ПОВЕСТЬ

 

1. Пришествие

 

Разогнавшись по-над лесом, Он плавно спустился в поле и еще увеличил скорость. Взметнув веселый столбик пыли, походя задрал до ушей юбчонки двум юным красоткам, неспешно шпинделявшим на местный пруд загорать, и под дружный визг лукавого негодования со всего хода влетел в замусоренный, поросший жухлым сорняком придорожный кювет. В кювете стояла невыносимая вонь: густой смог автомобильного выхлопа и перегретой резины дополнялся сладковатым смрадом полуразложившегося трупа сбитой собаки.

Скорее! Вон, вон отсюда!

Торопясь выбраться из кювета, Он легкомысленно вознамерился перемахнуть восемь рядов скоростной автодороги на малой высоте. Оказалось, что это не простое и весьма опасное мероприятие.

Чадный вихрь сначала рванул Его вверх, затем резко, по спирали, опрокинул вниз в след огромному размалеванному трейлеру. Потеряв ориентацию, Он всосался в зону разряжения и, какое-то время, постыдно и бестолково болтался в компании с брякающей щеколдой и оторванной пломбой, обдирая засохшие брызги грязи с задней двери фургона. Наконец, собравшись с силами, Он рванулся в сторону, с неимоверным усилием пробил плотный слой обтекающего потока воздуха и, больно ударившись о лобовое стекло встречного автобуса, кувырком свалился в противоположный кювет.

Понадобилось какое-то время, что бы очухаться.

От безмятежной свежести леса не осталось и следа. Хорошее настроение как-то само собой улетучилось, уступив место чувству обиды и безысходной брезгливости. Без всякой цели, скорее повинуясь импульсу перепада настроения, Он собрал кучу пыльного мусора из кювета и швырнул ее в ветровое стекло мчащегося на большой скорости авто. Выбравшись из кювета, оглянулся и с каким-то мрачным злорадством увидел результат своего действа в сотне метров на обочине дороги вверх колесами.

 

Пятьдесят метров изломанных кустов, зарослей репейника, загаженных собаками и замусоренных пустырей, застроенных разномастными гаражами… Пятьдесят метров ничейной земли, так называемой полосы отчуждения и, вот она, крайняя улица, на которой дома имеют только нечетные номера. На другой стороне улицы Города нет - только гаражи, только Дорога, а дальше: леса, поля, луга, долины, реки и прочие прелести областной экзотики.

Поначалу Он решил держаться середины проезжей части и никого не задирать по пустякам, но, увидев в переулке между домами гордую пожилую матрону с надменной шавкой на поводке, не удержался: засыпал бабку не весть откуда взявшейся луковой шелухой, а ее флегматичной сучке с удовольствием наподдал под зад пустой консервной банкой.

- Sprite! Не дай себе засохнуть! – вдруг завопил телевизор из открытого, по случаю жары, окна соседнего дома. Почему-то Он воспринял этот призыв как личное оскорбление:

- Сам засохни! Козел! – и стекла окна тысячами радужных брызг весело запрыгали по асфальту.

Настроение явно улучшалось.

Хотелось двигаться, хотелось шалить!

 

2. Вдоль да по Свинюшнинской

 

Старожилы с нескрываемой ностальгией называли эту, и прилегающие к ней, улицы Свинюшкинскими.

Давным-давно, когда местная молодежь хиповала в разноцветных пиджаках без воротников и шокировала граждан лохматой веревкой вместо галстука; с боями отращивала длинные патлы «a la Beatles» и мела дощатые тротуары широченными, подшитыми снизу «молнией», «клешами», а «шейк на прямых ногах» нагло вытеснял с деревенских танцплощадок «твист» и «рок-н-ролл», здесь был свиноводческий совхоз.

Совхоз был большой и богатый, ходил в передовых и снабжал отличной парной свининой весь Город. Деревеньки окрест пестрели огородами и по весне тонули в яблоневом цвету. В прудах водились жирные караси. Жители богатели – почти у каждого двора можно было видеть «ИЖака» с коляской или «Москвиченка», а то, нет-нет да мелькнет, из-за, как бы невзначай, неплотно прикрытых створок добротного гаража, хромированная акулья улыбка новенькой «Волжанки». Да, и то, поди паршиво, жить почти что в городе и иметь собственный дом, огород и хозяйство.

 

Но, настало время, Город «всосал» окрестные села. Кое-кто на верху решил, что свинарник оскверняет светлый образ Города-Героя, и совхоз удвинули куда-то в область. Жителей с небольшим скандалом (по тем временам, сильно скандалить по поводу частной собственности как-то не получалось) расселили кого куда. Постройки пустили под бульдозер, пруды заровняли. Не трогали только яблони. Прошел слушок, что Кое-у-кого яблоневый цвет ассоциировался с праздником Мира и Труда «Первое Мая». Потому и не трогали яблони.

 

С парной свининой в Городе стало похуже. Да и то слово - «похуже», ее вовсе не стало! И, не то чтобы Город остался без свинины – этого даже в кошмарном сне нельзя было себе представить - появилась свежемороженая, в том числе фасованная, с разных мест и, поначалу, весьма не дурной выбор. Некоторых хозяек такое положение дел весьма даже устраивало – купил что надо, и на сковородку!

Потом спохватились: а, где же головы, где ушки, где шейки, где ребрышки, где ножки и хвосты на холодец! Уж, не говоря, про требуху и ливер! Где этот копеечный наворот, что сопровождал каждый праздник и разнообразил кулинарными изысками нашу затхлую, опять же копеечную, жизнь?!

Ау, брат, нету-ти! Все это стало дефицитом – не дорогим, но редким товаром, который нельзя просто купить в магазине, его можно было только достать! По блату или с переплатой! С заднего, так сказать, «кирильца»!

Но со временем все как-то устаканилось и только заядлые гурманы в редких дворовых сквериках, с грохотом забивая «козла», нет-нет да пустят густую старческую слюну, по поводу былого благолепия и помянут совхоз добрым словом.

 

А на месте совхоза и окрестных деревень вскоре развернулось грандиозное строительство. Строили с размахом. Стройные, с лифтами и улучшенной планировкой, кирпичные с балконами девятиэтажки, росли как на дрожжах, выстраиваясь вдоль широких, прямых улиц. Мощная инфраструктура говорила о продуманности проекта: универсамы, магазины, детские сады во дворах, без светофорные транспортные развязки, несколько новых транспортных маршрутов, зелень – особенно много одичавших яблонь – уцелевшая при строительстве и посаженная вновь, отсутствие крупных промышленных предприятий – все говорило о том, что здесь будет один из самых благополучных и желанных микрорайонов Города.

Все бы ничего… Но, ЗАПАХ ! Стойкий, резкий, ни чем не перебиваемый запах свинарника. Мощная навязчивая и изводящая вонь. Казалось, каждый квадратный сантиметр не укрытой асфальтом земли считал своим святым долгом напомнить о былом присутствии большого количества поросят в этом месте.

Заселение микрорайона проходило вяло. Многие вообще отказывались ехать. Пробовали подсыпать грунт – тщетно.

Ну, да «свято место пусто не бывает»! Дома пустыми не остались. Со временем и запах как-то сам собой по-уменьшился, а потом будто бы и вовсе попал.

Но и по сей день, несколько десятилетий спустя, обычно по весне, когда активно дотаивает снег, нет-нет, да просочатся сквозь жирную почву флюиды прошлого, особенно в тех местах, где все еще растет «гусиная лапка».

 

Вот и сейчас, пролетая по-над чистенькой зеленой улицей, Он ощутил тонкий, ни с чем не сравнимый свинюшкинский аромат и, что бы избавиться от запаха (т.к. ни каких ностальгических воспоминаний по этому поводу у Него не случилось), круто забрал вверх и увеличил скорость.

 

 

На балконе седьмого этажа какая-то неведомая модница вывесила, надо думать, для просушки, свое нижнее бельишко – лифчик и трусики. Темно красный цвет и черные кружавчики, вероятно, придавали исключительно сексуальный вид его обладательнице, а, бросающееся в глаза, явно импортное происхождение делало обидным использование такой красоты только в нижнем варианте. Легкий ветерок раскачивал яркие причиндалы из стороны в сторону, наводя на мысль, что - ох! - не только для просушки они вывешены.

Казалось бы, ну какое тебе дело, для чего вывешено бельишко? Но, очень хотелось шалить и после небольших усилий и лифчик, и трусики аккуратно повисли на самых верхних ветках огромной, росшей в низу, березы.

 

Как раз напротив верхушки березы - распахнутое окно. Заинтересованный сценой внутри Он притормозил свой полет и завозился на подоконнике в соседстве с ярко цветущим кактусом.

В комнате - продуманный беспорядок и две девицы: очень симпатичная блондинка в легком пикантном халатике с нарочито растрепанными волосами и покрасневшими, как бы, заплаканными голубыми глазами, tet’a’tet – аккуратненькая чернявая толстушка в тесном джинсовом костюме с карими подвижными сильно накрашенными глазками, впрочем, тоже весьма не дурна собою.

Блондинка на тахте с неубранной постелью: то вроде как хочет прилечь, то резко вскакивает, но красивые тонкие ноги ее подгибаются, как у новорожденного жеребенка, и она опять бессильно валится на тахту. Сидит, уставясь в одну точку, некрасиво расставив ноги и безвольно опустив сложенные в замок пальцы меж острых колен.

Толстушка – на стуле за столом – вся сочувствие, полное понимание и тщательно скрываемое злорадство.

Нервозное ожидание. Отрывочные фразы.

Что бы как-то развлечься – дорогие сигареты одна за другой, крепчайший растворимый кофе, карты – девятка…

- Позвонил бы что ли…

- Он не любит звонить. Он либо приходит, либо нет.

- Ну, зачем ты сказала?

- А не сказала бы, то что? – опять вскакивая.

- Ну, не сразу бы…

- Ну, что бы изменилось? Не сейчас, так потом, - смотрит на часы, - Ну, все – он не придет.

- Ну, подождем еще…

- Сдавай!

Сигареты, кофе, карты…

Все переговорено – остается ждать.

Сигареты, кофе, карты…

Звонок! Большие глаза, разлитый кофе…

- Ты открой! – судорожно поправляя бретельку под халатиком.

- Угу, - ловко орудуя мясистой джинсовой задницей, Толстушка идет в коридор.

Голоса. Неразличимый диалог. Замешательство.

Входит Толстушка, за ней статный рыжий парень. Цветы, шоколад, «Шампанское». Видно, что он здесь не первый раз.

- Привет! – заливаясь краской, басит Рыжий Парень, со смущением понимая, что здесь, может быть, кого-то и ждали, но не его.

- Проходи, садись, - в глазах недоумение и раздраженность, но, тем не менее, легкая улыбка, - А, мы тут кофе… Маш, там, на кухне, чашка…

Напряженка.

- Я не вовремя… А то я…, - Рыжий Парень делает руками маловразумительные движения в сторону двери, но, тем не менее, присаживается на стул, чуть не свалив при этом туалетный столик с многочисленным парфюмом.

- Сиди уж, - приходя в себя, Толстушка ставит перед ним чашку и украдкой выразительно подмигивает Блондинке.

- Ты больна? – не сводя глаз с Блондинки, спрашивает Парень.

- Пустяки – дворянская болезнь, - томно закатывает глазки.

- Дворянская…, - задумчиво, - «Не царское дело» - я уже знаю, а вот «дворянская болезнь»… Что-нибудь женское?

- Ну, мигрень, господи! – с нетерпеливым возмущением.

- А, мигрень… А, это как? – с простецкой наивностью продолжает Парень.

Наконец-то, случается то, что он так любит, и чего добивался своими дурацкими вопросами – она разливисто хохочет, как говорят, во всю Ивановскую.

- Мигрень – это когда болит голова! – задыхаясь от смеха и обнажая при этом два ряда белоснежных ровных зубок, под чувственной, причудливо изогнутой, верхней губой. Глазки при этом масляно щурятся и становятся совершенно пьяненькими. – Боже мой! Какой же ты, все-таки, пенек!

Парень рассеянно улыбается, старательно играя роль «Пенька». Умом он понимает, что ни к чему хорошему это его увлечение не приведет, но сердце заставляет его добиваться благосклонности этого прекрасного, но, безусловно, порочного создания.

Теплое «Шампанское» окончательно завершает разрядку напряженности. Пробка рикошетом с грохотом опускается на злосчастный туалетный столик, образовывая в стройных рядах парфюма заметную брешь. Грохот, дружный визг, звон бокалов. Оживленный разговор ни о чем. Кофе, сигареты…

Толстуха, из-за спины Парня, делает круглые глаза и тычет в него пальцем.

Блондинка делает кислую физиономию и с грустью отрицательно мотает головой.

Толстуха настаивает: показывает «карачун», крутит пальцем у виска, «умывает руки».

Рыжий Парень несет какую-то чепуху об особенностях устройства заднего амортизатора своего навороченного байка, который он по случаю приобрел на днях за большие деньги.

- Ну, мне пора! – нарочито громко говорит Толстуха, поднимаясь из-за стола, и видя, что ни кто не собирается ее удерживать, уходит.

Рыжий Парень тут же лезет целоваться…

 

- Ну, это уж без меня, - думает Он, спеша развернуться на подоконнике, да так, что красивый кактус летит вниз. - Что-то от меня слишком много разрушений сегодня!

И дав себе слово, быть поаккуратней, полетел шалить дальше.

Через пять минут Он забыл об этой сцене поскольку, по наивности своей, даже не мог предположить, что ровно через девять месяцев совершенно счастливый Рыжий Парень сменит свой навороченный байк на детскую коляску. Немножко смущало то, что ребенок был темненький.

 

 

Есть еда, да не чем есть,

 

В распахнутое окно было видно, что в комнате никого нет. У дальней стены орал телевизор:

- Ты перед сном молилась, Дездемона? – загробным голосом вопрошал густо намазанный гуталином мавр златокудрую красавицу.

Он наизусть знал эту сцену, но, тем не менее, притормозил, располагаясь на широком подоконнике. Классика! Ау, брат!

Дездемона отвечала, что, мол, «да, конечно, она завсегда это делает и, что характерно, именно перед сном и что ему, глупому, старому мавру это должно быть хорошо известно, а если не известно, то, как он смеет называть себя ее мужем…». Мавр слушал эту трескотню, наливался гневом, но с действами не спешил. Ходил вокруг постели, потирал руки, видимо предвкушая удовольствие. А когда тянуть дольше не стало ни какой возможности, сделал зверское и, одновременно, страдальческое лицо и с таким аппетитом, за несколько приёмов, исполнил свою злодейскую миссию, что слюнки потекли.

Он и раньше испытывал в этом месте чувство голода, но сейчас просто дико захотел есть. Он живо представил себе скворчащий кусок запеченной свиной шейки с картофелем фри, зеленым горошком и соленым огурцом, сто грамм водки в запотевшем лафитнике и большой кусок черного ржаного хлеба тонко смазанного горчицей. Казалось, слюни текут ручьем. Сколько же Он не ел? Да, около двух недель, пожалуй. Но ведь теперь Ему это не надо. Да и нечем. Тем не менее, чувство голода не проходило.

- Атавизм, - веско определил суть явления кто-то из курса средней школы.

- Фантом, - возразил другой, видимо начитавшийся оккультной литературы.

- Да, просто крыша едет, - обобщил третий, не понятно кто.

- Всем молчать! – сердито прикрикнул Он на не званных собеседников. - Устроили мне тут расслоение личности.

- А ты кто такой? – явно напрашиваясь на скандал, ехидно вопрошал «Не понятно кто».

- Я те покажу, кто я такой! – принимая вызов воскликнул Он, с трудом сдерживая смех.

Так весело переругиваясь сам с собой, Он двинул дальше вдоль линии домов.

Время пролетало весело и совсем незаметно.

 

5. Фобия

 

И тут Он чуть не погиб. Вернее Ему так показалось. Он еще не знал, какие фокусы может выкинуть клаустрофобия над вольной сущностью.

Вертясь и мелко хулиганя между домами, Он не заметил, как на полной скорости влетел под арку, забранную с другой стороны плотными железными воротами. В растерянности, избегая лобового столкновения, Он со свистом по дуге рванулся вверх, больно ударился об обшарпанный свод и, сдирая паутину с ветхой штукатурки, в туче пыли обрушился вниз. Вороша лежалый хлам, завозился по углам подворотни.

Рванулся было назад – тщетно – рабочие уже закрыли противоположные створки ворот.

Понимая, что погиб, Он на ощупь сквозняком, с глухим протяжным воем, напоминающим стон, обдирая бока о корявый кирпич стен, выбрался-таки на волю сквозь какую-то щель… без сил.

Инстинктивно, по большой пологой спирали, вверх, вверх, вверх. Даже не потревожив пикантное розовое барахло, сушившееся на одном из балконов, «ползком» добрался до плоской крыши. Только здесь местами пришел в себя, немного окреп и собрался с мыслями. Что же все-таки произошло?

И тут Он рассвирепел. Разозлился на все и вся, и, в первую очередь, на себя, на свою беспечность, на свою глупость, на свою трусость, на конец!

Ярость была велика, но сил хватило только на то, чтобы завалить ржавую телевизионную антенну да нарушить сладострастный tet’a’tet бродячей кошачьей пары, удобно и беспечно наслаждавшейся друг другом в теньке вытяжной трубы.

Время шло. Злость постепенно отпускала. Замысловатые фигуры, которые Он медленно выписывал между надстройками крыши, успокаивали. Запах из вытяжных труб настраивал на мирный лад. Пахло застарелым бытом. Эти пост хрущевские девятиэтажки когда-то считались домами с улучшенной планировкой и заселялись людьми исключительно заслуженными – в основном ветеранами войны и труда, т.н. «ВОВами» и «ВТами». Теперь здесь жили и пытались размножаться их дети. Тесно, жарко, душно. В вытяжной трубе едко-скипидарный запах перегара и давно не стиранных носков перемешивался с запахом дорогого импортного одеколона и жареной камбалы.

Кто-то втихую варил самогон, а вот у кого-то сбежало молоко, вот пахнуло валокордином и мазью Вишневского, в основном же пахло табачищем и житейской неопрятностью.

На мягких лапах подкрался вечер. Солнце клонилось к горизонту. Предстояла первая ночь в большом Городе.

 

6. - Люблю грозу в начале мая…

 

… да мой портрет –

 

Он не умел, да и не шибко старался, объяснить себе, кто Он или что Он такое – теперь это уже не важно. Однако ночная прохлада принесла легкое забытье, а с ним и странные виденья из прошлой жизни.

Погожий день затянувшейся весны. Ярко светит солнце. Прозрачный смешанный лес. Снег почти сошел и только в ямах и траншеях, оставшихся с войны, белеют его остатки.

Молодой человек идет по лесной тропинке, ведя «за рога» старенький велосипед.

К багажнику велосипеда привязана корзинка. В корзинке полтора десятка сморчков, самодельный нож и причудливо изогнутый, похожий на лешего, можжевеловый корень. Припекает солнце, в задорный щебет пернатых только иногда вплетается монотонный гул Кольцевой автодороги.

Вдруг, как в кино: темнеет, замолкают птицы, клубящаяся желтобрюхая туча закрывает солнце, ворчат громовые раскаты, падают первые редкие, но неимоверно крупные, капли дождя, предвещая нешуточный ливень.

Первая в этом году гроза.

- Люблю грозу в начале мая! – в полголоса иронично декламирует Молодой человек, поспешно загоняя велосипед в куст орешника, а сам устремляется к растущему неподалеку вековому дубу с огромным дуплом у корня. Когда он достигает дупла, дождь уже льет как из ведра.

Дупло сухое и как бы отполировано изнутри. Вкусно пахнет прелой листвой. Молодой человек закуривает, наблюдая, как струи дождя полосами проходят мимо и ни одна капля не попадает внутрь дупла.

- Во, повезло-то! – думает он.

Тут вспышка яркого белого цвета. Грома Молодой человек уже не услышал…

 

* * *

 

Он ощутил себя плотно заткнутым вверх ногами во что-то деревянно-трухлявое и узкое. Было удручающе тесно. Пахло гарью с озоном. Все естество было стиснуто, но, в то же время, ощущалось какое-то монотонно-регулярное движение, что-то вроде раскачивания на ветру кабины лифта. Движение это было полно звуков: какофония из шуршания, унылого завывания ветра, шелеста, скрипа, редких нерегулярных стуков, отдаленного грома и писка какой-то мелкой живности. Звуки сопровождались удивительно реалистичными по своей динамичной красочности жутко мерзкими сюжетами и образами, достойными сюрреалистической кисти Босха.

Все они были свои, доморощенные, тупые и безразличные, творящие зло и причиняющие страдания. Здесь бесполезно было защищаться, убегать или просить о пощаде. Они просто тупо делали свое дело, не испытывая ни каких эмоций. Они ловили, набрасывая сеть с крючьями, дубасили чем попало и по чему попало, сталкивали по скользкому косогору в лужу с нечистотами. Лужа, естественно, тут же начинала засасывать, к тому же на смрадной поверхности нет-нет да появлялись зубастые разномастные твари, они кишели вокруг, дотрагивались, примеривались или ждали сигнала…

Наконец, сжимающий сердце ужас отключил сознание.

 

* * *

 

Когда Он пришел в себя, кромешную темноту окрест нарушала только звонкая тишина. Ни верха, ни низа, ни времени. Тесноты более не ощущалось. Да и вообще не ощущалось ничего. Даже запах куда-то исчез. Вероятно, такова была Вселенная, до того, как над нею поработал Творец.

Но вот сквознячок. Ветерок такой, слабенький, свежий. От куда? Куда? Какая разница. Так, за ни ним, потихоньку, что б не нарушить ламинарности течения благодатной струи. Вон! Вон! Из этой звонкой темноты! Впереди что-то мелькнуло. Показалось. Нет, опять и опять, явно свет! Свет! Вон из дупла этого старого дуба! Свобода!

 

Оказывается можно парить над землей, легко и свободно летать в разные стороны и на разной высоте. Можно просто распластаться и висеть, как туман, на одном месте, правда, пока нет ветра. Можно лететь по ветру, когда ветер есть, но можно и против. Можно лавировать меж деревьев, а можно подняться вертикально вверх и, сделав пару пируэтов, пикировать вниз, вплоть до самой земли.

Наслаждаясь новыми впечатлениями свободного полета, Он не сразу заметил изменения на месте происшествия.

Да. Молния не пощадила дуба. Дуб треснул пополам, обуглился изнутри, но остался стоять. Отломившийся огромный сук придавил несколько молодых деревьев внизу. На месте дупла зияла огромная сквозная пробоина с рваными краями. Внутри нее что-то лениво догорало. Подлетев поближе, Он узнал свою любимую джинсовую курточку и очень удивился совершенному отсутствию эмоций по этому поводу. Рядом, крючась браслетом, валялись его часы. В нескольких метрах от дуба Он обнаружил слегка обгоревшую свою левую кроссовку, правая же запуталась шнурками высоко в верхних ветках дуба. Джинсы Он так и не нашел.

А еще Он увидел, как проходивший по тропинке щупленький дедок, шкодливо оглянувшись по сторонам, прихватил его велосипед. Поначалу, повел было за «рога», но потом, еще раз оглянувшись, ловко по-бабьи примостился в седле и закрутил педали, увозя с собой корзинку с грибами, самодельный нож и причудливо изогнутый, похожий на лешего, можжевеловый корень.

 

7. Вещь док.

Поговорка.

На третий день в лес нагрянула милиция. Много милиции, с собаками. Прочесали все окрест. Нашли много разных вещей: пятнадцать единиц, в основном, не парной обуви, драный овечий тулуп, кое-что из изуродованной верхней одежды, вполне приличные лыжные перчатки с цветными вставками, несколько детских игрушек, почти полный гарнитур женского розового нижнего белья с кружавчиками, пружинный матрац, холодильник, сгоревший жигулевский кузов и четыре статора мощных электродвигателей без обмоток, не понятно кем, как и для чего доставленных сюда за несколько километров от ближайшего населенного пункта.

Собаки устремились было вслед шкодливому дедку, но после третьей крупной лужи, поостыли, явно потеряв след. Со второй попытки псы привели-таки к дубу, но повели себя как-то странно: то они с лаем бегали вокруг дуба, задрав породистые морды куда-то вверх, то, скуля и поджав хвосты, жались к ногам проводника.

- Белку чуют, - авторитетно заметил проводник своему напарнику - молодому младшему сержанту, только что закончившему школу милиции.

 

- Меня они чуют, - возразил Он в полголоса, - И мою кроссовку. Но, как, черт возьми? Не понятно.

С абсолютным безразличием Он с самого начала наблюдал за поисками и догадался, что ищут то, что от Него осталось. День за днем Он крутился вокруг места происшествия, наслаждаясь относительной свободой и полетом. Лес надоел смертельно, но какая-то Высшая Сила удерживала Его здесь ровно девять дней.

 

- Ну, пошли, посмотрим, что в той стороне, - сказал проводник, обращаясь уже к собакам. Те, не дожидаясь второго приглашения, с удовольствием прямо через кусты ломанулись в указанном направлении, увлекая за собой проводника. Прочь, прочь от этого страшного дуба.

Сержант пару раз обошел вокруг дуба, заглянул в дупло. Жуткое местечко. Здесь явно был взрыв и бешеный пожар. Однако листва внизу даже не обуглилась, что исключало версию о том, что кто-то просто решил развести костер в дупле. Был бы он поопытней, он бы сделал правильные выводы, но в учебке о дедукции говорили только с иронией и обязательным поминанием Шерлока Холмса.

Брезгливо веточкой отшвырнув в сторону остатки сгоревшей джинсовой курточки, он увидел часы. Это уже кое-что! Как учили: достал целлофановый пакетик для вещь доков, аккуратно, опять же веточкой, подцепил часы за браслет и опустил в пакет. Пакет же заклеил и положил в карман.

Но, тут вдалеке раздались крики, собачий лай, старшие товарищи настойчиво предлагали ему присоединиться к ним. Наскоро пошерудив веточкой листву в дупле на предмет, нет ли еще чего, он бегом направился на зов.

Оказалось, что собаки обнаружили жилую землянку и ее обитателей в придачу. Как говорится, тепленьких. Два бомжа опухших и перепуганных, дрожали то ли от холода, то ли с похмелья. До того, как их разбудили собаки, они крепко спали и не слышали, что творится в лесу.

Землянка, тут же окрещенная «Гнездом», была большая и добротная: потолок в три наката, бревенчатые стены, земляной пол закрытый толстым слоем настоящей соломы. Внутри - «буржуйка» с дымоходом, небольшой запас дров, два топчана с разноцветным тряпьем, на стенах - не хитрый скарб и верхняя одежда. Мебели не наблюдалось. Куча пустых бутылок и консервных банок вокруг «Гнезда», говорили о том, что зимовка прошла благополучно.

Поскольку никаких документов при бомжах не оказалось, предстояло конвоировать их в отделение. Опять же, надо было как-то изничтожить «Гнездо». А по сему, поиски «велосипедиста», как-то сами собой, сошли на нет.

 

Столько разных событий: и лес, и конвоирование, и неудавшийся побег бомжей, и то, что один из них оказался во всероссийском розыске, и рукопожатие высокого начальства, и мощное возлияние в отделе за успех миссии…

Только дома, на следующий день, сержант вспомнил про часы и решил завтра же предъявить их в качестве вещь дока, но, повнимательнее рассмотрев богатый браслет и красивый циферблат, передумал. Ну, в конце концов, кто видел, что он их нашел?

 

Много лет спустя глубоко коррумпированный полковник милиции, взятый с поличным службой собственной безопасности при получении крупной валютной взятки, на допросе сознался во всех своих прегрешениях, имевших место во время долгой и «беспорочной» службы в органах. Однако случай с часами он утаил. Ему было стыдно – многолетний висяк был на его совести.

 

8. Инцидент в песочнице

 

Утро выдалось на редкость ясное и прохладное. Голубое, свежеотстиранное «Тайдом» небо звонко сияло бесконечной глубиной. Солнце «Ленором» бархатило совсем еще юную травку и молодую листву на деревьях. Кое-где драгоценной россыпью блестела роса. Земля, как миллиард памперсов «Haggies» и прокладок «OB с крылышками» впитала в себя и превратила в гель всю дрянь, скопившуюся за зиму в результате жизнедеятельности человеческого социума и братьев его меньших. Кругом стояла торжественная тишина. Однако, не смотря ни на что, день обещал быть жарким.

 

За ночь Он отдохнул и набрался сил. От ночного кошмара не осталось и следа. Забылись перипетии вчерашнего дня. Он специально несколько раз пролетел под злополучной аркой, со стыдом наблюдая следы своей вчерашней паники, а несколько ужесточив эксперимент, выяснил, что может просочиться сквозь замочную скважину, только при этом не надо торопиться. Он больше не боялся замкнутых пространств - чувствовал себя бодрым и готовым к новым впечатлениям.

 

* * *

 

В низу, среди редких ясеней и набиравшей цвет одичавшей яблони, расположилась небольшая детская площадка с песочницей, деревянной горкой и скрипучими железными качелями.

Два огромных разномастных кобеля, от натуги причудливо выгнув холеные спины и задрав хвосты в гору, смачно гадили прямо в детскую песочницу. Их хозяева с праздными поводками в руках лениво покуривали в сторонке, изредка с умилением поглядывая на своих питомцев.

- Кыш, кыш, злой сабак! – смешно хмуря брови и размахивая метлой, кричала местная дворничиха, пытаясь было гнать из песочницы обнаглевших животных, но встретив дружное сопротивление как двуногих, так и четвероногих, сочла за благо ретироваться, и, сердито бормоча проклятья на каком-то варварском диалекте, пошлепала прочь по своим скучным дворницким делам.

 

Нарезая спираль вокруг песочницы, Он чувствовал, как все Его существо наливается негодованием.

Он не любил домашних собак и не только за то, что эти блохастые избалованные твари изгадили все дорожки и газоны в Городе, и не только за ежеминутную потенциальную опасность стать жертвой их зачастую нешуточных челюстей, занимающих большую часть головы и не оставляющих места для мозга в черепной коробке.

Он не любил их за плебейскую показную преданность своему хозяину, за идиотскую гордость в принадлежности ему, за трусость и никчемность в его отсутствие, за полную и безоговорочную готовность выполнить команду «Фас!» по отношению кого бы то ни было.

Кроме того, эти твари каким-то образом чуяли Его присутствие и принимались мерзко скулить, потявкивать и жаться к ногам хозяина, трусливо поджимая хвосты (у кого они были). И только хороший удар строгим ошейником по моде действовал несколько отрезвляюще.

Чуть ли не больше, чем собак, Он не любил собаковладельцев - внешне самодовольных, но, как правило, сильно закомплексованных, со скверным характером индивидов, не способных найти друзей среди себе подобных и вынужденных искать их среди безответных представителей животного мира.

Их совесть и гражданское самосознание позволяло им считать, что они в праве загаживать Город и создавать угрозу здоровью и жизни окружающих граждан, отпуская боевых, плохо дрессированных, собак бегать без поводка.

При этом, хозяева, как правило, каким-то непостижимым образом были патологически похожи на своих питомцев и внешне и по характеру, что весьма не добавляло привлекательности ни тем, ни другим.

Без какого-либо определенного плана действий Он на полной скорости пролетел между гадившими псами, забросав песком и того и другого. Послышалось обоюдное, злобное рычание: каждый посчитал себя оскорбленным. Через мгновение, поднимая тучи песка и пыли, псы с остервенением драли друг друга. На шум прибежали хозяева, чтобы разнять своих любимцев, но по разу укушенные, подрались сами. Бой продолжался не долго – силы были примерно равны, так что обошлось без жертв, но и не без потерь. У псов в некоторых местах шкура висела клочьями, у их хозяев были серьезно покусаны лодыжки, разбиты носы и светились фонари под глазами. Изрыгая угрозы и проклятья, соперники разошлись в разные стороны - зализывать раны. Надо ли говорить, что теперь оба пса были на поводках! Наука, блин! Надолго ли…

 

С удовольствием, созерцая «дело своих рук», Он кружил над песочницей, когда же инцидент закончился, устремился к ближайшей, широкой улице. Настроение было отличное!

 

 

Свисток милиционера:

Старый анекдот.

 

Час пик был в разгаре. Граждане сновали кто куда, однако, наибольшее их количество скапливалось на остановках общественного транспорта. Причем толпа вела себя достаточно мирно, но по прибытии транспорта наблюдалась весьма высокая активность, граничащая с агрессивностью. Все желали ехать, а транспорта было мало.

На остановке Его внимание привлек шум: старуха с кошелкой и огромной, заляпанной краской и шпатлевкой самодельной стремянкой лезла в заднюю дверь переполненного автобуса. Причем, держала она стремянку наперевес и тыкала ее концом во внутрь салона куда попало. Слышались возмущенные возгласы пассажиров, кто-то, из слабого пола, пробовал визжать. Поступило сразу несколько предложений вызвать милицию. Граждане снаружи пытались было объяснить старой женщине, что, мол, негоже со стремянкой ездить в общественном транспорте. Но, тщетно - не на ту напали:

- А, на чем же мне ездить? – ехидно вопрошала старуха. - На таксе что ли?

Граждане в замешательстве отступились:

– А, в самом деле, на чем? Не на такси же…

Момент был упущен, автобус тронулся, увозя в своем чреве и перезрелую верхолазку и ее стремянку. Большая часть граждан осталась ждать следующего автобуса.

В воздухе витал вопрос:

– А, в самом деле, на чем?

 

От нечего делать, да, опять же, из любопытства, Он увязался за автобусом. И не пожалел. Последующая сцена могла бы пройти под лозунгом: «Хармс отдыхает».

Как только автобус остановился на следующей остановке, из открывшейся задней двери, прямо в толпу желающих ехать, задом на перед, размахивая всеми своими мосластыми конечностями, по классической параболе стрельбы на дальние расстояния, вылетела старуха. Не успела толпа отпрянуть, а старуха приземлиться - по той же траектории вылетела стремянка, и уж потом старухина кошелка. Воспользовавшись всеобщим обалдением водитель автобуса закрыл двери и уехал.

В следующие мгновения, когда уже закончилась активная динамика, досужему наблюдателю представилось место приземления старухи и ее собственности, резко очерченное полукругом так и не уехавших на автобусе граждан. Но первый шок прошел и послышались голоса:

- Какой ужас! – визгнул кто-то из слабого пола.

- Безобразие! – констатировали басом.

- Надо позвать милицию! – предложили сразу несколько голосов.

Однако, ни кто из толпы не подошел и не помог старой женщине подняться.

Тем временем, старуха, чуток отлежавшись, собрала свои мощи в нечто похожее на homo sapience, встала, как-то по-собачьи отряхнулась и, ловко подхватив стремянку с кошелкой, со словами:

- Ах, ты, Боже мой! Про курицу-то я совсем забыла! Как же я теперь без курицы-то? – направилась к ближайшему универсаму.

Толпа в замешательстве расступилась. И улизнула бы старуха, но как бы не так! Пискнула сирена, визгнули тормоза. На обалденном перламутровом «Audi» с двумя мигалками на крыше и нелепой темно синей полосой вдоль бортов прибыли стражи порядка в количестве трех, причем один в бронежилете с десантным АКМ наперевес (видать, кто-то из сочувствующих вызвал их по мобильнику). Блюстители Закона тут же лихо, без лишних слов, «замели» нарушительницу спокойствия. Надо ли говорить, что, как обычно, толпа свидетелей как-то в раз рассосалась, а соответствующих документов, удостоверяющих личность, у старухи не оказалось. И не миновать бы ей на старости лет обезьянника, но бабка так вцепилась в свою стремянку, что менты, здраво рассудив, что со стремянкой она ну ни как не влезет в их шикарный «Audi», еще раз перетряхнули ее кошелку на предмет наличия гексогена и уехали прочь.

Бабка, постояв немного в задумчивости, прихватив наперевес стремянку, направилась к универсаму, надо думать, за курицей. А Он, сделав пару кругов над остановкой, взял курс на центр Города.

 

 

В центре стояло смрадное пекло. Из полуоткрытого окна многоэтажного «сталинского» дома выходил приятный холодок кондиционера. Именно на этот холодок, уставший от жары, Он осторожно (!) влетел в большой полутемный зал с высоченным потолком и зашторенными окнами.

 

Над длинным, как взлетная полоса, покрытым зеленым сукном столом на леске был подвешен искусно выполненный макет орбитальной космической станции «МИР» в 1:25 натуральной величины. Лески не было видно, а от легкого ветерка станция медленно поворачивалась, весело поблескивая темно-синими полированными ячейками солнечных батарей, что создавало иллюзию орбитального полета в космическом пространстве.

Вдоль стен обширной залы, на многочисленных витринах и стендах в виде макетов, фотографий и диаграмм были представлены достижения Советского Союза в области освоения Луны, межпланетного и околоземного космического пространства. Здесь были макеты ракет-носителей, космических кораблей, пусковых установок, лунных модулей, спускаемых аппаратов. Особо выделялись проекты «Луноход» и легендарный тандем, апофеоз сотрудничества братских народов, «Мрия - Буран». Объемные и плоские диаграммы реализации отдельных проектов перемежались с фотографиями космонавтов и Главного конструктора.

В центре экспозиции с огромного гобелена, подаренного узбекскими ковроделами, улыбался неповторимой улыбкой очень красивый молодой узбек весьма похожий Юрия Гагарина. Чуть ниже, скромно, но достойно расположился мини-музей Первого космонавта - биография, личные вещи, фотографии: «Детство», «Школа», «Дома с родителями», «Лётная школа», «Отряд космонавтов», «Поехали!», «Рапорт на ковровой дорожке»…

Тут же с боку, в мутненьком стекле небольшого шкафчика черного дерева виднелся какой-то застиранный, осевший и полинявший (а, когда – то ярко-оранжевый) скафандр с шильдиком с лева: «Ю.А.Гагарин».

Далее вдоль стены шли многочисленные «Белки», «Стрелки» и «Чернушки». Люди в белых халатах разрабатывали системы жизнеобеспечения космонавтов. Отдельный стенд был посвящен хлорелле.

В углу, на стенде в ватном снегу на фоне нарисованной березовой рощи ощетинился макет «Катюши». Чуть выше – портрет К.Э. Циолковского и его проект многоступенчатой ракеты для полета на Марс.

В том же углу, но почти под потолком, тоже на невидимой леске, медленно вращался Первый Спутник Земли в натуральную величину.

Говорили, что ежели тихонько зайти в тот угол и прислушаться, можно услышать его позывные.

Три раза Он тихонько залетал в этот угол, прислушивался, но ни каких позывных не услышал. Да и вообще, осматривая экспозицию, он заприметил много экспонатов разработок, о которых раньше ничего не знал, не смотря на то, что с детства был большим энтузиастом космонавтики и внимательно следил за всеми новостями в развитии этого направления науки и техники.

Он уже собрался было поскандалить по этому поводу, как вдруг ощутил какую-то нервозную напряженность внизу за столом и обратил туда свое внимание.

 

В дальнем конце «взлетной полосы» стола председательствовал благообразный мордатый субъект с маленькими острыми глазками и манерами веселого подхалима. По обе стороны в беспорядке, говорящем о некоторой демократии и свободе мнений, расположились разные, впрочем, весьма солидные, типы. Собравшиеся вид имели понурый и раздраженный. Видно было, что сидят они давно и изрядно притомились. В воздухе полутемной залы пахло взаимной неприязнью и панихидой.

- …да жалко же! Столько лет, своими руками, всем миром! – горячо и сбивчиво кричал черноволосый очкарик с одинокой звездочкой Героя социалистического труда на лацкане черного лоснящемся пиджака. При этом он демонстрировал свои лапастые руки с крючковатыми, изуродованными подагрой, пальцами и всем собравшимся было ясно, что руки эти многое переделали на своем веку и не гнушались при этом ни какой тяжелой работы.

– И своими же руками утопить! Чай не Му-Му – гордость мировой космонавтики, народное достояние… и утопить!? Уму не постижимо…

- Да, Сергей Палыч бы не одобрил… - раздумчиво произнес Лысый напротив с большим разноцветным пятном орденских колодок на светло-сером дорогом импортном пиджаке.

- Да Палыч бы камня на камне не оставил от вашей шарашки, только намекни Вы ему про эту затею, – прорычал военный с огромными звездами на погонах и звенящим иконостасом наград на широченной груди. - Клочья шерсти и горы мяса по закоулочкам…Лес бы валили всем скопом – демократы паршивые. Управы на вас нет, говнососы!

- Управы захотел!? Ты еще Иосифа Виссарионовича вспомни, бурбон недорезанный. Времена не те, что бы скопом! – веско возразил седой как лунь долговязый чахоточный старик. Видно было, что плевать ему было: «топить – не топить», он был против что бы, опять, «скопом».

- А, не мешало бы вспомнить и Иосифа Виссарионовича и Лаврентия Палыча за одно, - едко заметил сухонький старичок с пышными кавалерийскими усами. - При таком-то раскладе не грех кой-кому мозги вправить. Дело-то государственное, саботажем пахнет. Да и народ не одобрит такое решение.

Это был удар ниже пояса - применение оружия массового поражения типа, запрещенных Женевской конвенцией, боевых отравляющих веществ.

Все как-то разом притихли и поежились, будто блеснули из-за портьер стекла узеньких пенсне и потянуло сырым казематным холодом.

Кое-кто явственно ощутил терпкий запах «Герцеговины Флор», услышал звук шаркающей походки. И, уж совсем не к стати, во рту появился металлический вкус корочки хлеба Ивана Денисыча. Непрошено закралась мысль, что уже давно, ох, давно, по многим из них горько плачут алюминиевые миски Туру Ханского лесоповала и только мутная водичка переходного периода отдаляет эту встречу, оставляя их жировать у руля отрасли и решать народные проблемы в свою пользу.

В наступившей неловкой тишине слышно было, как Мордатый председатель во главе стола наливается гневом и краской:

- Да, ты что, мать твою, нам врагов народа клеить вздумал!? – взревел он, страшно вращая глазами и плюясь во все стороны. – Козел ты лапотный! Доброхот вшивый! Да, ты посмотри на ЭТОТ народ! Да ты глянь как ТВОЙ НАРОД «горячо одобрил» Перестройку – все заборы исписал: «Борис, ты прав!», как сломя голову ринулся в приватизацию, в торговлю, заметь: не своим, а нажитым, построенным и завоеванным отцами, дедами да братьями нашими старшими. Глянь, как хватает ОН, все что плохо лежит, как по душе ЕМУ пришлись эти идиотские и предательские лозунги: «Что не запрещено – то можно! Берите демократии сколько можете!».

Ты спроси: «Что нужно ЭТОМУ НАРОДУ?» - Тугрики, баксы, тачка, да брюхо набить, да чужую бабу оттрахать, да порнуху по видику посмотреть, да на Канары съездить! Всю, всю дрянь, присущую гнилому капитализму ОН хочет, причем, заметь, только дрянь – путного ничего!

В гробу ОН видал весь наш космос – ОН теперь зарубежные виллы в Ницце покупает. А, дай ЕМУ волю ОН бы все сбагрил Дяде Сэму: и космос, и оборонку, и теремок с рубиновыми звездами со всеми его чадами и домочадцами в придачу. Да вот незадача – покупателя нет! Никто не хочет платить, а потом разгребать все это морально-социальное дерьмо, которое расплодилось за 70 лет воспитания строителя светлого будущего. Вот тебе моральный Кодекс строителя коммунизма на марше! А, дай срок, то ли еще будет!

Мордастый достал большой клетчатый носовой платок и устало вытер испарину со лба. Маска веселого подхалима на секунду пропала и, как-то вдруг, стало заметно, что он тоже человек, причем человек уже не молодой и уставший, вынужденный на всех уровнях с приятной улыбочкой на лице уже в который раз доказывать этим долбоебам, что лучше синица в руке, чем дятел в заднице.

Ну, как им объяснить, что он так же тяжело переживает эту необходимость. Ведь и он приложил руку, да что руку, всю жизнь положил на создание этого чуда инженерной и конструкторской мысли. Но что делать – ситуация изменилась. Раньше был передний край, первоочередное финансирование, всенародная поддержка, зарплаты, дачи, звания. Была возможность пахать, как лошадь, но чувствовать себя Белым Человеком. А сейчас что: самофинансирование, Кулибины разбежались, ВПК банкротится или гонит ширпотреб! За свой же Байконур миллионную аренду казахам платим, хохлы «Мрию» захапали, в «Буране» детишки играют! И на том спасибо, нашли применение, а могли бы и под резак пустить…

Ну, где и когда окупались затраты на науку и глобальные исследования? Да, и кто бы мог подумать, что «Нерушимый» в одночасье развалится как карточный домик. Знать бы заранее, не дрались бы за первенство в космосе любой ценой на изделиях ручной сборки по указке сбрендивших на почве мании величия полуграмотных партийных лидеров. Хватило бы ума вкладывать денежки в новые технологии, с дальним прицелом, да так, чтобы в любой момент была бы возможность повторить любой проект, в любых количествах. И все бы в своих руках!

Нет, господа! Когда корабль разваливается, приходится расставаться даже с ценным грузом, но экипаж спасать! Главное теперь выжить, не дать придурошным вихрям Перестройки потопить отрасль. Надо команду спасать, а там видно будет, в какую сторону грести. Даст Бог, еще не одну такую железяку запустим – сами или с инвестициями – не важно, главное – своими руками и своими мозгами! Ну, а не даст – потрепыхаемся напоследок. И то хлеб! С паршивой овцы - хоть шерсти клок!

А, то, что рыло в пуху… А, у кого оно не в пуху, кто ворочает такими средствами в условиях нестабильной экономики? То дефицит, то конкурентная борьба по тем же позициям! Тут дай, там отстегни – так для пользы ж дела! Трудно вписаться в рамки Закона. А, рамки эти, что вешки в поле – вчера стояла, а сегодня не видно. А вдруг ее завтра кто-нибудь поднимет?! А и начнет размахивать: вот он Закон, здесь он, тут!

Вон, валютчиков в 80-х – под высшую меру! А сей час – на каждом углу – обменный пункт. А Закон-то не менялся!

Ну, прилипло кое-что к лапкам, так ведь «у хлеба не без крох»! Да, и не затем мы терпим всю эту псевдо-демократию, чтобы бояться запаха «цветка душистых прерий», а, его бы воля так за время Перестройки плотность населения в Туру Ханском крае стала бы больше, чем в Шанхае!

 

Мордатый аккуратно вчетверо сложил носовой платок, сунул его в левый карман брюк и, немного успокоившись, продолжал:

- А тут тебе реальные деньги на реальных условиях. Топить – да, жалко, но ведь за бабки! Ну, попахивает, ну ненадолго эта любовь, ну на вторых ролях, ну где-то с протянутой рукой. Придется утираться – не все ж, блин, Госпремии получать. Вляпались в рынок, так шевелите своими старыми задницами и сморщенными мозгами по его законам.

- Да! – громко и весьма глубокомысленно произнес плешивый, с остатками лихо зачесанных на сторону волос, субъект, вальяжно развалившийся в кресле. Все повернулись в его сторону, ожидая продолжения. – Да! – заключил он еще более глубокомысленно и смачно высморкался в красивый голубой платок с монограммой.

Последовала странная пауза.

- И не совсем же мы выпадаем из обоймы, – несколько сбившись с ритма продолжал Мордатый. - Космический туризм, платные старты, модули, консультации и, заметь, ни какой головной боли! Лет пять, десять продержимся, а там и другие ветры задуют. Глядь, и ты, козел усатый, дачку свою трехэтажную успеешь достроить и девок своих плюгавых золотушных замуж выдашь.

- Да, я…, да ты знаешь, что я…- взмемекнул было Усатый, но как-то вдруг сник, потупился и уж более не возникал.

- А ты что предлагаешь!? – добивая взглядом Усатого опять заорал Мордатый. – Опять затянуть пояса, взвинтить налоги, не смотря ни на что, продолжать дело зарвавшихся спесивых маньяков, погубивших и предавших все и вся, в том числе и ТВОЙ народ! Предлагаешь, сняв последние подштанники, из последних сил держать на орбите тонны железной рухляди…

- И не из последних сил, и не рухляди…- вставил было задумчивый Лысый, да видать не вовремя – запал еще не прошел.

- Ну, не рухляди, а пятнадцатилетней навороченной дряни! А получать по харе за каждый отказ – денег-то на профилактику нет! А дрожать, что оно в один распрекраснейший момент с орбиты-то сверзится, да прибьет козу какого-нибудь зулуса. Вот тут, братец ты мой, тебе и Лаврентий Палыч не понадобится – обойдутся господа демократы своими силами. И не в океане тебя будут топить, а будут тебя, дорогой ты мой, мочить в сортире, говорят, теперь это модно.

Мордатый, довольный своей шуткой, заметно остывал:

- Традиции, престиж, патриотизм – за это теперь не плотят и звезд героев не дают!

Теперь все хотят делать бизнес и твой народ в том числе. Вот и выходит, что ты идешь против воли народа, являешься его врагом и сортир по тебе скучает!

Усатый, хоть и погрустнел под тяжестью обрушившихся на него доводов, но вид имел упорный и нераскаянный. Видно было, что он считал себя правым и готов был отстаивать свою точку зрения, но у него не было на то ни сил, ни средств, ни морального права.

- Да! – важно заметил Плешивый – Да! – и опять высморкался.

Остальные помалкивали в тряпочку.

 

Он вспомнил этот разговор, когда несколько месяцев спустя, пролетая над Индийским Океаном на пути в Австралию, увидел высоко в безоблачном небе ярко светящийся болид. Через доли секунды болид вспыхнул еще ярче и развалился на несколько горящих кусков. Куски, дымя и кувыркаясь, один за другим медленно попадали в океан. Понадобилось еще несколько секунд, чтобы развеялся дымный след от падения гордости Советской космонавтики, первой в мире орбитальной космической станции «Мир».

 

11. «Борода»

- Вот и сижу с бородою, тьфу, как козел!

 

На улице было еще слишком жарко. Чтобы как-то скоротать время до сумерек Он вместе с толпой разномастных театралов (без билета!) просочился в (одну из шести) открытую дверь Экспериментального Молодежного театра-студии, миновал вестибюль и тихонько зазвенел хрустальными висюльками в лоне огромной люстры в центре зрительного зала.

Вскоре погас свет и открылся занавес. Давали пьесу молодого драматурга, известного в узких кругах своей способностью потребить огромное количество пива за один присест.

Как следовало из афиши у входа, пьеса, из жизни работников просвещения, называлась «Борода».

На сцене - два письменных стола и два стула. В глубине сцены на козлах установлена отпиленная ножовкой половина аудиторной аспидной доски зеленого цвета.

Молодой актер с резиновой лысиной и в старомодных очках, загримированный под пожилого профессора, голосом короля Лира вещает следующее:

 

- Да, я в годах и знаменит,

Одних ученых званий с два десятка,

Трудов - вагоны, рукописей - тонны.

В чужих краях и принят и известен

Усердием своим на ниве Чёрной,

Так сказать, Металлургии,

И матери ея Термической Науки.

И ушлый швед, и гордый англичанин,

И косоглазый сын морей дальневосточных -

Всяк норовит совета испросить:

Как печь задуть? Да что в нее добавить,

Чтоб соблюсти термический режим

и плавку получить…

Однако, за последни годы,

Нет чувства радости от праведных трудов,

И заседанья Кафедры уже не тешат душу,

И самому себе признаться страшно,

Что до седых волос доживши,

Ни разу не носил я БОРОДЫ !

Не ощутил её небритости блаженной

И сексуальности, проросшей на лице…

 

Заламывает руки, скребет ногтями чисто выбритые щёки.

 

- О, горе мне! Я черной завистью пылаю…

И выходя порой из кабинета

Глаза боюсь поднять, чтобы не выдать

Великих чувств мне теребящих душу…

А он, ученый секретарь, мальчишка,

Не знавший титанических трудов,

Судьбой обласкан - БОРОДУ таскает,

Ни грана не ценя

её великого предназначенья:

Так, походя, то отрастит, то сбреет,

А то запустит, будто то не БОРОДА,

А так, игрушка, сладкая забава…

Ну, почему судьба несправедливо

Так одарила одного и обошла другого,

По всем статьям достойного награды?…

Но, чу, шаги… Нельзя подать мне вида…

Молчи, печаль, молчи…

 

Входит второй молодой актер, надо думать – ученый секретарь, с огромной шевелюрой и большой черной окладистой бородой на веревочке:

 

- Рад встрече, Юлиан Семёныч !

Что грустен ты, да и задумчив так,

Как будто проглотил ты вектор

Напряженности термического поля

В районе фурмы доменной печи?

 

Профессор:

 

- Ты в БОРОДЕ часть завтрака оставил…

 

Ученый секретарь (рассеянно запуская пятерню в бороду):

 

- Что борода, безделица, пустое…

Послушай лучше, как я тут представил

ту формулу,

Что обсуждали давеча, на семинаре.

 

Профессор:

 

- Изволь, коли не шутишь, посмотрю…

 

Ученый секретарь:

 

- Нет, не шучу, клянуся бородою !

 

Профессор: (в сторону):

 

- Он БОРОДОЙ клянется, шалопай бесстыжий !

Да, впрочем, как все баловни судьбы -

Они похожи друг на друга,

Как те безмозглые куски агломерата,

Не знающие счастья, павшего на них !

 

Ученый секретарь:

 

- Так, может быть, пойдем, засядем в кабинет ?

 

Профессор:

 

- Пойдем, пожалуй…

 

Уходят. Из-за кулис доносятся веселые студенческие частушки.

 

У девчушки-потаскушки

Вовсе не было б беды,

Коль у шустрого Павлушки

Не случилось бороды.

 

Вбегает совсем юная актриса. Что-то кладет на стол, что-то берет со стола, зачем-то подбегает к доске и убегает вовсе.

 

Входит третий молодой актер в строгом костюме, в галстуке, без бороды:

 

-Какая тишина и затхлый дух во всем…

Лишь секретарша скачет меж столами….

И на стене висит зеленый пол-доски…

Какого черта здесь доска ! ?…

Ах, да, Семёныч занимается наукой !

Ну, что ж, дружок, я покажу тебе,

Чем в нашем ВУЗе надо заниматься !

А не поймешь - по старости годов -

Испробуешь ты радости бомжов !

 

Входят профессор и ученый секретарь.

 

Профессор:

 

-Ба, Ректор! Здравы были ль Вы всё это время?

 

Ректор:

 

-Да, слава Богу, вроде бы здоров…

Послушай, Юлиан, что бреешься так часто?

Лихой зав кафедрой, а ликом лыс как девка.

Смотри, перед тобой твой мудрый секретарь,

Умен и крепок, и ведь опять же БОРОДЕНЬ какая!

Тебе пошло бы в бороде.

Неужто и не завидно тебе?

 

Профессор (потупившись):

 

-Да как сказать, изволь, чуть-чуть пожалуй…

 

Профессор (взрываясь):

 

- Да, мать твою, завидую ! Достал…

Достал ты пропагандою своею…

Да если б БОРОДА росла на морде у меня,

Хотя б как у китайского подростка,

Не уж то я б в зав кафедрах ходил,

Не уж то б слушал я твои занудны речи,

Я б ВУЗом править стал…

О, если б только борода росла,

Но , нет её! Нет, нет и нет!

Нет счастья в жизни !

 

Ректор:

 

- Да не серчай ты так…

Ты видишь, сам я брит, как пёсий нос,

Но мне-то сан не позволяет,

Приходится с оглядкой поступать

И пожеланья c поветрием сверять:

В футбол играть намедни научился,

Того гляди, придется мне напялить кепку,

И шевелюру пышную к чертям нулевкой сбрить,

Чтоб стул насиженный под задницей сберечь,

Хоть лысая башка, а все ж не давит плеч…

Да что там, временами впору застрелиться,

Чем каждый божий день молве в угоду бриться !

 

Никогда Он не слышал, чтобы одно и то же слово повторилось бы столько раз в течение получаса. В душе нарастало какое-то раздражение. Ему казалось, что у Него самого отрастает борода. Звякнув на последок хрустальными висюльками люстры, Он подался вон из Экспериментального Молодежного театра-студии.

 

 

Наконец-то стемнело, но духота осталась. Разогретый за день асфальт не спешил остывать. Могучие тепловые потоки, вобравшие в себя весь смрад подыхающего от жары Мегаполиса, огромными разноцветными пузырями устремились вверх. Переливаясь всеми цветами радуги, как масляная пленка на поверхности весенней лужи, они надувались, стараясь заполнить собой все пространство. У каждого был свой запах. Вот пузырь со стройплощадки – цемент, гудрон, шпатлевка, масляная краска; вот с бензозаправки – бензин, резина, отработанное масло; вот с проезжей части – выхлоп автомобилей, разогретый асфальт, солярка.

Он распластался на поверхности пузыря с детской площадки. В нем запах пыльной зелени мирно уживался с запахом молока и детской неожиданности. Молодые мамаши привнесли запахи духов – ландыша и сирени. Несколько подпортило впечатление присутствие на площадке старухи с двойней. От нее в общей гамме остались запахи валерьянки и средства от моли.

Пузырь с «пассажиром» медленно, но неудержимо пер вверх. Он раздувался, менял окраску, лениво подрагивал боками, когда случалось задевать соседа, иногда притормаживал в толчее себе подобных, но пер и пер туда, где в недосягаемой высоте светила равнодушная пополамчатая Луна, где тихо и спокойно, где хорошо, где прохладно, где нет ни кого и ни чего. Постепенно воздух стал чище, стало легче дышать. Наступило блаженное умиротворение. Измаявшись за день, Он забылся в неге баюкающего равномерно-неспешного подъема.

 

Солнечный зеленый луг. Летние цветы. Убаюкивающий стрекот кузнечиков. Жарко! В далеке деревня, в которой Он провел детство. Не смотря на время покоса, в деревне праздник, пьянка. Кое-как играет гармошка, бабы старательно горланят про молодого Хаз Булата.

Дом уже рядом. Там на лавке в сенях ведро холодной колодезной воды. На гвозде – жестяная кружка. Вот только спуститься с горки…

Но перед самым домом яма. Даже котлован с крутыми осклизлыми краями. На дне котлована в зловонной луже копошатся какие-то механизмы. Слышен звук циркулярной пилы. Обойти… Да, вот здесь по краю, за ивами. Но на встречу бабы с колотушками – пьяные, тупые, бесстрастные рожи. Не переставая хором понуждать Хаз Булата променять-таки жену на коня, кинжал и саблю, они размахивают колотушками заставляя свалиться в яму – вниз. Там работающая сенокосилка, жара, грязь, вонь. Мелькают остро заточенные зубья. Ближе, ближе… Рев циркулярной пилы рвет барабанные перепонки.

 

Очнувшись, Он с ужасом увидел, как с неимоверной быстротой и оглушительным ревом на него надвигается бесстрастная тупорылая «харя» и нет ни какой возможности хоть как-то уклониться от столкновения. Время растянулось как во сне, но это был уже не сон.

«Харя» рассекла Его пополам, а мощные воздухозаборники всосали вовнутрь бешено вращающегося кошмара, в котором каждая из его половин сначала была многократно сжата, потом инжектирована дурно пахнущей агрессивной струёй, затем сожжена и, под напором бешеного давления, турбулентным вихрем выброшена наружу через узкие круглые отверстия вместе с конденсатом и отработанными продуктами горения. В результате все Его истерзанное естество оказалось разбросанным на расстоянии доброй сотни километров в виде инверсионного следа небольшого реактивного самолета.

Легкий ветерок гнал след куда-то на север.