Человек родился

 

Когда родился Павел, на небе не вспыхнула новая звезда и волхвы не пришли к древне-израильскому царю Ироду, но что-то на небе тогда явно происходило…

Павел явился на свет болезненным и нежизнеспособным, видно, силы Дьявола всё сделали для того, чтобы не допустить его душу в этот мир испытаний, наказаний и благословений. Но врачи по непонятной причине упорно боролись за его жизнь, удерживая живую душу в хрупком, полумёртвом теле. Мать говорила впоследствии Павлу, что два раза он был на грани... даже сердце останавливалось, но врачи уколами возвращали его в этот мир. Видно, очень нужен был этот младенец Богу, для какой-то особой, одному ему известной цели...

Что помнил Павел из своего раннего детства? Ровным счётом ничего. Ни больниц, ни уколов, естественно, он не помнил. Ничего не осталось в памяти, как будто и не жил вовсе на свете. И какая разница, даже если бы и взаправду умер тогда? Что бы от этого изменилось? Ровным счётом ничего. Что жил, что не жил. Даже писать не о чем. Разве о том, что отец Павла, как и у Христа, был плотником. Звали его Егором, Жорой. Но отец предпочитал зваться Георгий, прибавляя при этом многозначительно – Победоносец. Кого победил отец Павла, не ясно. Скорее всего, – никого. А вот самого его победили... Водка победила ничем не примечательного плотника. Мать Павла звали, увы, не Марией, а Лидией. Она была очень красивой женщиной... Женщиной, подарившей ему жизнь... Но почему подарившей? И почему – ему? Павла ведь тогда физически ещё не существовало на свете. Следовательно, и дарить-то было некому. Да и не осознавала Лидия тогда, что кому-то что-то дарит. Просто взыграла природа физического тела и она отдалась Георгию, в результате чего и было зачато физическое тело Павла. Он был предназначен Богом для этих родителей. Именно для этих и не для каких других. Потому что родители, их социальное и материальное положение, в дальнейшем предопределяют жизненный путь отпрыска, его положение в обществе. Это своеобразная лотерея.

Церковь уверяет, что все мы братья и сёстры, – дети Отца Небесного. Почему же Отец так несправедлив и избирателен? Почему наделяет своих детей столь неравными стартовыми возможностями? Иной раз создаётся впечатление, что у Всевышнего есть не только родные дети, но и приёмные пасынки, которым почти ничего не достаётся от его отцовской любви. Вот таким пасынком и был Павел. И тут уже становится непонятно: какие силы боролись за его жизнь, – светлые или тёмные?

Бог вселил его душу в хилое, нежизнеспособное тело. И сразу же позабыл об его существовании, – было у Творца масса других дел, поважнее... В ужасе кричал Павел в холодной, почти не отапливаемой палате рожениц, когда Лидия тыкала ему в посиневший ротик шершавый сосок пустой, выжатой, как лимон в чае, груди. Молока не было ни капли и пришлось давать ему искусственное питание. Впоследствии, ужас неотъемлемо преследовал Павла на всём протяжении жизненного пути. Всё было ужасно для него в этом злом, не приспособленном для нормальной человеческой жизни, дьявольском мире полулюдей-полузверей. Звероподобных существ, говорящих на человеческом языке, но ведущих себя хуже самых свирепых таёжных хищников.

Ужасны были разговоры разродившихся женщин в палате, где лежала праведная Лидия. Добрая половина из них произвела младенцев без постоянного, зарегистрированного властью супруга и проклятия, которые они ежедневно и ежечасно обрушивали на своих непутёвых партнёров по сексу, отравляли Павлу и без того невесёлое существование. Сердитые от домашних склок и неурядиц нянечки забывали переменить Павлу обгаженные пелёнки, а сам он стеснялся напоминать им об этом визгливым, истерическим криком, как это проделывали остальные малыши, и терпеливо молчал. Врачи, думая, что он всё равно не сегодня-завтра умрёт, равнодушно проходили мимо, жалея тратить на обречённого своё драгоценное докторское время.

Павел лежал – весь по шею в собственном холодном дерьме – и мудро размышлял о несправедливостях мира сего, в который ему выпало попасть по воле проведения и Отца Небесного. Почему люди такие равнодушные, жестокие и несправедливые? Почему никто не хочет помочь ему, сыну Божьему, а значит не желает послужить самому Богу Всемогущему? Ведь сказано, что помогая ближнему своему, служа ему, мы тем самым, автоматически служим самому Богу! Неужели никто не любит Отца, который породил их на свет? Неужели все отступили вслед за Сатаной, предали своего Создателя, взбунтовались и творят свою волю? И должно ли так быть всегда? Не пора ли положить конец этому людскому безумию?

Купали будущего его в обыкновенном больничном тазике с инвентарным номером, намалёванным белой краской на примятом боку. Вода была, как правило, холодная, из под крана, – нянечки ленились греть воду на печке. Думали: такому и эта пойдёт. Всё равно не жилец на свете. А если, Бог даст, оклемается – только закалится! И Павел закалялся в младенчестве, как морж. Принимал водные процедуры. От холодной воды он вскоре заболел воспалением лёгких и его с Лидией перевели в реанимационное отделение. Снова над Павлом безжалостно нависла острая коса смерти.

Боялся ли он Смерти? Нет, думаю, не боялся. Как древний апостол, общающийся с потусторонними сущностями, он и со Смертью частенько беседовал по ночам, когда все спали и никто не мог помещать им поговорить по душам. Дело в том, что Смерть, как это ни парадоксально звучит, тоже была живая! Всё в этом мире, созданном Творцом, оживлено его Божественной искрой. люди, животные, растения, камни, вода, ветер, воздух, сама Земля – живые сущности! Живая сущность – Жизнь, и чем же, в таком случае, хуже её – Смерть? Смерть – это строгая седая женщина в чёрном одеянии монахини. Она являлась в палату, где лежал Павел, где-то после полуночи, садилась на краешек его детской кроватки и не уходила почти до утра. Это была очень мудрая женщина. Она поведала Павлу множество потусторонних тайн и важных жизненных секретов. Раскрыла глаза на многое, что впоследствии очень пригодилось ему в жизни.

В конце концов, он её полюбил. Смерть была ласковая и желанная, как мать или жена. Она поведала Павла о сексе и внушала, что секс – это тоже одно из проявлений многогранной природы Смерти. Во время последнего соития с женщиной, в этот последний миг наивысшего физического блаженства, мужчина умирает. Умирает на короткое время... И Павел думал, что миг Смерти, возможно, и будет похож на этот последний миг перед сладостным содроганием, и ждал Смерти с нетерпением и тайным интуитивным желанием. Смерть приходила довольно часто, но наотрез отказывалась взять его с собой.

– Тебе ещё рано ко мне, Павел, – говорила она, обнимая и целуя его в губы. – Ты ещё не выполнил на Земле свою миссию, а она очень тяжела... Как бы я хотела поскорее овладеть твоим телом, но – нельзя. Ты предназначен долго жить в этом мире. Потерпи. Годы пройдут быстро, ведь это только кажется, что семьдесят – восемьдесят лет очень много. На самом деле они пролетят, как один день! И мы, наконец, встретимся...

Вскоре Павел быстро пошёл на поправку и к Новому году их с Лидией выписали из роддома. Они ехали в переполненном, старом, страшно скрипевшем на ухабах автобусе через весь город на Сельмаш. Люди вокруг кашляли, шмыгали простуженными носами, переругивались, дышали на младенца перегаром. Декабрьский мороз покрыл окна автобуса замысловатыми, сказочными узорами. Павел видел краешек окна и ему казалось, что он едет к доброму волшебнику дедушке Морозу, который приготовил для него кучу вкусных подарков. Павлу было зябко в лёгком байковом одеяльце, но он стойко терпел неудобства и лишения, понимая, что это кому-то нужно и ничего изменить нельзя. Ему были интересны люди, окружавшие его в автобусе, он прислушивался к их разговорам и временами улыбался, если говорили что-нибудь смешное. Уже тогда он начинал понимать, что смех – великое дело. Пассажиры не обращали на него никакого внимания, сидящие даже не предлагали сесть Лидии и она простояла всю дорогу. Лидия была изнурена скверной больничной кормёжкой, тяжёлыми родами, вся изнервничалась из-за болезни первенца. Её пошатывало и клонило ко сну.

Жила она на улице Октябрьской, в доме, построенном ещё до войны её отцом, Николаем Старцевым. Павел ничего не знал о своём деде и даже не видел его ни разу. Дед ушёл на фронт в первые месяцы войны и где-то пропал без вести. Сейчас она приняла сожителя – армянина Макара Давидовича Каймакова, – грузчика из Аэропорта.

Так Павел впервые попал в дом, который надолго стал единственным местом, где ему были искренне рады, где любили его, всячески баловали, ценили и прощали по-христиански всё. Как давно это было, как будто в какой-то другой, полузабытой жизни. Но тёплая, согревающая аура бабкиного уютного гнезда до сих пор ласково обволакивает память, воссоздавая из небытия образы тех далёких, прекрасных мгновений.

Люди делились в сознании Павла на своих и чужих – это он различал чётко. К своим принадлежали мать, бабка, отец, дед Макар, к чужим – все остальные. Были, правда, ещё промежуточные, которых он не знал к кому отнести: тётя Рая и дядя Витя, – родной брат Лидии. Был ещё, по рассказам своих, дядя Толик, – но очень далеко, чуть ли не на краю Ойкумены, на загадочном острове Сахалин.

Павел на всю жизнь сохранил в душе этот принцип деления – на своих и чужих. И впоследствии, кто бы ни встречался ему на жизненном пути, неизменно попадал в ту или иную категорию. Павел тогда не знал ещё Бога, но всегда интуитивно чувствовал рядом его согревающее душу присутствие. Бог воплощался для него вначале в мать Лидию, потом, после её смерти, – в бабу Шуру, затем в жену, Ирину... Бог – это тот, кого мы любим больше всего на свете, с кем, как в откровенной молитве, можем без стеснения побеседовать по душам, открыть любые душевные тайны, не утаивая ничего. Потому что Ему и без того всё о нас известно до подноготной.

Некоторые, порой даже родные люди, относятся к нам не очень хорошо. Как бы недолюбливают нас, в чём-то ущемляют, чрезмерно чего-то требуют, проявляют холодное равнодушие... Павел не удивлялся этому, ибо знал, что подобное столь же необходимо, как и Божья любовь. Только здесь проявляла себя диаметральная противоположность Всевышнему, его взбунтовавшийся антипод – Дьявол. Но он был тоже Божий сын и Отец Небесный терпел его, что и заповедал нам, простым смертным.

Новый год Павел встречал в кругу своей новой семьи, он, правда, не сидел за столом, но всё видел, слышал и чувствовал. И даже алкоголь попадал в его кровь с молоком Лидии, изредка кормившей его грудью. Алкоголь занимал в семье первенствующее положение: мужчины были рьяными служителями Бахуса. Порой обильным возлияниям не было ни конца, ни краю. На Новый год они вообще затягивались до утра. Телевизора в бабкином доме не было, только старый, видавший виды радиоприёмник «Рекорд», в котором можно ещё было крутить пластинки. Песни были все задушевные, светлые и оптимистические – подстать тем радостным социалистическим временам. Душа Павла действительно радовалась при звуках тех песен, рождённых в окопах недавно отгремевшей войны, бодрых пионерских маршей, вальсов и старинных романсов...

Как давно это было... И куда ушло? Неужели прошлое – это чёрная дыра, в которой всё исчезает бесследно? И нельзя ничего повторить, прокрутив как ленту киноплёнки?..

 

Недолго прожили молодожёны, – отец и мать Павла, – в бабкином доме. Как это обычно бывает, – начались бытовые трения, скандалы, взаимные претензии и упрёки. Пришлось им искать другое пристанище. Долго не думая, поехали они в станицу Грушевскую – на родину Егора. Поселились в небольшой родительской хатёнке, где жил старший брат Егора, Михаил, – казак угрюмый и нелюдимый, воевавший танкистом с японцами в сорок пятом. Подробностей о войне рассказывать не любил, говорил только, что горел в танке, лежал в госпитале... Михаил не отказывал себе в удовольствии выпить, а, напившись порой, как и полагается истинному казаку – до чёртиков, гонял по двору жену и малолетнего сына Ваньку.

Жизнь Павлика была хоть и однообразной, но не скучной. Было много существ, развлекавших его в долгие часы вынужденного заточения в колыбели. Помимо Лидии и Егора, была ещё большая чёрная кошка, забиравшаяся иной раз к нему в люльку и спавшая сбоку, свернувшись калачиком. Павлик любил её наравне с Людией, и когда она долго не появлялась, маялся и скучал. Кошка приходила только днём, отсыпалась возле него, а ночью охотилась во дворе на мышей. Ночью приходил Человек в красной рубашке, как впоследствии окрестил его Павлик. Это был среднего роста юноша, действительно – в красной, как кровь, рубашке. Откуда он появлялся и куда исчезал Павлик не знал, да он и не задавался подобными вопросами. Ему было интересно с Красным Человеком, и, общаясь с ним, Павлик забывал обо всём на свете. Дело в том, что этот загадочный юноша рассказывал ему всю его последующую жизнь во всех подробностях и так ярко и живописно, что Павлику казалось, будто он смотрит кино. Он уже был однажды с Лидией в станичном клубе и смотрел какую-то комедию, хоть ничего в ней не понял.

– Придёт время и ты позабудешь всё, что я тебе сейчас говорю. Мой отец позаботится об этом, – предостерегал Человек Павлика. – И когда ты вырастешь и всё забудешь, вместо меня к тебе будет приходить мой блудный брат, Человек в чёрной рубашке. Он будет говорить тебе совершенно противоположные вещи и уверять, что это и есть истина. И заставит тебя сделать выбор в пользу его рассказов. И если ты выберешь его, и пойдёшь за ним, – то будешь очень несчастен. Так же, как он сам.

– А какой же мне выбор сделать? Кому поверить: тебе или ему? – спрашивал с надеждой Павлик.

– Ты выберешь то, что подскажет тебе отец, – загадочно ответил юноша.

И Павлик понял так, что подсказать должен его собственный отец – Егор. Но Егор ничего ему не подсказывал, а только работал вохровцем в ростовском аэропорту, а когда приезжал с суток, напивался самогонки с братом Михаилом и ночами мучил зачем-то Лидию, так что она долго стонала и плакала на скрипевшей почти до рассвета кровати. Егор ночью, как и Лидия, ходил голый по комнате, и Павлик при тусклом свете луны всё видел... Он не знал ещё, как это называется у взрослых. У него тоже было такое же, но значительно меньше и аккуратнее. Как-то, набравшись смелости, он спросил об этом... у Красного Человека.

– Зачем тебе эти бесполезные знания? – упрекнул Павлика юноша. – Взрослые люди придают этому слишком большое значение. Некоторые ценят эту часть тела даже больше чем сердце и голову. Но они заблуждаются. Удовольствие, приносимое этой частью тела – не самоцель, а побочное явление. Главное же здесь – продление рода, размножение. Ведь, подумай сам, если бы Это сопровождалось неприятными ощущениями, разве люди стали бы этим заниматься? Человечество бы просто прекратило своё существование.

– У меня тоже будет Это? – заинтересованно спросил Павлик.

– Тебе это не обязательно. У тебя другое предназначение, – ответил Красный Человек.

– Какое?

– Служить отцу...