах. Местечко, село, городок. Означают «Липканы» – «посланцы, курьеры»... С давних дней из Липкан в Черновцы шел поток. Из известных такие дадим здесь примеры: Штейнбарг, Штеренберг, Альтман – три мощных столпа Идишистской культуры, известные миру. Из Липкан в Черновцы привела их судьба – Поднимали еврейской поэзии лиру. Бессарабским Олимпом Липканы назвал Хаим-Нахман... Тот самый. Божественный Бялик. Штеренберг режиссером в ГОСЕТ’е блистал До войны Кишиневском... Завпостом был Фалик... А в последнем ГОСЕТ’е уже в Черновцах Послужил Мельпомене еврейской и Альтман. Имена стихотворцев в еврейских сердцах Вместе с золотом строчек живым, не сусальным. Мудрый Штейнбарг... Он в басенках грустно хохмит, Не дождался своей поэтической книжки... Над Липканами сбил первый свой «Мессершмидт» Русский ас Александр свет Иваныч Покрышкин. У Липкан в сорок первом крутые бои, А три года спустя – еще круче... Потери... Двести лет проживали там предки мои, Ну, а есть ли сегодня в Липканах евреи? И последний минувшего века сюжет – Мне его пересказывать мало охоты: Молдаване сбесились – прощения нет: Из Липкан по Бендерам гремят минометы... Там отец мой Семен, там и мама жила. Узнавать о безумстве мне горько и тяжко. Кто простит идиотам такие дела? Молдаванам аукнется эта промашка. Не вернется в Молдову – жалей не жалей Приднестровье, забудьте, козлы, про Бендеры... Пред войной молодежь собирал «Поалей...» -- Сионистски настроенные «пионеры» Затевали концерты, спектакли, а в них Выступала и мама с огромным успехом... Из родительских генов беру, не из книг, То с чем принят потом исполнительским цехом. Рядом с домом ее жил богатый еврей. Сын на скрипке скрипел, вызывая улыбка. Мама грезила: буду иметь сыновей – То заставлю мальчишек учиться на скрипке... --- Музыкальность Давида сказалась вполне. Он вначале запел, а потом молвил «мама». Лет с пяти стал на скрипке играть в тишине, Упражнялся подолгу азартно, упрямо... Наставлявший в искусстве его Михаил Исаакович Лазарев к школе мальчонку Музыкальной готовил – Давидик творил. Он оттачивал слух, развивая ручонку. Был вступительный конкурс. Давидик сыграл «Не летай, соловей», «Савку с Гришкой», этюдик... Член жюри перед ним лишь пятерки писал За игру малыша -- (Додик видел) – в «талмудик»... Но в музшколу не принят малыш... Почему? С малых лет из-за пятой главы обижаем. Как пробиться сквозь антисемитскую тьму? Так и каждый из нас был стократ унижаем В «справедливейшей в мире» советской стране... И в музшколе Давид никогда не учился... -- Заменила музшколу мне мама вполне. Крутит ручку машинки – (я рядом возился), Небогатым соседкам то блузку сошьет, То юбчонку, то летнее платье из ситца. За работой еврейские песни поет. Я впиваю их сердцем, стремлюсь научиться. Я пою их по-маминому до сих пор, Хоть встречаю иные порой варианты. Мамин стиль – самый лучший – непрасен и спор, Так что пойте, как я, молодые таланты... -- Глава четвертая. Песня – любовь моя... Во дворце пионеров на Щорса – оркестр. Духовой... Пусть не скрипка, но – музыка, ноты... Пацаны дуют в дудки – всем слышно окрест. В нем играет и Додик, дудит до икоты. Смотры школьных талантов идут каждый год, Отпускают с уроков «артистов» на спевку. Наш Давид в них участвует – песни поет. Импрессарио местные действуют цепко... «Шепетовка» -- прославленный в городе клуб, Чей хозяин – местпром, крышевавший артели, Был богат, авантажен и вовсе не скуп – Коммерсанты порой оттянуться хотели, Как привыкли в Румынии перед войной. Ведь артель от госпрома ушла в автономку. -- «Шепетовский» лазутчик гонялся за мной: -- Пой у нас! -- Пережив подростковую ломку, Я запел полногласно, как если б металл Разносился по залу с моим баритоном, Голос крылья обрел – я душой воспарял, Пел и это и то – привыкал к микрофонам... Я с пятнадцатилетия – профи. Пою В «шепетовских» концертах, играю на танцах. Зарплатешкой моей подкрепляю семью... – ...Дважды в месяц – в получках Давид и авансах. Между Щорса и старым Турецким мостом, Как спускались со Щорса – направо в проулок – «Шепетовка» -- еврейский (при Австрии) дом... Прочный мост возле бани оставил нам турок... Да, мой город успел побывать под пашой, А потом и под князем молдавско-валахским. Пять веков он, не меньше – с еврейской душой, Ашкеназской картавинкой, рыком сефардским. Ашкеназы из Польши пришли в Черновцы, А сефардов, общающихся на ладино, Принесло из Молдавии... Ай, молодцы! Расцветала в еврейских руках Буковина. Век семнадцатый – переселения бум: От убийцы евреев Хмельницкого бегство. Неспособен понять человеческий ум: Коренится-то в чем украинское зверство? Впрочем, лучше ли русские – это вопрос. Воевало с османами русские войско, А пришло в Черновцы – от смертельных угроз Убежали евреи, осталась лишь горстка. Вот она азиатское зверство славян Испытала вполне и запомнила крепко. Христианской любви нет в душе христиан, Ну, а зверство с евреями – бесу зацепка. Австрияки-то лучше? Не скажешь, увы. То же зверство, но чуть лицемерно прикрыто. Не подняться с колен, не поднять головы, Остается терпеть, коль такая планида... Революция в Австрии чуть помогла: На бумаге – в правах уравняли евреев. На бумаге одно, а какие дела? Революция, духом свободы повеяв, Подустала... Власть снова пыталась гнобить, Хоть еще лицемерней, ослабив удавку... Удалось синагоги и школы пробить, Дух еврейский стремительно шел на поправку. Чуть поздней притеснения отменены. В Австро-Венгрии балы, парады помпезны. Дух немецкий носители идиш должны Разнести по империи -- значит, полезны! А потомки сефардов, теряя язык Растворились в большой ашкеназской общине, Не сложилось развиться, попали в тупик – Не осталось и памяти на Буковине. В девятнадцатом веке почти в десять раз Население города выросло в целом. Сорок тысяч прибавилось с лишним. Для нас Важно то, что еврейство уверенным, смелым Стало в городе – и воспитало в себе Европейских писателей высшего класса, Поднялось в интеллекте, окрепло в судьбе. Выделяет элиту еврейская масса. Европейски известный писатель Францоз, Рядом Броцинер, также масштабом – не местный. Вызывавший восторг, доводивший до слез Лирик Эберман, всем в Старом Свете известный. Пробивались евреи во власть. Бургомистр – Доктор Рейс, а затем Вайссельбергер – евреи. Коль еврей образован – он разумом быстр. В их правление град день за днем здоровее. Горсовет в Черновцах назывался ландтаг. И в него депутатами входят евреи. Лишь хорошее скажешь об этих годах... Век двадцатый какие несет нам идеи? Всем казалось: века недоверья ушли. Попритерлись, сдружились евреи, славяне. От погромов российских спасаться могли И бежали с надеждой сюда россияне- Иудеи... Из Польши бежали сюда... А когда подоспела война мировая, Под крестом православным порою звезда Шестиглавая, свитки Торы укрывая, От лавин православных святыни свои, Так спасала в содружестве с местым священством. А солдаты российские зверства свои Над евреями вновь сотворяли с блаженством... Перед той европейской войной мировой В Черновцах максимально добилось еврейство В каждой сфере успехов, трудясь головой: Медицина, театр, адвокатство, судейство – В просвещенных еврейских нуждалось умах. И они возвращались домой из Парижа, Из Берлина и Вены с дипломами... Ах, Что за время, мой город! Но беды все ближе... Так еврейского в городе много! Вот Храм, Где теперь «Чернiвцi» с голливудской попсою. А Нац. дом у театра? «Текстильщики»! Там И музшкола была, что осталась мечтою. В Черновцах много прессы еврейской и здесь Много книг издают на иврите и идиш – Талмудической мудрости пестрая смесь С эпопеей о жизни, которую видишь – Сплав рассказов Францоза и вещих стихов... Жаль, тот рай завершился кровавой войною. Со сверканием русских граненых штыков В город черная злоба вползает змеею -- И опять кровь погромов. Зверел оккупант, Словно в город не люди пришли – вурдалаки, Словно бросили бесы на город десант, Словно бешеные покусали собаки... А потом стал хозяином града румын, В коем та же бесовская злоба кипела. А потом – Холокост. Из десятка один Черновицкий еврей избегает расстрела... Мой советскому воину низкий поклон За спасение жизни и освобожденье. Но теперь сталинизм зачернил небосклон – От него иудеям одно униженье. В «Шепетовке» начальником Лилов. Хромал. Возводил Мавзолей Ильичу. В суматохе, Бестолковке строительной и пострадал: Отдавили бетонною глыбою ноги... -- В дни, когда я на смотрах еще выступал, Мне тогда Яков свет Александрович Крачек, Школьный физик, пиджак свой на время давал, Своего-то тю-тю – нет в семействе заначек. Лилов выдал артельщикам срочный заказ. Сняли мерку с меня. И несут... Смокинг! Белый!!! -- Так, примерь! Как влитой ! Не тесно? -- В самый раз! -- Выступай на здоровье, аншлаги нам делай! Чуть позднее заморский дают саксофон, Первый в городе с нежным звучаньем – сопрано! Ай да Лилов! -- Спасибо! – Я счастлив. Силен Мой артельный местпром! Вдохновенно и пряно Саксофон озвончает оркестра аккорд, Я целую мундштук лишь бы слаще звучало. Аплодирует зритель – я счастлив и горд. Я пою!... -- То, певца, музыканта начало, Степановского, помнится мне хорошо, Не затмилось и сорокалетней порошей: На концерт в клуб студенческий как-то зашел. Зал был полон. Оркестр заливался хороший. Я и прежде сюда забегал иногда, Прорывался нахрапом наверх сквозь заслоны. Черный занавес... Сцена... Экран... Череда Налетевших картин под беззвучные стоны. Вспоминаю спектакли: в них примой была... Как же звали ее, ту студентку-соседку?... Что ж ты, память, некстати о ней принесла, Не ко времени эту картинку-заметку?... Высоченный, в пять ярусов зрительный зал. Здесь последний ГОСЕТ выступал, но не долго. ...Саксофон что-то радостное выпевал, Брал за сердце и даже в очах стало волгло. А потом конферирующий заявил: Дескать вот: научили мы петь музыканта... Паренек золотой саксофон отложил – И запел... Стало ясно: в нем бездна таланта: «Купите фиалки! Вот фиалки лесные. Скромны и неярки, они словно живые. В них дыханье весны, лепестки их полны Юным солнцем апреля. Так, явившись едва, Нежной песни слова чье-то сердце согрели. Купите фиалки, букетик лиловый. Весеннюю песню вы послушайте снова...» Столько лет пролетело – всего ничего. То, что важно для сердца отнюдь не забыто. Вот тогда я впервые увидел его И услышал чарующий голос Давида... Ах, спасибо, студенческий актовый зал, За бесплатные фильмы и эти концерты. Ими к песне ты душу мою привязал, Пребывать мне с хорошею песней до смерти. Про букетик фиалок запомнил, гляди – И четыре промчавшихся десятилетья Не изгладили трепета в чуткой груди. Сам бы спел, только жаль: не умею так петь я: Под лучами апреля спускался в долину Я с полной корзиной цветов. Я цветы продавал и вам напевал Про счастье, про жизнь, про любовь. Только в этом году я под солнцем апреля С фиалками к вам не приду. Будет в сердце у вас моя песня жива, Не забудутся эти слова...» А потом спел Давид «А у нас во дворе» За Кобзоном, да только Давид был моложе, Ближе к чувствам моим в той волшебной поре. Так он пел, что мурашки бежали по коже. Привносил в эту песню свое... А мое Привносилось само – и рождалось искусство. У парнишки на сцене талант и чутье, А у слушавших в зале ответное чувство. Я уехал потом из моих Черновцов, Занесла на иные широты орбита... И наслушался после известных певцов, Только песня Давида душой не забыта... Глава пятая. Профи «Шепетовский» оркестрик тогда возглавлял Универский студент Леонид Косиченко. Он поздней в Черновцах и профессором стал. Музыкант – а в науку подался зачем-то. В альма матер он тоже собрал классный бэнд, Пригласив молодых, состоявшихся профи. Косиченковский бэнд, это, знаете, брэнд: Коллектив был без скидок отборнейшей пробы. О себе умолчу: саксафонил и пел. Ну трубе – нынче первый в Израиле Фельдер. Евдокименко Толя за пульт к нам подсел, Музицировал славно и Лёня-Gelehrter*, * Ученый (нем.) Сиречь сам Косиченко. Ротару порой, С коей Толя дружил, подключалась к ансамблю. Черновчан развлекали вокалом, игрой... Эту чудную пору судьбы моей славлю... – Той порою Давид получил аттестат. Значит, срок наступает серьезной учебы. В музучилище классный бы выдался старт. Но... провален на скрипку... Советуют, чтобы – (Так блестяще он спел, не заметить недьзя) – Лицемерно советуют: -- На хоровое Поступайте, Давид, песня – ваша стезя! – Поступает туда. Провалили. В живое Сердце плюнули мерзко. Где совесть и честь? Впрочем, где они в антисемитской державе? Лозунг дружбы народов, как старая жесть Проржавел в первомайской парадной оправе. «Интернационал» коммунисты поют На партийных помпезно-пиарочных съездах, А еврейским мальчишкам пути не дают, Там, в столицах, и здесь – в музучилищах местных. Что же делать? Ведь надо пробиться туда, Где Давиду откроют секреты музЫки. Есть один вариант. А сорвется – беда! Впрочем, все варианты и хлипки и зыбки. Я замечу: подобное было со мной. Шел в строительный техникум – знания крепки... -- Сколько баллов? -- Двенадцать! -- Ступай-ка домой... – Одноклассник Ефремов... -- Какие отметки? -- Девять баллов, три тройки... Зачислен, ура! – Вот такие наглядные были примеры. Вместо совести, видно, у мерзких дыра. Где идейность, партийцы? Ни чести ни веры. Ну, так стоит дивиться, что рухнул Союз? Только разве прибавило совести это? Особливо я за Украину боюсь: Бездуховность державу сживает со света. -- Что же дальше случилось, поведай Давид! -- Все же я сквозь заслон до учебы дорвался. Некто Дидык культурою руководит. Сразу после войны им обком возглавлялся. В Черновцах – восемнадцатой армии штаб. В политупре ее главный Брежнев. Тот самый. А в стране начинается мирный этап. Брежнев с Дидыком дружат. А мы с моей мамой В Черновцы из Печоры приехали. Здесь Одолеть собираемся прошлые беды. Здесь над болью – надежд с безнадежностью взвесь. -- Надо паиятник строить во имя Победы! – Так решат секретарь с генералом вдвоем! – И воздвигнут на площади бронзовый воин, Чуть не первый в Союзе – аж в сорок шестом – Партизан и солдат благодарен, доволен. Бывший партсекретарь стал культурой рулить. Сбой в карьере? Причина была, очевидно. Вот к нему на прием я решил поспешить, Не скрывая, как больно душе и обидно. Для визита к нему есть серьезный резон. Дидык был депутатом – и ездил с отчетом С избирателям сельским... -- Давай, мой «Кобзон!» – Это мне он. – Попой, угоди обормотам! – -- На тебе нет лица. Что случилось, Давид? – Оглоушил начальника гневной тирадой, Правду-матку рубил не скрывая обид: Дескать всем был хорош, всякий раз, если надо Избирателям песнею жизнь подсластить, Но совсем нехорош, чтоб к учебе пробиться! Он подумал немного... -- Не стоит грустить. Ты пройдись до училища... Будешь учиться! – Вот он памятник в сквере с тюрьмой виз-а-ви, По соседству с тюрьмою – моя восьмилетка. Против сквера – училище... Ну, се ля ви – В нем Давид – и отличная только отметка По вокалу и альту. Добился пацан. Пусть не скрипка, но вроде. Довольно похоже. День до края заполнен. От радости пьян: Он поет и играет – мурашки по коже. А Учители – лучшие! Вот повезло! Юрий свет Николаевич Гина – по альту, Сам скрипач выдающийся. Дело пошло!... – Добавляет маэстро огранку таланту... -- Гина в Киеве сам обретал мастерство Исполнительства и педагогики. Лучший! Сам играет – заслушаешься. Колдовство! Вот какого учителя выдал мне случай. -- Консультировал Гина и Ивасюка. По его настоянью тот в Киев отправлен. Не хватило терпения у паренька – И спецшкольный проект, к сожаленью, отставлен. Нынче Гина известен не только в стране. Он народный артист и создатель форкестра... -- Звонче, резче Давид. Посильней по струне! – Не напрасно с юнцом тратит время маэстро. -- Всеукраинский конкурс во Львове грядет. Подготовимся. Так отшлифуем программу, Что изъяна в игре и Баршай не найдет, Победим непременно, порадуем маму... -- Победили бы точно. На конкурсе мне Не нашлось бы соперника по умолчанью. Но – облом! А причиной – не фальшь на струне. Сам директор железным барьером к признанью. -- Гина, знаю, конечно, талантлив Давид, Без сомненья – вернется к нам лауреатом.. Для чего нам, подумай, со званием жид? – Так враги поступают с еврейским талантом... -- Любинецкий Иван Николаич... Впивал Я уроки его, как судьбы откровенье. Он бельканто владел – это лучший вокал. Открывал мне секреты, дарил вдохновенье. Любинецкий Роман, знаменитый певец, Не из той ли семейной вокальной конюшни? Кто Иван Николаич Роману? Отец? Вероятно... Уроки вокала нескучны... – По рассказу Давида наставник его Брал искусство вокальное в Новосибирске. Жаль, не помнит конкретно Давид, у кого. Итальянский певец был заброшен в неблизкий Град сибирский... Он стал мне однажды родным Вместе с оперным здешним. В начале столетья Мой Димурка, сынок, дирижировал им. Может знает, чье брал Степановский наследье? Любинецкий с семейством был сослан в Сибирь. Но судьба повелена – и консерваторским Стал студентом... Такая престранная быль – Из ГУЛАГ’а -- в бельканто, доступная горсткам... -- Всем, что знаю в вокале, обязан ему. Мы в друг друге с Учителем не обманулись! Мне велел, чтоб секреты его никому Я не смел выдавать, пусть на мне бы замкнулись До поры, пока я не смогу накопить Личный певческий опыт за долгие годы И надежно уроки его закрепить... -- Будут спрашивать, как к верхним нотам подходы Ты проводишь. Все профи увидят: прием Есть какой-то искусный, но им неизвестный... – Мэтр мой – гений вокала. Я вырос при нем. Стали дружбой уроки, общением честным... – Погружаясь в бельканто, он входит во вкус, Два учителя с ним: Любинецкий и Гина. Наступает четвертый, решающий курс... Той порой приглашает его «Буковина».... Пожелал черновцкий партийный нотабль, Чтобы в городе спешно развилась эстрада. «Буковиной» назвали эстрадный ансамбль. Исполнители рады и публика рада. И гастроли... Мелькают вокзалы, дворцы И площадки без крыш посреди старых парков... Те отели с клопами, где хрипнут певцы... Рукоплещут Давиду Одесса и Харьков... -- Кинозрителям перед сеансом пою. В «Украине» и «Жовтне» ансамбли , что надо... – Пазбудила ремарочка память мою – Те концертики в «Жовтне» дарили отраду. Но об этом – потом. Здесь вначале был Храм. А построил его выдающийся зодчий Захаревич-Львивруд (Львовский). Многие там, Он шедевры построил, что радуют очи. Ко всему – политехники львовской творец, Он был первый ее и заслуженный ректор. Каждый храм Захаревича, каждый дворец Возглашают: их строил божественный некто. Божий дар очевиден. Но пан Юлиан Католические строил храмы во Львове. А армяне считают, что он из армян. Строить Храм для евреев для зодчего внове. Но и здесь он всю силу таланта явил. В Черновцах и почтамт сотворил, между прочим, И к вокзалу причастен, считают... Он был Гениальным, по общему мнению зодчим. Немцы храм тот зажгли. При советах потом Попытальсь взорвать. Устоял, на поддался. Кое-как подновили его, Божий дом... Ну, а в «Жовтне» потом и Давид подвизался. Символично, что в Храме божественный глас Пред войною звучал. Кантор Шмидт изощрялся. Лишь со старых пластинок порадует нас Дивный тенор, что Шмидту от Бога достался. Он замучен в «нейтральной» Швейцарии. Факт, Что швейцарцы к фашистскому зверству причастны, Очевиден... Давид заполняет антракт. Те концертики помню я. Были прекрасны. Завершала наивная, как дважды два И задорная песенка перед сеансом. Я слова не забыл, и запел их едва, Как Давид подключился, закончив кадансом: «Бажаем, бажаем Подывтыся добре кино...» «Бажаем, бажаем, Цоб сподобалось всим вам воно...» Глава шестая. Перипетии Постепенно он понял, что кредо его – Песни разных народов... Неаполитанцы Сладострастием нот одаряли того, Кто вначале озвучивал модные танцы. А у Джордже Марьяновича взял Давид – (Молодые не ведают) – чудо: «Девойку..»... А для знающих идиш – классический хит: Песня Мэкки-Ножа... Что-то новое?... Двойку Ставлю вам. В «Трехгрошовую оперу» Брехт Персонажа такого отвязного вставил... Аристотель сказал бы, что Брехт – полный бред, Но фашизм ему мощного смысла добавил. Песню Мэкки-Ножа пел на идиш Давид, Что евреями воспринималось с восторгом. Композитор Курт Вайль сотворил звонкий хит. И Давид, исполняя, был пламенным, гордым... А последний куплет – по особому пел: Делал к зрителям шаг – и особо сердечно, Будто важное что-то доверить хотел... И тянулись к певцу понимавшие встречно: Зол плацн але соним, Лебт ун фройт зих, Генуг цу вэйнен. Абы гезунт нор, абы гезунт нор, Кэн мэн, бридер, гликлих зайн. Смысл: пусть сгинут враги все, живите в добре, Наслаждайтесь и радуйтесь, братья, не плачьте. Есть здоровье – и ладно. Все будет – харе. Будьте счастливы, грустное переиначьте... Шпильку антисемитам любой понимал. Чувства зрителей неудержимы и бурны. Настроение песней Давид поднимал, А успех возводил самого на котурны... Говорят, что на воре и шапка горит... Раз директор Климчук подошел пред концертом, Смотрит зверем и через губу говорит, «Руки в боки», стоит омерзительным фертом. -- На каком языке песню Мекки-Ножа Вы поете всегда, Степановский? -- На идиш... – -- Почему? – Распалился, от злобы дрожа. -- Потому что покуда в стране не увидишь Ни плакатов с призывом лихим «Бей жидов!» И ни флагов со свастикой. Только повесят – Прекращу, я к такому вседневно готов... -- Прекратите сегодня же... Если заметят... -- Почему нет запрета на сербский язык, На румынский и на итальянский... -- На идиш Сиди Таль разрешается. Только! – Кадык У директора дергался... -- Скоро увидишь... – В смысле – флаги со свастикой... Тот разговор Был за миг до того, как Давиду на сцену. После эдаких встреч пропадает задор, Ожидаешь плохую в судьбе перемену. В этот вечер не пел он за Мэкки-Ножа... -- Понимаю: пора покидать «Буковину». Переполнилась злобою вражья дежа. Но куда же пойду, коль ансамблик покину? Пинхус Фалик... Продюсер от Бога... И с ним Начинаю подспудные переговоры... -- Что ли мне – к Сиди Таль с пятым пунктом моим? -- Подожди, разберемся... – Но время моторы Запустило судьбы. От нее не уйдешь... Я заочник казанский был, консерваторский. Там украли пальто. Простудился – и в дрожь. Возвратился. Болею. Грипп душит заморский. «Буковины» гастроли пришлось пропустить. А Климчук-то давненько подыскивал повод... «... За невыход – уволить!»... Как дальше мне жить? Я женат. Как покинуть семейство и город? – И в музшколе второй ребятишек учить Стал Давид Степановский скрипичному делу... О бельканто с эстрадой пришлось позабыть. Отлучение с болью сердечко терпело. Там же на пианино муштрует детей И супруга Давида Людмила... Людмила! Он сказал о своей, я грущу о моей... Только жаль, что «моя»-то меня не любила... Так по воле враждебной на несколько лет Он оторван от песни и публики. Жалко. Но из сердца не выбросишь песню, ведь нет? Сердце жаждет запеть вдохновенно и жарко. А тем часом уже в филармонии есть И «Смеричка» с дуэтом задорных мальчишек. Ивасюк натворил новых песен! Не счесть! Но едва ли кто скажет, что песен излишек. Яремчук и Зинкевич Володе должны Поклониться за все, не устраивать смуту... Евдокименко Толя создал для жены, Милой Сони Ротару «Червоную руту»... Вызвал Фалик: -- Не хочешь поехать. Давид, Со «Смеричкой» в Эстонию? – Странное чувство Еле слышно в душе мне удачу сулит... Украинское в Таллине жаждут искусство На декаде увидеть, услышать... А мне Предстояло там петь по-эстонски. Едва ли, Как не просто сие, понимали вполне Те, кто мне то задание странное дали. Согласился. Прислали из Таллина нам Фонограмму. Плохую. Нарочно ль кто вытер? Мне известны какие угодно из гамм, Но, чтоб Гаммою звался еще композитор! Но имелся подобный. Скупинский. Писал Для «Смерички» и Сони Ротару шедевры. Гастролеров московских к себе приглашал. Для чего? Чтоб смутить их, подергать за нервы. В Черновицкой квартирке его был... Отпад! Электроники склад, самой лучшей, студийной. Впрочем, студия там и была, а не склад. И в столице не знали той мультемедийной Электроники, коей Скупинский владел. С подготовкою, кстати, был консерваторской, С Губайдуллиной вместе учился. Довлел Стиль над Гаммой классической школы московской. Он потом Голливуду искусство явил... Этот Гамма для присланной песенки Ойта Оформление классное соорудил. Я слова разучил... Но в душе непокой-то: Как слова эти правильно произносить? Я по улицам таллинским тесным гуляю. Мне ж эстонское пение изобразить Должно подостовернее... Не представляю... Ну, послушал на улицах, перенимал. Уловил... Спел в концерте настолько успешно... Фонд эстонского радио песню отнял: -- Здесь отныне звучать будешь, ясно? -- Конечно... На обратном пути задержались в Москве. Здесь в Сокольническом спортдворце выступали. Режиссеры Дворца нам признались в конце: -- Весь концерт ваш чудесный себе записали... – Вместе с «Русской раздольной» -- ее пел Давид. Для Овчинникова фигуриста счастливой Станет песня Давида – он с ней победит – Мировой чемпион откатался красиво. Я тогда на журфаке учился в Москве. И афишу Сокольнического концерта Увидал, но зачеты шумят в голове, Не пошел – и жалею... Но помню – requerdo, Как заметку об этом концерте писал – И отправил на радио, чтоб услыхали... Босс радийный за это мне рубль прислал, Ну, и правильно, стало быть, что передали... Снова слово Давиду... -- Продолжу рассказ Я о «Русской раздольной». Играем во Львове. С той песней задорной, как правило, нас Поощряют, прихлопывая... Как-то внове, Что стоит напряженнейшая тишина. Лишь подхлопал один ветеран с орденами. Тут выходит из ряда львовянка одна, Держит руки его... То есть, зал был не с нами, Русской песне навстречу лавиной – вражда... О концерте в Сокольниках мелочь вдогонку. Из столицы домой возвратились... Туда Следом выслали нам из Москвы газетенку С репортажем. Мой снимок стоял в полосе, Что Назария вызвало темную злобу – Почему не его? -- Ну, врага нажил! – все, Не Способен был одолевать ту хворобу – Эгоизм в виде зависти. Повод – любой. Даже это в газетке случайное фото. Одарило Назария звонкой судьбой, А душой не поднялся на эти высоты... И пришлось мне покинуть «Смеричку» тогда... Впрочем, перипетии давно мне привычны. День за днем покидают нас жизни года, Были молоды некогда и симпатичны... Глава седьмая. «Смеричка» Санаторий в Залещиках. Здесь отдыхал, Расслаблялся... Нашли: -- Фалик хочет увидеть. Был в ансамбле Ротару какой-то нахал, Умудрился певицу Софию обидеть. Объявляется конкурс на место певца... – -- Потеплело на сердце: все помнит великий. Умудрился направить за мною гонца.... Конкурс... Первый! Приятно – счастливые лики Мамы, дочки, супруги... Что дальше? -- Вперед, На гастроли! -- С Ротару? -- Да нет, со «Смеричкой». Вновь Назарий устроил в ней полный разброд – И Зинкевич ушел, хлопнув дверью... – Затычкой Вновь приходится броситься в злобный проран... Но желание петь побеждает обиду... Вес сгоняю, тончаю... Эстрада, экран Любят тонких и гибких... Таким к людям выйду... --- А с Ротару сотрудничать не удалось... – Эти годы в «Смеричке» -- большая эпоха. И попеть и постранствовать с нею пришлось. Начиналось и шло все, как будто, неплохо, Но оскомина горькая: нечего петь. Поначалу пел то, что Зинкевич оставил. -- Дай мне песню! -- Тебе? Можешь только хотеть! – Ивасюк и Дутковский играют без правил – Не дают новых песен. Опять та же муть: Не хотят поделиться с евреем новинкой. Душ отравленных та же бесовская суть... Сам искал себе авторов, чтоб украинской Новой песней и русской побаловать тех, Кто в «Смеричке» любил Степановского слушать... -- Вот мы в Киеве. Вновь у «Смерички» успех. Я в ней главный. Уже умудрился порушить И Дутковский контакты, рассорился вдрызг. Он пришел ко мне в номер с молением слезным: Записать со «Смеричкою» авторский диск. -- «Вiкна», песню отдам, ты споешь! Был серьезным... Я поверил – и каждому растолковал: Все же служим искусству, причем здесь обида? -- Согласились. Всю ночь режиссер мордовал. Записали. Диск вышел. Где песня Давида? Снова подлые плюнули парню в лицо: Грампластинка с проплешиной – странное нечто. Не отыщется совести у подлецов... Впрочем, в чем здесь открытие? Это извечно... У «Смерички» -- гастроли. В Румынии пел Яремчук – на румынском.... Из Карела Готта Степановский для Чехии выбрать хотел... Выбрал... -- Спойте, Давид, мне послушать охота! Kde všude chodíš, lásko... Степановский запел – и меня поразил: Я ведь –«чешский» учитель – и в произношенье Степановский и выдоха не исказил. Без изъяна язык – и прекрасное пенье. Аттестован по высшей шкале, как Кобзон. В том, что снова его из «Смерички» толкают Только антисемитский подлейший резон. Все иные резоны при том умолкают. Он пытался барахтаться, бегал в обком. Там советуют: -- Лучше б вам крепко подумать... -- Да о чем? -- Как сказать... Не о чем, а о ком... Дочь у вас подрастает... – Приходится плюнуть На карьеру эстрадного супер-певца. Дочь Виктория, верно, карьеры дороже. Он бросает эстраду для роли отца... Возвратится ли к ней? Возвратится, но позже... Глава восьмая. До свидания, Черновцы... Словом, есть предложенье, от коего он Отказаться не мог – жизнь ребенка дороже. Был партмафией настрого предупрежден – И свое черновицкое время итожа, В ресторан поступает для пьяных лабать. -- «Черновчанка» -- не лучше других и не хуже. В «Ленконцерт» приглашали, но шапку ломать Не хотелось – и стало внезапно мне вчуже То что близким казалось всего лишь вчера. А душа просит творчества, чем же заняться? И возникла идея: поднять на-гора Старых песен еврейских богатства. Подняться С этим грузом непросто. Но время пошло. Леонид Затуловский, известный маэстро, Подключился к проекту, его проняло. Стали вместе творить партитуру оркестру. Музучилище дочь той порой завершила -- И вперед – в Черновицкий университет. Нам с рожденья внушают, что знание – сила, И к ученым, к ученью у нас пиэтет. И в девчоночьей столь дорогой мне головке Прибавляется знаний и света в душе. Затуловский чудесные аранжировки Выдает, завершая все песни туше. Мы трудились над песнями год с Леонидом, Тридцать песен в новье приодели вдвоем... – Что потом под оркестр исполнялись Давидом. Был в театре аншлаг... -- На прощанье споем... – Это было прощание с городом детства, С тем, что зрело и что не созрело в судьбе... И теперь Черновцам в наше сердце глядеться, Чтобы важное что-то понять о себе... В девяносто седьмом я с Давидом встречался, Все, что выше изложено, взято тогда. Так сложилось, что более с ним не общался, Разбежались по рельсам судьбы поезда. Все ж добавлю и то, что могло измениться. Но не стану гадать и соврать не хочу. Расскажу успело все сложиться, А о новом изведать я вам поручу. Девяносто седьмой – наша точка отсчета. Я, примчавшись, пытаюсь в газету попасть. У Давида в музшколе имелась работа. Жил один, без семьи. Дочь тогда подалась В Пенсильванию. Там на муз-педе училась И учила в спецклассе детей танцевать. Так печально для близких судьбина сложилась – И жену схоронил Степановский и мать. В США кто не знает названье НАЯНА? Эмигрантский --- недавно приезжих -- оплот. Нет, не ждет эмигрантов небесная манна, Руку помощи новоприезжим дает Тот, кто прежде приехал и крепко устроен, Чтоб «зеленый» к Америке легче привык – И нашел здесь призванье, чего кто достоин. И, конечно, на входе – английский язык. Степановский обрел здесь второе дыханье. Пианистка-наяновка Женя Палей Проявила к Давиду тепло и вниманье... -- Я поверил, что мир не без добрых людей, А искусство мое здесь кому-нибудь нужно. Женя стала моим концертмейстером и Выступаем с тех пор вдохновенно и дружно, Поощряемые благодарно людьми. Познакомила Женя с известным маэстро. Залман Млотек – звезда мировая, гигант: -- Будет наш фестиваль, ты споешь там с оркестром... -- Степановский, твой выход! – Талант есть талант. Не заметить его невозможно, согласны? По веленью небесных внимательных сфер, Что над жизнью, судьбой, волей смертных всевластны, Был обласкан Давид и божественной Клэр. Сестры Берри, вы помните, были известны? Клэр одна из сестер. Ей – за семьдесят – и – -- Пусть Давид, -- приказала, -- поет мои песни! – Спел «Еврейскую маму»... Всевышний, прости Все грехи ей, что есть. Тем уже искупила, Что еврейский шедевр мне доверила спеть, А вернее – «коронку» свою уступила... Лишь творец здесь великое может узреть. Фестиваль шел в Манхеттенском зале престижном, В коем вряд ли когда выступает попса. Всех Давид поразил исполненьем отличным – Об успехе вещали на мир «голоса».... Мощный старт. Продолжение было не хуже. Ну, концерты, понятно... Он снялся в кино. Серьезно сыграл, не досуже. Роль такая была, что ему лишь дано Воплотить ее в фильме. Он раввин по роли. Кадр на кладбище. Похороны. Режиссер: -- Начинайте, Давид! – В пенье кадиша боли Он добавил своей. Заработал мотор. Оператор с волненьем внимает актеру. Но актер-то особый: он профи и здесь. -- Дубль первый отличный. Едва ли повтору Кадр улучшить... – В том кадре судьбы его взвесь. Он и маму свою сам отпел по обряду. Фильм «Таксмэн» поищите на видео. Там Исполненье Давида подарит отраду Вдохновенную, будто вошли в Божий храм. Без Давида едва ль эмигрантская встреча Хоть одна проходила за эти года. Предыдущая жизнь била, душу калеча, В ней упорно гнобили звезду. Он звезда. Город первой любви входит в сны к нам ночами. Черновцы не забыты. Нельзя их забыть. Собираются вместе порой черновчане Вспомнить молодость и о былом погрустить. И Давид им поет черновицкие песни – И «Маричку» и «Хава нагилу»... Опять В плен берет ностальгия – не сбросишь, хоть тресни И непрошенных слез не стереть, не унять... Не забыли Давида и на Буковине, Хоть земля та рождает все новых певцов... Женя рядом с Давидом, что значимо ныне, Будто знают друг друга аж из Черновцов. Познакомила Женя его с Ковалевой, Культуртрегершей русской общины – вот: RTN с их подачи -- )придумано клево) – Учит петь по-еврейски. Мой папа поет Песни вместе с Давидом, что там, на экране, Что немыслимо было в родимой стране, Где нас нынче и нет. Только сердце нам раня, Звезды города тихо нам светят во сне. Здесь нашлась поэтесса, что пишет на идиш. Прочитав Раи Ходоровой манускрипт, Стал Давид композитором. Песнб услышишь – И поймешь: жаль что прежде сей дар не раскрыт. Он поет на концертах.. Подходят порою С благодарностью: -- Песню мой прадед создал!... – Восхищает. Как прежде, Давид и игрою – Саксофоном и скрипкой... Еще не финал... Эпилог ... Герман Яблоков песенку про папиросы Написал в память первой великой войны... -- Это прадед... – Нашелся ответ. Но вопросы Остаются. Секретами судьбы полны. Здесь Давид поступает в духовную школу. Стал еще здесь и кантором – новый виток. Что грядет, мы узнаем. Не скоро иль скоро – На сие и Торы не ответит знаток. Сам Давид не ответит, хоть к святости ближе. Завершаю поэму, но длится судьба. Будь же здрав, человече восторженный, иже Дарит добрую песню – в ней сердца волшба. Он живет рядом с нами незвездною жизнью. Он поет нам о радости с грустью в душе. Даль, что сердцем утеряна, кажется близью. Я «шерше» ту «ля фам»? Да, как прежде «шерше»... Мы присели за стол. Додик в центре, я с краю. Мамин пестрый пирог был превыше похвал. Попивали чаек. -- А теперь я сыграю... – Он для мамы и папы на скрипке играл... Царь Соломон Пролог Мы знаем – даже не из книг – О Соломоне – друг от друга: Жил мудрый царь. В делах велик – И мир берег... Его подруга, Как он, прославлена в веках -- Его -- бессмертной песнью песней... Когда все было, где и как – Бог весть. Тем паче интересней Шагать неспешно по судьбе И узнавать, и восхищаться, Вздыхая: -- Ничего себе! Я собираюсь в путь помчаться – Хотите следовать за мной? Добро пожаловать в дорогу. Там где-то Город Золотой. Он был героем нашим Богу Его народа посвящен... Напомню, что зовут героя Шломо амелех – Соломон... Итак, нас с ним и с Вами – трое... Проверю... Точно – трое нас: Я – сочинитель, вы – читатель Герой... Не сводит строгих глаз Господь, суровый наблюдатель... Смогу, надеюсь, не соврав, Не исказив событий давних, С них паутину лет сорвав, В деяньях праведных и славных Того, о ком ведется речь, Тебе, читатель мой, представить И поучение извлечь И развлечение доставить... Шломо амелех – Соломон... Покуда я и сам не знаю, Каким сейчас предстанет он... Но так и быть – я начинаю... И я надеюсь, что ничем В рассказе о вожде высоком, Великом – о, Барух ашем! – Не погрешу я перед Богом, Чтоб далее не отягчать Уже потрепанную карму... Господь позволил мне начать Крутое восхожденье к Храму... Последний подвиг царя Давида Был юн когда-то царь Давид, Но юность быстро пролетела – И вот он дряхл и слаб... Кряхтит И шибко замерзает... Тело, Когда-то -- печки горячей, Тепла не держит. Царь страдает. Сонм приближенных слуг-врачей Провел консилиум, решает: Здесь одеялом не помочь, Без пользы теплая пижама, А нужно, чтобы день и ночь Давида согревала дама... -- А лучше – девушка... -- Искать! -- Один я ни за что не лягу... -- Нашли... -- И как? -- Не описать! – Сунамитянку Ависагу К царю в покои привели – Заплакал, красотой пронзенный, Одну такую и нашли – Как плакал царь, в нее влюбленный, Ласкает, обжигая бок, Она со всем девичьим жаром Но он познать ее не мог... Все поздно, зря, напрасно... С даром Мужской решительной любви Уже он в жизни разминулся. Все радости любви, увы – Старик насилу улыбнулся... Да он и помнит их едва, Всех женщин, что его любили... -- Батшева... Прежде – Аггифа... Наверно и другие были – Да что теперь их вспоминать... Он вроде даже в честь прекрасных Стихи пытался сочинять, В них воспевая ласки страстных, Самозабвенно щедрых жен... Что на постели вытворяли! Но вот он старостью сражен... И призраки беды предстали... Адония, Аггифы сын , Безудержно честолюбивый, Уже решил: -- Я – господин! –- Тщеславный, гордый и красивый, Ходил в любимчиках отца, Отец ему во всем мирволил... -- Хоть для приличья бы конца Родителя дождался... Холил Адония свое лицо, Завел гонцов и колесницы, Со старым, но живым отцом Не знался, а льстецы и льстицы: Сынок Саруин Иоав, Священник хитрый Ариафор – Сто хитрых, но немудрых глав – Уже почти открыто на хер Строителя державы шлют. Красиво это? Некрасиво... Что будет – все в тревоге ждут... Давид же нежно любит сына, Что был по старшинству вторым. Родившись за Авесалломом... Но предрекал пожарищ дым При нем стране и трон другому, Батшевы сыну, дать желал Пророк Натан и Соломона Уже секретно увенчал, Помазал миром... Незаконно? Законно – так желал Отец Небесный – и внушил Натану... -- Господь не хочет – и венец Не дам Адонии... Не стану Ни нарушать ни искажать Того, что мне Отец Небесный Велит людишкам повнушать... Обычно за молитвой-песней Внушенье следует...Молчу... Со мною вот что происходит: Вдруг лткрывается в могу Внезапно дверца, в кою входит Внушенье Бога прямиком... Что мне велит, не забываю... Я до столицы хоть пешком Дойду, прорвусь – и посбиваю Плохие кегли на кону: Адонии не быть на царстве... Натан – Батшеве: -- Я жену Аггифу не хочу в коварстве И тайном бунте обвинять, Однако же пугают факты... Включайся, а не то пенять Лишь на себя и будешь... Так-то! Батшева мигом поняла Угрозу сыну Соломону. К Давиду бедному пришла В мольбе коленопреклоненной И горькой – как, увы, он стар! Сунамитянка вместо грелки... Он был орлом, а кем он стал? И мысли и желанья мелки: Переверните! Дайте есть! Попить! Ну, почешите спину... А я ему начну про честь... Неужто так и я остыну?... -- Мой царь! Любимый муж! Отец! Взываю к памяти и чести! Не ты ли заверял: венец Ты передашь на этом иместе Достойнейшему из сынов, Любимейшему – Соломону? Давид полудремал... Из снов Зовут счастливых... Полусонно: -- Не помню... Что я обещал? -- Что Соломон вождем в Израиль Придет... -- Ах, как же я устал! Весь сил моих запас истаял. Быть может, ты придешь потом? -- Когда? -- Когда я в силе буду... -- Давид! Твоя страна, твой дом Вот-вот погибнут! Только чудо Спасет Израиль и народ... Не для того ли ты сражался, Не зная страха, шел вперед, Как знамя, гордо возвышался На поле битвы, чтоб вести Сынов Израиля к победам?... Вот-вот и рухнет все! Спасти Страну, не дать бесславным бедам В ней воцариться, ты один Способен – в это лишь мгновенье. Любимый мой! Мой Господин! Позволь, чтоб Божье озаренье Вновь в силу мысль твою ввело... Твое достоинство, и разум, На миг к той силе вознесло, В которой прежде, взятых разом, Ты был мощнее всех врагов... И, все на мсвете понимая – Твой разум был без берегов, Решил: трон царский занимая, Один способен Соломон Вести страну путем расцвета, Из сыновей – один лишь он... -- Да, подтверждаю, было это... И что? Адония заклал Волов, тельцов, овец – и каждый, Кого на знатный пир позвал Из наших именитых граждан, Должны обетованье дать, Что на пиру и на совете Царем Адонию назвать Предатели готовы эти.... -- Я начинаю понимать, В сознанье как-то просветлело... -- Не удосужился позвать На пир Натана? -- В том и дело: -- Ни Соломона, ни меня, Ванею, сына Иодая, Садока... -- Заговор? -- Храня, Твою любовь, я припадаю К твоим, мой господин, ногам: Спаси страну и Соломона... -- Спаси страну! -- Кто здесь? -- Натан! -- И ты, пророк? -- И я!... -- Резонно: Ведь ты со мною разделял Труды в совете и походы И на победы вдохновлял В те незапамятные годы... -- С вопросом... -- Спрашивай... -- Давид, Бывало ль некогда с тобою, Что, может, за прекрасный вид, Ты обещал царем Адонью На трон израильский ввести? -- Что значит: был ли я безумным? Ты не позволил бы... -- Спасти Страну лишь ты способен... Шумным Тем пиром он внушает всем: Он царь, а ты уже не властен... -- Красивый, но дурной совсем – И тем стране вдвойне опасен... Но я-то жив и я – Давид... Натан и ты, жена Батшева... И разум и душа кипит... Вкруг нас – направо и налево Страна! Как воин ей служил, Я собирал ее и правил. По сути для нее и жил... Вот дурачок! Чтоб я оставил Такому – целую страну... Да это анекдот еврейский! Нельзя Адонье и одну Свечу на столике в лакейской Оставить: или дом сожжет Иль самого себя подпалит... Гляди-ка, как его несет, Больное самомненье жалит: Спешит он сам себя царем Назвать, но я еще не умер... Натан! Сегодня соберем Совет! Нет, я не обезумел, Нет, я и честь не потерял, Всевышний сохранил и разум. Я помню все, что обещал Два дела мы исполним разом – И станет ясно, что не зря Я бился за страну Израиль: Я дам ей лучшего царя, От дурака избавив... Раем Он сделает мою страну -- Великий сын мой и наследник – И Господу в глаза взгляну С восторгом, если до последних Мгновений жизни за нее Я буду и с Адоньей биться... Ко мне Садока... Вы вдвоем... Ванею... Нынче и решится... Сунамитянка! И тебя Я Соломону завещаю... -- Мой царь! -- Да ладно! Сам, любя, Шустрил... -- Прости меня! -- Прощаю!... Соломон – царь Давид упрямо повторил: Священника Садока – срочно! Неужто не достанет сил Свершить задуманное точно? -- Я здесь, великий! -- Хорошо! -- Пророк Натан, ты здесь? - Конечно! -- А где Ванея? -- Я пришел... -- Барух ашем! Свершим успешно Замысленное... Соломон На царского воссядет мула – И с вами в путь... -- А цель? -- Гион! В священном месте – Боль мелькнула В тускнеющих газах царя -- Миропомазанье вершите, Секунды не потратив зря... В путь, дорогие, поспешите... -- Аминь! Ванея рек за всех, -- Да станет так по воле Бога! К Гиону мчались, взяа разбег. Толпа.. На лицах – страх, тревога, Надежда... Есть! Берет Садок – Священник, помнящий законы, Из скинии с елеем рог, Миропомазал Соломона Царем Израиля... Народ, Обрадованный в пляс пустился. -- Есть царь»! Накажет и спасет Страну, в которой сам родился, Которую его отец. Великий царь Давид – строитель, Пастух, поэт, мудрец, боец – И Голиафа победитель, Собрал, очистил, укрепил, В ней Золотой воздвигнул город, От всех напастей защитил, Ему, кто полон сил и молод, В согласье с Богом отдает... Царь Соломон и рад и грустен... Но рад – и празднует народ... Громоподобен и искусен --- Летит из золоченых труб Громоподобный клич победы... Царь понимает, что не люб Тем, кто корысти ради, беды Мог принести родной стране... -- И принесет еще, -- со вздохом Промолвил царь... -- Ты это мне? – Садок – царю... – Смущен вопросом, Откликнулся не сразу царь... Адонья пьет и веселится – Уже он в мыслях -- государь... Тут приезжает из столицы Ионафан, а звук трубы Их будто тотчас заморозил, Он прозвучал, как рог судьбы... -- Плохие вести.. Об угрозе Альтернативного пути Нам не подумалось... -- И что же? -- Что не должно произойти, Произошло – и не поможет Нам, заговорщикам, ничто – Одно лишь разве покаянье... Царь Соломон простит... -- Он... кто? -- Ты не ослышался... Старанье Твое смешное стать царем Пресек Давид... Помазан царством Сегодня Соломон... Пойдем, Авиафар, отец... Мытарствам. Себя не стоит подвергать, Вступая с сим глупцом несчастным В секретный сговор... Все, бежать... Скорей! Все более опасным С ним каждый новый будет миг... Царь Соломон прибегнеь к мщенью... Бежим, покуда рне возник Суровый мститель... К примиренью С царем нас здравый смысл зовет Отец Авиафор! Уходим! Того, кто вовремя уйдет, Царь пощадит... -- Без вас, уродин Трусливых, мелких обойдусь... -- И сам ты повинись, Адонья, Не накликай себе беду... Беда, отец, уходим! -- Понял... И Соломону говорят: -- У жертвенника лег Адонья В знак покаянья... -- Пусть велят Идти домой... -- Как с ним? -- Как должно: Коль будет честным, пусть живет, А обнаружите лукавство, Мне доложите – и умрет – Иного вроде нет лекарства. А впрочем... Привести сюда: Хочу его глаза увидеть... Печален царь... -- Иди... -- Куда? -- Домой... Жаль, глупости не вывесть... Месть за Давидовы обиды ... Он был на царстве сорок лет – И он с достоинством уходит... -- Сын Соломон! Даешь обет, Что всякий злую кровь уронит, Кто мне обиды причинял? Хочу, чтоб ни один итога Кровавого не избегал... Исполнишь это, я у Бога Там лично за тебя просить И за страну Израиль стану... -- Клянусь их кровью оросить Пески и камни... Неустанно Преследуя, я изведу Любого, от кого обиду Терпел ты некогда... В аду Давно ждут с нетерпеньем гниду... -- Я всех дотошно назову, А ты запоминай! -- Запомню. -- С обидой горькою живу На Иоава... Сердцеломню – Обиду сердцу причинил: Не в дни войны – во время мира Военачальников убил, Страну ослабив: Авенира И Амессая... Обагрил Их честной кровью обувь вора, Мздоимца пояс... -- Убедил... -- Для продолженья разговора, Чтоб ты не думал, что храню Я в памяти одлни обиды, Тебе в обязанность вменю Воздать прещедро, дабы сыты Во все бывали времена Сыны Верзеллиевы... Должен, Кормить их сытно, допьяна Поить вином прещедро, то же Им за твоим давать столом, Что самыс близким домочадцам. Да будет им открыт твой дом, Чтоб мне за них не огорчаться, Когда я к Господу приду... Их вклад в мою судьбу весомый... Пришли, и радость и беду Деля... Я от Авессалома, От брата твоего бежал – Господь помог освободиться – (И подбородок задрожал) – От первенца-отцеубийцы... Злословьем обижал Семей, Когда я шел в Махашашаим – Обиды не было сильней... Обиды мы запоминаем. Они нас ранят до конца... А может быть и там, за гранью Уже угасшие сердца Не заживят былую рану... Его без мести не оставь, А обагри его седины... -- Я прав, сынок? -- Конечно, прав: Платить долги необходимо... В Хевроне погребен Давид, Где начал царской служенье Стране... Ее душа хранит Любовь и горечь... В утешенье Стране, ей послан Соломон... Преемник доблести Давида – И тоже щедро одарен: Дар словотворца и пиита – Зачем он грозному вождю? Зачем тоскующее сердце, Внимая ветру и дождю, В душевную впускает дверцу Земли и неба разговор? Зачем и красота любимой, Что услаждает плоть и взор, Рождает муки слова? Зримый, Услышанный, тактильный мир, Удваивает он словесно, Сквозь поэтический копир Ваяя в слове... Интересно... Но вот покинул мир Давид, Оставив старшим Соломона. Ему вся власть принадлежит, Вся воля над страной Сиона. Лишь праздный взгляд издалека, Что едкой завистью отравлен, Увидит, что проста, легка, Тех беззаботна, кем возглавлен Народ, владетельная роль... Не знает зависть перспективы... Царь, кёниг, падишах, король Так уязвимы! Чудом живы. Храбрейший, доблестый Давид И верные его герои Немало претерпел обид, Тех, что до смерти жгут порою. Ему платить долги отца, Причем, сейчас же, неотложно. Ни проволочка ни ленца Недопустима... Будет сложно С задачей справиться поздней: Ведь могут самого проблемы Клубком невидимых цепей Лишить маневра... Значит... Немы Соратники – лишь дай приказ... -- Послать ко мне Авиафара... -- Встань... Не убьют на этот раз, Но неизбежной будет кара, Коль снова будешь уличен В деяньях антицарских, подлых... Ты мною вовсе не прощен... Но разделял отцовский подвиг, Терпел все то же, что Давид, Носил пред ним ковчег завета... Вот почему ты не убит – И будешь жить еще за это, Хоть ты и думать об отце Забыл, хоть поддержав Адонью, Давида предал ты в конце... Но я твой грех пока ладонью Прикрою, горькую снесу, Неистребимую обиду, Перетерпев, тебя спасу... Но при условии: из виду Исчезнешь тотчас, сей же миг, Первосвященником не будешь. И больше никаких интриг – Трудом на поле хлеб добудешь... Приказ нарушишь – тотчас смерть – И благодарности не надо: Догадываюсь, что посметь Решишься – и тогда от взгляда Карательного не уйдешь, Предателю еще воздастся... Я кончил. Исчезай. Ни в грош Твою судьбу, клятвопродавца, Не ставлю... Понял Иоав: Сгустились грозовые тучи – Он был средь тех, кто, честь продав, Адонью побуждал, мол, лучше Ему идти в государи, Чем быть в строю царя Давида... И старый грех в расчет бери – Давида долгая обида: Убитый подло Авенир И Амессай-военачальник... Теперь – хоть плачь на целый мир – Исход печальный из печальных Предписан... Иоав спешит Скорее в скинию завета, Святыню, коей дорожит Весь люд – и к жертвеннику... Это Доложено царю тотчас... Царь только свел густые брови? -- Ванея! -- Есть, мой царь! -- И с глаз Долой! Позор смывают кровью. Ванея в Скинию идет: -- Эй, выходи! – Звал Иоава... -- Нет! Пусть на жертвенник прольет Убийца кровь мою. Управа Господня будет на него... Опричник задрожал, робея... К царю... -- Ну, что там? -- Ничего... О робости своей, Ванея Царю без робости сказал... -- Ты честен... Это я запомню... -- Натан к Всевышнему воззвал, Тот разрешил... -- Теперь исполню! Убей подонка, где он есть – Лишь на него падет проклятье. Спасем достоинство и честь Давида и свое... На платье И на достоинстве пятна Убийство гада не оставит, Но радостней вздохнет страна... -- Бегу, мой царь! Пусть даже встанет На жертвенник – ему конец.. -- Быстрей верши святое дело, Как с Голиафом – мой отец, Давид – великий воин... Смело Ванея в скинию вошел – И острый меч без разговора Вонзил в изменника, привел И дух и букву приговора Во исполненье: уволок Труп Иоава из святыни, Нашел укромный уголок В дому убитого в пустыне И труп под домом закопал. Посмотришь слева или справа... Не видно, ежели не знал, Где здесь могила Иоава... Он, как порядочный, в земле... -- Приказ исполнен. Царь... -- Спасибо! Исполни новый. Надо мне Поторопиться с этим, ибо Есть важные дела в стране, Но я пообещал Давиду – И обещанье должно мне Исполнить, смыв отца обиду... Однако новый мой приказ: Взамен убитого подонка Отныне главный ты у нас Над воинством страны... Недолго От командирства в стороне Однако ты еще побудешь Еще одну исполнишь мне По дружбе службу – и забудешь... -- Кого, мой царь, убрать теперь? -- Семея. Он отца злословил.... Но с этим подожем. Доверь Решенье мне. Пока – без крови... Садока в деле оценил -- Воздал ему первосвященством – (Авиафара заменил, Которого изгнал с блаженством...) Царь вспомнил, что Давид желал Особой для Семея кары, На мудрость сына уповал... -- Семея привести!... -- Кошмары Не досаждают по ночам Виною пред царем Давидом? Желаю, чтобы ты молчал И слушал... Несть числа обидам, Перенесенным от тебя Отцом... Но наказанье мягко. Его ты примешь, не скобя. Но подчеркну, что есть, однако, Условие... Вот коль его Ты ненароком переступишь, То не оставишь ничего Судьбе – и ты себя погубишь. Ты в Иерусалиме дом – Тебе укажут где – построишь. И пребывать ты будешь в нем Безвыходно. Живи, коль сможешь. Условье: выйдешь за порог И перейдешь речушку бродом, То не поможет даже Бог: Молись, прощайся с жизнью... Богом И мной тебе дается шанс Несуетной, спокойной жизни . Но только помни про «нюанс»... Надеюсь, вскорости на тризне Твоей, однако, побывать... Семей построил дом в столице, Не стал грустить и тосковать, Глядит в окошко. Видит лица. Он может принимать гостей, Читать, играть с рабами в кости, Хороших и дурных вестей Ждать... Только сам не ходит в гости... А кто же виноват?... Ответ В предательскою душе таится... В ней чести не было и нет... Семей однажды из столицы Отправил по делам рабов В богатый прежний дом, в поместье... Ушли – и нет... Все кувырком. Порядка нет и нет известья. А без рабов – как дальше жить – Из дома-то ему не выйти... Знакомому случилось быть По службе в Гефе... -- Там рабы, те, Что прежде у тебя встречал... -- У Анхуса? -- Ну, да! -- Подонки! А я их щедро угощал, Не бил совсем... -- Вот то-то... Тонким Тем обхожденьем и склонил К раздумьям об освобожденье. -- Наверно. Если б чаще бил, Да так, чтоб раб о снисхожденье Молил с кровавинкой в слезах, То мы б теперь не толковали Об их побеге... На весах Побег рабов и жизнь... Едва ли Прознают, если на денек Он в Геф смотается украдкой. Ведь он и вправду бы не смог Прожить без их ухода... Гадкий Достался, что ни говори, Нелегкий и опасный выбор... Здесь не решишь на «раз, два, три», На «раз» -- тем паче... Ну, а вы бы Как действовали, доведись Попасть в такую переделку? Тут, хоть сердись, хоть не сердись – Нет выхода... В речушке – мелко. Есть брод – не замочив колен, Ее пересечешь, тем паче Есть ослик... Ну, же? В прах и тлен Вернемся неизбежно... Значит, Придется, все-таки, рискнуть... Рискнул – и все прошло прекрасно. Перед рассветом улизнуть Сумел... С рабами шел обратно Опять в кромешной темноте... Рабов побил без снисхожденья, Чтоб впредь не замышляли те Такого светопреставленья... Все вроде славно... Лишь одно К несчастью привело удачу: Не спал, приставленный давно К нему особый соглядатай. Увидел все и доложил... -- Отлично. Возвращайся к службе. Ты воедино все сложил, Что требовалось... -- Мне бы... -- Куш бы? И верно. Заслужил. Держи. Заслуженные честно сикли. И командиру доложи, Мол, отпуск заслужил... Проникли К Семею ловкие бойцы Особо тайной спецкогорты, Такие чудо-удальцы! Едва ли где-то у кого-то Еще такие парни есть: Пройдут по потолку, как мухи, Ловки! А рук, как будто шесть У каждого... Ах, эти руки! Разить способны без меча Неслышно и неотразимо... Зажали рот... Едва мыча И выкатив глаза – вестимо: Подобные любого вмиг Без слова сделают заикой... Ванея перед ним возник, Сверкнул веселою улыбкой... -- Уж извини, что я толпой – Нельзя мне одному по рангу... Я мог бы и один с тобой – Малюсенькую сделать ранку, Мне, понимаешь, не впервой, Как и тебе, Семей, согласен?... Вот... Только что ты был живой, Но сдох – и лишь теперь прекрасен... Царь ждал Ванею: -- Что? -- Конец, Отмстили за царя Давида... -- Ну, славно... Боль родных сердец, Которую родит обида, Никто из смертных оставлять Без воздаяния не вправе... Вот золото, возьми... Не брать Не позволяю... -- Ладно... -- Славе Едва ль деяние сие -- Твоей, моей -- добавит блеска, Но царское житье-бытье Порою побуждает резко И сильно неприятным быть И самому себе и близким... Лишь Господу меня судить... Непопулярные изыски Придется, видно, совершать И впредь, но важно, чтоб дорога Мне не мешала исполнять Дотошно заповеди Бога, Определения его, Постановления, уставы... Все для державы. Ничего Корыстолюбья ради, славы.... Как обещал Господь отцу, Меня впрямую называя, Мол следует внушить мальцу, Что, в правде жить не уставая, Отцовский сохраню престол Для внуков-правнуков Давида... Страны Израиля простор... Нет на Земле чудесней вида... Господь дал Соломону ум, Обширный, ясный и глубокий, Пригодный для глубоких дум, Мудрей всех мудрых на Влстоке... Трагическая ошибка Адонии Батшева... Всей Стране видна Несуетная скромность вдовья... -- Будь в мире!... Ты удивлена? -- Будь гостем! Проходи, Адонья! Вода, гранаты и щербет?... -- Не беспокойся, это лишне... -- Как поживаешь? -- Дам ответ... Пришел я попросить о личном... Принадлежало царство мне... Я старший из сынов Давида... Господь решил – и на коне Твой сын – мой брат... Прошло, забыто... И вот я кланяюсь тебе: Похлопочи пред государем... -- О чем, Адонья? -- Свет в судьбе Мне вновь надеждою подарен... Нет, не о царстве я молю, О скромной радости мужчины: Вдруг озарила жизнь мою Красавица – и нет причины, По крайности совсем она – Ни напрямую, ни с изнанки Мне совершенно не видна... -- О чем ты? -- О Сунамитянке... Надеюсь, что молю не зря – К стопам твоим паду с поклоном: Проси великого царя Красавицу отдать мне в жены... -- Я обещаю, что тотчас Отправлюсь е сыну, к Соломону – И полагаю, что отдаст, Что просьбу примет благосклонно... Вот мать-вдова пришла к царю... Царь всал пред нею, поклонился... -- Молитву каждый день творю, Чтоб каждый новый день сложился Благополучно для тебя, Чтоб дал Господь здоровья, силы, Все одолев и претерпя, Служить стране и Богу, милый... -- Спасибо за поддержку, мать! Мне вправду дорога поддержка... Нам всем на Бога уповать... Повсюду враг грозится дерзко Страну оружьем сокрушить... Все то же, что пришлось Давиду, И мне приходится вершить... -- Ты сильный! -- Разве только с виду... Но верую: всесильный Бог Стоит за нас и за Израиль. В союзе с ним лишь только смог: Здесь – что-то начал, там – исправил... Но это скучные дела... А между делом... будто песня, Что прежним не в пример, светла На волю просится... -- Известно, Ты – словотворец, как отец... -- Да ну, какой я словотворец? Отец мой мастер был, певец... С ним не сравниться... Хорохорясь, Я все вяжу, вяжу слова... Но выходило суховато – Не тем набита голова... -- Споешь? -- Покуда рановато... Позднее... Вижу, принесла Ко мне нелегкую заботу... -- Ты прав... -- И снова не смогла Кому-то отказать... Кого-то, Кто впредь захочет через мать Добиться у царя поблажек, Я буду просто убивать... Шучу... Ведь ты же подлых вражьих, Уверен, замыслов лихих, Стране грозящих, не разделишь, Не выступишь посольством их Пред государем... Что ж ты медлишь? -- Пообещай исполнить все, О чем прошу тебя... -- Не чаю Узнать, кого и чем спасем С тобой сегодня... Обещаю... Рискну пообещать сперва, Хоть это и неосторожно... -- Ведь ты, возможно, не права? Возможно это... -- Да, возможно... -- Уже, ты помнишь, обожглась Послом однажды выступая... Что у тебя на этот раз? -- Адонья просит... -- Ты святая! Случись, что он бы стал царем, Нас точно, не было б на свете... С решеньем, впрочем, подождем... О чем прошенье? Брата сети Порой искусней, чем врага... -- Сунамитянку просит в жены... -- Всего-то? Думаешь, вреда Здесь нет для чести Соломона? Я помню, что пообещал... Но что ж он лишь об Ависаге? Пообещал бы, так отдел Ему б и царство все... В досаде, На мать не поднимая глаз И сдерживая резкий голос... -- Нет, мама, ты на этот раз Не обожглась, не прокололась И даже сильно помогла Принять серьезное решенье... Теперь уже пошли дела... Адонье? Будет утешенье... Спасибо, мама... Приходи, Когда забота или просьба... Коль не смогу, то не суди... Так! Все равно его пришлось бы... -- Ванею тотчас – во дворец! -- Ты не торопишься, Ванея! Что братец учудил, подлец! Нет больше моего терпенья. Не медли! Тотчас доложи! Не спрашивай меня, Ванея, А просто исполняй! Служи! Непредставимо! Ахинея! Умышленно придумал так, Чтоб вклиниться промежду нас с ней? Скорее – попросту дурак, Что, может быть, еще опасней... Прости, Господь, иль накажи – Кто волю Господа оспорит? Но этой смертью повяжи Адонью... Глупостью ускорит Свою кончину и любой, Кто необдуманно поставит Себя меж мною и судьбой... Тебя, Всевышний, сердце славит, Тебя, Предвечный, и ее, Что мне восторги подарила И сердце чистое свое Самозабвенно посвятила... Соломон строит храм Политика... В угоду ей Египетского фараона Одну из нежных дочерей Благоразумно выбрал в жены, Чем зашитил свою страну Надежней, чем щитом Давида, Прикрыв, по крайности одну Границу... У жены обида: Царь Соломон вершит дела – Она соскучилась в Хевроне... Но так скучать она могла Тогда – при папе фараоне... Теперь – замужняя жена, Вниманьяя требует с почтеньем Достойно ранга и должна, В согласье с новым положеньем Быть посещаема царем... А Соломон все строит, строит И для семьи роскошный дом И дом для Бога. Это стоит Немало сиклей, но народ. – Я говорю О доме Бога – Его с благоговеньем ждет – И все готов отдать... Дороога Подносчиками вся кишит. Их много – семь десятков тысяч... Работа адова кипит В горах – попробуйте-ка высечь Из розового камня куб... А тех кубов-то нужно...Боже! Дай силу строящим – и струп От злого солнышка на коже Каменотеса исцели... Грохочет тяжкою кувалдой, Все время в каменной пыли И понукаемый командой Он день-деньской стучит, стучит... Раз в день дают ему похлебку... Не жалуется он, молчит. Глядит сурово и неробко. Он можен телом, а силен Непобедимо твердым духом. Как он, так зодчий Соломон, Чтоб воспрепятствовать разрухам Духовности, вершат свою Невероятную работу... И, чувствуя себя в бою, Не отступают. Им охота Духовность Бога утвердить – И Храм – духовную твердыню, Что призван всех объединить Духовно, чтоб стоял отныне В столице царства на горе, Взнести – роскошный и богатый... Бог прежде обитал в шатре, Иначе – в скинии... Когда-то Бог лично выдал инструктаж, Как выглядит Ковчег Завета... Он жил в шатре, Хранитель наш... Просторный Храм, где много света, Задумал выстроить Давид... Но не был свят – и отступился... Мечту Давида претворит Сын Соломон... В стране скопился В боях захваченный отцом Запас металлов и сокровищ... Их тратя, был Давид скупцом – Все – Храму... -- Деньги ест... Построишь И храм на них, и города, И стены Иерусалима... Ушел отец... Идут года, Спешат, летят неумолимо... Идею Храма и проект Давид оставил Соломону... Упорно строится объект Спешат подносчики по склону... Тяжелые кубы для стен И балки длинные из кедра – Все лучшее, немалых цен... За них-то царь заплатит щедро... Но тем, кто вырубал кубы, Не стать богатыми в итоге. Не хватит мзды и на гробы, Не говоря уж про чертоги... Когда минуло десять лет И восемь месяцев служенью Царя стране, его обет Пришел внезапно к исполненью. Храм был построен, наконец. (Его мы ниже Вам опишем), А год спустя в него Творец Вошел достойно – и не вышел... Решил, что будет в Храме жить... Торжествовали две недели... Ковчег Завета разместить Жрецы торжественно велели В том помещении, куда Обычный смертный, из народа, Уже не вступит никогда... И только раз в теченье года Первосвященник в тот предел, Что все м известен как Святая Святых, возможностью владел Войти, молитву распевая И со Всевышним говорить... А Храм, духовный центр народа, Его сумел объединить Впервые после лет Исхода... Иерусалим Йерушалаим шель загав*... В него не входят, а восходят... Поныне спорят, был ли прав Давид, которого заботят * Золотой Иерусалим Проблемы, что касались всех... Жестоковыйный был народец Еврейский – просто смех и грех: Готовы наплевать в колодец, Лишь только б ближнему допечь... С таким немного навоюешь... Во что бы тот народ вовлечь? Что, Боже, порекомендуешь? -- В войну за Иерусалим... Отнимешь град у йевусеев, Что на иврите – йевусим – И сделай главным для евреев... -- В чем смысл? -- Да в том, что этот град Был вне текущих местных распрей. Другие тем принадлежат, Те – этим из своих... В маразме Азартно будут воевать Друг с другом за клочок пустыни, Пусть там ни сеять, ни пахать, Ни гарцевать верхом... А ныне Бог подсказал: объединить Всех может битва против чуждых... -- Орудьем Господа служить – Святое дело.... В бой! Оружных И сильных не спасло ничто, Град защищавших, йевусеев. Взлетев на горное плато, Отряды доблестных евреев Атаковали град – и вот – Ворота города открыты. Давида щит – сам Бог... -- Вперед! Вперед, за мной! В щепу разбиты Защитники. Освобожден Для Господа тот дивный город. Столицей мира признан он, Всегда прекрасен, вечно молод... И иудеи обрели Свою на все века столицу. Из дальних уголков Земли Душа еврейская стремится В мечтанье в Иерусалим... Давид: -- Построю дом Господен... -- Нельзя! – Суров Всевышний с ним. -- Но почему? -- Мне не угоден Властитель, проливавший кровь Безвинных злобно и коварно... -- Ах, Урия? Меня любовь Неодолимо и угарно К поступку злому привела. Я Урию послал сражаться Туда, где острый меч, стрела Не чаяли его дождаться, В то время, как его жену, Потом вдову, мою Батшеву... -- Ты не кощунствуй – прокляну! -- Любил – и царственному древу Ветвь золотую подарил... Мне видится: на то рожденье Ты нас, Господь, благословил И проявил к нам снисхожденье. Родился отпрыск – Соломон... -- Пусть он мне в Иерусалиме Построит Храм... -- Построит он?... С боями по земле прошли мы, Из рабства вышли. Сто племен, Отняв богатства, истребили... -- Мне дом построит Соломон... -- Он мал... -- Он вырастет! Учили Всему, что должно знать царю: Владенью боевым оружьем, Письму и чтенью... -- Говорю Я, правда хорошо? -- Но хуже, Чем царь обязан говорить, Отряды к бою призывая... Шломо, придется повторить, Да с сердцем, пламенно! Меняя Темп речи, громкость, высоту: То на басах, а то – фальцетом, То резко в шепот... Красоту Не выставляй вперед при этом... -- Красиво, -- скажут, -- говоришь!, -- Считай, ты проиграл беседу... А скажут: -- Я с тобой! – Малыш, Тогда ты одержал победу! Во все года, во все века. Когда евреи шли в сраженье, Бог жил в шатре. Он ждал, пока Все бесовское окруженье Евреи силой изведут И станут подлинным народом Всемерно отличился тут Давид. Стремился год за годом Сокровищ больше накопить, Железа, красной меди, древа... Привыкнув по-солдатски жить, Чуждался роскоши и чрева Желаниям не угождал В нем даже угадали скрягу... А он упорно создавал Без малого полвека кряду Необходимейший задел, Чтоб в будущем у Соломона Все получилось, чтоб хотел – (И шел бы к цели неуклонно) – Как он, Давид, -- построить Храм... Давид открыл каменоломни. Заранее рубились там Кубы тяжелые... -- Запомни, Какие камни для чего... -- Отец, я помню все уроки!... -- Вожди колен! Вас для того Собрал, что подступают сроки И мне покинуть грешный мир. Сын Соломое придет на царство И будет строить Храм... Томил Сей замысел меня... Богатства Всю жизнь для Храма я копил... Однако, если вы евреи И каждый Господа любил, И жаждете, чтоб Храм скорее Встал над народом и страной И в нем Всевышний поселился, Я предлагаю, чтоб одной Десятой частью полделился От общих и своих богатств И каждый вождь и каждый воин... -- Да с Храмом станет царством царств Израиль... Все дадим! Доволен Давид... К стоительству привлек Давид окрестные народы. Флот финикийцев только мог Через бушующие воды Стволы огромные волочь Ливанских драгоценных кедров. Всех, кто хотел и мог помочь, Привлек Давид... Плативший щедро За блоки камня и стволы, Для работяг он был прижимист. Охотно принимал дары. Пожертвованья... Знаешь, имидж Его не шибко волновал: Он просто шел упрямо к цели, Хотя и четко понимал, Что Храм-мечту на самом деле Ему увидеть не дано... И незадолго до финала Им Соломону вменено Мечту осуществить... Сначала Расчистил поле новый царь, Убрав особо ненавистных... -- Ты обижал Давида, тварь!... Правитель в акциях очистных Жесток, решителен и скор. Убрал мерзавцев деловито... -- Теперь я вышел на простор – И выполнить завет Давида Вполне готов... -- Я строю Храм, Цари-соседи, кто поможет?? В ответ (негромко): -- Я, Хирам, Царь Тира... -- Славно! В доме Божьем Тебя я буду привечать... Есть в Тирк, знаю, славный зодчий, Хирам-аби... -- Да, есть... Прислать? -- Пришли... Он, зодчий, значит -- зорче. Поймет – хорош ли наш проект, Подскажет, как его улучшить... -- Начнем, Хирам-аби, объект? -- Начнем! -- Сумеем отчебучить Достойный Господа дворец? -- Он с нами. Значит, не отступим... -- Он сам нас выбрал, наш Творец! -- И понимает он, что любим Его – и потому творим... В начале месяца ияра... -- Мы, Соломон, уже царим Четвертый год... Стремимся дара Небесного не уронить Достоинство. Вершим призванье, Не забывая, как ценить Должны сей дар... Решаем: зданье Построить, коему служить Предназначаем Божьим домом... Аминь! ... И бросились крушить Скалу кувалдою и ломом, В скале траншеи пробивать, Фундаментные ладить блоки, Свинцом для связи заливать... Трудились, думая о Боге, В Эдоме – медный рудокоп, Могучий кедроруб в Ливане И финикийский глыбодроб, И царь великий... Упомянем, Что бились с камнем и землей, Огнем, металлом, древесиной, В работе, что в родстве с бедой, Не разгибаясь, гнули спину Сто восемьдесят тысяч... Сих Неутомимо понукали Три тысячи и триста... Их – Верховные в руках держали, А всех превыше – Соломон... От памятного дня Исхода Четыреста отметил он И восемьдесят... Для народа, Потребовавшая трудов Невероятных, эпопея Имела высший смысл: готов Народ к единству... -- Лишь теперь я И чувствую: велик народ, Что некогда был Богом избран. Я царь – но он меня ведет К величью вечному... Капризным Себя он может проявить, А может – в годы испытаний – На плечи трудную взвалить И вынести судьбу... Исканий Духовности не прекратит И впредь мой скромный, но великий Народ – и пусть о нем летит, Как о народе Вечной Книги Над миром – до конца веков – Неувядающая слава... Он победит любых врагов – Пусть подступают слева, справа, Всех победит народ, пока Он Господу отважно верен, Покуда Господа рука, Чей необъятен и безмерен Могущества потенциал, Щитом над избранным народом... Для Храма место указал Еще Давид... Пораньше годом, А может – пронеслись года, А может – лишь недели, луны... На месте прежнего гумна Иевусита Арауны Целенамеренно возвел Давид свой жертвенник. Известно: От Исаака здесь отвел Кинжал отца Всевышний... Честно Здесь в жертву сына принести Собрался Авраам... Всевышний Решил невинного спасти... С приказом Соломона вышли Сюда строители – и здесь Храм, Бога дом, сооружают Под синим куполом небес, План Высочайший воплощают... Уместно вспомнить и года Завоеванья Ханаана. Свое святилище тогда В Гилгале после Иордана Израильтяне возвели, Сюда внесли Ковчег Завета, Здесь обрезание прошли И Пейсах праздновали. Это Святилище века потом Народом Бога почиталось, Но неизменно Бога дом – Шатер... Потом сооружалось Уже святилище в Шило, Служившем местом для собранья Племен Израильских... Зело Непросто все Предиорданье Меж племенами разделить... Бин-Нун наследовавший славно Моше, сумел не развалить Союз, все поделил исправно... И разума хватило всем Жестоковыйным иудеям: (-- Довольствоваться будем тем, Что дал нам жребий, чем владеем) – Ту федерацию они Демократично сохранили. Пусть часто спорили... Ни-ни: Оружие не применили Ни разу... Так и повелось... Два иудея и подраться Порою могут, если злость Переливалась через кранцы, Но в сторону кладут мечи, Друг друго фонарей навесят – Читать способно без свечи... Меч для чужих... Чужим не светят Их снисхождения... Чужой Авансом молится аллаху... Ввязаться с иудеем в бой? Уж лучше сам себя на плаху Пристраивай и сам руби Безмозлую башку, убийца! Авансом покупай гробы – Убийству не надут забыться: Найдет, повяжут, бросят в челн И привезут на суд в Израиль... Суду не скажешь: -- Ни при чем! И враки, что взлетишь до рая, Где семьдесят красавиц ждут, Тебя лишь ублажать мечтая: Свиные потроха кладут С тобой в могилу – и до рая Не доберешься, сын свиньи... Убийца не имеет веры И рода... У него свои -- Не человечьи, волчьи, сферы... В Шило съезжались каждый год Из всех племен на богомолье. Их Скиния Завета ждет С Ковчегом... Стоя на нагорье, Моше в досаде высекал На новых каменных скрижалях Установленья, кои дал Господь евреям... Нарушая, Завет, сварганили тельца... И богом данные скрижали Моше раскокал, чем Творца Обидел... Новые вначале Вождь высек лично – и Господь Благоволил к его усильям... -- Веди евреев, верховодь, Внуши им, что грядет Мессия... Очистив Иерусалим От резидентов – Йевусеев, Давид Ковчег Завета с ним Сроднил – святыню всех евреев... Тот город не принадлежал Ни племени и ни колену, Чем однозначно выражал Стремление на авансцену Единство вывести, поднять Однодержавия значенья... Давид о Храме стал мечтать, Как средоточии Ученья... А сын упорно строит Храм... Воображение поможет Через века потомкая, нам Войти в тот Храм незримо тоже... Храм Отметим: Храм в себе хранил Национальную святыню – Ковчег завета. Храм служил Идее: Бог с народом. Это – Дом Бога. Бог -- он с нами, здесь... Предписывалось в Храм с дарами Являться, чтобы от Небес, Ждать милостей... Кишел Жрецами – Священниками Божий Храм: Хранители Его Закона, Учители, от коих к нам Шло слово Бога неуклонно. Что означает: храм служил Вместилищем духовной власти, Правительства святейших сил, Чиновников небесной части... Храм возвышался на холме Восточном Иерусалима... Прозренье не дается мне, Но может. Перед вами зримо Появится священный Храм... Перескажу то описанье, Что прорвалось по капле к нам... Священное пространство – зданье Включало – и просторный двор. Двор внутренний – и двор наружный... В «Большой», «наружный», «новый» вел Обычно праздник всех – и дружный На праздники сходился люд Первосвященника послушать... В «Наружный» двор людей зовут И на собранья – оглоушить Нежданной вестью... Главный вход В «Большой», «Наружный» двор – с востока... Два прочих – с севера и – вот – Напротив главного... Застройка Всех трех означенных сторон – Домами – (смотрятся прилично) – Здесь кладовые Соломон, А также здания для причта Священничества разместил... А через южные ворота Отсюда причт и проходил В двор верхний, внутренний... Царь не минует... Царский «столб», Откуда он вещает люду: Необходимо, значит, чтоб Народ злаченую посуду, На нужды Храма отдавал, А сам кормился с деревянной... Владыке стопы целовал... Повадке сей, сегодня странной, Никто не удивлялся встарь... Мог из дворца по галерее Пройти к «столбу», коль нужно, царь – Так безопасней и быстрее, Чем чрез «Наружный», «Внешний» Двор... Двор внутренний – он для священства. Здесь «тамбур» входа в Храм – Притвор, Улам... Призывом к совершенству – Колонны Яхин и Боаз Обозначали путь к Притвору... Притвора супротив как раз Алтарь для всесожженья... Взору Он открывался не спеша... Четыреста локтей квадратных В три яруса... На нем верша Сожженье жертв и ароматных Куренье Господу дымков, Им принимаемых охотно... Алтарь трехярусный таков: Из меди выделан добротно: Уступ, уступ – и сам алтарь – На метр зарытой пирамидой... Особо важный факт, что царь Порою лично – (но не выдай Тебе доверенный секрет) – Сам в жертву приносил животных... Что, впрочем, только пиэтет У простаков, всегда голодных До зрелищ, может вызывать... Чуть ближе к храму, при Притворе – То, что способно поражать Литейным совершенством: «Море» -- Из меди сделано литьем – Сосуд для омовенья причта. Едва ли мы сейчас поймем, Как, собственно, отлили... Мы, что Видали и подъемный кран, Домкрат, литейную машину, Едва ли «нарисуем» план, Чтоб нам подобную махину (Да так искусно) воссоздать: Прекрасна форма и приметна, На всем – изящества печать... Диаметром – четыре метра, Два с половиной – высота... Объемом -- тысячелитровый Сосуд... Такая красота – Изящной шестилепестковой – Был лилией изображен... Двенадцать ей быков – опорой: С любой из четырех сторон – По три... Едва ли мыслью скорой Сумели бы вообразить, Как Соломоновы «артисты» Такой шедевр соорудить Смогли стремительно и чисто... Поскольку стенок толщина – Семь с половиной сантиметров, То весить «лилия» должна, Представьте, вовсе несусветно: Тонн тридцать с гаком. Да и «гак» Потянет тоже на три тонны. Ну, как они творили, как? Как формовали, как из формы Отливку вынули потом? Нам не найти теперь ответа... Им нужно «Море» в Божий дом – И сделали... А ты про это Сегодня голову ломай... То море – таз для омовенья, Бассейн -- вот так и понимай – Священникам для вдохновенья И обретенья чистоты Пред исполнением обряда. Для той же цели рядом ты, Когда лишь жертву вымыть надо, То к умывальнику идешь – Их десять во дворе стояло... И умывальник был хорош. В его создание немало Искусства вложено. На нем – Изображенья херувимов, Львов и быков тотчас найдем... Стояли на колесах... Мимо Творений сих минуем двор, Идем благоговейно к Храму. Представим: впереди Притвор – Улам... Тут вспомнишь папу-маму, Вступить готовясь в Божий дом... Ждут два столба нас пред Притвором: «Боаз», что слева – «Сила – в Нем», Понятно: в Том, Чей Дом, в Котором Не каждого Хозяин ждет... «Бог – (справа – «Яхин») – утверждает»... Умеющий читать, плймет, Что каждый столб ему внушает Столб – восемнадцати локтей От нижней и до верхней точке – И только шестеро людей Его объяли б в заморочке Да только кто б им разрешил У Храма колобродить дико... Сам Божий дом по правде был Не слишком и велик... Велико Его значенье. По длине Обычный павильон из камня – На шестдесят локтей – вполне Хватало для всего... Пока мне Вообразить по силам, не Перетруждая скудный разум... Лишь треть того – по ширине – И тридцать в высоту – и разом Тот параллелипипед – Храм Воображением воссоздан... Мозгом бы потрудиться нам – Чуток... Потугами исхлестан, Пускай вообразит: в Притвор Восходят – (к Богу!) – по ступеням... К востиоку от Притвора – Двор, Напомним, -- Внутренний... Возденем Горе ладони – мы вошли... Прямоугольное пространство... Здесь пусто, чтобы мы могли Для возвышающего транса Приуготовить дух... Притвор Размерами не выделялся. По ширине – как Храм... Затор Едва ли здесь когда случался. В длину лишь десяти локтей – И двадцать в высоту... В Притворе Ни оснащенья, ни скамей... И двадцать в высоту... Приволье Для духа, теснота для тел... В Притворе, нет, не засидишься. Один – в святилитще хотел, Второй уже во двор... Вглядишься: У первых Жажда на лице, А у вторых – Покой, Отрада... Знать, каждый получал в конце, Чего кто ждал, кому что надо... Дом Бога... Стены толщиной По шесть локтей – (служить защитой От стрел, чтоб и такой ценой Не дать, чтоб нации убитой, Порабощенной быть врагом... А крыша плоская у Храма: Из кедра – балки. А потом Из кедра же и кровля... Карма Однако ж и у зданий есть. Ее не отягчайте ложью. Хроните пуще жизни честь, Что сбережет обитель Божью От поругания врагом... Жестоковыйному народу Едва ли что вдолбишь добром, Не изменить его природу... Вела в Святилище (Гехаль) Двойная дверь из кипариса В резьбе... Двойная вертикаль – Вся в Херувимах... Та кулиса – Локтей в пятнадцать шириной... Святилище же от Привора Особо толстою стеной Отделено, чтоб склоки, спора В него не проникал шумок И каждый рад здесь отключиться От суеты сует – и мог Поддержкой Бога заручиться: Мезузы, что на косяке – Большой, наклонной, из оливы... Коснись... Дай поцелуй – руке, Благодари за то, что живы Родители и вся семья... В Святилище – Богослуженья... Не зря здесь аура своя, Высокая... Для воскуренья Стоял здесь маленький алтарь... По каждой стороне пространства – Пять семисвечников... Сам царь Сюда с завидным постоянством Молиться Богу приходил... А меж светильниками – десять Столов на коих царь делил Хлеб приношения, надеясь На Воздаяние небес... А далее была Святая Святых... И ссохранялся здесь Ковчег Завета: золотая Шкатулка или же сундук. А в нем святыня – те скрижали... На них – из самых Первых рук Заветы, что заповедали Евреям, как им – в Боге – жить... И миссию Единобожья Всеместно на Земле внушить... Вот все о храме... Правда, можно О херувимах рассказать Их крыльями была Святая Святых заполнена... Стоять Им негде... К потолку цепляя, Их разместили... Был размер Фигур тех попросту гигантским... Смысл: в каждой из небесных сфер Есть Божье воинство... Не нам с ним, Равняться, смертным и земным... Вся облицовка стен из кедра С чеканным золотом над ним... Все только в золоте прещедро: Предметы культа, утварь, нож, Навесы, рукоятки, скрепы, Замки, Лампады... Что найдешь – Из золота – задвижки, цепи... В святилище и день и ночь Горят священные лампады. Богослуженью свет помочь Способен – много света надо... Зато в Святых Святая – тьма Тула и лучик не проникнет. Там нет людей... Там лишь сама Божественная сушность... Кликнет Лишь раз в году, на Йом Кипур, Ей старенький первосвященник -- В руках душистый дымокур – В той страшной темени исчезнет, А возвратится ли назад – Ни он, ни весь народ не знает... -- Всевышний отпустил! – галдят – Хороший знак! Мол, отпускает Грехи народу Элохим*... Эвен штия** – скалистый выступ... Считают, что на нем, над ним Была Святых Святая... В приступ К Бейт Ха-Микдашу*** -- с трех сторон *Бог ** Камень Основания *** Храм Трехярусное примыкало Строенье каменное... Он, Строитель: -- Надо, чтоб включало По тридцать комнат на этаж... Пусть в первом будут толще стены, Чем во втором, а в третьем аж В два раза тоньше – от измены, Осады будет защищен Тем прочным зданием сильнее Наш Храм, -- решает Соломон... А уж заполнить дом сумеет Первосвященник: утварь в нем, Казна и приношенья паствы Храниться будут под замком – Щедрее будьте, Он воздаст... Вы, Как Богом избранный народ, Живите так, чтоб домом Бога Был каждый дом Ваш... Бог ведет. Им осиянная дорога Однажды выведет опять Нас после тяжких испытаний – И воссияет Благодать Над нашим племенем... Исканий Духовных мы не прекратим... Насупит День. Придет Машиах. Дотерпим – и не предадим... Мы в наших семьях и ешивах Через века передадим Сакральное – Его сверхзнанье: Бейт Ха-Мигдаш вэ Йегудим* *Евреи Непобедимы... Пусть и зданье Снесет Навуходоносор... Но Храма план – для воссозданья Хранится в каждой с этих пор Душе еврея... Храм – не Зданье, А верная ему душа... Еще в немеркнущем сиянье Стоял Дом Бога... Не дыша, Народ услышал про Изгнанье... Что открывалось не из книг Великому царю... Ха-Мелех* Пророчествовал... В этот миг Иных времен далекий берег Ему открылся – плакал он, Предзнаменуя все обиды, Все тайны до конца времен Царю в тот краткий миг открыты... * Царь Соратники ...И Соломон построил дом. В него вошла дочь фараона, Хозяйкой воцарилась в нем... Так много дел у Соломона: Он окружил большой стеной Столичный град своей державы... Верша свой царский путь земной, Возводит города... Для славы? Возможно... Но не о своей Печется славе царь великий... Он строит города. Скорей! Пусть будет у народа Книги Побольше сильных городов. Ассур возникнет за Магдоном... -- Так, говорите, план готов? Теперь Газер за Вефероном, А следом будет Валааф... Три тысячи шестсот «прорабов» За землекопами глядят И каменщиками... Хотя бы Достроить эти города – И пусть заселят их скорее, И проживут свои года В них основатели-евреи, И сыновьям передадут, А те – настанет время – внукам. Пусть поколения пройдут – За кругом – круг и круг за кругом... Еще когда священный храм Стоял в лесах незавершенный И жертвы Богу по холмам Повсюду с волей непреклонной Еврейский приносил народ, Давида следуя уставу, И Соломон в холмы идет... Те жертвы Господу по нраву. Пошел великий в Гаваон, Чтоб принести там жертву Богу... А после всесожжений сон Приснился... Молча монологу Всевышнего внимает он. Царя Всевышний вопрошает: Чем хочешь, будешь поощрен... -- Всевышний! Сердце не вмещает Всю благодарную любовь! Ты мной вознаградил Давида – И ныне обещаешь вновь Награду! Боже! Награди ты Умом великим, чтобы мог Я править избранным народом... -- Хороший выбор сделал! – Бог Весьма доволен тем подходом, В котором царь явил свои Ему сокрытые мечтанья. -- Богатств огромных для семьи Ты не просил, но упованья На сильный разум мне тебя Благоприятно представляют. И я, твой разум укрепя, Дам и богатств... О них мечтают Другие, а получишь ты, И славу... Равного не будет Тебе вовеки... Высоты Подобной в славе не добудет Вовеки из царей земных – По слову Бога – ни единый, Покуда на путях моих Ты – праведный и благочинный. И пробудился Соломон... Он снова в Иерусалиме, Блюдя восторженно закон, Приносит жертвы Богу... Имя Его не произносят вслух, А только в мыслях – иудеи... Царь сделал пир большой для слуг... Кто был – увидели на деле, Как Соломон вершит свой суд... К нему явились две блудницы, За ними деточку несут... -- Пришли из-за чего судиться? -- О господин мой! Мы живем. Я и она, в соседстве в доме. Я родила недавно в нем, А позже и она, а кроме Нас с нею в доме никого... Но у нее погиб ребенок: Уснула – заспала его... И ночью из моих пеленок Взяла живого – моего, А усопшего вложила... Проснулась покормить его – Не мой – и мертв... А та твердила... -- Царь! Это мой ребенок жив, А мертв ее, в ее пеленках... -- Не разобраться... Меч! Держи! Руби-ка пополам ребенка... -- Рубите, -- говорит одна, -- Уж коль не мне – и ей не надо... -- Отдайте ей! Пусть хоть она Ребенка вынянчит... -- И ладно. Ребеночка отдайте той, Что рада бы отдать младенца, Лишь оставался бы живой... А та и лжива и без сердца. Вторую строго наказать... И в этот миг народ увидел, Что мудрость – Божью благодать Явил отчетливо правитель. Представим тех, кто был с царем – Царя отигрывает свита. Мы благодарно назовем Сподвижников, да не забыта Вовеки будет их судьба Подвижническая во славу Их господина и... раба: Без них едва ль бы мог державу Так резко вздернуть на дыбы... Их воле воздадим, терпенью. Соратники, а не рабы... Царю не безразличной тенью Служили – он ценил дела, Ценил людей вершащих дело... Каманда – лишь она могла – И мужественно и умело Без электрических машин, Без телевизоров и факсов Поднять Израиль до вершин... Их имена в значенье фактов Да будукт названы сейчас: Азария... Он сын Садока – (Уже попал он в мой рассказ – И в нем без сына одиноко)... Елихореф и Ахия – Писцы, эстети, грамотеи И оба – Сивы сыновья. На зов правителя летели? -- Куда Шломо, туда и я! Иосафат, сын Ахилуда – Деептсатель, хронослов. Добро творил Шломо иль худо --- Фиксирует его стило. Царь знает: слог Иосафата Был точен. Сам Иосафат Был прям и честен... -- То лишь надо, Чтоб на папирус – все подряд – Ты заносил слова, поступки... А прав я или нет – потом... Иосафат, поджобно губке, Все впитывал, скрипя стилом... Ванея, отпрыск Иодая – Военачальник... Верен, смел... В делах особых помогаю Царю, противников извел... Садок – один из просвещенных, Первосвященник и мудрец.... Авиафар – второй священник, Царем прощенный наконец. Завуф – сын вещего Натана- Пророка – проосто друг царя... С царем он спорит неустанно, Царь терпит и, видать, не зря... Азария... Он брат Завуфа. Он – око царское в делах, Начальников начальник... Ухо Настороже, внушает страх... Ну, Ахисар – над царским домом Начальник. Жизнь царя – своей Он сделал: Сон, и умывальник, Одежда, проводы гостей – Всегда он рядом с Соломоном. Он не навязччив, что ни день... Но если скажет непреклонно -- Нельзя! – и царь уходит в тень... Не позволяет брать подарки, Пока их не проверит он. Не позволяет у кухарки Брать пищу... Ахисар взбешен: -- Сперва я на себе проверю, Потом лишь пищу дам тебе! -- Твори, что ведаешь. Потерю Свободы царский сан в судьбе В действительности означает. Царь одновременно и раб... Адонирам, сын Авды, знает Все тайны счета, жесток, храбр. Он податями заправляет И каждый областной глава – Двенадцать их – не помышляет Адонираму лгать.... -- Сперва Себе готовь удобный саван, Лишь после пробуй обмануть Того, кто недалеким, слабым, Неумным мнится, но ничуть Таким на деле не являлся... Итак, двенадцать есть краев. Достойно каждый управлялся... Вот имена проводников Политики царя на месте: Бен-Хур Ефремовой Горы Начальник области – он честен И знает правила игры. Бен-Декер правит а Арюбофе, Под ним Елон и Шаалбим. Он в управленье – жесткий профи. Макац и Вефсамис под ним И Беф-Ханан... Его же Соко И Хефер власти подлежат... Он горд своей судьбой высокой, Суров и властен, говорят... Слуга царя, слуга закона – Достойный Бен-Авинадав... Тафафь, дочурка Соломона, Позднее с ним судьбу связав, С ним правила Наар-Доромом... А Фаанах и Мегиддо, И весь Беф-Сан считает домом И управляет – от и до – Ваан... (Он отпрыск Ахилуда)... Свое правленье простирал И правил, в общем-то, не худо, Да что там -- крепко управлял – Землей, лежащей близ Цартана, Иезрееля, ниже... Там, Считай, от самого Беф-Сана И дальше – за Иокмеам... В Рамофе Галаадском правит Бен-Гевер... Под его рукой Селения Яира... Славит Его Аргов Васанский... Ой, Да у него – гляжу по списку – И шесть десятков городов... Всем правит, подвергаясь риску Опалы... Что ж, всегда готов... А в Маханаиме наместник – Сын Гиддо, сам Ахинадав. Он неподкупен, смел и честен – Шломо уверен, испытав. Ахимаас – начальник люда И Неффалимовой земли Непотопляемый, покуда Царь за него – и не могли Его прижать – отбился с маху Дочь в жены за него отдав Поздней подростком – Васемафу, Родством его с собой связав, Царь сделался его гарантом... Да он и сам не промах был: Уверенной рукой, с талантом Своей землей руководил... Плоды родной земли вкушая В земле Асира правил бал – Ваана, умный сын Хушая... Ваана также возглавлял И Балаоф... Не ведал страха На губернаторском посту Иосафат, сын Паруаха. По праву занял высоту Он в Иссахаровои пределе... В Вениаминовом – Шимей, Сын Елы, главный в царском деле – Ты угоди царю, сумей... В Земле Сигона, Галаадской И Аморейского царя, Правитель с жесткою ухваткой – Гевер, сын Урии... Творя На месте -- волю Соломона, Его они простерли власть – И власть еврейского закона Во все пределы... Чтоб не впасть С разбега в преувеличенье, На карте точно укажу Размеры царства, а значенье – И с Храмом также увяжу... Все царства от реки Евфрата И до пределов филистимских И до Египта – все подряд – Под Соломоном были... Им с них Посильная взималась дань, Они служили Соломону, Дары носили – только глянь! – И плоды и злаки – по сезону. В день – уходило тридцать мер – На двор царя – муки пшеничной И шестдесят – иной... Имел В поставке царский двор – отличный, Большой мясной ассортимент: Волов им поглощалось – десять, И сто еще овец... Момент: Олени – не забыли взвесить? Сайгаки, серны, горы птиц – На вкус любой и предпочтенье... По обе стороны границ Царю великому – почтенье... С соседями – царями – мир... И благоденствовал Израиль... И Соломон народу мил, И царь страною с любовью правил. Под смоквой или под лозой Отрадно жили иудеи, И Бог смертельною грозой, О коем истово радели, Не угрожал... Казался мир Устроенным светло и мудро. Народа светоч и кумил Царь Соломон, встречая утро, Ходил проведывать коней – Их – сорок тысяч колесничих Плюс кавалерия, а ей Подай таких, что могут птичек Своей крылатостью смутить – Двенадцать тысяч их в конюшнях, Где б и царю не стыдно жить... И каждый месяц все, что нужно, Царю везли из областей По плану без напоминанья – Для жен, детей и для гостей Любого племени и званья, Для мулов и для лошадей... Не допускалось недостатка Ни в том ни в этом... От людей – (Сложилась добрая повадка) – Царю приветствие с душой... Царь не чурался разговоров, В них проявляя ум большой И добротой смиряя норов Несмирных и немудрых... Царь Мудрее всех на белом свете, Мудрее не водилось встарь И впредь не будет на планете... Мудрее царь, чем в храме причт, Мудрее мудрецов ешиы. Изрек без счета умных притч И песней, что уж так красивы, Так вдохновенны – сотворил И спел – (а он умел) – без счета... Он, как ученый говорил, О травах, о деревьях... Что-то Всегда готовый пояснить И своему и иноземцу... Ему б, как Богу, жить и жить – Он был бы каждому по сердцу... Черновцы Черновцы… И бросает в дрожь, Наплывает мираж рассветный… Этот город был так хорош! Но любовь была безответной… От Рогатки и до Прута Я проехал сто раз в трамвае… Каждой улочки красота – Неподдельная и живая. Перед нею склоняюсь ниц. Красота отразилась в душах И улыбках еврейских лиц, Отзеркалилась в майских лужах. Мы с ребятами вечерком «Прошвырнемся» по Кобылянской… Каждый парень мне был знаком, Взгляды девушек грели лаской. И лишь только она одна, Та одна по которой сохну. Безразична и холодна… Что же я – нелюбимым сдохну?… За какие ж мои грехи Наказание – нелюбовью? Пробудились в душе стихи, Пропитались тоской и болью. А она не могла не знать, Как я ею светло болею.. Я из школы ее встречать Прибегал и ходил за нею. И украдкою точно вор, Что к сокровищу подбирался, Из окошка глядел во двор, Красотой ее любовался… … В этом месте – крутым пике Наша улица шла на Рошу. В парке Шиллера, в уголке, Непокорный вихор ерошу: Может, выглянет на балкон Эта девочка –ненаглядность… И клокочет живым комком В сердце нежность – и безотрадность. Черновцы мои, Черновцы – За туманом, за океаном… Разлетелись во все концы— И обратно нельзя туда нам, Где в окошечке огонек Был манящей звездой земною… Город юности так далек, А любовь та всегда со мною… Сиди Таль Как будто тайный высветил экран Мне Южно-Окружную в день осенний… Решили улететь за океан Родители, устав от потрясений. Я прилетел прощаться... Всей семьей На кладбище – оно неподалеку – Пошли... Что время делает со мной И с каждым?... В восклицаньях мало проку... Мы отдаем прощальный скорбный долг, Тем, кто ушел навеки из семейства... Так быстро серых памятников полк У все еще живущих отнял место... Двоюродный мой брат, мои дядья – Я помню их веселыми, живыми – Ушли невозвратимо... Погодя Уйду и я – и там я встречусь с ними... На камне вижу имена родных. На снимках лица в ретуши посмертной... В глухой печали головой поник Пред неохватной массою несметной Ушедших в неозначенную даль... Привлек вниманье, видный издалёка, Мемориал... -- Там наша Сиди Таль, -- Сказала мама... – Смерть, увы, жестока И к светочам, что были средь людей... Меня судьба на суетных развилках Один лишь только раз столкнула с ней. Чтоб я запомнил, как светло и пылко Сияла эта чистая душа... А я был юн – и понял лишь позднее: Она неизмеримо хороша... В тот день морозец разыгрался злее... Военный праздник подарил февраль. Нас, пионеров, шлют к солдатам в гости. А в части выступала Сиди Таль... Да, по еврейски... Непонятно? Бросьте – Всем было все понятно: мальчик Мотл Во всей своей печали вековечной Понятней всех идеологий, мод, Любовь и боль несущий над увечной, Отравленной доктриной нелюдской Страной, глубинной сутью человечной Понятен – с неизбывною тоской По радости, сливавшейся со встречной Тоской в сердцах у зрителей-солдат... Все понимали, языка не зная. Ведь всю страну их превратили в ад Большевики от края и до края... Всю эту боль безмерную несла Великая еврейская актриса Под кожею высокого чела... Ей не нужны ни задник ни кулиса. Мгновенно к залу выстроив раппорт, Несет ему глобальную идею: Как лил народ еврейский кровь и пот, Как выстрадал судьбу... Я не владею Талантом лицедейства вообще, Да и другим, поверьте, не под силу, Никто пусть и не тужится вотще – Не передать, как это мощно было, Как пела, танцевала Сиди Таль... В миниатюрном, травестийном теле – Каленая моральной силы сталь... Великие в ней зорко разглядели – Михоэлс, Райкин – гения... Она Традиции еврейского искусства В антисемитском обществе одна Хранила героически, все чувства, Всю жизнь свою народу подарив... Уже Михоэлс подло был загублен, Поэтов иудейских погубив, Зверел тиран, с чьей смертью был затуплен Немного изуверства злой топор... А маленькая женщина на сцене Системе – неподкупный прокурор, Судья неумолимый той системе... А родилась актриса в Черновцах. Сентябрьская по гороскопу... Лейба, Отец знал толк в буханках и мацах – Был пекарем, хватало, значит, хлеба. А пищу для души давал театр. «Блуждающие звезды» наезжали, На идише играли... Па-де-катр, Ту-степ и шимми страстно танцевали. Завороженно эти чудеса Душой впивала маленькая Сорел... Она спектаклю отдавалась вся. Смотрела – и восторг сиял во взоре. Ей, крошке, тоже танцевать и петь, Шутить и лицедействовать мечталось И, не успев, как должно повзрослеть, Она сама на сцене оказалась... И на нее народ валит валом. Все полюбили юную актрису, Что одаряла светом и теплом... Едва уйдет в финале за кулису, Восторженный аплодисментов гром Ее тотчас обратно выкликает... Успех полнейший... И купаясь в нем, На бис актриса песню запевает На идише – и умолкает зал – И затаив дыхание внимает... И катарсиса чистая слеза Восторженные лица омывает... Из Бухареста прикатил кузен – И девочку в румынскую столицу Повез – и вот она известна всем. Теперь стал ею Бухарест гордиться. Юна, мала, но, если Божий дар, Ни рост, ни возраст не играют роли... Ах, как она играет, Сиди Таль! Березок аккуратно отпороли От родовой фамилии ее... И вот она как Сиди Таль известна... Внимая, зал впадает в забытье... Она поет... Она сама как песня! Привносит в лицедейство новизну И возвышает древнее искусство Собою на такую крутизну, Где исчезает все – и только чувство Над буднями свою являет власть... Тем временем в Румынии, наглея Фашизм отверз, страну кровавя, пасть И антисемитизм ревет, шалея, Афиши рвет, бросает бомбы в зал... Румыны озверели в Бухаресте. Закрыт театр. Пока открыт вокзал. Ждут Черновцы опять... Со всеми вместе Актриса оказалась в СССР За пять минут до мирового криза, Что сокрушил весь ход небесных сфер. Она играет. Ведь она актриса. Война сместила все миры... Она в госпиталях играла. Зарядом пламенной игры Бойцов увечных исцеляла. А в тех, кто шел в кровавый бой, Вселяла мужество и силу, Подзаряжая их собой... -- Вернитесь, милые! – просила, Я вам сыграю и спою Еще сильней, вернитесь только... – Что воин вспоминал в бою В минуту исполненья долга. И точно так, как в судьбы всех, Война вошла в судьбу актрисы. Весомее ее успех. Прифронтовые антрепризы -- Где – под расстроенный рояль, Где под аккордеон трофейный... Прошла с народом Сиди Таль Стезей войны многоколейной. И день Победы для нее, Как и для всех – великий праздник... Но повоенное новье Показывает: жертв напрасных Кремлевский жаждет вурдалак, Вновь выбрав во враги народа Евреев... И, заклятый враг, НКВД – шного урода Послал Михоэлса убить. Еврейские велел театры – Не ходят люди, мол, -- закрыть... У Берии такие кадры – Им толькр дай позверовать. Поэтов и врачей еврейских Сгноить – забить, четвертовать... Протеста против зверства резких В оглохшем мире не слыхать... В молчании еврей галута. Все это видя, мерзкий тать Кремлевский разошелся люто. Уже он всех готов сгубить Евреев на земле советской. Уже о них пора забыть. В терминологии немецкой Вампирской вскоре «юденфрай» Весь СССР огромный будет... Но колесит из края в край Актриса Сиди Таль – и судит Палаческий режим Кремля, И мужество в сердцах рождает. И сколько будет жить Земля, Тот тихий подвиг не истает, А будет жить в живых сердцах... Из камня белого фигурка На вечной сцене в Черновцах, Цветы – и сердце бьется гулко, И словно слышится мотив Той песни, что полна печали... Кто жил достойно, будет жив В сердцах... Любовью увенчали Актрису верные сердца. Ее душа незримо с нами, А имя будет до конца Времен сиять нам точно знамя... Еврейские Черновцы до Первой мировой По мотивам Карла Гайнцена У театра весне салютует сирень, Тротуары омыты веселой капелью... В Черновцах начинается праздничный день С песен Шуберта, чтоб завершиться дуэлью -- Снять под вечер накал воспаленных страстей... Черновцы -- между Киевом и Бухарестом... Из Одессы и Кракова встретит гостей Театралка всегда танцевальным оркестром... Стольный град всей Европы, где сладок и прян Воздух парков с акациевым ароматом, И ферматами самых великих сопран, И созвездьями над вдохновенным закатом. Тротуар подметали букетами роз, Имена олимпийцев давали бульдогам, Где читальни с кофейнями спорят всерьез И синеют боры по карпатским отрогам. Где философа кличет к ответу поэт, Где звучит на базаре цыганская скрипка, Староверы с хасидами держат совет И сияет на лицах влюбленных улыбка. Где по скверикам кур собирает петух, Расклевавший с налету сонет Гельдерлина, Где Божественных храмов возвышенный дух Достигал ресторанчика и магазина. Ту чудесную жизнь раздробить не пора ль? Ведь не вечно дышать ей весной ароматной... Черновцы до войны – удовольствий корабль Под австрийским орлом, с украинской командой, С офицерами-немцами -- (белая кость) – Где евреи – восторженные пассажиры... И покуда вселенская зависть и злость Не сгубила корабль – и все еще живы... Песня Памяти А-Ц Идельсона Он вышел из-под Риги, Под небом ночевал. Псалмы из вещей книги Негромко напевал... Он отдал душу песням – Ведь с детства их любил. По городам и весям С котомочкой ходил. В замызганной котомке -- В бутылочке вода. Веселый был и тонкий, А сытый – не всегда... Подвинье и Побужье Проселками прошел... -- Ты спой мне вашу, друже... Поешь ты хорошо... А, ну – еще! Сумею На скрипке подыграть... Це-молль, как разумею? Так и впишу в тетрадь... Теперь давай-ка вместе. Я в терцию спою... – Он шел от песни к песне... В тетрадочку свою Записывал мотивы, Запоминал слова, Голодный, но счастливый... Его в пути молва Подчас опережала – И рада молодежь: -- Давай-ка мы сначала, А после ты споешь... Проселками по бровке Шагал он и шагал. Ему аранжировки То дождик предлагал, То ветерок навеет Замысловатый ход – И радость в сердце зреет. Он с песнями идет. Он молод и отважен. Ни холод, ни жара, Ни дождь ему не страшен... А вот и Садгора. Предчувствием удачи. Встречают в Садгоре? -- Чего тебе, юначе? Ах, песню! Ну, харе: Будет веселье, будет веселье, Будет веселье с песней у нас... Будет веселье, будет веселье, Будет веселье с песней у нас... Ну-ка, задорней в пляс, ну-ка, задорней в пляс, Ну-ка задорней в пляс, праздник у нас... Ну-ка, братья! Подпевай с радостью в сердце, Подпевай с радостью в сердце, Подпевай с радостью в сердце, Подпевай, подпевай, Радость разливай... -- Ну, ладно, все в порядке, Спасибо за вокал... -- Крючочками в тетрадке Он песню начеркал, Не допуская фальши: -- Вот здесь у нас диез... -- А что случилось дальше, В чем главный интерес? Двадцатый год итожил, Кто пал, а кто живой, Кто ранен, обезножил На первой мировой. Без всяких переходов, Побитое само, Сообщество народов Решило в Сан-Ремо: Чем жечь, душить, калечить С кликушеством в речах, Евреям обеспечить Достойный нац. очаг. Так решено впервые -- Теперь-то воспарим! – Евреи в эйфории. И Иерусалим Мечту свою концертом Желает увенчать... Хормейстер ходит фертом. Он знает, чем начать. А песню для финала Не может подобрать Чтоб воодушевляла... -- А где же та тетрадь? Там, помню, что-то было... -- Тетрадь перелистал... -- Да вот же! Звонко, мило... Сгодится на финал... – Известные издревле Слова вливает хор, В Садгорское веселье -- Израильский задор. И песня зазвенела И понеслась в зенит, Сердцами овладела И до сих пор звенит. Мажор планету залил, Он каждому знаком. И словно весь Израиль Победно пляшет в нем: Хава нагила, хава нагила Хава нагила вэнисмэха. Хава нагила, хава нагила, Хава нагила вэнисмеха. Хава неранена, хава неранена, Хава неранена вэнисмеха. Уру, ахим, Уру ахим бэлев самеах, Уру ахим бэлев самэах, Уру ахим бэлев самэах, Уру ахим, уру ахим, Бэлев самэах! Симон Петлюра П’ять куль у револьверi. Всi для нього – Погромника I вбивцi... Згвалтував Всю Україну... Не боявся Бога... Знайшовся той, хто ката покарав... Його, Петлюру, вбито як собаку. Жив нелюддю i нелюддю помер... Диявол напустив на душу мряку – I привiтав у пеклi Люцифер, I душу на шматки його роздряпав... У пеклi смолянi котли киплять... А тi, що пiднесли його, як прапор, Тi неньку-Україну лиш ганьблять... Петлюра – Україні те, що Гитлер -- Нiмеччинi... Рiзниця лиш у тiм, Що нiмцi геть женуть пекельний витвiр, А блазнi в нас пишаються своїм... Ханука Да не дрогнет рука И душа вдохновится... Сквозь века – Ханука Тем, кто в мраке томится, Озаряет судьбу – Беспокойную долю -- И мольбу и борьбу – Путеводной звездою. Ханука надо мной, Что отбит от Истока. Ханука над Страной И над всей – от Востока До заката – Землей – Негасимо, упрямо... Восемь дней – над Стеной Соломонова Храма... И над теми, чей пар Над землею струится... Бухенвальд, Бабий Яр... В пояс им поклониться... Им доставшихся бед Унеся боль и скрежет, Пусть и их вечный свет Маккавеев утешит... Многая лета (Главы из незаконченной поэмы о столетней еврейской судьбе...) Так обрыдла икра! Хряпну молодцевато Рива Львовна, с утра Я под Ваши томаты... Вам здоровья при том, Долгих лет пожелаю. Пребывайте с добром... За судьбу – уважаю... Вдруг судьбой возведен Сам на вашу орбиту, Где былое, как сон Мы теряем из виду... Лет ленивый накат – Что считать их с досадой? Девять дерзких декад И начало десятой... По траве босиком Красной шапочкой детство Мчалось вдаль над Днестром... А невидимый деспот – Время – на циферблат Вдруг метнуло тревоги: Разорвался снаряд – На чужие пороги Увлекала судьба... Зноен день Андижана... Сводка с фронта скупа... Но с надеждою жадной В черный конус душа Прорывалась со слухом, Горькой долей страша... Но не падая духом, В сорок первом году Помолясь о спасенье, Побеждала беду, Напрягая терпенье... Девять трудных декад, Три страны, сто печалей... Но сердца правнучат, Словно планка медалей – Воздаяние вам За труды и утраты... Счет прошедшим годам Что вести? Но трикраты Пусть небесный Отец – (Век достойнейший прожит) -- Справедливый истец, Ваши лета умножит... Глава первая. Красная Шапочка Место встречи – Нью-Йорк, «Детский сад» ветеранов... Соцработник – культорг Из веселых тиранов... Ветераны труда И войны ветераны – (Велики их года И бесчисленны раны) – Старой сказки сюжет Разыграли под праздник. Соцработник – эстет, Театрал и проказник -- Сказку Шарля Перро, Что не к месту, как будто, Ухмыльнувшись хитро, Отобрал для дебюта. -- Парадокс и абсурд – В перекрестье эпохи-с... Рива Львовна Межбурд, А в девичестве – Похис... -- Вы, -- сказал ей, главреж, -- Наша милая Рива, Не играли допрежь, Но у нас нынче прима. В перспективе – гастроль, Гениально, прелестно... Красной Шапочки роль Вам подходит чудесно... -- Возражения? -- Нет... -- А играть – это просто... Вам известен сюжет? -- Лет, считай, девяносто... Бессарабия сном Тает за горизонтом Меж Дунаем, Днестром, Прутом, Эвксинским понтом От народов пестро В райской теплой долине... Только жаль: над Днестром Нету мира поныне. Помнит роща окрест, Плес речной и пещера: Достигали тех мест Полубоги Гомера. Подарили реке Имя с южным окрасом... И спешат налегке В города над Тирасом За руном и вином, За удачей -- пеласги... Ждать ли мира с добром От захватчиков, ласки? Македонян вослед Приносило, фракийцев, Даков, римлян... От бед Не спастись, не укрыться... Пятый век... После войн – Готы, позже – славяне... Переливами дойн Иноземных влияний Сохраняет следы Песня – память народа... Все пышнее сады Над Днестром год от года... Натянув стремена, Точно лирные струны, Мчались сквозь времена Здесь булгары и гунны, Печенеги неслись, Гагаузы, кумане... И арабы толклись, Павликяне, армяне... Нужен франкам Тирас, Каталанам, наварцам, Крестоносцы свой глаз Пялят... Венецианцам, Генуэзцам трава Над Тирасом по нраву... С гиком мчит татарва, Учиняя потраву... Век четырнадцатый -- Свой владетель заправский: Города и сады -- Под державой молдавской. Турки в силу вошли... Под десницей османской Иудеи могли Жить в стране мусульманской, Притесненья терпя, Свыклись с коими, впрочем... Веря в Бога, в себя, Выживали, короче... Восемнадцатый век Вздыбил Русь против турок. Над османами верх Взял Суворов... Чтоб чурок Упредить, остеречь, Над Днестром строит крепость, А эллинская речь Для него – не нелепость – И по гречески он Именует – Тирасполь Юный град над Днестром... Об заклад биться на спор Мог фельдмаршал, что град Не зачахнет с годами... Град два века подряд В мире славен садами... Князь Урусов Сергей Пишет: каждый десятый В Приднестровье – еврей... Век стартует двадцатый. Не взывают к любви, Сеют злобу с амвонов... Век – в горячей крови Бессарабских погромов. И навечно тавром В языки мировые Входит слово «погром» Для бесславья России. Мы заглянем теперь В русский город Тирасполь. Приоткроем-ка дверь В дом, где жил Лева-прасол. Вообще-то он Лейб, Лева – русским привычней. Чем насущный свой хлеб Добывал? Симпатичный Русоглавый мужик, Лучший друг скотовода. С ним и каждый мясник В дружбе. Лейб для народа Скот по селам скупал. Ну, на то он и прасол. Мясникам поставлял По заказу в Тирасполь. Лева ростом высок, Худощав, деликатен, Скор в делах, легконог, В обращенье приятен. Лейб в делах тороват И, в согласье с Торою, Он на Суре женат И богат детворою. Эстер, Мотл родились Вровень с веком – погодки – Будто звезды зажглись – Было выпито водки В честь рождения их, Скажем честно – немало.... Следом трое других... Янкель третий... Совпала Революция с ним – Пятый год – и погромы... Подло царский режим Все изъяны, изломы На евреев валил: Мол, во всем виноваты... Кто умней – поспешил, Все оставив, куда-то, Где, пригрезилось, нет Ущемленья свободы, Ни погромов ни бед... Как другие народы Сможет жить иудей Вне обид, издевательств – Средь нормальных людей... Но, рабы обстоятельств, Лейб и Сура с детьми Не покинут Тирасполь... -- Лейб, детишек возьми – И беги! В этих распрях Только новой беды В этой жизни дождешься! -- Здесь же Днестр и сады... Ведь уже не вернешься... Здесь я бегал мальцом, Здесь пришел в синагогу На бар-мицву с отцом... Больно думать, ей-Богу, Что покину навек Град любви и надежды... -- Эх, смешной человек, Зря надежду не тешь ты! -- Верю, Бог сохранит... Вам желаю удачи... Тут родился Давид... -- Будем жить с Богом дальше... Год – одиннадцатый Щедр на солнце и влагу... Как бушуют сады, Пробуждая отвагу... Дни, как птицы летят, Подрастают детишки, Отчий радуя взгляд... На обувки, пальтишки, На вино и на хлеб Для священной Субботы Заработает Лейб – Не устал от работы. Вроде гаснет разброд, Нет погромов и живы... Награждает Господь Их рождением Ривы... Глава вторая. Крошечка-Хаврошечка Бросить взгляд не дано Вглубь ее родословной. Точно знаем одно: Вряд ли были ей ровней Те, кто чванства полны: Дескать, род наш древнее... Предков Ривы должны В той искать Иудее, Где Божественный храм Возведен Соломоном В назидание нам Над священным Сионом... По нечеткой канве Пальцем в небо потыкай... Может, Рива в родстве С легендарным владыкой? Может, вещий Моше – Моисей Ривин предок? Отложилась в душе Песнь о давних победах... Представляется нам: Вывод вроде законный: Праотец Авраам – Ривин предок исконный. Мойша – искажено В окруженье безбожном Имя то, что должно Возглашаться, как должно. Оба деда ее В этом имени жили, Книге книг житие До конца посвятили... В уваженье тону – Нет превыше занятья: Изучали Тору... Все вокруг без изъятья Почитанья полны... Первым делом – супруги Ибо обе должны, Умножая потуги, И детишек растить, И мужей обиходить, И друзей угостить... А откуда доходы? Майя, мама отца, Держит лавку мясную, Пашет в поте лица... Муж, мол, в Книгу святую День-деньской погружен, Он – ученый, мыслитель, Весь в Учении он... -- Ребятня, не шалите! Шейндл, мамина мать – В бакалейной лавчонке Стала соль продавать, Чтоб супружник ученый Пялил зенки в Тору, Открывая глубины... Было так, не совру: Шейндл: -- Мойша, любимый, Я схожу на базар, Присмотри-ка за лавкой! -- Ладно, -- Мойша сказал, Взяв из банки украдкой От жены леденец.... И, в ученом экстазе, На плечах в пледе, не Опускаясь до «грязи Матерьяльных забот», Над Торою склонялся... Кто-то в с полки возьмет Нечто... Чтобы убрался Визитер из дверей, Шепелявил невнятно: -- Ну-ка, тут же скорей Положите обратно! Кто сюда положил, Тот возьмет. Вы не клали – Не касайтесь! – Блажил Реб Рашковский в запале... -- Что ж, посмейтесь над ним, Чудаком, хоть сто раз, пан!... Был с рожденья родным Всем им город Тирасполь... Только жаль, не сошлись Их пути в мире с Ривой Истрепала их жизнь Раньше срока глумливо. Только бабушка Шейндл Задержалась для встречи С внучкой, Барух Ашем!*... Поминальные свечи * Слава Богу! Дословно: да святится Имя Его! (ивр.). В честь ушедших родных, Пусть горят, не сгорая... Светом память о них Вновь и вновь озаряя... У евреев в чести Изначально ученье... Пацанам лет с шести Прививают уменье Справа – влево читать Для Торы -- алеф с бетом Да деньжата считать – И довольно на этом... Мотл был озорник, Шебутной непоседа, Уставая от книг, Досидеть до обеда Не умел без проказ... -- Накажу! – Лейб грозился... Добрый Лейб... Хоть бы раз, Хоть слегка приложился? Никогда – лишь грозил, Да и то – только шутка... Он детишек любил До потери рассудка... Дядя Берл, мамин брат Был жестянщик и слесарь. Он племянников рад Взять к себе... Интереса У ребят – до небес: Чинят велосипеды, Режут жесть, лудят... Без Платы – лишь за обеды... Лет уже с четырех Рива тоже в заботе: Приучают ее В играх – к женской работе. Все пока до поры Как бы в шутку: играя, Рива моет полы... -- Вот хозяйка какая! – Щедро хвалят ее – И «хозяйка» довольна... Учат штопать белье... Укололась... -- Не больно! Дай подую – пройдет! – Ей внушают терпенье. Мама Риве дает Сверх всего порученье. И, встречая шабат*, Та подсвечники чистит. Пусть, как солнце, блестят! Крыльца кур вместо кисти, * Суббота (ивр.) Чтобы пыль обмести И в любом уголочке Чистоту навести... -- Славно! – матушка – дочке... Отмечали шабат, На Него уповая, Но три года подряд Шла война мировая. И румынский король В ней – союзник России, Что опасней порой Неприятельской силы... А на фронте – разброд: Отступленья, потери... И семнадцатый год Революции двери К пораженью страны Открывает с цинизмом Язвы века полны Вшей траншей с большевизмом... А союзник – слабак – И уже – в Бухаресте Немцы... Дело – табак: Пораженье, бесчестье... В декабре крайсовет Бессарабии принял Судьбоносный декрет: «Романешти» отринул, Лихо провозгласил Учрежденье Молдавской Нар. Республики... Взвыл С камарильнй боярской Неудачник-король Фердинанд вероломный И, как тать, «наколол» Вмиг Россию... Погромный Ввод румынских полков Бессарабец запомнит И моральных оков Душу тяжесть заполнит. Были злые бои И восстанья случались Персонажи мои В гуще бед оказались. Шлет Тирасполь отряд Оккупантам в погибель. Превращен город-сад В смертью дышащий тигель. В нем все тысячи бед Выпадают евреям. И спасения нет, Хоть надежды лелеем. По соседству живут Сестры Саша и Паша... -- Вновь погромы грядут, Уезжайте, а ваша Под присмотром у нас Сохранится квартира... От беды скройтесь с глаз, От кровавого пира Людоедов-румын И молдавских бандитов... -- Ну, а вам-то самим... -- Мы же русские. Мы-то Отморозкам страшны: Ведь за нами – Россия. Им евреи нужны... Уезжайте, -- просила Леву с Сурой сестра, То ли Саша, то ль Паша... -- От румын ждать добра?... -- А коровы? А наша... -- Мы за всем приглядим, Уезжайте скорее... Торопитесь! -- Летим В Кучерганы... Евреи, Кто совету не внял, Пострадали изрядно... Пыл грабителей спал – Возвратились обратно. Лейб хотел уплатить За заботу соседям... -- Бросьте, Лейб. Надо быть Человечными... С этим Не поспоришь... Потом Распродали хозяйство, Взяли собственный дом, Но не ради зазнайства. Дом кирпичный, большой, Под осиновой дранкой... В нем согрелись душой. В нем просторно. Однако Есть четыре еще В нем на сдачу квартиры... Пол в квартире вощен, Окна выше и шире... Дом приносит доход... Лейб, понятно, рискует... Год, как день, день, как год, А душа-то тоскует... По соседству в огне Украина под немцем... На гражданской войне Как не быть интервентам?... Всё с надеждою вдаль Смотрит город днестровский. Год двадцатый, февраль... Вновь Григорий Котовский Сто румынских преград В жаркой схватке сметает, Возвращает отряд, Город освобождает... Romania… (Король Примеряется к ...mare*) -- Жжет тираспольцев боль... Как о жутком кошмаре, * Великая (рум.) Помнит Рива о тех Двух годах интервентских... На Румынии – грех Грабежей людоедских. Но встает из руин Постепенно Тирасполь В напряжении спин Стал красивей гораздо... Риве только-то семь, Но помощницей маме Стала главной совсем. Понимаете сами: Вышла замуж сестра – И уехала с мужем От семьи, от Днестра... Ривин труд в доме нужен. Шлет сестра иногда Из Захарьевки письма: «Дни длинны, как года, Здесь уже прижились мы...» Додик Штейн, муж сестры Стал служить в магазине. Жизнь скупа на дары... Все на Риве отныне. Поручает ей мать, Не взирая на возраст Убирать и стирать... Не успеешь – разнос даст... Мать жалела б ее, Да судьба не жалеет. Все труднее житье: Большевизмом болеет Наравне со страной Исстрадавшийся город. Не прошел стороной, Жрет тираспольцев голод... Умирает народ – Где картошка и крупы? Лишь шагнешь из ворот, А на улицах – трупы... И семью обойти Горе не пожелало: Лейб, простывший в пути Под дождем – до финала Трудной жизни дошел – Пневмония сгубила... Как с отцом – хорошо, Без него – трудно было... Мотл вместо отца Взял профессии бремя... Обжигало сердца, Остужало их время... Выживал, кто как мог... Все спасались в работе. Захудалый шинок Был их дома напротив. Стала бабушка там Что-то печь в лихолетье... Как закуску к «сто грамм»... Приходили к ней дети... Выдавала тайком По кусочку малая* Пресноватым комком, Ребятишек спасая... * Пирог бедных из кукурузной муки... Интервью Интервью Однажды мне приснился сон: Мне Бог назначил рандеву... Я в эмпиреи вознесен, Прошу у Бога интервью. Я понимаю, что грешу, Во мне любой трепещет нерв, И я прощения прошу, Мол, я, презренный раб и червь Дерзнул, но если время есть... -- Вся вечность мне принадлежит... -- Всевышний, окажи мне честь, И не сочти, что, мол, блажит... Бог просьбу не отвел мою, Бог расположен отвечать... -- О чем же будет интервью? – Я думаю: с чего начать? -- Какие мне хотел задать Вопросы? – уточняет Бог... Ну, неприлично же молчать... И я вопрос озвучить смог: -- В подлунном мире – ничего, Не может без тебя взбурлить... Что в людях более всего Тебя способно удивить? -- За чередою лет и зим Суть не отважатся узреть: Наскучивает детство им. Они торопятся взрослеть. А став почтенными людьми, Листают детство наизусть -- И вновь мечтают стать детьми – Увы! И неизбывна грусть... Они упорствуют в трудах, Пока полны здоровых сил. И цель их – деньги... Только – ах! -- Их труд здоровье подкосил – И тратят тысячи свои И миллионы, чтоб вернуть, Хоть часть здоровья, но – увы... Им недоступна жизни суть... В мечты о будущем они Бессмысленно погружены На те мечты часы и дни Растрачивают, горюны – И в настоящем не живут, И будущее во тщете И не заметят, как сожгут На бесполезные на те Бесплодные свои мечты... То копошатся, то снуют Жизнь прожигают в суете, Как будто вовсе не умрут, Потом уходят без следа, Как если б вовсе на Земле Они не жили никогда, Мечтая о добре – во зле... Господь дает мне интервью, Моя душа – магнитофон... Его рука взяла мою Я замолчал. Молчит и он... И я спросил тогда опять: -- Какие б, Отче, ты желал Уроки детям преподать? Ответа я недолго ждал: -- Пусть дети знают: их любить Заставить никого нельзя, Но так легко любовь убить В тех, кто их любит – и стезя, По коей следует ступать, Преосторожно вновь и вновь: Тем, кто их любит, не мешать Любить, не обижать любовь... Смирясь, не лезьте на рожон, Живите скромно, не скорбя... Пусть знают, что нехорошо С другими сравнивать себя, Чужой судьбою освещать Свои неловкие шаги... Пусть дети учатся прощать, Как я прощаю им грехи... Пусть помнят: любящий раним И будут бережны вдвойне С его душой, ведь если с ним, Когда вы с ним наедине, Когда он к вам душой открыт, Вы поступили невпопад, То вами навсегда убит Вас радовавший нежный взгляд – И годы долгие потом Вам этот взгляд не воскресить... Напрасно яростным судом Вы будете себя судить... Итогом суетных минут -- К беде приводит праздный треп... Пусть дети истину поймут: Не тот богат, кто больше сгреб, А тот, кто, меньшим обходясь, Для близких неизменно щедр, И к чьей душе не липнет грязь... Кто из глубин сердечных недр, Любовь безгрешную добыл – И вам ее адресовал... Вас кто-то любит и любил, К вам кто-то нежностью пылал, Пусть даже не сумел стяжать Накал ответно ваших чувств ... Не все умеют выражать Жар сердца словом тихих уст... Пусть двое смотрят на одно, Но разное увидят в нем... Прощенье благословлено Других, но и себя притом. Своим нелепостям судья, Свою стезю благослови, Простив других, прости себя – И душу вылечив, живи... Я понял: наступил финал... Осмелился пробормотать: -- А что еще бы передал Ты детям? -- Можно передать, Их обнадеживая, весть -- И эта весть – на все года – Что я не выдуман, я есть... Пусть знают: я -- для них. Всегда... Исход продолжается Минута... Секунда... Последняя миля - Счастливая добрая встреча! Мы тронулись в путь, веря: Бог у кормила, Мы жили, судьбе не переча. Не мед - эмиграция, - все повторяют - Скорее - горчица и перец... По полной программе тебя проверяют Канада, Америка, Эрец. Когда пересадкой души отболеем, Когда оживем и прозреем, Становятся подлые страшно подлее, А добрые - много добрее. Мечтали взглянуть в ваши милые лица, С трудом, но приехать смогли же! И счастье - всему вопреки убедиться, Что нет вас роднее и ближе. Пусть мчатся тревоги и горести мимо, Пусть счастья добавится доле, Пусть в мире восполнится света и мира И радость царит в нашем доме! Эмигранты Уезжали из Кишинева - И надежды несла молва... В этой жизни мечтать не ново - У мечты есть свои права! Там где-то за туманом, за туманом Веселая счастливая страна... Куда зовет мечта, чего нам мало? Живем сейчас, а дальше - тишина... Уезжали из Ленинграда В неизведанность, в никуда... И смахнули слезу украдкой Не вернемся, мол, никогда... Мечта, таясь за влажными очами, Кружила в вальсе сладостного сна... А что нас ждет за долгими ночами? Живем сейчас, а дальше тишина. Уезжали из Красноярска... Над Манхеттеном плыл дымок... Где завязка и где развязка?- Все связалось в тугой комок. Царила над разлукой и любовью Мечтами напоенная весна... Куда летят года над головою? Живем сейчас, а дальше тишина... Певец В газетах промелькнуло сообщение о том, что Кобзон приобрел для себя место на кладбище, что на Масличной горе в Иерусалиме …Его похоронят в Иерусалиме Ногами к заветной Стене. Здесь те, кто Всевышним особо ценимы, Чьи подвиги в высшей цене. Ему боевые вручали награды, «Афганцы» считали своим… Сержант отставной, после – маршал эстрады, Под пулями Богом храним. Где ангел рыдает, а дьявол смеется, Кто первый шагнет в полный рост? Давно не пацан, а ему все неймется – Мы помним: Дубровка, «Норд-ост»… Внимали ему Патриархи и Папы… То в Думу ему, то в окоп… Но слушают чаще теперь эскулапы Его через фонендоскоп… Его шельмовали по полной программе А он для детдома – отец… И жизнь уже дважды стояла на грани – Нельзя так с собою, Певец! Свистят у виска все быстрее мгновенья, На стыках стучат поезда… Забыты поэты его поколенья, Но он-то пришел навсегда… Поет – и затих озорник-пятиклассник, Задумался о «се ля ви»… Ббез песен его нам и праздник – не праздник, В них отзвуки нашей любви… В свой срок похоронят на древнем погосте, Где рядом так близко звезда… Рассыплются в прах и одежда и кости, А песни его – никогда! Покуда он жив, пожелаем Орфею Здоровья и радостных дней… Без песен Кобзона я жить не умею, Будь счастлив, Иосиф Орфей! Памятник в Донецке Памятник в Донецке Кто, следуя неясному резону – Мне обсудить проблему эту не с кем – Открыл в Донецке памятник Кобзону? И непонятно, отчего в Донецке? А отчего не в «Гнесинке», к примеру? А чем не угодил театр эстрады? Дубровка, где навстречу изуверу Он шел спасать детей – не для награды... Нашлось бы место в Тульском детском доме, На горных блок-постах в Афганистане, На Братской ГЭС, в Тайшете и на БАМ’e, В бурятском, им отстроенном, дацане... Он исполнял «Кол нидрей» в синагоге, Он Шуберта исполнил в Ватикане... Мне ясно: он не забывал о Боге, А Бог не забывал о нем... Веками О нем, как о мифическом Орфее Преданье сохранится незабвенно И у евреев и у неевреев... Он больше,чем еврей. Он сын Вселенной... О нем едва ль поэмами и прозой Сказать смогу в попытке иллюзорной... Вы там в Донецке начудили с бронзой – Все суета... Создал нерукотворный Своею песней ясной и сердечной Сам памятник себе в открытых душах... Поет Кобзон о подлинном и вечном – И нечего сказать... Молчи и слушай... * * * Любимая, тода раба* За то, что ты любви раба, За то, что ты – сама любовь, Не возражай, не прекословь... И мы свершим вдвоем обряд... Тода раба! О, как я рад – Осуществилась ворожба! Любимая, тода раба! Любимая, тода раба... Уже с горы моя арба Несется – и не удержать... Не стану старчески брюзжать... Я молод вопреки судьбе – И лишь благодаря тебе Вновь возвышается судьба... Любимая, тода раба! Любимая, тода раба! Лишь об одном моя мольба: Всеведущий Барух ха-шем* *, Не торопи с небытием. Теперь бы только жить и жить, Но чем мне это заслужить, Когда в душе к любви алчба? Любимая, тода раба! *Благодарю (ивр.) ** Благословенно имя Его – (Всевышний) (ивр). На пороге осени Это не осень еще. Нет, не осень -- Это ее осторожный звонок: Листьев осины медная осыпь Горсткой монет зазвенела у ног. Это не лето уже... Нет, не лето: Скрылось оно за изгибом тропы. Будто с его завоздалым приветом Грустно ромашки кивнут из травы. Можно и осень и лето потрогать... Над перепутьем повисли дожди... Вот и грущу, что стою у порога: Хочешь -- не хочешь, а в осень иди... 17 сентября 2005 года За печалью укроем Вдохновенье в груди... Над сентябрьским покоем Взмыли в небо дожди... Под созвездием Девы – Листья в парках зажглись. Всех потерь перепевы В ливнях отозвались... Мокнут в черных потоках Листья, павшие ниц, Отражаясь жестоко В черном блеске зениц. И – от края до края Струи бьют в желоба... Сентябрем догорая, Воспаряет судьба... 17 сентября 2003 г. Иному счастливцу Фортуна мирволит с рожденья, Иному она улыбнется на первом шагу. Не стану молить у заблудшей судьбы снисхожденья. Всему вопреки я еще засверкаю, смогу. Я в море житейском нешумно, невздорно дрейфую. Мне больно задеть вас и неуваженьем ожечь. Я без суеты потихоньку себя отшлифую И я засияю, но душу б хотелось сберечь. И было б трагично ее разменять на афиши, Растратить на клаку, безмозглость пустых интервью. Мне б выжить в доставшейся экологической нише – Творить по старинке и тихо учиться новью. И мне не по чину витийствовать перед народом. Мне быть бы УСЛЫШАННЫМ близкими в горестный час, А также Всевышним в мольбах о спасении рода, В моих бессловесных, душой вознесенных речах. Я, в сущности, все об одном – о любви и печали. Две чаши у Господа, я из обеих испил. Я верю: еще мне позволят припасть к первой чаше. Душа переполнена, я еще недолюбил… 17 сентября 1996 года Великое рождается мечтой. Мечтой в которой все светло и звонко. Укрыто счастье мглистою поземкой, Но ты за ясной следуешь мечтой. Возможно все и все осуществимо, И все преграды только прах у ног. По силам все. когда с тобою Бог. Все разрешимо, счастье достижимо. Мечты нам озаряют явь и сны. Возможно все. И несть числа примерам. Великие дела великой верой Вдохновлены, одухотворены. Какой бы ни вихрило круговертью, Какая бы ни ослепляла мгла, Но ваш удел - великие дела - И в это, сын мой, верьте, верьте, верьте! 17 сентября 1995 года Как легкая нотка листок золотистый кружит, И, ветром влекомый, взмывает, звенит в поднебесье. Растроганно внемлет душа паременчивой песне. Высокой печалью мелодия заворожит. А в этой печали отрада своя и наказ: Устанешь бродить забубенно, куражно, потешно, - Как главная тема родится и крепнет надежда, Печаль и мудрее и слаще веселья подчас. Кружится листок - и сентябрьская песня плывет. В ней звоны, и громы , и тихий прерывистый шорох... И машут ветвями вразброд тополя-дирижеры, Вступает солистка-любовь - и зовет. и ведет... 17 сентября 1994 года Сентябри вы мои и сыновьи, Золотые мои сентябри, Озаренные чистой любовью. Упорхнувшие, как сизари. Вы дарили волшебные сказки И включали веселые сны. Улыбались анютины глазки, Были звезды, как груши, сочны. Каждый вечер манил обещаньем, Звал в иные чудесные дни. И казалось, что вот оно, счастье, - Только руку за ним протяни. И казалась любовь необъятной - Опьяняйся, дари и бери... Но взлетали в свою голубятню Сентябри, сентябри, сентябри... Точно молнией вдруг озарило И открылось печальное мне: Настоящее счпстье-то было В каждом, каждом растаявшем дне. Знать бы, где моей жизни кассета, Я б в руках ее нес , не спеша, Прокрутил бы обратно все это - И опять проиграл не спеша. Вы в своей голубени витайте, Но молю, сентябри-сизари, Вы еще много раз прилетайте... ............................................ Октябрь По осенней тропе исчезаю в простывшем лесу Дружелюбный барбос увязался в надежде на мясо... Ну, а я лишь заботы с печалью в котомке несу. Потерять бы их здесь, позабыть бы у кочки примятой... Пахнет прелой листвой, пахнет осенью и колдовством. Повороты тропы, будто скоропись в желтой тетради. Я с веселым барбосом повязан секретным родством: Ожидая чудес и счастливых открытий, поладим... Я смогу ли прочесть, что за буквы мне пишет тропа? Все секреты открыть мне природа готова запиской... Ежусь: холод... Сквозь ветви посыпалась с неба крупа... -- Все, барбос, погуляли! Обратно тащиться не близко... Весна За ввечной суетой Не сразу замечаем, Как грустный небосвод Яснеет с каждым днем. Мороз еще гнетет, Но, веткою качаем, Снегирь уже поет Прощальную о нем. Скворечники пусты, Но это ненадолго. Скворцы уже, поди, В пути. Весне – салют! Они с весной – на «ты», Влекомы чувством долга, Весне и солнцу величальную поют. Весна несет и мне Счастливые надежды, И голос мой звенит, И легок быстрый шаг. Я в молодом огне, И вновь раскрыты вежды, Касание искрит, И звездочки в очах. И, верится, любовь, С которой разминулся, Одумается вдруг, Вернется поглядеть… Придет – не прекословь … Я б снова окунулся В тот сладостный недуг, Чтоб счастью порадеть… Сирень Сиренью -- лиловой, и синей, и белой Окно озарю для любимой... Приди! Но ты ничего в моей келье не делай, Забудь обо всем, просто так посиди... Устала... Смежи напряженные веки, Пусть дрема и сон унесут тебя вдаль... Излишни слова, если в кои-то веки Опять в этой келье играет рояль... Опять полумрак здесь и пахнет сиренью, И словно бы нет расставаний и лет, И поздняя мудрость взывает к смиренью, И к трудным вопросам отыскан ответ. Меняет сирень геометрию кельи, А с ней и в душе все иначе, чем без... Сирень светозарная, тайное зелье Для глаз, и души, и судьбы, и чудес... А ты можешь встать и уйти. Ты свободна. Но разве уйдешь от сирени в окне? И если сирень не увянет сегодня, Тебе оставаться со мной и во мне. * * * Вот, представь себе: так же люблю, На разлуку и боль не взирая... Позовешь – изнутри прорублю Крышку гроба – из ада и рая Я примчусь, прибегу, прилечу, Если нужен – в любую годину, Ангелочка с собой прихвачу – И уже никогда не покину... Я на крыльях моих – на летах В высь спирально иду наднебесну... Я люблю тебя... Так, мол, и так... С тем умру, а потом и воскресну... Я воскресну, чтоб снова тебя Повстречать в упоении Веры... И парить, вдохновенно любя, На пределе земной атмосферы, Где от счастья вихрился бы дух, Где б давалось прещедро в наследье Лишь для нас неразрывных, для двух Только вместе – для двух нас – бессмертье... * * * Te,кого мы любим,, Нерасстанно с намиi... Смерть железным клювом Схватит, как тисками, Ни вздохнуть ни крикнуть -- Не взмахнуть рукою... Сможет ли отвыкнуть' Taм, за той рекою Oт моей улыбки Ta, кого оставлю... Золотые рыбки Соберутся в стаю. Ласточки весною Прилетят под стреху... Eй же не со мною Вспоминать ту встречу На крылечке зимнем Да под снегопадом В том пальтишке синем... Горевать не надо. Возвращаюсь к милой Золотыми снами To, что было -- было И осталось с нами. Я кружу над нею, Aнгел легкокрылый, Светлые навею Cны о счастье милой... Дом скорби « 5-35 Столько ночей вороной лимузин К цифрам знакомым меня привозил: 5-35 на Восьмой авеню -- Словно я еду навстречу огню… Вот подднимаюсь на пятый этаж – Словно к душе подключаю вольтаж: Будут вонзаться мне в сердце звонки, Будут скорбеть о судьбе старики… Если бы мог, я бы всем им помог, Но над Бедой их не властен и Бог… Если б собрать все богатства Земли, Разве б они возвратить им могли Близких, гонимыых свинцом на ветру, Брошенных трупами в Бабьем Яру, Тех, кто сожжер в Бухенвальдских печах, Тех, кто в Печоре от тифа зачах, Тех, кто прикладами зверски забит,. Газом отравлен за то, что – а ид… Воспоминанья их горький удел… Те, кто там выжил, уже не у дел. Залита кровью их сердца война, Вытащена на их жилах страна… Бывшие тягловой силой страны, Ныне они той стране не нужны… Чудом им выжить в аду повезло, Ветром столетья их вдаль унесло, Бросило по закоулкам Земли, Жизнь пролетела, надежды ушли… Просят помочь, только как им помочь? Скорбью в том доме наполнена ночь… Часовщик Угол тридцать четвертой с восьмой, В вестибюле Newyorker - отеля -- Часовой магазин с мастерской… Это кстати… Вторая неделя, Как мой старый «наручник» – сачок, Батарейка – с концами – угасла… Я в прихожей часы на крючок Нацепил – и представьте, мне назло -- То и дело: успеть! Торопись! Вновь задержка… А время-то, время… Ну, а тут – часовшик… Зашибись! Захожу… Пожилого еврея Вижу – седенький, в тусклых очках… -- Батарейку сменить? Не проблема! Приносите – и вновь при часах Погуляете… Новая тема: -- Из России? Акцентик знаком -- У меня же друзья из России – Юрий Власов, к примеру, о ком Помнит мир: при чудовищной силе Он фигурою был – Апполон, Жаботинкий – хороший товарищ… С хитрецою: -- Да, я это – он, То есть, он – это я… Не признаешь? А на снимке – могучий атлет, Коромыслом изогнута штанга… То-то, часики… Чудится… Нет!!! -- Как зовут-то вас? Высшего ранга, Очевидно, на фото, штангист… Я и сам увлекался «железом»… -- Ваше имя? – Айк Бергер… Зажгись В «репе» лампочка памяти резко… -- Ицхак Бергер? Тот самый? – Ну, да… Лента память – вспять… Снова зримо: Зал ревущий в экстазе… Тогда На штангистском ристалище Рима Ицхак Бергер – малыш, легковес Всех противников вверг в безнадегу… Свой двукратный осиливший вес Первым в мире… К такому итогу Начал путь свой на школьном дворе После драки… Обидно, побили… -- Ну, да я им всем… Баста, харе – Есть и воля и пара извилин – И малыш направляется в «джим», То есть, в зал тренажеров – качаться… Тренировки – питанье – режим… Тут инструктор: -- Не хочешь заняться, Айк, тяганием штанги всерьез? И такие пошли перегрузки, Что порой доводили до слез – Не умел материться по-русски… А потом был восторженный Рим – И победа… Какая победа! Эта куча железа над ним Негасимою славой воздета… Он навечно теперь – чемпион Той немеркнущей Олимпиады, Где и Власов – живой Аполлон Получал – по заслугам – награды… -- Мне случалось в России бывать – Приглашали посоревноваться. Доводилось в Москве выступать, Ленинграде, Тбилиси… Ломаться – Не любил, если звали друзья… В двадцать шесть соскочил я с помоста – Это трудная слишком стезя – И уход нам дается непросто… Был инструктором, тренировал… В часовой после вляпался бизнес… Словно сон, вспоминается зал Римский зал, на плечах меня вынес Мой товарищ, а с разных сторон Несся рев – экспансивны все в Риме… Знай: еще – первый – я! – чемпион, Что родился в Иерусалиме! Батареечку вставил – и –«крак!» – Вновь «тик-так» мою жизнь размеряет… А на снимке – в могучих руках Звездный миг – навсегда – замирает… Мститель Памяти поэта Леонида Канегиссера «Из всех молитв, какую знаю? Пою ль в душе иль вслух читаю, Какою дышит чудной силой Молитва «Господи, помилуй». Одно прощенье в ней – немного. Прошу лишь милости у Бога, Чтоб спас меня своею силой, Взываю: «Господи, помилуй!» Еврейский парень – он любил Россию, О чем писал с волненьем в дневнике. В России большевизм вступает в силу, Отчизна пребывает в тупике. А он – поэт серебряного века. Есенин и Цветаева в друзьях. Уже и к славе открывалась дверка – И мысль и образ в Лёниных стихах. Сын инженера ищет в жизни смысл. Был юнкером, затем стезей отца В студенты-инженеры Канегиссер Подался... Не искал себе венца Тернового, но честен был и светел, Как должно быть поэту в двадцать лет. Господь его избранием отметил – Неотвратимо, если ты поэт. Лопатин Герман – тот, кого эпоха Приставила к поэту виз-а-ви... В минувшем веке почудил неплохо: Авантюризм у Германа в крови. Из ссылки вывез за кордон Лаврова, Но, правда, Чернышевского не смог. Народоволец, чье весомо слово. Ум изощренный и прекрасный слог – Он – первый переводчик «Капитала», Царейубийцей не желавший стать, Член Марксова Интернационала, Романтик, революции подстать. Маркс отмечает энциклопедичность, Царизм, само собой, в тюрьму упёк. Сверкала фантастическая личность. Лопатин – революции пророк, Он ею и спасен из Шлиссельбурга – Год пятый алым знаменем взмахнул. Двадцатый век, как вещая каурка, Примчался, цепи с узников стряхнул, А с ними и романтики котурны... Он в одиночке двадцать лет провел. Шла молодость лопатинская бурно. В застенке -- поэтический глагол Родился, отстоялся и развился. Дар признаваем Горьким и Толстым. С кем Канегиссер по судьбе сроднился? Старик казался юноше святым, Страдальцем за свободу и отчизну. И оба не приемлют всей душой Кровавую коммуновскую тризну -- Разгул цивилизации чужой, Немилосердной... Язву большевизма Спасительной Лопатин не признал... Что станет с Русью? Горькая отчизна! Неужто зря боролся и страдал? О чем они беседуют часами? О том известно только им двоим. Случайно довелось услышать маме... А прежде, приближалась если к ним, Они обычно тотчас замолкали. Но вот – Лопатин юноше внушал: -- О воинской повинности слыхали? – Не вопрошал его, а искушал: А революционность добровольна... – А в Питере свирепствует ЧК: Расстрелы, пытки – смутно, страшно, больно -- И Лёниного давнего дружка Облавой прихватили, Перельцвейга – И расстреляли... В сердце зреет месть... В Москве в то время каторжанка Фейга Готовится картавого известь. А в Питере мишень – чекист Урицкий... Еще недавно – «верный меньшевик». В ничтожестве проснулся зуд садистский. Сугубо штатский хлыщ, нестроевик Назначен главным по охранной части – И залил мирной кровью Петроград – Так упивался полнотою власти, Что удержу не знал в убийствах гад. День предпоследний в августе проснулся. По площади катил велосипед. У «чрезвычайки» Леня развернулся, К швейцару: -- Главный здесь? -- Покамест нет. – На Лене – кепка, кожаная куртка И бриджи – чтоб не защемила цепь. Наверно парню в те минуты жутко, Но месть свершится, горе помнит цель. А вот и цель. В подъезд вошел Урицкий, Кивнул швейцару, выплыл в вестибюль. И «кольт» закашлял по мишени близкой – Стреляет Лёня, не жалея пуль. Ему бы выйти, спрятав «кольт», из дома, Под аркой на Морскую повернуть, На Невском бы пропал в толпе... Кулема, Хотел на двухколесном улизнуть. Из «браунинга» комиссар Дыхвинский Стреляет вслед, он тот еще стрелок. Удача Лёне показалась близкой, Еще бы чуть – и он бы скрыться мог... Автомобиль германского посольства Под аркой показался... Комиссар, Презрев посольских злое недовольство, Авто приказом Лёне вслед послал, Пристроившись с шофером-немцем рядом. Красноармеец трясся на крыле, Стреляя беспрестанно, но зарядам, Что выпущены в ярости и зле, Куда лететь? Велосипед трезвонит. Секунда – он от взора ускользнет -- Беглец уже по набережной гонит, В Мошков проулок он сейчас свернет... На Миллионной экипаж бросает, В Дом Северного общества стремглав, Английского, убийца забегает. Сам Шатов, комендант, почти догнав, Стрельбу тотчас приказом прекращает, Приказывает парня взять живым. Отряд красноармейцев окружает Дом, ставший западней... -- Перехитрим, -- Решает Шатов. – Женщина выходит: -- Тот, с револьвером побежал наверх... -- На штурм! – кричит Дыхвинский... -- Умный, вроде, А глупость предлагаешь... – Штурм отверг Премудрый Шатов. -- Дай шинель, Сангайло! Мы чучело сварганим из него. Поставим в лифте, чтобы напугало, В него пусть постреляет... -- Ничего Из хитрости не вышло. Канегиссер Шинель Сангайло на себя надел, Из дома кепку сняв, спокойно вышел... -- Наверх бегите, там он... – Не сумел Однако же и он схиитрить толково: Сангайло опознал свою шинель – И Канегиссер мигом взят в оковы... -- Издержки неизбежны. Впрочем, цель Достигнута – и свершено отмщенье. А дальше – по Шекспиру – тишина... – Поэта в террориста превращенье Считаешь преступлением, страна, Пролившая моря невинной крови? Держава, чья душа в кромешной тьме, В большой террор ввязаться наготове... Мать Леонида, подержав в тюрьме – Казнив поэта, вскоре отпустила... Пришла домой, в котором сына нет, Нет Лёни – на беду его взрастила. Невольник чести – истинный поэт... Узнала, что в больнице в этот час, Страной забытый, умирал Лопатин... В сознании... С нее не сводит глаз, На тонкой коже -- бледность смертных пятен. -- Вот завершаю жизни круговерть. Я счастлив Вас увидеть пред уходом. Жил как умел – и не пугает смерть. Пред вами повинюсь и пред народом. Простите ли несчастного меня? -- За что простить? -- За гибель сына Лёни. -- В чем ваша в этой гибели вина? -- Он не ответил. Лишь лицо в ладони Беззвучно спрятал. Больше ни словца Не произнес – Ту тайну, словно гирю Держал в себе до самого конца – И не раскрыв ее, унес в могилу. Мне хочется хотя бы горстку строк Расстрелянного юного поэта Здесь привести... Немногие и смог Я отыскать в просторах интернета... «Слепили очи зимние метели, Ветрами пел неугомонный день, Как птицы, тучи белые летели И синеватая лежала тень. Вдруг на закате облачное ложе Прорезал свет неугасимо ал. В лазурных латах светлый ангел Божий Мечом червонным тучи рассекал. Искоренись, лукавый дух безверья, Земля гудит --, о, нестерпимый час, -- И вот уже серебряные перья Архангела, упавшие на нас...» Мириам * * * В мире я Потерялся среди одиночек. Лире я Лишь одной доверял мою грусть... Мириам, Сколько дней, сколько горестных ночек Я тебя повторял наизусть, Наизусть, наизусть. Припев: Мириам, Я будильник поставлю на десять, Но не стану будить в эту рань... Приходи, Мы еще потанцуем, надеюсь, Потанцуем, как прежде, надеюсь, Мы споем про любовь, Мириам. Морякам Уподоблены все человеки: К берегам Неизведанным кличет душа, Мириам, Неужели расстались навеки? И надежда ушла навсегда, Навсегда, навсегда. Припев. * * * А вот на иврите-то - "ночью" - "балайла*"... Чегой-то некстати приплелся иврит? А это я скушал с утра "гербалайфа" - И он что попало со мною творит. Балайла, балайла, бабокер*, баэрев**... Зачем - не пойму, но, надеюсь - не зря, Во что-то в тебе безоглядно поверив, Впустил тебя в сердце, а выгнать нельзя. И ты угнездилась во мне по-хозяйски, Балев***, баэйнаим**** вэбанэшама*****... И ползают в черепе мысли-козявки, И скачет сердчишко, как пьяный шаман. Здесь все о тебе - и эпитет и рифма... А кстати, - "звезда" - на иврите - "кохав", Кто скажет: как будет по-русски -- "харизма"? А по-украински "любил"... Да, - "кохав"... Борюсь сам с собою, как мальчик-нанаец: В "великом-могучем" тасуя слова, По-русски сказать отчего-то стесняюсь, Опять на иврите скажу: "аhава"...******* -------------------------- *бабокер(ивр.) - утром **баэрев(ивр.) - вечером ***балев(ивр) - в сердце ****баэйнаим(ивр.)- в глазах *****вэбанешама(ивр.) - и в душе ******аhава(ивр.) - любовь Бармицва Содержание Приношение (Из романа-поэмы «Семья») Антисемитам, всяческим фашистам... Бандерiвцi К тебе Любовь Слово «Я услышу твой зов... Сто парсеков и сотни веков...» «А меня, такого несуразного...» Благодарение Мечта Минус сорок «Пребываю в транзите...» «Честное зерцало отразило...» «Секунды -- тик-тик-так, а годы -- фить!...» Мечта Время «Горизонт на закате ал...» Отголоски «Лехаим, что ли, хоть на те, что...» «Воздымается Тора...» Рош ашана Отец «Исгадал выискадаш шмей рабо...» Дом моего сиротства Поминальная молитва Матросская песня Памятник отцу Стена плача в Черновцах Антифашистский гимн Вальс о счастье (Фрагмент романа-поэмы «Семья») На Нагорной Одноклассник по НСШ-24 Абраша Гик Кантор Йозеф Шмидт Еврейский Эзоп Поэт с Лубянки Сказание о еврейском певце Царь Соломон Черновцы Сиди Таль Еврейские Черновцы до Первой мировой... Песня Cимон Петлюра Ханука Многая лета (Главы из незаконченной поэмы о столетней еврейской судьбе...) Интервью Исход продолжается Эмигранты Певец Памятник в Донецке «Любимая, тода раба...» На пороге осени 17 сентября 2005 года 17 сентября 2003 года 17 сентября 1996 года 17 сентября 1995 года 17 сентября 1994 года Октябрь Весна Сирень «Вот представь себе: так же люблю...» «Te,кого мы любим...» Дом скорби № 5-35 Часовщик Мститель Мириам «А вот на иврите-то «ночью» -- «балайла»...» Бармицва | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
