Ноябрьский день короток. Акимыч, завершив осмотр дачного участка, спешил на электричку. Он бодро трусил по узенькой тропинке, вьющейся в снегу между дачными домиками. В голове, в такт быстрым шагам, подпрыгивал детский стишок про воробьишку, который когда-то давно разучивали с Колькой, внучатым племяником.

Эй, бескрылый человек,

У тебя две ножки,

Хоть и очень ты велик,

Едят тебя мошки.

А я маленький совсем,

Зато сам мошек ем.

Акимыч, не смотри, что дед, а книжки читает. Особенно ему нравятся истории про Евлампию Романову. Он и автора запомнил – Дарья Донцова. И даже письмо ей написал. «Уважаемая Дарья, не знамо чья. Ну, потрафила ты старику. Хороша у тебя Евлампия получилась: глупая такая баба…». Акимычу особенно приятно, что глупая. Он тогда себя уважать начинает еще пуще, потому что действия Евлампии никогда не совпадают с мыслями Акимыча.

Бежит Акимыч (так ему кажется), косточками потряхивает. Массы-то в нем особой не скопилось - гармошка ребер, да арбузный животик. Где-то за лесом послышался протяжный гудок электрички, а до платформы еще далековато. Акимыч решил срезать и рванул напрямую, мимо трансформаторной будки.

 

Постукивают колеса электрички на рельсовых стыках. Несется на всех парусах Акимыч, под ноги не смотрит, знай, семенит галошами. Вот уже и электричка из-за поворота показалась. Акимыч бы еще поднажал, да уж больше некуда, все пары выпустил. Сбавил он скорость. И хорошо, что притормозил, а то непременно конфуз приключился бы. Вон, гляди, из снега чего-то черное торчит. Небось, бревно, или камень, запнешься, да и распластаешься тюфяком.

Только глядит Акимыч, а то не бревно и не камень, а ботинок, да не просто ботинок, а такой до боли знакомый. То ж соседа Максимыча ботинок! Мать честная, а ботинок-то на ноге! Чего это Максимыч ноги раскинул, где не попадя? Может, перебрал ненароком, да отдохнуть прилег?

На молодом снежке темнел неясный силуэт. Акимыч подошел поближе, наклонился, щуря курослепые глаза. Точно, Максимычев ботинок! Сам ему заплатку в запрошлом годе налаживал. Обещал, сносу не будет. Максимыч ему еще флакончик «Мечты» посулил, да так и замытарил где-то. Выше ботинка чернели незнакомые портки, а вот рубаха – распашонка в крупную решотку, опять же соседова! Акимыч зажмурился, проморгался и вновь вперился взглядом в темноту.

Опять же, чего это Максимыч по такому холоду в одной рубахе разгуливает? Ну, даже если и подогрелся чуток изнутри, все равно не порядок это – в рубахе растелешаться. Не месяц май на дворе.

Акимычу стало не по себе. В голове поползли черные мысли: время на дачах безлюдное, в самый раз для лиходеев, хватили мужика по темечку, обездвижили, раздели, да деру. Пока очнется, ан, нет никого, ищи ветра в поле. Да что ж ты лежишь культяпиной, не шевелишься совсем?! Замерз, поди, напрочь.

Акимыч присел возле ботинка, потормошил лежащего за ногу. Батюшки-светы, холодная-то какая! А где ж вторая? Не доверяя глазам, стал шарить руками поблизости. Нет второй ноги! Да-а, тут уж пахнет криминалом. По худому телу Акимыча пробежали мурашки, задержались немного на мячике живота и пропали где-то внутри. Но не зря же Акимыч Донцову читает. Да ему дело раскрыть – раз плюнуть, как два пальца… Вот только за ниточку ухватиться… Акимыч точно знает: в каждом детективе всегда ниточка должна быть.

Акимыч распрямился и, ощущая настойчивые позывы к действию, резво стриганул к подошедшей электричке. В последний момент ухитрился заскочить в закрывающиеся двери и, довольный своей спортивной формой, уселся у окна на скамью с калорифером под сиденьем. Теперь можно и мозги раскинуть, глядишь, где за ниточку и зацепится какая извилина. Для начала надо бы Надюше, супружнице соседовой, позвонить. Узнать, давно ли благоверный ее на дачу сбрандычился. Ишь ведь, уехал, а Акимычу, другу, можно сказать, лучшему, ни слова! Один «Мечту» слопать хотел. Вот и домечтался!

Мысли Акимыча плавно переместились к контейнеру на Енисейском рынке, где в маленьких чекушечках притаилось прозрачное, как слеза, чистое, как ручей, желанное, как, как… тут мысль Акимыча споткнулась, потому как желаннее, чем сама «Мечта» для него сейчас была только новая книжка с детективом Донцовой. Но в данном случае это сравнение как-то не очень подходило, и перепрыгнув через препятствие, мысль пошла дальше уже без задержки. Желанное … средство для ванн «Мечта-2» с содержанием «це два аж пять» почти 96 процентов. Нет, химию он не изучал, но про «це два аж пять» знал наверняка.

«Так о чем это я?» - подумал Акимыч, увидев за окном огни вокзала. «Да, надо Надежде протелефонить.»

Дома Акимыч сразу же схватился за трубку, потыкал заскорузлыми пальцами в мелконькие кнопочки и, услышав Надеждино сопрано, деликатно осведомился:

- Твой-то давно из дома наладился?

- О чем это ты? Я думаю, спит он давно, поди, проснется скоро. - В голосе Надежды не было тревоги.

Да, спит, и спит давно, в этом ты права. Вот только как тебе сказать, что вряд ли он проснется скоро, - мучился Акимыч и вдруг ляпнул:

- Надежда, а сколь ног у твоего супружника?

- Акимыч, миленький, с тобой все в порядке? – забеспокоилась Надежда.

- Со мной-то порядок, а вот твой усоп и мабуть-то навсегда, потому как распластался он у железной дороги в сторонке от тропки, как на дачу идти, растелешонный и без ноги.

- Да что ты несешь! Вон он, муженек мой, на диване распластался. Намечтарился и дует в обе сопатки!

- Нет, Надежда, ты проверь, кто там у тебя на диване пьяным прикинулся.

Акимыч, не слушая ответа возмущенной женщины, бросил трубку, выскочил на площадку и, прыгая через ступеньки, помчался на верхний этаж, где жили Надежда с Максимычем. Запыхавшись, прислонился к косяку и поднял руку к звонку. Дверь тут же отворилась. Встревоженная Надежда выглядывала из-за спины заспанного Максимыча.

Акимыч, тормозя спиной по стенке, сполз на пол и тупо уставился на соседа.

- А хто ж тоды там, на даче? - едва выговорил он...

Очнулся Акимыч в больничной палате. В зашторенное окно подглядывало неяркое солнце. Дверь приоткрылась, и в палату протиснулся сосед Максимыч, обряженный в белый халат. В руке он держал пластиковый пакет, в котором угадывались бананы и яблоки. Максимыч аккуратно присел на краешек кровати и, заговорщицки подмигнув, оглянулся по сторонам. В палате кроме Акимыча никого не было. Максимыч поставил на тумбочку два одноразовых стаканчика, пошарил за пазухой и извлек на свет божий небольшую бутылочку стандартной формы с заветным средством для ванн. Быстро набулькал по двадцать капель и спрятал емкость от греха подальше.

- Ну, давай, за воскрешение! – хохотнул он и опрокинул обжигающую жидкость в рот. Тут же освежевал банан и, приставив к носу кусочек, зажмурился, втягивая хищной ноздрей сладковатый запах.

Акимыч последовал его примеру. «Мечта-2» прошла легко, словно босиком. В глазах Акимыча мелькнула грусть. Уже дожевывая банан, он спросил:

- А все ж, доложи-ка, соседушко, хто же это на даче валялся в твоем ботинке?

Максимыч заразительно рассмеялся.

- Да, пугало это было, пугало! Скворцов развелось, дичи всякой летающей… ну, я и поставил манекен старый об одной ноге, списанный (ты же знаешь, где я работаю). Нарядил его в свою одежонку. Да только сперли его у меня. Я-то думал, на коммерческие цели кому-то понадобился. А ты, вишь, разыскал. - И добавил, усмехнувшись, - Пинкертон.

- А-а-а, - протянул Акимыч и подумал, - Не Пинкертон я, а баба глупая, Евлампия Романова сообразительней будет.

Но вслух не сказал, потому как бабой себя все же не считал, а самобичевание допустил в профилактических целях. Для порядку.