В этот раз Валька спрятался не совсем удачно. Купасятина быстро нашла его под лестницей на первом этаже. Вальку выдал его же собственный тапок, слетевший с ноги, когда Валька пытался пролезть в дальний угол крошечного закутка. По уму, конечно, надо было тапок вернуть на место, иначе Купасятина без труда обнаружит Валькин схрон. Так и случилось. Эх, не вовремя он высунул ногу, силясь большим пальцем подцепить злосчастный тапок. Сделать это оказалось чрезвычайно сложно, и Валька, извиваясь и пыхтя от усердия, прошляпил неслышно подкравшуюся воспитательницу. Испустив торжествующий вопль, Купасятина проворно нагнулась, ухватила Вальку за не очень чистую пятку и принялась тянуть ее на себя. «Плохо дело», - подумал Валька, но так просто сдаваться не собирался. Перевернувшись на бок, он уперся второй, пока еще свободной ногой в лестничные перила. Но опыта в подобных делах педагогу было не занимать, и она разгадала нехитрый Валькин маневр. Минут пять молчаливой возни, и Купасятина вытащила Валентина из-под лестницы. Поставив Вальку на ноги перед собой, она уперла руки в бока, и поза эта не обещала ему ничего хорошего. Попытка проскочить между лестницей и очень сердитой и очень большой Купасятиной успехом не увенчалась. Валька решил сдаться на милость победителя, подозревая, что этой самой милости он вряд ли дождется. Тем не менее, признаваться в якобы совершенном им, Валькой Дудочкиным, ужасном поступке, категорически отказывался.

Нет, нет и еще раз нет! Он, Валька, конечно, животных любит, особенно собак, но понятия не имеет, что случилось с пуделем директрисы сегодня утром. Нет, Валька ничего не слышал. И не видел! Что Вы говорите, Ленсанна? ( Купасятину, или коротко Купу, звали Еленой Александровной Купасятиной, дал же Боженька человеку такую фамилию, и это Валька озвучил самое приличное производное.) – Тобик?! Такая милая собачка. Подстрижен а-ля Артемон и выкрашен в зеленый цвет масляной краской?! И местами даже облез?! Какой кошмар. Бедный, бедный песик. Но, поверьте мне, Ленсанна, миленькая, я не имею к этому никакого отношения. Честное-пречестное слово.

Это была длинная речь. Валька мычал ее минут пятнадцать и был очень убедителен. При этом в больших Валькиных глазах плескалось такое огромное море невинности, что многоопытная Ленсанна на минуту усомнилась в своих подозрениях. И даже обрадовалась тому, что на этот раз она все-таки ошиблась. Валентин воспрял духом и медленно, по стеночке, принялся просачиваться мимо воспитательницы в сторону коридора. Два шага до угла, и он свободен! На втором шаге Валька Дудочкин убедился, что сегодня точно не его день. Ленсанна, конечно, была, по Валькиным меркам, старой-престарой, но почему-то не слепой. И зеленые следы от краски на его штанах она прекрасно разглядела. Кто же знал, что не следовало уходить, повернувшись к Купе задом? "Но, если бы я уходил, что называется, передом, то она все равно прицепилась бы. Выходит, каким местом ни повернись, испариться не удалось бы по-любому." Вот влип, подумал Валька, вздохнул и поплелся, подталкиваемый Купасятиной, на второй этаж, прямиком в директорский кабинет. В том, что идут они именно туда, Дудочкин нисколечко не сомневался.

Если бы Тобика удалось отмыть, то Валька отделался бы сравнительно легко. Прожил бы как-нибудь три дня без ужина, подумаешь. Но пудель не отмывался. Мало того, парикмахер из Вальки был никакой, и без слез на Тобика смотреть было нельзя. Ну, так и не надо было визжать, вырываться и к тому же кусаться. Стрижка а-ля Артемон была целиком Валькиной идеей, но покрасить собаку придумал Зябля. "У нас получится", - убеждал он Вальку, - "Вантуз вчера этой же краской красил стены в прачечной, я своими глазами видел. Красивый такой цвет, для собаки очень необычный, и Тобик будет тогда похож на директрису как две капли воды! Потом вымоем его в растворителе, и все, делов-то. Гипа приезжает завтра днем, и к ее возвращению пес будет как новенький". Особого сходства с директоршей Валька в итоге не обнаружил, но веселья до колик в животе это не омрачило. Стало не смешно, когда пуделя принялись мыть. Краска не отмывалась, хотя в растворителе Тобика купали восемь раз подряд. И не отдиралась даже с помощью железного скребка, которым пухнастых кошек чешут. К тому же Тобик нахлебался ацетона и его мотыляло из стороны в сторону. Пудель выглядел очень неважно, и Зябля авторитетно заявил, что Тобик, похоже, отравился, и от этого собакам точно помогает алкоголь. После долгих уговоров Федька Грош из второго отделения согласился выменять 50 грамм водки на два завтрашних супа и второе. Водку заливали через воронку. Тобик закатил глазки и обмяк. Уснул, подумал Валька. Они с Зяблей не нашли ничего лучше, как стащить у девчонок из младшей группы коляску, запихать в нее собаку и спрятать все это великолепие в сарае возле мастерской завхоза. На время. Зябля закутал пуделя в одеяло, чтобы не замерз, и довольные друг другом, а также насыщенным событиями днем, приятели тоже отправились спать.

 

В 8 утра все было кончено. Среди ночи Тобик вдруг очухался и принялся визжать на весь интернат, то ли от страха, то ли с похмелья. Часа четыре верещал без остановки, пока его не обнаружил пришедший на работу завхоз. Педсостав интерната дружно окунал пуделя в различные по составу и степени полезности жидкости, тер, скоблил и чесал, а медичка совала под нос нашатырь и колбасу. Тобик мелко дрожал, икал и внешне был похож на отцентрифуженного дохлого хорька. Таким своего любимца увидела вернувшаяся директриса. Увидела и тоже начала орать так, будто пилораму включили. Вот, оказывается, как извергался страшно ужасный вулкан Кракатау, про который рассказывала географичка. Теперь есть с чем сравнить хоть...

Возмездие приближалось неотвратимо. Учителя во главе с завучем вычислили Вальку путем логических умозаключений. Был урок труда, когда в класс примчался взмыленный Зябля и вывалил на Вальку подслушанные под дверью учительской последние новости. Сначала подозреваемых было трое. Федька Грош, Люська Гвоздицина и он, Валька Дудочкин. Точнее сказать, с реальным кандидатом определились почти сразу же, Гвоздицину и Грошева назвали так просто, за привычное "неуд" по поведению. С Люськой и Грошем на всякий случай провели воспитательную беседу и тут же отпустили с миром. "Валька, что сейчас будет! Никто и не сомневается, что это ты, вернее, конечно же, мы, но они-то этого не знают, и пусть уж тогда никогда не узнают, а?" - Зябля уморительно состроил щенячьи глаза. - " Жужелица так и сказала: " Это Дудочкин сделал, больше некому». Отомстила-таки тебе Жужа за свою оранжерею. Все-таки зря мы тогда туда сразу всех хорей выпустили..."

Делать ноги было решено немедленно, найти укромное место и спрятаться хотя бы до вечера. Но особо бежать было некуда, за территорию интерната не выпустят, а Купасятина прекрасно знает, где искать Дудочкина. Под лестницей Валька еще не прятался, лезть туда ему не особо хотелось, вдруг там пауки. Но грядущая расправа перевесила Валькины страхи. Делать нечего. Валька улегся на пузо и пополз под лестницу...

...Легко отделаться не получилось. Неделя изолятора и «облегченное» питание. Хлеб, несладкий чай и один раз в день порция холодных макарон без ничего, которые Валька все равно не ел. Макароны твердые, их трудно в горло пропихивать. Изолятор размером два на метр семьдесят, не отапливается, в прошлый раз Грошу после него месяц писать было больно. Федька сказал, что это он в "карцере" почки простудил. Конечно, какой дурак расколется, что ему их отбили понятно кто.

Все интернатовские знали, о чем НЕЛЬЗЯ говорить. А Валька и не мог, даже если бы захотел. Говорить не давали страх и волчье нёбо. Привычное Валькино уродство. "Ну почему всем везет, - думал Валька, лежа на полу в первый день "карцера", - всем везет, кроме меня. Подумаешь, вместо рук культи, или ног, например, нет, как у Саньки Локомотива. Он даже гордится, что ему их поездом отрезало. Вот вырасту, говорит, буду носить камуфляжную форму и в электричках песни петь. Таким обрубкам, как я, больше всех подают. Зябля вообще с виду весь целый, только вместо сердца у него какой-то порог, и клапан поэтому не закрывается, так что недолго ему осталось, так медичка сказала кому-то по телефону. В общем, все люди как люди, нормальные инвалиды. Один я - урод".

И дело было вовсе даже не в этом. Все дело в любимой мечте. Мечта была такой выпестованной и старой, что в Валькином воображении превратилась в целый фильм, заезженный, как грампластинка. Таким, как Валька, рассчитывать на то, что когда-нибудь случится чудо, не приходилось. Иногда Валентин давал себе слабинку и «включал кино». Представлял, как придет за ним однажды Купасятина не для того, чтобы в директорскую тащить, и так посмотрит, что он сразу же все поймет без слов, и спрячет руки за спину, чтобы предательски не дрожали у всех на виду. Ленсанна пригладит Валькины вихры, уткнет Вальку в свой необъятный живот так, что нечем будет дышать, и заплачет тоненько-тоненько, что уж совсем не будет сочетаться с внушительным Ленсанновским фасадом… Пол-интерната народу уже повиснет на лестничных перилах в тот момент, когда Купасятина с Валькой появятся в начале коридора, и этот коридор покажется Дудочкину длиною в жизнь. И он увидит еще оттуда, как в большой передней зале, заметно волнуясь и тиская в руках пакет с апельсинами, стоят рядом два человека и ждут его, Валентина, и здесь не может быть никакой ошибки. «Это мои мама и папа из Москвы за мной приехали!!» - захочется закричать Вальке так громко, чтобы эхо подбросило его счастье аж до четвертого этажа… И он откроет рот, напрочь забыв про вывернутое наружу дырявое нёбо, и зайдется в немом радостном крике, и будет неслышно кричать до тех пор, пока интернат не исчезнет за поворотом руля большой красивой машины, увозящей родителей и Дудочкина в новую жизнь. Только тогда Валька опомнится, прихлопнет ладошкой рот, робко улыбнется, оскалясь волчьей улыбкой-судорогой, боясь взглянуть на маму с папой. И зажмурит глаза, чтобы не увидеть, как сильно он их напугал.

Пройдет много времени, но он не перестанет изумляться тому, что родители его любят. Они считают его милым ребенком и не брезгуют целовать в уголки розовых десен, а в такие моменты слюни текут особенно сильно, и ничего с этим нельзя поделать…

Раз в две недели втроем они приходят в Институт челюстно-лицевой патологии. Скоро Валькина очередь на первую из шести предстоящих операций, и доктор, проминая маленькой железной лопаткой верхнее нёбо, говорит ему, что надо привыкнуть, будет больно, и боль еще очень долго никуда не уйдет. Валька согласно кивает, захлебываясь слюной вперемешку со слезами, и терпит. Благо есть теперь ради чего. Он не боится. Пусть не уйдет боль. Но вместе с его уродством исчезнет страх, и когда-нибудь Валька сможет сделать то, чего он ждет больше всего на свете. Он будет целовать своих родителей непослушными новыми губами прежде, чем заживут шрамы от хирургических швов. Он сможет сказать им вслух, а не промычать о том, что очень их любит. И уже сейчас Валька точно знает, что волчье нёбо никогда больше не вернется. Как не вернутся интернат, холодный пол карцера и безнадежное детское ожидание. ..

Чтобы не видеть, как последний кадр выплюнет ему в лицо слово «конец», Валька открыл глаза. Он знал, что вся его жизнь останется с ним, потому что на самом деле она никуда ведь не уходила, надо только заставить себя проснуться… Конечно, это был самый неприятный момент просмотра, но в целом фильм-мечта был очень даже ничего.

Может, Валентину бы когда-нибудь повезло. Даже больше, чем безногому Сашке Локомотиву. Но Гипотенуза Марковна очень любила своего Тобика. Поэтому симпатичной на первый взгляд итальянской семье, выбравшей Дудочкина по фотографии через интернет незадолго до случившегося инцидента, директор интерната с сожалением сообщила, что Валька умер. Задохнулся во сне. Всему виной волчье небо.

Как же так, - горячились итальянцы, - мы ведь внесли аванс. И документы собрали за неделю. Все Ваши условия мы выполнили. Вы не понимаете, наш цирк-перфоманс включен в турне по 10 странам, мы ангажированы на год вперед. У нас контракт горит, по бумагам урод с таким увечьем заявлен в «Улыбке Ангела»!! Где же мы теперь такого найдем??

-Возьмите другого, - невозмутимо предлагала Гипа. – Есть полноценные умильные имбецилы, забавные, как обезьянки. Ведь, по большому счету, цирк всегда можно превратить в зоопарк.

Другого эти двое не хотели. Через месяц итальянцы отвалились сами собой, зарекаясь на будущее связываться с русскими в целом, и с инвалидами, в частности. Ладно хоть сумма аванса была божеской, и на том спасибо.

Педсостав интерната привычно возмутился отказом иностранцев от усыновления. А вроде были такие приличные люди, эти итальянцы. Бедная Гипотенуза Марковна! Она ведь так старается, ищет усыновителей. Еще один такой случай просто подкосит ее. Происшествие обсудили в учительской, продолжили в столовой за чаем, повздыхали пару дней и забыли. Что ни делается, все к лучшему.

Валька и не узнал бы об этом никогда. Но люди добры к убогим, и Купасятина, сама того не желая, сдала Вальке директрису с потрохами. Рассказала ему, как было на самом деле. После раскаивалась, конечно. Винила во всем Восьмое марта, Вантуза с его «Агдамом» и тостами во славу дам, (споил ведь, стервец), и бабью жалость. Рыдала в голос, икая и шумно сморкаясь в передник. Такая была она нелепая, эта Купасятина.

Валька все сделал основательно. И веревку с грузом к перекладине хитро приладил, понимал, что извивающийся Тобик на другой стороне турника ему не противовес. Петлю соорудил обоюдную, чтобы не было шанса ни у него, ни у собаки. Притянул Тобика к себе, прижал крепко и прыгнул вниз. Сутки так провисел, пока Вантуз не нашел виселицу, в отчаянии сунувшись в забытый всеми старый спортзал. Их долго не могли срезать, Вантуз с трудом удерживал раскачивающееся тело, и его отборный мат звенел в ушах всех, кто сбежался, настойчивым колокольным набатом.

Дудочкина похоронили вместе с Тобиком. Так крепко сжимал в своих объятиях мертвый Валька мертвую собаку, что разжать руки не представлялось возможным.