Акимыч терпеть не мог кошек. Нет, он ничего не имел против животных вообще. Ну, скажем, собака там, или петух, или на худой конец попугайчик желто-зелененький. Но не кошка же! Завидев кошку, Акимыч тут же шипел на нее, фыркал не хуже кота, охраняющего свою территорию, забыв о приличиях и не обращая внимания на реакцию окружающих людей. Его интересовала в этот момент только реакция кошки, которая просто обязана была немедленно скрыться с глаз Акимыча. Так обычно и бывало. Удивленная кошка, взъерошив шерсть на затылке, выгнув спину и задрав трубой распушившийся хвост, предпочитала гордо удалиться от греха подальше, изобразив беззвучный оскал, отороченный вздыбленными усами.

В то серое зимнее утро Акимыч ехал в электричке на дачу. Аккуратно поджав под сиденье ноги, он нежился на теплой лавке и радовался, что захватил местечко с подогревом.

Стоял ветреный, как обычно, февраль. Поземка нахально кружилась на шпалах и дразнила несущийся по рельсам поезд. Иногда она сталкивалась с ним лоб в лоб и, рассыпавшись мелкими вихрями, цеплялась за придорожный бурьян. Электричка стремительно проносилась мимо, возмущенным гудком оповещая окрестности о беспардонном поведении ветра вкупе со снегом.

За окном промелькнула знакомая рощица. Акимыч встал, прогнулся, расправляя кости, стянул с крючка тощий обшарпанный рюкзачок и направился к выходу. Электропоезд плавно замедлил ход, половинки дверей с шумом раздвинулись. Акимыч степенно спустился с высоких узких ступенек и провалился в снег. Хрипло пискнув, электричка нервно дернулась с места.

Акимыч остался на перроне один. В дальнем конце платформы размахивал лопатой путевой рабочий. Снега намело высотой с сидячую собаку. На расчищенном участке за оранжевой спиной рабочего старательно трудилась метель. В сторону дач тянулась вереница торчащих из снега вешек. Слева от них должна быть тропинка. Акимыч потопал ногами и, ощутив твердь, зашагал, высоко по-журавлиному задирая ноги.

Дачный поселок дремал. Погруженные в тишину домики с сонными оконцами пригрелись под присевшими на крышах высокими сугробами.

Вот и родимая избушка показалась, любимое крылечко решетит оградкой лучи низкого зимнего солнца. Ах, как любил Акимыч свой домик на взгорке с неказистой, но теплой печуркой, в которой быстро и весело разгорались дрова.

Акимыч закинул на крылечко рюкзачок, с ходу нырнул к запрятанной под домом поленице, нагреб сухих полешек и понес в избушку, с удовольствием вдыхая смолистый дух сосны.

Громко топая валенками, разогнал сонную тишину, откинул крючочек, шагнул в темное со свету нутро избушки.

- Ого-го! Здорово, Кирюха!

Так Акимыч звал своего домового, непоколебимо веря в его существование.

Грохнул об пол охапку дров.

- Охо-хо! – поздоровался домовой.

- Сейчас согреемся, чай спроворим, посидим ладком, - закружился у печки Акимыч. Открыл трубу, вынул коробок спичек, зашуршал берестой, пристраивая ее в пропахшем золой чреве печурки. Ловко начиркал лучинок. Живой огонек скользнул с кончика спички на лучину и весело заскакал, закручивая трубкой берестяную кору.

Акимыч прикрыл дверку и оглядел свои хоромы. Вроде все на месте, не видно следов посещения незваных гостей. А что это там белеет в полумраке? Акимыч подошел к продавленному дивану, на котором не однажды находили покой его утомленные чресла. На старом ватном одеяле валялся кусочек белого меха.

Акимыч удивился. Питался он исключительно полуфабрикатами, и появление белой шкурки казалось более чем странным.

- Эй, Кирюха, зачем тебе эта шкурка? – поинтересовался он у домового.

Кирюха неопределенно вздохнул где-то рядом. Акимыч подхватил белый лоскут, собираясь швырнуть его в печь. Пальцы ощутили тепло. Комочек чуть слышно пискнул.

Неужто крыса? Но отчего такая белая? Мутант или, как там Максимыч говорил, альбинос? Ну-ка, ну-ка, а где у вас хвост? Акимыч придвинулся к оконцу, чтобы разглядеть находку. Вот те на! Котенок! Крохотный, жалкий!

- Кирюха, - строго вопросил Акимыч, - откуда у тебя этот бичонок?

Домовой обреченно вздохнул.

- Что ты сердишься? Не мог я его бросить помирать.

Жизнь едва теплилась в невесомом тельце. Мутные черные глазки безнадежно закрылись.

- А я что, по-твоему, могу? – проворчал Акимыч. – Ну, ты и ехидна, Кирюха. Знаешь ведь, что я на дух не переношу кошек. Не мог какую-нибудь другую зверюшку приютить, - недовольно попенял он домовому.

Откуда в дачном домике появился котенок, так и осталось загадкой. Но малыш действительно умирал. Два огромных фурункула назревали на спинке и животике. И если бы не тепло печурки, да капля водки, разведенная водой, не было бы ни этой истории, ни последующих.

Акимыч увез доходягу в город, поил его молоком с пальца, смазывал ихтиолкой болячки. Спальное место устроил в отопительной батарее: положил на металлическую решетку шубенку – варежку из овчины, где котенок и лежал, пока не оклемался.

Нрав у Бичонка оказался спокойный. Он благодарно терся об ноги, преданно заглядывал в глаза, забравшись на плечо. Ели они из одной чашки: сначала хлебал Акимыч, а котенок сидел на столе и терпеливо ждал, когда ложка перестанет мельтешить перед глазами. Потом ел котенок, старательно вылизывая остатки угощения, после чего Акимыч ополаскивал тарелку. Вдвоем они укладывались перед телевизором отдыхать. Котенок устраивался на груди у Акимыча и громогласно мурлыкал.

Как-то, играя с расшалившимся зверьком, Акимыч заметил:

- Что-то мордаха у тебя какая-то уж больно нежная, а, Бичонок?

А когда соседский матерый котяра Портос стал проявлять к подросшей скотинке однозначный интерес, стало окончательно ясно, что подкидыш – барышня. Милая наивная мордашка никак не сочеталась с напрашивающейся кличкой - Бичиха. Акимыч стал звать ее Бичей, вкладывая в имя всю ласку, на которую был способен.

Кошечка никогда не оставляла на полу лужиц, и Акимыч долго гадал, где же она устроила себе отхожее место. Однажды он наблюдал, как забеспокоившаяся малышка распласталась перед дверью в туалет и с трудом протиснулась в узкую щель у пола, оставшуюся после неудачного ремонта. В туалете киска вскарабкалась по деревянной ручке щетки, спрыгнула на унитаз, смешно раскорячилась, вцепившись в край пробковой крышки, и сосредоточенно замерла. Раздалось журчание, потом чуть слышные шлепки, и довольная кошечка прошмыгнула обратно.

- Эй-эй, а кто смывать будет? – только и смог сказать изумленный Акимыч.

С тех пор дверь в туалет он всегда оставлял приоткрытой.

Так они и жили: зимой в квартире, летом уезжали на дачу. Кто-то возил кошек в корзинках. Бича использовала в качестве средства перемещения плечи Акимыча. Она обвивалась вокруг его шеи белоснежным воротником, свешивала лапки и хвост, пристраивала на плече головку и засыпала. Открывала же глазки только в пункте назначения.

Котят у Бичи ни разу не было. Видимо, воспаление, перенесенное в младенчестве, не прошло бесследно. А уж любовь с Акимычем была обоюдной.

Это – присказка. Сказка будет впереди.