В городок этот я переехал осенью. В то самое время, когда старые каштаны так и норовили сбросить свои покореженные ржавой желтизной листья на потрескавшиеся тротуары.

 

Осень в небольших городках имеет свою неповторимую, никогда не появляющуюся в крупных мегаполисах, прозрачность. С приходом сентября городок будто расступается – проспекты становятся шире и ровнее, скверы – загадочнее, дороги – длиннее, а горизонт – гораздо ближе, чем обычно, но еще более недосягаем.

Октябрь приносит таким городам звенящую неподвижность: монументальные, еще совдеповской постройки, многоэтажки выпрямляются, гордо вытянув верхние этажи к пронзительно-голубому небу, вросшая в землю опавшая листва терпеливо хранит молчание, а стены домов истончаются и становятся бледнее в первых утренних заморозках.

К приходу ноября город замирает торжественен и недвижим, постройки, машины и деревья становятся до того прозрачными, что их практически не разглядеть за осенним воздухом. А люди становятся дымчатыми призраками ноябрьских снов.

В такие дни реальными остаются лишь запахи.

 

Пахнут осенние города тоже по-особому. Сваренный всмятку солнечный желток сменяет прохладная свежесть бескрайних рассветов, а слежавшаяся опавшая листва так некстати, бывает, напомнит неповторимый запах самой дальней комнаты в бабушкином доме, куда детям обычно вход настрого запрещен и откуда, время от времени, бабушка извлекает совершенно волшебные вещи, вроде заботливо сложенной дедовской армейской пилотки и маленьких железных солдатиков.

Обычные, человеческие запахи в такие осенне-прозрачные дни слышны намного четче и дальше. И запах утренней семейной ссоры у подъезда одинокой двухэтажки вполне может достичь вашего окна в самый романтический момент вечера.

 

Осень маленьких городов – это время, когда лучше плотно закрывать форточки, чтобы чужие мысли незваными родственниками не поселились в вашем доме.

 

А еще в такие деньки тебя постоянно преследует аромат еды – подходя к дому ты уже знаешь, что теть Люся (пенсионерка из третьей) снова жарит драники, проехавший мимо фургон с мороженым надолго красит застывший воздух ласковым запахом ванили.

 

В тот день в неподвижных деревьях прочно запутался сочный вкус свежесваренного борща с домашними чесночными пампушками. Я ощущал этот запах везде, наталкивался на него на остановках, чувствовал его тягучий томатный привкус в налетавшем октябрьском ветерке.

Для приличия я изо всех сил старался пару часов изобразить отчаянное сопротивление, но к вечеру отдался во власть обоняния и нырнул в одну из неприметно-зеленых боковых улиц.

 

О, кто не был в провинциальном городке, тому никогда не понять загадочного чуда проулков в центре. Когда, свернув в неприметный переулочек ты переносишься от традиционной площади с непременным вечно-сухим фонтаном к маленьким аккуратным, будто игрушечным домикам с чудесными резными ставеньками, крохотными калиточками (будто мастерили их гномы в зеленых колпаках) и традиционными лавочками с непременно улыбчивыми старушками в обязательно белых платочках и пестрой радуге морщин.

 

В осенний этот день нос мой не ошибся и вывел меня на одну из таких «домашних» улиц, где среди домов и лавочек, пустых деревьев и галдящей детворы благоухала запахом украинского борща вывеска стилизованной в народном духе кафешки.

«Шинкарня» или «Харчевня» или что-то в этом духе – удивительно несуразное и мило-национальное название призывало всех желающих как можно скорее отведать блюда национальной украинской кухни.

 

Я не большой знаток пищевой промышленности небольших городков, но мне кажется даже там уже не встретишь таких уютных домашних кафе – цивилизация слишком безжалостно ворвалась в наши тела, приучила наши руки к холодным кнопкам блендеров и комбайнов, равнодушно смешивающих нам пищу для блюд, в которых нет ни капли тепла и души.

 

У дядька Мыколы – так звали хозяина харчевни – каждое блюдо было живым: сочные оладушки дышали жизнелюбием хозяйки Натальи, пирог с черносливом, испеченный «бабусею» буквально светился вековой мудростью – все продукты там чувствовали горячие руки пышнобедрой румяной хозяйки и не догадывались о холодных прикосновениях механических помощников.

Это было семейное заведение в исконном понимании этого слова. На пороге гостя встречал сам хозяин, у стола суетилась его красавица-дочь, расставляя тарелки с зеленым вьюнковым узором, пока хозяйка с бабушкой хлопотали у каменной раскаленной печки.

 

Я стал приходить туда каждый вечер, как раз в то время, когда посетителей нет, и в пустоте зала не кажется такой банальной и затертой мысль влюбится в девушку, приносящую тебе кофе, - прошу прощения, узвар из сухофруктов.

 

Прозрачная осень маленьких городов быстротечна и стремительна – и та, что казалась тебе недавно просто привлекательной к исходу дождливых ноябрьских дней незаметно и неотвратимо становится необходимой.

В этом прелесть и коварство невидимых осенне-пустынных улиц – в такие дни лучше крепко запирать сердце, иначе девушка с тяжелой косой цвета июньского меда навсегда останется в вашей душе исчезнувшим видением ноября.

 

Как нетерпелива любовь: вот еще несколько дней назад тебе хватало перехваченного ускользающего, брошенного украдкой из-под медовой челки взгляда, а сегодня мало целого вечера, слившихся в единое до чертиков громко стучащее сердце, рук и губ.

По тому все чаще мгновенно улетучивающемуся чувству широты, необъятности и прозрачности, по давящему ощущению явственной нереальности, город понял, что осени больше нет, и на улицы пришла зима.

Она тоже заметила неестественность наших тихих вечеров. «Знаешь, - запутываясь в стылую дымку морозного воздуха, говорила она, - знаешь, иногда мне кажется, что все это снится. И ты снишься, и город, и этот неестественный воздух, пробуждающий даже в самых кротких душах постылое недоверие, и я тоже снюсь…. И страшно проснуться не от того, что тогда исчезну я, и эти столы и дети, что изо дня в день шумят за окном…. Страшно проснуться от того, что исчезнешь ты…»

В такие моменты я ободряюще целовал ее замерзшие волосы, с печалью угадывая в спутанных прядях едва слышный аромат трехдневной бессонницы.

- Ты не проснешься, - шептали мои руки, - ты теперь заснула навечно.

 

А потом осень окончательно покинула улицы города и зима, пришедшая на смену бездонному небу, заботливо укрыла город 40-сантиметровым снегопадом, парализовавшем удивленные сосуды дорог на три вечных дня.

 

Кода я вновь добрался до улицы, где оставил свои мысли, частичка зимы была уже в каждом – в безразличных лицах домиков с резными наличниками, в полуразрушенном строении, даже отдаленно не напоминающем семейную харчевню, в заиндевелых лицах зимних старушек, так и не сумевших объяснить, куда и когда исчезла семья, которой принадлежал ранее опустевший в эти дни участок.

 

Все последующие осени этого города (а их было не мало – пять или шесть, хотя нельзя стопроцентно поручиться, что не семь или больше) едкой солью разъедали мою плохоштопанную душу и лишь безразличная зима стирала границы реальности, пытаясь убедить упрямое тело в истиной невозможности того, что было и всего, что будет….

 

С тех пор я не бываю в маленьких городках….

 

И лишь осенняя лихорадка безучастной многомиллионной толпы очумелого громадного города спокойно переносится моим усталым сердцем….

Закостенелое спокойное отупение моих равнодушных мыслей лишь однажды было прервано письмом из города моего прошлого, города, в котором у меня оставался только один друг, с которым как ни странно я начал поддерживать регулярную связь лишь после отъезда, будто боясь навсегда отпустить городок моих воспоминаний в свободное от меня плавание. Письмом, которое я так и не дочитал до конца, на которое я так и не набрался смелости ответить. Письмом, выбросить которое у меня до сих пор не хватает храбрости….

 

«Привет, дружище!

Я знаю твое отношение к нашей «деревне», но думаю повод для кратковременного посещения я тебе предложу неоспоримый, и ты просто обязан будешь приехать.

Дело в том, что твой закоренелый товарищ-холостяк таки решил связать себя прочными узами ненавистного ранее Гименея.

Постой смеяться! Я не шучу!

Знаешь, в ноябре у нас открылось новое кафе – на одной из тех глухих боковых улиц около центральной площади, куда иначе как по ошибке и не забредают. Совершеннейший кич в национальном стиле, но вкуснейшие и всегда свежие пампушки!

Кто она? Как ни банально – официантка этого досточтимого заведения, а по совместительству дочь хозяина. Ужасно милая, хотя на мой взгляд чересчур много значения придает всякой мистике.

Представляешь, на днях заявила мне, что наша встреча ей давно приснилась, еще в школе, правда я там был другой, выше кажется, и темнее, но город, прозрачная осень и запах постоянно готовящегося борща совпадают!

Так вот, я…»

 

К старому неравномерно пожелтевшему листку письма цветной красной скрепкой было приколото фото, на котором мой довольный приятель улыбается и крепко держит за плечи девушку с удивительными волосами спелого летнего меда….